НЕПОЧАТЫЙ УГОЛЪ.
НЕПОЧАТЫЙ УГОЛЪ.
(СЦЕНЫ, ОЧЕРКИ, РАЗСКАЗЫ).
Акулина Евпина.
Акулина Евпина.
Знакомецъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 45, 1885
Непочатый угол, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1885
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ первые же дни но прізд моемъ въ городъ —ъ ко мн стали заявляться крестьяне съ различными просьбами, или обидами, какъ выражались они. Каждый изъ просителей, войдя въ переднюю комнату занятой мною квартиры и но обыкновенію помолившись въ передній уголъ на икону, обращался ко мн съ вопросомъ: ‘не ты ли, батюшка, мировымто у насъ будешь?’ или ‘гд бы мн тутъ мироваго-то повидать, съ обидой бы покучиться?’ Получивъ утвердительный отвтъ, что я и есть искомый ими мировой, проситель молча направлялся правой рукой за пазуху своей шубы, гд хранилась въ четверо сложенная просьба, или, вынувъ изъ-за пазухи шубы неизмнный клтчатый платокъ, принимался кряхтя развязывать его своими плохо сгибавшимися пальцами. Иногда мн долго доводилось созерцать пріемы развязыванія платка, въ ковромъ хранилась просьба и выслушивать возгласы: ‘ишь какъ захлеснулся… узелъ-то, а?..’ ‘ахъ ты едри тебя въ петельку!..’
Какъ ни было ничтожно по содержанію большинство подаваемыхъ мн прошеній объ обидахъ, вытекавшихъ, большею частію, изъ неурядицы общественной и семейной жизни крестьянъ и грубаго произвола, лежавшаго въ основ той и другой, во, все-таки, эти мелочныя обиды, т разсказы, какіе доводилось выслушивать мн при этомъ объ общественныхъ или семейныхъ отношеніяхъ, тяжелымъ гнетомъ давившихъ и отравлявшихъ жизнь отдльныхъ личностей, давали мн возможность съ первыхъ же дней оріентироваться въ этой чуждой для меня жизни и вникать въ мелочныя условія ея, какія при другомъ моемъ положеніи неминуемо ускользнули бы отъ моего вниманія. Предо мною ежедневно появлялись своеобразно-типичныя личности, происходили оригинальныя сцены. Не мене оригинальны были и подаваемыя мн просьбы. Для характеристики ихъ достаточно указать, что одна изъ нихъ начиналась фразою: ‘бывъ въ питейномъ заведеніи ради собственнаго душегубнаго увеселенія…’, другая гласила: ‘промаявшись десять лтъ въ законномъ сожительств, безвредно для своего ума съ супругою Афросиньей…’ Я одна изъ просьбъ даже повствовала о томъ, какъ нкая двственница Елизавета покушалась отмыкать непочатое мсто у юноши Созонта. Подобныя просьбы, въ кото рыхъ иногда выражалось совсмъ не то, на что жаловался проситель, доказывали ту вредную и грубую эксплоатацію темнаго доврчиваго люда различными проходимцами изъ ссыльныхъ, создавшими для себя промыселъ изъ адвокатуры, не имя не только никакой юридической подготовки, но даже плохо зная грамоту. На какія уловки пускаются подобные адвокаты, завлекая въ свои сти крестьянъ и подстрекая ихъ къ тяжбамъ, мы увидимъ изъ разсказа: ‘Деревенскій адвокатъ’.
Въ одинъ изъ первыхъ же дней ко мн пришла женщина лтъ двадцати пяти, шести на видъ, высокаго роста съ замчательно симпатичнымъ выраженіемъ исхудалаго, блднаго лица. Въ большихъ срыхъ глазахъ ея, оттненныхъ длинными рсницами и темными, густыми бровями, проглядывало много затаеннаго въ душ горя и страданія. Достаточно было взглянуть на нее, чтобъ безъ всякихъ разспросовъ понять, какъ много выстрадала она. Она робко вошла въ дверь, остановилась у порога и вмсто отвта на вопросъ мой: ‘что скажешь, голубушка?’ — повалилась мн въ ноги.
