ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА
Безплатное приложеніе къ журналу
‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’
1909 г.
Переводъ М. А. Дьяконова, подъ редакціей М. А. Орлова.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина
Стремянная, собств. д. No 12.
Повсть ‘Нтъ прохода’ была написана въ 1867 г. Уильки Коллинзомъ совмстно съ Ч. Диккенсомъ, при этомъ исключительно Диккенсомъ были написаны только ‘Передъ поднятіемъ занавса’ и ‘Третье дйствіе’, Коллинзъ же писалъ первое и четвертое дйствія совмстно съ Диккенсомъ и цликомъ — второе.
Передъ поднятіемъ занавса
Дйствіе I. Занавсъ поднимается
Является экономка
Экономка говоритъ
На сцен новыя дйствующія лица
Уайльдингъ уходитъ
Дйствіе II. Вендэль ухаживаетъ. Вендэль получаетъ дурныя извстія
Дйствіе III. Въ долин
Въ горахъ
Дйствіе IV. Часы-замокъ
Побда Обенрейцера
Занавсъ падаетъ
Мистеръ Бинтрей, повренный въ длахъ мистера Вальтера Уайльдинга.
Госпожа Доръ, пожилая компаньонка Маргариты.
Мисисъ Сара Гольдстроо (‘Салли’ ), экономка мистера Уайльдинга.
Мистеръ Джэрвисъ, клеркъ.
Джоэ Лэдль, главный надсмотрщикъ надъ погребами у Уайльдинга и К.
Г. Жюль Обенрейцеръ, лондонскій агентъ одной швейцарской фирмы.
Миссъ Маргарита Обенрейцеръ, его племянница.
Мистеръ Джорджъ Вендэль, компаньонъ фирмы Уайльдингъ и К.
Matre Фохтъ, симпатичный стариченъ, главный нотаріусъ Невшателя.
Мистеръ Вальтеръ Уайльдингъ, виноторговецъ.
ПЕРЕДЪ ПОДНЯТІЕМЪ ЗАНАВСА.
День мсяца и года — 30-ое ноября 1835 г. Лондонское время на большихъ часахъ собора Св. Павла десять часовъ вечера. Вс меньшія лондонскія церкви прочищаютъ свои металлическія глотки. Нкоторыя торопятся начать немного раньше тяжелаго колокола большого собора, другія отстаютъ на три, четыре, полъ-дюжины ударовъ, вс он даютъ довольно согласный аккордъ и оставляютъ въ воздух отзвукъ, словно крылатый отецъ, пожирающій своихъ дтей, звонко взмахнулъ своей гигантской косой, пролетая надъ городомъ.
Что это за часы, ниже большей части другихъ и ближе къ уху, которыя сегодня вечеромъ такъ сильно отстали отъ другихъ, что одиноко отбиваютъ свои удары? Это часы Воспитательнаго Дома для подкидышей. Было время, когда подкидышей принимали безъ всякихъ разспросовъ въ колыбельку у воротъ. Но теперь о нихъ разспрашиваютъ и ихъ принимаютъ точно изъ милости отъ матерей, которыя отказываются отъ своего вполн естественнаго желанія получать о нихъ свднія и навсегда лишаются всхъ правъ на своихъ дтей.
Полный мсяцъ сіяетъ и ночь прекрасна со своими легкими облачками. Но день вовсе не былъ прекрасенъ, такъ какъ слякоть и грязь, увеличившіяся еще отъ освшихъ капель тяжелаго тумана, лежатъ чернымъ покровомъ на улицахъ. Той дам подъ вуалемъ, которая ходитъ въ волненіи взадъ и впередъ около заднихъ воротъ Воспитательнаго Дома, нужно было бы сегодня хорошенько обуть свои ноги.
Она ходитъ въ волненіи взадъ и впередъ, избгая проходить мимо стоянки наемныхъ каретъ и часто останавливается въ тни западнаго угла большой четыреугольной стны, повернувшись лицомъ къ воротамъ. Надъ ея головой непорочное небо, залитое луннымъ сіяніемъ, а подъ ея ногами грязь мостовой, не могъ ли также, подобно этому, ея умъ раздлиться между двумя заключеніями, на которыя наводитъ размышленіе или опытъ? Подобно тому, какъ ея слды, перескаясь и перекрещиваясь другъ съ другомъ, образовали на грязи цлый лабиринтъ, такъ не сбился ли, быть можетъ, и ея жизненный путь въ запутанный и безпорядочный клубокъ?
Заднія ворота Воспитательнаго Дома отворяются, и изъ нихъ выходитъ молодая женщина. Дама стоитъ въ сторон, слдитъ за всмъ, видитъ, что ворота снова тихо затворяются извнутри и идетъ слдомъ за молодой женщиной.
Дв или три улицы были пройдены въ полномъ молчаніи, пока, наконецъ, она, слдуя очень близко за предметомъ своего вниманія, не протягиваетъ руки и не касается молодой женщины. Тогда та останавливается и, вздрогнувъ, оборачивается.
— Вы дотрагивались до меня и вчера вечеромъ, но когда я обернулась, то вы не хотли говорить. Зачмъ вы ходите за мной, какъ безмолвный духъ?
— Я не говорила не потому, что не хотла,— отвтила дама тихимъ голосомъ,— а потому, что не могла, хотя и пыталась.
— Что вамъ надо отъ меня? Можетъ быть, я когда-нибудь сдлала вамъ что-нибудь дурное?
— Нтъ, никогда.
— Знаю я васъ?
— Нтъ.
— Тогда, что же вамъ надо отъ меня?
— Вотъ въ этой бумажк дв гинеи. Возьмите отъ меня этотъ ничтожный маленькій подарокъ, и тогда я разскажу вамъ.
Честное и пригожее лицо молодой женщины покрывается краской, когда она произноситъ:— Во всемъ громадномъ зданіи, гд я служу, нтъ ни одного человка, ни взрослаго, ни ребенка, у котораго не нашлось бы добраго слова для Салли. Салли — это я. Разв обо мн стали бы хорошо думать, если бы меня можно было подкупить?
— Я не намреваюсь подкупать васъ, я только хотла вознаградить васъ, предложивъ вамъ очень немного денегъ.
Салли твердо, но не грубо, закрываетъ и отводитъ отъ себя протянутую руку.— Если я что-нибудь и могу сдлать для васъ, мадамъ, и еслибы я и могла сдлать этого ради васъ самихъ, то вы очень ошибаетесь во мн, думая, что я сдлаю это за деньги. Чего же вы хотите?
— Вы одна изъ нянекъ или служанокъ въ Воспитательномъ Дом, я видла, какъ вы выходили оттуда сегодня вечеромъ, да и вчера вечеромъ.
— Да. Я Салли.
— На вашемъ лиц лежитъ отпечатокъ ласковаго терпнія, и это заставляетъ меня думать, что очень маленькія дти быстро привыкаютъ къ вамъ.
— Благослови ихъ Боже. Да, они привыкаютъ.
Дама приподнимаетъ свой вуаль и открываетъ лицо, которое кажется не старше лица Салли, лицо гораздо боле изящное и интеллигентное, чмъ у той, но истомленное и удрученное горемъ.
— Я несчастная мать одного недавно принятаго на ваше попеченіе ребенка. Я обращаюсь къ вамъ съ мольбой.
Инстинктивно уважая то довріе, съ которымъ былъ поднятъ вуаль, Салли, пути которой — всегда пути простоты и сердечности, снова опускаетъ его и начинаетъ плакать.
— Вы выслушаете мою мольбу?— настаиваетъ дама.— Вы не будете глухи къ отчаянной просьб такой просительницы съ разбитымъ сердцемъ, какъ я?
— Боже, Боже, Боже мой!— плачетъ Салли.— Что я скажу, что я могу сказать! Не говорите о мольбахъ. Мольбы возносятся ко Благому Отцу всего земного, а не къ нянямъ, врод меня. И постойте! Я еще пробуду на своемъ мст только полъ-года, пока другая молодая женщина не сможетъ подучиться. Я собираюсь выйти замужъ. Я не должна была бы уходить со двора вчера вечеромъ и не должна была бы уходить и сегодня, но мой Дикъ (это тотъ молодой человкъ, за котораго я выхожу замужъ) лежитъ больной, и я помогаю его матери и сестр ухаживать за нимъ. Не хватайтесь за меня такъ, не хватайтесь за меня!
— О добрая, милая Салли,— стонетъ дама, цпляясь съ мольбой за ея платье.— Вы полны надеждъ, а я въ отчаяніи, предъ вами лежитъ прекрасный жизненный путь, который уже никогда, никогда не сможетъ открыться передо мною, вы можете питать надежду стать уважаемой женой и матерью. Вы полная жизни, влюбленная женщина, но и вы должны умереть. Ради Бога, выслушайте мою горестную просьбу!
