Неоконченные повести из русской жизни, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Валерий Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования наблюдения

М.—Л., Государственное издательство, 1929

НЕОКОНЧЕННЫЕ ПОВЕСТИ ИЗ РУССКОЙ ЖИЗНИ

Пушкин при жизни напечатал десять повестей в прозе: пять ‘Повестей Белкина’, ‘Пиковую даму’, ‘Историю села Горюхина’, ‘Кирджали’, ‘Дубровского’, ‘Капитанскую дочку’. Но одновременно с ними был им задуман и начат целый ряд других, от которых сохранились черновые наброски и планы. Не считая ‘Арапа Петра Великого’ и ‘Египетских ночей’, двух замыслов, принявших более или менее отчетливые очертания, мы знаем еще об одиннадцати повестях Пушкина, оставшихся, так сказать, в зародыше. {1) ‘Наденька’ (1819 г.), 2) ‘Участь моя решена’ (1830—1831 гг.), 3) Отрывки из романа в письмах (1831 г.), 4) ‘В одно из первых чисел апреля’ (1831 г.), 5) ‘В 179* году возвращался я в Лифляндию’ (1831 г.), 6) ‘Гости съезжались на дачу графини Л.*’ (1831 г.), 7) ‘Рославлев’ (1831 г.),

‘В Коломне на углу’ (1832 г.), 9) ‘Марья Шонинг’ (1832 г.), 10) ‘Русский Пелам’ (1835 г.). 11) ‘Цесарь путешествовал’ (1835 г.). К этому списку можно прибавить 12) не дошедший до нас юношеский роман ‘Цыган’ (см. т. I, стр. 68 и 13—14), два названных выше отрывка: ‘Арап Петра Великого’ (1827 г.) и ‘Египетские ночи’ (1835 г.). Что касается двух других отрывков, присоединенных сюда некоторыми издателями: ‘4 мая 18** произведен я в офицеры’ (по Анненкову) (1825 г.) и ‘Года четыре тому назад’ (1834 г.), то первый из них, повидимому — первоначальный набросок ‘Станционного смотрителя’, а второй — ‘Пиковой дамы’. Еще меньше оснований причислять к неоконченным повестям Пушкина — начатую им обработку записок П. В. Нащокина. Добавим, что в музее А. Ф. Онегина хранятся еще два прозаических наброска Пушкина (по описанию Б. Л. Модзалевского NoNo 26 и 35), которые, повидимому, являются вариантами указанных выше, и написанный пофранцузски план неизвестного нам произведения (No 30), может быть, повести.} А от скольких других, тоже задуманных и, может быть, тоже начатых, не дошло до нас никаких следов!

Нет сомнения, что каждое из этих неосуществленных созданий Пушкина было им столь же любовно лелеяно, как и его другие, более счастливые замыслы. На основании сохранившихся ‘программ’ и ‘планов’ поэм и повестей Пушкина мы знаем, как подробно и основательно обдумывал он все свои произведения, прежде чем приступал к их словесной обработке. Мы вправе заключить по аналогии, что и те повести, от которых дошли до нас лишь отрывочные страницы и разрозненные главы, самому Пушкину представлялись хотя бы и ‘сквозь магический кристалл’, но во вполне законченных формах. Там, где мы порою затрудняемся уловить даже основную идею рассказа, для Пушкина был целый мир, полный разнообразных событий и населенный толпою людей, которым лишь та или другая случайность не дала воплотиться в художественных образах.

Всматриваясь в эти бледные тени, в эти слабо очерченные фигуры, в эти бегло намеченные события, еще раз изумляешься неисчерпаемой творческой мощи Пушкина и еще раз понимаешь, как много мы потеряли с ним. Если бы все задуманные Пушкиным повести были написаны, русская литература обогатилась бы целым рядом живых лиц, ярко представляющих нашу действительность и наше прошлое,— образов, которые были бы нам столь же знакомы и любы, как Гринев, как Герман, как Троекуров, как Царский Арап… Теперь же, стараясь разгадать творческие замыслы Пушкина, приходится с горестью повторять слова другого поэта:

Кто

Толпе мои расскажет думы?

Или я сам, или никто.

Если даже оставить в стороне те наброски, в которых Пушкин намерен был воссоздать картины исторической жизни Запада (‘Цесарь путешествовал’ и ‘Марья Шонинг’), все же в девяти неоконченных повестях из русской жизни нас не может не поразить разнообразие тем, положений, выведенных типов. Кажется, что на этих немногих, наскоро набросанных страницах Пушкин успел коснуться всех сторон современной ему жизни, наметить все характернейшие типы, встречавшиеся в ней.

В большей части этих повестей действие развивается в Петербурге, в кругу так называемых ‘светских людей’. Но в каждом из отрывков этот круг представлен с новой точки зрения.

В ‘Наденьке’ перед нами молодые ‘повесы’, гусары, которые по своему положению могли бы бывать в лучшем обществе’ но предпочитают ему свои ‘дружеские собрания’, где можно поиграть в банк, и вечера ‘у девчонок’, где так приятно ужинать. Пушкин намеревался в этой повести изобразить тот круг, в котором сам вращался в первый период своей петербургской жизни. Будь ‘Наденька’ написана, она стала бы драгоценным дополнением к тем строфам 1-й главы ‘Онегина’, где поминаются —

Красотки молодые,

Которых позднею порой

Уносят дрожки удалые

По петербургской мостовой…

Или к откинутым позднее строфам 2-й главы, где рассказывалось, как в минувшие годы Онегин готов был до света —

Допрашивать судьбы завет,

Налево ляжет ли валет.

Отрывок ‘Участь моя решена’ рисует частную жизнь светского человека, который тоже не очень заботится о своих успехах в свете, но уже ‘перебесился’, начинает тяготиться одиночеством, хотя еще любит проводить свои вечера в мужском обществе, где теснится весь народ’. В отрывке ‘Гости съезжались на дачу’ мы видим подлинный ‘свет’, где вращаются дипломаты и сановники. Это тот же круг салонов, который изображен в VIII главе ‘Онегина’. Петербург вечеров и балов, Петербург с точки зрения ‘выезжающей девицы’ мелькает в ‘Романе в письмах’. Отрывок ‘В Коломне на углу’ открывает нам уголок жизни тех, кто был из ‘света’ выброшен и создал себе отдельную жизнь в стороне. Наконец, ‘Русский Пелам’ должен был охватить все стороны русской жизни, в том числе и петербургской,— жизнь ‘золотой молодежи’, за кулисами театра, в притонах, в семье…

В мир русской помещичьей усадьбы переносит нас большая часть сцен ‘Романа в письмах’. Их можно назвать вариантами к бессмертным сценам в доме Лариных. Мы вновь присутствуем на домашнем празднике, напоминающем именины Татьяны, вновь признаем и ‘героев виста’ и ‘девчонок’, ‘прыгающих заране’ при вести о полковой музыке. В некотором отдалении видна невеселая жизнь крестьян, которые для большинства героев только ‘души’, отданные на произвол плута-приказчика. Та же помещичья жизнь, но уже не в коренной России она, а в Лифляндии, должна была раскрыться в отрывке ‘В 179* году возвращался я’, от которого, к сожалению, сохранилось лишь самое начало. Москва с ее старозаветным укладом жизни выступает в отрывке ‘В одно из первых чисел апреля’. На двух-трех страницах первоначального наброска Пушкин сумел наметить все своеобразие жизни, сохранившейся в городских усадьбах на Арбате и на Басманной. Эти страницы тоже можно назвать дополнением к ‘Онегину’, именно в главе VII, где Пушкин в легких строфах зарисовал ‘грибоедовскую Москву’. Наконец широкую историческую панораму русской жизни ‘при французе’, в Москве и в деревне, должен был развернуть перед нами пушкинский ‘Рославлев’.