— Разлучи меня, батюшка, съ мужемъ!— полушопотомъ, заглушаемымъ рыданьями, произнесла она, поднимаясь на ноги: — загубили мой вкъ… свту нтъ въ моихъ глазанькахъ… весь-то слезьми онъ выплаканъ!— говорила она, отирая слезы съ глазъ и щекъ концомъ красной шали, какою была окутана ея голова.
— Ты крестьянка?— спросилъ я, такъ какъ въ первое время ко мн много обращалось съ различными просьбами мщанъ, не подвдомственныхъ мн.
— Крестьянка… Акулиной… зовутъ-то… по мужу то Евпина буду,— пояснила она.
— Что жъ теб не совтно живется съ мужемъ?— спросилъ я.
— Злоди… злоди они мн…
— Кто-же это они… Ты на мужа жалуешься… или еще на кого?…
— На мужа!… да вся семейка его только пагубы моей ищетъ: и свекровь, и золовки, вс заодно… А лютй батюшки свекра и человка не знаю, родимый… Ровно они и не люди, ровно они и въ семью-то взяли меня на то, чтобъ бить да тиранить… Я ужъ и въ острог-то сидла, батюшка, никакъ годъ шесть мсяцевъ время-то высидла. Въ острог-то будто только и вздохнула отъ этой жизни!…
— За что же ты въ острог сидла?… прервалъ я,
— Мужа топоромъ рубила, на покос рубила при всемъ народ… думала, што въ каторгу сошлютъ. Ну, не привелъ Богъ… Осудили меня судьи-то только на высидку въ острог на шесть мсяцевъ… отдохъ, вишь, муженекъ-то, на него и пагубы-то нту…
— Давно ты замужемъ?
— Восьмой годокъ идетъ, какъ муку-то эту несу…
— Есть дти?…
— Немошный… онъ мужъ-то мой… ужъ какимъ тутъ дтямъ быть… не въ ум онъ… межеумокъ будто… говорить ли это почнетъ… слушать, слушать рчь-то его, ничего-то въ толкъ во возьмешь… только оплевывается… слюнями вмсто словъ-то брызжетъ. Ину пору и смхъ, и горе беретъ, глядя на него: пойдетъ это сно скотин дать, все его въ стороны мечетъ… норовитъ это въ одно мсто ступать-то, а его мотнетъ въ другое… не владетъ што языкомъ, што ногами… уродомъ, вишь, выдался, а драться такъ куды лютъ… троимъ мужикамъ въ пору сладить съ нимъ.
— Зачмъ же ты выходила за него замужъ… если видла, что онъ уродъ?..
— Ншто у насъ по хрестьянству-то спрашиваютъ, батюшко, хоть аль не хоть, за кого замужъ идти?.. Я вотъ до внца-то и не видала, каковъ онъ есть… изъ себя!.. Дло же мое сиротское было, въ дому-то у родителя росла я хуже, чмъ бы въ чужихъ людяхъ, и своя бы ровно, родная тятеньки дочь была, да всмъ-то была постыла! Отъ уродимой-то матери я осталась по семому году малолточкомъ. Тятенька-то въ ту пору, какъ померла она, въ строку жилъ, въ работникахъ, въ дому-то баунька всмъ правила… кабы значитъ матушки моей мать… Подъ ея-то глазомъ съ годокъ время я только и просвту видла, только всей моей и красной жизни было посл упокойной-то матушки,— утирая набжавшія на глаза слезы, говорила она.— Ну… только, сказать теб, и году не прошло, какъ баунька-то болть это немочью стала… Сердце у ней схватывало… инд почернетъ въ лиц, какъ уголь, да такъ и покатится по полу, только и слова слышно бывало: о-охъ да о-охъ… смерточка подошла!.. Ну, какъ стала эта бабонька-то перемогаться… въ дому-то хозяйства и некому было вести… Видя бду-то экую, родитель-то мой, покойная головушка, и задумалъ жениться. А на ту нору, сказать теб, объявилась въ сел пашемъ вдова, молодуха, и съ достаткомъ будто, сказывали люди. Мужъ-то ея въ волостныхъ ходилъ, въ хозяйственныхъ {До введенія у государственныхъ крестьянъ въ Сибири общаго положенія члены волостнаго правленія назывались: одинъ полицейскій засдатель, другой хозяйственный, на руки послдняго сдавались для храненія вс суммы, сдаваемыя крестьянскими обществами въ подати и повинности.}, жили-то они богато, да, вишь, должно, нахозяйствовалъ онъ не въ мру, што ль — описали это у нихъ и домъ, и скотину, вс достатки. Говорили добрые люди, что и деньги были у нихъ, да деньги-то будто притаили они. Съ горя, што ли, мужъ-то ея запилъ да такъ въ непотребномъ вид энтомъ и душеньку Богу отдалъ. Молодица-то, вдовуха-то его, кабы, стало быть, мачиха-то моя, и трехъ мсяцевъ не выждала посл смерти мужа-то, свнчалась съ родителемъ моимъ. Наперво это она изъ строку его изъ работниковъ-то на свои деньги выкупила, скотины накупила, все хозяйство въ дому-то оправила. При покойной-то матушк тятенька-то чрезъ великую силу бывало десятину распахивалъ, а тутъ она и работника съ году наняла и съ разу на семи десятинахъ почесть хлба насяла. Въ домъ-то она съ собою двухъ малолтковъ привела, одному еще и году въ т поры не было. Бауньку-то мою на первыхъ же дняхъ изъ дому выжила. Такъ старуха-то, при немочи своей, и пошла по міру, въ чужихъ людяхъ и душу Богу отдала… Ужъ какое житье мн настало… посуди… день и ночь нянчилась съ дтками ея… Заплачетъ бывало дитё, а я въ отвт… за все про все въ отвт была… отъ колотковъ да ругани просвту, родимый, не видала — и ступила-то не такъ, и шагнула-то не атакъ… иной и клички-то отъ нея мн не было, какъ ‘пучеглазый выкидышъ’. Кусокъ-то кинетъ, што собак, бывало, да и тмъ трижды выкоритъ!.. Я и дровъ наноси бывало… и рубахи выстирай… да на рк выполощи… Ину пору зимой, батюшка… стужа лютая… слезы-то въ глазахъ стынутъ… руки-то закоченютъ… у проруби, што пальцовъ-то согнуть не могу… ребячье дло-то… малыя были силы-то… а чего не такъ сдлать… придешь… дома-то вмсто сугрву бить тебя учнутъ… Пошлетъ бывало воды съ рки наносить, такъ вришь Господу — подъ коромысломъ-то съ ведрами падаю, слышу, какъ это кости-то въ плечахъ хрустятъ. Принесу воды-то, горькими обливаючись, изъ силъ это выбившись… а ей хошь бы што!.. Сосди-то што ись говаривали ей: ‘какъ теб не грхъ, Митревна, дитё-то на этой работ убивать! Вдь малыя исшо силы у него… ей ли ведрами воду на коромысл таскать… коли баб-то иной только въ пору донести ихъ’! Такъ она бывало и съ сусдями-то содомъ подниметъ. ‘Не дворянка, говоритъ, хлбъ-то даромъ сть… небо-ось… не треснетъ подъ коромысломъ-то’! А въ домъ-то придетъ да бить учнетъ меня… бить на злу голову, што сосдямъ будто на худое житье плачусь… Бабонька-то придетъ это крадучись ину пору… обхватитъ мою голову да такъ и замретъ надо мной… такъ и взвоетъ, словно по покойниц… Посбираетъ это по міру кусочковъ-то… такъ ужъ сладкаго куска-то… ни за што ни състъ бывало… а все придетъ да мн скормитъ…— утирая слезы и всхлипнувъ при послднихъ словахъ, закончила она…— Ну, у тятеньки-то, покойнаго головушки, можетъ, и болло сердце-то, глядя на житье мое, да безсловесный онъ былъ… Голосу-то супротивъ мачихи не было у него… извстно хошь и до кого доведись… изъ ея рукъ глядлъ… Немало и онъ отъ нея горя-то видлъ… Учнетъ это бывало корить-то его, што и изъ строку то его выкупила, што кабы не она, такъ вкъ бы ему по чужимъ людямъ съ бичикомъ ходить, што на ея деньги только онъ и жизнь-то увидлъ, и сладкій-то кусокъ стъ… Слушать онъ, слушать бывало… возьметъ шапку да и со двора поскорй. До того у нея, батюшка, не тмъ будь помянута теперь, зло-то на меня кипло, што не было мн горше той муки мученской, когды примялась она гниды {Простонародное названіе грегорины.} въ голов у меня искать. Лучше бы ужъ, думаю, теперь захлеснула она меня въ т поры сразу… не терпла бы я горя горькаго, ни на кого бы теперь не плакалась! Гребнемъ-то это голову чесать заведенья у насъ нтъ, все бол ножомъ гнидъ-то выводятъ, такъ, вришь ли, бывало въ волдыри голову-то черепомъ ножа исколотитъ, кожу-то на голов расковыряетъ ножомъ, што кровь бывало сочится, а волосы-то такъ и выдергиваетъ, такъ и щиплетъ по одному… О-охъ Господи… и за што… только, подумать теперь, я примала эти муки…въ чемъ кому провинна была… Росла-то безъ радости, да и выросла-то, свту не видла. Не разъ это, какъ въ возростъ-то стала входить… такъ думала… поршить себя… или петлю надть… или въ воду кинуться. Ну, молода была… съ молоду-то ровно и солнышко ярче свтитъ да гретъ… проплачусь… проплачусь… бывало… да и подумаю… што, можетъ, и мн исшо… красные денечки выглянутъ, и я исшо за сиротскія слезы свтъ увижу, поживу, какъ добрые люди живутъ,— вздохнувъ заключила она, снова утирая концомъ шали набжавшія на глаза слезы…
— А живы у тебя отецъ и мачиха?
— Померли, давно ужъ померли, не тмъ будь помянуты. Тятенку-то того же году, какъ замужъ меня выдали, копь зашибъ, а она-то, мачиха-то, отъ живота извелась, животомъ все мучилась, схватило это ее, што не успли и исповдать, такъ безъ покаянья и душу Богу отдала! Были за меня руки-то кабы по она,— снова начала она посл минутнаго молчанія:— сколько путныхъ людей сватало меня. Работница я была, не хвалясь скажу. Все хозяйство въ дому-То на моихъ рукахъ было. Бывало въ лтнюю пору въ неб-то свтъ чуть забрезжетъ, а я ужъ на ногахъ, и коровъ напою и подою, и лошадей приберу и птицу, а десятины бывало жать въ страду, такъ и мужики со мной не схватывались, огневой звали! Сусди-то бывало дивовали, глядя на меня, все допытывали: ‘когда ты, Акулина, спишь?’ а Акулина отъ зари до зари на ногахъ бывало мотается, не зная устали, молода была, вынослива! Ну, такъ, вишь, женихи-то все не по ндраву мачих были, бдные… ‘Радла, вишь, обо мн’,— не безъ ироніи замтила она:— съ достаткомъ выискали муженька мн, семья-то, вишь, богатая, польстились, што головъ до двадцати лошадей насчитываютъ, ямщину гоняютъ и одинъ сынъ у отца. Калымъ {У крестьянъ …го округа существуетъ обычай платить калымъ на невстъ, заимствованный, по всей вроятности, у татаръ. При сватовств, смотря по средствамъ семьи жениха и невсты, опредляется и размръ калыма отъ 10-ти и до 300 и боле руб. Калымъ долженъ быть уплоченъ сполна до внчанія, и половина его отдается тотчасъ по окончаніи сватовства. На этотъ калымъ невст готовятъ все приданое и покрываются вс свадебные расходы со стороны семьи невсты. Благодаря этому обычаю, свадьба всегда дорого обходится крестьянину. Уплата калыма семьею жениха особенно тяжело отражается на новобрачныхъ, которые обязаны отработать семь понесенные ею свадебные расходы. Въ случа, если новобрачные, не вынеся этого гнета, пожелаютъ отдлиться отъ семьи, то они обязываются внести ту сумму въ семью, какая была уплочена въ калымъ.