НЕОБХОДИМОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ПО ПОВОДУ РАЗНЫХ ХЛЕБНЫХ И НЕХЛЕБНЫХ ВОПРОСОВ
НЕОБХОДИМОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ПО ПОВОДУ РАЗНЫХ ХЛЕБНЫХ И НЕХЛЕБНЫХ ВОПРОСОВ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1863
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том двадцатый. Статьи и заметки. 1862—1865
Л., ‘Наука’, 1980
В последнее время в текущей литературе объявилось множество голосов и мнений против нашего журнала. Нападения раздались особенно дружно тотчас по выходе в свет нашего прошлогоднего сентябрьского объявления об издании ‘Времени’ в 63 году. Иные из этих нападений основаны чисто на конкуренции и имеют в виду одну только подписку. Купеческое дело. Так, например, г-н Краевский, сей Тамберлик русской литературы с своим новым ‘Голосом’ и ценящий свой ‘Голос’ чуть не вдвое того, что дают Тамберлику, разразился против нас в самое подписное время. Разражаться друг против друга в подписное время — старинная привычка старинных журналов, а отвыкать от старинных привычек, известно, нехорошо… Но этим разражениям мы теперь и отвечать не будем. В настоящую минуту мы имеем в виду других обидчиков наших, и именно тех, которые особенно рассердились за одно словцо в нашем ‘объявлении’. До сих пор мы им совсем не отвечали, хотя вот уже четыре месяца как они выходят из себя. Но, начиная новый год издания, мы находим не лишним с самого начала года сказать несколько слов всем этим выходящим из себя господам — не в виде оправдания нашего перед ними, а так в смысле некоторого назидания. Да к тому же не худо иногда кое-что и поразъяснить…
Словцо, о котором мы сейчас говорили, они до сих пор забыть не могут. Они корчатся от него, как будто мы их посадили на булавку. Это именно то место в объявлении нашем, где мы говорим, что ‘ненавидим пустозвонных крикунов, свистунов, свистящих из хлеба’ и т. д. Все они, видимо, приняли это место на свой счет. А между тем что же дурного мы написали? Что мы ненавидим свистунов, ‘свистящих из хлеба’ (то есть не свистунов вообще, а именно тех, которые свищут из хлеба). Да кто же таких любит? Что может быть гаже такой деятельности? Что может быть возмутительнее, когда какая-нибудь совершенно спокойная, сытая и вседовольная верхоглядка, чаще всего пошлейшая бездарность, думает выиграть на моде к прогрессу, обличает, свищет и выходит из себя за правду по заказу и по моде? Мы полагали, что такая деятельность, особенно при случае, даже в высшей степени вредна общему делу. Вот почему мы так резко и выразились о подобной деятельности и думаем, что выразили нашу мысль удачно и метко. Мы именно имели в виду честь и преуспеяние общего дела прогресса и добрых начинаний. Скажем всю правду: Говоря о ‘свистунах из хлеба’, мы не предполагали, да даже и теперь еще не хотели бы предполагать, что у нас существуют экземпляры ‘свистунов из хлеба’ в самом чистом, то есть в самом омерзительном их состоянии, но, однако, некоторые следы такого духа и направления мы и тогда еще заметили. Хоть начало, да было. Признаки такие существовали… Вот мы и сказали несколько слов в виде обличения и предостережения, да сверх того желая заявить, что с этим направлением у нас нет, не было и не будет ничего общего, потому что мы уже и тогда предвидели дальнейшее развитие этого хлебного направления. И что же? На нас вдруг поднялись целые тучи врагов. Всякий из них, даже вовсе и не хлебный свистун, принимал наше выражение на свой собственный счет. Мы полагаем, что хлебные-то и соблазнили всех, даже и не хлебных, подняться на нас, уверив тех, что мы вредим общему делу. Заметим вообще, что наши не хлебные, хоть и бывают иногда чрезвычайно хорошие люди, но все-таки большею частию народ чрезвычайно легкомысленный, спешливый и доверчивый. Самый отъявленный свистун из хлеба их надует, и они ему вверятся и примут его в сотрудники и т. д., и т. д. Даже так бывало: кто бы ни был сотрудник, хоть и зазнамо хлебный свистун, — им вс равно, свистал бы только с их голоса. Это хоть и теория, хоть и принцип, но в сущности глубокая ошибка. Для всякого хорошего дела надо, чтоб и делатель был хороший, не то — тотчас же не тем голосом закричит и повредит хорошему делу и оскандалит его в публике своим в нем участием. А при перемене обстоятельств, при дороговизне хлеба, все эти хлебные господа первые несут свои ‘таланты’ на толкучий рынок и продают их туда, где больше дадут, то есть в другие редакции. Это называется у них благородно переменять свои убеждения. Такие сотрудники везде невыгодны, но мы полагаем, что они-то и соблазнили своим куриным криком всех других принять наше выражение о свисте из хлеба на свой собственный счет. А так как мы все без исключения обидчивы до истерики и щекотливы, как жены Цезаря, на репутации которых не долженствовало быть ни пушинки сомнения, то дело и пошло на лад. Всем известно, что