Дмитрий Цензор
Дмитрий Цензор
Неточка
Неточка
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
—————————————————-
Неточка, Цензор Дмитрий Михайлович, Год: 1912
Время на прочтение: 13 минут(ы)
В маленьком городе N текла своя особая меланхолическая, бесшумная жизнь.
Неточка Смыслова бывала зимой на катке в белой меховой шапочке и в жакетке с белым воротником. Лицо ее всегда розовое смеющееся, а серые глаза задумчивы и тихи. Она училась в последнем классе гимназии и носила тяжелую светло-русую косу. Гимназисты влюблялись в нее, а длинноногий вихрястый Шульц, — с худым лицом, большими бледными глазами, всегда носивший картуз на затылке, — пропускал из-за нее уроки, получал двойки и до глубокой ночи бродил по утоптанной снежной панели мимо освещенных окон, где жила Неточка Смыслова. Иногда эти поздние скитания по улице делил его товарищ Саня, тоже тайно влюбленный в Неточку, но жертвовавший любовью ради чистой, самоотверженной дружбы.
Городок молчал в лунном покое, и на чистый снег падал желтый отсвет из окон низеньких домов.
— Эх, Саня, если б ты мог понять, — говорил, вздыхая, Шульц, и оба товарища старались заглянуть за занавеску, где иногда мелькала светловолосая головка.
— Я понимаю, — серьезно отвечал Саня. — Вообще ты должен знать, — что любовь жертва и страдание… Будь мужественен и не показывай виду… ‘Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей’…
— Я ее люблю, как сорок тысяч братьев… даже больше… — говорил рассеянно Шульц, бесцельно тараща уставшие от напряжения глаза. — Ах, милая, снегурочка, Неточка моя дорогая!..
— Я завтра ее встречу из гимназии и, если хочешь, передам от тебя поклон, — предлагал Саня, ежась от холода и натирая уши. — Сегодня расспрашивала про тебя. Почему, говорит, у Шульца такой несчастный вид и уши, говорит, у него красные и вечно торчат, а я говорю ей…
— Она буквально так и спросила?
Саня в сотый раз пересказывал подробности встречи и они вместе с Шульцем искали скрытый смысл в словах Неточки. Одиноко и странно темнели оба на лунной и пустынной улице, и на снегу от них лежали длинные и четкие тени.
Когда погасали в окнах огни, оба друга, постояв, шли домой, и Шульц долго оборачивался, останавливался, ладонью посылал Неточкину окну воздушные поцелуи и тоскливо вздыхал.
Но вот произошло событие, взволновавшее юное население города N… Сюда неожиданно приехал сын вдовы ветеринарного врача, — студент первого курса, Сидоров. Он учился где-то далеко, и его помнили только мальчиком с выразительным лицом и синими глазами. Он тогда уже сочинял стихи. Теперь же он произвел на молодежь неотразимое впечатление. Все в нем казалось обаятельным: и то, что он приехал в необычное время, когда все, вообще, учатся, и слух о том, что он исключен из университета за беспорядки, и весь его эффектный, гордый, немного таинственный вид. Ему было всего 20 лет, он носил пенсне, и клок каштановых волос из-под студенческой фуражки спадал ему на лоб.
Его приезд явился событием, — здесь так редко видели новое лицо. Он стал ежедневно появляться на катке или на Дворянской улице, где обычно гуляла местная публика, и служил предметом любопытного внимания гимназистов и гимназисток. Он не искал знакомства, и то, что в его прошлом было нечто преступное и таинственное, и то, что он писал стихи, — заставляла относиться к нему с жадным любопытством.
В местной газете неожиданно появилось его стихотворение:
Не говори, что мы живем для счастья,
Что нас влекут любовь и красота.
Наш трудный путь под холодом ненастья,
Туда, где мрак и гибнет нищета…
Все гимназисты почувствовали к нему робкое уважение, а гимназистки поголовно влюбились. Все порешили, что Сидоров, несомненно, затмит Пушкина и обессмертит этот захолустный городок, и когда Неточка узнала о Сидорове и встретилась с ним, — она вся преобразилась. Тихая и ласковая печаль расцвела в ее серых глазах. Она, однажды, к общему удивлению, первая подошла к Сидорову на катке и сказала:
— Я хочу с вами познакомиться, вы такой оригинальный и талантливый человек, а у нас все серенькие… покатаемтесь вместе?..