} это сто рублевъ съ одного слова за меня отдали. Суженаго-то мн и не показали, да коли бъ и увидала его, то што бы пути-то было, двичій умъ-то былъ, несмышленый, да и воли-то не было! Ину пору думаю теперь — будь бы онъ и того хуже, пошла бы, лишь бы отъ неволи ослобониться, хошь денекъ бы пожить, не утирая слезъ кулакомъ. Ну, и вышла, свнчали насъ! Не возьму грха на душу, говорить напрасно не стану. Перво-то время ровно и ладно жилось-то мн. Надо и то сказать, што всю почесть работу въ дому на меня свалили. И по время и день-то донской на ногахъ промаешься, да и ночь-то не вздохнешь, особливо зимою, какъ ямщики бывало съ обозами пойдутъ. Сутки по двое такъ и ходишь, не смыкая глазъ, ну, да робить-то по привыкать мн было. Ино время ужъ и изъ силъ выбьюсь, молчу. Ну, а тутъ и пошелъ грхъ. Сначала это золовушки стали пасть развать на меня. Служи, вишь, имъ замсто прислуги, покорствовала… лишь бы отъ грха отойдти. Ну, а какъ старшую золовушку выдали замужъ, взяли мужа-то въ домъ, мн ужъ совсмъ житья не стало. Всякій это въ дом-то норовилъ набольшимъ быть. Изо всякой-то малости бывало въ дом грхъ да содомъ. Золовка-то мужа ревновать ко мн стала, я у рака-то моего стали на меня наускивать. Кабы умто у него былъ, онъ и взялъ бы въ разумъ, изъ-за чего сыръ-Боръ горитъ, ну, а съ дурака чего взять, ему чего не скажи, все ладно. Чего бы въ дом бывало ни стряслось, во всемъ я причиной стала. Погляди-ко, батюшка… не погнушайся моей простоты,— произнесла она, сдернувъ шаль съ головы и показывая жиденькія косы темно-русыхъ волосъ, оплетенныхъ вокругъ головы.— Погляди-ко, такія ли косы-то были у меня. Бывало, это въ бан двки раздурятся, возьмутъ это — разкосматятъ мн волосы, да такъ и окутаютъ меня въ нихъ, инд тла-то не видать, не токмо что гребень, пальцы-то бывало, въ волосы не лзли, а теперь за восемь-то годковъ замужней жизни вс ихъ повыдрали, да повыдергали. Бывало свекоръ-то батюшка остервенится за што, сгребетъ это за волосы, намотаетъ косы-то, какъ канаты какіе на кулаки свои, да и пойдетъ поднимать меня да встряхивать, аль по полу изъ угла въ уголъ волочить. Бьютъ тебя, бьютъ, а ты имъ и слова не моги вымолвить. Не разъ отъ побой-то его и свекровь матушка на смертной лавк леживала. Зврь… властный мужикъ. Ни одинъ работникъ не уходилъ отъ него, чтобъ замсто разсчету онъ боковъ ему не измялъ. Младшую-то дочь свою однова совсмъ было изувчилъ, такъ и думали, что не выживетъ. Пуще всего у него, у свекра, зло-то загорло на меня, когда я, видя бду-то экую, каторжную-то жизнь свою, стала было муженька-то своего на путь наводить, уговаривать отдлиться. Такъ чего они со мной сдлали, связали это мн руки и ноги, выволокли зимою въ лтникъ {Лтняя изба, которая всегда почти устраивается безъ печи.} въ одной рубах, привязали къ кровати, оголили всю, да возжами, ременными возжами, родимый, стали стегать меня, поколь изъ ума не выбили. Бол подли я вылежала опосля того, ни стать, ни пошевелиться моченьки не было.
— Заявляла ты кому ни будь о томъ, что тебя такъ тиранили?— прервалъ я…
— Кому бы я заявила… гд за насъ заступники-то были? Посл того, какъ мужа-то рубила я… я… все разсказала начальству на слдствіи… чего дяли со мной… да чего жъ имъ, хоть бы охъ… молвили. Богаты они… и убили бы меня… все бы съ рукъ сошло… Разв мало, батюшка, нашего брата губятъ… Поживи-ко, не то исшо увидишь и услышишь. Много у меня за восемь-то годовъ вку унесли, милостивецъ,— произнесла она, качая головою.— Теперь ино время, къ погод-то изниметъ меня… такъ мста не могу найдти… Каждая-то косточка ровно поетъ во мн… Голова-то ровно котляной сдлается… ровно свинцомъ налита… не дослышать стала… уши закладываетъ. А какія мои лта… двадцати пяти годовъ исшо нтъ… допрежъ вку состарили…
— Посл этого ты и рубила свое, мужа?— спросилъ я.
— Н-тъ!.. Рубила-то я его ужъ въ долги посл этого… Въ покосъ это было… всего года два тому время… Занемоглось это мн тогды… до того, што ровно ноги-то не держали меня… Ну, я все исшо крпилась… робила… хоть ужъ черезъ великую силу да робила… день это былъ жаркій, дыхнуть ровно нечмъ было. Пообдали, прилегли вс малость передохнуть… кто куды… и я-то легла это подъ телгу, думаю сосну, авось полегчаетъ… Ноютъ это мои рученьки и ноженьки, мочи нтъ… ровно вотъ живаго мста въ тл-то нту, всю изломало… Ну, только будто и задремала я… А вс ужъ это поднялись… всякій за свое дло взялся… народу много было… наша-то вся семья работники… Слышу это ровно сквозь сонъ… тятенька-свекоръ кличетъ меня. Слышу, а подняться-то не могу, ровно вотъ камни на глаза-то мн навшаны… ровно и голова-то не моя… не могу ее поднять… Мужъ-то это подошелъ, кричитъ мн: ‘Вставай, Акулина!’ — Уйди, говорю, моченьки моей нту… хоть въ могилу кладите!— Ну, а свекоръ-то и крикни ему:— ‘Чего на нее глядишь… ты, говоритъ, за косы сгреби ее, поднимется… ишь барыня… добрые люди въ экую пору не пьютъ, не дятъ… съ работой норовятъ управиться… а она нашла время высыпаться… Натычь ей бока-то вилами… небо-ось… не издохнетъ… вскочитъ!’ — Ну, муженекъ-то это съ отцовской науки схватилъ меня за волосы, и ну, изъ-подъ телги волочить., и ну, волочить да въ бока ногами пинать… Не помню ужъ, батюшка, какъ дло было, должно, ужъ не въ своемъ же ум я была… Вырвалась ли я отъ него, самъ ли онъ меня отпустилъ… только схватила я топоръ съ телги… и ну, его крошить… руки ему изрубила… бедро-то разрубила до кости… ногу по ниже живота… до колна почесть расплеснула, можетъ, я и совсмъ бы уходила его въ то время, кабы не сбжался народъ… да не отняли его… Чего ужъ дал было, не спрашивай… Ровно въ себя-то пришла, ужъ я, когды въ волость меня привезли, да въ тюрьму заперли… Ну, и пошло судъ да длоі. Слдствіе нахало… Стала я начальству обсказывать все свое житье… А они тмъ временемъ, свекоръ-то, стали свидтелей подкупать, чтобъ показывали, што я не въ своемъ ум была… въ безпамятств будто сдлала это… Нтъ, гооворю, вышнее начальство… въ своёмъ ум я была… рубила я его за ихъ злодйства надо мной, да увчья… Не въ энтотъ разъ, такъ въ другой… все равно захлеснула бы его… иль себя ршила… потому житья ужъ мн не было… силы!.. Сдлайте… говорю, божескую милость… отправьте меня хошь въ каторгу… все легче будетъ… чмъ… въ энтакой жизни мучиться… Ужъ судьба мн такая горегорькая выпала… за чужи грхи Господь веллъ, видно, муки терпть!.. Ну, въ острогъ меня свезли… такъ вс и полагали, што въ каторгу уйду… и сама-то я думала… ужъ все едино… одинъ конецъ!.. хуже-то не будетъ, чего вытерпла…
— Врь, баринъ, аль не врь моему слову… твоя воля… Много насъ въ острог-то сидло… въ женскомъ отдлень… Вс-то энто бывало плачутся… всмъ-то неволя не мила… а у меня вотъ на сердц-то ровно андели почили… такъ это мн покойно да радостно стало, што ровно и вкъ бы тутъ изжила… Никого-то это постылыхъ округъ меня нту… Никто-то это не диканится надо мной… Раздумаюсь это бывало надъ горькой то участью своей, а слезы-то такъ и льютъ, такъ и льютъ ручьемъ… и чмъ думаю… Бога я прогнвала… за што мн съ измала сулилъ муки нести… Никому-то я мила не была, ни отъ кого-то добраго слова не слыхивала, ни одной-то ласки въ своей жизни не извдала… Не надоть было мн ни сладкаго куска, ни покою, ни отдыху.
Съ утра до ночи и съ ночи до утра робила бы я, не покладаючи рукъ, только обласкай меня, скажи мн доброе слово… За привтливое слово да за ласку положила бы жизть и душу,— говорила она, отирая крупныя слезы, катившіяся по щекамъ ея.— Сидла я такъ-то бол году… Однова это потребовали меня въ судъ… зимой это дло-то было: ршенье де… вышло… Обрадовалась я… слава т, Господи, думаю, и мн конецъ пришелъ… Привели меня, стали мн ршенье вычитывать… читали, читали… всего-то ровно въ толкъ не взяла… только… и вычитали мн… высидть шесть мсяцевъ въ острог за свою провину, а опосля того съизнова вернуть домой подъ призоръ обчества… Какъ прочитали мн… это, што съ изпова вернуть меня домой… такъ у меня и ноги подкосились… Упала я это на колни и взвыла… Милосердые судьи, говорю… явите божескую милость… ушлите меня въ каторгу, легче мн будетъ въ каторг-то, чмъ… дома, въ опостылой семь! Въ ногахъ это ползала… горькими обливаясь… Ну, нельзя… энтого,— судьи-то сказали… закону экого нтъ…
— Батюшка… вся теперь надежа на тебя!— съ глубокимъ отчаяніемъ въ голос произнесла она и повалилась мн въ ноги.— Рши меня… разлучи съ мужемъ… какое мн съ ними житье теперь… Посуди!.. Пожалй мою душу… вдь мн ужъ одинъ конецъ… или себя… ршу… или его среди… благо дня… убью… Дашь отвтъ… за меня… Богу, коли не послушаешь моего горя…— прерывающимся шопотомъ говорила она, бившись головою объ полъ…
Страшно слышать, читатель, подобный вопль, который вырываетъ изъ растерзанной души глубокое отчаяніе. Подобная повсть о безпросвтной страдальческой жизни — но единичная повсть. Нтъ того села, нтъ той деревеньки, гд бы не нашлись подобныя мученицы неразрывнаго брака, совершеннаго по чужой вол. Какъ велики должны быть страданія человка, если онъ совершаетъ преступленія единственно только для того, чтобы идти въ каторгу, и въ ней найдти исходъ изъ невыносимаго положенія, въ какое онъ поставленъ. Для подобныхъ страдальцевъ самая каторга рисуется какимъ-то эдемомъ, въ которомъ они надются найдти для себя нравственный покой и отдыхъ.
Что могъ я сдлать для облегченія участи Акулины Евпиной!.. Предписать волостнымъ и сельскимъ властямъ имть строжайшій надзоръ, чтобъ никто изъ ея семьи не смлъ ее обидть. По могла ли подобная мра облегчить душевныя страданія несчастной женщины, жизнь и здоровье которой были уже разбиты! Въ будущемъ едва ли мелькалъ ей хоть одинъ лучъ счастія, хоть одна та ласка и привтливое слово, за которыя она готова была положить свою жизнь и душу.