благороднейших людей у нас чрезвычайное количество, но с грустию надо сознаться, что многие из них необыкновенно мелко плавают. Вот и поднялись на нас, один за другим, все эти мелко-плаватели, которых мы и не думали называть ‘свистунами из хлеба’, ‘униженные и оскорбленные’ нами. Поднялись даже самые невиннейшие деятели, красненькое словцо принимающие за дело, поднялись дешевые обличители и рифмоплеты, составители современных буриме с направлением, поднялись вс готовые разрешить мыслители, преследователи соображения и науки, поднялись крошечные Петры Великие, в душе администраторы и чиновники, с холодным книжным восторгом (а иные без восторга), пренаивно считающие себя за представителей прогресса и глубоко не подозревающие полнейшей своей бесполезности. Но мы не удивлялись всей этой ярости. Большинство всех этих благороднейших, но не совсем глубоко плавающих господ чаще всего нападает именно на то, во что само же верует, слепо не различает своего в другой форме, проповедует прогресс, а чаще всего отстаивает глубочайшее варварство, и, отстаивая во что бы ни стало цивилизацию, санктифирует, не ведая, что творя, неметчину и регламенты. Духа русского тут и слыхом не слыхать и видом не видать. Чутья русского и во сне не предвидится. Тут, например, патриотизм без церемонии становится на фербант, потому что патриотизм — исключительность, а следственно, ведет к ретроградству. Искусство бесполезно. Самое лучшее произведение искусства — это ‘Илиада’, а в ‘Илиаде’ разные боги и суеверия, а боги и суеверия ведут к ретроградству. Кроме шуток. Хоть именно об ‘Илиаде’ и не было говорено, но понятия об искусстве всех этих художников можно именно подвести под эту формулу об ‘Илиаде’. Червонорусы ретрограды, потому что враждебно относятся к чужому вероисповеданию и фанатически стоят за свое в наш век веротерпимости и прогресса. Не говорите им, что в вопросе о вероисповедании у червонорусов именно вс заключается, что в этот вопрос, исторически, веками сошлись все остальные национальные вопросы, что этот вопрос после четырехсотлетних страданий народа обратился у него в формулу, в знамя, что он знаменует в себе разрешение всех обид, всех остальных национальных недоумений и заключает в себе национальную независимость, что вс это случилось и сложилось так исторически и что судьба червонорусов была совершенно не похожа на нашу. Нужды нет: ретроградство! одно ретроградство, ибо в наш век, век прогресса и веротерпимости, не может быть… того-то и того-то, а следовательно, и т. д., и т. д.
Правда, что многие из этих мыслителей давным-давно уже ни о чем не задумываются. Сомнений, страданий у них, по-видимому, никогда ни в чем не бывало, но самолюбия, доходящего до какой-то бабьей истерической раздражительности у них чрезвычайно много. Самолюбие есть основание их убеждений, и для самолюбия очень многие из них готовы решительно всем пожертвовать, то есть всякими убеждениями. Убеждения их удивительно ограничены и обточены. Сомневаться им уже не в чем… Для них жизнь что-то такое маленькое, пустое, что в нее не стоит и вдумываться. Самые вековечные вопросы, над разрешением которых страдало и долго еще будет страдать человечество, возбуждают в них только смех и презрение к страдальцам, которые их разрешали, а которые и теперь от них страдают и мучаются их разрешением, — это у них ретрограды. У них же вс разрешено и вдруг. ‘У меня это вдруг’, — говорит Хлестаков. Какой-нибудь вопрос, вроде того: как, например, устроить на будущей неделе счастье всего человечества? — для них так же легко разрешать, как, например, высморкаться. Вера в иностранные книжки у них фанатическая. Впрочем, многие из них даже и книжек-то не читают, а так только хватают вершки от тех, которые прочли. Слыхал когда-то о лорде Джоне Росселе, Кобдене и хлебных законах, слыхал, что это было тогда либерально, ну вот для него это и теперь либерально, и не смей и не думай сомневаться, — как можно сметь свое суждение иметь. Это уж ретроградство, так и в книжке написано. Вот все-то эти преследователи вдруг и осадили нас, чрезвычайно досадуя на то, что мы им не хотим отвечать, а только обличаем их иногда, единственно чтоб каким-нибудь одним удачным примером выставить разом характер их деятельности. Мало того, они, чтоб принесть нам как можно больше вреда, видимо, стараются представить в другом виде характер нашего выражения насчет ‘свистунов из хлеба’. Поверив настоящим свистунам из хлеба, приняв это выражение на свой собственный счет и ужасно обидевшись, они теперь ужасно хотят выставить и доказать, что мы, нападая на них, нападаем вообще на прогресс и отстаиваем мракобесие, и таким образом прямо ставят себя представителями прогресса. Вот на это-то мы и хотим теперь отвечать. Вопрос о ‘свистунах из хлеба’ мы теперь кончим. Мы считаем его разъясненным достаточно. Гадко поддерживать этих свистунов, господа, а ведь вы знаете, что