— О, Боже, Боже, Боже мой!— плачетъ Салли, причемъ ея отчаяніе доходитъ до величайшихъ предловъ при произнесеніи мстоименія,— но что же я должна сдлать? И потомъ! Смотрите, какъ вы обратили противъ меня мои же собственныя слова. Я сказала вамъ, что собираюсь выходить замужъ, чтобы сдлать для васъ понятне, отчего я оставляю свое мсто и почему не могу помочь вамъ, бдняжка, если-бы даже хотла, а вы говорите такъ, словно я сама настолько жестока, что выхожу замужъ и не помогаю вамъ. Это нехорошо. Ну, разв это хорошо, моя бдняжка?
— Салли! Выслушайте меня, моя дорогая. Моя мольба не о будущей помощи. Она касается того, что уже прошло. Ее можно передать въ двухъ словахъ.
— Ну, вотъ! Это еще того хуже,— восклицаетъ Салли,— вы думаете, что я понимаю, что вы подразумваете подъ этими двумя словами.
— Вы понимаете. Какое имя дали они моему бдному ребенку? Я ни о чемъ больше не спрошу кром этого. Я читала о правилахъ Воспитательнаго Дома. Онъ былъ окрещенъ въ часовн и занесенъ въ списки подъ какимъ нибудь именемъ. Онъ былъ принятъ въ прошлый понедльникъ вечеромъ. Какъ они его назвали?— И въ своей страстной мольб дама опустилась бы на колни въ вонючую грязь улицы, по которой он бродили — пустынной улицы безъ прохода, выходящей на темный садъ Воспитательнаго Дома — но Салли удерживаетъ ее.
— Нтъ, нтъ! Вы заставляете меня чувствовать, словно я хвалилась своей добротой. Дайте мн еще разъ взглянуть въ ваше милое лицо. Положите свои об руки въ мои. Теперь, общайте. Вы никогда не спросите меня ни о чемъ больше, кром этихъ двухъ словъ?
— Никогда, никогда!
— Вы никогда не станете употреблять ихъ во вредъ, если я скажу ихъ?
— Никогда, никогда!
— Вальтеръ Уайльдингъ.
Дама опускаетъ свою голову на грудь няни, крпко сжимаетъ ее въ своихъ объятіяхъ, шепчетъ благословеніе, произноситъ слова: ‘Поцлуйте его за меня’, и уходитъ.
День мсяца — первое октябрьское воскресенье 1847 года. Лондонское время на большихъ часахъ собора Св. Павла — половина второго пополудни. Часы Воспитательнаго Дома для подкидышей сегодня въ полномъ согласіи съ соборными. Служба въ часовн окончена и подкидыши обдаютъ.
Какъ обыкновенно, за обдомъ присутствуетъ много зрителей. Здсь два или три попечителя, цлыя семейства прихожанъ, меньшія группы лицъ обоего пола, отдльные постители разнаго положенія. Яркое осеннее солнце бодро проникаетъ въ палаты Воспитательнаго Дома, и окна въ тяжелыхъ рамахъ, черезъ которыя оно свтитъ и обшитыя панелями стны, на которыя оно надаетъ, словно съ картинъ Гогарта. Столовая двочекъ (въ которой также обдаютъ самыя маленькія дти) привлекаетъ всеобщее вниманіе. Опрятныя служанки молча скользятъ около тихихъ и молчаливыхъ столовъ, зрители ходятъ или останавливаются, гд имъ заблагоразсудится, нердко длаются замчанія шопотомъ о наружности такого то номера отъ такого то окна, есть много такихъ лицъ, которыя способны привлечь къ себ вниманіе. Нкоторые изъ постителей — обычные постители. Они завязали мимолетное знакомство съ нкоторыми изъ двочекъ, сидящихъ въ опредленныхъ мстахъ за столами и останавливаются около нихъ, чтобы нагнуться и сказать одно-два слова. Ихъ доброту ничуть нельзя уменьшить тмъ, что эти мста заняты наиболе привлекательными двочками. Монотонность длинныхъ просторныхъ комнатъ и двойныхъ линій лицъ пріятно нарушается этими инцидентами, какъ бы они ни были незначительны.
Какая то дама подъ вуалемъ ходитъ безъ спутника посреди толпы. Замтно, что никогда еще ее не приводило сюда ни любопытство, ни случай. У нея такой видъ, словно она немного смущена зрлищемъ, и когда она проходитъ вдоль столовъ, то походка выдаетъ ея нершительность и неловкость въ манерахъ. Наконецъ, она подходитъ къ столовой мальчиковъ. Они настолько мене популярны двочекъ, что въ этой столовой совершенно нтъ постителей, когда дама заглядываетъ въ двери.
Но какъ разъ въ дверяхъ случайно стоитъ наблюдающая за столовой пожилая служанка: нчто въ род сидлки или экономки. Дама обращается къ ней съ обычнымъ вопросомъ: сколько здсь мальчиковъ? Въ какомъ возраст они обыкновенно начинаютъ самостоятельную жизнь? Часто ли они имютъ влеченіе къ морю? Такъ продолжаетъ она все тише и тише, пока не задаетъ вопроса: — ‘Который изъ нихъ Вальтеръ Уайльдингъ?’
Служанка качаетъ головой. Это противъ правилъ.
— Вы знаете, который Вальтеръ Уайльдингъ?
Служанка чувствуетъ на себ такъ ясно пристальный взглядъ дамы, изучающей ея лицо, что опускаетъ свои глаза внизъ, боясь, чтобы они не выдали ея взглядомъ въ томъ направленіи, гд сидитъ мальчикъ.
— Я знаю, который Вальтеръ Уайльдингъ, мадамъ, но я здсь вовсе не за тмъ, чтобы говорить постителямъ имена дтей.
— Но вы можете показать мн его, не называя.
Рука дамы тихонько приближается къ рук служанки. Пауза и молчаніе.
— Я буду сейчасъ обходить столы,— говоритъ собесдница дамы, повидимому не обращаясь къ ней.— Слдите за мной вашимъ взоромъ. Мальчикъ, около котораго я остановлюсь и съ которымъ заговорю, не иметъ къ вамъ никакого отношенія. Но мальчикъ, до котораго я дотронусь, и есть Вальтеръ Уайльдингъ. Но говорите больше со мной и отойдите немного въ сторону.
Быстро слдуя совту, дама проходитъ въ комнату и смотритъ по сторонамъ. Спустя нсколько минутъ, служанка идетъ степенной оффиціальной походкой вглубь столовой вдоль линіи столовъ, начиная съ лвой руки. Она проходитъ по всей линіи, поворачиваетъ назадъ и возвращается съ другой стороны. Бросивъ очень бглый взглядъ въ томъ направленіи, гд стоитъ дама, она останавливается, наклоняется впередъ и говоритъ. Мальчикъ, къ которому на обращается, поднимаетъ свою голову и отвчаетъ ей. Очень добродушно и спокойно слушая, что онъ ей говоритъ, она кладетъ свою руку на плечо слдующаго мальчика справа.
Чтобы ея движеніе было лучше замчено, она держитъ свою руку на его плеч все время, пока разговариваетъ въ полъ оборота, и похлопываетъ его по плечу два или три раза, прежде чмъ уйти. Она кончаетъ свой обходъ столовъ, не прикасаясь больше ни къ кому, и выходитъ въ дверь въ противоположномъ конц длинной комнаты. Обдъ оконченъ, и дама, въ свою очередь, идетъ вглубь линіи столовъ, начиная съ лвой стороны, проходитъ вдоль всхъ столовъ, поворачиваетъ и возвращается назадъ съ другой стороны. На ея счастье, въ столовую забрели другіе постители и стоятъ кругомъ, разбившись на кучки. Она поднимаетъ свой вуаль и, остановившись около того мальчика, до котораго дотронулась служанка, спрашиваетъ, сколько ему лтъ.
— Двнадцать, мадамъ,— отвчаетъ онъ, смотря своими ясными глазами въ ея глаза.
— Вы здоровы и счастливы?
— Да, мадамъ.
— Можете вы взять отъ меня эти сласти?
— Если вамъ угодно дать ихъ мн.
Низко нагнувшись, чтобы передать ихъ, дама касается лица мальчика своими лбомъ и волосами. Затмъ, снова опустивъ свой вуаль, она проходитъ дальше и, не оборачиваясь, уходитъ.
Въ Лондонскомъ Сити, во двор черезъ который не было прохода ни для экипажей, ни для пшеходовъ, во двор, выходящемъ на крутую, скользкую и извилистую улицу, соединяющую Тауэрстритъ съ Миддльсекскимъ берегомъ Темзы, находилось мстопребываніе торговаго дома ‘Уайльдингъ и К, Виноторговцы’. Вроятно какъ шутливое признаніе всевозможныхъ препятствій на этомъ главномъ пути, мсто, ближайшее къ тому пункту, отъ котораго можно было бы пройти къ рк (если только кто не боится за свое обоняніе) носило названіе Лстницы-Головоломки. Точно также и самый дворъ въ старое время носилъ выразительное названіе Угла Увчныхъ.
За нсколько лтъ до 1861 года, жители перестали нанимать лодки у Лстницы-Головоломки, а лодочникъ стоять здсь. Маленькая плотина, покрытая тиной, погрузилась въ рку въ медленномъ самоубійственномъ процесс и дв или три старыхъ сваи, да ржавое желзное кольцо для причала — вотъ все, что осталось отъ былой славы Лстницы-Головоломки. Впрочемъ, иногда здсь ударяется о берегъ тяжелая барка съ углемъ и появляется нсколько трудолюбивыхъ угольщиковъ, повидимому, созданныхъ изъ грязи, они выгружаютъ по сосдству свой грузъ, отталкиваются отъ набережной и исчезаютъ, но по большей части сношеніе съ Лстницей-Головоломкой возникаетъ только при перевозк бочекъ и бутылокъ, какъ полныхъ, такъ и пустыхъ, какъ въ погреба, такъ и изъ погребовъ Уайльдинга и К, Винторговцевъ. Но даже и это сношеніе бываетъ только случайнымъ, и во время трехъ четвертей своихъ приливовъ, грязная, безобразная муть рки одиноко поднимается, тихо проскальзываетъ сквозь ржавое кольцо и покрываетъ его, словно она слышала о Дож и Адріатик и хотла бы быть обвнчанной съ великимъ хранителемъ своей нечистоты, высокочтимымъ лордъ-мэромъ.
Въ какихъ-нибудь двухстахъ пятидесяти ярдахъ направо на противоположномъ холм, (если приближаться къ нему снизу отъ Лстницы-Головоломки) находился Уголъ Увчныхъ. Въ Углу Увчныхъ былъ насосъ, въ Углу Увчныхъ росло дерево. Весь Уголъ Увчныхъ принадлежалъ Уайльдингу и К, Виноторговцамъ. Ихъ погреба были прорыты подъ нимъ, а ихъ замокъ возвышался надъ нимъ.
Это въ самомъ дл былъ замокъ въ т дни, когда купцы обитали въ Сити и имли парадный навсъ надъ входною дверью, висвшій безъ всякихъ видимыхъ подпорокъ, въ род того, который длался для резонанса надъ старинными церковными кафедрами. Онъ имлъ также множество длинныхъ узкихъ оконъ, словно полоски, которыя были такъ расположены по его тяжелому кирпичному фасаду, что длали его симметричнымъ до безобразія. На его крыш былъ также куполъ, а въ немъ колоколъ.
— Когда человкъ 25 лтъ можетъ надть свою шляпу и сказать: ‘Эта шляпа покрываетъ голову владльца этой собственности и длъ, которыя ведутся съ этой собственностью’, то я считаю, мистеръ Бинтрей, что, не будучи хвастливымъ, такой человкъ можетъ имть право чувствовать себя глубоко благодарнымъ. Я не знаю, какъ это вамъ можетъ показаться, но такъ это кажется мн.
Такъ говорилъ Мистеръ Вальтеръ Уайльдингъ своему повренному въ длахъ въ своей собственной контор, снявъ свою шляпу съ крючка для иллюстраціи словъ на дл и повсивъ ее опять по окончаніи своей рчи, чтобы не выйти за предлы врожденной ему скромности.
Простодушный, откровенный человкъ, имющій немножко странный видъ — таковъ мистеръ Вальтеръ Уайльдингъ съ его замчательнымъ розово-блымъ цвтомъ лица и съ фигурой очень ужъ большой для такого молодого человка, хотя хорошаго сложенія. У него вьющіеся каштановые волосы и пріятные ясные голубые глаза. Это чрезвычайно сообщительный человкъ, человкъ, у котораго болтливость была неудержимымъ изліяніемъ выраженій довольства и благодарности. По другую сторону, мистеръ Бинтрей, осторожный человкъ, съ двумя подмигивающими бусами вмсто глазъ на огромной лысой голов, который внутренно очень сильно потшался надъ комичностью откровенной рчи, жестовъ и чувствъ Уайльдинга.
— Да,— сказалъ мистеръ Бинтрей.— Ха, ха — ха!
На конторк стояли графинъ, два винныхъ стакана и тарелка съ бисквитами.
— Вамъ нравится этотъ сорока-пятилтній портвейнъ?— спросилъ мистеръ Уайльдингъ.
— Нравится?— повторилъ мистеръ Бинтрей.— Очень, сэръ!
— Онъ изъ лучшаго угла нашего лучшаго сорока-пятилтняго отдленія,— сказалъ мистеръ Уайльдингъ.
— Благодарю васъ, сэръ,— отвтилъ мистеръ Бинтрей,— онъ прямо превосходенъ.— Онъ снова засмялся, поднявъ свой стаканъ и посмотрвъ на него украдкой, надъ очень забавной мыслью подать на столъ такое вино.
— И теперь,— сказалъ Уайльдингъ, съ дтскимъ удовольствіемъ, наслаждаясь дловыми разговорами,— я думаю, что мы прямо всего добились, мистеръ Бинтрей!
— Прямо всего,— сказалъ Бинтрей.
— Компаньонъ гарантированъ.
— Компаньонъ гарантированъ,— сказалъ Бинтрей.
— Объ экономк сдлана публикація.
— Объ экономк сдлана публикація,— сказалъ Бинтрей:— ‘обращаться лично въ Уголъ Увчныхъ, Тауэръ-Стритъ, отъ десяти до двнадцати’ — значитъ, завтра, кстати.
— Дла моей дорогой покойной матери приведены въ порядокъ…
— Приведены въ порядокъ,— подтвердилъ Бинтрей.
— И вс долги уплачены.
— И вс долги уплачены,— сказалъ Бинтрей и фыркнулъ, вроятно, его разсмшило то забавное обстоятельство, что они были уплачены безъ недоразумній.
— Упоминаніе о моей дорогой покойной матери,— продолжалъ Уайльдингъ съ глазами полными слезъ, которыя онъ осушалъ своимъ носовымъ платкомъ,— все еще приводитъ меня въ уныніе, мистеръ Бинтрей. Вы знаете, какъ я любилъ ее, вы (ея повренный въ длахъ) знаете, какъ она меня любила. Въ нашихъ сердцахъ хранилась самая сильная любовь матери и сына, и мы никогда не испытывали ни одного момента несогласія или несчастья съ того времени, какъ она взяла меня подъ свое попеченіе. Тринадцать лтъ всего! Тринадцать лтъ подъ попеченіемъ моей дорогой покойной матери, мистеръ Бинтреей, и восемь изъ нихъ ея признаннымъ конфиденціально сыномъ! Вы знаете, мистеръ Бинтрей, эту исторію, кто можетъ знать ее лучше васъ, сэръ!— мистеръ Уайльднигъ всхлипывалъ и вытиралъ свои глаза во время этой рчи, не пытаясь скрыть этого.
Мистеръ Бинтрей потшался надъ своимъ забавнымъ портвейномъ и сказалъ, опрокинувъ его въ свой ротъ:— Да, я знаю эту исторію.
— Моя дорогая покойная мать, мистеръ Бинтрей,—продолжалъ виноторговецъ,— была глубоко обманута и жестоко страдала. Но, что касается этого, уста моей дорогой покойной матери были всегда подъ печатью молчанія. Кмъ она была обманута и при какихъ обстоятельствахъ,— это вдомо только одному Небу. Моя дорогая покойная мать никогда не измняла своему измннику.
— Она пришла къ опредленному выводу,— сказалъ мистеръ Бинтрей, снова смакуя вино,— и могла успокоиться.— Забавное подмигиваніе его глазъ довольно откровенно добавило: ‘Это хоть и дьявольская участь, но все же она лучше той, которая когда либо выпадетъ на твою долю!’
— Чти,— сказалъ мистеръ Уайльдингъ, всхлипывая во время ссылки на эту заповдь,— отца твоего и матерь твою, да долголтенъ будеши на земли. Когда я былъ въ Воспитательномъ Дом, мистеръ Бинтрей, то я ломалъ себ голову надъ тмъ, какъ мн выполнить эту заповдь, и боялся, что не буду долголтенъ на земли. Но посл этого я сталъ глубоко, всей душой, чтить свою мать. И я чту и благоговю передъ ея памятью. Вдь, втеченіе семи счастливыхъ лтъ, мистеръ Бинтрей,— продолжалъ Уайльдингъ, все еще съ тмъ же самымъ дтскимъ всхлипываньемъ и съ тми же самыми откровенными слезами,— я былъ благодаря моей дорогой матери, компаньономъ у моихъ предшественниковъ въ этомъ дл, Пеббльсонъ Племянникъ. Кром того, нжная предупредительность заставила ее отдать меня въ ученіе къ Компаніи Виноторговцевъ, и въ свое время сдлала изъ меня самостоятельнаго виноторговца, и… и… сдлала все другое, что могла бы только пожелать лучшая изъ матерей. Когда я сталъ совершеннолтнимъ, она вложила свою наслдственную долю въ это предпріятіе на мое имя, это на ея средства была впослдствіи выкуплена фирма Пеббльсона Племянника и измнена въ фирму Уайльдинга и К, это она оставила мн все, что имла, кром траурнаго кольца, которое вы носите. И вотъ, мистеръ Бинтрей,— новый взрывъ честной печали,— ея нтъ боле! Немного больше полгода прошло съ тхъ поръ, какъ она приходила въ Уголъ, чтобы своими собственными глазами прочесть на дверномъ косяк: ‘Уайльдингъ и К, Виноторговцы’. И вотъ ея уже нтъ боле!