Сидоров не удивился смелости Неточки, он взял ее за руки — и они помчались по льду.
— Потому что ходят в гимназических шинелях, оттого серые, — не улыбаясь, сострил он. — Я очень рад познакомиться, — вы слывете в нашем городе сказочной принцессой и увлекаете всех. Но вы не обольщайтесь этим. Женщина должна стремиться к содержательному существованию наравне с мужчиной, а не быть только предметом наслаждений. Нужно стремиться к идеалу… вы поедете после гимназии на курсы?.. Это необходимо…
В сердце Неточки внезапно вспыхнула восторженная мечта. Она посмотрела на Сидорова затуманенными круглыми глазами и сказала:
— О, да, — я знаю, что моя жизнь пуста и бессодержательна. Я не стану прозябать… Какой вы умный и героический… ваши слова окрыляют!
Сидоров написал Неточке целый альбом стихов и стал каждый день ходить на каток. После катанья он провожал ее домой. Они старались идти по далеким, пустынным, занесенным снегом улицам. В городе ревниво следили за их романом, сплетничали, но мирились, даже тайно покровительствовали, потому что Неточку любили, а Сидоров был выделен за черту суждений, — великим людям законы не писаны.
Только иногда местные мальчишки, завидя на улице Неточку и Сидорова, громко выкрикивали их фамилии и шарахались прочь.
Безнадежно и молчаливо страдал только Шульц. В отметках у него был целый ряд двоек. Он похудел и, обыкновенно, шел по улице, мрачно и бесцельно глядя перед собой своими бледными глазами, сдвинув на затылок картуз, распахнув шинель. К жизни он видимо стал относиться с пренебрежением, искал опасности, рисковал простудиться. Сосредоточенно и грустно следил он издали за Неточкой и Сидоровым, и когда они уходили, он подавленно и медленно направлялся в улицу, где жил Саня, припадал к его окну и вызывал товарища на улицу. Саня торопливо набрасывал шинель и с озабоченным, таинственным лицом выходил к товарищу. Они молча останавливались у забора, за которым торчали сухие ветви, сосредоточенно закуривали, пренебрегая опасностью быть замеченными гимназическим начальством, и резко сплевывали в сторону.
— Видел? — тихо и сочувственно спрашивал Саня, затягиваясь дымом и меланхолично глядя перед собой вдаль,
— Видел, — тоскливо и безнадежно отвечал Шульц. — Знаешь, я нахожу, что женщины заслуживают одно только презрение. Для чего они живут? Я знаешь много думал об этом… Ницше тоже говорит…
— Ты бы ей написал письмо и высказался, может быть у вас окажутся общие взгляды…
— Женщина неспособна мыслить логично и трезво, — это будет совершенно бесполезно, — она не поймет меня.
И они шли в улицу, где жила Неточка, и опять до глубокой ночи бродили мимо окон.
И, вот, Неточка шла издали, из темной улицы. В тихом свете, падавшем из низких окон, белела ее меховая шапочка. С ней, конечно, Сидоров. Он идет, спрятав руки в карманы и, наклонившись к Неточке, что-то горячо и убедительно говорит. Шульцу кажется, что в словах Сидорова острый, интересный смысл, — почему-то обидный для него — Шульца, — и мучительно хочется услышать, что говорит Сидоров. Шульц берет Саню за руку и увлекает его в сторону, в тень, и ревниво следит, как у ворот Сидоров долго прощается с Неточкой. Их лиц в темноте не видно, но должно быть выражение их счастливое. И Шульц, сжимая руку Сане, враждебно смотрит, как Сидоров уходит по ночной улице, держа руки в карманах шинели, надвинув на затылок фуражку и задумчиво насвистывая.
Наступали провинциальные синие сумерки. Снежный город укутывался в тихую тьму, и вспыхивали в окнах огни, бросая желтоватый отсвет на чистый снег. На улицах молчанье. Не морозно. Мягко вдавливается снег под ногами.
По безлюдной Кривой улице шли Сидоров и Неточка. У нее счастливо розовело под белой шапочкой лицо. У длинных серых заборов тишина и тень. Сидоров говорил ей:
— Настоящая любовь может быть только чистой и возвышенной и толкать людей на подвиг и борьбу. А любя нельзя эгоистично забывать, что есть еще миллионы обездоленных людей, идеалы и знания. Нужно бороться с темнотой и любить свободу. В этом смысл человеческого существования и также смысл любви…
— Да, — подтверждала Неточка, жадно слушая Сидорова, и глаза ее горели новым блеском. — Конечно, нужно служить идеалу и народу… Иначе не жизнь, а прозябание…
— Вы, Неточка, прочтите ‘политическую экономию’, вам необходимо прочесть… Нужны положительные познания, если хочешь народу принести пользу. И ‘историю культуры’ непременно читайте…
— Я все прочту… Ваши книжки я уже могу вам вернуть.
— Вот послушайте, какое я стихотворение написал:
Разве тебе не сказали
Страстные песни мои,
Как я исполнен печали,
Как я исполнен любви…
Он читал ей стихи, а она вдруг порывисто прильнула к его руке.
— Неточка, я вас люблю, — сказал Сидоров и оглянулся. Они остановились у забора в тени. Неточка внутренне вздрогнула и блаженно застыла, замерла в молчании.
— Вы поедете на курсы, а я буду писать в Петербурге в журналах и газетах. Там особенная жизнь, полная содержания и ярких интересов… Ведь поедем, Неточка? Ах, как я вас люблю! Если вы пойдете за мной, — сколько восторгов и стремлений вместе ждет нас. Мы вместе будем работать… Правда, Неточка?
Сидоров взял ее за обе руки и говорил эти избитые, но так красиво и свято звучавшие слова, а она вдруг ослабела, вся приникла к нему, закинула головку, и он тихо поцеловал ее в губы. Потом еще и еще. Неточка не произнесла ни одного слова и замирала от неизведанного счастья.
— Неточка, мечта моя, — шептал Сидоров. — Весна моя! Ну, пойдем, не надо больше. Нужно владеть собой… Идем, моя единственная любовь!..
— Навсегда твоя, — сказала глубоко и просто Неточка и крепко пожала ему руку. Он взял ее под руку и они пошли. В это время оглушительный хриплый, петушиный крик прорезал воздух. Сидоров и Неточка вздрогнули и побледнели, они остановились.
— Ку-ка-реку! — снова резко прозвучало в темноте за углом забора, и вслед за этим прокатился низкий демонический хохот.
Кто-то, видимо, следил и очень искусно кричал петухом. Хохот повторился, и настала тишина, только слышны были удаляющиеся по снегу шаги.
Сидоров и Неточка испуганные и взволнованные, полные своим счастьем спешили уйти. Вдали еще раз прокатился горький, иронический хохот.
Через несколько дней к Сидорову на улице подошел гимназист Шульц. Вид у него был мрачный и решительный. Остановившись на панели, он долго, сначала, смотрел Сидорову вослед безнадежным взглядом, потом решительно подошел к нему сбоку и сказал, тяжело отчеканивая слова:
— Господин Сидоров, мне нужно с вами объясниться.
Тот через пенсне посмотрел на Шульца.
— Пожалуйста, товарищ, в чем дело?
Шульц, краснея, кашлянул и скороговоркой сказал:
— Я с вами буду говорить, как с писателем, интеллигентным человеком… я считаю унизительным скрываться… Всякий человек должен смело совершать свои поступки… Это я тогда ночью кричал петухом и смеялся… Я сознаюсь.
— Вот как? — удивился Сидоров. — Зачем это вам нужно было делать?
— Я страдаю, — сказал Шульц и вскинул кверху бледные заслезившиеся глаза. — Вы, как поэт, должны понять… Конечно, на вашей стороне победа… Но я люблю и страдаю…
Шульц вдруг, сгорбившись, поднес рукав к глазам.
Сидоров посмотрел на него сочувственно и вздохнул:
— Я понимаю вас… Вы любите Неточку Смыслову? Да, товарищ, тут ничего не поделаешь! Любовь, товарищ, свободна. Поймите это… Но почему же вы кричали петухом? Вы очень испугали нас.
— Я мстил. Я знаю — это нечестно… Я хотел вас вызвать на дуэль, но подумал, что этот прием устарел и не достоин культурных людей… Я читал об этом… Я решил объясниться с вами и извиниться, чтобы очистить свою совесть. Извините меня, Сидоров… Я раз написал мелом на заборе фамилии вашу и Неточки… Конечно, вы имеете основание презирать меня, я так низко поступал…
— Вот что, товарищ, — я на вас не сержусь, — сказал Сидоров, беря Шульца под руку. — Но поймите, товарищ, человек должен быть выше своих страстей, он должен жертвовать своими маленькими чувствами для блага всего человечества и обездоленного народа. Вот послушайте меня…
Сидоров долго говорил Шульцу на тему о служении идеалу и о высших задачах. Тот, наконец, поднял голову и его глаза оживились. На прощанье он сказал:
— Я знал, что после того, как мы поговорим, мы сойдемся и поймем друг друга. Я, собственно, думаю так же, как и вы. Я уже про себя давно решил и только ждал случая проявить свою личность… Мой товарищ Санька тоже очень умный парень, я вас познакомлю с ним. Э, плевать на гимназию и учителей! Все они педанты и ретрограды… Так до завтра, товарищ…
— До завтра. Только, — зачем плевать на гимназию? Гимназия вам не мешает. Ну, руку, товарищ…
Они расстались друзьями, и Шульц ушел с гордо поднятой головой и с новым окрыленным духом. Фуражка его задорно сидела на затылке.
На Рождество Неточка ездила домой, к родным в имение. А когда вернулась и встретилась с Сидоровым, — который все время проводил с возродившимся для жизни Шульцем, — в отчаянии рассказала ему печальные новости:
К ним в имение на Рождество приезжал сосед-помещик — высокий и белобрысый, — у него сахарный завод. Он просил руки Неточки, и родители дали согласие. Ее родители старые дворяне, нрав у них крутой. Неточка очень много плакала и умоляла маму не губить ее девичьи мечты. Но отец очень, очень настаивал, ее упрекали, что она не хочет спасти родителей от разорения. Имение приходит в полный упадок — им грозит бедность. Ее, наконец, умолили, убедили и она согласилась. Что же теперь делать? Весной, как только она окончит гимназию, состоится свадьба. А Петербург, курсы, а мечты о борьбе и стремления к идеалу? Неужели все погибло? Она умерла бы лучше, — но так жаль отца и мать, она их так любит…
Сидоров сразу осунулся и долго молчал, все время, почему-то, поправляя на носу пенсне. Потом он сказал упавшим голосом:
— Банальная история, так всегда бывает… Очень характерно для вырождающихся классов. Разве от них можно ожидать что-нибудь другое? Конечно, — вы покоритесь, вы слишком слабая, чтобы бороться против обстоятельств… Эх!..
Неточка плакала, а Сидоров ушел молчаливый и потухший. Несколько дней они не виделись. Неточка первая написала ему записку и просила прийти на каток.
Они катались и говорили о разных мелочах, как будто были чужими и далекими. Неточка скоро собралась домой, и Сидоров пошел ее проводить. Когда они проходили по излюбленной Кривой улице, Неточка взяла его под руку и припала головкой к его плечу. Так они шли некоторое время, молча вздыхая, потом Неточка сказала,
— Хочешь, — я брошу все, — гимназию и родителей, — и мы убежим, уедем куда-нибудь очень далеко? За границу, или дальше… Я на все решилась…
Сидоров подумал и сказал.
— Но ведь у нас нет денег, на что ж мы уедем?
— Это ничего, деньги мы достанем. На меня положено пять тысяч приданого, — пока нам хватит. Ах, мы уедем в южные солнечные страны, где много цветов и счастья! Я хочу счастья, я люблю тебя и навеки твоя! О, ты увидишь, что я могу быть сильной и верной подругой в жизненной борьбе!..
Неточка вся запылала от возбуждения и решимости. Сидоров сказал:
— Мы не имеем права уезжать далеко, за границу, — мы нужны родине. Ты, Неточка, вообще говоришь наивные вещи. Ну, как ты возьмешь свои деньги, и, вообще, — как все это осуществить?
— Ничего, — все это можно придумать. Я не хочу прозябать, не хочу выходить замуж за нелюбимого человека. Я поеду с тобой учиться и жить полной жизнью. Мы поженимся и будем так счастливы!..
— Жениться мы не имеем права, — сказал Сидоров низким голосом, — у нас есть долг перед народом и обществом. Брак связывает и часто заставляет изменять идее.
Они еще долго бродили по темной и тихой улице, и слова их были полны молодой тоски. Возникали сомнения, проносились фразы о долге и обстоятельствах, но сердце верило только тому, что оно уже знало наверно и непреложно и сжималось оно от любви и тревожных предчувствий.
Потом все пошло по-прежнему. Провинциальный день был сегодня такой же, как и вчера. Неточка усердно занималась, — скоро предстояли экзамены. Сидоров по-прежнему был популярен, говорил об идеалах и писал стихи. Теперь часто втроем — Сидоров, Неточка и Шульц, — встречались, вели долгие беседы и мечтали о будущем. Шульц мечтал о медицинском факультете, у Сидорова были свои планы, и он намекал о них таинственно и важно. В эти месяцы уже была тревога предвесеннего ожидания. Неточка все говорила, что чувствует близкую смерть, а Сидоров и Шульц будили в ней бодрость и веру в жизнь.
— Нет, я не узнаю настоящей жизни, — тосковала она. — Стоит ли тогда жить?.. Лучше умереть, и я умру скоро…
И пришла, наконец, весна, размягчила землю, вызвала на свет Божий зеленую жизнь. На маленький город хлынули земные запахи с окрестных бесконечных полей и дебристых лесов. А маленькая речка, — за которой находились холмы, покрытые дубовыми рощами, — вдруг взбурлила, зашумела, раскидала зеленоватые льдины и подступила, чистая и сверкающая, к самым порогам окраинных домов. Боже, сколько жизни и нетерпеливого подъема в сердце! Вдаль! Огромный мир так зовет и так много обещает! Никогда еще сердце так жадно не просило любви и счастья. Или, может быть, весной только кажется, что возникает новое чудо, которого не было никогда.
Неточка и Сидоров вечерами урывками встречались теперь на той стороне реки — перейти через мост — у подножья высокого холма, по которому ползла узенькая, извилистая, обрывистая тропинка. Они, поддерживая друг друга и оступаясь, карабкались туда, а там наверху была площадка, на которой росли старые, еще только зазеленевшие, дубы, и под ними была ветхая, полусгнившая скамейка. С площадки был виден весь алеющий горизонт, вся бледно-зеленая небесная высота, и городок на том берегу, притаившийся, сжавшийся и робкий перед величием всего захолустного простора, что обнял и стеснил его. И странную тревогу и счастливую тоску будили весенние вечера.
Здесь Неточка отдала Сидорову все свои молодые порывы, всю нежность и страстность наивной девичьей чистоты. Одинокий Шульц знал все и самоотверженно подавил в себе безысходную тоску и отчаяние. Он знал, что мелкие личные чувства нужно приносить в жертву высокому идеалу.
Наступили экзамены и Неточка окончила гимназию с золотой медалью. Она как-то все умела совместить, — и упорные занятия и мечты, и жизнь своего сердца. Шульца исключили из гимназии за неуспешность и неблагонадежность, но он был бодр и весел и мечтал о Петербурге, где собирался держать экзамен экстерном за весь курс гимназии, чтобы поступить в университет.
Неточка уезжала домой и в последний раз сидела с Сидоровым на дубовой площадке. Алел закат, и ползли снизу к площадке ласковые, лиловатые тени. Неточка плакала на груди у Сидорова. Он смотрел через ее голову прямо перед собой и утешал ее, обещал вечно любить. Они поклялись и условились, что Сидоров будет ждать от Неточки письма. А там нужно будет решить, что дальше предпринять и как поступить.
И вот, Неточка уехала навсегда из этого города. Сидоров долго ждал от нее письма и стал уже думать, что не получит его. Он собирался уехать, у него были свои планы и надежды. Наконец, перед самым отъездом, он получил письмо. Неточка писала:
‘Ну вот, наконец, решается моя судьба. Я не писала тебе до сих пор, потому что должна была все выяснить, обдумать и решить. Теперь все готово. Жених мне противен и не может быть даже мысли о том, чтобы я согласилась на просьбы моих родителей. Я все решила: одно твое слово и я уйду из дому, чтобы не вернуться. Я безумно верю в свою судьбу, я хочу с тобою вместе кинуться в неведомую, такую соблазнительную жизнь, осуществить все, о чем мы с тобой мечтали. Я жду твоего да. Напиши подробно, — где ты будешь меня ждать, куда мне направиться. Я могу тайно взять свои деньги. Страстно, с безумным нетерпением жду твоего ответа, мой любимый, мой единственный, мой герой’…
Сидоров много раз перечитывал письмо, тоскливо думал, несколько дней ходил бледный и рассеянный, никого не замечая. Он похудел и стал неузнаваем. Несколько раз принимался за ответ Неточке. Но не хватило у него силы и решимости, и ничего он ей не написал. Он уехал из этого города и никто не знал куда и зачем.
Во время революции Сидоров был популярен, как один из выдвинувшихся общественных деятелей и как писатель. Шульц погиб, а он уцелел от разгрома, вел усталую, однообразную, бессодержательную жизнь, и был одинок. Слишком много он перечувствовал, и слишком много разочарований было в его обманутой опустелой душе. Он писал в газетах и журналах, некоторые издания поместили его портреты.
И, вот, однажды, в Петербурге, в ненастный зимний вечер, он получил письмо от неизвестной сельской учительницы. Она писала:
‘Я здесь совсем одна в далекой заброшенной деревне. Темно, холодно. Вьюга. Вся деревня занесена снегом. Я сижу долго, часами и вспоминаю. И мне, почему-то, захотелось вам написать и напомнить.
Вы вспомните маленький провинциальный город, тихие улицы и церковные скверы и наивных гимназисток. Одна из них — Неточка, вся устремленная к жизни и счастью, бродит со студентом-поэтом по снежной окраинной улице, и в городе наступает ночь. Они любят друг друга и мечтают о ярком будущем. Все отдает она ему, первому, который разбудил в ней мечту о настоящей жизни.
Как это давно было! Вы теперь известны. Я видела ваши портреты и узнала лицо, в которое когда-то были влюблены все наши гимназистки, — и бедная Неточка, и я ее подруга, которую вы, конечно, совсем не помните.
Спрашивали ли вы когда-нибудь о Неточке, звали ли ее сердцем своим, как она вас звала и ждала? Она была обманута жизнью, бедная Неточка, и умерла. Она умерла от чахотки, как все, чья мечта была стоптана, чьи порывы смяты. Вспомните о ней, о ее светлых глазах, похожих на речное дно. Она долго и горько ждала.
Ну, прощайте. Простите, что непрошенно бужу ненужные вам воспоминания. Но может быть вам дорога ваша весна? Если хотите, — я пришлю вам фотографию Неточки — у меня сохранилась единственная…
Р. S. Посылаю вам одно из ее писем ко мне’…
В этом письме, между прочим, было написано:
…’И почему так обманута я, если так сильно стремилась к счастью и содержательной жизни? Может быть, я, действительно, слаба, как он говорил. Я живу день за днем, меня обнимает опостылевший муж, я смотрю в окно на однообразные поля и думаю о смерти. Говорят, что-то происходит теперь повсюду в городах? Вокруг меня и во мне неподвижность, безразличие, тоска. Где же он, мой милый герой, мой мечтатель-поэт? Почему он не позовет меня, не воскресит меня для жизни? Знаешь, — я все жду, все жду его, прошло столько времени, а мне кажется, — он придет, он должен прийти, ведь он звал меня, первый возбудил мою мечту… Недавно у меня показалась горлом кровь. Мне холодно и страшно здесь одной, среди чужой, ненужной мне жизни. Где же он, мой любимый, мой избранный, когда он позовет меня?..’
Душные, тяжелые, безысходные слезы давили сердце Сидорова. Он весь вечер просидел дома, вспоминая и переживая свой юношеский позабытый провинциальный роман.
Впервые: журнал ‘Пробуждение‘, 1912, No 23.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.