они существуют, по крайней мере сильно наклевываются. На свой собственный счет вы, господа, или, лучше сказать, огромная часть из вас, его не может принять, тем более что хлебные люди в последнее время слишком ярко определились в нашей журналистике: их со всех сторон видно. Мы объяснились, мы верим, что вы большею частию ‘не из хлеба’ свищете. Вы свищете из чести, из представительства, но вот об этом-то представительстве мы и хотим поговорить. Послушайте, господа, какие же вы представители? Что общего между вами и прогрессом, или между вами и молодым поколением? скажите, пожалуйста! Вот это-то и возбуждало в нас всегда глубочайший смех, на вас глядя. Любимая повадка ваша — прятаться за справедливую идею и за громкие литературные имена писателей, то есть прикрываться авторитетами, преимущественно такими, которые стяжали себе особое уважение. ‘Нападают на нас, а! Значит, нападают на прогресс. Мы свистуны из хлеба, а! Значит, и Чернышевский, и Добролюбов свистуны из хлеба’. Но, господа, мы вовсе не принимаем вас за Чернышевских и Добролюбовых. Что же касается до справедливой идеи, которою вы прикрываетесь, то надо признаться — это наиболее употребительный в нашей литературе прием. Все заслоняются более или менее авторитетными идеями и уверяют, что действуют по убеждению. Иные, действительно, действуют по убеждению, честь им и слава за это. Другие же хитрят, натягивают идею за уши, а под идеей-то и оказываются какие-нибудь ‘казенные объявления’. Но положим, что вы все не хитрите, а наивно считаете себя жрецами, представителями и просветителями (пусть уж это будет дело совести многих из вас). Скажите по правде, можно ли хоть сколько-нибудь серьезно поверить вам, когда вы кричите: ‘Мы за прогресс, мы работаем на фабрике, а вы только мешаете’ и проч. Помилуйте! да вы-то всему и мешаете! Мы именно считаем вас неумелыми, неспособными и всему повредившими. Извините, что мы так прямо говорим вам, но ведь это потому только, что с вами иначе никак нельзя рассуждать. Вы это сами знаете. Мы и говорим-то не для вас, а для публики. Вы же рассуждений не терпите, вы сердитесь и обижаетесь истерически, когда кто вас останавливает и не соглашается с вами, с вами, вс знающими, вс разрешившими. Вы приходите в бешенство, когда кто-нибудь требует от вас чутья, русского духа, гуманности, совестливости и логики. В наш век да логики! ‘Наш век — дело прогресса, а вовсе не логики, подите вы с логикой, assez caus!..’ {довольно (франц.).} — скажут или подумают иные из вас, читая это. Но на этот пункт мы хотим вам дать ясный ответ.
Пожалуйста, не принимайте наше выражение о логике буквально. Никакое движение к прогрессу не исключает логики, и мы очень хорошо знаем, что никто из вас не захочет сказать буквально: ‘Наш век — дело прогресса, а вовсе не логики…’ Даже напротив: самые фанатические-то прогрессисты всего больше и претендуют на логику, и претендуют именно в мгновения самого большего проявления их фанатизма тогда, когда уж действительно не до логики. Нашей фразой мы хотели только обозначить вс негодование прогрессистов, и преимущественно молодежи, на тех, которые рассуждают и сомневаются, когда надо дело делать. Это негодование, этот антагонизм всегда был и будет между двумя поколениями — юным и зрелым, он был и пребудет во все времена и у всех народов. Мало того, мы считаем его вполне законным. Нетерпеливая часть прогрессистов физически не может сделаться терпеливой. У ней и пульс ходит скорее. Она и факты должна принимать поспешнее, она удовлетворяется умозреньями, потому что и не подозревает еще всего того, чему после придется ей научиться у жизни. Была бы только идея великодушна и вела бы к развитию, — вот ей чего надобно! И без этих нетерпеливых, передовых и свет не стоит. Мало того, если б все были одни рассуждающие, одни сомневающиеся и осмотрительные, ничего бы и не было. Передовая часть общества так же законна, как и осмотрительная. Но зато те, которые себя считают представителями прогрессистов и прогрессивной идеи, о! те всегда должны уметь дать отчет, хотя бы самим себе, своей совести. Они должны знать, куда идут, должны уметь указать и направить, а главное, главное — должны быть вполне совестливы в своих указаниях. Повторяем теперь вопрос: можем ли мы вас принять за представителей и указателей прогрессивной идеи? Бьемся об заклад — вы думаете, что мы хотим укорить вас в эту минуту за то, что вы горячи и поспешны до неосмотрительности. Разуверьтесь: мы именно потому считаем вас неспособными и неумелыми, что вы мертво-холодны, что в вас нет жару, нет духа, что убеждения у вас не свои, а заемные, а если и случаются свои, то легкомысленность их свидетельствует о слишком малой совестливости, с которой они приняты, что гражданского чутья нет у вас, иначе бы вы знали, на что и куда указывать, а вы в этом поминутно даете промахи, что с места вы не можете сдвинуться, а уверяете, что идете вперед, что самолюбие и выгоду вы чаще всего соединяете с общим делом и что, наконец, если уж взять вс, опять-таки вы всему мешаете. И главное, тем мешаете, что опошлили и измельчили в глазах общества самые правдивые идеи и начинанья. Вы бездарно волочили великую мысль по улице и, вместо того чтоб произвести энтузиазм, надоели публике, а надоесть в этом случае публике — великое преступление. На бездарность-то вашу мы и досадовали, и часто нам бывало очень больно, когда вы дело проигрывали. Мы болели за вас душой, когда год назад вы проиграли дело с г-ном Писемским, по поводу фельетонов Никиты Безрылова. А между тем вы были совершенно правы. Проигрывать такие дела не годится. Вы били своих и не ведали, что творили, да и теперь не догадываетесь. Хоть общество и давно смотрит на вас двусмысленно, но постоянным опошливанием того, чего не надо опошливать, все-таки можно принесть много вреда. А вы именно это делаете. Поминутно делаете. Оставляет же вас общество (а оно оставляет вас действительно) вовсе не потому, что оставляет идею, которой вы (будто бы) служите, а потому, что сами-то уж вы слишком плохи. Поверьте нам: давно уже видят и понимают, что Лев Камбек и стулья на Невском проспекте вовсе не исчерпывают собою всех современных задач, вопросов и недоумений, возникших в нашей земле в последнее время. А ведь серьезно-то говоря, у вас больше ничего и нет. Вы простодушно уверены, что именно в Льве-то Камбеке и состоит вся суть. Да я вам откровенно признаюсь: я в ужас пришел, когда вдруг разнеслась было весть, что Лев Камбек оставляет литературное поприще. Что ж будут делать наши виршеплеты, фельетонисты и вообще все они, гордо считающие себя предводителями прогресса нашего, подумал я с горестью? Ведь ‘Век’ и Лев Камбек служили к пропитанию целых туч прогрессистов наших с их малыми детьми такие долгие, длинные годы!.. Страшно было прогрессу и обществу, когда еще года полтора тому назад (экая старина!) исчезла первая рифма — ‘Век’, похороненная журналистами-гробокопателями. И вот теперь исчезает и вторая: Камбек. ‘Стулья сняты, о боже! Что ж оставляешь Ты после этого для движения прогресса и преуспеяния нашего? — восклицал я с горестью, — вечно юного и вечно возможного Аскоченского да еще кукельван. Больше-то ведь ничего, ровно ничего не остается…’
Увы, господа! Не считайте, что мы кривляемся или говорим в насмешку. Мы прямо уверены, что, кроме Льва Камбека для кукельвана, у вас нет ничего, — нет, не было и не будет!
Пожалуйста, не говорите нам, что у вас и про городничих, и про исправников, и про корнета, играющего на пистоне, и про Сорокина и даже про эманципацию женщин. Уверяем вас, господа, что вс, о чем бы вы ни заговорили, вс это будет только Лев Камбек да кукельван. Поймите нас.
Про кукельван говорить, положим, можно, про г-на Каткова, фаддейбулгаринствующего на Москве, можно и должно, даже про Льва Камбека иногда простительно, даже про городничего А., в губернии Б., в уезде В., обидевшего бабу Д., в году от Р. X. Е. и в месяце Ж., тоже подчас позволительно и необходимо. Но ведь говорить надо своей инициативой, со смыслом и с толком, а не с чужого голоса. Обличаете вы иногда так, что у вас правого от виноватого не отличишь, потому что вы сами-то зачастую не знаете, кто прав, кто виноват! Видно до очевидной ясности, что дорогого у вас самих в этом святом деле обличения нет ничего. Для чего, для каких причин вы обличаете, — этого совершенно не видно, а видно то, что вы и сами-то об этом, может, не ведаете. Вс с чужого голоса. Спроси вас: где причина? где узел? где разгадка такого факта? хорош или дурен этот факт? что означает и из чего происходит? — об этом вы и намека не дадите или окончательно промахнетесь. Взгляду у вас нет никакого. Что вам подскажут, о том вы и затрещите. Скажут вам, например, что вот в том-то кое-что есть, а вы тотчас и подумаете, что в том и вся суть заключается, — то есть вся, решительно вся, и что более ничего не надо. А так как у вас чувства меры нет никакого, то и тянется у вас городничий да кукельван полтора года сряду. Внутри России, о которой вы понятия не имеете, совершаются тем временем события, возникают вопросы. Читатель требует от вас живой мысли, объяснения дела, источника, откуда оно происходит, указания на средства, хоть намека какого-нибудь, а у вас premier Petersbourg {передовая статья Петербургской газеты (франц.).} начинается эмансипацией женщин. Помилуйте, да ведь вс хорошо к месту и к времени, иначе тотчас же можно опошлить великую мысль, и ваши юмористы будут только ворон пугать, а не дело делать. Вот это-то вс и называется рутиною в высочайшей степени. Гражданского чутья нет, а ведь это, как хотите, видно, заметно. За одно святое дело нечего прятаться, великой мыслью нечего прикрываться. Сквозит, видно. Надобно заставить и себя уважать, чтоб обличение было действительное и плодотворное. А как это сделать? Да как: прежде всего надо быть самому гражданином. Гражданское чутье различит, о чем говорить и на что показывать, что право, что нет. Надо, чтоб видна была любовь к делу, энтузиазм. А какие мы граждане? Все мы, в сущности, раздраженные эгоисты, для которых собственные, домашние препинания дороже всякого общего дела. И таким-то соваться прямо в учители, быть пренаивно уве-рену, что мы-то одни и остались теперь предводителями молодых сил и начинаний общества! Да ведь это вс равно, что слепому слепого водить, да и прекомическая, в сущности, мысль! Мы благоговейно верим в наше юношество. В нем прежде всего настоящая естественная молодая сила, в нем действительные задатки начинаний, нам доселе неведомых. В нем должны быть и есть стремления и позывы до страдания, волнующие их молодые души. Им ли успокоиться на Льве Камбеке? А мы ведь успокоились видимо вседовольно. Что правду-то таить! Ну что в том, что мы обличаем? Ведь и Булгарин писал нравственно-сатирически. Вы не сердитесь и выслушайте. Захочется вам обличить, а выйдет у вас сплетня. Захочется вам сострить, посмеяться над чем-нибудь, а выходит какая-нибудь угрюмая, тяжелая ярыжность, что-то деревянное, мрачное, какое-то бездарное, однообразное, всем наскучающее тыканье пальцем. Надо выказать негодование, а так как негодование самая святая вещь, так как для негодования нужно сердце, так как нельзя изобрести или подделать негодование, если его, в сущности, нет и не может быть, то вы отделываетесь раздражительною, вас же унижающею злостью и завистью, и кто знает, может, и в самом деле принимаете это раздражение за негодование. С вами это случалось: ведь вы унижались даже до попрека редактору ‘Времени’ за его табачную фабрику, карикатуря нас за это и ставя нам это в стыд. Вы на ‘Время’ очень злитесь, это понятно: ‘Время’ не хочет подчиняться вам и считать вас за деятелей, и вдруг это же невежливое ‘Время’ имеет успех, несмотря на все ваши крики и возгласы, а может быть, отчасти и благодаря вашим крикам и возгласам. Даже наверно так. Кстати: в ненависти своей вы не раз упрекали нас, что мы не исполняем обещанного в нашей программе и поклоняемся авторитетам. Мы только улыбались, читая это. Помилуйте! Да ‘Время’ начало с того, что не соглашалось и даже нападало на Чернышевского и Добролюбова, а они в то время были боги, оно не соглашалось и с вами и негодовало всегда на ваш казенный либерализм, застегнутый на все форменные пуговицы и занятый по частям, но без большого толку, у тех, которые понимали дело, а ведь вы еще тогда имели влияние. ‘Время’ обличало г-на Каткова и предрекало ему новобулгаринский путь, еще тогда, когда вы все млели перед г-ном Катковым, по крайней мере ожидали от него великих преуспеяний на пути прогресса. И мы знали, что делали и на какую опасность шли нашими нападениями на авторитеты. Вы-то, впрочем, были не очень страшны, но Чернышевский и Добролюбов были другое дело. Добролюбов особенно: это был человек глубоко убежденный, проникнутый святою, праведной мыслью и великий боец за правду. Чернышевский работал с ним вместе. Мы не согласны были с некоторыми уклонениями Добролюбова и с теоретизмом его направления. Он мало уважал народ: он видел в нем одно дурное и не верил в его силы. Мы противоречили ему, а ведь опять-таки тогда он был бог. Вот это так авторитеты! А вы думали, что мы так же, как вы, будем нападать на тех, кого не бьет кто не хочет. Ну смели бы вы напасть на Тургенева, если б не раздался голос ‘Современника’! Вы так и думали, что мы начнем лупить, начиная с правого фланга: Пушкина, Гоголя, Островского, Тургенева, Писемского. Эх, вы! В самом деле, вы именно на тех только и нападаете, на кого вам старшие укажут и на кого, по-вашему, не опасно. Ну, а насчет табачной фабрики, так мы подчас и краснели за вас. Да вы-то что за аристократы, позвольте вас спросить? Либеральным изданиям уж это бы и неприлично. Ведь это напоминает нападки на Полевого за то, что он был купец. Это стыдно и бездарно. Говорилось тоже у вас, что ‘Время’ издается для спекуляции, для поправления каких-то денежных обстоятельств. Да ведь после того каждому банкруту стоило бы только основать журнал, вот и обстоятельства поправлены, вот и денег куча. Как легко это у вас делается. Да ведь на наших глазах основывалось много журналов и газет, с величайшим желанием подписчиков, и издания падали. Другие до сих пор не могут набрать столько, чтоб окупить себя. Почему же нам-то удалось? Счастье, что ли? Да ведь помилуйте: один год — счастье, другой год — вдвое более счастья, третий — еще больше, чем прежде, счастья: ‘воля ваша, нужно немного и ума’ для такого постоянного счастья.
Вы нападаете еще на нас за почву, за народное начало, за соединение и примирение, но об этом мы с вами говорить не будем, потому что считаем это дело серьезным. Мы об этом поговорим с другими. Прощайте.
Автограф неизвестен.
Впервые напечатано: Вр, 1863, No 1, отд. II, стр. 29—38, без подписи (ценз. разр. — 11 января 1863 г.).
В собрание сочинений впервые включено в издании: 1918, т. XXIII, стр. 187—202. Авторство Достоевского установлено (по содержанию и стилистическим признакам) Л. П. Гроссманом (см.: там же, стр. 183—186).
Печатается по тексту первой публикации.
Причиной, вызвавшей ‘Объяснение’, было появление полемических откликов в ряде журналов на объявление о подписке на ‘Время’ на 1863 г. (см. выше, стр. 206), которое являлось программной статьей, разъяснявшей суть почвеннического направления журнала, и содержало скрытые резкие нападки на редакцию ‘Современника’ (см. выше, стр. 211). ‘Объяснение’ развивает положения этой программной статьи и обращено к редакциям журналов ‘Отечественные записки’, ‘Современник’, ‘Искра’, ‘Библиотека для чтения’, ‘Русский вестник’ и др. См. ниже, стр. 308.
Стр. 50. ...по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов… — Намек на выражение ‘свистуны из хлеба’ и, ‘свист из хлеба’ из статьи А. Ленивцева (псевдоним А. В. Эвальда) ‘Недосказанные заметки’ (ОЗ, 1862, No 10, отд. III, стр. 222—223). Выражения ‘свист’, ‘свистуны’ полемически восходят к названию сатирического отдела ‘Современника’ — ‘Свисток’. Достоевский неоднократно употреблял подобные выражения. Например, в романе ‘Подросток’: ‘…эти свистки и комки грязи’, ‘После проклятий, комьев грязи и свистков…’ (наст. изд., т. XIII, стр. 378).
Стр. 50. ...г-н Краевский ~ с своим новым ‘Голосом’… — Газета ‘Голос’ под ред. А. А. Краевского выходила в Петербурге с 1863 по 1884 г. Статья, направленная против объявления ‘Времени’, была напечатана не в ‘Голосе’, который в 1862 г. еще не издавался, а в ‘Отечественных записках’ того же Краевского (ОЗ, 1862, No 10, отд. III, стр. 222— 223). Достоевский намеренно путает названия обоих изданий Краевского, каламбурно обыгрывая название газеты — ‘Голос’.
Стр. 50. Тамберлик Энрико, (1820—1889) — знаменитый итальянский певец (тенор). В сезон 1862/63 г. он гастролировал в Петербурге, и объявление о его бенефисе 11 января 1863 г. было помещено в газете ‘Голос’ (1863, No 7, 8 января).
Стр. 50….вот уже четыре месяца как они выходят из себя. — В апрельском номере ‘Современника’ за 1862 г. М. А. Антонович писал в обзоре ‘Русская литература’: »Время’ не имеет ни твердой программы, ни определенного направления. ‘Какая же вы почва? — вы печатаете одни страсти и ужасти» (С, 1862, No 4, стр. 271). (Перефразированные слова Антоновича: ОЗ, 1862, No 10, отд. III, стр. 222). В ‘Недосказанных заметках’ А. Ленивцев (А. В. Эвальд) присоединился к упрекам Антоновича и обратился к редакции ‘Времени’ со следующими словами: ‘О почве вы не имеете понятия, для разработки этого понятия вы ничего не сделали, работали для этого одни славянофилы’ (03, 1862, No 10, отд. III, стр. 222). И далее: ‘…братья Достоевские, неизвестно с чего и почему, объявили себя славянофилами’ (там же, No И, отд. III, стр. 43). Помня об упреках Антоновича, Достоевский пишет о нескольких журналах, нападающих на ‘Время’, хотя фактически речь идет об ‘Отечественных записках’.
Стр. 50. …ненавидим пустозвонных крикунов, свистунов, ‘свистящих из хлеба’… — Неточная цитата из программной статьи ‘Времени’, объявляющей подписку на 1863 г. Там сказано: ‘…мы ненавидим пустых, безмозглых крикунов, позорящих вс, до чего они ни дотронутся, марающих иную чистую, честную идею уже одним тем, что они в ней участвуют, свистунов, свистящих из хлеба…’ (Вр, 1862, No 9, стр. 9, ср. выше, стр. 211). Цитата эта (в полном виде) была приведена в упомянутой статье Ленивцева (стр. 225), а позднее, в несколько искаженном виде, в первой статье цикла ‘Наша общественная жизнь’ M. E. Салтыкова-Щедрина (см.: С, 1863, No 1—2, отд. II, стр. 372).
Стр. 51. …как жены Цезаря, на репутации которых не долженствовало быть ни пушинки сомнения… — Подразумевается выражение, по свидетельству Плутарха и Цицерона, произнесенное Юлием Цезарем, который, будучи уверенный в невиновности своей жены, все-таки развелся с ней, когда стало известно, что к ним в дом на ритуальное празднество женщин тайно проник мужчина: ‘Жена Цезаря должна быть выше подозрений’. Слова эти вкладывает в уста Цезаря также и Шекспир (см.: Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукин а. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. М., Гослитизда, 1966, стр. 230).
Стр. 51. …‘униженные и оскорбленные’ нами… — Достоевский цитирует название своего романа, печатавшегося во ‘Времени’ в 1861 (NoNo 1—7).
Стр. 52. …поднялись крошечные Петры Великие, в душе администраторы и чиновники… — Намек на M. E. Салтыкова-Щедрина, занимавшего ранее различные административные посты, в том числе вице-губернатора в Рязани (1858) и Твери (1860).
Стр. 52. …санктифирует... — Т. е. санкционирует (от лат. sanctio — нерушимое постановление).
Стр. 52. …становится на фербант… — Т. е. высылается, илп прогоняется (от нем. verbannen — высылать, ссылать, отгонять (от себя) и прогонять) (ср.: наст. изд., т. XIII, стр. 149).
Стр. 52. …после четырехсотлетних страданий народа... — Речь здесь идет ~ Украине, находившейся с XIV в. под гнетом польских феодалов. Особенно долгим и мучительным владычество их было в Правобережной и Западной Украине, в том числе в Галиции (которая еще в XII в. называлась Червонной Русью).
Стр. 53. ‘У меня это вдруг’, — говорит Хлестаков. — Цитата из комедии Н. В. Гоголя ‘Ревизор’ (д. I, явл. VIII). В литературной полемике 1860-х годов цитаты из ‘Ревизора’ были очень распространены (ср., например, заметку M. E. Салтыкова-Щедрина ‘Литературная подпись’, направленную против ‘Времени’, — С, 1863, No 1—2, отд. II, стр. 140—142).
Стр. 53. Слыхал когда-то о лорде Джоне Росселе, Кобдене и хлебных законах... — Джон Россель (Рассел, 1792—1878) — английский государственный деятель, глава партии вигов, премьер-министр в 1846—1859 и 1865—1866 гг., Ричард Кобден (1804—1865) — английский политический деятель, лидер фритредеров. Оба они поддерживали начавшееся в Англии в 1830-х годах движение об отмене ‘хлебных законов’, устанавливавших высокие пошлины на импорт продуктов земледелия, выгодные для крупных землевладельцев, В 1846 г. ‘хлебные законы’ в Англии были отменены, что явилось ударом для земельной аристократии и способствовало быстрейшему развитию капитализма в стране.
Стр. 53. ...как можно сметь свое суждение иметь! — Измененная цитата из комедии А. С. Грибоедова ‘Горе от ума’ (д. III, явл. 3): ‘…не должно сметь // Свое суждение иметь’.
Стр. 53. Вы свищете из чести… — На это обвинение M. E. Салтыков-Щедрин в статье ‘Наша общественная жизнь’ ответил: »Время’ свистит и в то же время говорит: ‘Из чести лишь одной я в доме сем свищу!» (Салтыков-Щедрин, т. VI, стр. 21). Последние слова — перефразированная цитата из поэмы В. Л. Пушкина ‘Опасный сосед’ (В. Л. Пушкин. Опасный сосед. Пг., 1922, стр. 12). Первый номер ‘Времени’, в котором напечатана комментируемая статья, имеет дату цензурного разрешения — И января 1863 г., первый же — второй номер ‘Современника’, где напечатано начало цикла ‘Наша общественная жизнь’, был разрешен цензурой 5 февраля 1863 г. Поэтому Салтыков-Щедрин уже здесь имел возможность откликнуться на статью Достоевского.
Стр. 53. Значит, и Чернышевский, и Добролюбов свистуны из хлеба’. — Добролюбов был основателем ‘Свистка’, Чернышевский руководил в это время в ‘Современнике’ отделом критики.
Стр. 55. Вы бездарно волочили великую мысль то улице… — Ср. со словами Степана Трофимовича Верховенского в романе ‘Бесы’: ‘…какая грусть и злость охватывает всю вашу душу, когда великую идею, вами давно уже и свято чтимую, подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу…’ (наст. изд., т. X, стр. 24) и с ответом Достоевского А. Д. Градовскому: ‘Тяжело было видеть, что идею, которой служу я, волокут по улице’ (ДП за 1880 г. Глава третья, IV).
Стр. 55….вы проиграли дело с г-ном Писемским, по поводу фельетонов Никиты Безрылова. — Никита Безрылов — псевдоним А. Ф. Писемского. Его фельетоны, подписанные этим псевдонимом, печатались в ‘Библиотеке для чтения’ (1861, No 12 и 1862, No 2). Г. 3. Елисеев в ‘Современнике’ резко обрушился на Писемского за эти фельетоны как на редактора ‘Библиотеки для чтения’. В ответах от имени редактора и от лица Никиты Безрылова Писемский писал: ‘Не понимать смеху — чисто органический недостаток, почти равняющийся непониманию вкуса пищи’ (БдЧт, 1862, No 1, отд. И, стр. 112—114). Таким образом, Писемский отверг истолкование своих фельетонов как имеющих политический антидемократический смысл. Однако сотрудники ‘Современника’ в следующем номере ‘Искры’ (1862, No 7) заявили о своей солидарности с Елисеевым. Достоевский, по-видимому, считал, что полемику с Писемским, который на деле в своих фельетонах отнюдь не был аполитичен, следует вести более умело и тонко, отвечая на сатиру сатирой и на юмор юмором, а не прямым политическим разоблачением.
Стр. 55. ...Лев Камбек и стулья на Невском проспекте…— Камбек Лев Логинович — журналист, редактор ‘Петербургского вестника’, в 1861—1862 гг. обличитель мелких, незначительных злоупотреблений (см.: наст. изд., т. XII, стр. 285). Ср. также стихотворение Д. Д. Минаева ‘Демон века’, где есть такая строчка:
…И лишь по улицам столицы
Ловил скандалы Лев Камбек
(см.: Д. Д. Минаев. Думы и песни Д. Д. Минаева и юмористические стихотворения обличительного поэта (темного человека). СПб., 1863, стр. 151). Упоминанием о ‘стульях на Невском проспекте’ Достоевский задевает редакцию ‘Искры’ (см.: И, 1863, No 1, стр. 3). Возможно, что Достоевскому было известно стихотворение одного из деятельных сотрудников ‘Искры’ — Д. Д. Минаева — ‘Песня о стульях на Невском проспекте. (Уличное воспоминание)’ (см.: Д. Д. Минаев. Думы и песни…, стр. 164—165).
Стр. 55. Ведь ‘Век’ и Лев Камбек ~ прогрессистов наших… — См.: наст. изд., т. X, стр. 24, т. XII, стр. 285.
Стр. 56. …вечно юного и вечно возможного Аскоченского да ещ кукельван. — Аскоченский Виктор Ипатьевич (1813—1879) — реакционный журналист, с 1858 по 1877 г. издавал еженедельную газету ‘Домашняя беседа’. Обскурантизм, доходящий до крайнего мракобесия, восстановил против него прессу 1860—1870-х годов. Кукельван, вернее кукольван, — растение. В. И. Даль пишет о его семени: ‘…идет в аптеки, а более известно как отрава на рыбу, которая делается от него бешенкою, верховодкою’ (Даль, т. II, стр. 214). Это выражение как синоним верхоглядства и безответственности часто встречалось в журнальных статьях 1860-х годов (см., например: Н. Степанов. Современные бичи человечества: откуп и пиво с кукельваном. И, 1862, No 3, стр. 67).
Стр. 56. ...про корнета, играющего на пистоне, и про Сорокина.— См. наст. том, стр. 85 и 311. А. Сорокин — владелец книжного магазина в Петербурге, упомянутый в предисловии к альманаху ‘Зубоскал’ (см.: наст. изд., т. XVIII, стр. 216).
Стр. 56. ...про г-на Каткова, фаддейбулгаринствующего на Москве…— С 1863 г. редактор и издатель ‘Русского вестника’, в прошлом — либерал и член кружка Белинского. Катков стал вдохновителем реакционной политики самодержавия. Это дало Достоевскому основание сравнить его с Фаддеем Булгариным (1789—1859), в молодости дружившим с декабристами, а после 1826 г. ставшим правительственным агентом.
Стр. 57. …ведь вы унижались даже до попрека ~ ставя нам это в стыд. — Речь идет о фельетоне Никиты Безрылова (А. Ф. Писемский) ‘Идеальный редактор’. Здесь сказано: ‘…воображаемый мой редактор знает все науки — качество тоже довольно редкое в петербургских редакторах, которые если и опытны в каких-нибудь учениях, так разве в каких-нибудь коммерческих, хозяйственных, так, например, по части разведения табаку, или выделки сигар…’ (БдЧт, 1862, No 2, отд. II, стр. 149). О папиросной фабрике M. M. Достоевского писала также ‘Искра’ (1863, 12 апреля, No 13, стр. 195).
Стр. 57. …‘Время’ ~ нападало на Чернышевского и Добролюбова… — См.: наст. изд., т. XVIII, стр. 70—103 и примеч. к ним.
Стр. 58. Ну смели бы вы напасть на Тургенева, если б не раздался голос ‘Современника’! — Отклик на журнальную полемику вокруг романа И. С. Тургенева ‘Отцы и дети’, возникшую в 1862 г. ‘Современник’ отозвался на выход романа статьей М. А. Антоновича с резкими обвинениями по адресу Тургенева в отрицательном отношении к демократической молодежи. В качестве заглавия ее критик использовал название романа ретрограда В. И. Аскоченского ‘Асмодей нашего времени’ (см.: С, 1862, No 3, отд. II, стр. 65—114). По словам Г. З. Елисеева, »Современник’ окрестил этим именем самого Тургенева для вящего его унижения в глазах читателя’ (Г. З. Елисеев. Воспоминания. В кн.: Шестидесятые годы. М.—Л., изд. ‘Academia’, 1933, стр. 274).
Стр. 58. …один год — счастье со нужно немного и ума’… — Перефразировка слов, приписываемых А. В. Суворову: ‘Сегодня удача, завтра удача, помилуй бог! Надобно же немного и ума!’ (Н. А. Полевой. История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса Российских войск. СПб., 1843, стр. 312).