— Печально, но это общій жребій, мистеръ Уайльдингъ,— замтилъ Бинтрей.— Рано или поздно мы вс должны будемъ прекратить свое существованіе.— Въ это всеобщее правило онъ включилъ и сорока-пятилтній портвейнъ и съ наслажденіемъ вздохнулъ.
— И вотъ теперь, мистеръ Бинтрей,— продолжалъ Уаіільдингъ, отложивъ въ сторону свой носовой платокъ и осушая пальцами свои вки,— теперь, когда я не могу уже больше выказывать своей любви и уваженія моей дорогой родительниц, къ которой мое сердце было таинственно расположено силою Рока съ той самой минуты, когда она, незнакомая дама, впервые заговорила со мной за нашимъ воскреснымъ обденнымъ столомъ въ Воспитательномъ Дом, я могу, по крайней мр, доказать, что вовсе не стыжусь того, что былъ подкидышемъ и что я, никогда не знавшій своего собственнаго отца, хочу стать отцомъ для всхъ моихъ служащихъ. Поэтому,— продолжалъ Уайльдингъ, приходя въ восторгъ отъ своей заботливости,— поэтому мн нужна очень хорошая экономка, которая взяла бы на себя вс заботы объ этомъ жилищ Уайльдинга и К, Виноторговцевъ, Уголъ Увчныхъ, такъ, чтобы я могъ возстановить въ немъ нкоторыя изъ прежнихъ отношеній, существовавшихъ между нанимателемъ и нанимаемымъ! Такъ, чтобы я могъ ежедневно сидть во глав стола, за которымъ дятъ мои служащіе, вс вмст, и могъ сть то же самое жаркое и горячее и пить то же самое пиво! Такъ, чтобы мои служащіе могли жить подъ одной и той же крышей со мной! Такъ, чтобы мы могли, каждый въ отдльности и вс вмст… Я прошу извинить меня, мистеръ Бинтрей, но у меня внезапно начался этотъ прежній шумъ въ голов, и я буду вамъ очень обязанъ, если вы отведете меня къ насосу.
Обезпокоенный чрезвычайной краснотой лица своего собесдника, мистеръ Бинтрей, не теряя ни одной минуты, вывелъ его на дворъ.
Это было нетрудно сдлать, такъ какъ контора, въ которой они оба бесдовали, выходила прямо во дворъ, находясь въ боковой части зданія. Тамъ стряпчій охотно сталъ качать насосъ, повинуясь знаку кліента, а кліентъ началъ мочить себ голову и лицо обими руками и выпилъ порядочный глотокъ холодной воды.
Посл этихъ средствъ онъ объявилъ, что чувствуетъ себя много лучше.
— Не позволяйте вашимъ добрымъ чувствамъ волновать васъ,— сказалъ Бинтрей, когда они вернулись въ контору, и мистеръ Уайльдингъ сталъ вытирать лицо длиннымъ полотенцемъ стоя позади двери, идущей изъ конторы во внутреннія комнаты помщенія.
— Нтъ, нтъ, не буду,— отвчалъ тотъ, выглядывая изъ-за полотенца.— Я не буду. Я не путался, въ словахъ, а?
— Ничуть не бывало. Все было совершенно ясно.
— На чемъ я остановился, мистеръ Бинтрей?
— Да вы остановились,— но я не сталъ бы волновать себя, будь я на вашемъ мст, начиная сейчасъ же снова говорить объ этомъ.
— Я буду остороженъ. Я буду остороженъ. На какомъ мст, мистеръ Бинтрей, начался у меня шумъ въ голов?
— На жаркомъ, горячемъ и пив,— отвчалъ повренный, подсказывая:— жизнь подъ одной и той же крышей — и каждый въ отдльности и вс вмст…
— Ага! И каждый въ отдльности и вс вмст шумли бы въ голов…
— Знаете, я въ самомъ дл не сталъ бы позволять своимъ добрымъ чувствамъ волновать себя, будь я на вашемъ мст,— снова боязливо намекнулъ повренный.— Попробуйте-ка еще немного пройтись къ насосу.
— Не надо, не надо. Все въ порядк, мистеръ Бинтрей. И каждый въ отдльности и вс вмст образовали бы какъ бы одно семейство! Вы понимаете, мистеръ Бинтрей, мн въ дтств не пришлось испытать того вида индивидуальнаго существованія, которое такъ или иначе испытала большая часть людей во время своего дтства. Посл этого времени я былъ всецло поглощенъ своей дорогой покойной матерью. Потерявъ ее, я прихожу къ такому выводу, что я боле пригоденъ, чтобы быть частью какого нибудь цлаго, чмъ существовать самъ по себ. Быть этой частью и въ то же время исполнять свой долгъ по отношенію къ тмъ людямъ, которые зависятъ отъ меня и привязать ихъ къ себ — въ этомъ есть что-то патріархальное и прекрасное. Я не знаю, какъ это можетъ вамъ показаться, мистеръ Бинтрей, но такъ это кажется мн.
— Но въ этомъ случа не мн должно принадлежатъ ршеніе, а вамъ,— возразилъ Бинтрей.— Слдовательно, какъ это можетъ мн показаться, иметъ очень ничтожное значеніе.
— Мн это кажется,— сказалъ съ жаромъ мистеръ Уайльдингъ,— подающимъ большія надежды, полезнымъ, восхитительнымъ!
— Знаете,— снова намекнулъ повренный,— я въ самомъ дл не сталъ бы вол…
— Я и не волнуюсь. Затмъ, вотъ Гендель…
— Затмъ, кто?— спросилъ Бинтрей.
— Гендель, Моцартъ, Гайднъ, Кентъ, Пэрселль, докторъ Эрнъ, Гринъ, Мендельсонъ. Я знаю наизустъ хоры этихъ антифоновъ. Сборникъ Часовни Воспитательнаго Дома. Почему бы намъ не разучить ихъ совмстно?
— Кому это намъ?— спросилъ повренный довольно рзко.
— Нанимателю и нанимаемому.
— Ага!— воскликнулъ успокоенный Бинтрей, словно онъ почти ожидалъ, что послдуетъ отвтъ: ‘стряпчему и его кліенту’.— Это другое дло.
— Вовсе не другое дло, мистеръ Бинтрей! То же самое. Это одна изъ тхъ связей, которыя будутъ существовать между нами. Мы составимъ хоръ въ какой нибудь тихонькой церкви, здсь около Угла и, пропвъ съ удовольствіемъ совмстно воскресную службу, будемъ возвращаться домой, гд съ удовольствіемъ сядемъ вмст за ранній обдъ. Я питаю теперь въ глубин души надежду привести эту систему безъ отсрочки въ надлежащее дйствіе съ тмъ, чтобы мой новый компаньонъ могъ найти ее уже утвердившейся, когда онъ вступитъ въ нашу фирму.
— Пожелаемъ ей всего хорошаго!— воскликнулъ Бинтрей, вставая.— Пусть она процвтаетъ! А Джоэ Лэдль будетъ принимать участіе въ Гнедел, Моцарт, Гайдн, Кент, Пэрселл, доктор Эрн, Грин и Мендельсон?
— Я надюсь.
— Желаю имъ всмъ не пострадать отъ этого,— замтилъ Бинтрей съ большой сердечностью.— Прощайте, сэръ!
Они пожали другъ другу руки и разстались. Затмъ, (постучавши сперва въ дверь согнутымъ пальцемъ, чтобы получить разршеніе) вошелъ къ м-ру Уайльдингу черезъ дверь, соединявшую его собственную контору, съ той, въ которой сидли клерки, главный погребщикъ погребовъ Уайльдинга и К, Виноторговцевъ, а до этихъ поръ главный погребщикъ погребовъ ‘Пеббльсонъ Племянникъ’, т. е., тотъ самый Джоэ Лэдль, о которомъ только что говорили. Это неповоротливый и тяжелый человкъ, котораго человческая архитерктура сопричислила къ порядку ломовыхъ, одтый въ измятый костюмъ и въ передник съ нагрудникомъ, вроятно, сдланномъ изъ дверного мата и кожи носорога.
— Я насчетъ этого самаго содержанія и квартиры, молодой мастеръ Уайльдингъ,— сказалъ онъ.
— Что же, Джоэ?
— Если говорить за самого себя, молодой мастеръ Уайльдингъ — а я никогда не говорилъ и не говорю ни за кого другого — то я не нуждаюсь, ни въ содержаніи, ни даже въ квартир. Но, если вамъ хочется содержать меня и дать мн квартиру, будь по вашему. Я могу клевать не хуже другихъ. Гд я клюю, это для меня не такъ ужъ важно, какъ что я клюю. Да и это даже для меня не такъ ужъ важно, какъ сколько я клюю. Это вс будутъ жить въ дом, молодой мистеръ Уайльдингъ? Два другихъ погребщика, три носильщика, два ученика и еще кое-кто?
— Да. Я надюсь, что мы составимъ единую семью, Джоэ.
— А!— сказалъ Джое.— Я надюсь, что они, пожалуй, составятъ.
— Они? Скажите лучше мы, Джоэ.
Джое Лэдль покачалъ головой.— Не обращайтесь ко мн съ этимъ ‘мы’ въ такомъ дл, молодой мастеръ Уайльдингъ, въ мои годы и при тхъ обстоятельствахъ, которыя повліяли на образованіе моего характера. Я не разъ говаривалъ Пеббльсону Племяннику, когда они повторяли мн: ‘—Гляди на это веселй, Джоэ!’ — я говорилъ имъ:— ‘Джентльмэны, вамъ хорошо говорить:— ‘гляди веселй’ — когда вы привыкли вводить вино въ свой организмъ веселымъ путемъ черезъ свои глотки, но, говорю я,— я привыкъ вводить свое вино черезъ поры кожи, а, принятое такимъ путемъ, оно оказываетъ совершенно другое дйствіе. Оно дйствуетъ угнетающимъ образомъ. Одно дло, джентльмэны,— говорилъ я Пеббльсону Племяннику:— наполнять свои стаканы въ столовой съ криками ‘гипъ! ура!’ и съ веселыми собутыльниками,— и другое дло наполняться черезъ поры въ темномъ, низкомъ погреб и въ воздух, пахнущемъ плсенью. Большая разница между пнящейся жидкостью и испареніями’,— вотъ что говорилъ я Пеббльсону Племяннику. Это я и теперь повторяю. Я былъ всю свою жизнь погребщикомъ и съ головой отдавался своему длу. И что же въ результат? Я пьянъ, какъ можетъ только быть пьянъ живой человкъ — вы не найдете человка, пьяне меня — и тмъ не мене, вы не найдете человка, равнаго мн по меланхоліи. Есть псня о томъ, что надо наливать стаканы полне, такъ какъ каждая капля вина прогоняетъ морщины съ чела, хмураго отъ заботъ. Да, можетъ быть это и врно. Но попробуйте-ка наполняться виномъ черезъ поры, подъ землей, когда вы сами не хотите этого!
— Мн грустно слушать это, Джоэ. Я даже думалъ, что вы могли-бы присоединиться къ урокамъ пнія въ нашемъ дом.
— Я, сэръ? Нтъ, нтъ, молодой мастеръ Уайльдингъ, вы не увидите Джоэ Лэдля упивающимся гармоніею. Плевательная машина, сэръ, вотъ все, на чемъ я могу себя проявить вн своихъ погребовъ, но я къ вашимъ услугамъ, если вы думаете, что стоитъ труда заниматься такими вещами въ вашемъ помщеніи.
— Да, я думаю такъ, Джоэ.
— Ну, и не будемъ больше говорить объ этомъ, сэръ. Распоряженіе фирмы — законъ для меня. А вы собираетесь принять Компаньономъ въ прежнюю фирму молодого мастера Вендэля?
— Да, Джое.
— Ну, вотъ видите еще перемны! Но не измняйте опять названія фирмы. Не длайте этого, молодой мастеръ Уайльдингъ. Ужь и то плохо, что вы измнили ее въ Уайльдингъ и К. Гораздо было бы лучше оставить прежнее ‘Пеббльсонъ Племянникъ’, тогда фирм всегда сопутствовало бы счастье. Никогда не слдуетъ измнять счастья, когда оно хорошо, сэръ.
— Во всякомъ случа я не имю никакого намренія измнять снова имя дома, Джоэ.
— Радъ слышать это и честь имю вамъ кланяться, молодой мастеръ Уайльдингъ. Но вы сдлали бы гораздо лучше,— пробормоталъ неслышно Джоэ Лэдль, закрывая за собой дверь и покачавъ головой,— если бы оставили одно прежнее имя. Вы сдлали бы гораздо лучше, еслибы слдовали за счастьемъ, вмсто того, чтобы мшать ему.
На слдующее утро виноторговецъ сидлъ въ своей столовой, чтобы принять просительницъ, желающихъ занять свободное мсто въ его заведеніи. Это была старомодная комната, обшитая панелями, которыя были украшены деревянной рзьбой, изображавшей фестоны изъ цвтовъ, въ комнат былъ дубовый полъ, очень потертый турецкій коверъ и темная мебель изъ краснаго дерева, все это служило здсь и потерлось еще во времена Пеббльсона Племянника. Большой буфетъ присутствовалъ при многихъ дловыхъ обдахъ, дававшихся Пеббльсономъ Племянникомъ людямъ съ большими связями, по правилу киданія за бортъ сардинокъ, чтобы поймать кита, а обширная трехъ-сторонняя грлка для тарелокъ Пебльсона Племянника, которая занимала всю переднюю часть громаднаго камина, стояла на страж надъ помщавшимся подъ ней погребомъ, похожимъ на саркофагъ, въ которомъ въ свое время перебывали многія дюжины бутылокъ съ виномъ Пеббельсона Племянника. Но маленькій краснолицый старый холостякъ съ косичкой, портретъ котораго вислъ надъ буфетомъ (и въ которомъ можно было легко признать Пеббльсона, но ршительно нельзя было признать Племянника), удалялся уже въ иной саркофагъ, и грлка для тарелокъ стала такъ же холодна, какъ и онъ. И золотые съ чернымъ грифы, поддерживавшіе канделябры, держа черные шары въ своихъ пастяхъ на концахъ позолоченныхъ цпей, смотрли такъ, словно на старости лтъ они утратили всякую охоту къ игр въ мячъ и грустно выставляли на показъ свои цпи, спрашивая, точно миссіонеры, разв они еще не заслужили за это время освобожденія и не перестали быть грифами, какъ т братьями.
Это лтнее утро было своего рода Колумбомъ, потому что открыло Уголъ Увчныхъ. Свтъ и тепло проникали въ открытыя окна, и солнечные лучи озаряли портретъ дамы, висвшій надъ каминомъ, единственное стнное украшеніе, о которомъ еще не было упомянуто.
— Моя мать двадцати пяти лтъ,— сказалъ про себя м-ръ Уайльдингъ, когда его глаза съ восторгомъ послдовали за лучами солнца, падавшими на лицо портрета.— Я повсилъ его здсь, чтобы вс постители могли любоваться моей матерью въ расцвт ея юности и красоты. Портретъ моей матери, когда ей было 50 лтъ, я повсилъ въ своей комнат, не желая показывать его никому, какъ воспоминаніе, священное для меня. О, это вы, Джэрвисъ!
Эти послднія слова были обращены къ клерку, который тихонько постучалъ въ дверь, а теперь заглядывалъ въ комнату.
— Да, сэръ. Я только хотлъ напомнить вамъ, сэръ, что уже пробило десять часовъ, и что въ контор собралось нсколько женщинъ.
— Боже мой,— воскликнулъ виноторговецъ, причемъ его румянецъ еще боле усилился, а близна лица стала еще блдне,— ихъ уже нсколько? Неужели такъ много? Я лучше начну, пока ихъ не набралось еще больше. Я буду принимать ихъ, Джэрвисъ, по очереди, въ порядк ихъ прихода.
Быстро ретировавшись въ свое вольтеровское кресло за столомъ позади большой чернильницы и поставивъ сначала стулъ съ другой стороны стола противъ себя, м-ръ Уайльдингъ приступилъ къ своей задач со значительнымъ страхомъ.
Онъ прошелъ сквозь строй, который всегда приходится проходить въ подобныхъ случаяхъ. Тутъ были обычные экземпляры чрезвычайно несимпатичныхъ женщинъ и обычные экземпляры слишкомъ ужъ симпатичныхъ женщинъ. Тутъ были вдовы морскихъ разбойниковъ, которыя пришли, чтобы захватить его и сжимали подъ мышкой зонтики съ такимъ видомъ, какъ будто-бы онъ былъ зонтикомъ, а каждое новое притсненіе, которое испытывалъ зонтикъ, доставалось на его долю. Тутъ были возвышенныя двы, видавшія лучшіе дни и явившіяся, вооружившись свидтельствами отъ духовника о своихъ успхахъ въ богословіи, словно бы Уайльдингъ былъ Св. Петромъ съ его ключами. Тутъ были миленькія двушки, которыя проходили, чтобы женить его на себ. Тутъ были экономки по профессіи, врод нештатныхъ офицеровъ, которыя сами экзаменовали его, знаетъ ли онъ домашнее хозяйство, вмсто того, чтобы предоставить самихъ себя въ его распоряженіе. Тутъ были немощные инвалиды, которые не столько думали о жалованьи, сколько объ удобствахъ частнаго госпиталя. Тутъ были чувствительныя созданія, которыя разражались рыданіями при обращеніи къ нимъ и которыхъ приходилось приводить въ чувство стаканами холодной воды. Тутъ были нкоторыя просительницы, которыя приходили вдвоемъ, одна очень многообщающая особа, другая ровно ничего необщающая: изъ нихъ многообщающая очаровательно отвчала на вс вопросы, пока въ конц концовъ не оказывалось, что она совершенно не выставляетъ своей кандидактуры, но является только подругой ничего необщающей особы, которая вся красная сидитъ въ абсолютномъ молчаніи и въ очевидной обид.
Наконецъ, когда у добродушнаго виноторговца стало не хватать духу продолжать, въ комнату вошла претендентка, совершенно непохожая на всхъ остальныхъ. Это была женщина, примрно лтъ пятидесяти, но казавшаяся моложе своихъ лтъ, лицо ея было замчательно по мягкой веселости, а манеры ея были не мене замчательны тмъ, что на нихъ лежалъ спокойный отпечатокъ ровнаго характера. Въ ея одежд нельзя было-бы ничего измнить къ лучшему. Въ ея тихомъ самообладаніи надъ своими манерами ничего нельзя было-бы измнить къ ея выгод. Ничто не могло бы быть въ лучшемъ согласіи съ тмъ и съ другимъ, чмъ ея голосъ, когда она отвтила на заданный ей вопросъ: ‘Какое имя буду я имть удовольствіе записать здсь?’ такими словами:
— Меня зовутъ Сара Гольстроо. Миссисъ Гольстроо. Мой мужъ умеръ много лтъ тому назадъ, и у насъ не было дтей.
Едва-ли можно было бы извлечь у кого нибудь другого полъ-дюжиной вопросовъ такъ много относящагося къ длу. Ея голосъ такъ пріятно прозвучалъ для слуха м-ра Уайльдинга, когда тотъ длалъ свои замтки, что онъ, пожалуй, довольно долго возился съ ними. Когда онъ снова поднялъ голову, то вполн понятно, что взоръ миссисъ Гольдстроо уже пробжалъ по всей комнат и теперь обратился къ нему отъ камина. Этотъ взглядъ выражалъ искреннюю готовность быть справедливой и немедленно отвчать.
— Вы извините меня, если я предложу вамъ нсколько вопросовъ?— произнесъ скромный виноторговецъ.
— О, конечно, сэръ. Иначе у меня здсь не было бы никакого дла.
— Исполняли-ли вы раньше должность экономки?
— Только одинъ разъ. Я жила у одной вдовы втеченіе двнадцати лтъ. Это посл того, какъ я потеряла своего мужа. Она была очень слаба и недавно скончалась. Вотъ почему я и ношу теперь трауръ.
— Я не сомнваюсь, что она оставила вамъ наилучшія рекомендаціи?— сказалъ м-ръ Уайльднигъ.
— Я надюсь, что могу даже сказать — самыя наилучшія. Я подумала, что во избжаніе хлопотъ, сэръ, не мшаетъ записать имена и адреса ея представителей и принесла эту записку съ собой,— отвтила она, кладя на столъ карточку.
— Вы замчательно напоминаете мн, миссисъ Гольдстроо,— сказалъ Уайльдингъ, положивъ карточку около себя,— манеры и тонъ голоса, которые я когда-то зналъ. Не какого-нибудь отдльнаго лица — я увренъ въ этомъ, хотя я и не могу представить себ ясно, что такое мн припоминается — но что-то такое общее. Я долженъ прибавить, что это было что-то милое и пріятное.
Она замтила, улыбаясь: — Это меня по крайней мр радуетъ, сэръ.
— Да,— произнесъ виноторговецъ, задумчиво повторяя свои послднія слова и, бросивъ быстрый взглядъ на свою будущую экономку,— это было что-то милое и пріятное. Но это все, что я могу припомнить. Воспоминаніе часто походитъ на полузабытый сонъ. Я не знаю, какъ это вамъ можетъ показаться, миссисъ Гольдстроо, но такъ это кажется мн.
Вроятно, это представлялось миссисъ Гольдстроо въ томъ-же самомъ свт, такъ какъ она спокойно согласилась съ подобнымъ предположеніемъ. Мистеръ Уайльдингъ предложилъ затмъ, что онъ самъ сейчасъ-же снесется съ джентльменами, названными на карточк: фирма юрисконсультовъ въ Лондонскомъ обществ докторовъ правъ. Миссисъ Гольдстроо съ благодарностью согласилась на это. Такъ какъ лондонское общество докторовъ правъ было неподалеку, то м-ръ Уайльдингъ поинтересовался узнать, угодно ли будетъ миссисъ Гольдстроо снова заглянуть къ нему, такъ часика черезъ три. Миссисъ Гольдстроо съ готовностью согласилась на это.
Наконецъ, такъ какъ результатъ разспросовъ Уайльдинга быль въ высшей степени удовлетворительнымъ, миссисъ Гольдстроо была нанята въ этотъ-же день еще до вечера (на предложенныхъ ею вполн благопріятныхъ условіяхъ) и должна была придти на завтрашній день въ Уголъ Увчныхъ, чтобы начать тамъ исправлять обязанность экономки.
На слдующій день миссисъ Гольдстроо явилась вступить въ свои обязанности по хозяйству.
Устроившись въ своей комнат не тревожа слугъ и не тратя даромъ времени, новая экономка доложила затмъ о себ, что она ожидаетъ, не будетъ-ли она польщена какими либо указаніями, которыя можетъ пожелать дать ей ея хозяинъ. Виноторговецъ принялъ миссисъ Гольдстроо въ столовой, въ которой онъ видлъ ее наканун. Посл обмна съ обихъ сторонъ обычными предварительными вжливостями, они оба сли, чтобы посовтоваться другъ съ другомъ относительно домашнихъ длъ.
— Какъ насчетъ стола, сэръ?— спросила миссисъ Гольдстроо.— Нужно ли будетъ заготовить провизію для большого или незначительнаго числа лицъ?
— Если я смогу привести въ исполненіи одинъ свой планъ, касающійся стариннаго обычая,— отвтилъ м-ръ Уайльдингъ,— то вамъ придется заготовлять провизію для большого числа лицъ. Я — одинокій холостякъ, миссисъ Гольдстроо, но я надюсь жить такъ со всми служащими, какъ еслибы они были членами моей семьи. Ну, а до тхъ поръ вы будете готовить только для меня и для нашего новаго компаньона, котораго я жду безотлагательно. Я не могу еще сказать, каковы могутъ быть привычки моего компаніона. Но относительно себя могу сказать, что я человкъ, точно распредлившій свое время и обладающій неизмннымъ аппетитомъ, такъ что вы можете разсчитывать на меня, не боясь ошибиться ни на одну унцію.
— Относительно завтрака, сэръ?— спросила миссисъ Гольдстроо.— Есть что нибудь такое…
Она запнулась и оставила свою фразу недоконченной. Медленно отвела она свой взоръ отъ хозяина и стала смотрть по направленію къ камину. Если бы она была мене превосходной и опытной экономкой, то м-ръ Уайльдингъ могъ бы вообразить, что ея вниманіе начало отвлекаться отъ истиннаго предмета разговора.
— Часъ моего завтрака — восемь часовъ утра,— возобновилъ онъ разговоръ.— Одна изъ моихъ добродтелей заключается въ томъ, что мн никогда не надодаетъ жареная свинина, а одинъ изъ моихъ пороковъ тотъ, что я привыкъ относиться съ подозрніемъ къ свжести яицъ. Миссисъ Гольдстроо оглянулась на него, все еще немного раздлившись между каминомъ своего хозяина и самимъ хозяиномъ.
— Я пью чай,— продолжалъ м-ръ Уайльдингъ,— и, поэтому, нсколько нервно и безпокойно отношусь къ тому, чтобы пить его спустя нкоторое время посл того, какъ онъ приготовленъ. Если мой чай стоитъ слишкомъ долго…— Онъ запнулся, въ свою очередь, и оставилъ фразу недоконченной. Если бы онъ не былъ увлеченъ разсужденіемъ о предмет такой высокой для него важности, какъ его завтракъ, то миссисъ Гольдстроо могла бы вообразить, что его вниманіе начало отвлекаться отъ истиннаго предмета разговора.
— Если вашъ чай стоитъ слишкомъ долго, сэръ?..— сказала экономка, вжливо поднимая нить разговора, упущенную ея хозяиномъ.
— Если мой чай стоитъ слишкомъ долго,— повторилъ механически виноторговецъ, такъ какъ мысли его были все дальше и дальше отъ завтрака, а глаза его все съ большей и большей пытливостью устремлялись на лицо его экономки.— Если мои чай… Боже, Боже мой, миссисъ Гольдстроо! Чьи это манеры и тонъ голоса вы мн напоминаете? Это производитъ на меня сегодня боле сильное впечатлніе, чмъ, когда я видлъ васъ вчера. Что это можетъ быть?
— Что это можетъ быть?— повторила миссисъ Гольдстроо.
Она произнесла эти слова, думая, очевидно, въ то время, какъ ихъ произносила, о чемъ то другомъ. Виноторговецъ, продолжавшій пытливо глядть на нее, замтилъ, что ея глаза еще разъ обратились къ камину. Они остановились на портрет его матери, который вислъ тамъ, и глядли на него съ тмъ легкимъ нахмуриваньемъ бровей, которое всегда сопутствуетъ трудному усилію памяти.
— Моя дорогая покойная мать, когда ей было двадцать пять лтъ,— замтилъ м-ръ Уайльдингъ.
Миссисъ Гольдстроо поблагодарила его движеніемъ головы за то, что онъ потрудился объяснить ей картину и сказала съ прояснившимся челомъ, что это портретъ очень красивой дамы.
М-ръ Уайльдингъ, снова очутившійся въ своемъ прежнемъ недоумніи, попытался еще разъ воскресить въ памяти то потерянное воспоминаніе, которое было такъ тсно, но все еще такъ неуловимо связано съ голосомъ и манерами его новой экономки.
— Извините меня, если я предложу вамъ одинъ вопросъ, который не иметъ ничего общаго ни со мной, ни съ моимъ завтракомъ,— сказалъ онъ.— Могу я спросить, занимали ли вы когда-нибудь другое мсто, кром мста экономки?
— О, да, сэръ. Я вступила въ самостоятельную жизнь въ качеств няньки въ Воспитательномъ Дом для подкидышей.
— Такъ вотъ это что!— воскликнулъ виноторговецъ, отталкивая назадъ свое кресло.— Клянусь Небомъ, вотъ ихъ то манеры вы мн и напоминаете!
Бросивъ на него изумленный взглядъ, миссисъ Гольдстроо измнилась въ лиц, но сдержалась, опустила глаза и продолжала сидть неподвижно и молча.
— Въ чемъ дло?— спросилъ м-ръ Уайльдингъ.
— Понимать ли мн, что вы были, сэръ, въ Воспитательномъ Дом для подкидышей?
— Конечно. Я не стыжусь признавать это.
— Подъ тмъ именемъ, которое вы и теперь носите?
— Подъ именемъ Вальтера Уайльдинга.
— И эта дама?..— Миссисъ Гольдстроо быстро остановилась, взглянувъ на портретъ, и въ этомъ взгляд можно было теперь безошибочно замтить тревогу.
— Вы хотите сказать, моя мать,— перебилъ м-ръ Уайльдингъ.
— Ваша… мать,— повторила экономка съ нкоторымъ стсненіемъ,— увезла васъ изъ Воспитательнаго Дома. Сколько вамъ было тогда лтъ, сэръ?
— Мн было лтъ одиннадцать, двнадцать. Это совершенно романическое происшествіе, миссисъ Гольдстроо.
Онъ разсказалъ ей со своей простодушной сообщительностью о томъ, какъ какая то дама заговорила съ нимъ, когда онъ сидлъ въ пріют за обдомъ вмст съ другими мальчиками и обо всемъ, что потомъ за этимъ послдовало.
— Моя бдная мать никогда не смогла бы отыскать меня,— добавилъ онъ,— еслибы она не встртилась съ одной изъ надзирательницъ, которая сжалилась надъ ней. Надзирательница согласилась дотронуться во время своего обхода обденныхъ столовъ до мальчика, котораго звали Вальтеромъ Уайльдингомъ, и вотъ такъ то и отыскала меня снова моя мать посл того, какъ разсталась со мной, еще младенцемъ, у дверей Воспитательнаго Дома.
При этихъ словахъ рука миссисъ Гольдстроо, покоившаяся до сихъ поръ на стол, безпомощно опустилась на ея колни. Она сидла со смертельно поблднвшимъ лицомъ и глазами полными невыразимаго ужаса, устремивъ взоръ на своего новаго хозяина.
— Что это значитъ?— спросилъ виноторговецъ.— Постойте,— воскликнулъ онъ.— Нтъ, ли въ прошедшемъ какого-нибудь другого событія, которое я долженъ связать съ вами? Я припоминаю, что моя мать разсказывала мн о другомъ лиц, служившемъ въ Воспитательномъ Дом, чьей доброт она была обязана величайшей благодарностью. Когда она впервые разсталась со мной, еще младенцемъ, то одна изъ нянь сообщила ей, какое имя было дано мн въ пріют. Вы были этой няней?
— Прости меня, Боже,— да, сэръ, этой няней была я!
— Прости васъ, Боже?
— Намъ лучше было бы вернуться назадъ, сэръ, (если я могу взять на себя смлость говорить такъ) къ моимъ обязанностямъ въ вашемъ дом,— сказала миссисъ Гольдстроо.— Вы завтракаете въ восемь утра. Въ полдень вы плотно закусываете или же обдаете?
На лиц Уайльдинга началъ появляться чрезвычайно густой румянецъ, который м-ръ Бинтрей видлъ уже раньше на лиц своего кліента. М-ръ Уайльдингъ поднесъ свою руку къ голов и, только, поборовъ такимъ образомъ нкоторое минутное разстройство въ мысляхъ, началъ говорить снова.
— Миссисъ Гольдстроо,— произнесъ онъ,— вы что то отъ меня скрываете!
Экономка настойчиво повторила: — Пожалуйста, сэръ, соблаговолите сказать мн, плотно ли вы закусываете или обдаете въ полдень?
— Я не знаю, что я длаю въ полдень. Я не въ силахъ приступить къ своимъ домашнимъ дламъ, миссисъ Гольдстроо, пока не узнаю, отчего вы сожалете о томъ, что такъ хорошо поступили по отношенію къ моей матери, которая всегда говорила о васъ съ благодарностью до конца своихъ дней. Вы не оказываете мн услугу своимъ молчаніемъ, вы волнуете меня, вы тревожите меня, вы доводите меня до шума въ голов.
Его рука снова поднялась къ голов, и румянецъ на его щекахъ, еще усилился на одну или дв степени.
— Очень горько, сэръ, сейчасъ же по поступленіи къ вамъ на службу,— произнесла экономка,— сказать вамъ нчто такое, что можетъ мн стоить потери вашего хорошаго расположенія. Помните, пожалуйста, какія бы послдствія отъ этого не произошли, что я буду говорить только потому, что вы настаиваете на этомъ и потому что я вижу, какъ тревожитъ васъ мое молчаніе. Когда я передала этой несчастной дам, портретъ которой вы видите здсь, имя данное ея ребенку при крещеніи его въ Воспитательномъ Дом, я позволила себ позабыть свой долгъ и, боюсь, что отъ этого произошли ужасныя послдствія. Я разскажу вамъ всю правду со всей откровенностью, на которую я способна. Нсколько мсяцевъ спустя посл того, какъ я сообщила дам имя ея ребенка, въ наше отдленіе въ деревн явилась другая дама (иностранка) съ цлью усыновить одного изъ нашихъ питомцевъ. Она принесла съ собой необходимое разршеніе и, осмотрвъ очень многихъ дтей, но, не будучи въ состояніи ршиться выбрать того или иного, вдругъ почувствовала склонность къ одному изъ грудныхъ ребятъ — мальчику — находившихся подъ моимъ присмотромъ. Постарайтесь, прошу васъ, сэръ, постарайтесь успокоиться! Безполезно скрывать это доле. Ребенокъ, котораго увезла съ собой иностранка, былъ сыномъ той дамы, портретъ которой виситъ здсь!
М-ръ Уайльдингъ вскочилъ на ноги.— Этого не можетъ быть!— воскликнулъ онъ запальчиво. О чемъ вы болтаете? Что за дурацкую исторію вы мн тутъ разсказываете? Вотъ ея портретъ! Разв я уже не говорилъ вамъ объ этомъ? Это портретъ моей матери!
— Когда черезъ нсколько лтъ эта несчастмая дама взяла васъ изъ Воспитательнаго Дома,— сказала тихо миссисъ Гольдстроо,— она была жертвой и вы, сэръ, были жертвой ужасной ошибки.
Онъ опустился назадъ въ свое кресло.
— Комната ходитъ кругомъ передъ моими глазами,— сказалъ онъ.— Моя голова, моя голова!
Встревоженная экономка поднялась со стула и открыла окна. Прежде чмъ она успла дойти до двери, чтобы позвать на помощь, онъ внезапно разразился рыданіями, облегчившими то душевное напряженіе, которое чуть было не стало угрожать его жизни. Онъ сдлалъ знакъ, умоляя миссисъ Гольдстроо не оставлять его одного. Она подождала, пока не прошелъ этотъ пароксизмъ слезъ. Придя въ себя, онъ поднялъ голову и взглянулъ на нее съ сердитымъ, несправедливымъ подозрніемъ человка, не поборовшаго своей слабости.
— Ошибки?— сказалъ онъ, растерянно, повторяя ея послднее слово.— А какъ, я могу знать, что вы сами не ошибаетесь.
— Здсь не можетъ быть надежды, что я ошибаюсь, сэръ. Я разскажу вамъ почему, когда вы оправитесь настолько, что сможете выслушать меня.
— Нтъ, сейчасъ, сейчасъ!