Еще большее разнообразие находим мы в намеченных Пушкиным типах.

Особое внимание Пушкина привлекал образ женщины страстной, экзальтированной, не умеющей владеть своими страстями. Пушкина, повидимому, соблазняла мысль изобразить и этот тип, прямо противоположный его обычным героиням, Татьянам, Ольгам, Наташам… Сам он в жизни не раз встречал таких женщин, и одной из них, А. О. Закревской, посвятил свои замечательные стихи:

С своей пылающей душой,

С своими бурными страстями,

О, жены севера, меж вами

Она является порой,

И мимо всех условий света

Стремится до утраты сил,

Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил.

Всего полнее удалось Пушкину воплотить этот тип в образе Вольской (‘Гости съезжались на дачу’). ‘В ней много хорошего и гораздо меньше дурного, нежели думают, но страсти ее погубят’, так характеризует Вольскую одно из действующих лиц повести. Такой и изобразил ее Пушкин. Презирая ‘все условья света’, она хочет быть сама собой, свободно отдаваться всем своим желаниям и даже прихотям. Мы видим, как она дерзко бросает вызов светским приличиям, беседуя на балконе с Минским три часа наедине. Мы видим ее страстную смятенную душу в том письме, какое она посылает Минскому. Судя по словам Пушкина, что Минский, если б мог вообразить бури, его ожидающие, наверное отказался бы от связи с Вольской,— надо думать, что в дальнейшем развитии повести Вольская должна была проявить всю пылкую страстность своей души. Мы, конечно, не можем предугадать, какую развязку дал бы Пушкин этому роману, но несколько замечаний, оброненных им, заставляет думать, что он имел в виду оправдать свои слова:

Но свет.. Жестоких осуждений

Не изменяет он своих,

Он не карает заблуждений,

Но тайны требует для них…

Свет должен был отмстить Вольской за ее смелость.

К тому же типу, как Вольская, принадлежит и Зинаида ** (‘В Коломне на углу…’). Только для нее борьба со ‘всеми условиями света’ уже в прошлом. Полюбив Валерьяна, она прямо объявила об этом своему мужу и, не дав ему опомниться, переехала с Английской набережной в Коломну. Со всей решительностью она сразу сломала свою жизнь, чтобы начать новую. В разговоре с Валерьяном она столь же решительно критикует обычные светские условности. О Вольской говорят, что ‘страсти ее погубят’. Зинаида ** уже сделала последний шаг к этой гибели. Из написанных сцен мы знаем, что Валерьян не любит более Зинаиды. Сохранившаяся программа {В Коломне avant-soire… Она больная, нежная. Он — рассеянный, сатирический. Явление в свет молодой девушки, он влюбляется.— Утро молодого человека.— У них будут балы, покамест не выйдет замуж, он представлен. Сцены в Коломне. Он ссорится. (Рук. Румянц. музея No 2382.) Заметим, что другой вариант начала той же повести находится в музее А. О. Онегина. (По описанию Б. Л. Модзалевского, No 50.)} говорит нам, что в последних главах к этому охлаждению должно было присоединиться новое увлечение Валерьяна молодой девушкой, на которой он готов жениться… Страстная ревность уже немолодой женщины, которая всем в жизни пожертвовала своей любви и видит своей соперницей наивную, юную девочку,— вот тот драматический замысел, который образует сущность повести. Он уже был когда-то Пушкиным затронут в ‘Бахчисарайском фонтане’. Но как много нового сумел бы дать Пушкин, развивая тот же замысел в рамках близко ему знакомой, современной петербургской жизни! Насколько полнее сумел бы он, через десять лет после создания образа Заремы, пересказать ‘язык мучительных страстей’!

