Неуживчивый человек
Неуживчивый человек
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Неуживчивый человек, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1939
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Май. Ясное утро. Приятели мои в моей большой деревенской мастерской расположились за столом. Пьют чай. На столе кулич и пасха. Окна открыты. Цветет сирень. Птицы заливаются. Голубая река. Весна. Радость. Рай.
— …А в душе какая-то ерунда, что-то нелепое,— сказал актер Бакшеев. — Все Сергей Зазыкин. Хороший парень, а всегда настроение испортит. Ну чего он не поехал с нами? Все у него не по-людски. Даровитый юрист. Поступил помощником к известному присяжному поверенному. Тот поручает ему дело о растрате. А он на суде, вместо того чтобы защищать подсудимого, сказал блестящую обвинительную речь.
— Просто — дурак!— сказал приятель Вася.
— Дурак-то дурак,— заметил охотник Караулов. — Но жить ему, конечно, трудно. И черт его дергает — всем правду режет. Востякову ни с того ни с сего пальнул: ‘И чего это вашу жену угораздило в Одессу с тенором уехать?’ Тот прямо — на стену! Я Сергею говорю, а он: ‘Ступай к черту, все вы рабы, у всех у вас рабья совесть…’ Неуживчивый человек.
— А позвольте-ка вас спросить, что такое неуживчивый человек?— с какой-то обидой в голосе спросил Коля Курин.
— Ясно,— ответил доктор Иван Иваныч. — Неуживчивый человек — тот, который ни с кем не может ужиться.
— Действительно ясно. Все захохотали.
Иван Иванович невозмутимо продолжал:
— Неуживчивый человек никому не скажет приятного слова. Вот здесь — сколько сирени. Уживчивый человек, когда поедет в Москву,— нарвет охапку, разошлет приятелям, друзьям. Всем — приятно. А неуживчивый — и не подумает.
— Позвольте, позвольте. Хорошо-с. Я вот уживчивый человек,— вступился Василий Сергеевич.— Допустим, еду в Москву, нарезал воз сирени, забрал в вагон, еду, а в следующем купе едет прехорошенький сюжет. Я ей букет с кондуктором посылаю. А у ней муж. Знаете, что может получиться?..
— Что ты, Вася, тебе дело говорят, а ты ерунду какую-то порешь.
Иван Иванович с презрением посмотрел на Василия Сергеевича и с прежней невозмутимостью продолжал:
— Уживчивый человек ничего прямо не говорит. Он все норовит обиняком сказать.
— То есть как это, ‘обиняком’?— раздраженно спросил Вася.
— Ну вот еще, это ведь и так ясно.
— Позвольте, то есть — как это ясно? Вот мне одному господину давно хочется сказать: ‘Какой вы сукин сын и подлец’. Ну-ка, скажи обиняком?
— ‘Сукин сын’ сказать обиняком трудно,— сказал доктор Иван Иваныч,— вот ‘дурака’ можно. Например: вы недостаточно обдумали вопрос…
— Позвольте, это нисколько не определяет. А я бы сказал дуракам: закон не писан. И неопределенно, и правильно…
— Там какой-то человек пришел,— входя, сказал дедушка, сторож моего дома. — Устал до чего. Воды — прямо полведра выпил.
Мы вышли на крыльцо. На лестнице увидели человека, покрытого пылью. Он с плеч снимал мешок — Сергей Зазыкин.
Посмотрев на нас, он рассмеялся.
— Что ж ты не взял возчика со станции?
— Возчика?— смеялся он, снимая с себя пыльное пальто. — Я из Москвы пешком.
— Как — из Москвы?— удивились мы. — Ведь это сто семьдесят верст! Мы же тебя звали ехать с нами.
— Я надумал пешком. И притом — денег у меня нет, а благотворить себя я не позволю. До этого я не охотник.
— Пойдем, пойдем в дом. Тащи с него сапоги.
Зазыкин сел у стола. Ему налили чаю, поставили кулич и пасху.
— По дороге к Троице-Сергию шел я с богомольцами. Они шли из Рязани. Замечательный народ. Какая вера и какая возвышенная любовь к святому Сергию. Тут я вспомнил свой предмет — богомолицу Наташу. Шел дорогой и смотрел на этих немудрящих рязанок и подумал: ‘Ханжа!’ И так ей и написал из Александровска: ‘До свидания, вы ханжа’. А вернее — вышло ‘прощай’.
Наутро Сережа едва поднялся с постели. Болели ноги. Из своей дорожной сумки он бережно достал иголку и нитки и стал пришивать пуговицу к куртке.
— Сережа,— сказал я,— дай я отдам Дарье, она тебе пришьет пуговицу.
— Нет, с какой стати. Я привык сам все делать.
Во всей фигуре Сережи была какая-то скромность, и в больших серых глазах его была глубокая печаль.
— Сережа,— спросил я,— отчего ты ушел от Остроглавова?
— Странный вопрос,— ответил Сережа,— значит, ты совсем меня не знаешь, иначе ты бы не мог мне задать этот вопрос.
— Не совсем понимаю,— сказал я.
— Видишь ли, ему я не гожусь. Ему холуй нужен. А мне приказывать нельзя: ‘Сделать то-то да исполнить то-то’. Подождет!
Когда к дому моему утром пришли крестьяне — поздравить с приездом, с праздником, Зазыкин нахмурился.
Крестьяне сняли шапки, поднесли в корзинке яйца в подарок, говорили:
— Барина пришли поздравить, господ — с праздником.
Зазыкин мгновенно вскипел:
— ‘Барина’? Никакого барина нет. А пришли мужики просто получить на водку. Это есть насильственный налог. И он не позволит мне дать ни копейки, так как я не вправе спаивать народ.
Мужики говорили:
— Что чего — ничего. Уж так заведено исстари… ‘Спаивать’!.. Эдак-то ежели — шесть ведер мало… Бабы, парни, не хватит… А мы для веселья — по стаканчику. Чего барин серчает?
— Идиоты!— кричал Зазыкин. — Крепостного права больше нет! Какие господа, какие баре?
— Это верно… Но ежели по стакану выпить — греха большого нет. А ежели спаивать — то это не менее ведер шести. А на четверть даст Лисеич от души — выпить по стакану, да и конец…
— Не позволю!— кричал Зазыкин. Мужики глядели на него и смеялись.
— Ну,— сказал один,— и сердитый барин… Эдаких-то редко видать.
В ворота сада шли девки с песнями, принесли лукошко сухой черники. Пришли тоже поздравить с приездом. Этим надо было дать на пряники и орехи.
Зазыкин ужасно сердился, кричал, что это развращение народа, что он не позволит. Василий Сергеевич смотрел на мужиков, девок и на Зазыкина и ржал как лошадь. А девушки смотрели во все глаза на Сергея Зазыкина и молчали.
В конце концов Зазыкин побледнел, крикнул: ‘Ну вас всех к черту, дикари!..’ — и ушел в дом.
Тетушка Афросинья из черники сварила варенье и испекла пирожки с черникой и подала к вечернему чаю.
Зазыкин мрачно посмотрел на них и стал молча есть.
— Вот черника, хороша ягода,— говорила Афросинья.— Чего серчать… А девки-то думают, что на чернику барин рассердился, чего чернику принесли.
Зазыкин хмуро посмотрел на нее и сказал:
— От черники губы синие бывают. Что хорошего?..
Неуживчивый человек — Впервые: Возрождение. 1939. 28 апреля. Печатается по газетному тексту.