Необыкновенная женщина, Бальзак Оноре, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 81 минут(ы)

Необыкновенная женщина.

Романъ г. Бальзака.

Въ Париж часто встртите такихъ людей какъ мось Рабурденъ. Онъ — начальникъ отдленія въ одномъ весьма важномъ министерств, волосы у него съ просдью, но такою красивою, что даже женщинамъ нравятся, глаза голубые, огненные, лицо еще довольно блое и чистое, онъ высокъ ростомъ, худъ, но замтно, что нкогда былъ въ тл, наконецъ походка у него, медленная и безпечная, нчто среднее между походкою человка гуляющаго и человка занятаго размышленіями. По этому изображенію можно уже догадываться о характер, однако жъ одежда Рабурдена еще боле обличала его душевныя качества. Онъ обыкновенно ходилъ въ синемъ долгополомъ сюртук, въ бломъ галстух, черныхъ брюкахъ безъ pемешковъ, и срыхъ шелковыхъ чулкахъ. Съ осьми часовъ утра онъ уже выбритъ, одтъ, напился кофе и, чистенькой, чопорной какъ Англичанинъ, съ точностью маятника движется къ должности. Теперь, кажется, ясно, что это отецъ семейства, у котораго много заботъ дома, много непріятностей по служб, но который смотритъ на все это съ равнодушіемъ философа, не требуетъ отъ людей невозможнаго, въ жизни несбыточнаго, честный человкъ, который любитъ свое отечество, служитъ ему по кранему разумнію, хоть и очень видитъ, что добро длать легко, человкъ благоразумный, потому что знаетъ людей по опыту, чрезвычайно вжливый съ женщинами, потому что ничего уже отъ нихъ не ожидаемо человкъ, у котораго много пріобртеннаго, который обходителенъ съ низшими, равныхъ держитъ отъ себя въ отдаленіи, а въ сношеніяхъ съ высшими не забываетъ своего достоинства. Въ то время, о которомъ говоримъ мы, именно въ 1824 году, уже ясно было видно, что онъ давнымъ-давно похоронилъ мечты юности, навсегда отказался отъ тайныхъ честолюбивыхъ помысловъ, пріунылъ духомъ, но ничего не возненавидлъ, и вс-еще держится прежнихъ своихъ плановъ, не потому чтобы онъ надялся восторжествоватъ, а длятого что надобно же имть какую-нибудь цль въ жизни и не оставлять своихъ способностей подъ паръ, безъ запашки.

Въ жизни этого человка были таинственныя обстоятельства. Онъ никогда не знавалъ отца. О матери помнилъ только то, что она была женщина богатая, всегда разряженная, жила въ великолпномъ дом, разъзжала въ прекрасномъ экипаж, и что онъ рдко ее видлъ, но мать не оставила ему почти ни чего, а только дала обыкновенное, неполное, воспитаніе, по милости котораго въ свт такъ много людей честолюбивыхъ и такъ мало способныхъ. Лтъ шестнадцати, за насколько дней до смерти матери, онъ вышелъ изъ лицея и опредлился въ службу сверхштатнымъ чиновникомъ. Стараніями какого-то неизвстнаго благодтеля, онъ скоро попалъ въ штатъ, лтъ двадцати двухъ сдлали его столоначальникомъ, двадцати пяти начальникомъ отдленія. Съ-тхъ-поръ невидимая рука, которая поддерживала Рабура на жизненномъ пути, проявилась только одинъ разъ, и именно тмъ, что ввела его, бдняка, въ домъ мсь Лепренса, бывшаго члена комиссіи для продажи движимости съ публичнаго торгу, богача и вдовца, у котораго только и была одна дочь. Ксаверій Журденъ влюбился по уши въ Целестину Лепренсъ, которой тогда было семнадцать лтъ, и которая очень знала, что у ней двсти тысячъ приданаго. Мать Целестины была страстная любительница художествъ, и передала дочери вс свои таланты, чтобы та могла обращать на себя вниманіе всякаго мужчины. Целестина была высока ростомъ, прекрасна собою, чрезвычайно стройна, она писала масляными красками, пла, играла на фортепіано, говорила на нсколькихъ языкахъ и имла нкоторое понятіе о наукахъ. Все это прекрасно, но при такомъ воспитаніи женщина должна быть очень осторожна чтобы не заразиться сектантствомъ. По неразсудительной нжности къ дочери, мать уврила Целестину, что только герцогъ, посланникъ, маршалъ или министръ, могутъ поставитъ ее въ обществ на то мсто, которое она рождена занимать. И дйствительно, Целестина была ловка и развязна какъ двушка высшаго общества. Одвалась она всегда богаче, чмъ какъ бы слдовало двушк-невст. Мужъ могъ доставить ей только счастіе, но мать, которая умерла года за два до замужства Целестины, такъ избаловала ее, что и это было не легко: потому что какой мужъ въ состояніи исполнить вс прихоти женщины избалованной? Простые женихи посмотрли, подумали, струсили, и отстали. Отецъ сказалъ Целестин, что къ ней сватается Рабурденъ, и она не имла противъ него ничего, потому что онъ былъ молодъ, хорошъ, и влюбленъ въ нее, но ей не хотлось называться мадамъ Рабурденъ. Отецъ уврилъ ее, что этотъ человкъ будетъ со-временемъ министромъ: Целестина отвчала, что человкъ, котораго зовутъ ‘Рабурденомъ’, никогда ничмъ не будетъ. Не зная уже чмъ взять, отецъ имлъ неосторожность сказать ей, что Рабурденъ скоро будетъ рекетмейстеромъ и директоромъ канцеляріи министра, у котораго онъ служитъ, а тутъ уже онъ добьется до всего, потому что по чьему-то завщанію, которое втайн готовится, онъ получитъ и богатство и знатное имя. Вслдъ за тмъ Целестина вышла замужъ.

Рабурденъ и супруга его твердо врили въ могущество своего невидимаго покровителя. Увлекаемые несбыточными надеждами и обыкновенною у молодыхъ беззаботностью, они въ пять лтъ прожили сто тысячъ франковъ. Видя, что мужъ впередъ не подвигается, Целестина ршилась купить на остальнын сто тысячъ деревню, что однако жъ не увеличило ихъ доходовъ. Они принуждены были жить поскромне, и утшались только тмъ, что наслдство, которое должны были получить отъ ея отца, вознаградить ихъ за все прошедшее. Увидвъ, что тайная протекція, которою зять пользовался, кончилась, старикъ Лепренсъ, изъ любви къ дочери, ршился пуститься на спекуляцію, съ виду чрезвычайно выгодную, но дло повернулось дурно, онъ совершенно разорился, умеръ съ горя, и оставилъ дочери только съ дюжину хорошихъ картинъ, которыя она развсила въ своей гостиной, и кое-какія старыя мебели, которыя она поставила на чердакъ. Прождавъ напрасно восемь лтъ, Целестина наконецъ стала думать, что таинственный покровитель ея мужа умеръ, а завщаніе его какъ-нибудь скрыли. Года за два до смерти Лепренса, очистилось мсто директора департамента, которое по всмъ правамъ слдовало Рабурдену, но ему посадили на голову какого-то Лабалардіера, родственника одного депутата того же имени, который въ 1823 году попалъ въ министры. Хоть изъ службы вонъ! Но какъ отказаться отъ осьми тысячъ жалованья съ награжденіями, когда уже вы привыкли проживать ихъ и когда эти восемь тысячъ составляли три четверти доходу Рабурдена? Притомъ, какъ не потерпть еще нсколько лтъ чтобы потомъ выйти въ отставку съ пенсіономъ? Но какое страшное паденіе для женщины, которая, при выход замужъ, имла претензіи не совсмъ основательныя и считала себя женщиною необыкновенною!

Madame Рабурденъ оправдала вс надежды, какія подавала mademoiselle Лепренсъ, въ ней дйствительно было много такого, что доставляетъ въ свт владычество, по своимъ познаніямъ, она могла говорить всемъ въ мір, блистала талантами неподдльными, выказывала умъ возвышенный и независимый, увлекала разговоромъ разнообразнымъ, живымъ, остроумнымъ. Все это было бы прекрасно для какой-нибудь посланницы, но оно совершенно безполезно въ дом, гд надобно было тянуться при земл. Люди, которые говорятъ хорошо, любятъ говорить много, до того что иногда наскучаютъ своимъ слушателямъ. Желая имть слушателей, она назначила у себя дни, и часто вызжала, потому что привыкла къ наслажденіямъ, которыя свтъ доставляетъ самолюбію женщинъ съ дарованіями. Кто знакомъ съ Парижскою жизнью, тотъ легко пойметъ, какія терзанія должна вытерпть подобная женщина, которую скудость средствъ убивала въ домашнемъ быту. Несмотря на вс глупыя выходки умствующаго безденежья противъ денегъ, когда живешь въ столиц, нельзя не покланяться золотому тельцу. Какая задача! двнадцать тысячь доходу на квартиру въ хорошей улиц и на весь домъ, въ которомъ мужъ, жена, двое дтей, горничная и кухарка. Неговоря уже о главныхъ расходахъ содержанія дома, себя и людей, вычтите только изъ этой суммы то, что слдуетъ молодой хозяйк на туалетъ и экипажи: много ли останется? А туалетъ — первое дло! Когда еще отложите кое-что на воспитаніе двоихъ дтей,— мальчика девяти и двочки семи лтъ, которые уже стоили въ годъ до двухъ тысячъ франковъ, — то очень ясно, что мадамъ Рабурденъ не могла давать лужу боле тридцати франковъ въ мсяцъ. Почти вс Парижскіе мужья живутъ на этомъ положеніи, разв ужъ хотять прослыть извергами. Эта женщина думала, что она создана блистать и владычествовать въ свт, а теперь была принуждена истощать свои рдкія способности въ низкой, непривычной, борьб съ счетной книгой. Уже, къ высочайшему своему сокрушенію, она увидла себя, по смерти отца, въ необходимости отпустить лакея. Съ большею частію женщинъ бываетъ такъ, что эта борьба имъ наскучаетъ, нсколько времени он жалуются, считаютъ себя несчастными, а потомъ покоряются судьб. Съ Целестиною было напротивъ: честолюбіе ея не уничтожилось, а возрасло вмст съ препятствіями, ей казалось, что нтъ въ свт трудностей, которыхъ бы съ умомъ и ршительностью, нельзя было преодолть, что это гордіевъ узелъ, котораго развязать нельзя, а разсчь можно. Вмсто того чтобы преклонить голову передъ неумолимымъ рокомъ и ршиться прожить всю жизнь мелкою чиновницей, она роптала на судьбу и думала, что, рано-ли поздо-ли, пріидетъ и ея блестящее время. Она отъ души считала себя женщиною необыкновенною, впрочемъ, можетъ-быть это было и правда, можетъ-быть она и точно, въ другихъ обстоятельствахъ, была бы великою женщиной, можетъ-быгь, она была не на своемъ мст. Въ женщинахъ, какъ и въ мужчинахъ, есть разныя породы, которыя общество обдлываетъ для своихъ видовъ: есть женщины-хозяйки, женщины свтскія, женщины для прикрасы, женщины, которыя годятся только въ жены, въ матери, въ любовницы, женщины чисто духовныя или чисто матеріальныя, точно такъ-же какъ есть на свт художники, солдаты, ремесленники, математики, поэты, купцы, люди, которые знаютъ толкъ въ деньгахъ, въ земледліи или въ управленіи. А слпая судьба тащить всхъ этихъ людей по своему и ставить Петра на мсто Ивана, Александра на мсто Владиміра! Целестина твердо была убждена, что она родилась давать совты государственному человку, воспламенять душу художника, помогать изобртателю, ворочать судьбами финансоваго міра съ какимъ-нибудь Увраромъ и быть блестящею вывскою огромнаго богатства. Впрочемъ, и то можетъ статься , что она этимъ хотла только оправдать въ собственныхъ глазахъ свое отвращеніе отъ конченныхъ расчетовъ съ прачкою и кухаркою, отъ грошевой экономіи и мелочныхъ домашнихъ хлопотъ.

Сидя какъ на иголкахь, она не могла по-временамъ не вскрикивать, въ пароксизмахъ застуженнаго честолюбія, въ терзаніяхъ прищемленнаго тщеславія, Целестина нападала на мужа. Разв не его дло было бы поставить ее на приличное мсто! Если бъ она была мужчиной, она бы уже сьумла выйти въ люди чтобы осчастливить любимую женщину! Она обвиняла мужа въ излишней честности, а это у нкоторыхъ женщинъ равносильно глупости. Она чертила ему великолпные планы, въ которыхъ не принимала въ соображеніе сопротивленія людей ни обстоятельствъ, и тутъ, какъ вс женщины, волнуемыя сильнымъ чувствомъ, она длалась въ умъ безсовстне стараго политика, безчувственнъе закоренлаго дльца, ничто ея не останавливало, и она любовалась сама собою и величіемъ своихъ предначертаній. Но все это ни къ чему не служило: ничто не могло разшевелить мужа, который никакъ не воспламенялся, потому что зналъ по опыту что значатъ въ свт люди и обстоятельства. Это заставляло Целестину думать, что мужъ ея человкъ недалекій, нершительный, безъ воображенія, безъ предпріимчивости, и мало-по-малу она составила себ самое невыгодное и самое ошибочное понятіе о своемъ спутник въ жизни. Она совершенно затмевала его своимъ блестящимъ разговоромъ, и иногда останавливала на полуслов чтобы высказать какую-нибудь острую мысль. Съ первыхъ дней замужества, Целестина,чувствуя, что мужъ любитъ и уважаетъ ее, стала обходиться съ нимъ безъ церемоній. Она попрала ногами вс супружескіе уставы, вс приличія домашней вжливости, зная, что влюбленный мужъ не въ состояніи на нее сердиться, время не исправляло ея, и мужъ мало-по-малу уступалъ, а потомъ и совершенно покорился. Въ подобныхъ обстоятельствахъ мужъ находится относительно къ жен точно въ такомъ положеніи какъ ученикъ относительно къ учителю, когда тогъ забываетъ, что мальчикъ, котораго онъ прежде муштровалъ, сдлался уже юношей. Какъ госпожа Сталь, которая въ большомъ обществ сказала человку, поумне себя — ‘Знаете ли, вы сказали мысль очень глубокомысленную?’ — госпожа Рабудень говаривала объ муж — Онъ иногда очень не глупъ. Мало-по-малу зависимость, въ какой она его содержала, начала проявляться въ ея физіономіи, по всмъ ея поступкамъ замтно было, что она его не уважаетъ. Такимъ образомъ, она, противъ воли, много вредила мужу, потому что во всхъ странахъ міра о женатомъ человк судятъ во-первыхъ потому, что думаетъ о немъ жена его, а потомъ уже по тому, что сами замтили. Черезъ нсколько лтъ Рабурденъ сталъ догадываться, въ какія погршности вовлекла его любовь къ жен, но тогда было уже поздо, и онъ и она къ этому привыкли: длать было нечего, онъ ршился молчать и терпть. Какъ вс люди, у которыхъ идеи и чувства равносильны, у которыхъ голова хороша и вмст съ тмъ прекрасное сердце, онъ оправдывалъ жену передъ самимъ собою, онъ говорилъ себ, что природа создала ее для роли, которой она не можетъ играть по его вин, она была какъ прекрасный Англійскій скакунъ, запряженный въ телгу съ каменьями, и само собою разумется, что это положеніе для нея очень тягостно. Однимъ словомъ, онъ во всемъ обвинялъ самого себя. Притомъ жена мало-по-малу убдила его, что она дйствительно женщина необыкновенная: въ домашнемъ быту, идеи заразительне всякой чумы. Подстрекаемый честолюбіемъ Целестины, онъ давно уже раздумывалъ, какъ бы удовлетворить его, но не хотлъ сообщать ей своихъ плановъ длятого чтобы не льстить ся надеждами, которыя, можетъ-быть, несбудутся. Онъ хотлъ двинуться впередъ, сдлавъ передъ собою большой проломъ, хотлъ произвести одинъ изъ тхъ переворотовъ, которые вдругъ ставятъ человка на высоту: онъ мечталъ о благ, не только своемъ собственномъ, но и общественномъ. Рдкой чиновникъ не занимался въ досужное время подобными проектами, но у чиновниковъ какъ у художниковь больше выкидовь чмъ настоящихъ родовъ, а это опять-таки доказываетъ справедливость словъ Бюффона, что геній не что иное какъ терпніе въ высочайшей степени. Безпрестанно видя механизмъ Французскаго управленія въ дйствіи, Рабурденъ наконецъ убдился, что это просто фабрика отношеній и донесеній, огромная и чрезвычайно сложная машина для простой очистки бумагъ. Онъ придумалъ врное средство сократить число бумагъ до третьей части и слдственно сберечь для казны дв трети расходовъ на бумагу, чернила, перья и жалованье чиновникамъ. Это значило то же, что перестроить все административное зданіе съ чердака до подваловъ. Сберегать значитъ упрощать, а упрощать нельзя иначе какъ уничтожая ненужныя колеса, и это необходимо произвело бы перемщенія Такимъ образомъ система его основывалась на удаленіи множества тогдашнихъ чиновниковъ, ни къ чему неспособныхъ. Въ этомъ-то и заключается и причина ненависти, которую всегда возбуждаютъ нововводители. Ни какое улучшеніе не пріобртаетъ себ сначала общаго одобренія, потому что не всякой видитъ пользу подобной мры, и притомъ она угрожаетъ быту многихъ семействъ, которыя перемна званія приводитъ иногда въ большое затрудненіе. Но Рабурденъ былъ въ этомъ случа удивителенъ тмъ, что онъ ‘е поддался обыкновенному энтузіазму изобртателей, терпливо обдумывалъ вс затрудненія, которыя могли препятствовать исполненію его плана, и желалъ чтобы каждое улучшеніе его было доказано и освящено временемъ. Планъ его долженъ былъ уменьшить издержки по управленію на четыреста милліоновъ франковъ, которые предлагалъ онъ употребить на полезныя для государства работы. По огромности этого результата можно бы почесть его невозможнымъ, но дло было очевидное, по самой простот плана и по средствамъ, которыя Рабурденъ съ удивительнымъ терпніемъ придумалъ и сообразилъ. Наконецъ, чтобы это преобразованіе не сдлало сильныхъ потрясеній и не подало повода къ безпорядкамъ, онъ хотлъ, чтобы оно произведено было не вдругъ, а постепенно, въ теченіи двадцати лтъ, съ 1855 по 1845.

Таковы были планы, которые Рабурденъ обдумывалъ про себя съ-тхъ-поръ какъ въ директоры опредлили Лабилардіера, человка совершенно неспособнаго. Этотъ обширный проектъ, по которому столько огромныхъ штатовъ было бы сокращено и столько мстъ уничтожено, требовалъ доказательствъ, разсчетовъ, статистическихъ выводовъ. Онъ долго этимъ занимался, долго изучалъ вс части управленія, и потихоньку отъ жены просиживалъ за работою цлыя ночи. Но составивъ планъ, надобно было еще жизни министра, который бы захотлъ его исполнить. Успхъ Рабурдена завислъ отъ общественнаго спокойствія, вещи столь рдкой во Франціи. Первымъ министромъ былъ тогда Виллель. Карлъ X, только что вступилъ на престолъ, и либералы привтствовали его съ такимъ же энтузіазмомъ какъ и роялисты. Время было благопріятное. ‘Зато Рабурденъ сталъ боле чмъ когда-нибудь задумчивъ, идучи утромъ къ должности, или часу въ пятомъ возвращаясь домой. Ему казалось, что онъ уже видитъ зарево пожара, который долженъ былъ истребить дв трети отношеній и донесеній и очистить Францію отъ очистки бумагъ.

Госпожа Рабурдень, съ своей стороны, скучая неудавшеюся жизнію, и огорчаясь тмъ, что принуждена по-тихоньку работать сама, чтобы прикупить новое платье или шляпку, была боле чмъ когда-нибудь недовольна н не въ дух, но она любила мужа, почитала недостойными порядочной женщины торги, къ которымъ прибгали другія чиновницы для заработанія чего-нибудь въ добавокъ къ скудному жалованью. Всего досадне было ей то, что она замужемъ за человкомъ безхарактернымъ, безвольнымъ, потому что неподвижность мыслителя и неутомимаго дльца она принимала за уныніе человка, который придавленъ къ земл канцелярскою работою и падаетъ подъ бременемъ посредственности состоянія, доставляющей возможность только-что не умереть голоду. Въ это самое время, она ршила въ великой душ своей, что одна выведетъ мужа въ люди, и притомъ еще такъ, что онъ и не узнаетъ какимъ образомъ ото случилось. Въ соображеніяхъ ея явилась та же независимость идеи, какою она всегда отличалась, она приняла твердое намреніе возвыситься надъ другими женщинами, не поддаваясь ихъ мелкимъ предразсудкамъ и не обращая вниманія на препятствія, которыя противопоставляетъ имъ общество.

Въ досад своей она ршилась побить глупцовъ ихъ собственнымъ орудіемъ и, если нужно, саму себя поставить на карту. Однимъ словомъ, она смотрла на вещи съ высока. Время было благопріятное. Директоръ Лабалардіеръ былъ опасно боленъ. Если бы Рабурденъ получилъ это мсто, то таланты его — Целестина признавала, что мужъ ея иметъ нкоторыя способности къ дламъ, — таланты его явятся во всемъ блеск, и тогда его тотчасъ сдлаютъ помощникомъ статсъ-секретаря. Она уже воображала его и статсъ-секретаремъ. Тогда бы она сама производила за него государственныя дла, помогала ему, проводила цлыя ночи за работою. И все это, чтобы разъзжать по Буленскому лсу въ красивой коляск, чтобы идти на ряду съ Дельфиною Нюсингенъ, чтобы принимать столько же гостей какъ баронъ Жераръ, бывать на министерскихъ балахъ и обдахъ, и имть слушателей вволю.

Эти тайныя соображенія потребовали нкоторыхъ измненій въ домашнемъ быту Рабурденовъ. Целестина начала съ того, что пошла твердыми шагами по пути долговъ. Она опять наняла лакея, сдлала ему пустую, незначащую, ливрею, синюю съ красными кантиками, обила мебель новою матеріею, обтянула стны новыми штофами, убрала комнаты цвтами, наставила везд фарфоровыхъ бездлокъ, которыя тогда уже входили въ моду, потомъ привела свой туалетъ въ ровень съ мстомъ, которое должна была отнын занимать, и положила будущіе свои доходы въ магазинахъ, гд запасалась воинскими припасами. Каждую пятницу у ней былъ обдъ, каждую середу вечеръ. Приглашала она большею частію депутатовъ-роялистовъ и людей, которые сами собой или черезъ другихъ могли ей содйствовать. Однимъ словомъ, она подобрала себ общество какъ-нельзя лучше. У ней было весело, такъ по-крайней-мр многіе говорили, а въ Париж этого уже довольно чтобы привлечь весь свтъ. Рабурденъ такъ занимался своимъ планомъ, дотого былъ погруженъ въ работу, что даже и не замтилъ у себя въ домъ этой новой вспышки роскоши. Такимъ образомъ мужъ и жена осаждали и одну и туже крпость и потихоньку другъ отъ друга вели параллельныя апроши.

Директоромъ канцеляріи министра, у котораго служилъ Рабурденъ, былъ нкто Клементій Шарденъ Демоно, одно изъ тхъ существъ, которыя всплываютъ какъ-то въ бурныя времена, держатся въ сколько лтъ на поверхности воды, и при новомъ шквал исчезаютъ, потомъ вы находите ихъ гд-нибудь далеко на берегу, какъ остовъ разбитаго корабля. Путешественникъ смотритъ на эти жалкіе остатки, и думаетъ, что они можетъ-быть нкогда содержали въ себ драгоцнныя сокровища, приносили пользу, были употреблены въ важныхъ предпріятіяхъ. Въ это время, о которомъ говорили мы, Демоно былъ на верху своего могущества, потому что въ карьерахъ самыхъ знаменитыхъ, у калбасника и у важнаго чиновника, всегда есть свои зенитъ и свой надиръ, время, когда судьба гладитъ по шерстк, и время, когда она, какъ мачиха, чешетъ противъ шерсти. По свойствамъ своимъ, Демоно принадлежалъ къ породъ щукъ, которыя, какъ всякому извстно, на то въ мор, чтобы карась не дремалъ. Моралисты обыкновенно разглагольствуютъ только противъ негодяевъ высокаго полета: имъ надобны ужасы, отъ которыхъ волосы дыбомъ становятся, они толкуютъ только о хищныхъ звряхъ, а пресмыкающихся и знать не хотятъ. Такимъ образомъ существа, подобные Шардену Демоно, остаются на съденье комическимъ поэтамъ.