Близко к Вольской и Зинаиде ** стоит и Полина (‘Рославлев’). Она тоже пренебрегает разными ‘условностями’. В дни всеобщего увлечения патриотизмом она нарочно на улицах говорит пофранцузски. Она энергично восстает против того положения женщины, на которое обрек ее обычай. ‘Я не признаю унижения, к которому присуждают нас… Посмотри на M-me de Stal… A Шарлотта Кордэ? а наша Марфа Посадница? а княгиня Дашкова? Чем я ниже их?’ — говорит она. Окружающие не понимают ее, смеются над ее экзальтацией, злословят о ней,— но и о ней, как о Вольской, должно сказать: ‘в ней гораздо меньше дурного, нежели думают’. Сохранившаяся программа повести {Москва тому назад 20 лет.— Полина г. Загоскина.— Ее семейство, ее характер.— M-me de Сталь в Москве.— Обед, данный ей князем. Ее записка.— Война с Наполеоном.— Молодой граф Мамонов.— Мы едем из Москвы. (Рук. Румянц. музея No 2382.)} касается только ее первых глав, но по вступлению видно, что Пушкин намерен был сохранить фабулу загоскинского романа. Дама, от лица которой ведется этот рассказ, прямо говорит, что хочет быть ‘защитницей тени’. Следовательно, Полина Пушкина, как и Полина Загоскина, должна была полюбить Синекура, француза, врага отечества. Смелое решение Полины — последовать влечению своего сердца, наперекор господствующим предрассудкам, и должно было образовать завязку пушкинского ‘Рославлева’. Скорее к Татьяне, чем к Вольской, приближается Лиза (‘Роман в письмах’). Она опытнее, искушеннее Татьяны, так как воспитывалась не в деревне, не в уединении, но в Петербурге, привыкла к обществу, к балам. К ней неприменимо то, что Пушкин говорит о Татьяне:

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная боязлива..,

Но у нее общего с Татьяной — потребность жить внутри себя, замкнутой жизнью чувства. Даже в ‘болтливых’ письмах к подруге Лиза не договаривает до конца всего, что думает, и долго таит ‘тайну сердца своего’. Как Татьяна, полюбив, она любит навсегда, глубоко, с негодованием отвергает легкомысленные советы подруги и с ужасом признается, как легко от нее ‘добиться любви’, ‘добиться признания’. Повесть обрывается намеком на то, что Владимир Z*, любя Лизу, не прочь в то же время повести и другой роман, с Машенькой. На этом, конечно, и был бы основан драматизм повести, так как душа Лизы не могла бы примириться ни с каким разделением чувства. Нам кажется, что Пушкин в своей повести хотел еще раз показать, что для Татьяны, для Лизы счастие всегда только ‘возможно’, только ‘близко’, но не достижимо никогда.

До некоторой степени к типу Татьяны принадлежит и соперница Лизы — Машенька. Но если в образе Лизы есть черты, которых нет у Татьяны, то Машеньке, напротив, многих черт Татьяны недостает. В ней меньше глубины, меньше своеобразности. ‘Стройная, меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на чистом воздухе’, говорит о ней Лиза. ‘Девушка, выросшая под яблонями, воспитанная между скирдами, природой и нянюшками’, говорит Владимир Z*. Машенька, как Татьяна, с детства

влюблялася в обманы

И Ричардсона и Руссо.

Но она чужда странностей Татьяны, которая ‘в семье своей родной казалась девочкой чужой’. С книгой в руках, Машенька целый день проводит в поле, окружена дворовыми собаками, говорит о погоде нараспев, с чувством потчует вареньем. Кажется, Пушкин в Машеньке хотел изобразить ‘уездную барышню’ без той идеализации, которую придал своему ‘милому идеалу’.

Подруга Лизы, Саша, отдаленно напоминает Ольгу Ларину, только с детства перенесенную в Петербург в круг ‘большого света’. Ее единственное достоинство, отличающее ее от ‘простодушной’ Ольги, — злое остроумие, которое она охотно изливает в ‘эпиграммах сердца’, т. е. в злословии обо всех знакомых. Это не мешает ей быть, подобно Ольге, всегда ‘веселой, как утро’. На жизнь она смотрит поверхностно и мужчин оценивает с точки зрения брака, разбирая, насколько выгоден тот или другой жених, Лизе она дает добрый совет ‘завлечь далеко’ Владимира Z*, так как после этого она могла бы жить на Английской набережной и давать вечера по субботам. Когда Лиза поверяет ей, наконец, тайну своей любви и истинную причину своего отъезда из Петербурга, Саша отвечает ей, искренно не понимая глубины ее чувства: ‘Ты имеешь дар смотреть на вещи бог знает с какой стороны’.

Очень бледно намечены два других женских облика, которым, повидимому, назначалась важная роль в двух начатых повестях. Первая— это дочь Томской (‘В одно из первых чисел апреля’), о которой сказано только: ‘девушка лет восемнадцати, стройная и высокая, с бледным прекрасным лицом и черными глазами’. Вторая — дочь Каролины Ивановны (‘В 179* году возвращался я…’): ‘осьмнадцать лет, круглое румяное лицо, темные узенькие брови, свежий ротик и голубые глазки…’ Едва ли мы ошибемся, предположив в этих двух девушках два новых воплощения любимейших женских типов Пушкина: Татьяны и Ольги.

Среди типов мужчин особенно внимательно вырисован Пушкиным образ Минского (‘Гости съезжались на дачу’). Он также принадлежит к числу новых людей, как Вольская, как Зинаида**. Он так же, как они, как раньше его Онегин, ‘условий света свергнул бремя’. Но в то время как женщинами руководят при этом страсти, Минский умеет подчинить их холодному рассудку. ‘В первой молодости, — говорит Пушкин,— Минский порочным своим поведением заслужил порицание света, который наказал его клеветою… Усмиренный опытами, явился он вновь на сцену общества и принес ему уже не пылкость неосторожной своей юности, но снисходительность и благопристойность эгоизма. Со всем тем, уважая вообще, он не щадил его в особенности, и каждого члена его готов был принести в жертву своему злопамятному самолюбию’.

Эта характеристика пополняется еще описанием того, как Минский держал себя с Вольской. ‘Он подстрекал ее одобрениями и советами’. Он ‘сделался ее наперсником’ и язвительно остерегал ее против всех, кто занимал ее воображение. Он хладнокровно обдумывал свою победу, готовил в Вольской себе лишнюю любовницу. Получив письмо Вольской, Минский являет все признаки недовольства. Он сам вовсе не увлечен Вольской и неохотно пожертвовал бы своим спокойствием даже ради тщеславия… Минский никого не любит, всех презирает, в душе он поставил себя не только выше ‘условий света’, но, может быть, и выше условий морали, и чувствует свое превосходство над всеми. Минский — прототип будущего Печорина.

Если в Минском Пушкин хотел изобразить ‘современного человека’

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

то во Владимире Z* (‘Роман в письмах’) он искал тип человека среднего, не слишком дурного, не слишком хорошего, не слишком ‘нового’, не слишком старозаветного, в общем, что называется, ‘доброго малого’. Пушкин уделил Владимиру некоторые свои мысли, заставил его смеяться над уцелевшими в деревне Простаковыми и Скотиниными, но выставил на вид и всю его .мелочность. С чрезмерной живостью Владимир чувствует укол, когда его друг намекает ему, что он отстал от века, от моды. Владимир искренно увлечен Лизой, ради нее бросил Петербург, но в то же время заводит роман с Машенькой. Весь характер Владимира основан на поверхностном отношении к жизни, которое порою становится преступным. К какой бы развязке ни повел Пушкин свой ‘Роман в письмах’, ясно, что Владимиру он мог предсказать только тот ‘обыкновенный удел’, которого так боялся для Ленского:

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганый халат…

Подагру б в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел…

Незатейливым юношей, истинным сыном своего века изображен Валерьян Володский, или, по другому варианту, Алексей Высоцкий (‘В Коломне на углу’). Если ни Минского, при всем его презрении к людям, ни Владимира, при всей его беспечности, Пушкин не освободил от боязни ‘общественного мнения’, на которой будто бы ‘вертится мир’, то в Валерьяне он изобразил эту боязнь в карикатуре. Валерьян жалуется, что не зван к князю Горецкому. ‘А тебе очень хотелось быть на его бале?’ — спрашивает Зинаида. — ‘Нимало. Чорт его побери с его балом! Но если зовет весь город, то должен звать и меня’. Немного дальше, на вопрос, кого называть аристократами, он отвечает, ‘Тех, которые протягивают руку графине Фуфлыгиной’… — А кто такая графиня? — ‘Взяточница, толстая, наглая дура’. В этом диалоге Пушкин приближается к шаржу, хотя заботливость Валерьяна о том, что скажут, должна была составлять главную пружину романа. Именно эта заботливость заставила его, ненавидевшего всякие обязанности, выше всего ценившего ‘себялюбивую независимость’, — согласиться на открытую связь с Зинаидой и выполнять свою должность любовника ‘как занятие должностное’.

Автобиографические черты явно видны в женихе Наденьки (‘Участь моя решена’). Пушкин писал этот отрывок в те дни, когда сам был женихом Гончаровой. Но, конечно, герой отрывка лишь настолько Пушкин, насколько можно у Пушкина отнять его гений, его поэтический дар. Подобно Володскому, этот герой выше всего ценит свою независимость, ‘свою беспечную, прихотливую независимость’, под которой он разумеет и уединение, и право на непостоянство, и возможность читать за обедом новый роман Купера или Вальтера-Скотта, а вечер проводить ‘в мужском обществе’. Можно напомнить, что и от своего лица высказывал Пушкин сродные идеалы.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать…

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественной природы красотам…¹

¹ Пушкин говорил, негодуя:

Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом,

Как только о себе самом!

и упрекал Байрона в том, что он каждому из действующих лиц своей трагедии роздал по одной из составных частей своего характера. Но надо заметить, что и в большинстве героев Пушкина можно узнать отдельные стороны его характера. Среди героев ‘неоконченных повестей’ не один только жених Наденьки напоминает Пушкина, Владимир Z* стремится в деревню, как Пушкин, замышлявший ‘побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег’, Валерьян Володский страдает той слабостью, от которой не был вполне свободен и Пушкин, и т. д. Труднее всего сблизить Пушкина с Минским (хотя он и вложил в уста Минскому свои мысли о дворянстве). Но и в Минском можно усмотреть черты той стороны духа Пушкина, которую он умел таить, которую едва-едва удается угадать в нескольких неосторожно вырвавшихся у него признаниях…

Рядом с этими фигурами, которые должны были действовать на первом плане в задуманных повестях, стоят другие, второстепенные, однако порой намеченные очень ярко.

Прежде всего должно упомянуть двух московских барынь — Катерину Петровну Томскую и Прасковью Ивановну Поводову (‘В одно из первых чисел апреля’), С добродушным юмором Пушкин нарисовал в них типы старой, ‘допожарной’ Москвы, которая как бы оживает в их речах. И, может быть, самое замечательное в этом отрывке именно речь этих двух барынь, необыкновенно красочная, характерная, в которой остро подмечены все особенности московского говора на рубеже двух веков, XVIII и XIX. Бегло, но выпуклыми чертами изображен первый жених Полины (‘Рославлев’), брат той дамы, от лица которой ведется рассказ, — повеса, франт, общий баловень, но человек не лишенный благородства чувств. Как эпизодическое лицо, но тоже очень живо, выведена m-me de Stal (там же)… Еще дальше, на последнем плане, стоит целая толпа лиц, образующих всю русскую жизнь того времени, лиц, охарактеризованных большею частью одной строкой, одним эпитетом: отец Полины, заслуженный человек, ездивший цугом, носивший ключ и звезду, однако ветреный и простой (‘Рославлев’), муж Зинаиды, которого неверность жены расстроила главным образом потому, что он не знал, как следует ему в таком случае поступить (‘В Коломне на углу’), родители Машеньки, отец — хлебосол, мать — толстая веселая баба, большая охотница до виста (‘Роман в письмах’), плут-приказчик, притесняющий крестьян, а господ обкрадывающий (там же), и т. д. и т. д.

Громадное число лиц было намечено Пушкиным для его романа ‘Русский Пелам’. В написанной части романа его герой Пелымов еще не обрисован. Мы видим только его раннее детство и годы студенчества в немецком университете. Сам Пелымов называет себя ‘беспечным’, и это единственная характеристика, которую можно дать юноше, изображенному в отрывке романа. Полнее охарактеризован отец героя, о котором в одной программе сказано: ‘frivole в русском роде’. Это — один из своевольных, неукротимых людей XVIII века, немного в духе отца П. В. Нащокина (см. дальше его ‘Записки’). Он женится против воли родителей, бросает службу, потом влюбляется в женщину, ‘известную красотой и любовными похождениями’, покупает ее у мужа за 10000 рублей, хотя вовсе не был богат, и т. д. О характере Анны Петровны Вирлацкой Пушкин оставляет догадываться читателя по словам о ее ‘любовных приключениях’, так как в самой повести показывает только ‘видную бабу, не в первом цвете молодости’, скупую и злую. Несколькими штрихами намечены комические фигуры учителей.

Главное значение романа должно было раскрыться только в последующих главах, где Пушкин хотел изобразить похождения Пелымова во всех кругах и слоях общества. Сохранившиеся пять программ романа и самое его заглавие, заимствованное у романа Бульвера ‘Pelham or the adventures of a gentleman’ говорят нам, что Пушкин имел в виду дать широкую картину своей эпохи. В этих программах Пушкин обозначал своих героев именами лиц, действительно живших, и это позволяет нам более или менее ясно представить себе все главные фигуры романа. Рядом с Пелымовым, человеком добрым, но слабохарактерным, должен был стоять то как его друг, то как соперник, Ф. Ф. Орлов, un mauvais sujet, по определению Пушкина. Затем Пушкин предполагал вывести в своем романе чуть ли не всех сколько-нибудь видных представителей русского общества 20-х годов: А. Ф. Орлова, Н. В. Всеволожского, гр. В. П. Кочубея и его дочь Наталью, Н. С. Мордвинова, семью Пашковых, декабристов (И. Долгорукого, С, Трубецкого, Н. Муравьева), литераторов (Ив. Козлова, А. Грибоедова, кн. Шаховского), знаменитых танцовщиц (Истомину, Овошникову), актрис (Ежову) и многих других. Важнейшими событиями романа должны были быть убийство Ф, Ф. Орловым некоего Щепочкина, — преступление, в котором был заподозрен и Пельщов, — и сношения Пелымова с Н. В. Кочубей.

В набросках некоторых повестей Пушкин влагает в уста действующих лиц рассуждения об интересовавших его предметах. Владимир Z* пространно обсуждает назначение помещика. Тот же Владимир Z* хотя он и внук ‘бородатого миллионщика’, и Минский много говорят о дворянстве. Полина рассуждает о правах женщины и т. д. Во всех этих речах Пушкин повторяет те же мысли, которые мы находим в его статьях и заметках.

1910.

НЕОКОНЧЕННЫЕ ПОВЕСТИ ИЗ РУССКОЙ ЖИЗНИ

Читайте также: