Алексей Толстой.
Несколько поправок к реляциям Геббельса
Алексей Толстой.
Несколько поправок к реляциям Геббельса
——————————————————————————————-
Несколько поправок к реляциям Геббельса, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1941
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шесть ночей сотни бомбардировщиков Гитлера пытались налетать на Москву. Они мчались волнами со всех сторон, намереваясь обрушить огромный груз бомб на Кремль, для того, чтобы Геббельс шумно захлопал в ладоши: ‘Слушайте, слушайте, Кремль стерт с лица земли, население в панике бежит из разрушенного, пылающего города’.
Теоретически несколько сот бомбардировщиков, приблизившись ночью на большой высоте, должны сделать свое черное дело, тем более, что их вели пилоты с железными крестами и особенными бронзовыми и серебряными орденами, которыми Гитлер награждает за зверские налеты.
Это были опытные нибелунги, любители взлетающих на воздух городских кварталов и добрых пожаров с заживо сгорающими людьми.
Как и надо было ожидать, после налетов на Москву Геббельс радостно, подобно ребенку при виде красивых бабочек, захлопал в ладоши и сообщил миру все вышесказанное.
После бомбардировок я объездил Москву и установил, что Кремль с церквами хорошего древнего стиля, с высокими зубчатыми стенами и островерхими башнями, столько веков сторожившими русскую землю, и чудом архитектурного искусства псковских мастеров — Василием Блаженным, — как стоял, так и стоит, поглядывая на июльские облака, где грозными шершнями гудят наши истребители.
Улицы Москвы полны народа, спешащего по своим делам или занятого устройством обороны. Кое-где на площадях заделывают воронки, убирают разбитые стекла, заколачивают окна, у киосков толпятся люди, дожидаясь стакана фруктовой воды, проезжают автомобили с пожарными в стальных шлемах. На бульварных скамейках — старички с газетами. На крышах — босоногие стриженые мальчики, наблюдающие за небом.
Вот два обгорелых дома. На их крыши свалился фашистский бомбардировщик, сбитый высоко в небе прямым попаданием зенитного снаряда, — он угодил ему в брюхо. Куски самолета и нибелунгов рухнули на крыши в вихре черного дыма.
Далеко от центра города разрушены здания детской больницы и клиники. На площади перед ними много воронок. Фашисты кружились над детской больницей, пока не провалили ей крышу. Разрушено большое здание школы. Сгорели деревянные фанерные лавки колхозного рынка. Кое-где видны полуобгорелые деревянные домишки старой Москвы, предназначенные на слом. От прямого попадания бомбы обрушилось крыло драматического театра. Разрушений, в общем, так немного, что начинаешь не верить глазам, объезжая улицы огромной Москвы… Позвольте, позвольте. Геббельс сообщил, что вдребезги разбита Центральная электрическая станция. Подъезжаю, но она стоит там же, где и стояла, даже стекла не разбиты в окнах. По своим маршрутам ходят трамваи и троллейбусы. Город живет обычной напряженной, шумной жизнью.
Как же случилось, что несколько эшелонов прославленных бомбардировщиков, истратив столько драгоценного горючего, потеряв шестьдесят девять очень дорого стоящих машин и отправив из двухсот двадцати восьми летчиков с железными крестами одну часть в Валгаллу, другую — в лагерь для военнопленных, не смогли поразить мир неслыханным злодейством? Чему же их учил Гитлер?
Я был эти ночи недалеко под Москвой и вот мои кое-какие наблюдения.
Несомненно, Гитлер сильно удручен и даже, наверно, взбешен своими чрезмерными потерями на фронте, неудавшимся планом широко разрекламированного ‘блицкрига’ и крайним неудобством не предусмотренной им партизанской войны у себя в тылу. Ему немедленно нужно было эффектное дело.
Оно началось так. В сумерках, в стороне, противоположной оранжевому свету вечерней зари, по облакам забегали мягкие нежные зайчики, замахали, как рычаги, синеватые прожекторные лучи, послышался тяжелый, захлебывающийся, как у астматиков, гул фашистских бомбардировщиков. Сотни лучей сверкали по всему небу. На земле вспыхнули молнии зениток, с шуршанием понеслись снаряды и начали рваться ослепительными вспышками и зигзагами огня, — справа, слева, выше, ниже алюминиевой игрушки.
Бомбардировщик летел на большой высоте. Скрещенные лучи и разрывы зениток передали его следующей группе лучей и зенитных снарядов. Из лесов, отмечая его в черном небе, точно в мультипликации, побежали красные пунктиры. Он исчез из моих глаз.
Между облаками гудели новые и новые бомбардировщики. Их ловили то здесь, то дальше по пути к Москве. Тяжелые пулеметы короткими очередями простукивали небесную твердь. В стороне Москвы кипел зенитный огонь, его можно было сравнить только с кипением, с бешеной пляской. Вот повисли в воздухе три осветительных ракеты, — мрачно желтоватые огни. Сквозь грохот орудий и гул самолетов долетели взрывы бомб, громовые удары.
Вот снова поймали одного в лучи, — он летит над заречной равниной. Вокруг разрывы, навстречу ему из-за лесов перекрестный стук пулеметов. Нервы нибелунга не выдерживают, он ярко освещен, он поворачивает обратно. Зенитки смолкают, и через секунду из темноты — грозное пение истребителя, и над фашистской машиной проходит огненный пунктир, вторая нить протянулась под самым его животом, и сейчас же третья огненная строчка прошивает его… На его головной части вспыхивает несколько ослепительных точек, и нибелунг рушится вниз…
Вот, накренясь, блеснув крыльями, поворачивает обратно другой, он в венце вспыхивающих огней. Зигзаг двойного разрыва проносится у него над головой, и новый зигзаг у самого хвоста. Самолет задирает нос будто моля о пощаде, но кого: звезды или наших зенитчиков? — и падает. Звезда лучей сейчас же гаснет.
Вот совсем близко над лесом шипящий свист, еще один бомбардировщик с подбитым мотором круто планирует к земле. Тотчас за черными соснами разливается ослепительно молочное зарево горящего бензина. Тишина. И через две минуты — снова захлебывающийся гул. Закачались голубые рычаги лучей. Летят гуськом красные ракетки, и все небо в зените трещит и блещет как будто сами звезды посыпались спасать удрученную землю…
Гул разрывов в стороне дымно-кровавой тучи над Москвой потрясает мое воображение, — я представляю, что взлетают на воздух целые кварталы. Но нет! Фашистские бомбардировщики натыкаются под самой Москвой на такой ад зенитного огня, что сбрасывают бомбы, как попало, близ города, на пустыри, лишь одиночкам удается прорваться, остальные уходят, и на пути их настигают наши истребители.
Нибелунги дорого платят за свое развлечение. Сумасшедшим нельзя давать в руки бритву. Гитлер воспитал германскую молодежь на заповеди: ‘Кто в этом мире вечной борьбы не хочет участвовать в драке, тот не заслуживает права на жизнь’. Из немецкого ума и сердца с отроческого возраста насильно изымается все, что было накоплено человечеством за тысячелетия. Немец должен вернуться в первобытную пещеру и знать только одно: твое неандертальское племя должно истребить вокруг все живое, чтобы спокойно высасывать мозг из берцовых костей животных четвероногих и двуногих.
Это могло быть детской сказкой, если бы не стало суровой действительностью, — сведя с ума и озверив германскую молодежь, Гитлер дал ей в руки опасное оружие.
Так что же безумному неандертальскому, человеку стать хозяином этого мира? Нет! Восторжествует наш мудрый, добрый трудолюбивый человек с сердцем покойным и светлым, всегда готовым к борьбе, любви и мирному) счастью.
‘Красная звезда’ от 29 июля 1941 г.
Источник текста: Я призываю к ненависти / Алексей Толстой. — Москва: Воениздат НКО СССР, 1941. — 32 с., 14 см.