Тщеславный эгоистъ, гибкій и надменный развратникъ, охотникъ пость и попить, человкъ корыстолюбивый, потому что по-уши былъ въ долгахъ, скромный какъ могила, которая никогда не изобличаетъ лживой надгробной надписи, любезный и остроумный до чрезвычайности, кстати и съ разборомъ насмшливый, мастеръ повредить другому, не только толчкомъ, но и ласкою, омъ нс боялся ходить но грязи, ловко перепрыгивалъ черезъ лужицы, отъ души любилъ н уважалъ Вольтера, но ходилъ въ церковь, впрочемъ только въ дворцовую, и притомъ когда зналъ, что Карлъ X тамъ будетъ. Однимъ словомъ онъ былъ точь-въ-точь какъ вс посредственности, изъ которыхъ состоять три четверти чиновничьяго міра. Богатый чужими познаніями, онъ слушалъ отлично, съ неутомимымъ терпніемъ и примрною внимательностью, а чтобъ не возбуждать подозрній, онъ былъ льстивъ до приторности, пробирался везд какъ запахъ, и лисилъ какъ женщина. Онъ доживалъ уже тридцать девятый годъ и страхъ радовался этому, потому что, не попавъ въ депутаты, въ люди не выйдешь, а въ депутаты годились тогда только сорока-лтніе. Какимъ же образомъ этотъ человкъ выслужился? Самымъ простымъ, онъ всегда принималъ на себя порученія, какихъ нельзя дать человку, который себя уважаетъ, и также человку, совершенно безсовстному, но только существу, вмст и подлинному и подложному , которое можно и защитить и въ случа нужды выдать. Демоно всегда за другихъ компрометировался и тмъ выигрывалъ. Онъ чувствовалъ, что въ тогдашнемъ положеніи Франціи, во времена сближенія стараго съ новымъ, прошедшаго съ будущимъ, Виллелю нужна ключница, домоводка. Если въ дом встретится старуха, которая знаетъ какъ надобно стлать и убирать постель, куда выметать соръ, гд класть грязное и гд чистое блье, гд держатъ серебро, какъ выпроводить кредитора, кого принять и кому отказать, эта женщина тотчасъ длается необходимою, какъ бы она ни была гадка, скверна и отвратительна, хоть бы она всякой день крала по двугривеннику, господа ее любятъ, не могутъ безъ ней обойтись, при ней совтуются, она пронюхиваетъ вс тайны, всегда находить какое-нибудь средство выпутаться изъ затруднительнаго положенія, ее бранятъ, сталкиваютъ съ лстницы, а на другой день она подаетъ отличный кофе, какъ-будто ни въ чемъ не бывало. Какъ бы человкъ ни былъ великъ, ему всегда нужна домоводка, передъ которою онъ бы не стыдился быть слабымъ, нершительнымъ, разговаривать съ самимъ собою и приготовляться къ своей роли. Многіе геніи иначе и не воспламенялись. У Наполеона была такая ключница,— Бертіе, у кардинала Ришлі — монахъ осифъ. Демоно готовь былъ служить ключницей каждому. Онъ оставался другомъ отставныхъ министровъ, потому что служилъ посредницами между ними и ихъ преемниками, такимъ образомъ онъ подслащалъ послднюю лесть и подкрашивалъ первый комплиментъ. Притомъ, онъ въ совершенств зналъ вс мелочи, о которыхъ государственному человку некогда и подумать: онъ былъ въ чрезвычайности догадливъ и умлъ повиноваться, онъ возвышалъ свою низость тмъ, что самъ первый надъ ней шутилъ, выставляя между-тмъ всю ея пользу, показывалъ только т услуги, которыя не забываются. Такъ когда пришло время перебраться черезъ ровъ, отдлявшій императорское правленіе отъ королевскаго, пока другіе искали доски, по которой бы перейти, или разглагольствовала, Демоно занялъ большія суммы и отправился за границу. Тамъ, рискуя всмъ чтобы получить много, онъ скупилъ милліона на три векселей Людовика XVIII, платя самымъ неугомоннымъ кредиторамъ его по двадцати за сто. Барыши достались господамъ Гобсеку, Вербрусту и Жигонне, которые ссудили деньгами, но Демоно также много выигралъ, оказавъ услугу, за которую должникъ всегда былъ благодаренъ.

Демоно былъ пожалованъ въ рекетмейстеры и получилъ ордена Святаго Людовика и Почетнаго Легіона Взобравшись на высоту, онъ сталъ думать какъ-бы на ней удержаться, Прежде онъ былъ только тайнымъ повреннымъ своихъ начальковъ, а теперь сдлался еще и врачемъ тайныхъ болзней политическихъ. Замтивъ какъ ничтожны были тогдашніе геніи въ сравненіи съ важностью обстоятельствъ, онъ, человкъ прозорливый, всегда находилъ имъ средство выпутаться изъ бды, и продавалъ его не дешево. Онъ бывалъ везд, все наблюдалъ, постукивалъ во вс совсти, прислушивался ко всмъ звукамъ, которые он издаютъ, и какъ политическая пчела отвсюду извлекалъ свднія. Этотъ живой Белевъ лексиконъ не приводилъ, подобно тому, всхъ мнній безъ всякаго заключенія со своей стороны: онъ обладалъ даромъ мухи, которая, влетвъ въ кухню, садится прямо на самый сочный кусокъ. Зато онъ считался необходимымъ государству человкомъ. Это мнніе такъ укоренилось въ умахъ, что честолюбцы, которые уже достигли своей цли, почитали нужнымъ осадить его, чтобы онъ не шелъ дале, и вознаграждали его за это деньгами. Между-тмъ, услуживая всмъ, онъ безпрерывно чего-нибудь просилъ и что-нибудь получалъ. Такимъ образомъ онъ имлъ содержаніе отъ національной гвардіи, потому что числился ея полковникомъ, хотя въ глаза не видалъ своего легіона, былъ коммиссаромъ правительства при какомъ-то обществ, инспекторомъ чего-то въ министерств королевскаго двора. Сверхъ-того получалъ онъ жалованье по должности директора министерской канцеляріи и по знанію рекетмейстера. Теперь ему хотлось быть командоромъ почетнаго легіона, камергеромъ, градомъ и депутатомъ. Чтобы попасть въ депутаты, надобно было платить тысячу франковъ податей, а наслдственное его имньеце не приносило и половины того доходу. Гд взять денегъ, чтобы построить тамъ господскій домъ, окружить его разными заведеніями, и потомъ пускать пыль въ глаза избирателямъ? Хотя онъ никогда пообдалъ дома, жилъ уже девять лтъ въ казенной квартиръ, здиль всегда въ министерскихъ экипажахъ, однако не нажилъ ничего кром тридцати тысячъ чистыхъ, безпорныхъ, долговъ. Конечно, онъ могъ бы подняться женитьбою, по, чтобы сдлать выгодную партію, надобно было занять мсто повидне, а для этого необходимо прежде всего попасть въ депутаты. Для разорванія этой цпи, изъ которой не легко выпутаться , ему надобно было или оказать правительству сажную услугу въ случа заговора или смастерить какое-нибудь прибыльное дльце. Но, увы, партіи притихли, а дла казенныя сдлались столь гласными, что даже невозможно было снять подъ чужимъ именемъ какого-нибудь выгоднаго подряда. Притомъ какъ ни хитеръ былъ Демоно, а сдлалъ неосторожность, показавъ своему начальнику, что ему хотлось бы засдать на министерскихъ скамьяхъ въ палат. Министръ тотчасъ смкнулъ въ чемъ дло. Онъ ясно увидлъ, что Демоно хочется упрочить свое положеніе и сдлаться почти независимымъ, то есть, лягавая собака хотла выйти изъ повиновенія охотнику. Министръ тотчасъ его пристукнулъ, и тутъ же приласкалъ: онъ подставилъ ему соперниковъ, но Демоно разкинулъ ему сти и онъ попался. Чмъ боле чувствовалъ онъ что мсто его скользко, тмъ сильне хотлось ему получить такое, съ котораго уже нельзя было бы его столкнуть, но надобно было обработать все это какъ-можно поскоре. Онъ могъ лишиться всего въ одну минуту. Министру легко было однимъ почеркомъ пера сорвать съ него штатскій полковничій мундиръ, вытолкнуть его изъ коммисарства, изъ инспекторства и изъ остальныхъ двухъ мстъ, то есть, лишить его вдругъ пяти окладовъ жалованья. Иногда онъ пробовалъ угрожать своему министру, какъ хорошенькая женщина пугаетъ своего любовника : онъ проговаривался, будто женится на богатой вдов, и тутъ министръ начиналъ ласкать его. При одной изъ этихъ мировыхъ, министръ общалъ ему первое вакантное мсто во Французской Академіи. Вдь это ето, которое слдуетъ всякому ослу! говорилъ Демоно.

Положеніе его было такъ хорошо, что онъ могъ тшить вс свои пороки, прихоти, добродтели и слабости. Вотъ какъ проводилъ онъ жизнь. Просыпаясь, онъ получалъ пять или шесть приглашеній къ обду и выбиралъ тотъ домъ, въ которомъ лучше кормятъ, потомъ халъ къ министру чтобы насмшить за завтракомъ н Внл.ісля іі жену его, приласкать ихъ дтей и поиграть съ ними. Потомъ, съ часъ или часа два , онъ занимался длами, то есть, разваливался въ мягкихъ креслахъ, читалъ журналы, диктовалъ содержаніе какой-нибудь бумаги, раздавалъ работу своимъ подчиненнымъ, помчалъ прошенія и писалъ на нихъ резолюцію: Сдлать справку — что значитъ: Ршите вы, столоначальники, а я подпишу. Потомъ принималъ просителей, если министръ былъ занять, или отправлялся въ придворную церковь чтобы показаться королю. Онъ позволялъ старшинъ своимъ чиновникамъ толковать съ собой по-пріятельски о важныхъ длахъ и выпытывалъ мннія людей знающихъ. По-временамъ онъ здилъ во дворецъ за приказаніями. Наконецъ, во время парламентскихъ собраній, онъ ждалъ, когда министръ прідетъ изъ палаты, чтобы спросить, не нужно ли придумать какой-нибудь интриги. Потомъ сибаритъ-директоръ одвался, обдалъ и отъ осьми часовъ вечера до трехъ утра успвалъ побывать въ двадцати или пятнадцати домахъ. Въ оперномъ театр онъ толковалъ съ газетчиками, потому что онъ жилъ очень дружно со всмъ этимъ народомъ. Они оказывали другъ другу не большія услуги, онъ разсказывалъ имъ свои придуманныя новости и ловить ихъ ложныя всти. Иногда онъ уговаривалъ ихъ не нападать на какое-нибудь министерское распоряженіе. Зато, при случа, онъ помогалъ редакторахъ, доставлять имъ подписчиковъ, отдавалъ на театръ піесы ихъ сотрудниковъ. Притомъ онъ былъ любитель литературы и покровитель художниковъ, собиралъ собственноручныя письма знаменитыхъ людей, держалъ у себя великолпные альбомы, въ которыхъ ему рисовали даромъ, имлъ коллекцію эскизовъ и картонъ. Онъ длалъ добро художникамъ тмъ, что не вредилъ имъ и не упускалъ случая польстить ихъ самолюбію, выхлопотавъ имъ перстень или другой подарокъ отъ короля. Посл этого, не мудрено, что весь закулисный, газетный и художническій народъ любилъ его безъ памяти. И въ пятнадцати-лтней борьб, когда эпиграммами пробивали проломъ, въ который пронесся іюльскій мятежъ, Демоно не получилъ ни царапинки.

Видя какъ онъ въ саду министерскаго дома играетъ съ дтьми его сіятельства, мелкіе чиновники не могли понять, отчего этотъ человкъ въ такой милости, а старые доси всхъ министерствъ почитали его самымъ опаснымъ мефистофелемъ и льстили ему точно такъ же какъ онъ льстилъ начальникамъ. Однимъ онъ казался непостижимымъ іероглифомъ, а другіе знали только то, что онъ можетъ быть и полезенъ и вреденъ.

Въ наружности Демоно оставались еще слды красавца: онъ былъ средняго росту, довольно полонъ на лиц его красовались хорошіе обды, руки были блыя и пухлинькія какъ у пожилой блокурой женщины, ноги довольно благородныя. Онъ носилъ очки никогда не снималъ ихъ, потому что глаза у него были красны какъ у всхъ, кто принужденъ прибгать къ пособію оптическихъ стеколъ. Въ пять часовъ онъ уже всегда былъ въ миленькихъ чулкахъ a jour, въ башмакахъ и узкихъ черныхъ панталонахъ. Для людей разборчивыхъ, которые не любятъ принужденности, Демоно былъ несносенъ, ласковость его пахла ложью, остроты и комплименты, новые только для глупыхъ, были истерты до нитки. Прозорливые считали его гнилою доской, на которую ступить опасно.

Вознамрившись вывести мужа въ люди,-прекрасная Целестина Рабурденъ взялась за Демоно, въ надежд, что хоть эта перекладина и стара, однако жъ по ней еще можно перейти изъ начальниковъ отдленій въ директоры, то есть, отъ двнадцати тысячь доходу къ двадцати. Умная женщина вздумала провести стараго политика. Такимъ образомъ Демоно былъ отчасти причиною издержекъ, которыя длались въ дома Рабурдена.

Квартира Рабурденовъ была расположена весьма хорошо, что много способствуетъ благородству домашной жизни. Передняя, довольно просторная, была окнами на дворъ, за ней слдовала большая гостиная, окнами по фасаду, направо оттуда кабинетъ и спальня Рабурдена, и рядомъ съ ними столовая, въ которую входъ былъ изъ передней, налво изъ залы уборная и спальня Целестины, а рядомъ съ ними дтская. Въ пріемные дни кабинетъ Рабурдена и комната Целестины были отворены. Такимъ образомъ, мста было довольно чтобы принимать избранное общество, и хозяевамъ не приходилось, какъ длаютъ многіе небогатые люди, переворачивать весь домъ вверхъ дномъ длятого чтобъ созвать гостей. Гостиную на-ново обили желтою матеріею. Комната Целестины тоже была убрана штофомъ и мебелями рококо. Кабинету Рабурдена достались по наслдству прежнія обои изъ гостиной, и въ немъ были развшены картины, оставшіяся посл Лепренса. Покойникъ старикъ служилъ и на бирж и при аукціонной каммер, и пользовался случаями недорого покупать съ публичнаго торгу хорошія вещи. Такъ напримръ, у него были прекраснйшіе Турецкіе ковры и великолпный буфетъ: это пошло на украшеніе столовой, въ которой также красовались первые въ Парижъ узорочные часы во вкус семнадцатаго вка. Цвты наполняли своимъ благоуханіемъ эту прелестную комнату, гд всякая, вещь была хороша и поставлена на-мст. Целестина, одтая съ оригинальной, истинно художнической, простотою, угощала своихъ постителей какъ женщина, давно привыкшая къ роскоши: она никогда не говорила обо всхъ этихъ вещахъ, и своимъ умомъ и любезностью дополняла впечатлніе, которое эта комната производила на гостей. По милости отца, который оставилъ ей множество старинной рухляди, она убрала свою квартиру какъ-нельзя лучше, и объ ней заговорили, когда рококо вошло въ моду.

Демоно видывалъ въ жизнь свою много и настоящей и поддльной пышности, но дом Рабурдена удивилъ его.

За нсколько дней передъ тмъ, госпожа Фирміяни, одна изъ прелестнйшихъ женщинъ во всемъ Сен-Жерменскомъ предмстіи, пріятельница госпожи Рабурденъ, сказала Демоно, который нарочно для этого и былъ приглашенъ: — ‘Отчего это вы не бывасте у madame Рабурденъ? У ней прелестные вечера, а столъ…. лучше чмъ у меня. ‘ Прекрасная Целестина, разговаривая съ Демоно въ первый разъ, устремила на него выразительные глаза свои, и онъ общалъ быть у нея. У женщинъ только одна хитрость, говорить Фигаро, зато она всегда имъ удастся: директоръ министерской канцеляріи Демоно похалъ обдать къ простому начальнику отдленія. Потомъ, благодаря восхитительной и совершенно пристойной любезности Целестины, которую соперницы уже называли добродтельною кокеткой, онъ обдывалъ у Рабурденовъ всякую пятницу, и безъ зову всегда бывалъ по середамъ. Разсмотрвъ его внимательно, она ршила, что онъ на что-нибудь годится, и уже не сомнвалась въ успх своихъ честолюбивыхъ плановъ. Радость ея поймутъ только т семейства чиновничьи , которыя по нскольку лтъ ожидаютъ давно желаннаго мста. Наконецъ, благодаря своей смлости, она скоро надялась имть двадцать тысячъ въ годъ вмсто двнадцати.

‘И это ничего мн не стоило, говорила она сама себ. Правда, я немножко поистратилась: но что жъ длать? Въ наше время никто не станетъ отыскивать умнаго человка, который прячется отъ свта, успвать по служб можетъ только тотъ, кто всегда на виду, всегда въ людяхъ, кто поддерживаетъ свои прежнія связи и старается заводить новыя знакомства. Люди должностные помнятъ только того, кого видятъ. Мужъ мой ршительно не иметъ ни какого понятія о свт. Если бы я не запутала этихъ трехъ депутатовъ, они бы стали искать мста Лабилардіера, а теперь какъ они всегда у меня, то еще станутъ всми силами помогать намъ. Я съ ними немножко пококетничала, да ксчастію на нихъ стало и обыкновенныхъ пустяковъ, которыми мы водимъ мужчинъ за носъ!

Въ тотъ день, когда начались толки о мст Лабилардіера, Демоно стоялъ посл обда у камина съ графинею Виллель. Попивая кофе, онъ ужъ не въ первый разъ сказалъ, что въ Париж немного такихъ женщинъ какъ madame Рабурденъ.

— Не говорите этого такъ часто, monsieur Демоно, отвчала улыбаясь министерша: вы повредите ея доброму имени.

Женщины терпть не могутъ, когда передъ ними хвалятъ другихъ женщинъ, и всегда готовы примшать къ похвал немножко желчи.

— Бднякъ Лабилардіеръ при смерти, сказалъ министръ: мсто его, по всей справедливости слдуетъ Рабурдену, онъ одинъ изъ лучшихъ нашихъ чиновниковъ, а мои предшественники, Богъ знаетъ почему, держали его въ черномъ тл, хоть одинъ изъ нихъ попалъ при Наполеон въ префекты полиціи по милости человка, который былъ очень близокъ къ Рабурдену. Вы еще не стары, Демоно, васъ женщины могутъ любить и безъ интересу…

— Если мсто Лабилардіера уже назначено Рабурдену, то я смло могу хвалить жену его безъ всякой особой цли, отвчалъ Демоно, котораго шутка министра задла за-живое: она, право, женщина необыкновенная, и если бъ вашему сіятельству угодно было…

— Пригласить ее на балъ? сказала министерша. Можно себ представить, какъ наши аристократки разхохочутся, когда лакеи вдругъ доложитъ — Madame Рабурденъ!

Въ пріемной собралось много просителей, и Демоно вошелъ туда, а графиня сказала мужу:-Право, мн кажется, нашъ Демоно влюбленъ!

— Ба! отвчалъ графъ, желая сказать этимъ, что Демоно такими пустяками не занимается.

Между-тмъ, доложили объ одномъ роялистскомъ депутат, и министръ пошелъ встрчать этого человка съ голосомъ. Депутатъ пріхалъ сказать графу, что онъ принужденъ по домашнимъ обстоятельствамъ выйти изъ палаты и долгомъ почелъ предувдомить объ этомъ министра, чтобы тотъ могъ заране подсунуть избирателямъ своего кандидата.

Въ этотъ день министръ, то есть, Демоно, пригласилъ къ обду одного чиновника, который при всхъ министрахъ удерживался на своемъ мст. Бдняку было какъ-то неловко въ министерскихъ комнатахъ, и онъ, чтобы придать себ важный видъ, стоялъ у камина, стиснувъ ноги какъ Египетская статуя. Онъ сбирался поблагодарить директора канцеляріи за то, что имлъ честь обдать у его сіятельства, но Демоне вдругъ вышелъ, и чиновникъ остановился посередин своей фразы. Этотъ человкъ былъ казначей, единственный чиновникъ, на котораго перемны министровъ не имютъ ни какого вліянія. Въ это время палата депутатовъ еще не думала о грошовой экономіи, и давала каждому министру двадцать пять тысячъ франковъ на первое обзаведеніе. Какъ скоро королевскій рескриптъ о назначеніи новаго министра появляется въ Монитер, чиновники, большіе и малые, потрясенные на своихъ мстахъ бурею, собираются кучками и толкуютъ о томъ, какая участь ихъ ожидаетъ — ‘Что-то станетъ длать новый министръ? Не вздумаетъ ли онъ увеличить числа чиновниковъ? не станетъ ли выгонять по двое старыхъ чтобы сажать на ихъ мста по трое своихъ?’ А между-тмъ, непоколебимый, смиренный, казначей беретъ двадцать пять тысячъ банковыми билетами, чистенько завертываетъ ихъ въ блую бумагу, и рано утромъ отправляется къ новому сановнику. Онъ застаетъ министерскую чету въ первыя минуты радости, когда государственный человкъ удивительно добръ и снисходителенъ.

— Что вамъ угодно? спрашиваетъ министръ.

Казначей, не говоря ни слова, вынимаетъ деньги и представляетъ ихъ его высокопревосходительству, по томъ объясняетъ назначеніе этой суммы удивленной, но обрадованной, министерш, которая беретъ себ часть этихъ денегъ, а иногда и вс, потому что обзаведеніе дло хозяйственное. Тутъ казначей замолвитъ словечко и о себ. Если онъ будетъ имть честь служить подъ начальствомъ его высокопревосходительства….. если его высокопревосходительству угодно будетъ…. и прочая. Такъ какъ человкъ, который принесъ двадцать пять тысячъ, всегда человкъ препочтенный, то новый министръ обыкновенно тутъ же утверждаетъ прежняго казначея въ его должности, и тотъ продолжаетъ смотрть изъ-за своей конторки какъ министерства являются и исчезаютъ. Онъ старается угождать министерш, приноситъ ежемсячныя тринадцать тысячъ, положеннаго жалованья, когда она прикажетъ, и такимъ образомъ пріобртаетъ себ могущественную покровительницу.

Этого казначея звали Сальяромъ. Онъ былъ толстенькой человчекъ, весьма знающій въ счетахъ, весьма незнающій во всемъ другомъ, круглый какъ нуль, простой какъ ‘здравствуйте’, естественный какъ ‘покорнйшій слуга’ въ конц письма. Дочь его Елизавета Сальяръ, женщина простая, безъ воспитанія, была замужемъ за Исидоромъ Бодойе, другимъ начальникомъ отдленія въ Лабилардіеровомъ департаментъ и слдственно товарищемъ Рабурдена. Все министерство знало, что старикъ Сальяръ-дуракъ, такъ же какъ и зять его, но никто еще порядочно не разсчиталъ, до какой степени простирается его глупость. Между-тмъ, при своей глупости, Сальяръ умлъ пользоваться всми выгодами казначейскаго мста. Онъ составилъ себ порядочное состояніе, отдавая казенныя деньги взаймы купцамъ, на двое и на трое сутокъ, подъ врные залоги, за два процента въ день. Впрочемъ, въ этихъ сдлкахъ, столь обыкновенныхъ между казначеями, имя его никогда не являлось, агентами его были бельгійскій ростовщикъ Гобсекъ, нмецкій ростовщикъ Вербрустъ, и Французскій ростовщикъ Жигонне. Эти три человка т же самые, которые въ 1814 году помогли Демоно скупить векселя Людовика XVIII, они были короткіе его пріятели, а Жигонне приводился ему даже тестемъ. Къ нимъ подобно присоединить еще Фалеза, смышленаго малаго, которому Богъ далъ ума, но денегъ ни копйки. Накопивъ капиталъ, Сальяръ далъ Фалезу шестьдесятъ тысячъ франковъ, и они завели пополамъ фабрику чугунныхъ горшковъ. Таковъ былъ Сальяръ, котораго вс считали глупцомъ.

Въ эту минуту, министръ глядлъ на своего казначея, какъ иногда смотришь на карнизъ, совсмъ не думая, чтобы онъ могъ понимать, что при немъ говорятъ.

— Мн очень хочется заране, и притомъ по секрету, уладить дло съ префектомъ вашего департамента, потому что Демоно тоже мтитъ въ депутаты, у него тамъ есть какая-то землица съ лачужкой, а мы не хотимъ, чтобы онъ попалъ въ палату.

— Да онъ не иметъ столько доходу, сколько для этого нужно по закону, замтилъ депутатъ.

— Правда, но теперь декабрь уже на исход, выборъ долженъ быть въ январ, префекты имютъ приказаніе помогать приверженцамъ министерства, если бъ вашему префекту вздумалось сдлать что-нибудь для Демоно, мы бы не могли противиться этому явнымъ образомъ.

— Да гд жъ онъ возьметъ денегъ чтобъ купать имнье?

— А разв мы не знаемъ, что многіе, не имя ни гроша, покупали дома въ Париж, или помстья, не задолго до выборовъ?

Казначей и не слушалъ, да слышалъ, весь этотъ разговоръ доходилъ до ушей его, хотя министръ и депутатъ говорили вполголоса. Знаете ли, какое чувство овладло имъ при этомъ? Онъ былъ въ ужасномъ безпокойств. Сальяръ, какъ и многіе другіе простодушные люди, былъ въ отчаяніи, когда ему случалось услышать то, что говорилось не для него.Онъ потихоньку все отступалъ, и отретировался уже очень далеко отъ министра, когда тотъ его замтилъ. Впрочемъ онъ былъ чиновникъ неспособный къ нескромности, и если бы министръ зналъ, что онъ слышалъ весь разговоръ, ему стоило бы только сказать: Смотрите же, никому ни слова! Между-тмъ набралось довольно много народу. Сальяръ воспользовался этимъ, отыскалъ своего извощика, взятаго по часамъ, прикатилъ домой и разсказалъ дочери своей все, что лъ и слышалъ у министра.

Елизавета Бодойе, урожденная Сальяръ, была одна изъ женщинъ, дотого пошлыхъ, что ихъ трудно даже обрисовать, а между-тмъ нужно, потому что он составляютъ классъ мелкихъ чиновницъ, нчто среднее между женами ремесленниковъ и порядочными женщинами, качества ихъ можно почти назвать пороками, въ ихъ слабостяхъ нтъ ничего любезнаго, а ври всемъ томъ правы ихъ довольно оригинальны. Въ госпож Бодойе было что-то тщедушное, такъ, что жалко смотрть на нее, лицо ея, съ тоненькими чертами и выдавшимся посередин носомъ, имло нкоторое сходство съ мордою ластки. Глаза ея, голубаго матоваго цвту, были немножко мутны, волосы свтло-русые, почти блые, цвтъ лица сроватый, нечистый, голосъ визгливый. Она была настоящая мелкая чиновница, которая, ложась съ мужемъ спать, даетъ ему совты и наставленія, ханжа, скупая, неопрятная, честолюбивая изъ одного домашняго эгоизма. Она совершенно повелвала своимъ мужемъ, который женился на ней изъ благодарности за то, что Сальяръ всегда давалъ ему денегъ въ счетъ жалованья, безъ процентовъ. Мужъ ея, Бодойе, былъ человкъ лтъ сорока, съ калмыцкимъ лицомъ, приплющеннымъ носомъ, поджатымъ подбородкомъ, маленькимъ лбомъ. Не смотря на свое лимфатическое сложеніе, смиренный Исидоръ Бодойе страстно любилъ жену. Онъ быль вымоченъ въ чернилахъ, но въ начальники отдленія ршительно не годился, впрочемъ — человкъ работящій, и зналъ дла. Учился онъ съ терпливостью и разсудительностью вола, да притомъ и голова у него была большая: родители заключили изъ этого, что онъ будетъ человкъ необыкновенный. Педантъ, мелочной въ высочайшей степени, онъ былъ чрезвычайно взыскателенъ, бранился съ подчиненными за каждую запятую и точку, чиновники страхъ его боялись и вс до одного являлись къ должности прежде его. Бодойе всегда ходилъ въ свтло-синемъ фрак, съ золотыми пуговицами, въ гороховомъ жилет, срыхъ брюкахъ и цвтномъ галстух, ноги у него были большія и толстыя, сапоги мужицкіе. На часовой цпочк побрякивали у него дюжины дв печатей и разныхъ бездлушекъ.

Члены этого семейства были соединены между собой тсными узами набожности, строгихъ правилъ и единственной страсти, которою вс они управлялись, именно, скупости. Вс они уважали Бодойе, а жена больше чмъ кто-нибудь, она чтила въ немъ своего мужа, отца дтей своихъ, властелина, даннаго ей самимъ Богомъ. Между-тмъ она видла глупость Бодойе во всей ея обширности, но никогда, ни словомъ, ни взглядомъ, не показала бы чужому своего истиннаго мннія о муж. Шумъ жизни доходилъ до ушей ея, она все слышала, все замчала, все соображала про себя, и такъ здраво судила о вещахъ и людяхъ, что мужъ и отецъ мало-по-малу привыкли ничего не длать безъ ея совта. Сальяръ откровенно восклицалъ: ‘Этакая умница!’, а Бодойе былъ дотого глупъ, что не могъ не почитать себя умнымъ, и потому онъ не признавался, что жена его женщина расторопная, хотя всегда пользовался ея совтами.

Возвратившись домой, старый казначей тотчасъ пошелъ къ зятю, который жилъ въ другомъ этажъ того же дома и, какъ мы уже говорили, принялся разсказывать, что онъ лъ, что пилъ, что видлъ и что слышалъ у его сіятельства, какъ онъ пилъ кофе, стоя у камина, какъ министръ сказалъ, что мсто Лабилардіера по всей справедливости слдуетъ Рабурдену какъ пріхалъ депутатъ, что говорилъ ему министръ о Демоно, и какъ онъ, Сальяръ, услышавъ случайно такія щекотливыя вещи, струсилъ и убрался домой по-добру по-здорову.

Тутъ начались безконечныя предположенія, тесть и зять разсуждали одинъ глупе другаго. Елизавета все слушала съ безпечнымъ, даже глупымъ, видомъ, и наконецъ спросила:

— Если бъ господинъ Демоно помогъ намъ, батюшка, могъ ли бы мой мужъ получить мсто Лабилардіера?

— Экъ, ты куда захала! вскричалъ Сальяръ.

— Въ 1814 году, сказала она, дядюшка Жигонне и Гобсекъ давали ему взаймы денегъ, у него есть долги.

— Долги-то есть, отвчалъ казначей: даже (это, помнится, было въ 1816 году) кто-то подалъ министру жалобу и просилъ удержать долги изъ его жалованья. Но онъ какъ-то это обработалъ.

— А гд его помстье?

— Какъ гд! въ нашей сторон, тамъ же, гд имнье твоего дяди, гд фабрика моего товарища Фалеза, въ томъ же округ, котораго депутатъ подалъ въ отставку…

Въ одиннадцать часовъ, когда великанъ мужъ ее улегся спать, Елизавета нагнулась къ нему и сказала:

— Ты, можетъ быть, будешь директоромъ.

Бодойе презрительно улыбнулся, звнулъ и заснулъ.

Въ это самое время Демоно вышелъ изъ театра и похалъ къ Рабурденамъ. Вечеръ былъ въ эту середу блестящій, къ нимъ съхались изъ театра разные молодые люди и тогдашнія ‘знаменитости’. Целестна разливала чай, когда Демоно вошелъ въ гостиную Въ этотъ вечеръ она одлась чрезвычайно къ лицу на ней было черное бархатное платье, безъ всякихъ украшеній, черный газовый шарфъ, коса завита плоско, а по щекамъ красиво висли англійскія букли. Во всхъ движеніяхъ этой женщины проявлялась истинно Итальянская, милая, непринужденность талія у ней была гибкая, такъ, что она легко могла поворачиваться при малйшемъ вопрос, большіе черные глаза ея видли во вс стороны, она такъ хорошо управляла своимъ мягкимъ, вкрадчивымъ, голосовъ что придавала необыкновенную прелесть самымъ ничтожнымъ словамъ. Цвтъ лица ея, днемъ немножко желтоватый, какъ у всхъ брюнетокъ, при свчахъ былъ чрезвычайно хорошъ, черные глаза ея блистали, черные волосы лоснились какъ бархатъ, легкія, граціозныя, формы напоминали художникамъ Goujon‘ову Венеру.

Демоно остановился у дверей, онъ привыкъ подмчать чужія идеи, а теперь ему хотлось подмтить чувство, потому что эта женщина интересовала его, какъ ни одна еще во всю жизнь его. Демоно былъ тхъ лтъ, когда мужчины, полагаясь на свою опытность, считаютъ себя очень опасными для женщинъ. Первые сдые волосы приносятъ съ собою страсти самыя сильныя, потому что он опираются съ одной стороны на силу, которая уже кончается, съ другой на слабость, которая только-что начинается. Въ сорокъ лтъ люди дурачатся больше чмъ когда-нибудь, они хотятъ быть любимы для самихъ себя, оттого что уже не могутъ быть, какъ въ юношескихъ лтахъ, счастливы только тмъ, что сами любятъ.

Мысли, волновавшія Демоно въ эту минуту, были, видно, печальны, потому что нервы его спустились, привтливая улыбка, которая вчно прикрывала его настоящую физіономію какъ маскою, разсялась, и въ немъ явился человкъ, какъ онъ есть, безъ лаку, наводимаго обществомъ. На него страшно было взглянуть. Рабурденъ увидлъ его, и сказалъ про себя’.— Что это съ нимъ сдлалось? Разв онъ въ немилости? Потомъ онъ замтилъ, что Демоно страстно смотритъ на жену его, и Рабурденъ записалъ этотъ взглядъ въ своей памяти. Онъ былъ слишкомъ уменъ чтобы не разгадать Демоно: онъ зналъ его наизусть, и призиралъ отъ всей души, но у людей занятыхъ чувства прячутся въ сердц: усильная работа въ этомъ случа лучше всякаго притворства. Демоно не зналъ мнніи Рабурдена, и не воображалъ, что тотъ видитъ его у себя очень не охотно и принимаетъ только изъ угожденія жен. Въ это время Рабурденъ толковалъ съ однимъ сверхштатнымъ чиновникомъ, который долженъ былъ играть довольно важную роль въ интриг по случаю ожидаемой смерти Лабилардіера, онъ только взглянулъ на Демоно и жену свою, и не обращалъ на нихъ большаго вниманія.

Сверхштатные чиновники бываютъ только двухъ родовъ, богатые и бдные. Состоя при директор, богатый молодой человкъ, который служитъ безъ жалованья, пріучается къ дламъ и скоро получаетъ хорошее мсто. Бдный, который служитъ сверхштатнымъ, обыкновенно сынъ вдовы какого-нибудь чиновника, которая живетъ небольшимъ пенсіономъ, лишаетъ себя необходимаго чтобы воспитать сына, и умираетъ въ сладостной надежд, что онъ скоро будетъ столоначальникамъ. Молодой человкъ, съ которымъ разговаривалъ Рабурденъ, былъ сверхштатный бднякъ, Себастіанъ Деларошъ, онъ жилъ на другомъ конц города, и пришелъ по грязи на ципочкахъ, не замаравъ сапоговъ. Онъ называлъ мать ‘маменькою’, (несмлъ взглянуть на госпожу Рабурденъ, потому что она казалась ему королевой, а домъ ея дворцемъ. На немъ были блые перчатки, уже нсколько разъ надъ ванныя и вычищенныя мякишемъ благо хлба. Отпуская его въ гости, мать положила ему въ карманъ пять франковъ, на случай если непремнно надобно будетъ играть въ карты, сказала ему, чтобы онъ ничего не лъ, и чтобы остерегался не уронить лампы или какой-нибудь фарфоровой вещицы съ этажерки. Онъ былъ весь въ черномъ. Лицо у него было блокурое, глаза красиваго зеленоватаго цвту съ золотистыми отливами. Иногда онъ украдкой взглядывалъ на Целестину, говоря про себя: ‘Какая красавица!’ И потомъ онъ, врно, бднякъ, думалъ объ ней до тхъ поръ, пока не заснулъ отъ усталости. Рабурденъ догадывался, какая нищета должна царствовать въ дом женщины, которая живетъ пенсіономъ въ семь сотъ франковъ, тмъ боле, что сынъ ея только-что вышелъ изъ школы и она, конечно, употребила на его воспитаніе все, что скопила въ нсколько лтъ. Зато онъ обходился съ Деларошемъ какъ съ сыномъ. Онъ нсколько разъ спорилъ въ департаментскомъ совсть чтобы выхлопотать ему награжденье, а если Это не удавалось, то удлялъ ему часть своей награды. Онъ заваливалъ его работою, училъ его, заставлялъ исполнять должность своего помощника Дюбрюэля, который писалъ больше водевилей чмъ отношеній и давалъ за то Деларошу триста франковъ изъ своего жалованья. Въ глазахъ старушки Деларошъ и ея сына, Рабурденъ былъ великій человкъ, мучитель и вмст ангелъ: кром его, у нихъ не было надежды ни на кого на свт. Деларошъ съ благоговеніемъ смотрлъ иногда, какъ Демоно въ половин пятаго садится въ министерскую карету, между-тмъ какъ онъ, подъ воротами департаментскаго дома, распускалъ свой зонтикъ, сбираясь итти домой. Отъ директора канцеляріи зависла судьба его, директоръ канцеляріи могъ вдругъ назначить ему тысячу двсти рублей жалованья: да! все честолюбіе и его и старушки матери устремлено было на окладъ въ тысячу двсти франковъ. А между-тмъ директоръ канцеляріи зналъ его разв только по имени! Въ это время Рабурденъ бранилъ бдняжку Себастіана, который зналъ объ его работ. Деларошъ писалъ и переписывалъ знаменитый проектъ о сохраненіи числа бумагъ и чиновниковъ, проектъ во сто пятьдесятъ листовъ. Одушевленный своимъ механическимъ участіемъ въ этомъ важномъ труд, двадвати-лтній ребенокъ, при малйшей подчистк, переписывалъ огромныя таблицы. Отъ избытка усердія бдняжка Себастіанъ сдлалъ большую неосторожность: онъ, чтобы скоре кончить, снесъ въ департаментъ самую опасную бумагу, именно, списокъ чиновниковъ по всмъ министерствамъ, съ означеніемъ ихъ состоянія и особенныхъ занятій вн службы. Дло въ томъ, что въ Париж всякій чиновникъ, который не занимается своимъ дломъ подобно Рабурдену изъ любви къ отечеству и по чувству долга, всегда беретъ сверхъ казенной частную должность, или пускается въ какія-нибудь предпріятія, чтобы было чмъ жить. Иные, какъ Сальяръ, вступаютъ въ товарищество съ купцами или фабрикантами, утромъ ходятъ къ должности, а вечеромъ водятъ ихъ торговые счеты. Многіе чиновники женятся на блошвейкахъ, содержательницахъ модныхъ магазиновъ или библіотекъ для чтенія, и которые нанимаются играть въ оркестръ какого-и будь театра, иные, какъ Дюбрюэль, кропаютъ водевили, комическія оперы и мелодрамы. Въ примръ можно привести господъ Sewrin, Pixrcourt, Planard и другихъ, Pigault-Lebrun, Piis, Duviquet, также числились канцелярскими чиновниками. Книгопродавецъ, издатель сочиненій господина Скриба, числится гд-то и теперь. Въ списк, который составилъ Рабурдснъ, были также означены душевныя и физическія способности чиновниковъ, потому что т и другія почти равно необходимы для человка, который долженъ работать много и скоро. Только десяти-лтняя опытность, и знакомство съ чиновниками разныхъ министерствъ, могли доставить Рабурдену возможность сочинить подобный списокъ, это былъ трудъ весьма важный и въ связи съ прочимъ, но, отдльно взятый, онъ могъ казаться довольно страннымъ, и Рабурденъ нажилъ бы большія непріятности, если бъ кто прочелъ одинъ этотъ списокъ. Себастіанъ чрезвычайно уважалъ своего начальника и не имлъ никакого понятія о злости людской. Онъ не понималъ хорошенько, что за была въ томъ, если онъ снесъ этотъ списокъ въ департаментъ, и откровенно признался, что оставилъ его въ незапертомъ картон. Тутъ только Рабурденъ растолковалъ Сабастіану, что это можетъ погубить его, и у бднаго мальчика слезы навернулись на глазахъ.

— Ну, ну, сказалъ Рабурденъ, не печальтесь такъ, только впередъ будьте осторожне. Ступайте завтра въ департаментъ какъ-можно пораньше, вотъ ключи отъ моего бюро, спрячьте туда и черновой и блый списокъ.

Довренность, которую оказывалъ ему уважаемый начальникъ, утшило бднаго молодаго человка. Рабурденъ предложилъ ему чашку чаю.

— Маменька не позволяетъ мн пить чаю, сказалъ Деларошъ, потому что у меня грудь слаба.

— Такъ не хотите ли сливокъ съ сухарями, любезный Деларошъ? сказала госпожа Рабурденъ. Подите сюда, сядьте подлъ меня.

Она усадила его возл себя, и сердце молодаго человка запрыгало отъ удовольствія. Въ это время Целестина увидла Демоно и сама подошла къ нему.

— Что это вы не подойдете къ намъ? сказала она. Ужъ не сердитесь ли вы за что-нибудь?

— Сердиться мн не за что, сказалъ Демоно съ нжнымъ вздохомъ. Но я пріхалъ къ вамъ съ доброй встью, и мн пришло въ голову, что вы теперь будете еще строже со мною. Я увренъ, что черезъ полгода мы будемъ съ вами какъ чужіе. Мы можемъ говорить откровенно. Вы слишкомъ умны, я слишкомъ опытенъ, чтобы намъ обманывать другъ друга. Вы достигли своей цли., и это не стоило вамъ ничего кром нсколькихъ улыбокъ и ласковыхъ словъ…

— Обманывать другъ друга! Что это значитъ? сказала она, притворяясь обиженною.

— Да. Лабилардіеру сегодня еще хуже и, судя по тому, что говорилъ мн министръ, вашъ мужъ будетъ директоромъ.

Тутъ онъ разсказалъ ей, что было у министра, какъ онъ ее расхваливалъ, и прочая, и прочая.

— Monsieur Демоно, отвчала съ важностью Целестина, позвольте мн замтить вамъ, что мужъ мой старше и умне всхъ вашихъ начальниковъ отдленій, что вс чиновники роптали, когда старика Лабилардіера посадили моему мужу на голову, притомъ онъ уже цлый годъ исправляетъ должность директора: такъ я право не знаю кому какъ не ему занять это мсто!

— Ваша правда, сказалъ Демоно.

— Такъ разсудите же вы сами, сказала она, улыбаяясь, чтобы выказать прелестнйшіе зубы: какая жъ бы мн надобность противъ сердца любезничать съ вами! Неужели вы думаете, что я такая интсресанка?

— О! сказалъ Демоно, поднявъ глаза къ небу.

— Да, господа, продолжала она, вы должны признаться, что сердце женщины всегда будетъ для васъ тайною. Правда, мн очень пріятно было, что вы начали къ намъ здить и, скажу вамъ откровенно, отчасти потому, что я надялась отъ этого пользы.

— Какой же?

— Вы на пути къ почестямъ, сказала она ему вполголоса, вы будете депутатомъ, министромъ. (Какъ весело человку честолюбивому , когда хорошенькая женщина говорить ему на ухо подобныя вещи!) О, я знаю васъ лучше чмъ вы сами ! Рабурденъ можетъ быть вамъ полезенъ, онъ станетъ за насъ работать, когда вы будете въ палат депутатовъ. Вамъ хочется въ министры, а мн бы хотлось, чтобы мои мужъ былъ государственнымъ совтникомъ или управляющимъ какою-нибудь частію. Мн пришло въ голову соединить двухъ человкъ, которые соперниками никогда не будуть, а могутъ быть полезны другъ другу. Разв это не женское дло? Высть вы скорй пойдете, а вамъ обоимъ пора двинуться впередъ.— Видите, какъ я откровенна , прибавила она съ улыбкою, а вы такъ вчно отъ меня секретничаете!

— Но вы не хотите понять меня, сказалъ Демоно съ печальнымъ видомъ, хотя Целестина чрезвычайно его обрадовала. Что мн въ повышеніяхъ по служб, когда я здсь получу отставку !

— Я бы и рада понять васъ, сказала она, но вы, говорите загадками.

И она пошла прощаться съ одной провинціальной графинею, которая сбиралась домой.

— Слава Богу, думала госпожа Рабурденъ, ложась спать, мужъ мой будетъ директоромъ и мы вмсто двнадцати тысячи будемъ получать двадцать! Конечно, мы отъ этого еще не разбогатемъ, но по-крайней-мр можемъ жить порядочно.

Она заснула, думая о своихъ долгахъ и разсчитывая, во сколько времени можетъ расплатиться, если откладывать по шести тысячъ въ годъ. Она и не воображала себ, что женщина безъ воспитанія, которая отъ роду не бывала въ порядочной гостиной, женщина безъ знакомствъ, безъ связей, сбирается взять приступомъ мсто, на которое она мысленно уже сажала своего мужа. Госпожа Рабурденъ презрительно улыбнулась бы, если бъ ей сказали, что госпожа Бодойе — ея соперница. Бдняжка, не знала, что мелкіе люди такъ же сильны какъ червякъ, который подтачиваетъ огромное дерево. Если бъ можно было употребить въ литератур Левенгуковъ микроскопъ, стоило бы срисовать муравьевъ, которые чуть не уничтожили Голландіи, подточивъ ея плотины, — и у насъ было бы довольно схожее изображеніе господъ Бодойе, Пальмы, Фаллеза, Гобсека и компаніи, мелкихъ существъ, которые, впрочемъ, какъ вы скоро увидите, доказали свою силу не хуже голландскихъ муравьевъ.

Въ Париж вс почти департаменты образованы одинаково. Говоря канцелярскимъ языкомъ, отдленіе состоитъ изъ служителей (garon), сверхштатныхъ чиновниковъ, которые но нскольку лтъ служатъ безъ жалованья, писцовъ (expditionnaires), столоначальниковъ (commis-rdacteurs), экзекутора (commis d’ordre или commis principal), помощника начальника отдленія (sous-chef de bureau), и начальника отдленія. Въ департамент бываетъ обыкновенно два три отдленія, иногда и боле. Впрочемъ эти званія измняются отчасти по роду службы, такъ напримръ, въ нкоторыхъ департаментахъ, вмсто столоначальниковъ бываютъ бухгалтеры и контролеры.

Первая комната, въ которой сидитъ служитель, обыкновенно обита плохими обоями, въ ней печь, большой черный столъ съ чернилицами, кресла для служителя и лавка для просителей. Канцелярская комната бываетъ довольно велика и боле или мене свтла, полъ въ ней рдко паркетный, потому что паркетъ и каминъ предоставляются начальнику отдленія и директору департамента, точно такъ же какъ шкафы, канторки и столы краснаго дерева, кресла обитыя краснымъ или зеленымъ сафьяномъ, зеркала, занавсы и другіе предметы канцелярской роскоши. Къ канцелярской комнат стоитъ чугунная печь, которой труба проведена въ задланный каминъ, если только есть каминъ. Обои гладкія, темнаго или зеленаго цвту. Столы въ ней изъ простаго дерева подъ чернымъ лакомъ. Чиновники размщаются н усаживаются, смотря по своимъ физическимъ свойствамъ, зябкой держитъ ноги на деревянной скамейк, сангвиникъ на цыновк, человкъ лимфатическаго сложенія, который боится сквознаго втру, длаетъ себ родъ ширмъ изъ картоновъ. Въ этой же комнат стоитъ шкафъ, въ которой чиновники прячутъ свое канцелярское платье, нарукавники, глазные зонтики, шапочки и другія принадлежности своего ремесла. Почти всегда на камин стоять графины съ водою, стаканы и остатки завтраковъ. Дверь комнаты помощника начальника отдленіи всегда отворена, такъ, что онъ можетъ надзирать за своими чиновниками, не давать имъ разговаривать, а въ важныхъ случаяхъ прійти потолковать съ ними.

Департаментъ Лабилардіера лежалъ подъ долготою семидесяти градусовъ надъ поверхностью улицы и подъ шпротою чердаковъ въ великомъ океанъ министерскаго дома, въ сверо-восточной части двора, тамъ, гд нкогда были конюшни. Отдленія были разграничены лстницею и комнаты ихъ съ нумерами шли вдоль довольно темнаго корридора, кабинеты и пріемныя господъ Рабурдена и Бодойе помшались внизу, въ третьемъ этажъ. Подлъ комнатъ Рабурдена были два кабинета и пріемная директора. Во второмъ этажъ квартира и канцелярская комната директорскаго секретаря, Евгенія де-ла-Бріера, изъ этой квартиры потаенная дверь вела въ настоящій кабинетъ директора, потому что подлъ этой комнаты былъ еще другой кабинетъ, убранный пышно, въ первомъ Лабилардіеръ толковалъ со своимъ секретаремъ безъ свидтелей, а во второмъ принималъ нужныхъ людей безъ своего секретаря.

При этомъ департаментъ состояли три служителя, одинъ при канцелярскихъ комнатахъ, другой при начальникахъ отдленія, третій при директоръ. Вс трое получали отъ казны помщеніе, отопленіе и освщеніе, и носили обыкновенную форму всхъ Французскихъ канцелярій,— темно-синій сюртукъ съ алою выпушкою въ будни, и фракъ съ красными, блыми и голубыми басонами по праздникамъ. Эти служителя, краеугольные камни департаментовъ, знаютъ каждаго чиновника наизусть, вычисляютъ, сколько кому можно поврить въ долгъ, съ величайшею скромностью, исполняютъ порученія чиновниковъ, ходятъ въ ломбардъ закладывать или выкупать ихъ вещи, и даютъ деньги въ займы безъ процентовъ, но какъ чиновники обыкновенно берутъ у нихъ весьма небольшія суммы и отдаютъ ихъ всегда съ прибавкою, то эти смтливые люди получаютъ большія выгоды. Эти служители безъ господъ имютъ девять сотъ франковъ жалованья, сверхъ-того награжденія и подарки, такъ, что всего въ годъ выходитъ до тысячи двухъ сотъ франковъ, и около того же получаютъ они отъ чиновниковъ, стараясь приготовлять завтракъ тмъ изъ нихъ, которые имютъ привычку завтракать. Въ нкоторыхъ министерствахъ завтраками завдываетъ швейцаръ такъ, что въ 1814 году мсто швейцара при военномъ министерств приносило до четырехъ тысячъ доходу. Служители иногда находитъ у себя въ рукъ пяти франковыя монеты, которыя всовываютъ имъ нетерпливые просители, и ко-торы я они принимаютъ, какъ-будто и не замчая этого.

Мсто служителя при канцелярскихъ комнатахъ, выгодне всхъ прочихъ, потому что этотъ собираетъ подать со всхъ чиновниковъ. Въ то время, о которомъ мы говоримъ, это мсто занималъ старшій изъ служителей, Антонъ, человкъ здоровый и жирныя, съ сдыми щетинистыми волосами, съ толстою шеей, угрястымъ лицомъ, срыми глазами, и ртомъ, похожимъ на дверцы печи. Товарищами были его племянники, Лаврентій и Гаврило, изъ которыхъ первый служилъ при директор, а второй при начальникахъ отдленія.

Въ четвергъ утромъ, посл того дня, когда былъ у министра балъ, а у Рабурденовъ вечеръ, Антонъ преспокойно сидлъ въ департаментской передней и брился съ помощію обоихъ племянниковъ, которые усердно ему прислуживали. Вдругъ они слышутъ, что идетъ какой-то чиновникъ, чего никогда не случалось такъ рано.

— Это Дютокъ, сказалъ Антонъ, я узнаю его по воровской походк, онъ всегда какъ-будто на конькахъ катится. Вчно, какъ съ неба свалится! чортъ его знаетъ откуда вдругъ возмется! Вчера онъ, оставался здсь посл всхъ чиновниковъ, это съ нимъ только всего три раза случалось, съ тхъ поръ какъ онъ служить въ нашемъ департаментъ.

Вотъ портретъ Дютока, экзекутора въ отдленіи Рабурдена: ему тридцать восемь лтъ, лицо у него длинное, желтое, волосы жесткіе льнянаго цвту, остриженные почти подъ гребенку, лобъ маленькій, носъ съ горбомъ, брови густыя, губы тонкія, глаза свтло-зеленые, которые никогда не выдерживали чужаго взгляда, ростомъ онъ довольно высокъ, сутуловатъ, и ходитъ всегда въ темномъ фрак, черномъ жилет, гороховыхъ брюкахъ, черныхъ бумажныхъ чулкахъ, и башмакахъ съ измятыми ленточками. Лнтяй, ни къ чему неспособный, онъ ненавидлъ своего начальника. И это очень естественно. Рабурденъ былъ слишкомъ благороденъ чтобы стараться вредить кому-нибудь, но и слишкомъ уменъ чтобы даться въ обманъ, онъ очень хорошо понималъ Дютока и держалъ его только изъ милости, но тотъ уже зналъ, что ему нельзя ожидать повышеніи, пока Рабурденъ не выйдетъ изъ начальниковъ отдленія. Дютокъ самъ чувствовалъ, что не въ состояніи быть начальникомъ, но звалъ также и то, что неспособность не мшаетъ получать жалованье. Живой примръ этого былъ Лаболардіеръ. Злость, при личныхъ выгодахъ, стоитъ ума: весьма злой и очень корыстолюбивый, Дютокъ старался упрочить судьбу свою, сдлавшись шпіономъ всего департамента. Еще въ 1816 году онъ притворился чрезвычайно набожнымъ, угадывая, что люди, которыхъ глупцы называли іезуитами, пойдутъ вверхъ. Дютокъ переходилъ отъ одного чиновника къ другому, подшучивалъ надъ всми и надъ всмъ на свт чтобы узнать мннія каждаго, и потомъ доносилъ о результат своихъ наблюденій господину Демоно, а тотъ терплъ этого мерзавца, думая что онъ когда-нибудь можетъ пригодиться, хоть-бы только длятого чтобы выдать за него свою или чью-нибудь любовницу. Дютокъ догадывался объ этомъ: онъ зналъ, что въ такомъ случа получитъ хорошее мсто, и длятого не женился. Дютокъ съ ужасомъ видлъ такъ называемую связь господина Демоно съ госпожею Рабурденъ, и ненависть его къ начальнику еще увеличилась. Онъ былъ мастеръ подсматривать и подслушивать, примтилъ, что Рабурденъ занимается какою-то важною работою, не по должности но къ величайшей своей досад не зналъ чмъ именно, между-тмъ какъ это извстно было ничтожному молодому человку, Себастіану Деларошу. Дютокъ подружился съ Годаромъ, помощникомъ Бодойе и товарищемъ Дюбрюэля. Уваженіе, съ какимъ онъ всегда отзывался о Бодойе, сблизило его съ Годаромъ впрочемъ онъ не въ-самомъ-дл такъ чувствовалъ, а только насыщалъ свою злобу, разхваливая чужаго начальника и не говоря ни слова о своемъ.

Такимъ образомъ въ департамент были два человка которые расхваливали Бодойе,— Годаръ и Дютокъ. Сальяръ, который ршительно не понималъ, что за человкъ этотъ Дютокъ, ходилъ иногда къ нему въ его комнату въ департамент. Молодой Лабилардіеръ, который служилъ сверхштатнымъ чиновникомъ въ отдленіи Бодойе, также присоединился къ нимъ. Умные люди между чиновниками подсмивались надъ этимъ союзомъ глупцовъ.

— Вы сегодня раненько встали, сказалъ Антонъ Дютоку.

— А я, Антонъ, только теперь вижу, что ты получаешь журналы раненько, хоть приносишь ихъ къ намъ поздненко…

— Да! сегодня принесли рано, отвчалъ Антонъ, нисколько не смущаясь: но они никогда въ одно время не выходятъ.

Племянники взглянулись, удивляясь хитрости своего любезнаго дядюшки.

— Хоть мн достается отъ его завтраковъ по десяти копекъ, сказалъ Антонъ, когда Дютокъ вышелъ, а я радъ бы отказаться отъ нихъ, лишь бы только онъ вышелъ изъ нашего департамента.

— Вы сегодня, сударь не прежде всхъ пришли, сказалъ Антонъ Деларошу, который явился черезъ четверть часа посл этого.

— Кто же здсь? спросилъ Себастіанъ, блдня.

— Господинъ Дютокъ, отвчалъ Лаврентій.

— Я такъ и думалъ! вскричалъ Себастіанъ и побжалъ бъ канцелярію.

Онъ по какому-то инстинкту угадывалъ ненависть Дютока къ своему начальнику, котораго Деларошъ уважалъ всей душею.

Дютокъ не безъ причины такъ рано пришелъ въ канцелярію. Наканун онъ замтилъ что Себастіанъ переписываетъ что-то для Рабурдена, видлъ, что Деларошъ, уходя домой, не взялъ съ собою ни какихъ бумагъ, и, когда они разошлися, Дютокъ началъ рыться во всхъ картонахъ и наконецъ нашелъ знаменитый списокъ. Онъ тотчасъ побжалъ къ содержателю ‘Заведенія для собственноручныхъ рукописей’, веллъ сдлать два оттиска этой бумаги, и такимъ образомъ у него былъ этотъ документъ руки самаго Рабурдена. Чтобы не возбудить подозрній, онъ рано утромъ пошелъ въ канцелярію и положилъ рукопись на прежнее мсто. Этотъ случай имлъ сильное вліяніе на всю жизнь Рабурдена. Себастіанъ, войдя въ свою комнату, тотчасъ бросился къ картону, нашелъ тамъ и отпускъ и копію въ порядк, и спряталъ все это въ бюро начальника отдленія. Въ конц декабря свтаетъ не рано, въ канцеляріи было еще довольно темно, и потому Себастіанъ не могъ замтить, что рукопись была подъ прессомъ. Но когда, часу въ девятомъ, въ исход, Рабурденъ пришелъ къ должности и началъ разсматривать свою бумагу, онъ тотчасъ замтилъ это, потому что долгое время занимался самъ искусствомъ снимать собственноручное письмо, думая не могутъ ли литографическіе камни служить вмсто писцовъ. Это дотого поразило Рабурдена, что онъ, задумавшись , услся въ свои кресла, придвинулся къ камину, и началъ переворачивать въ немъ уголья чтобы узнать въ чьи руки попала его тайна. Онъ позвалъ Себастіана.

— Приходилъ сегодня кто-нибудь прежде васъ въ канцелярію?

— Да, отвчалъ Себастіанъ, Г. Дютокъ былъ уже здсь когда я пришелъ.

— Онъ человкъ акуратный! Пошлите ко мн Антона.

Рабурденъ былъ такъ благороденъ, что не захотлъ безъ пользы огорчать Делароша, упрекая его въ несчастіи, уже неисправляемомъ, онъ не сказалъ ему ни слова. Антонъ пришелъ. Рабурденъ спросилъ его. не оставался ли вчера кто изъ чиновниковъ позже четырехъ часовъ въ канцеляріи. Антонъ сказалъ, что Дютокъ просидлъ еще позже Делароша. Рабурденъ кивнулъ ему головою, Антонъ вышелъ, и тотъ опять предался своимъ размышленіямъ.

— Два раза его хотли выгнать изъ службы, сказалъ онъ самъ себ, я защитилъ его, и вотъ награда!

Хорошо знакомый съ духомъ, который царствуетъ между канцелярскими чиновниками, Рабурденъ очень зналъ, что они, точно такъ же какъ дти въ школъ, ненавидятъ все похожее на шпіонство, на доносы, что тотъ изъ нихъ, который доставилъ бы начальству тайныя свднія о своихъ товарищахъ, подвергся бы всеобщему гоненію и величайшимъ непріятностямъ, и что въ такомъ случа даже начальство тотчасъ бы отрклось отъ доносчика, хоть бы даже онъ дйствовалъ по приказанію. Этотъ человкъ принужденъ бы былъ выйти въ отставку, честь его была бы на всегда запятнана, и тутъ уже не помогли бы ни какія объясненія, да никто бы не сталъ ихъ и слушать.

Между-тмъ, какъ Рабурденъ размышлялъ о томъ, что ему длать въ такихъ обстоятельствахъ, весь департаментъ былъ въ движеніи, потому что разнесся слухъ о смерти директора Лабилардіера. Чиновники сходились группами, разговаривали въ полголоса и даже бились объ закладъ — кто будетъ директоромъ. Вскор узнали, что самъ Виллель былъ при кончин Лабилардіера, который передъ смертью просилъ министра сдлать директоромъ Рабурдена и признался, что этотъ отличный человкъ всегда исполнялъ его должность, а онъ только подписывалъ бумаги и бралъ жалованье. Вс канцелярскіе чиновники почтительно посматривали на Рабурдена, но онъ думалъ только о своей рукописи. Онъ не принималъ ни какого участія въ толкахъ, которые происходили въ департамент и узналъ о смерти директора тогда уже, когда сказалъ ему объ этомъ секретарь министра.

Въ это самое время Демоно призвалъ къ себ Дюбрюэля, а съ нимъ пришелъ и Дютокъ. Демоно узналъ отъ своего каммердинера о смерти Лабилардіера и, чтобы угодить начальнику, ему хотлось въ тотъ же вечеръ напечатать некрологическую статью о покойник.

— Здраствуйте, любезный Дюбрюэль, сказалъ Демоно, ласково ему. кланяясь, но не сажая его. Вы слышали, Лабилардіеръ умеръ? Оба министра были при его кончин, нонъ усердно просилъ ихъ о Рабурден, говорилъ, что не упретъ спокойно, если они не дадутъ ему слова, назначить на его мсто этого начальника отдленія, потому что настоящимъ директоромъ всегда былъ онъ. Храбриться нечего, смерть заставитъ во всемъ признаться!… Министръ общалъ тмъ охотне, что и онъ, и весь совтъ, давно уже искали случая наградить Рабурдена за его полезную службу. Ему давно пора въ государственные совтники. Надо бы любезный Дюбрюэль, написать строкъ десятокъ, во внутреннія извстія, о смерти Лабилардіера. Его сіятельство просмотритъ вашу статью. (Развертываетъ журналъ.) Знаете вы что-нибудь о жизни старика Лабилардіера? Нтъ?….такъ я вамъ скажу кое-что. Онъ былъ замшанъ въ Вандейскихъ длахъ и никакъ не хотлъ помириться съ первымъ консуломъ. Говорятъ даже, что онъ былъ и шуаномъ. Родился онъ въ Бретаньи, предки его всегда служили по судебной части. Сколько, бишь, ему было лтъ? Ну, да это все равно. Распишите хорошенько….. Неизмнная честность…. испытанное благородство…. искреннее благочестіе… Онъ, кажется, немножко былъ волтеріянецъ. Приклейте какъ-нибудь, что онъ написалъ однажды оду, правда очень плохую, къ Карлу X. Кажется, онъ участвовалъ въ Киберонскомъ дл и издалъ объ этомъ брошюрку….. такъ бы можете смло говорить объ его неизмнной вррости Бурбонамъ. Напишите хорошенько, и обдумайте каждое выраженіе, чтобы потомъ другіе, журналы не стали обнаруживать ошибокъ, покажите мн вашу статью. Былилы вы вчера у Рабурдена?

— Былъ, ваше высокопревосходительство….. Ахъ, извините! сказалъ Дюбрюэль.

— Ничего, отвчалъ улыбаясь Демоно.

— Жена его была удивительно мила: право, другой, подобной женщины не найти во всемъ Париж! Есть женщины умныя, но у этой какой-то любезный, привлекательный умъ, есть красавицы, но я не знаю ни одной такой миловидной. Притомъ эта женщина все знаетъ, при ней нельзя говорить по секрету даже полатыни. Если бъ у меня была такая жена, я бы уже вышелъ въ люди.

— Это слишкомъ расчетливо для писателя, отвчалъ шутя Демоно.

Потомъ онъ обернулся, такъ, чтобы увидть Дютока, и сказалъ:— А, здраствуйте, Дютокъ! Извините, что я васъ обезпокоилъ. Я хотлъ попросить васъ одолжить мн ваше собраніе гравюръ съ картинъ Шарлета, графиня его совсмъ не знаетъ.

Дюбрюэль вышелъ.

— Кчему вы приходите, когда васъ не звали? сказалъ онъ грубо Дютоку, когда они остались одни. Разв государство въ опасности, что вы изволили пожаловать въ десять часовъ, когда я иду пить кофе къ его сіятельству.

— Почему знать, ваше превосходительство! сказалъ Дютокъ. Я думаю, что еслибъ я могъ повидаться прежде, то вы не стали бы разхваливать Рабурдена, прочитавъ, какъ онъ описываетъ васъ.

Дютокъ разстегнулъ сюртукъ, досталъ бумагу, спрятанную подъ жилетомъ, и положилъ ее на конторку директора, указавъ ему на то мсто, которое касалось до него. Демоно началъ читать, а Дютокъ, боясь взрыва, пошелъ запереть дверь.

‘Г. Демоно. Начальство навлекаетъ на себя нарекшіе, терпя въ служб явнымъ образомъ человка, который годился бы разв только въ заграничную позицію. Его бы съ выгодою можно было употребить противъ лазутчиковъ нкоторыхъ посланниковъ, онъ выше обыкновенныхъ шпіоновъ, очень въ состояніи постичь и даже составить планъ, смастерить всякую плутню и спрятать концы въ воду.’

Демоно былъ какъ живой въ этихъ немногихъ фразахъ, которыя составляютъ сокращеніе того, что мы объ немъ говорили. Съ самыхъ первыхъ словъ, Демоно почувствовалъ, что этотъ человкъ видитъ его насквозь, но онъ хотлъ разсмотрть этотъ важный списокъ на досуг, не ввряясь такому человку какъ Дютокъ. Демоно показалъ шпіону, что это ни сколько его не сердить. Онъ, какъ судьи, дипломаты и вообще т, кто принужденъ угадывать человческую совсть, привыкъ все видть, обманы, предательства, ничему не удивлялся, ничмъ не огорчался, и пріучилъ свою физіономію не обличать внутреннихъ движеній: ударьте его въ спину, никто не замтить этого на лиц его.

— Какъ вы достали эту бумагу?

Дютокъ разсказалъ, какъ это случилось. Между-тмъ какъ онъ говорилъ, Демоно не показывалъ ни малйшаго одобренія, и шпіонъ со страхомъ окончилъ разсказъ, который началъ было съ торжествующихъ видомъ.

— Вы сами залзли въ тиски, Діотокъ, сухо сказалъ Демоно. Не говорите объ этомъ ни слова, если не хотите нажить себ сильныхъ враговъ, списокъ, который вы мн принесли, документъ чрезвычайно важный и составленный по моему приказанію.

Демоно проводилъ Дютока однимъ изъ тихъ взглядовъ, которые выразительне всякихъ словъ.

— Ахъ, онъ мерзавецъ! такъ и онъ въ наше дло мшается! сказалъ самъ себ Дютокъ, воображая что Рабурденъ его соперникъ по шпіонскому ремеслу. Кто бы это подумалъ!

Къ прежнимъ причинамъ, но которымъ онъ ненавидлъ своего начальника, присоединилась теперь еще и зависть къ сотоварищу, одна изъ сильнйшихъ побужденіи къ ненависти.

Оставшись одинъ, Демоно погрузился въ размышленія. Что значитъ этотъ списокъ? По чьему распоряженію онъ составленъ. Что ему съ нимъ длать? воспользоваться ли, чтобы погубить Рабурдена, или употребить какъ орудіе длятого чтобы пріобрсти вліяніе на жену его? Демоно былъ въ совершенномъ недоумніи, и только удивлялся, читая дале списокъ, въ которомъ знакомые ему люди были оцнены съ чрезвычайнымъ глубокомысліемъ и проницательностію. Онъ невольно уважалъ Рабурдена, несмотря на оскорбленіе, которое тотъ ему сдлалъ. Между-тмъ наступило время завтрака.

— Графъ изволитъ ждать, ваше превосходительство, сказалъ каммердинеръ министра, входя въ комнату директора.

Министръ завтракалъ съ женою, дтьми и Дсмоио: людей при атомъ высылали , это вообще единственное время когда государственный человкъ можетъ урваться отъ длъ, которыя поглощаютъ весь бытъ его. Но, не смотря на вс предосторожности, которыя они принимаютъ чтобы посвятить это время семейнымъ наслажденіямъ , есть люди , умющіе проникнуть даже въ комнату, гд министръ сидитъ съ женою и нердко дла нарушаютъ даже это кратковременное спокойствіе. Такъ случилось и теперь.

— Я думалъ, что Рабурденъ, по своему характеру, выше обыкновенныхъ искателей, а между-тмъ посмотрите: не прошло и четверти часа со смерти Лабилардіера, какъ онъ ужъ прислалъ мн настоящую театральную записочку.

Онъ подалъ Демоно бумажку, которую мялъ въ рукахъ.

Рабурденъ былъ такъ благороденъ въ душ, что и въ другихъ не подозрвалъ низкихъ мыслей, ему и въ голову не приходило, чтобы его записк могли придать постыдный смыслъ, потому только что она написана тотчасъ посл смерти Лабилардіера. Онъ прочелъ слдующее:

‘Ваше сіятельство,

‘Если двадцати-лтняя служба моя стоитъ вниманія, то я прошу покорнйше ваше сіятельство позволять мн сегодня же поговорить съ вами наедин, дло идетъ о моей чести. Имю честь быть, и прочая.

— Чудакъ ! сказалъ Демоно съ видомъ сожалнія, которое еще утвердило министра въ его мнніи. Мы теперь одни, прикажите его позвать. Иначе вамъ некогда будетъ. Сегодня у васъ совтъ, а потомъ надобно хать въ палату.

Демоно всталъ и сказалъ нсколько словъ курьеру.

— Рабурденъ явится подъ конецъ завтрака, сказалъ онъ, садясь снова на свое мсто.

Не проходило почти дня, чтобы какой-нибудь великій человкъ не сообщилъ Виллелю новаго плана управленія государствомъ, возможнаго или невозможнаго въ исполненіи, какъ случится: прожектеры вообще не слишкомъ заботятся о возможности. Эти люди, не имя понятія о затрудненіяхъ и препятствіяхъ въ политик, нападали иногда на него тотчасъ посл борьбы въ палат съ законодательною глупостью господъ депутатовъ, или наканун борьбы съ общественнымъ мнніемъ, или вскор посл толковъ о какомъ-нибудь вопрос вншней политики, который разорвалъ совтъ на-трое. Не нужно и говорить, что, въ подобныхъ обстоятельствахъ, министръ всегда былъ готовъ звать, какъ-скоро ему начнутъ толковать о новомъ управленіи государства. Въ то время не проходило ни одного обда, за которымъ бы какой-нибудь великій мужъ финансовой или правительственной части не вздумалъ, посл первыхъ шести бокаловъ шампанскаго, объяснить въ двухъ словахъ состоянія торговли, положенія Европы и потребностей Франціи. Само собою разумется, что министру некогда было и слушать, на это у него былъ Демоно, который все выслушивалъ, соображалъ, откидывалъ вздоръ и доносилъ объ истинно дльномъ. Министръ совершенно полагался въ этомъ на своего директора канцеляріи. Демоно былъ очень разборчивъ въ такихъ длахъ, потому что не вс совты нравились Виллелю. Виллель былъ человкъ нершительный и всегда прибгалъ къ-полу-мрамъ, вмсто того чтобы однимъ ударомъ уничтожить нечистую силу газетную, онъ потихоньку подрывалъ ее, дйствовалъ робко въ отношеніи и къ финансамъ и къ промышлености, оставлялъ въ сомнительномъ положеніи владльцевъ государственныхъ имуществъ, умасливалъ аббатовъ, не покоряясь имъ совершенно, хотлъ ужиться и съ либералами и съ роялистскимъ большинствомъ палаты депутатовъ. И никто не думалъ осуждать системы, которую нершимость изобрла длятого чтобы угождать посредственностямъ.

Рабурденъ зналъ все это очень хорошо. Но онъ ршился ужъ покончить однимъ разомъ, какъ игрокъ, который ставитъ послднюю карту, кнесчастію противникомъ его въ игр былъ шулеръ, Демоно. Рабурденъ былъ безспорно умный человкъ, но боле знающъ въ длахъ чмъ въ политической оптик. Онъ не могъ представить себ всей истины, ему и въ голову не приходило, что планъ, надъ которымъ онъ столько времени трудился, покажется министру пустою теоріей, и что государственный человкъ не можетъ не поставить его на одну доску съ великими преобразователями, которые за столомъ ршаютъ судьбу міра.

Въ ту минуту какъ курьеръ доложилъ о Рабурден, министръ стоялъ посередин комнаты и думалъ совсмъ не объ немъ, а о Казимир Перріе, между-тмъ жена подавала Виллелю чашку шоколаду. Демоно очень зналъ, что министръ занятъ рчью, которую долженъ ипровизировать въ палат, и что забылъ про того, за кмъ посылалъ. Какъ-скоро Рабурденъ появился въ дверяхъ, Демоно пошелъ къ нему на встрчу и, какъ громомъ, поразилъ его слдующими словами:

— Мы съ графомъ знаемъ о чемъ вы хотите говорить, и вамъ нечего бояться (понизивъ голосъ) ни Дютока (обыкновеннымъ голосомъ) и никого на свт.

— Будьте покойны, Г. Рабурденъ, сказалъ министръ ласково, но стараясь ускользнуть отъ него.

Рабурденъ почтительно подошелъ къ нему, и министръ принужденъ былъ остановиться.

— Позвольте мн, ваше сіятельство, сказать вамъ нсколько словъ по секрету.

Министръ взглянулъ на часы и пошелъ къ окну, бднякъ начальникъ отдленія поплелся за нимъ.

— Когда я могу имть честь объяснить вашему сіятельству планъ новаго устройства дловой части , къ которому принадлежитъ списокъ, попавшійся….?

— Новый планъ устройства! сказалъ министръ, прерывая его и нахмуривъ брови. Если вы объ этомъ хотите поговорить со мной, то дождитесь доклада, сегодня я долженъ быть въ совт и еще приготовиться отвчать Казиміру Періе на вчерашній его вопросъ. Вашъ день въ будущую среду, вчера мн нельзя было съ вами заняться, потому что политическія дла совершенно отнимаютъ у меня все время.

— Честь моя теперь въ рукахъ вашего сіятельства, сказалъ съ важностью Рабурденъ, и, смю надяться, вы изволите вспомнить при случа, что сами нс позволили мн объяснить дла теперь же.

— Да не бойтесь ничего, сказалъ Демоно, становясь между министромъ и Рабурденомъ: черезъ недлю вы получите свое мсто…..

Министръ засмялся, вспомнивъ съ какимъ энтузіазмомъ Демоно говорилъ о жен этого чиновника, графъ взглянулъ на свою жену, которая тоже улыбнулась. Рабурденъ замтилъ это и, стараясь объяснить себ ихъ улыбки, пересталъ глядть на Виллеля, а тотъ воспользовался этимъ и ушелъ.

Потомъ, когда Рабурденъ опять взглянулъ, передъ нимъ, къ удивленію его, стоялъ уже одинъ директоръ.

— Мы съ вами обо всемъ этомъ потолкуемъ, сказалъ Демоно. Не сердитесь на Дютока, я вамъ за него отвчаю.

— Я очень много наслышалась о нашей супруг, сказала министерша, чтобы сказать что-нибудь.

Дти съ любопытствомъ взглянули на незнакомую физіономію Рабурдена. А тотъ бднякъ былъ въ совершенномъ недоумніи: онъ готовился къ чему-нибудь торжественному, и теперь нашелся въ положеніи осетра, который попался въ сть, приготовленную для плотвы.

— Ваше сіятельство очень милостивы, сказалъ онъ кланяясь министерш.

— Познакомьте меня съ нею. Привезите ее къ намъ когда-нибудь въ среду.

— Среда тоже ихъ день, сказалъ Демоно, который зналъ всю тщету офиціальной среды: но, если не ошибаюсь, у вашего сіятельства скоро будетъ семейный вечеръ.

Министерша съ досадою встала.

— Длайте какъ хотите, сказала она, вы мой церемоній-мейстеръ.

Изъявивъ этими двусмысленными словами неудовольствіе свое на то, что Демонб хочетъ ввести незнакомую женщину въ семейный кругъ ея, министерша учтиво поклонилась Рабурдену и ушла. Директоръ и начальпикъ отдленія остались одни въ чайной, въ которой министръ обыкновенно завтракалъ со своими домашними.

— Вы меня еще не знаете, сказалъ Демоно Рабурдену, улыбаясь. Въ пятницу посл обда мы съ вами обо всемъ этомъ потолкуемъ. А теперь извините, мн надобно принимать просителей, потому что министръ приготовляется къ палат. Но, повторяю вамъ, любезный monsieur Рабурденъ, не бойтесь ничего!… будьте совершенно спокойны!

Рабурденъ медленно спускался съ, лстницы и не могъ постичь, что за странный оборотъ приняло его дло. Онъ догадывался, что Дютокъ донесъ на него, теперь это ясно: списокъ, въ которомъ онъ такъ невыгодно отзывается о Демоно, въ рукахъ этого человка, и между тмъ тотъ его ласкаетъ! Люди прямодушные не умютъ разбирать запутанныхъ интригъ: Рабурденъ терялся въ этомъ лабиринт, и никакъ не могъ понять игры хитраго Демоно.

Онъ шелъ по двору, вдругъ взгляды Демоно и Целестины, которые онъ подмтилъ наканун, блеснули въ ум его, и онъ ршилъ дло слдующимъ образомъ:

— Или онъ не читалъ моего списка, или влюбленъ въ жену мою!

Въ половин четвертаго канцелярскія комнаты стали пустть. Всякой сбирался въ путь, передвался, чистилъ шляпу, во всемъ министерств это длалось въ одно время, и въ четыре часа въ департаментахъ оставались только одни дльцы, которые добросовстно занимаются своею должностью. Чиновники, встрчаясь на двор, останавливались чтобы потолковать о происшествіяхъ этого дня, потомъ уходили по-двое и по-трое. Большинство голосовъ было въ пользу Рабурдена. Съ Сальяромъ и Бодойе только раскланивались, не останавливаясь: всякой понималъ, что Бодойе, такой же начальникъ отдленія какъ Рабурденъ, и могъ желать мста покойника Лабилардіера, хотя оно ему и не слдовало.

Отойдя немножко отъ департаментскаго дома, тесть и зять, которые до тхъ поръ молчали, завели разговоръ между собою.

— Плохо, любезный зятекъ! сказалъ Сальяръ.

— Плохо, почтеннйшій! отвчалъ Бодойе. Я ршительно не понимаю, за чт вздумалось Лизавет прислать ко мн Годара, чтобъ я какъ-можно скоре выхлопоталъ подорожную для Фаллеза! Годаръ сказывалъ мн, что она, по совту дяди Митраля, посылала взять мсто въ дилижанс, и теперь Фаллезъ долженъ быть уже на пути въ нашу сторону.

— Я чаю, по нашимъ торговымъ дламъ, мудро замтилъ Сальяръ.

— Самое важное дло для насъ теперь въ томъ, чтобы подумать о перемнахъ, которыя произведетъ смерть нашего директора.

Между-тмъ они подошли къ Пале-Роаялю. Вдругъ явился передъ ними Дютокъ.

— Monsieur Бодойе! сказалъ онъ, если я въ теперешнихъ вашихъ обстоятельствахъ могу чмъ-нибудь служить вамъ, прошу покорнйше располагать мною, поврьте, что я преданъ вамъ не меньше Годара.

— Вы не можете вообразить, какъ вы меня радуете! отвчалъ Бодойе: по-крайней-мр я вижу, что имю счастіе пользоваться уваженіемъ честныхъ людей.

— Если бы вамъ угодно было назначить меня помощникомъ начальника отдленія, вы бы составили счастіе человка, который готовъ сдлать все на свт чтобы только угодить вамъ.

— Шутите что-ли вы надъ нами, monsieur Дютокъ? сказалъ Сальяръ, выпучивъ на него глаза.

— Избави Богъ! сказалъ Дютокъ, я сейчасъ былъ въ типографіи, снесъ статью о покойномъ нашемъ директор, дай Богъ ему вчную память, и видлъ у наборщиковъ прекраснйшую статью объ васъ, monsieur Бодойе. Если нужно будетъ доконать Рабурдена, прошу покорнйше не забывать обо мн: я могу его порядкомъ пристукнуть!

Дютокъ ушелъ.

— Чортъ меня возьми, если я тутъ что-нибудь понимаю! сказалъ казначей, выпяливъ глаза на зятя, который тоже смотрлъ на него, разинувъ ротъ. О какой это стать о теб говоритъ онъ? Надобно будетъ взять сегодняшнюю ‘L’Etoile’.

— Когда Сальяръ и Бодойе пришли домой, Елизаветы не было дома. Что жъ это за статья, о которой говорилъ Дютокъ? Бездлка. Пышная похвала благочестію семейства Бодойе, по случаю простаго кадила, которое Елизавета въ это самое утро пожертвовала отъ имени мужа въ пользу приходской церкви. Съ помощію дяди своего Митраля и одного молода то семинариста, она написала эту статью, и семинаристъ снесъ ее въ редакцію министерскаго журнала, сказавъ, что она прислана отъ королевскаго духовника. Митраль сходилъ въ типографію и далъ на водку фактору чтобы статья поставлена была вслдъ за извстіемъ о смерти Лабилардіера. Вы видите, что муравьи дятельно принялись за работу! Но Бодойе и Сальлръ тутъ ровно ничего нс понимали. Имъ хотлось разспросить Елизавету, ея не было дома. Они пообдали безъ нея, посл обда пришли два старика, съ которыми они и услись за бостонъ, любимую игру всхъ чиновниковъ въ мір.

Между-тмъ какъ они занимались этими важными длами, Елизавета съ Митралемъ пріхали въ дрянную кофейную, которая называлась ‘Caf de Thmis’. Все это время они прохлопотали, приготовляя низкими и мрачными путями возвышеніе Бодойе, которому жена, зная его глупость, не говорила ни слова о своихъ проектахъ. Дорогою они толковали о главномъ средств, которое Елизавета тонко придумала, чтобы подйствовать на Демоно. Дядя Митраль, похоронный подрядчикъ, бывшій подъячій, крючокъ отличный, принялся за это дло ото всей души, потому что назначеніе Бодойе директоромъ доставило бы уваженіе всему семейству. Притомъ же онъ зналъ, что сундукъ ростовщика Жигонне, близкаго ихъ родственника, былъ глубокъ и широкъ, а наслдство Жигонне, да и его, Митралево, должны были достаться дочери Елизаветы Бодойе. Поэтому дяд хотлось, чтобы племянница его занимала по муж мсто, соотвтственное своему будущему богатству: внучка его, невста со ста тысячами дохода, была бы притомъ директорскою дочкою! Елизавета умла внушить ему вс эти идеи, и онъ крпко за нихъ ухватился. Онъ размышлялъ о томъ , какъ-бы получше обработать это дльцо. Подъзжая къ кофейн, онъ сказалъ племянниц , что одинъ скоре сладитъ съ Жигоние и просилъ, чтобы она осталась покуда въ фіакр у дверей кандитерской. Сквозь окна Елизавета увидла головы Гобсека и Жигонне, которыя рисовались на свтло-желтой стн, неподвижныя какъ дна камня. Он были окружены старыми лицами, на которыхъ акціи и покупка векселей за безцнокъ были разписаны широкими морщинами. Вс эти физіономіи оживились при вид Митраля, и глаза ихъ заблистали жаднымъ любопытствомъ.

— Ба! да это нашъ Митраль, старый воронъ, охотникъ до труповъ! вскричалъ одинъ ростовщикъ, который скупалъ векселя книгопродавцевъ.

— Остро! замтилъ угрюмый Гобсекъ. Зачмъ это ты сюда, Митраль?— Или пришелъ стащить на кладбище нашего Пальму? прибавилъ онъ, указывая на другаго ростовщика.

— Ваша внучка Лизанька здсь у дверей въ карет, сказалъ Митраль на ухо Жигонне.

— Что жъ ото значитъ? ужъ не разорились ли они?…. сказалъ Жигонне, нахмуривъ брови и стараясь по возможности принять нжный видъ.

Красный носъ его поблднлъ со страху.

— А если бъ и такъ, неужели же вы не согласились бы помочь вашей внучк, которая уже тридцать лтъ вяжетъ вамъ чулки?

— Почему жъ и нтъ,если только есть обезпеченіе! отвчалъ Жигонне. Ужъ я бьюсь объ закладъ, что это съумасбродъ Фаллезъ втянулъ ихъ въ бду своими чугунными горшками! А впрочемъ у Бодойе вдь должны же быть деньги: да притомъ Сальярь-то что? Ну да, однимъ словомъ, все это до меня не касается, я не намренъ разоряться для любезной роденьки. Я поставило себ за правило не помогать ни другу не недругу безъ обезпеченія. Поговори съ Гобсекомъ, онъ человкъ жалостливой.

Вс ростовщики кивнули, въ знакъ одобренія, своими металлическими головами.

— Ну, полно, Жигонне, сказалъ Гобсекъ, насмшливо на него поглядывая: смилуйся, вдь теб тридцать лтъ чулки вязали, это чего-нибудь да стоить.

— Ну, да это все вздоръ, сказалъ Митралъ. Мы вдь вс здсь люди свои, можно говорить откровенно. Я пришелъ вамъ предложить хорошую спекуляцію…

— Если она хороша, такъ отчего же ты не оставилъ ее себ? замтилъ Жигонне.

— Одинъ старикъ, который былъ директоромъ… какъ бишь его? да! Лабилардіеръ умеръ.

— Ну, знаемъ, сказалъ Гобсекъ. А вашъ племянникъ раздаетъ кадила по церквамъ. Объ этомъ напечатано въ газет.

— Да вдь онъ это не безъ умысла сдлалъ, отвчалъ Митраль: ему надобно задобрить іезуитовъ, которые, какъ вы знаете, нынче въ большомъ ходу. Дло идетъ о мст Лабилардіера, а для этого надобно поймать…

— Кого поймать?…. вскричалъ Жигонне: пожалуй, у меня есть пріятель приставъ, разомъ захватитъ…

— Поймать въ когти Демоно, директора министерской канцеляріи. Племянница Лизанька придумала на это прекрасное средство, онъ…

— Лизанька! Душенька, она вся въ дда, покойника брата! Она, врно, скупила за бздлку вексель этого господчика и теперь хочетъ продать съ молотка его мебели? Этакая умница!

— Совсмъ не то! Послушайте меня, Жигонне, теперь холодно, а внучка ваша сидитъ въ карет. Я разскажу вамъ все дло въ трехъ словахъ. Вы и Гобсекъ должны дать Фаллезу сто пятьдесятъ тысячъ франковъ безъ процентовъ, онъ теперь скачетъ въ помстье Демоно. Это помстье, просто, клочокъ земли съ лачужкой. Но Фаллезъ на ваши сто пятьдесятъ тысячъ купитъ подл этой лачужки прекрасную землю, которая всегда будетъ стоить этихъ денегъ. Тогда Демоно будетъ платить тысячу франковъ податей. Слдственно онъ будетъ избирателемъ и можетъ сдлаться депутатомъ, а потомъ графомъ и чмъ хочешь! Вы знаете, какой-то депутатъ подалъ въ отставку. (киваютъ головами). Демоно готовъ Богъ знаетъ что дать, чтобъ, только быть депутатомъ. Само собою разумется, что мы обезпечинъ свои деньги на той же земл, которую купимъ, и наложимъ на него порядочные проценты…. Ага, теперь вы начинаете понимать?….. Лишь бы онъ только доставилъ Бодойе мсто директора, а тамъ Демоно вашъ, кушайте его на здоровье. Фаллезъ останется тамъ и подготовитъ избирателей, они большею частію зависятъ отъ него. Ну, что Жигонне, вдь не дурно?

— Не дурно, неправда-ли, Гобсекъ? Фаллезъ дастъ намъ вексель и наложитъ запрещеніе отъ своего имени, а я въ свое время повидаюсь съ Демоно.

— А мы вс таки въ дуракахъ! сказалъ Гобсекъ. По-дломъ намъ! Впередъ не суйся!

— Какъ такъ? спросилъ Митралъ.

— Да мы сдуру накупала векселей Демоно, по тридцати пяти за сто.

— Такъ что жъ? вы и ихъ обезпечите на его помсть, да станете драть съ него проценты.

— Дло!

Взглянувшись съ Гобсекомъ и Пальмою, Жигонне вышелъ на улицу и отворилъ карету, въ которой сидла Елизавета.

— Дло слажено, моя милая, сказалъ онъ.Твой Демоно у насъ въ рукахъ. Очень хорошо, плутовочка! Ты мастерски начала, продолжай только хорошенько. Видно, что въ теб моя кровь!—

И онъ потрепалъ его по щек.

— Ступай одна домой, Лизанька, сказалъ Митраль, который тоже подошелъ къ карет, мн надобно еще въ кантору Journal des Dbats, чтобы тамъ разсхвалить еще Рабурдена.

На другой день многочисленные читатели Journal des Dbats нашли, во внутреннихъ извстіяхъ, странную статью въ похвалу бдняку Рабурдену. Въ ней, посл извстія о смерти Лабилардіера, сказано было, что мсто его, конечно, будетъ отдано одному изъ его начальниковъ отдленій, Бoдoйе или Рабурдену, что первый изъ нихъ ханжа, приверженецъ іезуитовъ, а второй Отличный либералъ, человкъ достойный полнаго уваженія всхъ противниковъ Виллеля. За этимъ слдовало множество похвалъ въ томъ же смысл, похвалъ коварныхъ, потому что въ то время Journal des Dbats, при помощи Шатобріана, велъ не примиримую войну съ Виллелевымъ министерствомъ.

Надругой день, въ пятницу, день обда у госпожи Рабурденъ, которую Демоно видлъ на канун во всемъ блеск красоты въ театр, старый волокита, проснувшись, лежалъ въ постели и мечталъ о послднемъ взгляд, который Целестина на него уронила.

‘Рабурденъ жестоко оскорбилъ меня, говорилъ онъ самъ себ, но нужды нтъ, теперь я ему помогу, а посл отмщу другимъ манеромъ. Не доставить ему директорскаго мста значить навсегда отказаться отъ женщины, которая можетъ-бытъ мн чрезвычайно полезна. Она все понимаетъ и на все готова! Нечего длать, надобно похлопотать для нея. Ея сіятельство изволила вчера поморщиться, но нужды нтъ. Целестина вс-таки будетъ у нея на семейномъ вечер.’

Демоно былъ изъ тхъ людей, которые умютъ запрятать ненависть свою въ уголокъ сердца, когда надобно удовлетворить какой-нибудь другой страсти. И онъ ршился доставить Рабурдену директорское мсто.

‘Я докажу вамъ, любезный господинъ начальникъ отдленія, что стою лучшаго мста въ вашемъ списк!’ говорилъ онъ про себя, вставъ съ постели и развертывая газеты.

Онъ всегда наканун зналъ, что будетъ въ министерскомъ журнал и потому не читалъ его, но ему хотлось взглянуть на статью о смерти Лабилардіера, какъ вдругъ бросалось ему въ глаза имя Бодойе. Онъ съ величайшею досадою прочелъ эту статью, которую могли почесть за намкъ министровъ, потому что она напечатана въ ихъ газет. Потомъ онъ сталъ просматривать Journal des Dbats и, просто, испугался, найди въ немъ громкія похвалы Рабурдену. Онъ схватилъ колокольчикъ, позвонилъ во всю мочь, и веллъ какъ-можно скоре позвать Дютока. Дло было важное. Онъ ясно видлъ, что тутъ тасовалъ карты человкъ смышленый, онъ не постигалъ, кто бы это могъ располагать въ одинъ вечеръ двумя совершенно противоположными газетами и такъ искусно разставятъ свои батареи! Дютокъ явился.

— Прочтите, сказалъ Демоно, подавая ему оба журнала, и продолжая просматривать остальные, чтобы увидть, нтъ ли и тамъ чего подобнаго.— Сходите въ контору нашей газеты и спросите, кто осмлился написать, безъ позволенія, статью о Бодойе.

— Могу васъ уврить, что не онъ самъ, сказалъ Дютокъ: онъ вчера цлое утро просидлъ въ департамент. Но я знаю откуда она: вчера, какъ я ходилъ отъ васъ въ контору газеты, эту статью принесъ семинаристъ отъ духовника его величества. Издатели не могли ея не напечатать.

— Дютокъ, вы ненавидите Рабурдена! Это не хорошо. Не забудьте, что безъ него васъ уже два раза выгнали бы изъ службы. Конечно, человкъ не властенъ въ своихъ чувствахъ, можно иногда ненавидть и своего благодтеля. Но ежели вы осмлитесь сдлать что-нибудь противъ него, безъ моего приказанія, то знайте, что тогда я вашъ врагъ. А съ этимъ дломъ мы справимся. Рабурденъ сегодня же будетъ назначенъ на мсто Лабилардіера.

——

Въ Париж, какъ и везд, и еще боле чмъ везд, малый старается угоняться за большимъ, во всхъ домахъ вы замчаете страшныя усилія сравняться въ роскоши со всми окружающими, и рдкія семейства умютъ сообразовать свои расходы съ доходами. Но эта слабость происходитъ отчасти отъ мстнаго Парижскаго патріотизма, отъ желанія сохранить столиц Франціи господство надъ цлымъ міромъ посредствомъ моды, и Парижане всмъ на свт жертвуютъ наряду. Эта страсть заставляетъ многихъ Парижанокъ втайн работать цлое утро, или прибгать къ другимъ не столь невиннымъ средствамъ, когда он, подобно госпож Рабурденъ, хотятъ, при двнадцати тысячахъ доходу, жить такъ, какъ живутъ люди, которые получаютъ по тридцати тысячъ.

Такъ, напримръ, въ пятницу, когда у Рабурденовъ бывали обды, Целестина сама помогала горничной убирать комнаты, потому что кухарка между-тмъ уходила на рынокъ, а лакей чистилъ серебро, приготовлялъ столовое блье и мылъ стекло. Неосторожный, который часовъ въ одиннадцать или двнадцать пришелъ бы къ мадамъ Рабурденъ, нашелъ бы ее посереди самаго неживописнаго безпорядка: въ шлафрок, въ старыхъ туфляхъ, съ нечесанными волосами, она сана убирала жардиньерку, наливала масло въ лампы, или на-скоро стряпала себ совсмъ не поэтическій завтракъ. Если бъ кто, не знакомый съ таинствами Парижской жизни, попалъ къ подобной женщинъ въ такое время, это научило бы его не забираться за кулисы. Женщина, которую онъ засталъ бы въ секретныхъ утреннихъ занятіяхъ, провозгласила бы его глупцомъ, невждою, и наконецъ человкомъ, котораго въ порядочный домъ пускать нельзя. Парижанка очень снисходительна къ нескромности, которая для нея выгодна, но никогда не проститъ любопытства, разрушающаго то очарованіе, какимъ она старается окружать себя. Хорошенькая женщина не разсердится, когда ее ненарочно застанутъ въ дезабиль, съ распущенными волосами, ежели только у нея не фальшивые волосы, то она въ этомъ видъ еще привлекательне чмъ въ нарядъ, но ни одна женщина не захочетъ, чтобы мужчина увидлъ ее, когда она сама убираетъ комнаты.

Целестина была въ самомъ пылу пятничныхъ приготовленій, посереди провизіи, принесенной кухаркою съ рынку, когда Демоно пробирался къ ней. Его-то мадамъ Рабурденъ ожидала мене чмъ кого-нибудь! Услышавъ въ передней скрипъ сапоговъ, она вскричала:-Что, это парикмахеръ идетъ такъ рано!

Восклицаніе столь же непріятное для Демоно, какъ видъ Демоно въ это время былъ непріятенъ для нея. Она убжала въ спальню, гд былъ ужасный сбродъ мебелей, неподлежащихъ зрнію, вещей, совершенно неизящныхъ, однимъ словомъ, настоящій домашній хаосъ. Неустрашимый Демоно пошелъ прямо за нею: такъ она показалась ему мила въ своемъ дезабилье. Въ глазахъ ея было что-то удивительно обворожительное, и это блое тло, проглядывая сквозь незастегнутый капотъ, казалось еще привлекательное, чмъ когда плеча возвышалась надъ рубчикомъ бархатнаго платья, склоняясь красивою линіею къ лебяжьей шейкъ.

— Подождите! подождите! закричала она, захлопывая за собою дверь, клича Терезу, дочь, кухарку, чтобъ ей подали шаль и пришли убрать немножко комнату.

Въ минуту, какъ-бы по свистку театральнаго машиниста, комната приняла видъ небрежный., не привлекательный, а она очутилась въ утреннемъ костюмъ, который своею неизысканностью еще возвышаетъ прелести хорошенькой женщины.

— Это вы? и такъ рано! сказала она. Разв случилось что-нибудь важное?

— Чрезвычайно важное! отвчалъ Демоно. Намъ надобно съ вами переговорить.

Целестина поглядла сквозь очки его, и поняла въ чемъ дло.

— Надобно вамъ знать, сказала она, что я женщина во многихъ случаяхъ странная. Напримръ, я никогда не мшаю политики съ сердечными ощущеніями. Если нужно, я готова говорить о политик, о длахъ, но за то уже о другомъ ни слова. Впрочемъ это съ моей стороны не прихоть, я много занималась искуствами, и не люблю мшать красокъ, которыя нейдутъ одна къ другой, вещей, которыя не клеятся, и тоновъ, которые не сливаюся. У насъ тоже своя, женская, политика!

Милые звуки ея голоса, обворожительныя манеры, тотчасъ преобразовали грубость Демоно въ сентиментальную вжливость. Она вминуту обратила его къ обязанности обожателя.

— Вы не знаете, что случилось, сказалъ Демоно грубо, потому что онъ почиталъ за нужное казаться грубымъ. Прочтите!

И онъ подалъ прелестной хозяйк об газеты, въ которыхъ обвелъ краснымъ карандашемъ статьи, касавшіяся до ея мужа и Бодойе.

Между-тмъ какъ Целестина читала, шаль ея раскрылась на груди,— ненарочно или по тайному ея же* данію, этого не могу сказать. Демоно растаялъ.

— Что это значитъ! да это ужасъ! сказала она. Да что за человкъ этотъ Бодойе?

— Природный оселъ, отвчалъ Демоно, но вы видите, что онъ навьюченъ кознями я пойдетъ далеко, потому что имъ правитъ искусная рука.

Мысль о долгахъ, которые она надлала, блеснула передъ глазами госпожи Рабурденъ и ослпила ее, какъ молнія. Въ ушахъ у не ‘зашумло отъ прилива крови къ голов, и она смотрла прямо передъ собой, ничего не видя.

— Но вы намъ не измните! сказала она бросивъ на Демоно одинъ изъ самыхъ обворожительныхъ своихъ взглядовъ.

— Это зависитъ отъ васъ! отвчалъ онъ, взглянувъ на нее такъ, что бдняжка покраснла до ушей.

— Если вы захотите задатку, то лишитесь всей платы, сказала она смясь. Я, кажется, была слишкомъ высокаго мннія объ васъ, а вы, видно, считаете меня двочкою, которая только что изъ пенсіона.

— Вы меня не поняли, отвчалъ онъ съ хитрымъ видомъ. Я хотлъ только сказать, что странно мн помогать человку, который идетъ противъ меня.

— Это что значитъ?

— Посмотрите, и вы увидите, не напрасно ли обо мн хорошо думали.

Онъ подалъ госпож Рабурденъ списокъ, украденный Дютокомъ, и указалъ на то мсто, гд онъ, Демоно, такъ хорошо былъ отдланъ.

— Прочтите!

Целестина узнала руку своего мужа, прочла, я поблднла отъ этого ужаснаго удара.

— Тутъ достается всмъ вашимъ чиновникамъ, безъ изключенія, сказалъ Демоно.

— Но, я надюсь, что вы одни только видли этотъ списокъ! Я понять не могу, что это значитъ.

— Тотъ, кто его укралъ, человкъ хитрый, онъ, врно, оставилъ у себя другой экземпляръ, онъ такси лжецъ, что, конечно, не признается, и такой мастеръ своего дла, что врно ни за что на свт, не продастъ этого экземпляра. Я даже и не говорилъ объ этомъ.

— Да кто жъ это?

— Вашъ экзекуторъ.

— Дютокъ! Боже мой, человкъ, котораго мужъ мой облагодтельствовалъ!— Но, продолжала она, ему врно чего-нибудь хочется.

— А знаете ли, что хотятъ предложить мн, бдняку директору?

— Что же такое?

— Изволите видть: я долженъ тысячъ тридцать съ небольшимъ, конечно, совстно, что у меня такъ мало долговъ, но, что жъ длать, въ этомъ отношеніи я очень не великъ. Дядя Бодойе скупилъ мои векселя, и, врно, сбирается отдать ихъ мн безъ денегъ.

— Но это подлость!

— Ни чуть, это ни сколько не противно законамъ. Всякому позволено быть великодушнымъ. Сверхъ того одинъ очень сильный человкъ замшанъ въ этомъ дл…

— Что жъ вы хотите длать?

— Что вы прикажете, сказалъ онъ, смотря на нее съ нжностью, и протягивая къ ней руку.

Тутъ Целестин показалось, что онъ и не старъ, и недуренъ, и не напудренъ, и не бумажная крыса, однимъ словомъ, что въ немъ нтъ ничего неудобообожаемаго, но она не подала ему ручки: вечеромъ, въ гостинной она бы не разсердилась, если бъ онъ взялъ ее за руку, но утромъ, въ спальн, наедин, это было бы общаніе слишкомъ положительное и могло повести далеко.

— А говорятъ, что дловые люди — народъ безчувственный! вскричала она чтобы смягчить ласковостью словъ жестокость отказа.— Признаюсь вамъ, это всегда меня пугало, прибавила она съ самымъ простодушнымъ видомъ.

— Какая клевета! сказалъ Демоно: одинъ изъ самыхъ ледяныхъ дипломатовъ, который въ службъ съ тхъ-поръ какъ себя помнитъ, недавно женился на дочери актрисы и ввелъ ее въ самое эксклюзивное общество, въ такое, которое боле всхъ другихъ уважаетъ родословныя.

— А вы намъ поможете?

— Я уже написалъ докладъ. Но прошу меня не обманывать!

Она дала ему поцловать руку, и потрепала его по щекъ.

— Такъ вы мой! сказала она.

Демоно былъ въ восхищеніи отъ этихъ словъ. Вечеромъ онъ разсказывалъ объ нихъ въ театръ слдующимъ образомъ: ‘Одна женщина не хотла сказать своему обожателю — Я твоя! чего порядочная женщина никогда не говоритъ, и вмсто того шепнула ему Такъ вы мой! Какъ вамъ нравится эта женская уловка? ‘

— Но вы съ своей стороны должны помогать мн, прибавилъ Демоно. Мужъ вашъ говорилъ министру о какомъ-то планъ преобразованія, для котораго составленъ и этотъ обязательный списокъ. Узнайте, что это такое, и скажите мн нынче вечеромъ.

— Пожалуй, отвчала она, не видя во всемъ этомъ большой важности.

— Парикмахеръ пришелъ, сударыня, сказалъ лакей.

‘Насилу-то! подумала Целестина. Я не знаю, что бы со мной было, если бъ мы подольше оставались одни.’

— Вы и не знаете, какъ я стараюсь услужатъ вамъ, сказалъ Демоно, вставая. Вы будете приглашены на семейный вечеръ къ министерш.

— О, вы настоящій ангелъ! вскричала она. Теперь я вижу, какъ вы ко мн привязаны: вы любите меня умно и тонко!

— Нынче вечеромъ, милая Целестина, я узнаю въ театръ, какіе черти поднялись за Бодойе, и мы помряемся съ ними когтями.

— Хорошо, только, сегодня вы у насъ объ даете. Я заказала вс ваши любимыя блюда.

‘Все это дотого похожо на любовь, что весело такъ и обманываться! сказалъ самъ себ Демоно, уходя изъ дому обворожительницы. Впрочемъ, она можетъ-быть, просто, дурачитъ меня, да я это узнаю. Я готовлю ей испытаніе, и прежде чмъ повелніе объ ея мужъ будетъ подписано, я разберу ея настоящія чувства. Поврьте, mesdames, мы васъ наизусть знаемъ! Что ни говори, а женщины такіе же люди какъ и мы гршные. Хорошенькая женщина двадцати осьми лтъ, и добродтельная! да еще въ самой лучшей части города! Да это такая находка, что стоитъ похлопотать.

Директоръ канцеляріи чуть не прыгалъ на лстницъ.

‘Боже мой, какъ смшонъ долженъ быть въ шла’* рокъ этотъ напудреный человчекъ! подумала Целестина, когда Демоно ушелъ. Впрочемъ, какая мн надобность до этого! Онъ у меня паровозъ, тянетъ меня куда мн надобно, въ домъ министра. Онъ таки очень порядочно играетъ свою роль въ моей комедіи.’

Когда Рабурденъ въ пятомъ часу воротился отъ должности и сталъ одваться, жена пришла къ нему въ комнату, и отдала ему знаменитый списокъ, который, какъ туфля въ Тысяч и одной Ночи, везд передъ нимъ являлся.

— Откуда это ты взяла? спросилъ Рабурденъ съ величайшимъ удивленіемъ.

— Monsieur Демоно принесъ мн.

— Такъ онъ былъ здсь! вскричалъ Рабурденъ, бросивъ на жену свою взглядъ, который, конечно, смутилъ бы женщину не совсмъ невинную, но Целестина бодро его выдержала.

— Да, и прійдетъ еще обдать, отвчала она. Что это ты на меня такъ страшно смотришь?

— Милая моя, сказалъ Рабурденъ, я жестоко оскорбилъ Демоно, эти люди прощать не умютъ, а онъ меня ласкаетъ! Неужели ты думаешь, я не понимаю что это значитъ?

— Онъ человкъ со вкусомъ, отвчала Целестина: и право, у меня не достаетъ духу сердиться на него, ты не можешь вообразить какъ лестно вскружить голову старому волокит, которому женщины давно надоли. Притомъ…

— Полно шутить, Целестина, мн право, не до того! Я ни какъ не могъ поймать министра, а ты не забудь, что тутъ дло идетъ о моей чести.

— Да помилуй, нисколько! Дютоку общаютъ мсто, а тебя сдлаютъ директоромъ. Вотъ и все.

— Я догадываюсь, что ты длаешь, другъ мой, но, поврь мн, такая хитрость никуда не годится. Обманъ всегда обманъ, и честная женщина…

— Почему жъ мн не защищаться тмъ же оружіемъ, съ какимъ на насъ нападаютъ.

— Чмъ лучше ты его обманешь, тмъ сильне онъ посл будетъ мстить намъ…

— А если свергну его съ листа?

Рабурденъ съ величайшимъ удивленіемъ взглянулъ на жену.

— Я думаю только о твоемъ возвышеніи, да и пора, мой милой! А ты принимаешь собаку за зайца. Черезъ нсколько дней Демоно кончитъ свое дло. Ты хлопочешь чтобы поговорить съ министромъ, но ты еще не успешь повидаться съ нимъ, какъ я буду у него и все разскажу Ты, Богъ знаетъ сколько, трудишься надъ своимъ планомъ, и скрывался отъ меня, а я сдлала въ три мсяца то, чего теб не удалось сдлать въ шесть лтъ.

Рабурденъ продолжалъ бриться, и, взявъ съ жены слово не говорить ничего Демоно, потому что это значило бы припустить кошку къ крынк молока, началъ излагать планъ свой.

— Какъ это ты до-сихъ-поръ не сказалъ мн объ этомъ! вскричала Целестина, прерывая мужа на пятой фраз. Ты бы избавился отъ безполезной работы. Я очень понимаю, что можно на. минуту увлечься какой-нибудь идей, но чтобы это продолжалось шесть семь лтъ, этого я не постигаю. Ты хочешь сократить число бумагъ: да это несбыточная мысль, достойная разв только чиновниковъ по особымъ порученіямъ, которымъ нельзя похвастать въ конц года десятью тысячами нумеровъ. Надобно бы вамъ дойти до сотни милліоновъ бумагъ, это бы возвеличило Францію. Вотъ была бы новая и прекрасная система, превратить все королевство въ огромную канцелярію! Если Виллель хочетъ управиться съ Французами, то онъ долженъ бы учреждать канцеляріи цлыми дюжинами везд, даже въ малйшихъ деревенькахъ. У Французовъ — страсть къ оффиціальности, къ важничанью бумагою съ печатнымъ заглавіемъ. Лавочникъ къ другому лавочнику относится не иначе какъ оффиціальною бумагою за нумеромъ. По твоему плану можно бы подумать, что ты канцелярскій чиновникъ безъ мста. Человкъ честолюбивый долженъ бы придумать средство обратятъ въ помощниковъ столоначальниковъ всхъ этихъ господчиковъ, которые теперь пишутъ поэмы и статейки противъ Виллеля.

— Полно, ради Бога, Целестина! Смшивай, по твоему обыкновенію, вс идеи, тасуй ихъ какъ карты, и забавляйся ими какъ игрушками,-я ужъ давно привыкъ къ этому. Но не критикуй плана, котораго ты, еще не знаешь.

— Что мн за надобность знать планъ, котораго цль та, чтобы похитить у Французовъ ихъ величайшее наслажденіе — марать бумагу! Если ты хочешь сократятъ число бумагъ, то сократи число чиновниковъ: бумаги тогда сами собою уменьшаться. Но пока вы будете всхъ племянниковъ депутатовъ и перовъ, мхъ людей, которыхъ голоса вамъ нужны, опредлять на штатныя мста, бумаги будутъ каждый день, не уменьшаться, а умножаться. Посади человка, самаго неспособнаго, за столикомъ и дай ему перо въ руки, онъ тотчасъ станетъ писать отношенія. Эта страсть очень понятная въ-человк. Въ чернилахъ есть какой-то магнитъ для васъ, мужчинъ. И ты хочешь разтревожить столько народу теперь, когда министерство должно и безъ того безпрерывно бороться съ партіями. Это ршительно невозможно! Не забудь, что весь этотъ народъ станетъ кричать, а бумага молчитъ,— марай ее сколько хочешь. Да притомъ, что теб за надобность до числа исходящихъ бумагъ? Послушай, если твой планъ сокращенія бумагъ будетъ принятъ, я въ тотъ же самый день завожу на остатокъ моего приданаго бумажную фабрику, и ты увидишь, какъ я разбогатю! Одна переписка о сокращеніи переписки утроитъ ныншнее число канцелярскихъ бумагъ.

— Но помилуй, Целестина, если ты станешь безпрестанно говорить и остриться надъ пустяками, то мы никогда другъ друга не поймемъ…

— А! теперь я вижу, зачмъ ты составлялъ записку, въ которой такъ отдлалъ весь вашъ канцелярскій народъ. Боже мой, даты самъ выточилъ на себя ножъ! Что бы теб, по-крайней-мр, посовтоваться со мною? Я бы не дала написать теб ни строчки, а если бъ ты ужъ непремнно захотлъ, то я бы сама переписала эту записку и она бы не вышли отсюда Господи Боже мой, вотъ каковы мужчины! Онъ въ состояніи спать подл женщины и таиться отъ нея цлыя семь лтъ! Цлыя семь лтъ скрывать отъ жены свои мысли! Не доврять ея скромности и осторожности! Это безчеловчно!

— Да помилуй, ради Бога! вотъ ужъ мы одиннадцать лтъ живемъ вмст, а я во все это время ни разу не могъ потолковать съ тобою, ты вчно перебиваешь меня и, на мсто моихъ идей, подставляешь всегда свои…. Да вдь ты еще ничего не знаешь изъ моего плана.

— Ничего! Я все знаю!

— Такъ скажи же, ради Бога, въ чемъ онъ состоитъ? вскричалъ Рабурденъ, который въ первый разъ съ тхъ поръ какъ женатъ, вышелъ изъ терпнія. А если я доказалъ необходимость и возможность уменьшенія числа безполезныхъ писакъ, и нашелъ средство произвести это удобно, съ явною выгодою для государства и безъ обиды для…

— Полно, пожалуйста, на это у тебя не достанетъ ума! Такія вещи можетъ соображать только государственный человкъ, а не начальникъ отдленія. Что тутъ по-пустому толковать…. теперь ужъ седьмаго половина, брейся поскоре и одвайся, отвчала она, какъ женщины отвчаютъ обыкновенно, когда ихъ спрашиваютъ о томъ, чего он не хотятъ сказать. Я пойду, кончу мой туалетъ, и мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ: я не хочу горячиться, когда мы ждемъ гостей. ‘Бднякъ! подумала она, выходя изъ комнаты мужа: работалъ семь лтъ, и надъ чмъ же? Сколачивалъ себ гробъ. А еще не довряетъ жен! ‘

Она воротилась.

— Я вдь теб говорила, чтобъ ты не просилъ за своего экзекутора! У него осталась литографированная копія твоего списка. А еще умный человкъ!

Это чрезвычайно поразило бднаго Рабурдена. Целестина тотчасъ замтила, что поступила съ нимъ слишкомъ безжалостно, она подбжала къ нему, схватила его за лицо, и, несмотря на то, что у него все лицо было въ мыл, нжно поцловала его.

— Милой мой! не сердись на меня, сказала она: нынче вечеромъ мы займемся твоимъ планомъ, говоря сколько хочешь, честное слово, что буду слушать съ величайшимъ вниманіемъ. Я бы, право, очень рада быть женою новаго Магомета!

Она расхохоталась. Рабурденъ тоже не могъ не разсмяться, потому что у ней на губахъ была мыльная пна, а въ голос ея отразилась самая нжная привязанность.

— Ступай одваться душечка и, главное, не говори ни слова Демоно! Поклянись мн! Я этого только и требую.

— Требуешь? Такъ я не клянусь!

— Я, право, не шучу, Целестина.

— Нынче вечеромъ, я скажу вашему директору канцеляріи, что намъ надобно сражаться, а я ужъ знаю на кого напасть.

— На кого же? спросилъ Рабурденъ.

— На министра, отвчала Целестина, съ важностью приподнимая голову.

Несмотря на всю прелесть Целестины, горестныя мысли забрались въ голову ея мужа.

‘Придетъ ли наконецъ время, когда она научится цнить меня? думалъ Рабурденъ. Она даже не поняла, что я работалъ столько лтъ единственно для нея! Сколько ума, и притомъ какая неразсудительность, въ этой женщинъ! Если бъ я былъ не женатъ, я бы давно уже дости гъ и до почестей и до богатства! Я бы изъ одного жалованья откладывалъ по пяти тысячъ въ годъ! Стоило бы только хорошенько у потребить этотъ капиталъ: у меня бы теперь было десять тысячъ доходу кронъ содержанія по службъ, и я могъ бы сдлать выгодную партію Да! но зато теперь у меня Целестина и мои милые дтушки…

Подобныя мысли приходятъ иногда въ голову даже счастливйшему изъ мужей. Рабурденъ пошелъ въ гостиную, и сталъ осматривать убранство своихъ комнатъ.

— Во всемъ Парижъ не найдешь другой женщины, которая бы такъ хорошо умла жить! И все это изъ двнадцати тысячъ доходу! сказалъ онъ самъ себ, поглядывая на жардиніерки съ цвтами. Ей бы быть женою Египетскаго паши, который строитъ флоты въ странъ безъ денегъ и безъ лсу.

Люди занятые ничего не понимаютъ въ хозяйствъ: ихъ можно уврить, что съ сотнею тысячъ сть нечего, и что съ двнадцатью можно жить бариномъ.

Демоно не прізжалъ обдать, хотя зналъ, что его ждутъ съ нетерпніемъ, и что хозяйка приготовила разныя вещи, достойныя заслуженнаго гастронома, онъ явился уже поздно вечеромъ, около полуночи, когда во всхъ гостиныхъ разговоръ становится боле пріятельскимъ. Газетчикъ Фино былъ еще тутъ.

Демоно услся съ чашкою въ рукахъ у камина, госпожа Рабурденъ стояла передъ нимъ съ тарелкою пирожковъ и бисквитъ.— Я все узналъ, сказалъ онъ. Любезный Фино! вы бы очень порадовали нашего добраго министра, если бъ выпустили нсколькихъ собакъ на людей, о которыхъ мы съ вами потолкуемъ. Противъ васъ, сказалъ онъ Рабурдену, понизивъ голосъ такъ, чтобы слышать его могли только три человка, къ которымъ онъ обращался: противъ васъ ростовщики и іезуиты. Статья напечатанная въ Journal de Dbats, принесена старымъ плутомъ, который скупаетъ векселя у книгопродавцевъ и литераторовъ. Но роялисткая оппозиція, которою предводительствуетъ Шатобріапъ, общаетъ помочь намъ, они даютъ слово поддерживать новый законъ, если васъ назначатъ въ директоры. Если мипистръ вздумаетъ предпочесть Бодойе, мы скажемъ: ‘Такія-то и такія газеты^ тотъ и тотъ изъ депутатовъ будутъ противъ васъ, слдственно ни одна газета не вступится за вашъ проектъ’…. Неправда ли, Фино? Потомъ, я скажу: ‘Назначьте Рабурдена въ директоры, и общественное мнніе будетъ въ вашу пользу.’ То есть, вы, господа станете говорить, и публика будетъ думать, что это ея мнніе. А бдные провинціальные простофиля почитываютъ парижскіе журналы и воображаютъ себ, что знаютъ причину всхъ вещей, ха! ха! ха!

— Хи, хи, хи! захохоталъ газетчикъ Фино.

— Такъ будьте спокойны, продолжалъ Демоно. Я все устроилъ. езуиты не устоятъ противъ насъ.

— Мн бы пріятне было, если бъ вы ничего не сдлали, да только пріхали обдать, сказала ему на ухо Целестина, взглянувъ на него съ сердитымъ видомъ.

— Зато я вамъ принесъ вотъ что, сказалъ онъ, подавая ей билетъ на министерскій балъ.

Она прочла приглашеніе и вспыхнула радостью. Никакое наслажденіе въ мір не можетъ сравниться съ торжествующимъ тщеславіемъ.

— Вы знаете, что такое у насъ вторничныя вечера. Тутъ бываетъ все, что есть лучшаго. Нынче будетъ графиня Дюкеля, которая все еще въ малости, несмотря на вс перемны, любезныя ея виконтъ, миленькая madame Вальшь, маркиза Депинаръ, ваша пріятельница Фирміани, которую я пригласилъ, длятого чтобъ вы имли подпору, если бъ дамы вздумали забалотировать васъ. Мн весело будетъ смотрть, на васъ посереди этого народу.

Целестина сіяла гордостью и перечитывала приглашеніе.

— Теперь покамстъ туда, а посл въ Тюильри, сказала она.

Демоно испугался,— такъ много было ршительности и увренности въ вид, съ какимъ она произнесла эти слова.

‘Она, видно, задумала употребить меня вмсто скамейки,’ сказалъ онъ самъ себ.

Онъ всталъ и пошелъ въ комнату Целестины, она послдовала за нимъ, догадываясь, что онъ хочетъ поговорить съ нею по секрету.

— Ну, что жъ планъ вашего мужа? сказалъ онъ.

— Пустое! отвчала она, грезы добраго человка! Вы не можете вообразить что это за вздоръ) я намъ дамъ прочесть это знаменитое твореніе, когда оно будетъ переписано. Онъ отъ души работалъ, и совершенно убжденъ въ своей иде. Его списокъ чиновниковъ составленъ по прекраснйшимъ побужденіямъ. Есть же такіе глупцы изъ умныхъ людей!

Целестина засмялась, и Демоно совершенно успокоился: онъ тотчасъ разпознавалъ ложь, какъ дло совершенно ему знакомое, но тутъ онъ видлъ, что госпожа Рабурденъ говорить отъ души.

— Но, однако жъ, въ чемъ же дло? спросилъ Демоно.

— Онъ хлопочетъ о сокращеніи бумагъ) все это, какъ вы видите, старый сказки, отвчала она съ презрительной миною.

Демоно обрадовался, видя, что чиновникъ, котораго онъ почиталъ весьма умнымъ, человкъ очень пустой.

— Уврены ли вы, что онъ будетъ директоромъ? спросила она. Пріймете ли вы женскій совть?

— Женщины хитре насъ, отвчалъ Демоно.

— Ну, такъ я вамъ скажу: уврьте іезуитовъ, что вы за Бодойе, а въ послднюю минуту напишите: Рабурденъ.

— Но есть женщины, которыя говорятъ да, когда имютъ нужду въ человк, а потомъ отвчаютъ нтъ, когда онъ кончилъ свою роль.

— Бываютъ, отвчала она, смясь. Но он дуры, потому что въ политик человкъ можетъ неразъ пригодиться. Это хорошо съ глупцами, а вы человкъ умный. По-мн поссориться съ человкомъ необыкновеннымъ-величайшая ошибка, какую только можно сдлать въ жизни.

— Нтъ, отвчалъ Демоно, люди необыкновенные умютъ прощать, а мелкіе только мстить.

Когда вс разъхались, Рабурденъ пошелъ въ комнату жены своей, и потребовалъ, чтобы она хоть разъ въ жизни выслушала его со вниманіемъ, онъ объяснилъ ей планъ свой, который былъ совсмъ не такого рода, какъ она воображала себ, онъ доказалъ ей, что это произведетъ величайшее благо для государства, изложилъ мысль свою уменьшенія безполезной переписки посредствомъ сокращенія штатовъ, мысль превосходную, которой вс отдали бы справедливость, разсказалъ, какія средства придумалъ онъ для исполненія этого проекта, осторожныя, кроткія, которыя никого не приведутъ въ затрудненіе. Онъ убдилъ ее, что это преобразованіе не пустая теорія, а вещь возможная, необходимая, и благодтельная. Целестина, въ восхищеніи, бросилась обнимать его и услась у камелька къ мужу на колни.

— О, теперь я наконецъ вижу, что у меня точно такой мужъ, какого а желала! Я не постигала и половины твоихъ достоинствъ, но это спасло тебя отъ когтей Демоно. Я отъ души оклеветала тебя передъ нимъ.

Бдный Рабурденъ былъ такъ счастливъ, что сладкія слезы катились изъ глазъ его. Наконецъ-то онъ дожилъ до своего торжества! Онъ все длалъ для жены, и единственная публика, отъ которой онъ желалъ одобренія, отдаетъ ему полную справедливость!

— Съ твоимъ умомъ, ты человкъ истинно великій для тхъ, кто знаетъ твою доброту, твою прекрасную душу, твой рдкій, всегда ровный характеръ, сказала она. Но геніи всегда дти, и ты тоже ребенокъ, ной милой, мой золотой ребенокъ! прибавила она обнимая его.

Она вынула министерское приглашеніе оттуда, куда женщины кладутъ все, что хотятъ спрятать, и показала его мужу.

— Вотъ чего мн хотлось, теперь, по милости Демоно, я познакомлюсь съ Виллелемъ, и, будь, онъ каменный, я его приберу къ рукамъ.

На другой же день мадамъ Рабурденъ занялась приготовленіями къ министерскому вечеру. Это было для нея важное событіе, о которомъ она давно мечтала. Зато на одна кокетка не мучила такъ своей модистки какъ она, и ни одна модистка не чувствовала до такой степени всей важности своего дла. Она сама пошла къ извощику, выбрать получше карету. Лакею велно было смотрть бариномъ, какъ смотрятъ лакеи въ порядочныхъ домахъ. Потомъ, въ знаменитый вторникъ, она одлась въ прелестное траурное платье, потому что тогда носили еще трауръ по Людовик XVIII, и часовъ въ десять вечеромъ отправилась къ министру. На голов у ней были виноградныя кисти изъ гагата, превосходной работы, которыя одна Англичанка заказала и потомъ не взяла. Листы были изъ тисненаго желза, легкіе какъ настоящіе виноградные листы. Художникъ не забылъ даже и красивыхъ ушковъ, которыя заплетались въ волосахъ, какъ они обыкновенно зацпляются за втви. Браслеты, фермоаръ и серги были чугунные, но эти нжныя арабески сдланы были въ Вн и, казалось, надъ ними трудились ней, которымъ, какъ въ сказкахъ, какая-нибудь ревнивая Карабосса заказываетъ ожерелье изъ муравьиныхъ глазъ и платье, которое укладывается въ орхъ. Станъ ея, который отъ чернаго цвту казался еще тоньше обыкновеннаго, красовался въ черномъ плать безъ эполетокъ, восхитительно сдланномъ, при каждомъ ея движеніи, казалось, что женщина вылетитъ какъ бабочка изъ своея куколки, но между-тмъ, благодаря искусству швеи, платье держалось. Ножка ея, въ тоненькихъ чулкахъ и атласныхъ башмакахъ, рисовалась восхитительно: Въ этомъ нарядъ Целестина была истинно, прекрасна. Глаза ея, блестящіе умомъ, показывали, что она точно женщина необыкновенная, какъ говорилъ съ гордостію и восторгомъ Демоно.

Она вошла прекрасно: женщины знаютъ, что это значитъ. Граціозно поклонилась она министерш, съ уваженіемъ, но и съ чувствомъ собственнаго достоинства, и ни сколько неоскорбила ея щекотливости, хотя выказала все величіе, приличное красавиц. Въ обхожденія съ министромъ она отличалась той милою брюзгливостью, которую хорошенькая женщина можетъ позволить себ со всякимъ мужчиною, хоть бы онъ былъ Турецкій султанъ. Садясь, она осмотрлась, и увидла, что находится въ обществ немногочисленномъ, но избранномъ, гд женщины могутъ обглядывать другъ друга съ ногъ до головы и оцнивать одна другую во всхъ подробностяхъ, гд каждое слово раздается во всхъ ушахъ, каждый взглядъ замченъ и понятъ, но гд ни какимъ достоинствамъ не удивляются, потому что въ такомъ обществ они не рдки. Рабурденъ ушелъ въ другую комнату, гд играли въ карты и сталъ подл одного столика, составляя собой галерею, доказательство, что онъ былъ человкъ неглупый.

— Право, Парижъ городъ чудной! сказала маркиза

Депинаръ графин Дюкеля: здсь вдругъ, Богъ знаетъ откуда, являются женщины, для которыхъ, кажется, нтъ ничего невозможнаго….

— И точно, отвчалъ Демоно съ довольнымъ видомъ: она въ состояніи и хотть и сдлать невозможное.

Въ это время хитрая Целестина старалась обворожить министершу. Демоно разсказалъ ей вс свойства и слабости графини и госпожа Рабурденъ льстила ей, не показывая и вида лести. Потомъ, она во время замолчала, потому что Демоно, хоть и былъ влюбленъ, видлъ недостатки этой женщины, и сказалъ ей наканун: ‘Особенно, не говорите слишкомъ много!’

Разговоръ сдлался, общимъ. По-временамъ Целестина давала волю своему языку, какъ благовоспитанная кошка играетъ съ кружевами госпожи своей, спрятавъ когти.

Въ отношеніи къ сердцу, министръ былъ человкъ совершенно безукоризненный. Единственною любовницей его была газета L’Etoile, и, чудная вещь, врность ея пережила его паденіе! Госпожа Рабурденъ знала это, но она знала также, что въ старыхъ замкахъ иногда являются выходцы съ того свта, и ей хотлось, чтобы Виллель позавидовалъ блаженству, которымъ, по-видимому, наслаждался Демоно, еще не введенный законнымъ порядкомъ въ полное имъ владніе. Въ это время Демоно бредилъ Целестиною. Въ разговор въ восемь ушей, онъ истощалъ все свое краснорчіе, доказывая маркиз Депинаръ, госпож Вальшь и графин Дюкеля, что он должны принять ее въ свое общество. Госпожа Фирміани его поддерживала. Въ часъ времени Целестина сильно разшевелила старика Виллеля. Онъ восхищался ея умомъ, а графиню она дотого обворожала, что та просила ее къ себ всякой вторникъ.

— Я надюсь, что мы станемъ часто съ вами видться, моя милая, вашъ мужъ будетъ скоро директоромъ, мой мужъ хочетъ отдать ему вмсто одного два департамента. Вы будете наши.

Графъ повелъ госпожу Рабурденъ въ другія комнаты чтобы доказать, какъ несправедливо газеты кричали противъ необыкновеннаго ихъ. великолпія. Онъ велъ Целестину подъ руку.

— Намъ съ графиней очень пріятно было бы видть васъ у себя какъ можно чаще…

И тутъ онъ разсыпался въ комплементахъ, сухихъ и холодныхъ какъ канцелярская бумага.

— Но, графъ, это отъ васъ зависитъ, отвчала она, употребивъ при семъ важномъ случа одинъ изъ тхъ взглядовъ, которые женщины всегда держатъ въ резерв.

— Какимъ же образомъ?

— Надобно, чтобы я имла на это какое-нибудь право.

— Я васъ не понимаю.

— Нтъ, я дала себ слово не быть просительницей, я знаю, что этого не любятъ.

— Говорите, ради Бога! Я готовъ сдлать все, что вамъ угодно.

— Жен начальника отдленія неловко бывать здсь, а жен директора очень можно.

— О, это дло конченное! Вашъ мужъ непремнно директоръ.

— Право?

— Пойдемте ко мн въ кабинетъ, я покажу вамъ предписаніе.

— А я могу васъ наградить за это, сказала она, оставаясь въ уголку съ министромъ, потому что боялась, чтобы кабинетъ не придалъ ей лишней смлости.

И она принялась было объяснять проэктъ своего мужа, какъ вдругъ Демоно, который подкрался къ нимъ на цыпочкахъ, кашлянулъ чтобы показать, что ему не хотлось бы этого слышать. Министръ бросилъ на стараго волокиту весьма недовольный взглядъ. Съ нетерпніемъ ожидая награды за свои старанія, Демоно чрезвычайно торопился съ докладомъ о назначеніи директора и другихъ чиновниковъ, и отдалъ-было уже этотъ докладъ министру, чтобы на другой день свезти къ своей любезной подписанную бумагу.

Тутъ каммердинеръ министра подошелъ съ таинственнымъ видомъ къ директору канцеляріи, и сказалъ, что его слуга принесъ весьма нужную записку. Демоно прочелъ ее:

‘По экстренному случаю я сижу у васъ въ передней. Время дорого. Прізжайте домой.

‘Вашъ покорный слуга,
‘Гобсекъ.’

Онъ вздрогнулъ, увидвъ эту подпись. Одни только деньги могли внушить фразу, столь нагло-повелительную, ясную и нмую. Если бъ вы и не знали Гобсека, то, увидвъ эту записку, тотчасъ бы угадали, что ее писалъ старый ростовщикъ. Зато Демоно, какъ мячъ, по которому сильная рука ударила ракетой, тотчасъ принялъ данное себ направленіе, и побжалъ домой. Онъ былъ въ положеніи главнокомандующаго, когда начальникъ главнаго штаба скажетъ ему: ‘Непріятель заходитъ съ тылу съ тридцатью тысячами свжаго войска! ‘

Мы объяснимъ двумя словами, отчего Гобсекъ и Жигонне такъ неожиданно явились на пол битвы, потому что они оба сидли у Демоно. Часовъ въ восемь вечера, Фаллезъ прискакалъ въ Парижъ и привезъ купчую на землю, пріобртенную для директора канцеляріи. Митралъ тотчасъ снесъ эти документы въ Caf de Thmis и отдалъ ихъ ростовщикамъ, которые поспшили въ министерскій домъ, но поспшили однакожъ пшкомъ. Пробило десять часовъ. Демоно затрепеталъ при вид ростовщиковъ, которыхъ лица были оживлены взглядомъ, мткимъ какъ пуля изъ пистолета, блестящимъ какъ вспышка на полк.

— Я къ вашимъ услугамъ, господа, сказалъ онъ.

Жигонне, молча указалъ глазами на свои бумаги и на каммердинера.

— Пойдемте ко мн въ кабинетъ, сказалъ Демоно.

— Что вы пришли мучитъ человка, который доставилъ вамъ по триста тысячъ франковъ барыша? сказалъ онъ съ нкоторою надменностью.

— Да мы надемся еще и впередъ по вашей милости ноживиться, отвчалъ Жигонне.

— Такъ видно вы придумали какую-нибудь спекуляцію? Если вамъ что нужно, я готовъ, я помшо, что я вамъ много обязанъ.

— А мы всегда къ вашимъ услугамъ, сказалъ Жигонне.

— Вы, видно, хотите заплатить за меня долги чтобы имть надо мной поболе власти? спросилъ презрительно Демоно.

— Да! отвчалъ Гобсекъ.

— За дло, батюшка, за дло, прибавилъ Жигонне. Съ нами вамъ важничать нечего, этимъ насъ не.испугаешь. Прочтите эти бумаги.

Демоно съ удивленіемъ и восторгомъ читалъ документы, которые будто брошены были ему съ неба какою-то благодтельною феей, а между-тмъ ростовщики мысленно составляли опись его имуществу, которое видли въ кабинет.

— А что? Вдь мы стряпчіе у васъ порядочные? сказалъ Жигонне.

— Но что же все это значитъ? сказалъ Демоно съ безпокойствомъ.

— Мы уже съ недлю знаемъ одну вещь, которую вы, безъ насъ, узнали бы только завтра. Депутатъ округа, въ которомъ находится ваше имніе, подаетъ въ отставку.,

Демоно выпучилъ глаза.

— Министръ васъ надулъ, сказалъ Гобсекъ, онъ скрываетъ отъ васъ это, длятого чтобъ вы не искали въ депутаты.

— Вы лучше меня знаете дла! сказалъ онъ, почтительно имъ кланяясь.

— Конечно! Сказалъ Гобсекъ.

— Но вы хотите меня зарзать этой сдлкою?

— Быть-можетъ!

— Ну, такъ принимайтесь за дло, палачи! сказалъ улыбаясь Демоно.

— Вы видите, сказалъ Жигонне: ваши векселя и деньги, занятыя на покупку имнія, обезпечены на немъ.

— Вексель-то здсь, сказалъ Гобсекъ, вынимая изъ кармана засаленный бумажникъ.

— Мы даемъ вамъ три года для уплаты всего долгу, сказалъ Жигонне.

— Но однако жъ, вскричалъ Демоно, пугаясь такой выгодной сдлки: чего же вы отъ меня хотите?

— Чтобы вы посадили Бодойе въ директоры на мсто Лабилардіера.

— О, это бездлка! отвчалъ Демоно: хоть теперь оно очень затруднительно, потому что я самъ связалъ себ руки.

— Вольно жъ было связывать! Впрочемъ что жъ,перегрызите веревки, у васъ зубы острые, сказалъ Гобсекъ.

— Больше ничего? спросилъ Демоно.

— Ничего. Документы останутся пока у насъ, если въ теченіе шести дней вы не признаете своего долга законнымъ актомъ и не исполните условія, имніе перейдетъ въ другія руки.

— Вы доки! вскричалъ Демоно.

— Не что! отвчалъ Гобсекъ.

— Все ли наконецъ? спросилъ директоръ.

— Все.

— Такъ по рукамъ? сказалъ Жигонне.

Демоію кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Ну, такъ подпишите эту довренность, прибавилъ Гобсекъ. Черезъ два дня вы опредлите Бодойе въ директоры, въ шесть дней вы признаете нашъ долгъ, и…

— И что еще? спросилъ Демоно.

— Мы ручаемся вамъ…

— Въ чемъ? спросилъ Демоно съ величайшимъ удивленіемъ.

— Въ томъ, что вы будете выбраны въ депутаты, отвчалъ Жигонне, потому что большинство въ вашемъ округ у насъ рукахъ: въ числ избирателей есть пятьдесятъ два человка фермеровъ и промышленниковъ, и вс они будутъ длать то, что велитъ воля кредитора Фаллеза.

Демоно отъ души пожалъ Жигонне руку.

— Прекрасно! сказалъ онъ: вотъ что называется обработывать дла порядкомъ! Зато я вамъ что-нибудь прибавлю.

— Дло! сказалъ Гобсекъ.

— А что же именно? спросилъ Жигонне.

— Орденъ Почетнаго Легіона вашему дуралею племяннику.

— Ладно! сказалъ Жигонне. Видно, вы его хорошо знаете!

Они распрощались, и Демоно проводилъ ростовщиковъ до лстницы.

На улиц, Гобсекъ и Жигонне взглянулись при свтъ фонаря и засмялись.

— Онъ намъ будетъ платить однихъ процентовъ девять тысячъ въ годъ, а помстье приноситъ только пять доходу , сказалъ Жигонне.

— Онъ у пасъ на-долго въ рукахъ, замтилъ Гобсекъ.

— Онъ начнетъ строиться, разорится, и Фаллезъ купитъ его помстье, прибавилъ Жигонне.

— Его дло быть депутатомъ, а о прочемъ онъ и пс думаетъ, сказалъ Гобсекъ.

— Хи! хи!

Эти сухія восклицанія служили ростовщикамъ вмсто смху. Они пустились пшкомъ къ кофейн емиды.

Демоно возвратился въ гостинную, и увидлъ, что госпожа Рабурденъ всхъ обворожила, министръ, человкъ почти всегда угрюмый и задумчивой , былъ очень веселъ.

‘Она чудеса длаетъ! сказалъ самъ себ Демоно. Какая безцнная женщина! Непремнно надобно заглянуть къ ней въ сердце.’

— Она право, очень мила, сказала маркиза директору: ей не достаетъ только порядочнаго имени.

— Да! вся бда въ томъ, что она родилась въ аукціонной камер, и это ее погубитъ, сказалъ Демоно съ холоднымъ видомъ, совершенно противоположнымъ тому жару, съ какимъ онъ прежде говорилъ о госпож Рабурденъ.

Маркиза пристально на него поглядла.

— Несмотря па ваши очки, я замтила, какой взглядъ вы на нихъ бросили! сказала она. Забавно, право, что вы сдлались соперникомъ министру.

Целестина уже уходила, но Демоно побжалъ за нею и остановилъ ее.

— Ну что, спросилъ онъ, какъ вамъ нравится нашъ министръ?

— Онъ очень милъ. Право, (она возвысила голосъ чтобъ министерша услышала) этихъ благородныхъ людей надобно узнать покороче, чтобы умть цнить ихъ, маленькіе журнальный оппозиція дотого на нихъ клевещутъ, что наконецъ по-невол начинаешь смотрть на нихъ какъ на какихъ-нибудь чудовищъ. Они много выигрываютъ, когда ихъ видишь вблизи.

— Онъ очень хорошій человкъ, сказалъ Демоно.

— Да! онъ такъ милъ, что его, право, можно полюбить, отвчала она простодушно.

— Вы, милая Целестина, надлали чудеса!

— Какія чудеса?

— Вы воскресили мертвеца. Я думалъ, что у него сердце совсмъ уже перестало биться. Пользуйтесь этимъ. Пойдемте со мной сюда.

Онъ повелъ госпожу Рабурденъ въ будоаръ, и слъ. съ нею на диван.

— Вы большая плутовка, сказалъ онъ, и за это я еще больше люблю васъ. Между нами, вы женщина необыкновенная. Демоно ввелъ васъ сюда, и Демоно въ отставку: не правда ли? Впрочемъ, если ужъ любить кого изъ интереса, такъ шестидесяти-лтній министръ, конечно, лучше сорока-лтняго директора канцеляріи, выгоды больше, а скуки меньше. Я въ очкахъ, въ пудр, поистаскался, не пара такой красавиц какъ вы. Для выгодъ я, можетъ, и гожусь, а для удовольствія, признаюсь, ни сколько. Не правда ли? Надобно быть глупцомъ чтобы не понимать своего положенія. Вы можете смло открыть мн свое сердце, мы друзья, товарищи, а не любовники. Если у меня случится какая-нибудь прихоть, вы, конечно, ревновать не станете: вы, вдь, не пансіонерка, я, со своей стороны, тоже буду разсудителенъ какъ-нельзя боле. Мы съ вами люди безъ предразсудковъ. Вотъ маркиза Депинаръ узжаетъ. Она точно какъ мы. Года два назадъ, мы съ ней были дружны (хвастунъ!). Теперь, ей стоить только написать мн: ‘Любезный Демоно, сдлайте то-то’, и я сдлаю непремнно. Вамъ, женщинамъ, ничего не стоитъ длать, что хотите. Приберите Виллеля къ рукамъ, моя милая, я вамъ помогу, тутъ моя собственная выгода. Мн бы очень хотлось, чтобы онъ влюбился въ женщину, которая бы совершенно имъ, управляла. Тогда онъ совсмъ мой, а теперь иногда у меня вывертывается. Не мудрено! нынче я дйствую на его только разсудкомъ, но тогда буду дйствовать и безразсудствомъ. Мы съ вами станемъ жить дружно и будемъ употреблять вашу власть для общей пользы.

Госпожа Рабурденъ съ удивленіемъ слушала эти откровенныя изъясненія зачерствлаго политика. Демоно говорилъ такъ простодушно, что она и не подозрвала обмана.

— Такъ вы думаете, что я ему понравилась? сказала она, попавшись въ сти.

— Какъ-нельзя боле, я это очень замтилъ.

— Правда ли, что мужъ мой уже назначенъ въ директоры?

— Я еще утромъ отдалъ министру бумагу, я думаю, что онъ подписалъ ее. Но директоромъ ему быть мало, надобно сдлать его статсъ-секретаремъ…

— Не худо бы.

— Ну, такъ подите же назадъ въ гостиную, пококетничайте еще съ графомъ.

— Право, сказала она, я только теперь хорошенько васъ узнала! Вы человкъ необыкновенный!

— Ну, такъ ршено, сказалъ Демоно: мы съ вами друзья, и нжности прочь, мы станемъ дйствовать за одно, какъ двалось въ старинныя времена, когда люда были посмышлене ныншняго.

— Я, право, вамъ удивляюсь, сказала она, улыбаясь и подавая ему руку: вы пріобрли полное мое уваженіе. Поврьте мн, для друга я больше сдлаю чмъ…

Она не договорила и ушла въ гостиную.

‘Ну, моя милая! сказалъ Демоно про себя, видя, что она подходитъ къ министру: теперь дло ршеное, я могу, безъ зазрнія совсти, оборотиться противъ тебя. Завтра ты начнешь по-прежнему любезничать со мной, но теперь уже меня не подднешь… Полно! пора вспомнить, что мн уже сорокъ лтъ, а въ эти годы женщины всегда насъ дурачатъ.’

Онъ посмотрлся въ зеркало, и признался самъ себ, что въ директоры очень годится, но въ любовники уже ршительно нтъ. Между-тмъ, Целестина любезничала пуще прежняго, чтобы передъ уходомъ произвести самое пріятное впечатлніе. Это удалось ей какъ-нельзя лучше. Когда она ушла, вс сказали — ‘Какая малая женщина!’, хоть въ свт объ у ходящихъ обыкновенно говорятъ совсмъ не такъ. Министръ проводилъ ее до самой лстницы.

— Я надюсь, что вы завтра вспомните обо мн? сказала она, намкая на повышеніе мужа.

— Врядъ я и изъ женъ нашихъ чиновниковъ найдется другая такая миленькая какъ эта, я очень радъ, что мы съ нею познакомились, сказалъ министръ, входя въ гостиную,

— Только она хочетъ весь свтъ прибрать къ рукамъ, сказалъ Демоно съ досадою.

Дамы взглянулись и улыбнулись. Соперничество министра и директора его канцеляріи очень забавляло ихъ. Тутъ началась одна изъ тхъ милыхъ мистификацій, на которыя женщины большія мастерицы. Он начали поджигать и графа и Демоно, толкуя о госпож Рабурденъ. Одна говорила, что эта простая, бдная, чиновница вдесятеро миле любой знатной дамы. Другая утверждала, что она слишкомъ принужденна и вс старается блистать умомъ. Демоно защищалъ Целестину, какъ въ свт обыкновенно защищаютъ своихъ враговъ.

— Надобно отдать ей справедливость, говорилъ онъ: никто бы нс подумалъ, что она изъ аукціонной камеры! Эта женщина вышла изъ ничего, но пойдетъ далеко. Она намрена добраться до Тюильри, она сама мн говорила, и доберется.

— Такъ что жъ, что она не изъ благородныхъ, сказала улыбаясь графиня Дюкеля: разв это помшаетъ мужу ея возвыситься?

— Особенно у насъ во Франціи! прибавила министерша, кусая губы.

— Поздравляю тебя, ты директоръ, сказала Целестина мужу, возвратясь домой. Если бъ не Демоно, я бы сегодня жъ объяснила весь твой проектъ министру. Но это останется до будущаго вторника, н оно поможетъ теб сдлаться статсъ-секретаремъ.

— Почти у всякой женщины есть въ жизни день, когда она являлась по всемъ своемъ блеск, и о которомъ она всегда съ удовольствіемъ вспоминаетъ. Раздваясь, Целестина припоминала себ весь вечеръ, вс эти свтскія дамы ей завидовали, министерша отъ нея въ восхищеніи, она всхъ обворожила,— и все это для мужа!

И она легла спать съ утшительной мыслію, что завтра мужъ ея директоръ.

На другой день, въ среду, Рабурденъ долженъ былъ идти къ министру съ докладомъ, потому что, съ самой болзни Лабилардіера, онъ правилъ должность директора. Но Демоно началъ хлопотать съ ранняго утра. Онъ упросилъ нсколькихъ старыхъ графинь и герцогинь напасть на министра, какъ-скоро онъ явится во дворецъ, и просить его за Бодойе. Сверхъ-того, он общались расположить въ пользу этого чиновника нкоторыхъ знатныхъ особъ, которыя тоже заговорятъ объ немъ съ Виллелемъ. Въ то же время Демоно спустилъ съ цпи и Дютока, позволилъ ему показать всмъ чиновникамъ то, что написалъ объ нихъ Рабурденъ. Теперь наступило время итти на приступъ. Демоно пошелъ къ министру, и между ними произошла слдующая сцена, которая ршила судьбу Рабурдена. Это случилось передъ завтракомъ. Графъ сидлъ въ кабинет. Демоно вошелъ и, уврившись, что никто не можетъ услышатъ ихъ разговора, сказалъ:

— Ваше сіятельство поступаете со мной не чистосердечно…

‘Ну, подумалъ графъ, вотъ мы и въ ссор за то, что его любовница вчера со мной пококетничала! (Вслухъ.) Я не зналъ, что вы такой ребенокъ, любезный другъ.

— Любезный другъ, повторилъ Демоно: вотъ мы сейчасъ увидимъ, точно ли такъ.

Министръ гордо посмотрлъ на Демоно.

— Мы вдь одни, и слдственно можемъ говорить откровенію, сказалъ тотъ. Депутатъ того округа, гд мое помстье…

— Такъ оно таки точно помстье? вскричалъ министръ, засмявшись, чтобы скрыть свое удивленіе.

— Да, я прикупилъ еще земли на двсти тысячъ. Вы ужъ десять дней назадъ знали, что этотъ депутатъ подаетъ въ отставку, и не сказали мн ни слова! А вдь вы знали и то, что мн хочется засдать въ палат въ числ вашихъ приверженцевъ! Вы не подумали о томъ, что я могу пристать къ вашимъ непріятелямъ. Если вс люди съ дарованіями, которыхъ вы обижаете, будутъ присоединяться къ этой партіи, то она на конецъ восторжествуетъ. Не мн говорить о своихъ дарованіяхъ, но скажу вамъ откровенно, я очень честолюбивъ, и, право, графъ, вы дурно длаете, отталкивая отъ себя человка, который бы ногъ вамъ быть полезнымъ. Несмотря на вс старанія префекта, которому, видно, дана секретная инструкція, большинство будетъ въ мою пользу. Намъ бы надобно дйствовать за одно. Посл размолвки, люди живутъ иногда еще дружне прежняго. Я надюсь, что въ коронацію меня пожалуютъ въ графы и кавалеры Почетнаго Легіона второй степени. Я, кажется, стою ленты, объ этомъ я и не забочусь. Но мн бы хотлось уладить съ вами другое дло, которое касается больше до васъ чмъ до меня….. Вы еще не назначили Рабурдена въ директоры: вы бы угсдили очень многимъ, если бъ посадили на это мсто Бодои…

— Бодойе! вскричалъ министръ: да разв вы его не знаете?

— Знаю, отвчалъ Демоно: но когда его неспособность будетъ доказана на дл, вы его уволите, и тогда пусть покровители этого дурака возьмутъ его къ себ. У васъ будетъ важное вакантное мсто, и вы можете отдать его какому нибудь крикуну депутату, съ которымъ захотите поладить…

— Да я уже общалъ…

— Я и не прошу, чтобы вы сегодня жъ.измнили своему общанію. Я знаю, что въ одинъ день сказать да и нтъ неловко. Отложите только это дло на нсколько дней, вы можете хоть посл завтра опредлить, потому что до того времени вы еще убдитесь, что Рабурдена нельзя даже держать въ служб. Впрочемъ онъ подаетъ въ отставку.

— Подаетъ въ отставку?

— Да.

— Что жъ это ему вздумалось?

— Дло въ томъ, что онъ орудіе какой-то тайной власти и шпіонничаеть по всмъ министерствамъ. Это открылось случайно, по его собственной неосторожности. Объ этомъ уже много толковъ, и вс чиновники взбшены противъ него. Сдлайте одолженіе только не принимайте его сегодня съ докладомъ, я найду какой-нибудь предлогъ. Позжайте во дворецъ, я увренъ, что тамъ многіе будутъ очень довольны, если вы опредлите Бодойе. А за это, при случа, они вамъ постараются угодить. Потомъ вамъ еще легче будетъ уволить его, когда вс узнаютъ, что вы и опредлили его почти противъ воли.

— Да разтолкуйте мн отчего это вы вдругъ перемнили свое мнніе о Рабурден?

— А согласились бы вы помочь Шатобріану написать статью противъ васъ самихъ? Посмотрите, какъ господинъ Рабурденъ изволилъ меня отдлать! (Отдаетъ министру снимокъ со списка.) Онъ устроиваетъ цлое управленіе, вроятно, въ пользу какого-нибудь тайнаго общества, о которомъ мы и не знаемъ. Я останусь его пріятелемъ чтобы за нимъ присматривать. Я надюсь, что мн удасться этимъ оказать отечеству какую-нибудь услугу, которая доставитъ мн перское достоинство. Я говорю съ вами откровенно, графъ, я не тянусь въ министры, не хочу ничего такого, что бы могло вамъ быть непріятно, по непремнно хочу въ перы, потому что тогда я женюсь на дочери какого-нибудь банкира, и возьму въ приданое тысячъ двсти доходу. Дайте мн только случай оказать какую-нибудь важную услугу, пусть поговорятъ при двор, что я спасъ отечество. Я уже давно вамъ толкую, что противъ насъ есть какіе-то замыслы. Не угодно ли вамъ прочесть статейку о Рабурден въ Journal des Dbats? Онъ ихъ клевретъ. Посмотрите, какъ его разхваливаютъ! (Онъ подастъ ему газету.) Неужели вы думаете, что я изъ волокитства подружился съ его женою? Совсмъ нтъ, я уже давно слышалъ, что онъ человкъ опасный, и хотлъ самъ поразвдать. Такъ теперь вотъ въ чемъ дло: повремените опредленіемъ директора, и помогите мн сдлаться депутатомъ. Поврьте, что, къ концу ныншняго собранія палатъ, я заплачу вамъ долгъ мой съ процентами.

Вмсто отвта, министръ взялъ бумаги объ опредленіи директора, и отдалъ ихъ Демоно для передлки.

— Я дамъ знать Рабурдену, сказалъ Демоно, что докладъ отложенъ до субботы.

Министръ, въ знакъ согласія, кивнулъ головою.

Узнавъ, что докладу не будетъ, Рабурденъ побжалъ къ министру, но его не было дома, онъ ухалъ въ палату депутатовъ. Рабурденъ пошелъ туда, и написалъ къ нему записку, но графъ былъ занятъ важными преніями. Рабурденъ хотлъ видться съ графомъ, во что бы то ни стало и, несмотря на холодъ, ршился дожидаться его у кареты. Онъ прохаживался въ лихорадочномъ жару но двору. Въ половин седьмаго начали наконецъ разъзжаться изъ палаты, но вдругъ министерскій егерь подошелъ къ карет и сказалъ кучеру:

— Иванъ, ступай домой. Графъ ухалъ вмст съ военнымъ министромъ во дворецъ, они тамъ кушаютъ. Онъ приказалъ пріхать за собой въ десять часовъ, потому что сегодня совтъ.

Рабурденъ тихими шагами поплелся домой въ уныніи, которое можно себ представить. Было уже семь часовъ. Онъ переодлся, и пошелъ въ столовую. Целестина весело подбжала къ нему и спросила: — Ну, что жъ, ты опредленъ?

Рабурденъ съ печальнымъ видомъ потрясъ головою и сказалъ:

— Думаю, мн ужъ не бывать въ департамент.

— Что это значитъ? спросила она въ ужасномъ безпокойств.

— Записка моя ходятъ по всему министерству, чиновники въ бшенств, на меня клевещутъ, меня поносятъ. Мн сказывалъ все это Деларошъ. И я никакъ не могъ поймать министра!

Тутъ только Целестина угадала настоящее значеніе послдняго своего разговора съ Демоно.

— Если бы я вела себя какъ обыкновенная женщина, подумала она, мсто было бы наше!

Она съ горестью посмотрла на мужа. Оба молчали, и обдъ прошелъ печально.

— И сегодня среда! вскричала она.

— Впрочемъ, еще не все погибло, сказалъ Рабурденъ, поцловавъ ее въ лобъ: можетъ-быть, я завтра какъ-нибудь повидаюсь съ министромъ, и тогда все объяснится. Деларошъ просидлъ всю ночь и дописалъ мой проектъ, я положу его на бюро министра и попрошу, чтобъ онъ прочелъ. Мн поможетъ секретарь его. Нельзя же осудить человка, не выслушавъ его оправданія!

— Любопытно знать, пожалуетъ ли сегодня monsieur Демоно?

— Онъ? непремнно будетъ! Онъ, какъ тигръ, любитъ лизать кровь.

— Странное дло, мой другъ, сказала Целестина, какъ это ты составилъ такой превосходный проектъ, и не понялъ, что его не должно никому показывать! Такія идеи надобно таить въ душ, потому что исполнить ихъ можетъ только тотъ, въ чьей голов он родились. Теб слдовало поступать, какъ поступалъ Наполеонъ въ другой сфер. Онъ таился, сгибался, ползалъ! Да, ползалъ! Чтобы сдлаться главнокомандующимъ, онъ женился на protge Баррасовой! Надобно было потерпть, попасть въ депутаты, слдовать за политическими происшествіями, то носясь на гребн валовъ, то карабкаясь по дну моря и, какъ Виллель, взять девизомъ — ‘Col tempo!’ Онъ семь лтъ мтилъ въ министерское мсто, и наконецъ достигъ своей цли.

Приходъ молодаго живописца Шипнера прервалъ ихъ разговоръ, и Рабурденъ задумался надъ послдними словами жены своей.

— Любезный другъ, сказалъ Шипнеръ, преданность бднаго живописца вамъ ни на что не годится, во честный человкъ долженъ ухаживать за своими пріятелями, когда они въ гор.

— А что такое случилось? спросила Целестина.

— Я сейчасъ читалъ вечернюю газету. Бодойе опредленъ въ директоры, и говорятъ, что онъ представленъ къ ордену.

— Быть не можетъ, сказалъ улыбаясь Рабурденъ: я старше его, я двадцать четыре года въ служб.

Между-тмъ гостиная наполнилась людьми, которые не заботятся о томъ, что происходитъ въ служебномъ мір. Дюбрюэль не приходилъ. Госпожа Рабурденъ была веселе, любезне, чмъ когда-нибудь.

— Она удивительна! говорили между собой женщины, которыя чрезвычайно ласкали ее, зная что она въ несчастій.

— Она однако жъ была очень дружна съ Демоно, сказала баронесса Дюшатл виконтесс де-Фонтенъ.

— Неужели вы думаете, что спросила виконтесса.

— Да тогда бы мужъ ея получилъ по-крайней-мр крестъ! замтила госпожа Фирміани, защищая свою пріятельницу.

Въ половин двнадцатаго явился Демоно, очки у него была печальны, а глаза веселы: иначе я не ногу описать его вода. Но очки такъ хорошо скрывали глаза, что только опытный физіономистъ ногъ разглядть ихъ дьявольское выраженіе. Онъ подошелъ къ Рабурдену и пожалъ ему руку: у того не достало духу ее выдернуть.

— Намъ надобно потолковать съ вами, сказалъ Демоно, садясь подл прекрасной Целестины, которая приняла его какъ-нельзя лучше.

— Вы женщина истинно великая! прибавилъ онъ, искоса взглянувъ на нсе: вы не обманули моихъ ожиданій, а это очень рдко случается, чтобы женщина, самая умная, не измнила себ въ минуту печали. Вы не унываете отъ несчастія…. (на ухо) и это очень благоразумно, потому что мы еще восторжествуемъ! Вы можете совершенно располагать своей судьбой, пока у васъ союзникомъ человкъ, который васъ обожаетъ. Посл мы съ вами посовтуемся.

— Но Бодойе опредленъ въ директоры?

— Опредленъ.

— И получилъ крестъ?

— Нтъ еще, но получитъ.

— Такъ объ чемъ же намъ еще совщаться?

— Вы ничего не понимаете въ политик.

Часамъ къ двнадцати— гостиная Рабурденовъ опустла: оставалось только два или три человка, Демоно и хозяева.

Когда Шиннеръ и госпожа Фирміани ухали, Демоно всталъ съ таинственнымъ видомъ, прислонился спиною къ камину, и поглядлъ на мужа, потомъ на жену.

— Друзья мои, сказалъ онъ, не теряйте надежды, мы съ министромъ, по-прежнему, за васъ. Дютокъ, изъ двухъ властей выбралъ ту, которая показалась ему сильне. Онъ угодилъ іезуитамъ, а мн измнилъ, но государственный человкъ никогда не жалуется. Дютокъ завтра же будетъ уволенъ отъ должности, а іезуиты, вроятно, послзавтра опредлятъ его въ свою полицію.

И тутъ онъ началъ длинную и громкую рчь о іезуитахъ, объ ихъ тайномъ вліяніи, о томъ, какимъ опасностямъ подвергается власть, ввряясь этимъ хитрымъ и коварнымъ людямъ, и прочая, и прочая.

При сей врной оказіи, не худо замтить, что іезуиты, которымъ либеральные Французскіе журналы приписывали такое вліяніе на правительство, никогда не вмшивались въ государственныя дла. Тайная власть этого сословія, могла бы служить спасительнымъ противодйствіемъ тайнымъ либеральнымъ обществамъ, которыя наглымъ образомъ во все вмшивались, но она была важна только потому, что суеврные люда другъ друга ею пугали. Либералы длали изъ іезуитскаго ордена какого-то великана политическаго, правительственнаго, гражданскаго и военнаго. Трусость всегда придумаетъ себ страшилище. Такъ напримръ теперь Демоно уврялъ, что Бодойе сдлали директоромъ іезуиты, между-тмъ какъ онъ попалъ на это мсто по милости трехъ ростовщиковъ и одной интригантки. Такъ и все длали тогда іезуиты. Кнесчастію, они ровно ничего не длали, кром кое-какихъ мелочныхъ происковъ и сплетней между старыми барынями. Но такъ всегда, во вс времена бывали люди, или учрежденія, на которыхъ взваливали все, что длалось дурнаго, и которые служили пугаломъ глупцамъ и потхою умнымъ людямъ.

— Останьтесь начальникомъ отдленія при новомъ директор, будьте настоящимъ политикомъ, отбросьте гордость, исполняйте ревностно свою обязанность, не говорите директору ни слова, не давайте ему совтовъ, не длайте ничего безъ приказанія.’Мсяца черезъ три Бодойе непремнно слетать, его отршатъ, или переведутъ куда-нибудь. Меня уже два раза сбивало съ ногъ втромъ злополучія, но погода утихала, и я опять поднимался.

— Оно такъ, сказалъ Рабурденъ, но вы не были оклеветаны, посрамлены…

Демоно прервалъ его хохотомъ истинно гомерическимъ.

— Помилуйте, ради Бога, любезный другъ! вскричалъ онъ: да въ нашей прекрасной Франціи это насущный хлбъ всякаго, кто хоть немножко повыше другихъ. Въ такихъ случаяхъ люди безхарактерные уступаютъ и прячутся отъ свта, а люди твердые идутъ своимъ путемъ и даже не оглядываются.

— Мн кажется, сказалъ Рабурденъ, что въ моемъ положеніи есть только одно средство разорвать постыдную петлю, которую накинули мн на шею шпіонство и предательство, именно, объясниться съ министромъ, и если вы точно къ намъ привязаны, то можете доставить мн случай завтра же переговорить съ нимъ.

— Вы хотите ему объяснить вашъ планъ преобразованія?…

Рабурденъ кивнулъ головою.

— Такъ дайте же мн вашу записку и, даю вамъ слово, что онъ просидитъ за ней всю ночь.

— Подемте вмст, вскричалъ Рабурденъ: посл шести-лтней работы мн бы пріятно было видть, какъ министръ читаетъ мое твореніе и отдаетъ справедливость трудамъ моимъ.

Стойкость Рабурдена лишила Демоно надежды обмануть его. Онъ посмотрлъ на Целестину, какъ-будто спрашивая самъ себя: ‘Что сильне, любовь моя къ ней или ненависть къ нему?’ Потомъ онъ всталъ и сказалъ: Если вы не довряете мн, то, видно, вы дйствительно почитаете меня такимъ, какимъ описали въ вашей записк. Прощайте, madame Рабурденъ!

Целестина холодно ему поклонилась. Супруги разошлись молча, — такъ они были подавлены несчастіемъ! Она думала объ ужасномъ положеніи, въ какомъ находилась въ отношеніи къ мужу. Онъ, ршившись, навсегда оставить службу, размышлялъ о будущей судьб своей. Онъ до утра просидлъ передъ каминомъ, и даже не замтилъ, что Целестина приходила нсколько разъ на цыпочкахъ и въ спальномъ плать.

— Мн надобно же будетъ сходить еще разъ въ департаментъ чтобы сдать дла новому директору: такъ попробуемъ, какое дйствіе произведетъ тамъ моя просьба объ отставк!

Онъ написалъ прошеніе, и слдующее письмо къ министру.

‘Ваше сіятельство

‘Имю честь представить вамъ прошеніе объ увольненія меня отъ службы, но, я надюсь, вы вспомните при этомъ случа, что я отдавалъ честь мою въ ваши руки, и предувдомилъ васъ, что она зависитъ отъ немедленнаго объясненія съ вами. Я тщетно добивался объясненія, а теперь оно было бы, можетъ-быть, безполезно, потому что отрывокъ сочиненія, надъ которымъ я трудился цлыя шесть лтъ, искаженный и перетолковаиный въ дурную сторону, ходитъ въ департамент по рукамъ, служитъ нищею ненависти, и принуждаетъ меня удалиться, тмъ боле, молчаніе начальства показываетъ мн, что и оно дурнаго мннія обо мн. Ваше сіятельство думали, что я хлопочу освоенъ повышеніи, между-тмъ какъ я помышлялъ только о благ общественномъ: мн хотлось, чтобы вы меня получше узнали.’

Было уже семь часовъ, когда несчастный Рабурденъ принесъ въ жертву жестокой судьб вс идеи, которыя столько лтъ его занимали. Дотомъ, утомленный своимъ горемъ, онъ заснулъ въ креслахъ. Черезъ нсколько времени онъ пробудился, чувствуя на рукахъ своихъ какія-то горячія капли. Целестина, стояла передъ нимъ на колняхъ, и заливалась слезами. Она прочла письмо его къ министру. Женщина необыкновенная, побжденная женщиною весьма обыкновенною, измрила всю глубину своего паденія. Они оставались при четырехъ тысячахъ доходу, а долги, которые она надлала, простирались до тридцати двухъ тысячъ. Ужасное положеніе! И этотъ благородный человкъ даже не зналъ, какъ расточала она имніе, ввренное ея попеченію. Целестина рыдала.

— Такъ, видно, я вполн несчастенъ, сказалъ онъ, волнуемый страшными мыслями: посрамленъ по служб, посрамленъ…

Молнія незапятнанной чести блеснула въ глазахъ Целестины, она выпрямилась.

— Я! я! вскричала она съ удивительнымъ выраженіемъ. Разв я женщина такая же какъ вс другія? Разв ты не видишь, что ты былъ восторжествовалъ, если бъ я ршилась унизиться? Но, несмотря на это, я передъ тобой ужасно виновата.

— Что же ты сдлала? сказалъ Рабурденъ.

— Тридцать тысячъ долгу.

Рабурденъ какъ-бы въ безуміи схватилъ жену свою, и съ восторгомъ посадилъ ее къ себ на колни.

— Утшься, моя милая! вскричалъ онъ голосомъ, въ которомъ проявлялась безконечная доброта его, и которая превратила горькія ея слезы въ сладостныя. Я тоже много виноватъ, я погубилъ нсколько лтъ въ безполезной работ Теперь я перейду на другой путь. Мы будемъ трудиться…. Теб только двадцать восемь лтъ, мой ангелъ: лтъ черезъ десять трудолюбіе возвратитъ теб роскошь, которую ты такъ любишь, и отъ которой мы должны теперь на время отказаться. Я тоже, моя милая, не такой мужъ какъ вс другіе. Мы продадимъ нашу землю. Теперь она стоитъ больше, чмъ когда мы ее купили. Этотъ излишекъ, и то, что мы выручимъ за наши мебели, пойдетъ ни уплату моихъ долговъ (Она обняла его), а остальныя сто тысячъ мы пустимъ въ оборотъ. Я придумаю какую-нибудь спекуляцію. Сальяръ столкнулся же съ Мартиномъ Фаллезомъ, и мы найдемъ какого -нибудь промышленника и вступимъ съ нимъ въ товарищество. Подожди меня къ завтраку, я пойду въ департаментъ, отдамъ бумага, и часовъ въ одиннадцать буду дома.

Целестина сжала его въ своихъ объятіяхъ съ силою, какой мужчины не имютъ даже въ минуты гнва. Она вмст смялась, плакала, говорила и цловла.

Часовъ въ восемь Рабурденъ пошелъ въ департаментъ: у дверей ожидалъ его Себастіанъ, онъ просилъ его не показываться въ канцелярію, потому что ходитъ по рукамъ гнусная каррикатура на него.

— Принесите мн ее сюда, сказалъ Рабурденъ. Она мн очень нужна, а я между-тмъ пойду отдамъ секретарю министра мое прошеніе объ отставк.

Уврившись, что письмо его уже въ рукахъ министра, Рабурденъ опять пошелъ въ департаментъ. Себастіянъ ждалъ его на двор, и со слезами на глазахъ отдалъ ему каррикатуру.

— Она очень остроумна, сказалъ Рабурденъ какъ-нельзя спокойне.

Онъ пошелъ прямо къ Бодойе и просилъ принять дла.

— Потому, сказавъ онъ громко, при Годар и другихъ чиновникахъ, что я подалъ въ отставку.

Онъ повелъ Бодойе въ кабинетъ покойнаго Лабилардіера. У дверей стояли два чиновника, Фелліонъ и Деларошъ, только эти двое, при его несчастіи, осмливались явно показывать привязанность свою къ нему.

Рабурденъ, увидвъ слезы -на глазахъ Фелліона, крпко пожалъ ему руку.

— Mosieur! сказалъ тотъ: если мы можемъ чмъ-нибудь служить вамъ, располагайте нами…

— Войдите сюда, друзья мои, сказалъ имъ Рабурденъ съ благородною вжливостью. Себастіанъ, мой любезный, подайте въ отставку и пошлите свое прошеніе съ Лавревтьемъ. Клевета, врно, и васъ не пощадила. Я устрою вашу судьбу, мы съ вами во всю жизнь не растанемся.

Себастіянъ залился слезами.

Рабурденъ заперся съ Бодойе въ директорской комнат. Фелліонъ помогъ ему объяснить новому начальнику положеніе всякаго дла. Бодойе таращилъ маленькіе свои глаза, и ничего не понималъ.

— Теперь прощайте, сказалъ ему наконецъ Рабурденъ, торжественнымъ и вмст насмшливымъ тономъ.

Между-тмъ собрали бумаги, принадлежавшія собственно Рабурдену, и свезли ихъ къ нему на извощик. Онъ прошелъ черезъ большой дворъ министерскаго дома, вс чиновники были у оконъ. Онъ подождалъ нсколько минутъ, небудетъ ли какихъ приказаній отъ министра, но министръ не присылалъ. Фелліонъ и Себастіанъ провожали его, Фелліонъ дошелъ съ нимъ почти до дону, оказывая своему бывшему начальнику, глубочайшее уваженіе. Отдавъ послднюю честь гонимому онъ, довольный собою, возвратился въ канцелярію.

Теперь Рабурденъ одинъ изъ богатйшихъ людей, а Целестина одна изъ прелестнйшихъ женщинъ въ Париж, она въ самомъ цвтущемъ возраст: ей вдь только сорокъ лтъ. Демоно сдлался депутатомъ, графомъ, кавалеромъ Почетнаго Легіона второй степени, а между-тмъ ростовщики вс сосали его, наконецъ они засадили въ тюрьму.

‘Библіотека для Чтенія’, т. 26, 1838

Необыкновенная женщина.

Читайте также: