'Непристойные речи', Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 51 минут(ы)

‘НЕПРИСТОЙНЫЯ РЧИ’.
(Изъ длъ Преображенскаго приказа и Тайной канцеляріи, XVIII вка).

Обстановка, при которой производились допросы въ Преображенскомъ приказ и Тайной канцеляріи, способъ доискиваться истины и юридическія понятія того времени уже достаточно извстны всякому, слдящему за историческою литературою, а потому повторять все это оказывается лишнимъ. Въ 1881 году въ ‘Историческомъ Встник’ былъ напечатанъ рядъ нашихъ очерковъ изъ подобнаго рода длъ и тамъ же былъ помщенъ краткій обзоръ возникновенія и конца двухъ названныхъ сыскныхъ учрежденій.

Въ бурную эпоху второй и третьей четверти XVIII столтія, когда безпрерывно созрвали заговоры о сверженіи съ престоловъ, и подбирались партіи отчаянныхъ людей для пособничества въ разныхъ переворотахъ, правительство ревниво, хотя не всегда зорко, слдило за малйшимъ слухомъ въ народ, за всякимъ словомъ, гд упоминалась царствующая особа или близкія къ ней лица. Наполняя тюрьмы вольноязычными людьми и допрашивая ихъ на дыб, правительство главнымъ образомъ добивалось узнать: съ кмъ обвиняемый говорилъ? кто его научилъ? нтъ ли ему въ тхъ злодйскихъ словахъ единомышленниковъ? не собиралъ ли партіи? и такъ дале. Въ протоколахъ допросовъ эти фразы сдлались стереотипными.

Для русскаго народа, привыкшаго къ вковой незыблемости царской власти, частыя смны царствующаго лица, появленіе на престол женщинъ-иностранокъ — были удивительною вещью, неслыханнымъ безпорядкомъ, и общественное негодованіе выражалось въ ‘вольныхъ разговорахъ’, ‘непристойныхъ, воровскихъ рчахъ’, за которыя приходилось жестоко расплачиваться въ Тайной канцеляріи.

Предлагаемые нын читателямъ ‘Историческаго Встника’ разсказы заимствованы нами изъ подлинныхъ длъ, при чемъ мы только группировали факты, придерживаясь почти буквально допросныхъ рчей.

I.
Мишка-серебряникъ, хулитель Никона.
(1701 г.).

Въ ма мсяц 1701 года, въ митрополичій разрядъ Иверскаго монастыря пришелъ старецъ оасафъ и донесъ словесно:

— Тому нын третій годъ разговаривалъ я съ нашимъ монастырскимъ серебряникомъ Мишкой у себя въ кель, и онъ явился въ весьма супротивныхъ и вымышленныхъ словахъ.

— Какихъ же?

— Между прочими разговорами сказалъ я ему, что меня постригалъ самъ святйшій патріархъ Никонъ, а оный Мишка, лаяся на пресвятую церковь, сказалъ, что де Никонъ-патріархъ былъ еретикъ!.. Онъ книги божественныя еретически переправилъ, и теперь у васъ, въ Иверскомъ монастыр, и по всей земл по тмъ еретическимъ книгамъ служатъ. И отъ того учинились ‘капитоны’ {Монахъ Капитонъ былъ современникъ протопопа Аввакума и другихъ первыхъ противниковъ Никона. Онъ не признавалъ священства, и по его ученію возникъ расколъ безпоповщины. ‘Канитонами’ прежде называли вообще всхъ противниковъ господствующей церкви — старообрядцевъ.}, а которые хотятъ себ вчнаго спасенія, т сожигаютъ себя сами.

— На кого шлешься ты, оасафъ, въ этомъ разговор?

— Шлюсь на ученика моего, Ивашку Андреева, онъ слышалъ это.

— А еще какія супротивныя рчи говорилъ Мишка?

— Говорилъ еще въ другое время касательное до превысокой персоны царской.

Дло стало принимать серьезный оборотъ и уже выходило изъ юрисдикціи митрополичьяго разряда. Допросчики навострили уши и выслали всхъ постороннихъ.

— Какія же такія слова о царской персон?

— А говорилъ Мишка о взятіи Азова и черкасахъ — я говорю ему единожды: ‘Великому государю поручилъ Богъ взять городъ Азовъ’.— Не онъ, великій государь, Азовъ взялъ,— отвчалъ Мишка,— взялъ де Азовъ донской казакъ, и если бы де не донскіе казаки, то и вся бы свято-русская земля погибла!..

— А послухъ этому разговору у тебя есть?

— Послухъ у меня есть: нашъ монастырскій кузнецъ Тимошка Осиповъ.

— Ну, такъ мы васъ всхъ и отправимъ въ Москву, въ Преображенскій приказъ — тамъ васъ разберутъ!— отвтили оасафу въ митрополичьемъ приказ и велли, сковавъ, посадитъ его за караулъ, а за Мишкой-серебряникомъ и свидтелями послать тотчасъ же команду въ Иверскій монастырь.

Не ожидалъ такого оборота старецъ оасафъ, донесшій на Мишку изъ мести: онъ думалъ, что погубить только его, а самъ останется цлъ, да еще, пожалуй, награду получить. Однако обстановка допросовъ въ застнкахъ Преображенскаго приказа, передъ неумолимымъ княземъ Ромодановскимъ, была достаточно извстна всмъ въ то время, да и родившаяся въ томъ же приказ пословица ‘доносчику — первый кнутъ’, могла испугать мстительнаго монаха. Загрустилъ старецъ въ ожиданіи отправки въ Москву и даже занемогъ отъ страха, а когда наконецъ ихъ всхъ за крпкимъ карауломъ повезли въ Москву, то оасафъ въ дорог окончательно разнемогся и въ сел Выдропуск умеръ, не дохавъ до Москвы.

Въ Преображенскомъ приказ на первомъ допрос Мишка-серебряникъ показалъ о себ:

— Про Никона-патріарха говорилъ я спьяна и еретикомъ его не называлъ, а говорилъ только, что при немъ вышли новоисправленныя книги, и тхъ книгъ капитоны не взлюбили и жгутся сами. А клеплетъ тми словами на меня оасафъ со злобы, потому какъ разъ онъ хотлъ мою жену обезчестить, а я его за это билъ полномъ.

— На мертваго-то все сказать можно!— отвтили ему въ приказ.

— Шлюсь въ этомъ на его же послуха Ивашку Андреева — онъ видлъ!

— А касательно взятія Азова какъ ты говорилъ?

— Я говорилъ оасафу: въ первомъ де поход Азова не взяли потому, знатно силы было мало, а какъ пошла вдругорядь побольше государева сила, да къ тому донскіе казаки да черкасы,— и великому государю Азовъ Богъ поручилъ.

Стали допрашивать свидтелей.

Ивашка Андреевъ, ученикъ покойнаго оасафа, сказалъ:

— Разговаривалъ Мишка съ оасафомъ пьяный и говорилъ: ‘я де слышалъ, что Никонъ-патріархъ будто еретикъ былъ, и будто де по его еретическимъ книгамъ и служатъ, да и капитоны де отъ него (Никона) жгутся’.

Ромодановскій задалъ Ивашк-чернецу щекотливый вопросъ объ оговор Мишкой оасафа на покушеніе касательно жены Мишки. Ивашка отвтилъ откровенно:

— Одинъ разъ мы съ оасафомъ ночевали (у Мишки?), и въ ночь учинился крикъ и брань. Мишка бранилъ оасафа: ‘для чего де ты въ потемкахъ по изб бродишь?’ А оасафъ бранилъ того Мишку, и Мишка оасафа выбилъ изъ избы вонъ!..

Кузнецъ Тимошка Осиповъ далъ такое показаніе:

— Пришелъ я въ келью къ оасафу, тутъ былъ и Мишка,— знатно они раньше разговаривали,— и оасафъ мн сказалъ:

— Смотри, Тимошка! мужикъ-то, б—въ сынъ, какую небылицу творитъ: будто Азовъ взялъ не великій государь!.. Будто взяли Авовъ донскіе казаки да черкасы, и если бы де не донскіе казаки да черкасы, то и вся бы де святорусская земля пропала!..

Мишка отвчалъ оасафу:

— Небылицу ты баешь!.. Здсь не государева палата, а келья!..

Пошли новые допросы, очныя ставки, дло не обошлось, конечно, безъ плетей и дыбы, доносъ оасафа оправдался, и хотя утверждено было, что оасафъ донесъ на Мишку со злобы за неудачное ночное похожденіе и супружеское вмшательство съ полномъ, однако и вольныя рчи Мишки открылись ясно.

Августа 11-го того же года Ромодановскій ршилъ это дло на основаніи 10-й главы, 31-й статьи Уложенія: ‘учинить Мишк жестокое наказаніе, бить на козл кнутомъ нещадно, дабы, на него смотря, впредь инымъ неповадно было такихъ непристойныхъ словъ говорить’, а посл наказанія отправить опять въ Иверскій монастырь.

II.
Протестующій подводчикъ.
(1701 г.).

Настоящее дло характерно въ томъ отношеніи, что съ большою осязательностью даетъ намъ понятіе о страх передъ государевымъ ‘словомъ и дломъ’, передъ опасеніемъ попасть въ когти Преображенскаго приказа за ‘недонесеніе’ о какихъ либо непристойныхъ рчахъ про особу государя. Тутъ помщикъ, не желая ввязаться въ скверную исторію, самъ добровольно лишается взрослаго работника съ женою и дтьми.

Дло произошло такъ.

Въ Вологодской губерніи и узд, у помщика Василья Хвостова, на пустоши Орховой собрались крестьяне для работы, сять ячмень.

На пустошь къ работавшимъ крестьянамъ пришелъ брать помщика, едоръ Васильевъ Хвостовъ, и объявилъ:

— Слушайте-ка, ребята! Пришелъ изъ Москвы указъ государевъ: велно собрать съ шести дворовъ подводу, и чтобы было это сдлано безъ мотчанія,— подводы нужны скоро!

Мужики остолбенли отъ такой всти,— такъ она была некстати, а тутъ сейчасъ пошелъ сильный дождь, и мужики пошли переждать его на барскій дворъ подъ навсъ.

Пока шли, всть о подводахъ успла облетть всхъ, и на барской усадьб поднялся между крестьянами ропотъ, начали тужить.

— Вона какая, робята, бда-то!.. Ну! ну!

— Да ужъ бда!.. Хуже рдко и бываетъ!

— Чтожъ теперь намъ длать?.. Годы-то тугіе,— хлбу былъ недородъ, въ оброкахъ да податяхъ не справились, а тутъ съ шести дворовъ подводу!..

— Подвода-то, вонъ, нон на 16 рублевъ ходить… Давно ли сами нанимали!..

— Эфто, значить, по два съ полтиной со двора…

— Ложись, братцы, да умирай!.. Гд экую прорву денегъ найтить?..

— Разв хлбъ, что въ земл, продать?.. Тогда сами съ голоду помремъ!..

— Эка наша бда горькая!.. Крутъ царь — ему сейчасъ подай!.. Кабы зналъ онъ нашу нищету…

— Замсто отца родного былъ бы тотъ человкъ, кто бы побилъ челомъ передъ великимъ государемъ за насъ… Авось бы тогда эти подводы онъ и не изволилъ съ насъ брать!..

Въ числ горевавшихъ крестьянъ были и такіе, которые возмущались и выходили изъ себя за такое распоряженіе.

Больше всхъ кричалъ и ругался крестьянинъ Савка Васильевъ и въ своихъ бранныхъ рчахъ зашелъ такъ далеко, что привелъ въ ужасъ всхъ собравшихся.

— Что онъ, великій государь!..— кричалъ Савка,— хорошо ему, что одинъ онъ только и великъ,— всми командуетъ! А кабы кто больше его, государя, нашелся, такъ тотъ бы его за такіе указы повсилъ!..

У мужиковъ даже слово въ горл застряло, когда они услышали такія безумныя рчи Савки. Нсколько минутъ никто опомниться не могъ, и вс молчали, а потомъ набросились вс на Савку съ упреками за такія неистовыя слова.

— Да ты знаешь ли, чортовъ ты кумъ, что ты всхъ насъ этими словами подъ кнутъ ведешь!.. Вдь теб головы не сносить за это!..

Савка и самъ увидлъ, что увлекся черезчуръ, смутился и передъ общимъ напоромъ ороблъ.

— Я что-жъ!.. Я ничего… Православные! да нешто я!..

Подошедшій къ шумвшимъ крестьянамъ помщики, когда узналъ, въ чемъ дло,— даже поблднлъ отъ страха.

— Неужто такъ и сказалъ?..

— Такъ и ляпнулъ при всхъ!.. Съ большого ума!

— Ну, пропала Савкина голова!.. Дло не шуточное! Надо Савку сковать да въ Москву, въ Преображенскіе приказъ отослать… Ребята! Вяжите Савку!

Скрутили Савк руки назадъ, а онъ въ смертномъ страх повалился помщику въ ноги и зарыдалъ.

— Василій Васильичъ! Отецъ-кормилецъ! Желанный мой! Не губи!.. Съ дуру я!.. съ худой головы сбрехнулъ, вотъ те крестъ!.. Никогда не буду!.. Только не губи мою голову, жену, дтой сиротами по свту не пусти!..

И билъ Савка головой въ землю передъ помщикомъ, такъ что даже мужиковъ въ слезы вогналъ, стали просить и мужики помщика за Савку.

— Мы помолчимъ, Василій Васильичъ,— никто не узнаетъ…

— Не могу, ребята, ей-Богу, не могу!.. Мн и самому хорошаго мужика терять жаль… Вижу, что сдуру, да сдлать ничего нельзя… Ну, вы помолчите… а другіе-то узнаютъ?.. Нешто они молчать будутъ?.. Сказано-то при многихъ — не утаишь!.. Который добрый человкъ — промолчитъ… А ну, какъ кто поссорится или подерется съ Савкой?.. Или на меня кто злобу возыметъ?.. Сейчасъ и донесутъ ‘слово и дло’… А тогда, ребята, всмъ намъ не сдобровать!.. Всхъ кнутомъ выдерутъ да сошлютъ,— скажутъ: ‘зачмъ де не доносили!’… Видите, ребята, что никакъ нельзя!.. Не отослать его,— такъ всмъ подъ вчнымъ страхомъ ходить, всякому буяну да проходимцу угождать, каждой солдатской команды бояться!.. А потомъ все-таки не сдобровать, потому что ‘хорошее на печк лежитъ, а худое по дорожк бжитъ’!.. Добжитъ, до кого не слдуетъ!..

Понурились мужики и сознались, что иначе никакъ нельзя, и значитъ пропадать Савкиной голов изъ-за его глупости да дерзости.

— Слышь, брата, Савка!.. Василій-то Васильичъ врно говоритъ… Никакъ нельзя! надо отослать…

Савка вылъ и метался по земл, какъ сумасшедшій, подошедшія бабы изъ дворни подняли вой, мужики стояли понурые.

— Братцы! Крещеные! Міръ честной! обратился Савка на колняхъ къ мужикамъ,— коли мн пропадать, не покиньте, по крайности, жену съ малолтками!.. Земно вамъ кланяюсь и прошу!

— Что ты, Савка! Экъ ты надумалъ!.. Да нешто мы бросимъ? Будь покоенъ! Тягло твое возьмемъ и бабу убережемъ, а тамъ никто, какъ Богъ!.. Можетъ, только попарятъ, да и домой отпустятъ… Молись Богу, авось помилуетъ…

Взвыла баба, какъ узнала, что съ Савкой стряслось, что его домой не отпустятъ, а повезутъ прямо въ Москву, побжала на барскій дворъ и давай причитать, какъ по покойник.

Однако ничего не подлаешь! Повезли Савку въ Преображенскій приказъ, а тамъ сейчасъ пытать: съ какого умысла, да не имлъ ли съ кмъ согласія, да кто тебя научилъ?.. и такъ дале.

Савка былъ пытанъ на дыб два раза, въ 30 и въ 26 ударовъ кнута, а когда ничего новаго не добились, то князь . Ю. Ромодановскій 15-го іюля того же года ршилъ дло: ‘Савк Васильеву за его воровство и непристойныя слова учинить наказаніе: бивъ кнутомъ и урвавъ языкъ, сослать въ ссылку въ Сибирь на пашню съ женою и съ дтьми на вчное житье’.

III.
Солдатъ — ненавистникъ мужиковъ.
(1782 г.).

Настоящее дло производилось уже въ царствованіе Анны оанновны и довольно ярко рисуетъ нравы давно отжившихъ людей. Въ этомъ дл мы видимъ случайное указаніе, какъ были деморализованы въ описываемую эпоху солдаты и вообще все военное сословіе. И были дйствительныя причины для того, чтобы солдаты считали себя какими-то особенными, привилегированными. Къ помощи ихъ прибгали сильные міра для достиженія своихъ политическихъ цлей, совершенія переворотовъ,— для этого заискивали у солдатъ, добивались ихъ расположенія деньгами, послабленіями въ дисциплин и другими деморализующими средствами. Солдаты сознавали въ себ силу, воображали себя выше и важне всхъ сословій и потому всякую милость, награду и похвалу, отданную не солдатамъ, считали похищенною у нихъ, будто сдлали это имъ въ оскорбленіе,— и возмущались.

Солдатъ Иванъ Сдовъ, который будетъ фигурировать въ этомъ дл, видимо, служить выразителемъ не своихъ личныхъ мнній, а большинства солдатъ, онъ только переступилъ границы и потому попалъ въ бду,— безъ этого съ нимъ бы согласились вс, какъ со старымъ бывалымъ солдатомъ.

Въ Кронштадт, въ казарм Новгородскаго полка, расположеннаго въ этомъ город, валялись по нарамъ безо всякаго дла солдаты и разговаривали о томъ, о семъ. Кто тачалъ сапоги, кто чистилъ амуницію, кто курилъ трубку.

Въ казарму вошелъ ихъ капралъ, седьмой роты, Яковъ Пасынковъ, и объявилъ:

— Ребята, слушай полковой приказъ! Чтобы быть къ разводу и къ караулу въ готовности всмъ, по первому барабану, чтобъ всмъ быть готовымъ! Чисть амуницію и оружіе, натирай ремни!..

— Опять!.. Чтобъ ихъ разорвало!..— послышались голоса.

— Отдохнуть не дадутъ!.. Тутъ съ тла спадешь!

— Завязался у насъ этотъ капитанъ, чтобъ ему…

— Худо намъ, братцы, безъ нашего маіора Шишкина! Послали его въ Петергофъ дороги мостить, а у насъ остался командовать вмсто него Ларіоновъ — капитанъ… Не чета тому! Тотъ былъ добрый, солдатъ берегъ: у него спи, сколько хочешь, а этотъ просто замучилъ!.. То смотръ, то разводы, то ученье да караулы, а то на работу погонитъ!.. Коли къ намъ Шишкинъ долго изъ Петергофа не вернется, тогда замучитъ насъ Ларіоновъ въ конецъ…

— Вотъ, кабы государыня императрица къ намъ въ Кронштадтъ пожаловала,— авось бы намъ отъ работы стало полегче.

— За-то отъ смотровъ потрудне.

— Смотровъ и теперь довольно у Ларіонова.

— Нынче у насъ императрица Анна Ивановна добрая,— заговорилъ капралъ Пасынковъ.— Перевели къ намъ недавно изъ Ладожскаго полка солдата Кирилу Семенова,— такъ онъ мн разсказывалъ, что какъ-то имъ случилось, солдатамъ Ладожскаго полка, быть по лту на работ близъ императорскаго дворца. Окна были открыты, и у одного окна стояла императрица Анна Ивановна и на улицу смотрла. Кирила Семеновъ это самъ видлъ и слышалъ…

Солдаты при этомъ разсказ столпились около капрала, чтобы послушать что-то очень интересное.

— Идетъ только при этомъ случа близко мимо дворца мужикъ, видитъ у окна государыню — зналъ ли, не зналъ ли, что стояла императрица,— поклонился, проходя, и шляпу снялъ.

Государыня милостиво на него посмотрла и остановила:

— Что де ты, мужичекъ, за человкъ?— спросила всемилостивйшая.

— Я де посадскій человкъ,— отвтилъ мужикъ.

— Это она съ мужикомъ заговорила, а съ солдатами, что тутъ были, не завела разговора?.. Ну, чудеса!— удивился одинъ изъ слушателей.

— Надо быть, не заговорила… Такая ея воля царская,— отвчалъ капралъ Пасынковъ и продолжалъ свой разсказъ:

— Что-жъ это ты, посадскій мужичекъ,— снова говоритъ императрица,— какъ смшно одтъ?

— Что смшного?— спрашиваетъ мужикъ.

— Мужикъ и есть!— снова послышалось изъ толпы солдатъ,— какъ онъ съ ея величествомъ разговариваетъ!.. Чистый вахлакъ! солдатъ бы вжливе отвтилъ: ‘такъ точно молъ, ваше величество!’…

— А какъ же не смшно: шляпа у тебя худая, а кафтанъ хорошій,— продолжаетъ императрица.

— Не собрался еще,— говоритъ мужикъ,— на шляпу-то, все съ деньгами не собьюсь…

— Какой ты, мужичекъ, бдный… На теб на шляпу, да и ступай съ Богомъ!

При этомъ императрица вынула изъ кармашка два рублевика и дала мужику. Тотъ поклонился и пошелъ дальше. Вотъ сколь милостива наша государыня!..

— Да, милостива!— началъ одинъ Изъ слушателей, солдатъ Иванъ Сдовъ,— милостива, только не знаетъ, на кого свою милость изливаетъ!.. На-ка! мужику срому даетъ деньги, а солдатамъ не дала!.. Разв это порядокъ? Разв можно мужика передъ солдатомъ уважить?.. Она бы лучше эдакія деньги солдатамъ отдала!.. Эка милостивая!.. Я бы ее за эдакую милость камнемъ сверху убилъ бы!..

— Что ты, подлецъ, говоришь!— вскинулся на него капралъ,— я сейчасъ донесу командиру за такія твои слова!..

— Какія мои слова?.. Что я сказалъ?

— А! не отвертывайся,— вс слышали! Этого скрыть нельзя!.. Не распускалъ бы лучше горла-то!..

Капралъ Пасынковъ тотчасъ же донесъ командиру полковнику Ртищеву, тотъ отписалъ генералъ-лейтенанту, ландграфу Гессенъ-Гомбургскому, а этотъ послдній распорядился послать въ Кронштадтъ Семеновскаго полка сержанта Ивана Бляева, чтобы взять изъ Новгородскаго полка Сдова, Пасынкова и свидтелей гренадера Тимоея Иванова и мушкатеровъ Малоглазова и Шарова. Сдова велно было сковать кандалами по рукамъ и по ногамъ и во время перезда черезъ взморье на буер въ Петербургъ имть за нимъ строгій надворъ, чтобъ онъ чего нибудь надъ собою не учинилъ. юня 5-го 1732 года, вс вышеназванные солдаты были уже въ Тайной канцеляріи передъ генераломъ Андреемъ Ивановичемъ Ушаковымъ.

Допросили доносчика Пасынкова,— онъ повторилъ все сказанное, Иванъ Сдовъ показалъ о себ слдующее:

‘Прежде онъ былъ крестьянинъ вотчины Петра Борисовича Черкасскаго, Галицкаго узда, села Палкина. И тому нын десятый годъ отданъ онъ въ рекруты и отосланъ въ Архангелогородскую губернію, а оттуда съ прочими рекрутами отосланъ въ С.-Петербургъ и опредленъ въ Новгородскій пхотный полкъ.

‘1-го іюня говорилъ непристойныя слова простотою своею, понеже во время разговоровъ солдатъ мыслію своею завидовалъ онъ, Сдовъ, что изволила ея величество, кром солдатъ, жаловать деньгами мужиковъ… А умыслу и злобы на ея императорское величество, какъ напредъ сего, такъ и нын, онъ, Сдовъ, не иметъ и согласія о вышеописанномъ ни съ кмъ не имлъ и напредь сего ни съ кмъ не говорилъ. Самъ онъ, Сдовъ, близъ дворца никогда не работалъ и отъ роду своего ея императорское величество видлъ онъ однажды, какъ изволила въ ныншнемъ году шествіе имть изъ Москвы въ С.-Петербургъ, и онъ, Сдовъ, въ Петербурі для встрчи былъ при полку въ строю. Грамот не уметъ’.

Вс свидтели солдаты показали точно съ Пасынковымъ, самъ Сдовъ не отрекался отъ своихъ словъ, но этого было мало для Тайной канцеляріи. Подозрвая везд ‘умыслъ’, ‘согласіе’, ‘партію’, не вря никакой ‘простот’, Тайная канцелярія приступила къ пыткамъ и подвергла Сдова двумъ вискамъ съ кнутомъ въ 16 и 11 ударовъ.

Новаго не выяснилось ничего, и 10 іюня генералъ Ушаковъ ршилъ дло: ‘Сдова за непристойныя передъ солдатами слова казнить смертію, но представить приговоръ на благоусмотрніе императрицы. Капитану Пасынкову и солдатамъ за правый доносъ выдать награду: первому 10 рублей, вторымъ по 6 рублей’.

Касательно Сдова императрица ршила: вмсто казни сослать его въ Охотскъ.

IV.
Монахъ, недовольный женскимъ правленіемъ.
(1746 г.).

Императрица Елисавета Петровна была четвертою женщиною на русскомъ престол, и такой порядокъ былъ совершенно дикъ для русскаго міровоззрнія, привыкшаго къ низменному, воспитанному ‘домостроемъ’, взгляду на женщину. Владыкою надъ мужчинами русскіе никакъ не могли вообразить женщину, тмъ боле не считали женщину способною къ многотрудному и многодумному длу управленія государствомъ. Царь, по живымъ еще воспоминаніямъ народа о царяхъ московскихъ и о крутомъ Петр, представлялъ высшій разумъ въ государств, руководившій умнйшими головами — царскою думой, приданною ему только въ помощь, а не въ руководство, представлялъ попечительнаго отца, обладающаго широкимъ и всеобъемлющимъ взглядомъ,— и вдругъ баба занимаетъ его священный престолъ, властвуетъ надъ мужчинами!.. Это было дико для русскаго понятія, просто непереваримо.

‘Страха ради іудейска’ народъ покорился такому порядку вещей, но общественная мысль не покорялась, ‘супротивные толки’ и осужденія слышались всюду, составляли тему разговоровъ, а потомъ часто и поводъ къ разбирательству въ тайныхъ конторахъ и Тайной канцеляріи.

Русскому человку претило еще и господство нмцевъ, приглашенныхъ въ Россію съ разумною цлью Петромъ Великимъ, но возобладавшихъ при его не столь дальновидныхъ преемникахъ.

Эти дв темы — о бабьемъ правленіи и о нмцахъ — пришли въ голову пьяному монаху, и онъ, распространившись о нихъ, попалъ въ бду.

еромонахъ Ярославскаго Толгскаго монастыря Александръ сидлъ въ октябр 1745 года подъ карауломъ въ Московской консисторіи, отосланный архимандритомъ оанникіемъ изъ монастыря подъ судъ за кражу.

Злость разбирала іеромонаха на архимандрита и другихъ монаховъ, которые отослали его въ судъ, и хотлось Александру имъ ‘насолить’.

Наконецъ,— самъ ли онъ догадался, или, что врне, научили его сидвшіе подъ карауломъ,— средство для мести было найдено по тому времени превосходное, врно бьющее въ цль, могущее впутать сколько угодно личныхъ враговъ въ кашу.

25 октября, іеромонахъ Александръ объявилъ за собою ‘государево слово и дло’ по первому пункту, т.-е. касающееся особы царствующей.

Александра безъ допроса отправили въ московскую Тайную контору, учрежденіе, подчиненное Петербургской Тайной канцеляріи.

Тамъ онъ объяснилъ, въ чемъ заключается его дло: онъ вспомнилъ разговоръ, происходившій полгода тому назадъ въ монастырской кель между монахами.

Въ ма мсяц, спустя дней пять посл Николина дня, онъ, доносчикъ Александръ, и живущіе съ нимъ въ одной кель ‘головщикъ’ (запвало, регентъ въ пвческомъ хор), монахъ Савватій, ‘блой попъ’ (не монахъ, въ отличіе отъ ‘чернаго’ попа, монаха) едоръ Петровъ и іеродіаконъ Игнатій легли спать. Монахи, какъ видно, сильно выпили, одинъ изъ нихъ, ‘головщикъ’ Савватій, сперва началъ, лежа, пть духовные стихи, а когда это надоло, перешелъ къ мірскимъ пснямъ. Напвшись и потшивъ слушателей пснями, Савватій завелъ разговоры на политическія темы. Темы эти въ то время до добра не доводили, ибо легко было провраться. Проврался и Савватій:

— Бабьи города не стоять николи!.. А вдь нын государство баба держитъ!.. Баба не какъ человкъ!..

Тутъ Савватій приправилъ свое разсужденіе крпкимъ словомъ и продолжалъ:

— Приняла она къ себ неврныхъ: наслдникъ у нея Петръ (III) едоровичъ, сынъ герцога Голштинскаго и Анны Петровны, неврный, да и наслдница (Екатерина (II), дочь герцога Ангальтъ-Цербстскаго), такая же неврная!.. Не могла она здсь въ Россіи людей выбрать!..

Выбранившись еще разъ, Савватій заснулъ, другіе монахи, видя, что Савватій несетъ опасную чепуху, благоразумно промолчали на это и тоже заснули,— и дло это такъ бы и кануло въ вчность, если бы черезъ полгода Савватій не поссорился съ іеромонахомъ Александромъ. Тотъ вспомнилъ этотъ пьяный бредъ и изъ мести донесъ въ тайную контору. Заканчивая свой доносъ, Александръ ехидно прибавилъ нсколько словъ для погубленія ненавидимаго имъ архимандрита оанникія.

— Объ этихъ неистовыхъ рчахъ Савватія я тогда же докладывалъ архимандриту оанникію, однако онъ оставилъ это дло втуне и Савватія простилъ.

Тотчасъ же послали за всми оговоренными въ Ярославскій Толгскій монастырь и привезли всхъ, купно съ архимандритомъ, къ допросу.

Свидтели подтвердили доносъ Александра, только архимандритъ заперся въ томъ, что ему было донесено о буйныхъ рчахъ Савватія.

— Ничего мн Александръ не говорилъ, клянусь Богомъ, а оговариваетъ меня доносчикъ знатно потому, что сердитъ на меня за то, что я отослалъ его въ консисторскій судъ за кражу.

Архимандриту дали очную ставку съ доносчикомъ, и Александръ повинился передъ всми, что солгалъ на оанникія.

Добившись главнаго, тайная контора снеслась съ Тайною канцеляріей и получила разршеніе: Савватія, по обнаженіи священническаго и монашескаго сана, пытать и спросить накрпко: ‘съ какого подлинно умыслу вышеобъявленныя, важныя, злодйственныя слова онъ произносилъ, и не слыхалъ ли онъ тхъ непристойныхъ словъ отъ другихъ кого, и не разглашалъ ли онъ ихъ другимъ кому, и въ какомъ именно намреніи?’

На пытк Савватій, теперь уже Сергій, повинился и могъ сказатъ только, что говорилъ безъ умыслу, отъ безмрнаго пьянства.

Тайная контора отослала экстрактъ изъ дла въ Тайную канцелярію и просила окончательнаго ршенія, держа пока всхъ подъ арестомъ.

Ршенія Тайной канцеляріи пришлось ждать три мсяца: оно пришло 13 января 1746 года и не обрадовало доносчика и свидтелей. Имъ за недонесеніе о семъ въ свое время велно учинить наказаніе, бить плетьми и отослать обратно въ монастырь, а для дерзкаго разстриженнаго іеромонаха Сергя приговоръ былъ покруче:

‘Дабы Сергй впредь отъ такихъ важныхъ продерзостей имлъ воздержаніе, сверхъ бывшаго ему розыска (т.-е. пытокъ), учинить жестокое наказаніе, бить кнутомъ нещадно и сослать его въ Оренбургъ въ работу вчно’.

V.
Безпокойный поручикъ.
(1746—1768 гг.).

Поручикъ Ростовскаго пхотнаго полка, Аанасій Кучинъ, главное лицо настоящаго дла въ Тайной канцеляріи,— типъ чрезвычайно любопытный, продуктъ своего времени. Набожный и суеврный, замкнутый, повидимому, въ себ и безпокойный, вчно заводящій ссоры и сутяжничества, онъ, благодаря этимъ несчастнымъ качествамъ своей натуры, разъ попавъ въ Тайную канцелярію, окончательно испортилъ себ жизнь.

Дло это интересно обиліемъ мелкихъ частностей, которыя могутъ пригодиться занимающимся бытовою исторіею прежняго времени.

Дло началъ собственно не Кучинъ, а другой поручикъ Архангелогородскаго полка, Иванъ Вельяминовъ-Зерновъ, и при обстоятельствахъ, характеризующихъ слабость тогдашней военной дисциплины.

Оба эти поручика сидли съ марта мсяца 1746 года подъ арестомъ при полковой канцеляріи Рязанскаго пхотнаго полка по приговорамъ кригсрехта: Вельяминовъ-Зерновъ — по представленію Архангелогородскаго полка секундъ-маіора Якова Ламздорфа, за безпрестанное его, Зернова, пьянство, а Кучинъ — за много различныхъ длъ: поношеніе чести лейбъ-кампанскаго сержанта Михаила Осипова, за насильное отнятіе отъ мастера заказаннаго серебрянаго креста и чеканныхъ евангелистовъ на Евангеліе, за самовольную отлучку отъ команды и другія преступленія.

Сидя вмст, поручики почему-то между собою не поладили и враждовали. Вражда ихъ выразилась въ слдующемъ.

4-го апрля 1746 года, Вельяминовъ-Зерновъ вмст съ сержантами Рязанскаго полка Васильемъ Пахомовымъ и Иваномъ Вяннымъ за карауломъ одного солдата былъ кмъ-то отпущенъ изъ-подъ ареста посл вечеренъ въ гости къ сержанту же того полка едору Фустову.

По дорог Зерновъ, сильно, какъ онъ увряетъ впослдствіи, пьяный, началъ говорить шедшему рядомъ съ нимъ Пахомову:

— Возьми меня обдать къ себ. Я все съ Кучинымъ обдалъ, а теперь не хочу… Буду просить полковника фонъ-Трендена, чтобы разсадилъ насъ съ Кучинымъ порознь… Давай вмст обдать!

— Теб съ Кучинымъ пристойне обдать,— отвчалъ Пахомовъ,— вы оба оберъ-офицеры, онъ теб настоящая компанія.

— А ну его!… ‘Онъ состоянія недобраго’, сумасшедшій, что ли! Онъ вонъ весь генералитетъ поносить, да не токмо, что генералитетъ, а и про самое государыню говорить, будто она гвардіи съ маіоромъ Шубинымъ жила…

Пахомовъ ничего не отвтилъ на это, а намоталъ на усъ.

Побывъ у Фустова съ четверть часа, вс воротились въ полковую канцелярію, за исключеніемъ Пахомова, который отправился прямо къ командиру фонъ-Трендену, чтобы объявить на Зернова ‘слово и дло’.

По дорог къ полковнику Пахомовъ встртилъ солдата Песошнаго, который прежде служилъ въ Семеновскомъ полку, а потомъ, за корчемство битый батогами, былъ переведенъ въ Рязанскій полкъ, и спросилъ его:

— Слыхалъ ты что нибудь про маіора Шубина?

— Слыхалъ: онъ служилъ въ Семеновскомъ полку и вышелъ въ отставку генераломъ.

Пахомовъ ничего больше не спросилъ у Песошнаго и, явившись къ фонъ-Трендену, донесъ ему обо всемъ.

На другой день полковникъ отправилъ всхъ оговоренныхъ: Кучина, Зернова, Блина, Песошнаго и доносчика Пахомова, къ бригадиру графу Григорью Чернышеву, а этотъ послдній — въ Тайную канцелярію, къ А. И. Ушакову.

Приведенныхъ тотчасъ же обыскали, причемъ у Кучина нашли рукописную апокрифическую тетрадку ‘Сонъ Пресвятой Богородицы’ и ‘Сказаніе о двнадцати пятницахъ’, переписанную его собственною рукою, каковую тетрадку тотчасъ же отъ него и отобрали.

Первый допросъ былъ сдланъ доносчику Пахомову, разсказавшему все вышеписанное, второй допросъ былъ Вельяминову-Зернову.

О себ онъ показалъ, что происходитъ изъ дворянъ, испомщенъ {Т. е. у него есть или было у его родителей тамъ помстье.} въ Блевскомъ узд (Тульской губ.), въ служб съ 1732 года, началъ ее солдатомъ и, прошедъ вс чины, съ 1742 г. поручикомъ. Въ говоренныхъ имъ про Кучина словахъ онъ сознался, только объяснилъ, что говорилъ все ‘съ простоты своей, вымысля, отъ себя, въ безмрномъ своемъ пьянств, а отъ Кучина и ни отъ кого таковыхъ непристойныхъ словъ никогда, нигд, ни въ какихъ разговорахъ не слыхивалъ, и съ чего въ то время затялъ онъ о тхъ словахъ на Кучина Пахомову,— онъ и самъ не знаетъ!… Затмъ пошли обычныя увренія о неимніи ни съ кмъ согласія, злобы на императрицу и т. д.

О поношеніи Кучинымъ генералитета Зерновъ не отрекся и объяснилъ:

— Какъ приходилось мн сидть съ Кучинымъ подъ арестомъ, и онъ, ходя по свтлиц, съ сердцемъ говаривалъ: ‘Держатъ меня подъ арестомъ напрасно, и военная коллегія длаетъ самовольно указы, противно регуламъ и законамъ, и обираетъ взятки. Я де ихъ проберу, и тхъ, которые при двор въ долгихъ шубахъ ходить!.. И съ тхъ у меня ленты сойдутъ (‘а какія именно — не выговорилъ’).

Зерновъ, будто бы, на это ничего не отвчалъ Кучину, а не доносилъ объ этомъ раньше ‘простотою своею’.

Позвали къ допросу Кучина: этотъ поразсказалъ о своей безпокойной жизни побольше.

Онъ изъ дворянъ, испомщенъ въ Ростовскомъ узд, въ служб съ 1728 года въ Ростовскомъ пхотномъ полку, началъ службу съ солдата. Съ марта 1742 года по январь 1744 года былъ при двор ея величества у смотрнія дланія алмазныхъ вещей въ команд камеръ-юнкера, что нын камергеръ, Никиты Возжинскаго, а въ 1744 г. онъ изъ дворца уволенъ въ военную коллегію.

— Зачмъ у тебя находилась тетрадка о ‘Сн Пресвятой Богородицы’, переписанная твоею рукою?

— А находилась она по такому случаю: въ томъ же 1744 году, посл увольненія изъ дворца, посланъ я былъ въ Ригу изъ комиссаріата съ денежною казною. Въ Риг поступила на меня жалоба, что я забиралъ по подорожной лошадей безъ платежа прогонныхъ денегъ (чего по слдствію не явилось), и былъ я арестованъ и отданъ подъ судъ. Я находился въ превеликой тоск, и нападалъ на меня страхъ, и въ то время находившійся у меня въ команд солдатъ, нын капралъ Михаилъ Матвевъ, показалъ мн тетрадку о ‘Сн Богородицы’, прочелъ ее и веллъ себ списать таковую же (а Матвеву тетрадку далъ монахъ Псково-Печерскаго монастыря, имени не помнить). ‘Кто де эту тетрадку спишетъ самъ и будетъ ее при себ держать, а въ субботу и воскресенье съ врою читать,— и тому никакое зло не приключится!’ {Рукопись ‘Сна Богородицы’ и понын еще держится у суевровъ, какъ талисманъ противъ всякихъ бдъ. Въ конц ея между прочимъ сказано: ‘Кто сонъ твой спишетъ и въ дому у себя держитъ въ вр и чистот,— и тотъ человкъ избавленъ вчныя муки, огня геенскаго и осьми дочерей Иродовыхъ (лихорадокъ), и отъ человкъ лукавыхъ никакое зло не пристанетъ, и защититъ того Царица Небесная своимъ святымъ покровомъ нын и присно и во вки вковъ. Аминь’.

Въ рукописи Кучина, скопированной въ Тайной канцеляріи, есть приписка:

А сей листъ найденъ у гроба Господня. А сей листъ писалъ Исусъ Христосъ въ ерусалим. 1462 года, мсяца іюля, 1-го дня’. Этой приписки нтъ въ изданіи Памятн. старинн. русск. слов.’ Кушелева-Безбородки, т. 3 (отреченныя книги).}.

— По этимъ Матвева словамъ я и списалъ,— продолжалъ Кучинъ,— тетрадку, желая себ отъ страха свободы, и понын всегда держалъ ее при себ и читалъ, и отъ страха и тоски было мн облегченіе, а потому я и приписалъ отъ себя на тетрадк: ‘Воистину должно сію книжицу въ чистот при себ держать и много зла творить не надлежитъ’.

Что въ этой тетрадк есть многія церкви святой противности, Кучинъ отозвался, что признать того не могъ, самъ противъ церкви противности не иметъ и ни съ кмъ по тетрадк толкованія не имлъ.

На очной ставк Кучина съ Зерновымъ они остались каждый при своихъ прелестныхъ рчахъ.

Показанія Былина и Песошнаго не прибавили ничего, они скоро вмст съ Пахомовыхъ были отпущены изъ Тайной канцеляріи съ подпискою подъ угрозой смертной казни о молчаніи и съ обязательствомъ являться до окончанія дла въ канцелярію.

Когда Кучину посл допросовъ предложили подписать допросные пункты, то онъ не захотлъ этого сдлать и объявилъ секретарю Набокову:

— Не подпишу. Тутъ не все записано, не записано, что крестъ и евангелисты были сдланы не изъ настоящаго серебра.

— Это до Тайной канцеляріи не касается,— отвтилъ Набоковъ,— заяви объ этомъ въ надлежащемъ мст, а теперь вотъ подпиши это.

— Ни за что не подпишу!.. Безъ генерала Ушакова не подпишу,— онъ не дастъ вамъ скрывать мои рчи!— заартачился Кучинъ, и съ тмъ его вывели изъ допросной комнаты, оставивъ дло до прибытія начальника Тайной канцеляріи.

Это было 6-го апрля, а Ушаковъ прибылъ въ Тайную канцелярію только 16-го, пришлось ждать 10 дней, въ теченіе которыхъ занялись разсматриваніемъ тетрадки Кучина и его черновыхъ прошеній въ сенатъ и на имя императрицы.

Апокрифическая тетрадка съ ‘Сномъ Богородицы’, ‘Сказаніемъ о двнадцати пятницахъ’ и ‘О почитаніи воскреснаго дня’, хотя и интересна, но къ нашему разскаэу отношенія не иметъ, и потому мы не войдемъ въ ихъ разсмотрніе. Черновыя же прошенія даютъ намъ кое-какія бытовыя черты изъ безпокойной жизни поручика.

Съ марта 1742 г., какъ мы знаемъ, онъ находился во дворц безотлучно въ мастерской палат при строеніи коронъ и прочихъ алмазныхъ вещей къ коронаціи. Въ 1743 г. его начальникъ Возжинскій былъ посланъ въ Казань для объявленія о заключеніи мира съ Швеціей, а въ январ 1744 г. Кучинъ по проискамъ лейбь-кампаніи сержанта Михаила Осипова и капрала Шорстова потерялъ это мсто. Съ ними онъ усплъ поссориться, жаловался на нихъ офицерамъ лейбь-кампаніи, подавалъ прошеніе принцу Гессенъ-Гомбургскому въ томъ, что якобы Осиповъ въ покояхъ императрицы поносилъ всякими ругательными словами бдную, живущую при немъ, Кучин, сиротинку, родную его племянницу и крестную дочь, двочку Кучину же, называлъ, что она не честнаго отца дочь. ‘Отъ того поношенія’ двочка, по словамъ Кучина, не можетъ до сихъ поръ выйти замужъ.

Кучинъ подалъ жалобу, Осиповъ — тоже, военная коллегія ршила судить ихъ обоихъ, тогда Осиповъ сдался первый, просилъ прощенія, общалъ заплатить двочк безчестье и найти достойнаго жениха.

Изъ-за этой ссоры Кучинъ былъ отставленъ отъ дворца.

Въ слдующемъ году Кучинъ, по ордеру изъ своего полка, изъ Эстляндіи былъ командированъ въ Петербургъ съ разными порученіями, и между прочимъ ему велно было заказать для полковой церкви серебряный крестъ и евангелистовъ на Евангеліе.

Онъ заказалъ это въ серебряномъ ряду купцу Ивану Минину, далъ ему старый кресть да 90 золотниковъ выжиги, а когда заказъ былъ готовъ, то, въ качеств спеціалиста по ювелирнымъ работамъ, остался исполненіемъ заказа недоволенъ, нашелъ чеканку ‘недостойною святости предмета’, а серебро низкопробнымъ и веллъ все снова передлать. Мастеръ не согласился, Кучинъ взялъ у него сдланную работу и не заплатилъ денегъ. Мастеръ подалъ на Кучина жалобу въ военную коллегію (у него, Минина, были родственники,— пишетъ Кучинъ,— при корпус лейбъ-кампаніи и въ военной коллегіи), и бднаго поручика снова арестовали, а крестъ и евангелистовъ взяли въ военную коллегію. Кучинъ сталъ писать прошеніе императриц и просилъ въ немъ, чтобъ разсмотрла работу сама она.

Пока безпокойный Кучинъ собирался подать вс эти прошенія,— онъ неожиданно попалъ въ Тайную канцелярію изъ-за болтовни Вельяминова-Зернова, но и здсь своей правды упустить не хочетъ и упорно воюетъ со всми.

Наконецъ, Андрей Ивановичъ Ушаковъ добрался до непокорнаго поручика и самъ лично позвалъ его на допросъ.

— Почему ты не подписываешь допросныхъ пунктовъ?— спросилъ Ушаковъ.

— Не подписалъ и не подпишу ни допроса, ни очной ставки,— запротестовалъ Кучинъ,— потому тамъ много не записано канцеляристомъ, напримръ, что я отставленъ отъ алмазныхъ вещей безъ именного ея величества указа, что воровство Минина могу изобличить,— и много чего не записано!.. Велите все это, ваше превосходительство, записать — и тогда я подпишу допросъ. А и въ очной ставк секретарь и канцеляристъ мирволили Зернову: многаго изъ его рчей не записали, напримръ, что Зерновъ говорилъ, будто я общался бунтъ сдлать, коли меня въ солдаты напишутъ,— не записали… Да и ругали меня здсь вс, ваше превосходительство, скверными словами… И секретарь, и протоколистъ, и другіе приказные ругали… Протоколистъ сказалъ: ‘я бы де и того кнутомъ выскъ, кто тебя офицеромъ сдлалъ!..’. Разв такъ можно говорить? Я, какъ вышелъ изъ допросной, такъ сейчасъ же доложилъ объ этомъ караульному лейбь-гвардіи оберъ-офицеру, спросите того офицера,— онъ скажетъ!..

Ушаковъ веллъ объ отставк Кучина безъ указа вписать въ допрос на поля, а заявленіе о серебряник Минин оставить безъ послдствія, какъ дло постороннее.

— Я и тмъ буду доволенъ и подпишу,— сказалъ Кучинъ, и его повели изъ присутствія къ канцеляристу Орлову, чтобы тотъ вписалъ его слова. Пока Орловъ вписывалъ, Кучинъ усплъ и ему наговорить дерзостей, на которыя канцеляристъ пока промолчалъ, а какъ только они вошли опять въ присутствіе, и Кучинъ подписалъ бумаги и былъ выведенъ,— Орловъ объявилъ присутствующимъ и генералу, что Кучинъ клепалъ на него, будто Орловъ подучалъ Зернова оговаривать Кучина въ непристойныхъ словахъ и училъ ‘стоять въ однихъ словахъ, а много не болтать’.

— Вс вы тутъ за одно!— говорилъ Кучинъ Орлову,— ну, да ладно! и секретарь, и протоколистъ, и ты — вс будете со мною въ розыск!..

— И все онъ вымышляетъ напрасно на насъ,— закончилъ канцеляристъ.

Съ опаснымъ народомъ связался Кучинъ, раздражая всхъ въ Тайной канцеляріи,— не по силамъ ему была борьба съ ними!

Тотчасъ же снова позвали Кучина въ присутствіе.

— Для чего ты такъ вымышленно Орлову говорилъ?— спросилъ Ушаковъ.

— Это было-съ, подлинно было, ваше превосходительство, оное наущеніе отъ Орлова Зернову!.. Меня вывели, а Зернова оставили, а я черезъ дверь и слышалъ, какъ онъ училъ: ‘стой въ однихъ словахъ, а больше не болтай!’.

Кучина вывели, привели Зернова.

— Научалъ тебя Орловъ стоять въ однихъ словахъ?

— Никогда этого не было, никогда не училъ.

— А говорилъ ты, что Кучинъ бунтъ хочетъ сдлать?

— Не говорилъ, потому что никогда не слыхалъ отъ него такихъ словъ.

Зерновъ, видимо отлично наученный канцеляристами, ловко избгалъ всего опаснаго. Тамъ онъ отрекся отъ словъ про Шубина, а здсь про бунтъ, зная, что все это доносы тяжкіе, и ему самому попадетъ ‘за недонесеніе во время’.

Дали Зернову очную ставку съ Кучинымъ, и оба уперлись на своемъ. Только что хотли увести Кучина,— онъ съ просьбой къ присутствующимъ:

— Я не могу съ Орловымъ ничего длать! Назначьте мн другого канцеляриста, назначьте Матвя Зотова,— я съ нимъ обстоятельно вс свои недовольства изъясню.

Согласились присутствующіе на эту просьбу и отправили Кучина къ Зотову. Черезъ нсколько времени и Зотовъ пришелъ въ присутствіе жаловаться на Кучина:

— Кучинъ просить весь прежній разспросъ уничтожить и допросить снова… Я отказался уничтожить, а Кучинъ какъ закричитъ на меня: ‘А коли ты разспроса не перечернишь, то и съ тобою будетъ то же, что и со всми’!… Я, ваше превосходительство, такъ не могу!— жаловался Зотовъ.

— Вотъ такъ сокровище!— пожали плечами присутствующіе и велли опять привести Кучина.

— Ну, и чортъ навязался!— ворчали приказные: — мы-жъ тебя закатаемъ!.. Погоди!

— Для чего ты такъ продерзостно говорилъ Зотову?— спросили Кучина присутствующіе.

— Потому, какъ онъ не хочетъ прежній допросъ перечернить, а новый написать!

— Нельзя этого сдлать!.. Ты показывай, что вновь,— отдльно запишутъ и прибавятъ.

— Тогда я попрошу у вашего превосходительства бумаги и чернилъ,— я напишу все, что надо, своеручно и отдамъ къ длу,— заявилъ непокорный поручикъ.

Усмхнулись присутствующіе, однако Ушаковъ веллъ дать Кучину бумаги и чернилъ, только чтобъ писалъ онъ въ канцеляріи, при Зотов.

Пока Кучинъ писалъ, Ушаковъ веллъ позвать того офицера, на котораго ссылался Кучинъ, какъ на свидтеля брани. Этимъ офицеромъ оказался Преображенскаго полка князь Петръ Трубецкой и заявилъ, что никогда ни о какой брани Кучинъ ему не говорилъ…

Сидя въ канцеляріи, Кучинъ исписалъ четыре листка, но новаго ничего не прибавилъ: упрекалъ приказныхъ въ извращеніи допросовъ, брани, притсненіяхъ (былъ посаженъ въ особливую холодную казарму, въ которой вмст съ караульными ‘едва по два дни отъ угару не померъ’), а затмъ просилъ все-таки допросить его вновь.

Этому писанью не придали никакого значенія, а занялись разсмотрніемъ отзывовъ военной коллегіи о бывшихъ судныхъ длахъ Кучина и Зернова, чтобы сообразно съ ними обсудить все дло.

Военная коллегія нелестно отозвалась о Кучин.

Между Кучинымъ и Осиповымъ было въ 1743 г. дло о безчесть, по которому ршено военною коллегіей обоихъ отдать подъ судъ. Указъ генералу Ушакову былъ подписанъ и скрпленъ, но не посланъ за невзятіемъ отъ Осипова и Кучина для запечатыванія и платежа пошлинъ (!?). Кучинъ былъ безпокойнаго характера. Когда онъ жаловался на Минина о крест, то монетная контора нашла крестъ и евангелистовъ указной пробы.

Кучина велли вести въ монетную контору, но онъ не пошелъ, отзываясь болзнью и тмъ, что за нимъ прислали сержанта, а не офицера. Послали офицера и лкаря,— Кучинъ легъ на печь и кричалъ, чтобы не смли его трогать, а то онъ всхъ потянетъ ‘въ тайную’. Взяли Кучина насильно и привели въ военную коллегію. Тамъ онъ раскричался, что его взяли, не какъ офицера, а ‘по-мужичьи’. Потребовали у него полковыя деньги за работу Минина — онъ сказалъ, что деньги на другое дло ушли, а когда ему возразили, что этого быть не можетъ, онъ сказалъ:

— Есть деньги, да не принесу въ коллегію! Безъ вдома полка денегъ не принесу, а истрачу ихъ на другое…

Ему стали выговаривать за грубость и ослушаніе, а онъ грозился жаловаться на коллегію въ сенатъ. При вторичномъ спрос денегъ онъ ихъ все-таки не далъ: ‘воля ея величества! хоть голову отсчь — денегъ не дамъ!’. За это его арестовали и отдали подъ военный судъ.

О Вельянинов-Зернов военная коллегія отозвалась только, что судился за пьянство и мотовство и укрывательство отъ суда въ дом магистратскаго ‘раухера’ Михаила Серебреникова.

Таковы дополнительныя черты къ характеристик безпокойнаго Кучина, полученныя Тайною канцеляріей.

Больше ей ничего не нужно было, и она постановила приговоры:

‘Сержанту Пахомову за правый доносъ испросить высочайшее повелніе.

‘Вельяминова-Зернова слдовало бы пытать, а потомъ сослать въ Оренбургъ, однако же оное не соизволено ли будетъ изъ высочайшаго ея императорскаго величества милосердія оставить, а вмсто того, учиня ему, Зернову, наказаніе, каковое ея величество соизволитъ, сослать въ Оренбургъ на житье вчно’.

Въ этомъ приговор видна большая мягкость въ отношеніи Зернова. За такіе разговоры о фаворитахъ всегда пытали и били плетьми.

Въ приговор о Кучин Тайная канцелярія постаралась припомнить все: и дерзости въ военной коллегіи, и ношеніе при себ запрещенной суеврной книжки, и оговоръ имъ секретаря, протоколиста и приказныхъ,— и со всей этой тягостью преступленій ‘для наказанія по сил государственныхъ правъ’ отослала его въ военную коллегію.

Военная коллегія ршила Кучина разжаловать и записать солдатомъ въ сибирскій гарнизонъ вчно…

Кончено, кажется?.. Чего еще больше?..

Однако нтъ! Несчастный Кучинъ снова попадаетъ въ Тайную канцелярію черезъ годъ, уже солдатомъ, и опять-таки по своей страсти сутяжничать.

Будучи въ Нарв подъ карауломъ онъ 25-го іюня 1747 года объявилъ за собою ‘слово и дло’ по первому пункту.

Въ Тайной канцеляріи узнали стараго знакомаго и — обрадовались. Но Кучинъ и теперь своего апломба не потерялъ и объявилъ присутствующимъ, что ‘своей тайности’ онъ никому, кром императрицы, не объявитъ, и чтобъ представили его Елисавет Петровн.

— Стара штука! Знаемъ мы тебя, гуся лапчатаго!— отвтили ему,— ведите его въ застнокъ, авось на дыб языкъ развяжетъ!

Кучинъ на дыбу не захотлъ и разсказалъ свою тайность:

— Слышалъ я, что ея величество изволитъ находиться въ близкихъ отношеніяхъ съ его сіятельствомъ Алексемъ Григорьевичемъ Разумовскимъ…

Затмъ Кучинъ отмочилъ такую штуку, рабски записанную канцеляристомъ въ подлинномъ дл, которую мы не ршаемся передать ни подлинными словами, ни пересказать…

Тутъ у присутствующихъ лопнуло терпніе, и Кучина потащили на дыбу.

На пытк Кучинъ въ своемъ донос утвердился, то-есть твердилъ одно и то же, а на вопросъ: ‘отъ кого это слышалъ?’ — отвчалъ твердо:

— Это скажу только самой ея величеству!..

Вроятно, жестоко пострадалъ Кучинъ отъ пытки, потому что дло о немъ надолго, до слдующаго года, прерывается. Надо полагать, что онъ лчился отъ вывиховъ и другихъ послдствій пытки.

Наконецъ, въ 1748 году, въ феврал, онъ самъ попросился въ присутствіе со своей ‘тайностью’ и сообщилъ, что слышалъ это въ 1746 году въ Риг отъ бывшаго Блозерскаго полка аудитора Нартова.

Потребовали Нартова черезъ военную коллегію ‘въ тайную’.

Долго справлялись о Нартов — полтора или два года, такъ что онъ усплъ прожить годъ посл доноса Кучина за границей, въ команд генералъ-фельдмаршала князя Репнина, а въ 1750 году военная коллегія увдомила Тайную канцелярію, что Нартовъ въ 1749 году, января 9-го, ‘въ Цесаріи умре’…

Ну, что подлаешь съ такимъ доносчикомъ?..

Тайная канцелярія ршила: Кучина за поздній доносъ, который проврить нельзя, бить кнутомъ нещадно и сослать на вчное житье въ дальній сибирскій городъ.

Теперь, кажется, могъ бы быть финалъ злоключеній Кучина?..

Такъ нтъ! Въ 1766 году ‘для многолтняго здравія ея императорскаго величества, дабы Кучинъ въ Тайной канцеляріи и резиденціи ея величества не былъ и впредь бы отъ него разглашенія не было и по неспособности его къ военной служб (конечно, Кучинъ былъ искалченъ пыткою), было велно послать его въ Иверскій монастырь къ вчному и неисходному, кром церкви Божіей, содержанію’.

Въ іюн 1776 года Кучинъ прибылъ въ Иверскій Новгородской епархіи монастырь и, кажется, присмирлъ въ первое время, такъ что въ ноябр того же года іеродіаконъ Кесарій доносить въ Тайную канцелярію, что Кучинъ ‘содержитъ себя въ силу указовъ исправно’. Но это было не надолго. Черезъ мсяцъ Кучинъ задурилъ такъ, что приставленный къ нему сержантъ Базаровъ донесъ монастырскому начальству, что не знаетъ, что длать съ Кучинымъ: онъ ругается, дерется съ караульными солдатами и снова объявляетъ за собою слово и дло!..

Монастырь снесся съ Тайною канцеляріей, эта послдняя отозвала Базарова отъ Кучина, а смотрть за нимъ поручила другому сержанту, Анисину Воротникову, который уже раньше былъ въ монастыр при колодникахъ Иван Счихин и Петр Грамотин. Воротникову предписано было никакимъ объявленіямъ Кучина не врить и бить его за это батоги, а коли не уймется — бить шелепомъ, а если и тогда не поможетъ, то не пускать и въ церковь.

Черезъ годъ Кучинъ успокоился: причащался на страстной недл три раза. Еще черезъ годъ просилъ черезъ Воротникова Тайную канцелярію назначить ему на одежду монашеское жалованье, три рубля въ годъ.

Еще черезъ три года, въ 1760 году, доносятъ, что Кучинъ ведетъ себя исправно, а въ 1763 году бывшій непокорный и безпокойный поручикъ просить позволенія постричься въ монахи, и въ томъ же году по высочайшему повелнію это ему разршено, и онъ постригся подъ именемъ Аполлоса…

Дальше о немъ не имется никакихъ свдній, но мы въ прав предположить, что почти двадцать лтъ несчастнаго сутяжничества, закончившагося жестокими истязаніями, наконецъ усмирили эту безпокойную натуру.

VI.
Царскій свойственникъ.
(1737 г.).

К числу ‘непристойныхъ словъ’, заслуживавшихъ наказанія, въ описываемую нами эпоху относились и такіе разговоры, гд такъ или иначе упоминалось имя лица, принадлежащаго въ царскому семейству, хотя бы съ самымъ легкимъ оттнкомъ неблагоговйнаго къ нему отношенія.

2-й роты Преображенскаго полка солдатъ Иванъ Мусинъ-Пушкинъ, жившій на квартир (на Московской сторон, въ приход церкви св. Симеона и Анны) у канцеляриста собственной вотчинной канцеляріи цесаревны Елисаветы Петровны, Михаила Петрова Евсевьева, въ ‘особой каморк’, зашелъ 8-го октября къ своему квартирному хозяину. Дло было подъ вечеръ, время свободное, канцеляристъ-хозяинъ и солдатъ-жилецъ занялись водкой и пивомъ. Выпивши, Мусинъ-Пушкинъ расхвастался своимъ происхожденіемъ.

— Ты не смотри, что я солдатъ!.. Я высокаго происхожденія: дворянинъ столбовой!.. Мои дды и прадды были знатные люди!..

— Что говорить!.. Это ужъ конечно!— я знаю, что родъ вашъ знатный,— отвчалъ въ тонъ канцеляристъ Евсевьевъ,— не какъ мы — крапивное смя!.. Отецъ приказный, и я приказный, и дти мои будутъ приказные, а до дворянства далеко!..

— То-то вотъ и есть!.. А посмотрть на меня,— такъ просто солдатъ и ничего больше!..

— Что-жъ, что солдатъ! Какой солдатъ-то? Преображенскій!.. а въ Преображенскомъ полку всякій дворянинъ солдатъ съ радостью послужитъ… Тамъ много дворянъ въ солдатахъ…

— Много, да все не такіе дворяне, какъ я!.. Я, братъ, такого высокаго рода, что ты и не повришь! Я и къ царской семь немного принадлежу: бабка моя, Мусина-Пушкина, цесаревн Елисавет Петровн ‘была своя’.

Канцеляристъ воззрился, услышавъ ‘непристойное слово’.

— А ты не врешь?..

— Чего врать-то мн! Своя была моя бабка цесаревн,— это всякій знаетъ!..

‘Влетлъ!’ — подумалъ канцеляристъ, кончилъ разговоръ, выпроводилъ жильца въ его комнату, а самъ тотчасъ же пошелъ въ Преображенскій полкъ съ доносомъ.

Тамъ онъ доложилъ дло подпоручику Якову Старосельскому, тотъ — маіору Альбрехту, а маіоръ распорядился въ тотъ же день, 8-го октября, посадить подъ арестъ при полковой канцеляріи и Евсевьева, и Мусина-Пушкина, и на другой день рапортомъ донесъ Андрею Ивановичу Ушакову объ арестантахъ, спрашивая, что съ ними приказано будетъ длать.

11-го октября генералъ Ушакова, приказалъ привезти обоихъ арестантовъ за карауломъ въ Тайную канцелярію для допроса.

На допрос Мусинъ-Пушкинъ показалъ: ‘Служить онъ въ Преображенскомъ полку девятый годъ, живетъ у Евсевьева на квартир и 8 октября пришелъ къ Евсевьеву въ гости, ‘собою, безъ зову’. Сидя съ Евсевьевымъ, пили они вино и пиво, отчего онъ, Мусинъ-Пушкинъ, былъ пьянъ, и между собою имли они ‘партикулярный разговоръ’. Во время тхъ разговоровъ отъ пьянства пришло ему, незнамо съ чего, въ голову молвить, яко бы бабк его, Мусиной-Пушкиной, цесаревна была ‘своя’. И умыслу въ томъ никакого онъ не иметъ и подлинно молвилъ съ простоты, въ пьянств своемъ,— и въ той его вин воля ея императорскаго величества’.

Это простое и незапуганное дло кончилось скоро, 13 октября вышло ршеніе: Мусина-Пушкина ‘за происшедшую отъ него въ словахъ нкоторую продерзость, въ чемъ онъ самъ винился, учинить наказанье — бить батоги’.

На другой день царскій свойственникъ былъ отосланъ обратно въ свой полкъ для наказанія и опредленія попрежнему туда же на службу.

VII.
Трусливый конспираторъ.
(1740—1743 гг.).

Дло происходило въ самое смутное и горячее время русскихъ придворныхъ переворотовъ. 17-го октября 1740 года скончалась императрица Анна Ивановна, назначивъ наслдникомъ престола сына своей племянницы Анны Леопольдовны, двухмсячнаго младенца оанна Антоновича.

Регентомъ государства она назначила ненавистнаго всмъ, даже нмцамъ, Бирона.

Вс слои общества были въ броженіи, вс придворныя партіи были возбуждены и къ чему-то готовились.

Всюду шептались, сговаривались, составляли партіи,— и будущее должно было разразиться рядомъ новыхъ переворотовъ, что и не замедлило въ скоромъ времени совершиться.

Добившіеся власти крпко за нее держались, ревниво съ безпокойствомъ слдили за всми, но въ общемъ кавардак ршительно не могли предугадать событій.

Самовластный и заносчивый Биронъ уже питалъ, Богъ знаетъ, какія честолюбивыя надежды и составлялъ планы и не подозрвалъ, что въ ночь на 8-е ноября 1740 года, не давъ ему порегентствовать даже и мсяца, его арестуютъ и сошлютъ въ Шлиссельбургъ, а затмъ въ Пелымъ.

Герой сверженія Бирона, Минихъ тоже подозрвался, а русская партія при двор кучилась около ‘своей претендентки на престолъ’, цесаревны Елисаветы Петровны, жившей въ это время въ опал, подъ строгимъ надзоромъ.

Вдругъ, въ это-то тревожное и неустойчивое время, на имя трехмсячнаго младенца-имнератора оанна Антоновича, черезъ десять дней посл ареста Бирона, 18-го ноября 1740 года, поступаетъ доносъ Преображенскаго солдата Василія Кудаева, доносъ весьма важный, который способенъ былъ не на шутку встревожить власти.

Доносъ былъ весьма интересный и характерный, который мы передадимъ въ большей его части подлинными выраженіями.

Доносилъ племянникъ — солдатъ Василій Кудаевъ, на своего дядю, оставного капитана-старика, Петра Калачева.

Посл обычнаго императорскаго титула написано: ‘Доноситъ лейбъ-гвардіи Преображенскаго полка 16-й роты солдатъ Василій Андреевъ сынъ Кудаевъ, а о чемъ, тому слдуютъ пункты.

‘Сего ноября, 16 числа, 1740 года, капитанъ Петръ Михайловъ сынъ Калачевъ, который мн по родству двоюродный дядя, помянутаго числа посылалъ ко мн человка своего, Егора Акиніева, звать меня къ себ обдать.

‘Того часу меня на квартир не излучилось,— то и пошелъ въ вечеръ къ Калачеву, въ 8-мъ часу по полудни того числа. Какъ я пришелъ къ нему въ горницу, онъ, Калачевъ, увидя меня, говорилъ:

— ‘Для чего ты, плутъ, ко мн не бывалъ обдать?

‘Я ему отвщалъ: ‘Нужда была’.

‘И у него, Калачева, сидитъ московскій купецъ Василій Ивановичъ Егуповъ, который содержится подъ карауломъ въ коммерцъ-коллегіи.

— ‘Что у васъ въ полку встей?— спросилъ Калачевъ племянника.

— ‘У насъ въ полку все благополучно,— отвчалъ Кудаевъ.

— ‘Что, у васъ ли въ полку князь Никита Юрьевичъ Трубецкой да Иванъ Ивановичъ Альбрехтъ {Трубецкой и Альбрехтъ были сторонниками Бирона. О нихъ подробности будутъ дальше, въ допрос Калачева.}?

— ‘У насъ, въ полку, попрежнему’.

Разговоръ немного прекратился, молодой солдатъ Кудаевъ вынулъ изъ кармана какой-то ‘букварь’, который почему-то заинтересовалъ солдата (нельзя предположить, чтобы Кудаевъ учился по этому букварю, ибо самый доносъ, довольно грамотный, писанъ, судя по приписк въ конц, Кудаевымъ ‘своею рукою’), и показалъ его Калачеву со словами:

— Дядюшка, изволь почитать: букварь очень хорошъ.

Калачевъ взялъ букварь, повертлъ его въ рукахъ, перелистовалъ и передалъ посмотрть купцу Егупову.

Тотъ тоже посмотрлъ, почиталъ и отдалъ букварь Кудаеву.

Голова Калачева, видимо, была занята какою-то мыслью, о чемъ онъ хотлъ поговорить со своими гостями.

Мысль эта была: всеобщее негодованіе русскихъ на ту борьбу иностранныхъ партій и разныхъ авантюристовъ около русскаго престола, на множество истязуемыхъ въ Тайной канцеляріи людей только за то, что партія, къ которой они принадлежали, проиграла и попалась въ руки или боле сильнымъ, или боле хитрымъ.

На эту тему и заговорилъ Калачевъ, обратясь къ племяннику.

— А что, въ Тайную канцелярію никого новыхъ не послали?

— Не знаю, не слыхалъ,— отвтилъ Кудаевъ.

— Не мудрено туда попасть нынче… Вонъ Ханыковъ {Ханыковъ, офицеръ, быль арестованъ Бирономъ по доносу конной гвардіи корнета Лукьяна Камышина за разговоры, что войско не желаегъ Бирона имть регентомъ.} и прочіе сидли же въ Тайной канцеляріи за карауломъ!.. А вдь онъ былъ не за Елисавету Петровну, а за регентство!.. И своихъ сажаютъ!

Кудаевъ (если врить тексту его доноса) отвтилъ политично:

— Вс мы можемъ вдать, ‘и сердце повствуетъ’, что государыня цесаревна въ согласіи съ любезнйшею матерью его императорскаго величества великою княгинею Анною всея Россіи и съ отцемъ его, герцогомъ, ‘а также и со всми ихъ генералитетами’.

Егуповъ сказалъ на это Кудаеву:

— Гд теб, молокососу этакому, вдать это?..

— Пропала наша Россія!— заговорилъ снова Калачевъ,— чего ради государыня цесаревна насъ всхъ не развяжетъ?.. Вс объ этомъ ‘хрептятъ’, что она россійскій престолъ не приняла!..

— Это ужъ, дядюшка, такъ Богъ сдлалъ,— политиканствовалъ молокососъ-племянникъ,— Псаломникъ говоритъ: ‘Предлъ положилъ ему, его же не прейти’… У многихъ сомнительства много на этотъ предметъ,— однако все Божья воля такъ сдлала…

— Божья воля!.. Какая тутъ Божья воля?.. Не знаю вотъ я, какъ бы мн увидть государыню цесаревну!.. Я бы ей обо всемъ донесъ, какъ печалуется объ ней народъ, да не знаю, какъ?.. Ты, Васька,— обратился Калачевъ къ племяннику,— не знаешь ли какъ, чтобъ дойти?..

— Не знаю, дядюшка.

— Постой! да у сестры твоей Степаниды знакомая есть придворная у цесаревны барынька,— вспомнилъ Калачевъ,— знаешь ты ее?..

— Знаю ее одное, а мужа ея не знаю… Она креститъ у сестры моей дтей.

— Ну, вотъ! ну, вотъ и хорошо!— вставилъ Егуповъ,— ты бы пошелъ съ нимъ къ этой барыньк, да добился бы какъ нибудь до государыни цесаревны…

‘То я, нижайшій,— какъ выражается Кудаевъ въ донос,— вижу, что дло очень худо приходитъ,— и лестно имъ говорю:

— ‘Изволь, я доведу до оной придворной женщины, Палагеи Васильевны… А мужъ ея пвчій государыни цесаревны…

‘А у меня въ сердц не то!’ — пишетъ въ донос Кудаевъ.

Калачевъ обрадовался этой возможности достигнуть лицезрнія цесаревны и говорить съ нею и началъ распространяться о томъ, что онъ ей скажетъ при свиданіи.

— Я стану говорить государын цесаревн: что вы это изволите длать?.. Чего ради россійскій престолъ не приняли?.. Вся наша Россія разорилась, что со стороны владютъ!.. Прикажи, государыня, мн, врному рабу твоему, идти въ сенатъ и говорить: ‘Какъ такъ наслдство сдлано? чего ради государыня цесаревна отставлена отъ наслдства? чья она дочь?’… Ежсели, скажу, прикажете,— сейчасъ и побгу въ сенатъ и буду эти рчи говорить!.. А то мы не знаемъ и сами, отколь пришли, что владютъ нашимъ государствомъ?..

Тутъ въ донос Кудаева заключается довольно мудреная литературная фигура: пиша доносъ на имя трехмсячнаго младенца-императора, онъ долженъ былъ вс разговоры о немъ въ третьемъ лиц пересказывать, яко бы лично ему, и говорить о немъ во второмъ лиц. У Кудаева это выходитъ довольно курьезно:

‘И чья де она дочь, вашего императорскаго величества любовнйшая матерь, великая княгиня Анна? и чего де ради публично не сдлали, что де крещенъ или нтъ ваше императорское величество,— о томъ мы неизвстны! Такъ де надо длать, чтобъ всякой видлъ: принести надо въ церковь соборную Петра и Павла и окрестить,— такъ бы всякой вдалъ!.. А длаютъ и Богъ знаетъ, какъ!…

‘И я, нижайшій вашъ рабъ врный и присяжный,— пишетъ затмъ Кудаевъ,— не помню, что уже и говорилъ мой злой языкъ, и вельми испужался… То они, богомерзкіе злоди, увидли, что я испужался’.

— Что ты трусишь?— приступилъ къ Кудаеву дядя,— я такъ сдлаю, что намъ ничего не будетъ. Ежели государыня согласится со мною и пошлетъ меня въ сенатъ,— такъ наше дло вывезло, а коли не согласится и не пошлетъ, такъ и не выдастъ же она насъ своими руками!.. И будемъ про это знать только мы трое: ты, да Егуповъ, да я!.. А ежели цесаревна выдастъ насъ руками,— я скажу ея высочеству: ‘мы будемъ видться съ тобою на второмъ пришествіи,— тамъ насъ Всевышній разсудитъ, что ты врныхъ рабовъ своихъ врагамъ на пагубу отдаешь!’…

Неожиданно очутившись дйствующимъ лицомъ такой ршительной конспираціи, молодой солдатъ окончательно струсилъ и хотлъ вразумить своего старагь дядю такимъ, по его мннію, сильнымъ и неопровержимымъ доводомъ:

— Что жъ, дядюшка! Ужели мы умнй другихъ? Весь генералитетъ собранъ былъ разсуждать объ этомъ дл: кому быть наслдникомъ въ Россіи?.. Весь генералитетъ такъ присудилъ!..

Купецъ Егуповъ, человкъ, видно, тоже горячій и притомъ не стсняющійся въ выраженіяхъ, напалъ на струсившаго Кудаева.

— Генералитетъ! генералитетъ!.. Что ты, молокососъ, знаешь объ этомъ?.. Кто у насъ изъ генералитета добрыхъ-то?.. Вс обвязались воровствомъ! Вс воры!.. Имъ то пуще и любо, что стороннимъ наслдство вручено!— какъ хотятъ, такъ и длаютъ!.. А насъ, челобитчиковъ, всхъ изогнали! интересы многіе похищаютъ!.. Вотъ я теперь! За что я подъ карауломъ въ коммерцъ-коллегіи сижу?.. Украли слишкомъ пятьсотъ тысячъ рублевъ, а какъ мы донесли, такъ насъ и не допускаютъ!..

— Истинно,— поддакнулъ Калачевъ,— вс они воры по привилегіи!.. Такъ и въ исторіяхъ пишутъ!..

— Да вотъ я какую исторію слышалъ,— сталъ разсказывать Егуповъ:— жилъ-былъ нкоторый царь, и много царю тому надокучали его подданные челобитными о правосудіи: жаловались, что весь генералитетъ неправо судитъ… И скучно стало оному царю отъ челобитчиковъ! Не знаетъ, какъ быть, чтобъ правосудіе узнать!.. И пришелъ къ нему нкоторый человкъ, такъ, но изъ богатыхъ, вотъ какъ онъ же (Егуповъ указалъ на Кудаева), и говоритъ царю:

‘Прикажи, государь, мн отдать всхъ!— я по правд судить буду, а за мной и вс также право судить будутъ!’…

— Ну, царь подписалъ и далъ ему указъ, чтобы всхъ судить. Только подаютъ ему гольцы, бдные люди, челобитную на царскаго шурина. Тотъ веллъ этого шурина къ себ притащить и отскъ ему голову!.. Тогда весь народъ и устрашился, что царскому шурину даже не спустили. Стали судьи говорить: ‘надо намъ, братцы, по правд судить!’… И стало въ томъ государств правосудіе…

Выслушавъ разсказъ о правосудномъ цар, Калачевъ свелъ разговоръ на другія политическія темы.

— И слышалъ, что наслдникъ въ Швеціи — племянникъ государыни цесаревны, Голштинскій герцогъ.

— Въ Швеціи король Фридрихъ разв умеръ?— спросилъ Кудаевъ.

— Умеръ,— отвчалъ Егуповъ.

— Тутъ ожидай бды!— продолжалъ Калачевъ,— небось, къ нему много будетъ отъ насъ ‘утеглецовъ’ (отъ слова: ‘утечь’, то-есть, бглецовъ), противъ него кто будетъ драться?..

Дальше Калачевъ началъ говорить такое, что Кудаевъ эти разговоры характеризуетъ въ своемъ донос слдующими словами:

‘Калачевъ многія богомерзкія слова говорилъ, уже я, нижайшій, не помню,— во мн вс уды (члены) затряслись!’…

Посл этихъ разговоровъ, вс трое сли ужинать, а посл ужина Кудаевъ сталъ собираться домой на свою квартиру. Прощаясь, дядя спросилъ его:

— Такъ ты завтра ко мн придешь? Приходи поутру,— мы съ тобой и подемъ, куда говорили…

Кудаевъ отвтилъ:

— Буду поутру, ежели меня на работу не пошлютъ, а то въ половин дня…

— Ну, побгай, плутъ,— отпустилъ его дядя,— да моей всти никому не сказывай!..

Племянникъ исчезъ, а дядя-Калачевъ съ купцомъ Егуповымъ мирно улеглись спать, мечтая о завтрашнемъ дн, ожидая отъ этого дня великихъ и богатыхъ милостей не только лично себ, но и всей Россіи, ‘хрептящей’ отъ иноземнаго владычества и отказа кровной русской царевны занять ‘свое наслдіе’ — престолъ Россійской имперіи, престолъ ея родного отца.

Совсмъ не такъ спокойна была смятенная душа ‘молокососа’, солдата Кудаева: онъ шелъ домой, какъ въ туман… Онъ былъ свидтелемъ ‘заговора’ противъ царствующихъ лицъ, его самого привлекали быть участникомъ въ ‘переворот’! И заманчиво это, и опасно очень! Можно и въ гору пойти, можно и на дыб очутиться!.. Натура у Преображенскаго солдата, должно быть, была не изъ геройскихъ: онъ струсилъ и предпочелъ неврное будущее врному настоящему и для этого не пожаллъ даже своего стараго петровскаго вояку-патріота дядю Калачова.

Домой онъ пришелъ съ твердою ршимостью ‘донести’ обо всемъ слышанномъ отъ дяди и по этой причин не могъ заснуть всю ночь. ‘Письменно ли, думалось ему, донести, или словами?’… И съ этими тревожными мыслями онъ дождался поздняго разсвта, всталъ и получилъ порученіе: идти къ маіору Воейкову съ ‘рапортомъ’ о состояніи роты.

Маіора Воейкова онъ не засталъ, а доложилъ рапортъ брату маіора, прапорщику Александру Воейкову, и тутъ начинаются іудинскія скитанія Кудаева.

Онъ не знаетъ, куда сунуться съ своимъ доносомъ.

Думалъ посл рапорта донести прапорщику и попросить, чтобы его арестовали, но почему-то побоялся и отъ прапорщика пошелъ къ Зимнему дворцу, чтобы донести прямо тмъ, противъ кого злоумышляли. Но и тутъ его объяли страхи и сомннія, и, между прочимъ, здсь онъ побоялся, чтобы не узналъ объ этомъ дядя его, Калачевъ.

Пошатавшись около Зимняго дворца, Кудаевъ ршилъ, наконецъ, пойти прямо къ начальнику Тайной канцеляріи, генералу Андрею Ивановичу Ушакову,— тутъ ужъ наврное будетъ безъ помхи и къ длу ближе!..

Но несчастному солдату и тутъ не посчастливилось: Андрея Ивановича Ушакова онъ не засталъ дома, а другимъ никому донести не ршился и снова остался съ тяготившею его душу тайной, не зная, куда еще идти…

Это было на другой день посл разговора съ Калачевымъ и Егуповымъ, 17-го ноября.

Проскитался такъ по Петербургу Кудаевъ до самыхъ вечеренъ и, наконецъ, ршился возвратиться въ свою роту.

Тамъ онъ отыскалъ сержанта и дневальнаго ефрейтора и сказалъ имъ:

— Извольте меня взять подъ караулъ и сейчасъ же донести генералу Ушакову, что имю я большую важность, дло, касающееся до персоны его императорскаго величества и его превысокой фамиліи.

Кудаева тотчасъ же арестовали и донесли въ Тайную канцелярію, а онъ попросилъ бумаги, перо и чернилъ и началъ писать свой довольно пространный и отчасти беллетристическій доносъ, который и подписалъ на другой день 18-го ноября.

Характерны заключительныя строки доноса:

‘И по семъ вашему императорскому величеству и вашимъ любезнйшимъ родителямъ и всей вашего императорскаго величества фамиліи врный рабъ и присяжный, повинную всю приношу, что я съ помянутымъ Калачевымъ, что говорилъ прежде сихъ чиселъ одинъ на одинъ.

‘Онъ говорилъ: ‘что, Васька! горе длается въ Россіи нашей!’. То я ему отвтствовалъ: ‘Ужъ такъ воля Божія пришла’. И больше не упомню, что писать, а ежели и припамятую, то по присяжной должности готовъ и говорить и умереть въ томъ. Вашего императорскаго величества нижайшій рабъ’… и т. д.

Вроятно, Андрей Ивановичъ Ушаковъ получилъ Кудаева уже съ доносомъ, или доносъ былъ дописанъ въ Тайной канцеляріи, и мы не можемъ сказать, былъ ли онъ представленъ по назначенію, то-есть Анн Леопольдовн. Скоре можно предполагать, что генералъ Ушаковъ не представлялъ его по назначенію, а распорядился арестовать Калачева и Егупова и допросить, чтобы потомъ донести обо всемъ экстрактомъ.

Того же 18-го ноября капитанъ Калачевъ былъ допрошенъ и въ допрос показалъ:

‘Служилъ онъ съ 1702 года, былъ сперва въ кадетахъ, а потомъ въ разныхъ пхотныхъ полкахъ и по заслугамъ въ Азовскомъ пхотномъ полку пожалованъ капитаномъ. Бывалъ при арміи во многихъ походахъ и баталіяхъ, также былъ за моремъ, въ Голландіи, и въ 1731 году изъ Азовскаго полка отъ службы отставленъ и живетъ теперь въ Петербург по своимъ дламъ’.

Какъ видимъ, Калачевъ былъ старый петровскій вояка, прошедшій всю суровую школу царя-преобразователя, участникъ многихъ славныхъ длъ Петрова царствованія, преданный, какъ и вс ‘птенцы гнзда Петрова’, до обожанія памяти великаго императора, не много только послужившій посл смерти Петра. Ему не могли нравиться порядки, водворившіеся посл Петра, а событія послднихъ лтъ и окончательно должны были заставить ‘болть душою’ и съ надеждой, подобно многимъ русскимъ, обращать взоры и желанія на Елисавету Петровну, какъ опору русскихъ стремленій. Дале Калачевъ показывалъ:

‘Въ ныншнемъ 1740 году, въ октябр и ноябр, у присяги (на врность оанну Антоновичу и регенту Бирону, а потомъ, по арестованіи Бирона, Анн Леопольдовн, какъ правительниц) былъ и у присяжныхъ листовъ подписался’.

Затимъ стали спрашивать по пунктамъ доноса.

’16-го ноября онъ племянника обдать звалъ и объ Альбрехт и княз Трубецкомъ для того спрашивалъ, что хотлъ знать: нтъ ли имъ по длу регента (то-есть, посл арестованія Бирона) какой отмны или отставки, потому что Кудаевъ прежде разсказывалъ ему, что бывшій регентъ, герцогъ Биронъ, къ Альбрехту маіору былъ добръ, а Трубецкой билъ тростью и но щекамъ поручика Аргамакова’.

Здсь надо объяснить взаимныя отношенія упоминаемыхъ въ отвт Калачева лицъ.

Генералъ-фельдмаршалъ, генералъ-прокуроръ, князь Никита Юрьевичъ Трубецкой, былъ сторонникомъ Бирона и, когда дворянство и военное сословіе хотло было посл смерти Анны оанновны воспротивиться назначенію Бирона регентомъ,— Трубецкой вмст съ Бестужевымъ, Черкасскимъ и другими энергично ратовали за Бирона всми средствами. Поручикъ Аргамаковъ былъ арестованъ за противодйствіе регенту, а маіору Альбрехту Бирономъ и Бестужевымъ былъ порученъ секретный надзоръ за фельдмаршаломъ Минихомъ и цесаревной Елисаветой Петровной, съ правомъ даже схватить Миниха, если онъ будетъ ходить переодтый. Калачевъ весьма основательно сомнвался въ благополучіи этихъ лицъ посл сверженія и ареста ихъ главнаго покровителя, Бирона.

На щекотливые вопроси о главномъ: о его предерзостныхъ словахъ, Калачевъ отвчаетъ съ большимъ достоинствомъ и только кое-гд слегка извертывается, и желаетъ подсолить Кудаеву.

Слова: ‘пропала де наша Россія! чего ради цесаревна престолъ не приняла?’ и прочее говорилъ въ такой сил:

Напредь сего, какъ о регентств было объявленіе, Кудаевъ ему сказывалъ, что весь Преображенскій полкъ желалъ быть наслдницею государын цесаревн, и что ихъ шестнадцатая рота вся того же желала, а Кудаевъ готовъ былъ на смерть подписаться. Къ тому же Кудаевъ разсказывалъ дяд, что въ дом цесаревны живетъ кума его сестры Степаниды, жены Преображенскаго гобоиста Петра Калмыкова, и какъ имя этой кумы онъ не сказалъ, а хотлъ сходить къ этой кум и узнать, что думаетъ и говоритъ цесаревна.

— Ну, а вотъ Кудаевъ пишетъ, что ты просилъ его сводить тебя къ цесаревн,— спросили Калачева,— просилъ ты?

— Просилъ…

— А въ какой сил хотлъ говорить ты съ цесаревной о хожденіи въ сенатъ и о прочемъ?

— Говорилъ безъ всякаго злого умысла, но токмо отъ одного своего сожалнія, вспомня славныя дла государя императора Петра Великаго, и потому мнніемъ своимъ разсуждалъ, отъ своего легкомыслія, что по линіи надлежитъ быть законною наслдницею ея высочеству государын цесаревн…

Это ‘легкомысліе’ было вынуждено уже у Калачева страхомъ застнка и пытки. Дальше онъ длаетъ еще уступку правящей партіи.

— А по ея высочеств,— продолжалъ Калачевъ,— разумлъ я быть законною же наслдницею государын правительниц великой княгин Анн Леопольдовн всероссійской, а при ея императорскомъ высочеств быть государю императору оанну Антоновичу.

— Такъ. А говорилъ ты, что не знаешь, откуда владютъ государствомъ, и чья она дочь, наша правительница?

— Не говорилъ, понеже чувствительно знаю, что ея высочестно правительница есть дщерь благоврной царевны Екатерины оанновны.

— А насчетъ крещенія императора говорилъ?

— Говорилъ не со злого какого умысла, а чтобы народу не было сумнительства.

Калачевъ дале подтвердилъ, что Егуповъ разсказывалъ исторію о правосудномъ цар, а насчетъ наслдства принца Голштинскаго онъ ‘дйствительно съ простоты’ говорилъ, что тутъ надо ждать бды и прочее такъ, какъ показалъ Кудаевъ, ‘и въ томъ онъ, Калачевъ, приноситъ вину свою’.

Попавшійся врасплохъ старый петровскій вояка не отпирается ни отъ чего, не проситъ снисхожденія, а приноситъ во всемъ вину, то-есть признаетъ вину за собой и отдаетъ себя въ распоряженіе властей.

За Калачевымъ былъ допрошенъ Василій Егуповъ, этотъ купецъ дополнилъ кое-что изъ происходившаго разговора, сначала, однако, попытался было выгородить Калачева, сказывая постороннія рчи въ ихъ разговор.

О себ Егуповъ показалъ.

‘Онъ москвитинъ, купецкій человкъ, третьей гильдіи тяглецъ и жилъ въ Москв своимъ дворомъ.

‘Въ 1739 году въ март онъ ухалъ въ Петербургъ безъ паспорта отъ ратуши для ходатайства по прошенію поручика и прапорщика Алекся и Ивана Панкратьевыхъ о выдач имъ изъ кабинета его величества жалованья 2.880 рублей, заслуженнаго ихъ отцомъ лейбъ-гвардіи маіоромъ Панкратьемъ Глбовымъ, и съ тхъ поръ живетъ въ Петербург’.

Егуповъ, видно, былъ неважный ходатай по дламъ или слишкомъ энергично добивался своего въ присутственныхъ мстахъ, ибо въ іюл того же года самъ былъ посаженъ подъ караулъ въ коммерцъ-коллегіи за неплатежъ недоимокъ по порук въ винныхъ откупахъ.

16-го ноября онъ попросился изъ-подъ караула у вахмистра Андрея Баженова, и онъ его отпустилъ помолиться въ Петропавловскій соборъ. Посл обдни, Егуповъ нашелъ по знакомству къ Калачеву, жившему на Петербургскомъ острову (сторон), въ приход церкви Матвя-Апостола, и по просьб его остался у него обдать. Передъ вечеромъ пришелъ Кудаевъ.

Про разговоры Егуповъ показалъ:

Калачевъ общался говорить съ цесаревной о своихъ длахъ: хотлъ донести ея высочеству о своей обид, что полковникъ Григорій Ивановъ сынъ Орловъ (отецъ знаменитыхъ Орловыхъ) отнялъ у него, Калачева, деревни напрасно…

— А о наслдств престола говорилъ?

— Говорилъ,— сознался Егуповъ, а затмъ повторилъ все точь въ точь, какъ въ донос Кудаева, и дополнилъ:

— Я ему говорю: хорошо, какъ тебя допустятъ до нея, а какъ того не сдлается,— такъ куда ты годишься?.. Знатно у ея высочества саможеланія о томъ не было!.. И говорилъ я это Калачеву для того,— вывертывался Егуповъ,— чтобы онъ боле о томъ разсужденія не имлъ.

— Имъ бы только ея величество свою волю объявила,— отвтилъ Калачевъ,— чтобы весь народъ былъ свдомъ, понеже со мною многіе офицеры говорили объ этомъ… А кто имянно и которыхъ полковъ, Калачевъ не сказалъ.

— Ну, а про генералитетъ, что вс воры, говорилъ ты?

— Я разсказывалъ только такой случай: москвитинъ, купецкій человкъ, Дмитрій Желзовъ съ товарищи доносили государын императриц Анн оанновн на московскихъ отдаточныхъ питей компанейщиковъ, въ похищеніи ими отъ питейнаго сбора прибыльныхъ денегъ до 600.000 рублей. По этому доносу именнымъ ея величества указомъ велно наслдовать дло въ сенат,— только, не знамо для чего, дло это въ сенат застряло и до сихъ поръ не окончено. Исторію о цар, что простого человка надо всми поставилъ, разсказывалъ, а посл ухода Кудаева остался у Калачева ночевать и на другой день воротился въ коммерцъ-коллегію.

Эгимъ закончились первые допросы конспираторовъ.

Несмотря на серьезную важность дла, въ дйствіяхъ Тайной канцеляріи видна какая-то вялость и отсутствіе энергіи въ розыскахъ. Разспрашиваютъ изъ пятаго въ десятое, многое пропускаютъ мимо ушей, не докапываются до самой сути, какъ мы видимъ это въ другихъ, гораздо мене важныхъ длахъ. Что было этому причиной? То ли, что Ушаковъ зналъ и жаллъ Калачева, или неопредленное и шаткое положеніе самого Ушакова въ этихъ переворотахъ, или, наконецъ, тайное сочувствіе генерала замысламъ Калачева и всей русской партіи?..

Съ дломъ, видимо, не торопились… Не ждали ли перемны событій?..

Ушаковъ представилъ правительниц выписку изъ дла, и только 22-го декабря 1740 года въ Тайной канцеляріи генералъ Ушаковъ объявилъ указъ:

‘Вселюбезнйшая его императорскаго величества матерь, ея императорское высочество государыня правительница, великая княгиня всея Россіи, слушавъ выписку о дл Кудаева, Калачева и Егупова, именемъ его императорскаго воличества соизволила указать: онаго Калачева, который со оными Кудаевымъ и Егуповымъ, презря присягу свою, имя противные разговоры и замыслы,— привесть въ застнокъ и разспросить съ пристрастіемъ накрпко: кто съ нимъ въ томъ другіе сообщники имются? и кому онъ еще о томъ разглашалъ? и съ какого противнаго умыслу чинить то дерзнулъ?’.

Послдній вопросъ былъ совершенно излишенъ, ибо ‘противный замыселъ’ былъ весь, какъ на ладони,— но такъ требовала канцелярская грамматика и логика Тайной канцеляріи.

Вроятно, ради наступающихъ праздниковъ Рождества Христова и новаго года, допросъ съ пристрастіемъ былъ отложенъ до января будущаго года.

Пришлось старому капитану встртить и провести праздникъ въ казематахъ Тайной канцелярія, въ тревожномъ ожиданіи пытки, о которой, вроятно, ему уже сообщали тайкомъ канцеляристы за нсколько копеекъ.

Но вотъ прошли и праздники, важнаго заговорщика не торопятся вести въ застнокъ, добрались до него только къ 19-му января 1741 г.

Калачевъ очутился въ застнк, у дыбы съ заплечными мастерами, видя вс орудія пытки.

Туда же привели и доносчика Кудаева, явился и самъ Андрей Ивановичъ, и начался ‘допросъ съ пристрастіемъ’, но безъ настоящей пытки и битья кнутомъ.

‘Пристрастіе’, вроятно, заключалось въ угрозахъ пыткою, примрномъ раздваніи, вкладываніи рукъ въ хомутъ дыбы, какъ бы для того, чтобы вздернуть на виску, и тому подобныхъ устрашеніяхъ.

На этомъ допрос съ пристрастіемъ Калачевъ утвердился въ первомъ своемъ показаніи и ничего новаго не добавилъ.

‘Противные разговоры и замыслы съ Кудаевымъ и Егуповылъ имлъ онъ безъ всякаго къ тому противнаго умысла (‘замыслы безъ умысла!’… Таковъ канцелярскій стиль Тайной канцеляріи!), но отъ самой своей простоты’.

И въ тхъ противныхъ разговорахъ и замыслахъ съ нимъ сообщниковъ не имлось, никому онъ о томъ не разглашалъ и никакого къ тому противнаго умыслу не имлъ, и въ томъ онъ утверждается подъ лишеніемъ живота своего.

Не смотря на такое явное запирательство, Калачева оставили и сочли дло оконченнымъ.

Черезъ мсяцъ безъ малаго, 11-го февраля, Андрей Ивановичъ Ушаковъ доложилъ правительниц экстрактъ изо всего дла, и на немъ Анна Леопольдовна положила собственную революцію:

‘Послать въ ссылку въ Камчатку. Анна’.

Касательно Калачева резолюція осталась въ сил, но Егупова ршили уже въ Тайной канцеляріи сослать въ другіе сибирскіе города, и именно въ Кузнецкъ (Томской губерніи).

Отставной капитанъ Калачевъ и купецъ Егуповъ похали арестантами въ далекую Сибирь…

Доносчикъ, трусливый конспираторъ, солдатъ Василій Кудаевъ, за свой ‘правый доносъ’ долженъ былъ получить награду и получилъ ее: его велно записать въ томъ же Преображенскомъ полку въ капралы, но онъ не удовлетворился этимъ, а, сославъ своего стараго и, повидимому, любившаго его дядю въ Камчатку, началъ уже клянчить на бдность малость деньжонокъ, что, по представленію Ушакова правительниц, и было исполнено, дано ему ‘на бдность’ 60 рублевъ!.. Сумма не велика, да не крупна и самая личность доносчика…

Тутъ бы нашей исторіи и конецъ,— совершись она въ другое, боле устойчивое время. Но люди веселились на вулкан, готовомъ къ изверженію: шла горячая, подземная, скрытная работа единомышленниковъ Калачева,— и вдругъ, для всхъ неожиданно, въ ночь съ 24-го на 26-е ноября 1741 года совершился тотъ желанный всми русскими переворотъ.

26-е ноября 1741 года увидло россійскою самодержицею дочь Петра Великаго Елисавету Петровну,— и персонажи нашего повствованія были возстановлены въ своихъ правахъ.

Черезъ 9 дней по восшествіи своемъ на престолъ, Елисавета Петровна уже дала указъ въ Тайную канцелярію, на имя А. И. Ушакова, воротить Калачева и Егупова изъ ссылки…

Но поправить сдланное оказалось не такъ скоро возможно, какъ оно было сдлано. Пока шла переписка съ далекою Сибирью и Камчаткою, да отыскивали ссыльныхъ, часто сосланныхъ даже безъ именъ, прошло слишкомъ два года, и Калачевъ съ Егуповымъ воротились въ Петербургъ изъ ссылки только въ 1743 году…

Калачеву 21-го апрля 1743 года, въ день прізда изъ ссылки, была возвращена въ Тайной канцеляріи шпага съ серебрянымъ эфесомъ, отобранная у него при арест въ 1740 году.

О Егупов мы не имемъ свдній со времени возвращенія его изъ ссылки до 1766 года.

Въ этомъ году онъ, ссылаясь на то, что во время ссылки онъ потерялъ все свое состояніе и впалъ въ бдность, просилъ объ опредленіи его въ Москв присяжнымъ маклеромъ.

По представленію Тайной канцеляріи сенатъ опредлилъ Егупова на эту должность…

Къ сожалнію, списокъ съ подлиннаго дла не даетъ намъ ни малйшаго свднія о томъ, какъ поступлено было, посл перемны декорацій, съ трусливымъ конспираторомъ, доносчикомъ Кудаевымъ?… Удержалъ ли онъ свое повышеніе въ чин, или былъ пониженъ?

VIII.
Разговоръ рейтаровъ ‘о царскихъ интересахъ’.
(1743—1744 гг.).

Разговаривали рейтары самымъ мирнымъ образомъ, ни у одного изъ нихъ не было никакихъ антиправительственныхъ мыслей и въ помин. Дло происходило далеко отъ Петербурга, въ Риг, въ команд генералъ-адъютанта Василья едоровича Салтыкова.

Въ дом, гд жилъ генералъ Салтыковъ, 31-го октября 1743 года, стояли на караул нсколько рейтаровъ конной гвардіи, человкъ пять или шесть.

Отъ нечего длать завели товарищи между собою разговоръ о предмет, у всхъ бывшемъ на ум, именно: о долговременномъ пребываніи въ Риг, въ команд Салтыкова. Вс рейтары соскучились по Петербург.

Разговоръ начали рейтары Яковъ Малышевъ и Иванъ Бартеневъ.

— Долго ли это мы здсь промаемся, ребята?..

— И когда это намъ смну пришлютъ?

— Смну намъ пришлютъ вмст съ его высокопревосходительствомъ, генераломъ Салтыковымъ.

Тутъ вступилъ въ разговоръ рейтаръ Иванъ Мартьяновъ.

— Какъ можно его высокопревосходительству смну сдлать?.. У генерала Салтыкова на рукахъ много ‘государева интересу’…

— Что-жъ, что много ‘интересу’?— вставилъ свое вское замчаніе четвертый рейтаръ, Адріанъ Осоргинъ.— Для чего ради ‘интересу’ смны не прислать?.. Какъ пришлютъ генералу смну, и его высокопревосходительство отдастъ все съ роспискою тому, кто останется на его мст въ Риг… А не то — по прізд сочтутъ ‘царскій интересъ’, а врне, что и совсмъ считать не будутъ, потому какъ всемилостивйшая государыня очень добра и милостива…

— Хорошо, что государыня милостива, однако какъ же и не считать ‘государева интересу’?…

— А очень просто бываетъ!— возразилъ Осоргинъ,— блаженныя памяти покойный государь, первый императоръ Петръ Алексевичъ, ужъ на что былъ скупъ, иногда ‘изъ копейки давливался’, а тоже иныхъ считывалъ, а иныхъ и не считывалъ…

Что-то къ этимъ рчамъ прибавилъ еще рейтаръ Кирило Карташовъ, и такъ бы этому разговору и кончиться безъ всякихъ послдствій…

Однако нтъ. Какими-то путями обнаружился рейтарскій разговоръ о ‘царскомъ интерес’, ему придали важное значеніе. Осоргина и Карташова арестовали, посадили въ арестантскую, допрашивали и вмст съ допросными пунктами переслали къ фельдмаршалу принцу Гессенъ-Гомбургскому, а фельдмаршалъ препроводилъ арестантовъ вмст со всмъ дломъ въ Тайную канцелярію, къ Андрею Ивановичу Ушакову.

31-го января 1744 года ‘были получены’ въ Тайной канцеляріи Осоргинъ и Карташовъ.

Долго имъ пришлось ждать допроса и ршенія своего дла: они просидли въ Тайной канцеляріи цлый годъ, пока не собрались ихъ допросить вновь и разсудитъ все дло.

На допрос Осоргинъ, какъ водится, сказалъ, что вс его рчи произошли ‘съ простоты и отъ глупости’, и никакого умыслу онъ въ этомъ не имлъ. ‘И о томъ, кто-бъ въ интересахъ его величества былъ не считанъ, онъ никого не знаетъ, а при томъ о его величеств онъ боле не говорилъ и ни отъ кого никакихъ рчей не слыхалъ’.

Въ служб Осоргинъ состоитъ съ 1718 года, отъ роду ему 65 лтъ, родомъ изъ шляхетства.

Что говорилъ и какія показанія давалъ привезенный вмст съ Осоргинымъ Карташовъ, по выписк изъ дла не видно, точно такъ же, какъ нтъ и приговора о немъ.

Осоргинъ былъ приговоренъ 22-го января 1745 года: ‘За объявленныя продерзостныя слова подлежалъ бы онъ жесточайшему наказанію, но понеже Осоргинъ содержанъ былъ не малое время, а именно: годъ и два мсяца (подъ арестомъ), и, какъ изъ разспросовъ значится, что оное чинилъ съ простоты и отъ глупости своей,— того ради отъ онаго наказанія свободить и вмсто того учинить ему, Осоргину, наказаніе — бить плетьми, дабы, смотря на то, другіе отъ такихъ продерзостей имли воздержаніе. Однако же оное предоставить въ высочайшее ея императорскаго величества соизволеніе и милосердіе.

Императрица повелла написать Осоргина въ другой полкъ солдатомъ.

IX.
Послдователь Талицкаго.
(1748—1755 гг.).

Дло книгописца Григорія Талицкаго въ 1701 году, потомъ дло капитана Василія Левина въ 1722 году, буесловившихъ о пришедшемъ въ міръ антихрист въ образ царя Петра, открыли намъ интересныя и важныя подробности умственнаго броженія въ народ, возбужденнаго періодомъ крутыхъ реформъ. Спокойное и опредленное, установившееся вками, міросозерцаніе народное впервые было взбудоражено Никоновымъ исправленіемъ церковныхъ книгъ.

Извстно, какую бурю подняло оно, послуживъ причиною религіознаго раскола, нравственно раздливъ весь русскій народъ почти на дв половины.

Уже тогда люди съ мистическимъ складомъ ума, воспитаннаго на апокрифахъ, старавшіеся объяснить себ загадки Апокалипсиса, видя ‘трудъ и утсненіе’, кровавую борьбу изъ-за вры и преобладаніе одного человка, вспомнили о кончин міра и пришествіи антихриста и стали примнять пророчества и намеки Апокалипсиса къ своему времени, называя Никона антихристомъ, находя въ его имени ‘число зврино’ 666.

Съ тхъ поръ эти толки не унимались, а когда Петръ проявилъ свою несокрушимую волю въ жестокой ломк укоренившихся обычаевъ,— тогда наименованіе антихриста перешло къ нему, и его время стали называть ‘послдними временами’ міра. Какъ при Никон, такъ и при Петр, догадливыя головы находили полное сходство указаній Апокалипсиса и пророчествъ о кончин міра съ современными имъ событіями и ловко ихъ толковали на свой ладь, увлекая своими бреднями темный народъ.

И ‘число зврино’ 666 находилось въ имени и титулахъ Петра Великаго, и ‘исчисленіе лтъ’ до конца міра, основанное на Апокалипсис и пророкахъ, указывало на эпоху Петра, какъ на приближеніе страшнаго суда.

Смятеніе было страшное и глубоко проникало въ народныя массы. Эти слухи и толки выработали, наконецъ, энергичную личность, въ которой они выразились съ рзкостью и полнотою, такъ сказать, олицетворялись. Это былъ книгописецъ, то-есть занимавшійся перепискою книгъ, Григорій Талицкій, изувръ и фанатикъ, дошедшій до сознанія, что пришли ‘послднія времена’, и написавшій по этому поводу дв тетрадки: ‘Врата’ и ‘Исчисленіе лтъ отъ созданія міра до скончанія’, гд доказывалось неопровержимо для тогдашнихъ простецовъ, что Петръ Великій, какъ осьмой царь, есть антихристъ. Насколько убжденія Талицкаго не были исключительны, а принадлежали масс людей, и въ немъ только сконцентрировались и приняли черезъ него литературную форму,— доказывается огромнымъ успхомъ его тетрадокъ, которыя онъ самъ переписывалъ и распространялъ. Единомышленниками его были не только простые люди, но и многіе священники и монахи, и даже тамбовскій епископъ Игнатій, который плакалъ, слушая чтеніе тетрадокъ Талицкаго, и подарилъ ему за это пять рублевъ, деньги большія по тому времени!.. {О длахъ Талицкаго и Левина см. ‘Раскольничьи дла XVIII вка’ — Г. Есипова, т. I, Спб., 1891 г.}. Наконецъ Талицкій ршилъ напечатать свои сочиненія для боле успшнаго ихъ распространенія, купилъ доски, ‘назнаменовалъ’ на нихъ слова и отдалъ ‘рзчику’ то-есть первобытному граверу, распопу Гришк.

Доски были вырзаны, но печатать не удалось, на Талицкаго донесъ придворный пвчій, дьякъ едоръ Казанецъ, и онъ очутился въ Преображенскомъ приказ.

Въ 1701 году, Талицкій былъ казненъ посл множества пытокъ, съ нимъ пострадало много народу, а тамбовскаго епископа Игнатія разстригли и сослали колодникомъ Ивашкой въ Соловецкій монастырь, въ Головленкову тюрьму.

Дло Талицкаго раскрыло большую опасность для правительства, крывшуюся въ народномъ недовольств, подстрекаемомъ нелпыми толками о послднихъ временахъ и антихрист. Петръ ршилъ не замалчивать этотъ щекотливый вопросъ и противъ толковъ и нелпыхъ тетрадокъ, циркулировавшихъ въ народ, выступить съ проповдью и обличеніемъ авторитетнаго въ глазахъ народной массы духовнаго лица. Такимъ лицомъ былъ Стефанъ Яворскій, обличившій Талицкаго {По инымъ свдніямъ (напримръ, въ ‘Возраженіи на камень вры’, ркп. П. В.), вовремя спора Яворскаго съ Талицкимъ, митрополитъ былъ окончательно побжденъ еретикомъ, и только личное вмшательство Петра прекратило споръ. См. Пекарскій: ‘Наука и литература при Петр Великомъ’, т. II.}, и ему поручили составить книгу, гд бы вс эти толки были опровергнуты на основаніи священнаго писанія, вразумительно и ясно дня самыхъ придирчивыхъ и начитанныхъ оппонентовъ.

Въ 1703 году, было напечатано сочиненіе Яворскаго: ‘Знаменія пришествія антихриста и кончины вка, отъ писаній божественныхъ явленна’. Въ этой книг Яворскій, видимо, возражаетъ на тетрадки Талицкаго о ‘счисленіи лтъ’, не сохранившіяся при дл, и разсматриваетъ вопросъ объ антихрист всесторонне: и о происхожденіи его, и о числ лтъ его царствія (полчетверга годовъ), и объ имени его (при чемъ насчитываетъ одиннадцать греческихъ предполагаемыхъ именъ антихриста, соотвтствующихъ числу 666).

Книга Яворскаго написана со всею богословскою ученостью, какою обладалъ мстоблюститель патріаршаго престола, но самая запутанность предмета часто заставляла рязанскаго владыку прибгать въ натянутымъ объясненіямъ, а въ иныхъ мстахъ, совсмъ темныхъ, заканчивать рчь словами: ‘Но что о семъ много глаголати?’ ‘Не терпитъ тайна испытанія…’.

Однако зло укоренилось слишкомъ глубоко для того, чтобы сочиненіе Яворскаго могло разсять ложные толки, они продолжали жить и распространяться въ народ, тмъ боле, что дальнйшая дятельность Петра на пути реформъ не могла помирить съ нимъ приверженцевъ старины, а еще боле ихъ озлобляла. Имя Талицкаго, человка, по многимъ свдніямъ, умнаго и сильнаго волею, окружилось ореоломъ мученичества, ему сочувствовалъ царевичъ Алексй Петровичъ, о немъ вспомнила черезъ пятьдесятъ лтъ императрица Елисавета Петровна и потребовала его дло изъ Тайной канцеляріи къ себ на разсмотрніе, но оно оказалось уже неполнымъ.

Лучшимъ доказательствомъ живучести идей о кончин міра и антихрист явился черезъ двадцать лтъ посл Талицкаго процессъ капитана Василія Левина, въ иночеств старца Варлаама. Это былъ невропатъ, подверженный припадкамъ эпилепсіи, съ мистическимъ наклономъ мыслей, противъ воли отданный отцомъ-помщикомъ въ военную службу, гд онъ и дослужился съ 1701 по 1711 годъ до капитана гренадерскаго полка.

Въ 1719 году, онъ вышелъ по болзни въ отставку и въ 1722 г. постригся въ монахи въ Предтеченскомъ, около Пензы, монастыр. Пунктомъ помшательства Левина были ‘послднія времена’, антихристъ, котораго онъ видлъ въ лиц Петра Великаго, антихристовы печати и прочее, о чемъ онъ много разговаривалъ съ людьми всякаго званія: офицерами, монахами, попами, и въ большинств случаевъ находилъ сочувствующихъ, но не смлыхъ, людей. Онъ видлся и былъ ласково принятъ даже Отефаномъ Яворскимъ, котораго и запуталъ въ свое дло, желая подвергнуть его мученіямъ и тмъ доставить ему царствіе небесное. Дло Левина обнаружило и такой поразительный фактъ, что домашній ‘крестовый’ попъ князя Меньшикова, Никифоръ Лебедка, считалъ Петра антихристомъ, сознался въ этомъ и былъ казненъ.

Въ монастыр Левинъ нашелъ себ единомышленника въ своемъ духовномъ наставник старц он и, распаля воображеніе разговорами съ нимъ, 17-го марта 1722 года, пошелъ на базарную площадь въ Пенз въ торговый день, влзъ на крышу одной изъ лавочекъ и, поднявъ клобукъ на палк, началъ громко проповдывать народу о пришествіи антихриста въ лиц Петра, антихристовыхъ клеймахъ, неповиновеніи царю и такъ дале.

Народъ сильно смутился и разбжался, но въ числ слушателей нашелся посадскій человкъ едоръ Каменщиковъ, который въ тотъ же день донесъ на Левина въ пензенскую земскую контору, и ихъ обоихъ, заковавши, отправили въ Тайную канцелярію, а Предтеченскій монастырь арестовали весь и приставили къ нему караулъ.

И тутъ, какъ въ дл Талицкаго, оказалось замшано много людей, и даже самъ Стефанъ Яворскій былъ допрашиваемъ на дому и ставленъ на очную ставку съ Левинымъ.

Можетъ быть, эта тревога сильно подйствовала на престарлаго владыку, ибо онъ черезъ четыре съ небольшимъ мсяца посл этого допроса и ставки умеръ въ ноябр 1722 года.

Левинъ, посл страшныхъ истязаній, былъ казненъ въ Москв, на Болот, 16-го іюля 1722 года, ему отрубили голову и въ банк со спиртомъ отправили ее въ Пензу, гд казнили еще четверыхъ — двухъ поповъ и двухъ монаховъ, и головы всхъ пятерыхъ выставили на каменномъ столбу съ надписью о преступленіяхъ, совершенныхъ ими. Посл этого, 7-го августа, въ Москв, казнили еще крестоваго попа Меньшикова, Лебедку, а едору Каменщикову за правый доносъ была дана награда въ триста рублевъ и право торговать въ Россіи безданно-безпошлинно по его смерть, въ чемъ и выданъ былъ ему листъ. Предтеченскій монастырь, гд былъ постриженъ Левинъ, велно было разобрать до основанія, а церковную утварь и оставшуюся братію перевесть въ сосдній Спасо-Преображенскій монастырь.

Таковы два дла о проповдникахъ антихрмста и пришествія кончины міра, предшествовавшія тому, третьему, которое мы сейчасъ передадимъ читателямъ по неизданной выписк изъ подлиннаго дла, выписк, къ сожалнію, чрезвычайно краткой.

Это третье дло возникло черезъ пятьдесятъ лтъ посл Талицкаго и черезъ тридцать посл Левина и доказываетъ, какъ живучи бываютъ мистическія нелпости, усвоенныя народною массой.

Оно иметъ свой, отличный отъ первыхъ двухъ длъ, характеръ. Въ первомъ дйствовалъ убжденный и ‘книжный’ человкъ, самъ сильно дйствовавшій на умы другихъ, споръ съ которымъ былъ едва подъ силу самому Стефану Яворскому, во второмъ — эпилептикъ и невропатъ, питавшій свои сумасбродныя мысли сочувствіемъ другихъ, не имвшій ни силъ, ни способностей распространять свои мысли и дошедшій наконецъ до болзненнаго припадка ярости, за который поплатился жизнью.

Дйствующее лицо нашего дла — раскольникъ, дворцовый крестьянинъ Макаръ Алексевъ, въ 1748 году попалъ въ Тайную розыскныхъ длъ канцелярію ‘за разныя виднія, объясненія Апокалипсиса, изъ которыхъ явствовало, что Петръ Великій былъ антихристъ, другія бредни’.

Посл пытокъ и допросовъ, на которыхъ упорный раскольникъ не отрекся отъ своихъ словъ, ссылался, вроятно, на тетради Талицкаго и на нихъ утверждался, его въ 1750 году, бивъ кнутомъ и вырзавъ ноздри, сослали колодникомъ въ Крестный монастырь.

Здсь надо сдлать сопоставленіе фактовъ, которое дастъ намъ весьма вроятную мысль, что не это ли самое дло Макара Алексева и было причиною того, что императрица Елисавета Петровна потребовала къ себ на разсмотрніе изъ Тайной канцеляріи дло Талицкаго? И наказаніе Алексева, и требованіе дла относятся къ одному 1750 году. Вроятно, дло Макара Алексева было въ свое время громкимъ дломъ, если императрица поинтересовалась источникомъ этихъ сумасбродныхъ ученій объ антихрист.

Во времена до-Елисаветинскія, Макара Алексева просто казнили бы смертію, но извстно, что при Елисавет не производилось смертныхъ казней, и потому сумасбродъ былъ заточенъ въ монастырь.

Въ Крестномъ монастыр Макаръ Алексевъ не унялся отъ своихъ бредней и продолжалъ проповдывать объ антихрист колодникамъ. Это было уже какое-то озлобленное повтореніе мятежныхъ рчей, не основанное на писаніи, а направленное просто къ тому, чтобы досадить наказавшимъ его людямъ, отвести свою злую душу, сорвать накипвшее зло.

— Петръ Первый былъ антихристъ!— проповдывалъ Макаръ Алексевъ колодникамъ,— былъ, да прошелъ, а теперь императрица Елисавета Петровна антихристова дочь, а когда воцарится Петръ едоровичъ, то онъ будетъ второй антихристъ, и царство его недолго будетъ!..

За такія пророчества Макара Алексева, по доносу колодниковъ, въ 1766 году снова привезли въ Тайную канцелярію и поставили къ допросу.

Упорный изувръ и тутъ не сдался, не отрекся отъ своихъ словъ и повторилъ все, сказавъ, что считаетъ все это за истину и въ томъ готовъ пострадать и даже внецъ мученическій воспріять…

Изъ состраданія къ старости Макара Алексева его не пытали на этотъ разъ, а ршили, наказавъ снова кнутомъ, сослать въ Соловецкій монастырь, въ тюрьму, неисходно, съ такимъ распоряженіемъ: если означенный колодникъ Алексевъ будетъ еще буесловить и говорить непристойныя рчи, то класть ему въ ротъ кляпъ…

X.
Полицейское усердіе не по разуму.
(1778 г.).

Настоящее дло весьма удачно заканчиваетъ весь рядъ описанныхъ нами ране казусовъ о ‘непристойныхъ словахъ’.

Оно возникло въ царствованіе Екатерины II, уже по уничтоженіи Тайной канцеляріи и ‘слова и дла’ {Послдовательный обзоръ узаконеній, уничтожавшихъ пытки и прежній розыскной процессъ, см. ‘Историческій Встникъ’, 1881 г., NoNo 3—4, ‘Старинныя дла объ оскорбленіи величества’.}.

Въ высшихъ судебныхъ сферахъ повяло совсмъ новымъ, гуманнымъ духомъ: пытки примнялись только въ крайнихъ и важныхъ случаяхъ.

Но что жило вками,— не могло сразу исчезнуть изъ народнаго сознанія, суды и должностныя лица въ отдаленныхъ провинціяхъ не могли быть на высот гуманныхъ воззрній высшихъ правительственныхъ лицъ: они были воспитаны совсмъ въ другихъ условіяхъ, для нихъ старый разыскной процессъ все еще былъ врнйшимъ средствомъ добиться истины, и пытки еще употреблялись, хотя и не явно, а подъ секретомъ. Точно также и разговоры о высочайшихъ особахъ, хотя бы и самые невинные, въ глазахъ должностныхъ лицъ, привыкшихъ ихъ считать преступленіемъ ‘по первымъ двумъ пунктамъ’ (какъ неукоснительно бывало прежде), часто бывали поводомъ къ возбужденію преслдованія противъ упоминавшихъ такъ или ипаче царствующую особу.

Смотрть легко, съ новой точки зрнія, преподанной свыше, на такіе разговоры иные еще не могли: слишкомъ сильна была прежняя привычка, а новыя воззрнія еще не были усвоены.

Все нами сказанное въ этихъ строкахъ отлично подтверждается нижеслдующимъ дломъ, возникшимъ въ Малороссіи, въ Трубчевскомъ узд, ‘въ Малороссійской буд Суземки’, какъ сказано въ списк изъ дла, въ январ 1778 года.

Молодой парень Гузеевъ, неизвстно при какихъ обстоятельствахъ, началъ разсказывать:

— Его высочество, великій князь Александръ Павловичъ, родился ‘со звздою и съ крестомъ’ и въ рукахъ имлъ два колоска житныхъ…

Больше ничего не записано въ дл о рчахъ Гузеева, а эти слова, какъ читатель видитъ, носятъ на себ яркій отпечатокъ эпическаго языка и міровоззрнія народа, коль скоро дло касается до царской особы.

Мнніе, что персоны царскаго дома родятся всегда съ особыми необыкновенными примтами на тл, во свидтельство ихъ высшаго происхожденія, чтобы они не могли смшаться съ людьми обыкновенными (а, смшавшись, могли бы быть легко отличены),— было широко распространено среди простого народа, еще и теперь о нкоторыхъ предметахъ мыслящаго на эпическій складъ.

Даже Пугачевъ, когда еще въ самомъ начал своей самозванческой карьеры вербовалъ себ первыхъ слугъ на уральскихъ хуторахъ и уметахъ, то показывалъ на тл какіе-то знаки своего царскаго происхожденія.

Словомъ, въ рчахъ Гузеева не было ни единаго намека на непочтеніе къ царствующему дому, а напротивъ — даже признаніе за нимъ всхъ миическихъ отличій, знаменующихъ и высокое происхожденіе, и счастливую будущность (два колоска житныхъ въ рукахъ).

Но не такъ взглянуло на этотъ разговоръ ближайшее мстное начальство въ лиц полицейскаго смотрителя прапорщика Тиманова. Оно усмотрло въ этихъ словахъ преступленіе противъ чести монаршей и тотчасъ же донесло о ‘неприличныхъ словахъ’ Гузеева Трубчевской воеводской канцеляріи.

Воеводская канцелярія, по старой памяти, безъ дальнихъ разсужденій, поторопилась арестовать не только говорившаго, но и все его семейство: отца, брата и сестру.

Посл допроса въ воеводской канцеляріи, гд открылась непричастность къ разговору Гузеева его родныхъ,— ихъ отпустили, и обо всемъ происшедшемъ донесли губернатору Свистунову. Свистуновъ не почелъ себя въ прав самому разсудить это дло, а сообщилъ допросные пункты генералъ-губернатору ‘Смоленскаго намстничества и Блгородской губерніи’, генералъ-аншефу князю Николаю Васильевичу Рпнину. Этотъ вельможа взглянулъ на представленное ему дло совсмъ иначе. То, что было преступленіемъ для полицейскаго, воеводской канцеляріи и губернатора Свистунова,— въ глазахъ Рпнина потеряло всякій криминальный оттнокъ.

6 апрля 1778 г. Рпнинъ послалъ въ Петербургъ князю А. А. Вяземскому, генералъ-прокурору, выписку изъ дла Гузеева и приложилъ къ ней слдующее письмо, интересное въ томъ отношеніи, что ярко показываетъ намъ и гуманность воззрній Рпнина, и новыя вянія въ судебномъ дл.

‘Милостивый государь мой,
‘князь Александръ Алексевичъ!

‘Здсь имю честь приложить на благоусмотрніе вашего сіятельства полученныя мною вчера {Значитъ, прошло цлыхъ три мсяца отъ арестованія Гузеева до того, когда его дло дошло до Рпнина, все это время Гузеевъ сидлъ подъ арестомъ.} бумаги, заключающія такой вздоръ, который и читать скучно, и стыдно за самихъ тхъ, кои оный писали.

‘Я изъ того боле не вижу, какъ только, что мужикъ Гузеевъ вралъ, и самъ не зная что, а прапорщикъ Тимановъ, или по такой же простот почтя оное важностью и испугавшись, что о томъ долгое время молчалъ,— наконецъ сдлалъ доносъ: или, можетъ быть, хотлъ къ тому простяку привязку сдлать, думая что нибудь съ него сорвать…

‘И по симъ обстоятельствамъ, мн кажется, слдуетъ дать повелніе, чтобъ сіе дло совсмъ оставлено было, а только Тиманову вымыть голову за то, что онъ о такомъ вздорномъ врань вступилъ въ донесеніе и хотлъ бдному мужику въ спокойной его жизни нанесть безпокойство и невинное притсненіе’…

Какъ недалеко, по числу протекшихъ лтъ, то время, когда всякая такого рода вина была виновата,— и какою уже гуманностью ветъ отъ этого письма!…

Генералъ-прокуроръ, князь А. А. Вяземскій, вполн согласился съ Рпнинымъ и на доклад, представленномъ императриц Екатерин II, вслдъ за изложеніемъ существа дла, далъ и свое заключеніе, гд мысли Рпнина дополнилъ своими и вмст съ тмъ захотлъ дать хорошій урокъ захолустнымъ кляузникамъ, хорошо зная нравы и обычаи тогдашнихъ присутственныхъ мстъ.

‘А изъ сего,— писалъ Вяземскій въ заключеніе доклада императриц,— заключить съ врностію можно, что Тимановъ въ сей доносъ вступилъ отнюдь не по должности званія своего, а, какъ выше сказано, изъ мщенія, или для другого какого либо пристрастія,— за что оный Тимановъ достоинъ осужденія, чего ради онаго Тиманова, какъ человка, не имющаго въ длахъ прямого понятія и склоннаго къ ябед и мщенію, въ страхъ другимъ, отъ ныншней его должности отршить и впредь къ дламъ не опредлять.

‘Трубчевской воеводской канцеляріи дать примтить, что она, видя изъ доноса Тиманова, что оный отнюдь не заслуживаетъ уваженія,— не только, однако, человка, на кого доносъ былъ, взяла подъ караулъ, но и весь домъ, то-есть и женщинъ, на коихъ ни на кого извта не было, позабрала подъ караулъ и производила допросы, а симъ самымъ навела показаннымъ людямъ неповинное огорченіе.

‘Чего ради впредь оной канцеляріи въ забираніи людей подъ стражу поступать съ такою осторожностью, дабы отнюдь безвинно никто не могъ почувствовать ни малйшаго озлобленія, ибо оной канцеляріи, по полученіи такого, можно сказать, пустого доноса, надлежало: не забирая показанныхъ людей подъ караулъ, по крайней мр представить и резолюціи ожидать отъ губернатора, почему бы оные вс люди и могли быть отъ такого огорченія избавлены’…

На доклад императрица написала: ‘быть по сему’.

Этотъ послдній документъ столь краснорчивъ самъ по себ, какъ фактъ, какъ выраженіе стремленій правительства въ царствованіе Екатерины Великой, что мы воздержимся отъ всякихъ комментаріевъ и заключимъ этимъ документомъ рядъ темныхъ и прискорбныхъ длъ прошлаго времени.

А. В. Арсеньевъ.

‘Историческій Встникъ’, NoNo 7—8, 1897

‘НЕПРИСТОЙНЫЯ РЧИ’.(Изъ длъ Преображенскаго приказа и Тайной канцеляріи, XVIII вка).

Читайте также:

‘НЕПРИСТОЙНЫЯ РЧИ’.
(Изъ длъ Преображенскаго приказа и Тайной канцеляріи, XVIII вка).