Федор Сологуб
Федор Сологуб
Нетленное племя
Нетленное племя
Нетленное племя, Сологуб Федор Кузьмич, Год: 1912
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Оригинал находится здесь: Сайт ‘Федор Сологуб’
Весьма распространено заблуждение, разделяемое многими, состоит в том, что искусство есть зеркало жизни. Что искусство есть производное от жизни. Думают люди, что вот они живут, а поэты их наблюдают и изображают, думают люди, что они, живые люди — этого дня, они-то и есть сюжеты драм, поэм. Думая что искусство изображает их, они приходят к искусству, чтобы узнавать себя и выносить из зрелища нравственные уроки. Говорят поэту
Истину любя,
Давай нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя. 1]
Это заблуждение опасное, потому что в нём как и во всяком заблуждении, есть зерно истины, извращённое до неузнаваемости. Это зерно истины состоит в том, что люди этого дня действительно служат поэту, но не сюжетами, а материалом или, точнее, моделями, — и ещё в том, что поэт точно изображает, но не своих знакомых, а только образы своей фантазии.
Можно и ещё более уступить общему предрассудку. Если хотите, и зеркало есть, но не в искусстве отражаются в лицу и в душе воспринимающего и образ, светло засиявший в искусстве, разносится в темноту человеческих жилищ.
Воспринимающему зрителю, читателю, только кажется, что он — живой человек, наделённый разумом и волею. Какая скорбная ошибка! Разум его, по большей части, есть плохо организованная система чужих слов, мнений, привычек, чужой лжи и чужой правды, а воля почти всегда его подобна воле той марионетки, которую подёргивает за верёвочку спрятанный за кулисами господин. Сегодня он, временный человек нынешнего дня, говорит одно, а завтра, пожалуй, скажет другое. Он полагает свою свободу в том, что
Что ему книжка последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет. 2]
И когда мы имеем дело с этими нашими живыми знакомцами, приятелями или врагами, мы зачастую не знаем, чего следует от них ожидать: сегодня у него такое настроение, а завтра будет другое. Иногда как будто перед вами в том же обличии стоит совершенно другой человек, невесть откуда взявшийся. Вы всматриваетесь в вашего знакомца, вдумываетесь в его поступки и соображаете:
— Кто же это такое?
И наконец догадываетесь:
— Да ведь это — Чацкий.
Или Фамусов, Хлестаков, Митрофанушка, Плюшкин, Евгений Онегин, Гамлет, Дон-Кихот. И вы начинает понимать, с кем имеете дело.
Неизвестное познаётся из сравнения с известным. И кто же станет спорить против того, что мы гораздо лучше знаем Гамлета или Фальстафа, чем тех, кого мы встречаем на улицах или в гостиных, о ком говорим — ‘чужая душа потёмки’, она освещается для нас светом нетленных образов искусства. Вот они-то и есть наши истинные знакомцы и друзья, все эти люди, вышедшие из творческой фантазии. Они только и живут на земле, а вовсе не мы. Они-то и есть настоящие, подлинные люди, истинное, не умирающее население нашей планеты, прирождённые строители наших душ, хозяева нашей земли. Слова их вплелись в ткань нашей речи, мысли их овладели нашим мозгом, чувства их воцарились в нашей душе. Они заставили нас перенимать их привычки и жесты, их костюмы и быт. Цели их стали нашими целями, и осуждение их, господ наших, владычествуют над поступками нашими. Мы перед ними — только бледные тени, как видения кинематографа. Мы повторяем во многих экземплярах снимков чьи-то подлинные образы, совершенно так, как на множестве экранов мелькают образы многих женщин, раз навсегда наигранные некою Астою Нильсен, 3] знаменитою в своём мире. И мы не живём, а только делаем что-то, бедные рабы своей тёмной судьбы. И если мы сами создали это племя господствующих над нами образов, то всё же несомненно, что в этом случае творение стало выше творца. И какое нам дело до самого Шекспира и до того, кто он, Бекон или Рутленд, 4] или так Шекспир и есть, — что нам до этого, если душою нашей играет капризный очарователь Гамлет, — и играет, и строит из неё то, что он хочет!
Нам хочется иногда отмахнуться от этого владычества придуманных кем-то образов, избавиться от них во имя нашей жизни. Хочется сказать:
— Да ведь вне моей мысли нет Гамлета, и нет Офелии. Дездемона оживает только тогда, когда я об ней читаю, и простодушно-ревнивый мавр так и не задушит её, если я не открою той страницы. Значит, я живу, а они фантомы.
Эти фантомы улыбаются и отвечают спокойно:
— Живи, если хочешь, — мы подождём, — перед нами вечность. Живи без нас, если можешь. Но что будет с тобою, если мы уйдём от тебя? Как же ты проживёшь без Гамлета и без Дон-Кихота, без Альдонсы и Дульцинеи? И что? же ты, наша бедная, бледная тень, что? же ты будешь, когда отойдут от плоского экрана твоей жизни наши образы?
Так великая энергия творчества, которая в непостижимом акте созидания была вложена в художественный образ, только она заражает читателя или зрителя. Слова обычной речи, сегодняшний быт, облики нынешних людей, — всё это для поэта лишь материал, как для живописца холст и краски. Сила не в них, а в той художественной энергии, которая заставляла этот косный материал служить творческому замыслу.
— А как же нравственные уроки? — спрашивает читатель или зритель. — Ведь если в романах или драмах действуют люди, то должны де они подчиняться нравственным законам? И поэт, что бы он не изображал, должен же показать нравственное отношение к их поступкам?
Один мой добрый знакомый, настоящий человек, потому что я сам его выдумал, доктор Филиппо Меччио, говаривал:
— Этика и эстетика — родные сёстры. Обидишь одну, — обижена и другая. 5]
Итак, будем верить, что эстетика сестры своей в обиду не даст. Где образ явился плодом подлинного художественного процесса, там блюстителям морали беспокоиться не о чем. Тартюф грешен, но бессмертен, ходит по свету и заглядывает в наши обители, и, где найдёт привет, там и поселится. И так каждый ясно поставленный в искусстве образ находит себе приют, и в нас находит обезьян для подражания, для забавы и для услуг. А весь вместе этот нетленный народ и даёт нам быстро в жизни проходящим, неложное мерило, добра, истины и красоты.
Люди мелькающих дней. Рождённые, чтобы умереть, мы должны чаще возвращаться в общество наших господ, этих истинных людей, — чтобы учится у них познанию добра и зла, правды и лжи, красоты и безобразия. Будем всматриваться пристальней в их живую жизнь, и тогда прольются на нашу призрачную убегающую жизнь лучи их ясного света.
Ведь не только мы подражаем искусству, но и природа, по остроумному мнению Оскара Уайльда, занимается тем же.
Опубликовано:
Театр и искусство. 1912. N 51. 16 декабря.
Примечания:
1] — Неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина ‘Поэт и толпа’ (у Пушкина: ‘…ближнего любя’).
2] — Цитата из стихотворения Н. А. Некрасова.
3] — Аста Нильсен (1881-1971) — датская актриса, звезда кино 1910-20-х гг.
4] — По одной теории, появившейся в конце XVIII века, истинным автором произведений Вильяма Шекспира является философ Френсис Бэкон (1561-1626).
5] — Доктор Филиппо Меччио — персонаж романа Фёдора Сологуба ‘Королева Ортруда’, второй части трилогии ‘Творимая легенда’ (1907-1914). В романе на вопрос фрейлины королевы Ортруды, должна ли эстетика подчиняться этике, Филиппо Меччио отвечает: ‘Между этими двумя сестрицами большая дружба. Кто обижает одну, тот заставляет плакать и другую. Интимного искусства в наши дни нет, и быть не может, как не должно быть и закулисной, тайной политики’ (‘Творимая легенда’, глава 57).