Б. КОЗЬМИН
Б. КОЗЬМИН
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О В. ЗАЙЦЕВЕ И О НАСТОЯЩЕМ ИЗДАНИИ ЕГО СОЧИНЕНИЙ
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О В. ЗАЙЦЕВЕ И О НАСТОЯЩЕМ ИЗДАНИИ ЕГО СОЧИНЕНИЙ
(ПРЕДИСЛОВИЕ)
(ПРЕДИСЛОВИЕ)
Несколько слов о В. Зайцеве…, Козьмин Б. К., Год: 1925
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В. А. Зайцев. Избранные сочинения в двух томах
Том первый. 1863—1865
Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев
Полузабытое в наши дни имя Варфоломея Зайцева в свое время пользовалось широкой известностью. Это было семь десятков лет тому назад, когда с легкой руки И. С. Тургенева в русском обществе вошло в обиход новое слово — ‘нигилисты’. Зайцев являлся одним из наиболее типичных и ярких представителей той части мелкобуржуазной интеллигенции 60-х годов, по отношению ж которой термин, введенный Тургеневым, применялся по преимуществу {Мы говорим ‘по преимуществу’ в виду того, что слово ‘нигилист’, войдя во всеобщее употребление, в значительной мере утратило свой специфический смысл и стало применяться по отношению ко всем, кто не мирился с основами существующего социально-политического порядка и мечтал о его ниспровержении.}. Реакционеры и буржуазные либералы той эпохи, ведя ожесточенную борьбу против ‘нигилистов’, уделяли особенное внимание литературным выступлениям Зайцева, в нем они с полным основанием видели одного из непримиримейших и опаснейших своих врагов.
На литературное поприще Зайцев выступил юношей 20 лет отроду: в 1863 г. его статьи начали печататься в журнале Г. Е. Благосветлова ‘Русское Слово’, стоявшем на крайнем левом фланге тогдашней русской легальной журналистики. Очень скоро Зайцев становится одним из ближайших сотрудников этого журнала, начинает вести в нем библиографический отдел (‘Библиографический листок’) и приобретает себе большую популярность как критик и публицист.
Если его литературное дарование уступало в силе и блеске дарованию другого ближайшего сотрудника ‘Русского Слова’, Д. И. Писарева, то все же Зайцев безусловно был выдающимся литератором, остро и ярко ставившим интересовавшие современного ему читателя проблемы и умевшим оригинально подходить к разрешению их. Как писатель, Зайцев обладал большой смелостью мысли и не останавливался ни перед какими выводами, если только они казались ему вытекающими с логической неизбежностью из принятых им предпосылок.
‘У Зайцева,— пишет его сотоварищ по ‘Русскому Слову’ Н. В. Шелгунов, — библиография была не сухим и скучным отзывом о книгах, — это была пропаганда и публицистика в форме библиографии, живая, горячая, боевая, писанная кровью сердца и соком нервов. Каждый отдельный отзыв заключал в себе цельную, законченную мысль, и все эти отдельные мысли составляли одно законченное общее, проникнутое одной идеей… По темпераменту и складу понятий Зайцеву удавались больше всего политические боевые статьи, как большие, так и малые, в них была вся его сила, и он это знал… Там, где требовалось напасть на противника, подметить слабые стороны, выискать нелепости и противоречия, Зайцев был незаменим и неподражаем. Свежесть, молодость, последовательность, свободное и игривое изложение делали каждую библиографию и политическую статью Зайцева цельной, живой, блестящей вещью, читать которую было истинным наслаждением. Яркий талант Зайцева не мог не привлекать к нему симпатий свежих и молодых читателей, и те, кто его читали, так же не забудут его, как и своей молодости’ {Н. В. Шелгунов. ‘Воспоминания’. М. — П. 1923 г., стр. 191.}.
Но Зайцев имел не только друзей, но и многочисленных врагов. Он умел, как никто, дразнить своих противников и доводить их до бешенства. Вот почему в течение нескольких лет фамилия Зайцева не сходила со страниц русской периодической прессы.
Касаясь в своих статьях и рецензиях самых разнообразных философских, естественно-научных, общественно-политических, исторических и литературных вопросов, Зайцев давал богатый материал для своих критиков, а остроумие и резкость Зайцева превращали их в ожесточенных врагов. Людей, относившихся к литературной деятельности Зайцева равнодушно, не встречалось, были только — друзья и враги.
Широкая популярность, так быстро завоеванная Зайцевым, скоро сменилась почти полным забвением его имени. Неблагоприятные обстоятельства в самом расцвете его литературной деятельности вывели его из рядов активных деятелей радикальной журналистики.
В конце 1665 г. Зайцев вместе с Д. И. Писаревым и Н. В. Соколовым порвал с Благосветловым и с его журналом, и это заставило его перейти главным образом на работу переводчика. Весной следующего года он был арестован в связи с покушением Каракозова на Александра II. Правда, этот арест оказался непродолжительным: после четырех с половиною месяцев пребывания в Петропавловской крепости Зайцев вышел на свободу. Однако чаша его испытаний еще не была исчерпана. ‘По освобождении из крепости, — вспоминает жена Зайцева, — полиция не желала оставлять его в покое и отравляла ему жизнь постоянными обысками и вызовами по малейшему поводу. Статьи его запрещались цензурой или просто не принимались в редакциях, таким образом о дальнейшей его деятельности в Петербурге не могло больше быть и речи. Становилось очевидным, что оставаться дольше при таких условиях в России было небезопасно, и новый арест грозил ему ежеминутно’ {В. А. Зайцев за границей. (По его письмам и воспоминаниям его жены). ‘Минувшие Годы’ 1908 г., No 11, стр. 84.}.
Зайцев решает покинуть Россию. Но и это было не так легко сделать. Полиция не давала ему разрешения на выезд за границу. Только в марте 1869 г. Зайцеву удалось получить заграничный паспорт и навсегда расстаться с родиной.
Уезжая из России, Зайцев, конечно, понимал, что эмиграция закрывает почти совершенно его произведениям доступ на страницы русской легальной прессы. И действительно, если в конце 60-х и в 70-х годах его статьи и появляются иногда в русских журналах (‘Неделя’, ‘Дело’, ‘Отечественные Записки’ и др.), то это бывало довольно редко, при этом некоторые из них появлялись без подписи автора, и подавляющему большинству читателей оставалось неизвестным, чье именно произведение они читают. Некоторые статьи Зайцева этого периода вообще не увидали света: они или не проходили через ущелья русской цензуры, или заранее забраковывались редакциями, понимавшими, что всякие попытки напечатать их останутся безрезультатными. Оторванный от России, Зайцев не всегда умел примениться к возможностям, предоставляемым цензурным ведомством русской литературе. ‘Передайте Зайцеву, — заявил однажды M. E. Салтыков, — чтобы он не забывал, что у нас есть у Чернышева моста одно учреждение’ (т. е. III отделение) {В. А. Зайцев за границей, стр. 87.}. Правда, Зайцев писал довольно много для заграничной прессы, как для иностранной, так и для русской эмигрантской. Он печатался в бакунистских ‘Бюллетенях Юрской Федерации’, где вел обзор русской политической жизни, посылал корреспонденции во французские газеты (‘Rappel’, ‘Rpublique Franaise’, ‘Marseillaise’) участвовал в ‘Колоколе’ Нечаева и Огарева (в 1870 г.) и, наконец, был одним из ближайших сотрудников женевской газеты ‘Общее Дело’, где он участвовал в 1877 г. до самой его смерти в январе 1882 г. Однако все эти издания почти не доходили до русских читателей.
Таким образом в 70-е годы литературная деятельность Зайцева отнюдь не имела уже того значения, каким она пользовалась в течение короткого периода (менее трех лет) его сотрудничества в благосветловском ‘Русском Слове’. Если в эту эпоху иногда и вспоминали о Зайцеве, то лишь в тех случаях, когда хотели привести образец человека, способного договариваться до крайностей и даже до абсурдов. Такое представление о Зайцеве укрепилось на долгие времена.
Между тем литературная деятельность Зайцева в эмигрантский период его жизни представляла значительный интерес. Некоторые стороны его литературного таланта получили полное свое развитие именно в этот период, когда участие в эмигрантской прессе дало Зайцеву возможность заговорить голосом свободного человека, избавленного от необходимости применяться к требованиям цензуры и прибегать к помощи эзоповского языка.
Мы говорили уже, что Зайцеву, по справедливому мнению Шелгунова, более всего удавались боевые публицистические статьи и политические заметки. Но русские цензурные условия были крайне неблагоприятны для литературной деятельности такого рода. Текущих политических событий, волновавших в 60-е годы русское общество, Зайцеву удавалось касаться только в тщательно замаскированном виде. Правда, Зайцев обладал большим умением говорить иносказательно и обходить цензурные рогатки.
Блестящим образцом этого его умения является напечатанная им в 1863 г. в ‘Русском Слове’ рецензия на полное собрание сочинений Генриха Гейне в русском переводе. В качестве одного из переводчиков в этом издании принимал участие поэт Всеволод Костомаров, снискавший себе широкую известность гнусной ролью, сыгранной им в деле Н. Г. Чернышевского. Хотя следствие и суд по этому делу велись в глубокой тайне и роль в нем Костомарова выяснилась полностью только в наши дни, когда перед исследователями раскрылись двери тайных царских архивов, слухи о предательстве и провокаторской работе Костомарова распространились уже тогда довольно широко. И вот Зайцев, который, конечно, по цензурным условиям был лишен возможности говорить прямо и открыто о роли Костомарова в деле Чернышевского, воспользовался выходом сочинений Гейне для того, чтобы жестоко ошельмовать негодяя. С исключительной ловкостью обходя цензурные препоны, он дал публичную пощечину Костомарову, заклеймив его как предателя, доносчика и шпиона. Его рецензия на сочинения Гейне была действительно блестящим примером острого политического памфлета. Однако эта сторона литературного таланта Зайцева развернулась вполне лишь в эмигрантский период, на страницах ‘Общего Дела’. Именно тогда его резкие и страстные нападки на царский деспотизм и на холопство русского общества доставили ему прозвище ‘Русского Рошфора’.
Но ‘Общее Дело’ не имело большого распространения, оно почти не доходило до России, и статьи Зайцева, помещенные в нем, были мало кому известны из русских читателей.
Так незаслуженно был забыт один из ярких и талантливых русских писателей.
В 1862 г. в некрологе Зайцева эмигрант П. Алисов, указав, что в лице Зайцева ‘Россия, бедная талантами и протестующими силами’, лишилась выдающегося писателя и революционера, выразил убеждение, что произведения Зайцева, несомненно, ‘будут разобраны и взвешены по достоинству нашими учеными и критиками’ (‘Общее Дело’ 1882 г., No 47). Однако надежда, высказанная Алисовым, не оправдалась. Зайцев не нашел до сих пор места ни в истории нашей общественной и революционной мысли, ни в истории литературы.
Только за последнее время интерес к Зайцеву начал возрастать. Это сказалось в появлении статей, посвященных специально его литературной деятельности {В. Г. Совсуй. В. Зайцев как литературный критик. ‘Литература я марксизм’, 1928 г., No 1 , В. Я. Кирпотин. В. А. Зайцев во II т. ‘Очерков по истории русской критики’, под ред. А. В. Луначарского и В. Полянского, М.— Л. 1931 г., эта статья перепечатана в книге В. Кирпотина Публицисты и критики. Л. — М. 1932 г.}. Но в этих статьях попадаются недостаточно обоснованные положения и даже прямые извращения взглядов Зайцева и его роли в нашей литературе.
В качестве примера такого извращения можно привести следующее утверждение В. Г. Совсуна:
‘У Зайцева как бы возводится в теорию пренебрежение к политическим проблемам, что характерно не только для Зайцева, но и для второстепенных сотрудников ‘Русского Слова’: Соколова, Дебольского, Стронина и др.’ {Названная статья, стр. 100. Разрядка моя. — Б. К.}.
После сказанного выше вряд ли нужно подробно говорить о чудовищной несообразности этого утверждения. Оно опровергается всею литературной деятельностью Зайцева, ненавидевшего деспотизм и всю жизнь страстно мечтавшего об его уничтожении. Недаром в одной из рецензий, напечатанных в ‘Русском Слове’, Зайцев говорил о необходимости насильно навязать свободу народу, если он по своей неразвитости еще не понимает ее значения (рец. на книгу Д. Сориа ‘Общая история Италии’). Чем же можно объяснить такое вопиющее извращение взглядов Зайцева, которое допущено В. Г. Совсуном? Конечно, только одним,— его незнакомством с литературной деятельностью Зайцева и полным непониманием его идеологии {О степени осведомленности В. Г. Совсуна можно судить хотя бы и по тому, что он называет сотрудниками ‘Русского Слова’ Дебольского и Стронина, которые не напечатали в этом журнале ни строчки!}.
Статьи Совсуна и Кирпотина посвящены Зайцеву как литературному критику и лишь попутно касаются его философских, социологических и политических взглядов. Между тем Зайцев был гораздо более публицистом, чем литературным критиком. Если он и выступал в роли критика, то только в первый период своей литературной деятельности, до эмиграции. В позднейшее время он почти никогда не возвращался к литературным темам. Это объяснялось тем, что Зайцев был литературным критиком лишь поневоле. Только тяжелые цензурные условия, в которых находилась русская пресса его времени, заставляли Зайцева придавать своим публицистическим произведениям вид литературно-критических статей и рецензий. Рассматривая то или иное произведение художественной литературы, Зайцев пользовался им для того, чтобы знакомить читателей со своими общественно-политическими взглядами.
При таких условиях литературно-критические статьи и рецензии Зайцева приобретают большое значение и для тех, кто интересуется деятельностью Зайцева как публициста. Вот почему в настоящее издание, имеющее своею задачею собрать наиболее яркие и интересные произведения Зайцева, характеризующие его как политического мыслителя, пришлось включить некоторые из его произведений, написанных на темы, казалось бы, не имеющие общественно-политического характера.
Изучение литературного наследства Зайцева является делом весьма нелегким уже по одному тому, что оно до сих пор не приведено в известность. Те перечни его статей, которые мы находим в различных библиографических справочниках (Венгеров, Языков, Мезьер и др.), ни в какой мере не могут претендовать на полноту. Ряд статей Зайцев был напечатан в ‘Русском Слове’ без его подписи, и это привело к тому, что некоторые из них до сих пор не зарегистрированы библиографами, с другой стороны, Зайцеву приписывались статьи, авторами которых в действительности были другие лица {Еще при жизни Зайцева Антонович, полемизируя с ним, приписывал ему статьи, которых он не писал. То же самое позднее сделал автор ‘Истории русской критики’ И. И. Иванов, приписавший Зайцеву ‘Библиографический листок’, напечатанный в No 4 ‘Русского Слова’ за 1863 г. (назван. сочинение, стр. 687). На самой же деле Зайцев начал вести ‘Библиографический листок’ только с No 5 ‘Русского Слова’ за 1863 г., ранее же этот отдел был в заведывании П. И. Вейнберга, которому и принадлежит цитированный Ивановым ‘листок’.}. Еще хуже обстоит дело с произведениями Зайцева, печатавшимися за границей. Никакого учета их до сих пор не производилось, а этот учет особенно труден вследствие того, что громаднейшая часть литературного наследства Зайцева, печатавшегося в иностранных и русских эмигрантских изданиях, появлялась в свет или анонимно, или же под неизвестными нам псевдонимами. К счастью, однако, одно случайное обстоятельство позволяет нам в настоящее время установить, по-видимому, с исчерпывающей полнотой все опубликованное Зайцевым в ‘Общем Деле’. Дело в том, что в ИМЭЛ имеется комплект этой газеты, принадлежавший ранее ее создателю и редактору А. X. Христофорову. В этом комплекте рукою Христофорова обозначены авторы громаднейшего большинства статей, напечатанных в ‘Общем Деле’.
Другое затруднение, с которым приходится считаться при изучении литературного наследия Зайцева, заключается в том, что его произведения, печатавшиеся в легальной прессе, прежде чем появиться в свет, в большинстве случаев подвергались внимательному просмотру цензуры. Особенно это приходится иметь в виду по отношению к статьям Зайцева, печатавшимся в ‘Русском Слове’. Известно, что цензоры считали этот журнал органом, весьма опасным для существующего порядка, и относились к произведениям, предназначенным для этого журнала, с придирчивостью, доходящей до жестокости. В виду того, что рукописи Зайцева до нас не дошли, нам приходится знакомиться с его статьями по тексту, испытавшему на себе действие красного карандаша цензора. Этого обстоятельства при изучении общественно-политических взглядов Зайцева нельзя забывать ни на минуту.
Как мы уже упоминали, настоящее издание ставит своей целью облегчить современному читателю ознакомление с социально-политическими взглядами Зайцева и выяснение его роли и места в истории русской публицистики. Издание это рассчитано на два тома. Первый из них посвящен литературной деятельности Зайцева до эмиграции. Собранным в этом томе произведениям Зайцева предпослана вступительная статья, написанная Г. О. Берлинером и характеризующая роль Зайцева в русской публицистике 60-х годов. Второй том будет отведен эмигрантскому периоду жизни Зайцеву. В нем будет дана статья, выясняющая значение этого периода литературной деятельности Зайцева.
Помимо этого, во втором томе предполагается дать биографический очерк, посвященный Зайцеву, историческую справку об отношении к его литературной деятельности цензурного ведомства и по возможности полную библиографию произведений Зайцева.
В пределах каждого тома произведения Зайцева расположены в хронологическом порядке. Единственное отступление от этого сделано по отношению к полемическим заметкам, в которых Зайцев давал ответ на критические замечания, вызванные теми или другими его статьями. Вот почему в нарушение хронологии его заметка ‘Ответ моим обвинителям по поводу моего мнения о цветных племенах’ и ‘Гг. Постороннему и всяким прочим сатирикам’ помещены вслед за рецензией Зайцева на книгу Катрфажа ‘Единство рода человеческого’, а статья ‘Несколько слов г. Антоновичу’ — вслед за статьей ‘Последний философ-идеалист’.
В приложении даются статьи, авторство которых приписывается Зайцеву, нп окончательно не установлено.
В составлении и комментировании I тома принимали участие Б. Я. Бухштаб, С. А. Рейсер и И. Г. Ямпольский, а также пишущий эти строки. Составленные ими примечания дают необходимые библиографические сведения о произведениях Зайцева и фактический комментарий к ним. Краткие сведения о лицах, упоминающихся в статьях Зайцева, читатели найдут в именном указателе, который присоединен к каждому тому.