Тонъ, которымъ онъ произнесъ эти слова, показалъ миссисъ Гольдстроо, что было бы жестокой любезностью позволить ему утшить себя, хотя бы еще на одинъ моментъ, той тщетной надеждой, что она можетъ быть и неправа. Еще нсколько словъ, и все это будетъ кончено, и она ршилась произнести эти нсколько словъ.
— Я передала вамъ,— сказала она,— что ребенокъ той дамы, портретъ которой виситъ здсь, былъ усыновленъ еще младенцемъ и увезенъ одной иностранкой. Я такъ же уврена въ томъ, о чемъ говорю, какъ и въ томъ, что я сейчасъ сижу здсь, вынужденная огорчать васъ, сэръ, совершенно противъ своей воли. Теперь, перенеситесь, пожалуйста, мысленно къ тому, что произошло приблизительно черезъ три мсяца посл этого событія. Я была тогда въ Воспитательномъ Дом въ Лондон, ожидая, когда можно будетъ взять нсколькихъ дтей въ наше заведеніе, находящееся въ деревн. Въ этотъ самый день обсуждался вопросъ о томъ, какое дать имя младенцу мужскаго пола, который былъ только что принять. Мы обыкновенно называли ихъ безъ всякаго участія дирекціи. На нашу оказію, одинъ изъ джентльмэновъ, управлявшихъ длами Воспитательнаго Дома случайно просматривалъ списки. Онъ обратилъ вниманіе, что имя того малютки, который былъ усыновленъ (‘Вальтеръ Уайльдингъ’) было зачеркнуто — конечно, по той простой причин, что этотъ ребенокъ былъ навсегда взятъ изъ подъ нашего попеченія. ‘Вотъ имя, которымъ можно воспользоваться,— сказалъ онъ.— Дайте его тому новому подкидышу, который былъ принятъ сегодня’. Имя было дано и дитя было окрещено. Вы, сэръ, были этимъ ребенкомъ.
Голова виноторговца опустилась на грудь.— Я былъ этимъ ребенкомъ!— сказалъ онъ про себя, безпомощно пытаясь освоиться съ этой мыслью.— Я былъ этимъ ребенкомъ!
— Немного спустя посл того, какъ вы были приняты въ заведеніе, сэръ,— продолжала миссисъ Гольдстроо,— я оставила тамъ свою должность, чтобы выйти замужъ. Если вы припомните это обстоятельство и если вы сможете обратить на него вниманіе, то увидите сами, какъ произошла ошибка. Прошло одиннадцать или двнадцать лтъ прежде, чмъ дама, которую вы считали своей матерью, вернулась въ Воспитательный Домъ, чтобы отыскать своего сына и увезти его въ свой родной домъ. Эта дама знала лишь, что ея ребенокъ былъ названъ Вальтеромъ Уайльдингомъ. Надзирательница, которая сжалилась надъ ней, могла указать ей только на одного Вальтера Уайльдинга, извстнаго въ заведеніи. Я, которая могла бы разъяснить истину, была далеко отъ Воспитательнаго Дома и всего, что относилось къ нему. Не было ничего — положительно, не было ничего,— что могло бы помшать свершиться этой ужасной ошибк. Я сочувствую вамъ — въ самомъ дл я вамъ сочувствую, сэръ. Вы должны думать — и у васъ есть на это основаніе — что я пришла сюда въ дурной часъ (увряю васъ, безъ всякаго злого умысла) предлагать вамъ свои услуги въ качеств экономки. Я чувствую, что я достойна всяческаго порицанія — я чувствую, что я должна была бы имть больше самообладанія. Если бы только я могла скрыть отъ васъ на своемъ лиц, какія мысли пробудились въ моемъ ум при взгляд на этотъ портретъ, и что я чувствовала, слушая ваши собственныя слова, то вы никогда бы, до самаго смертнаго часа, не узнали того, что вы теперь знаете.
М-ръ Уайльдингъ быстро поднялъ свой взоръ. Врожденная честность этого человка протестовали противъ послднихъ словъ экономки. Казалось, его умъ сталъ на моментъ тверже подъ тяжестью того удара, который обрушился на него.
— Не хотите ли вы сказать, что вы скрывали бы это отъ меня, еслибъ могли?— воскликнулъ онъ.
— Надюсь, что я всегда сказала бы правду, сэръ, если бы меня спросили,— сказала миссисъ Гольдстроо.— И я знаю, что для меня лучше не чувствовать уже больше на своей совсти тайны, которая тяготитъ меня. Но лучше ли это для васъ? Къ чему это можетъ теперь послужить?..
— Къ чему? Какъ, Боже мой, если вашъ разсказъ правдивъ…
— Разв стала бы я передавать его вамъ, сэръ, занимая такое положеніе, какъ сейчасъ, если бы онъ не былъ правдивымъ?
— Извините меня,— сказалъ виноторговецъ.— Вы должны имть ко мн снихожденіе. Я до сихъ поръ еще не могу придти въ себя отъ этого ужаснаго открытія. Мы такъ нжно любили другъ друга — я чувствовалъ такъ глубоко, что я ея сынъ. Она умерла, миссисъ Гольдстроо, на моихъ рукахъ… Она умерла, благословляя меня такъ, какъ только могла бы сдлать это родная мать. А теперь, посл всхъ этихъ лтъ, мн говорятъ, что она не была моей матерью. О, я несчастный, несчастный! Я не знаю, что я говорю!— вскричалъ онъ, когда порывъ самообладанія, подъ вліяніемъ котораго онъ говорилъ минуту тому назадъ, началъ ослабвать и исчезъ совершенно.— Но не объ этомъ ужасномъ гор я хотлъ говорить… нтъ, о чемъ то другомъ. Да, да! Вы поразили меня… вы оскорбили меня только что. Вы сказали, что постарались бы скрыть все это отъ меня, еслибы могли. Не говорите такъ больше. Было бы преступленіемъ скрывать это. Вы думали, что такъ будетъ лучше, я знаю. Я не желаю огорчать васъ… вы добрая женщина. Но вы забываете о томъ, въ какое положеніе это меня ставитъ. Она оставила мн все, чмъ я владю, въ твердой увренности въ томъ, что я ея сынъ. Я — не ея сынъ. Я занялъ мсто, я неумышленно завладлъ наслдствомъ другого. Его необходимо найти. Какъ могу я знать, что онъ въ эту самую минуту не терпитъ нужды, не сидитъ безъ куска хлба? Его необходимо найти! Моя единственная надежда выдержать ударъ, который обрушился на меня, покоится на томъ, чтобы сдлать что-нибудь такое, что она могла бы одобрить. Вы должны знать, миссисъ Гольдстроо, больше того, что вы уже мн разсказали. Кто была та иностранка, которая усыновила ребенка? Вы должны были слышать имя этой дамы?
— Я никогда не слыхала его, сэръ. Я никогда не видала ея и не слышала о ней съ тхъ самыхъ поръ.
— Разв она ничего не говорила, когда увозила ребенка? Постарайтесь вспомнить. Она должна была сказать что-нибудь.
— Я могу вспомнить, сэръ, только одно. Тотъ годъ стояла отчаянно скверная погода, и много ребятъ болло отъ этого. Когда дама увозила ребенка, то она сказала мн, со смхомъ: ‘Не тревожьтесь объ его здоровь! Онъ выростетъ въ лучшемъ климат, чмъ здшній… Я собираюсь везти его въ Швейцарію’.
— Въ Швейцарію? Въ какую часть Швейцаріи?
— Она не сказала этого, сэръ.
— Только это ничтожное указаніе!— воскликнулъ м-ръ Уайльдингъ.— И четверть вка прошло съ тхъ поръ, какъ ребенокъ былъ увезенъ! Что же мн длать?
— Смю надяться, что вы не обидитесь на меня за мою смлость, сэръ,— сказала миссисъ Гольдстроо,— но отчего вы такъ печалитесь о томъ, что произошло? Можетъ быть, его уже нтъ больше въ живыхъ, почемъ вы знаете? А если онъ живъ, то совершенно невроятно, чтобы онъ могъ терпть какую-нибудь нужду. Дама, которая его усыновила, была настоящей и прирожденной леди — это было сразу видно. И она должна была представить начальству Воспитательнаго Дома удовлетворительныя доказательства того, что она можетъ обезпечить ребенка, иначе ей никогда не позволили бы увезти его съ собой. Если бы я была на вашемъ мст, сэръ — пожалуйста, извините меня, что я такъ говорю,— то я стала бы утшать себя, вспоминая всегда о томъ что я любила эту бдную даму, портретъ которой вы повсили тутъ — искренно любила ее, какъ родную мать, и что она въ свою очередь искренно любила меня, какъ родного сына. Все, что она дала вамъ, она дала ради этой любви. Эта любовь никогда не уменьшалась, пока она жила, и, я уврена, вы не разлюбите этой дамы до конца своей жизни. Разв же для васъ можетъ быть какое-нибудь лучшее право, сэръ, чтобы сохранить за собой все то, что вы получили?
Непоколебимая честность мистера Уайльдинга сразу указала ему на тотъ ложный выводъ, который длала его экономка, стоя на подобной точк зрнія.
