Нмецкая поэзія.
Очеркъ.
ОТЪ ИЗДАТЕЛЯ.
Н. Гербель
НМЕЦКАЯ ПОЭЗІЯ.
ОЧЕРКЪ.
Немецкая поэзия, Гербель Николай Васильевич, Год: 1877
Время на прочтение: 40 минут(ы)
Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
OCR Бычков М. Н.
Въ предлагаемомъ изданіи, совмщающемъ въ себ лучшія произведенія лучшихъ нмецкихъ поэтовъ, начиная съ древняго времени и кончая новйшимъ, вмст съ обстоятельными біографіями и характеристиками этихъ дятелей, читатели найдутъ возможно-полную картину этой поэзіи, а включеніе сюда же и образцовъ народнаго творчества познакомитъ ихъ и съ началами этой послдней, съ тмъ вчно-богатымъ и вчно-свжимъ источникомъ, изъ котораго многіе позднйшіе поэты черпали потомъ такъ обильно и усиленно свое вдохновеніе.
Для того, чтобы частности этой картины не представлялись читателямъ чмъ-то разрозненнымъ и съ цлью познакомить его съ общимъ ходомъ поэтическаго движенія въ Германіи, собранному здсь матеріалу предпосланъ общій очеркъ, составленный по сочиненіямъ Гервинуса, Курца, Рокета, Шерра, Штродтмана, Шюре и другихъ. Не останавливаясь на отдльныхъ писателяхъ, какъ вслдствіе тсноты самыхъ рамокъ, такъ и потому, что эта задача въ извстной степени выполнена уже въ самой книг, предлагаемый вступительный очеркъ ограничивается тмъ, что отмчаетъ и возможно-подробно характеризуетъ главные моменты въ исторіи нмецкой поэзіи — такіе моменты, въ которыхъ выражалась замна одного направленія другимъ и которыя имли положительное или отрицательное вліяніе на дальнйшую судьбу той области искусства, гд проявлялись они.
Въ составъ предлагаемой нын вниманію русской читающей публик книги, подъ заглавіемъ ‘Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ’, вошли: пять литературныхъ очерковъ по части нмецкой поэзіи, восемьдесятъ пять біографій восьмидесяти пяти извстнйшихъ изъ нмецкихъ поэтовъ, начиная съ 1200 и кончая 1877 годомъ, пять цльныхъ большихъ піэсъ, триста пятьдесятъ три мелкихъ стихотворенія и сто двадцать восемь большихъ и малыхъ отрывковъ изъ извстнйшихъ нмецкихъ поэмъ, трагедій, драмъ и комедій, въ переводахъ А. Н. Апухтина, В. Г. Бенедиктова, . Н. Берга, В. П. Буренина, П. И. Вейнберга, В. П. Гаевскаго, Н. В. Гербеля, Н. П. Грекова, А. А. Григорьева, Э. И. Губера, Г. П. Данилевскаго, Барона А. А. Дельвига, М. А. Дмитріева, М. М. Достоевскаго, Ю. В. Жадовской, В. А. Жуковскаго, А. Е. Измайлова, И. П. Крешева, И. А. Крылова, В. К. Кюхельбекера, М. Ю. Лермонтова, В. А. Лялина, А. Н. Майкова, Л. А. Мея, . Б. Миллера, Д. Д. Минаева, Д. Е. Мина, Д. Л. Михаловскаго, А. Н. Плещеева, Л. П. Полонскаго, К. К. Случевскаго, А. Л. Соколовскаго, М. А. Стаховича, А. Н. Струговщикова, графа А. К. Толстого, И. С. Тургенева, . И. Тютчева, А. А. Фета, И. И. Хемницера, С. П. Шевырёва, А. А. Шишкова, П. И. Шкляревскаго, А. Н. Яхонтова и другихъ. Треть изъ помщённыхъ здсь стихотворныхъ переводовъ сдлана для предлагаемаго изданія вновь и напечатана въ нёмъ въ первый разъ. Что же касается другихъ двухъ третей, то они перепечатаны изъ разныхъ повременныхъ нашихъ изданій и сборниковъ, или изъ собраній сочиненій и стихотвореній разныхъ авторовъ.
9-го ноября 1877 года.
С.-Петербургь.
Подобно поэзіи всхъ другихъ народовъ, и нмецкая начинается въ глубокой древности и иметъ на первыхъ порахъ религіозный, врне говоря, жреческій характеръ. Тацитъ разсказываетъ о псняхъ, которыя германцы пли въ его время въ честь своего бога Туиско, его сына Маннуса и трёхъ внуковъ, но какъ ни древни эти произведенія, они уже въ ту пору были произведенія далеко не свжими: ихъ сочинили не т, въ устахъ которыхъ раздавались он. Уже для этихъ пвцовъ сдой, до-исторической древности псни эти были достояніемъ, перешедшимъ къ нимъ по наслдству отъ давно, давно существовавшихъ предковъ. Характеръ этихъ первобытныхъ лирическихъ произведеній долженъ быть, само собою разумется, соотвтствовать характеру народа, среди котораго они родились — этихъ сыновей киннерійскаго свера, нагонявшихъ страхъ даже на римлянъ своимъ атлетическимъ видомъ, своею львиною воинственностью. На торжественныхъ похоронахъ храбрыхъ князей и военачальниковъ, ночью наканун сраженія, на праздничныхъ пирахъ, вокругъ лагерныхъ огней распвались эти боевыя псни, и не только кровожадные боги германцевъ славились въ нихъ, прославляли он и древнихъ, богоподобныхъ героевъ отечества, между которыми главную роль игралъ доблестный побдитель Арминій. Эти грубыя стихотворныя изліянія были общимъ достояніемъ, общею собственностью. ‘Въ германской рас — говоритъ французъ Шюре въ своей необыкновенно-талантливо написанной ‘Исторіи нмецкой псни’ — не находимъ мы жреческаго сословія, сосредоточивающаго въ своихъ рукахъ религію, не находимъ и школы пвцовъ, мопополизирующихъ привилегію стихотворства. Религія принадлежитъ всмъ, поэзія составляетъ потребность и право всхъ. У германцевъ, какъ у англосаксовъ, псня переходила изъ устъ въ уста. Въ замк военачальника, на побдномъ торжеств, при блеск факеловъ и сверканіи оружія, поэтомъ могъ выступать всякій, кто хотлъ. При королевскихъ дворахъ арфа переходила изъ рукъ въ руки, подобно кубку съ мёдомъ, и даже короли не пренебрегали даромъ пснопнія. Въ ‘Псн о Беовульф’ Гродгаръ, владыка датчанъ, хватается за арфу и прославляетъ подвиги своихъ предковъ. Въ поэм ‘Гудрунъ’ король фризовъ Геттель поручаетъ Горанду и двумъ другимъ друзьямъ своимъ похитить по ту сторону моря прекрасную Гильду, дочь дикаго Гагена. Не посредствомъ насилія завладваютъ они однако молодою красавицею — нтъ, её покоряетъ чарующее пніе Горанда, и, подъ обаяніемъ этихъ звуковъ, спшитъ она на корабль, который тотчасъ же распускаетъ паруса и мчится по синимъ волнамъ. Этотъ Горандъ — лучшій типъ пвца при дворахъ дрвнихъ рыцарей-королей, какой только сохранила намъ первобытная нмецкая поэзія. Онъ явственно показываетъ намъ какую волшебную силу имла псня для этихъ дикихъ народовъ. На ряду съ королями простые воины играютъ на арф и скрипк (viola), припомнимъ въ ‘Нибелунгахъ’ молодого фолькера, усыпляющаго своихъ утомлённыхъ товарищей пснями ихъ далёкой родины. Каждый пвецъ, каждый стихотворецъ, откуда бы онъ ни пришолъ — желанный гость, лишь бы надлила его природа искусствомъ чаровать и трогать. Галлы кидались въ битву при псняхъ своихъ бардовъ, у германцевъ-же въ этихъ случаяхъ пло всё войско. Значитъ ли это, что у нихъ не существовало особой профессіи пвцовъ? Конечно нтъ. Но пвцы по профессіи не составляли тутъ особаго сословія, не имли никакихъ привиллегій, не пользовались тираническимъ господствомъ. Поэтическое творчество наслаждается полной свободой, потребность въ ней рзко обнаруживается уже у древнихъ германцевъ, она торжествуетъ во всей исторіи нмецкой поэзіи, она есть именно то, о чёмъ говоритъ Уландъ, когда со многими другими поэтами восклицаетъ: ‘Пой въ лсахъ нмецкой поэзіи всякій, кому данъ даръ пснопнія!’ Это отсутствіе монополіи, эта полная и прекрасная свобода поэтическаго творчества составляютъ весьма явственную характеристическую черту германскаго племени. Она сохранялась въ нёмъ постоянно и ей мы должны быть обязаны тмъ, что среди этого народа возникли великія эпическія легенды: ‘Пснь о Гильдебранд и Гадубранд’, англо-саксонскій ‘Беовульфъ’, ‘Гудрунъ’ и ‘Нибелунги’. Вс эти произведенія дошли до насъ только въ вид великолпныхъ отрывковъ и мы можемъ сравнивать ихъ съ тми торсами, которые, будучи обезображены руками варваровъ, пострадавъ отъ вліянія нсколькихъ вковъ, всё-таки обличаютъ мощными и художественными формами своего тла происхожденіе своё отъ безсмертныхъ эллинскихъ боговъ и воскрешаютъ передъ нашими главами побдоноснаго Геркулеса или Громовержца-Юпитера.’
То, что было во всхъ странахъ, повторилось и въ Германіи. Народная поэзія, имвшая конечно языческій характеръ, встртила на первыхъ порахъ своего развитія сильнаго противника въ христіанств, и если, благодаря своей изумительной живучести, не была побждена имъ окончательно, не погибла, то всё-таки должна была до боле благопріятнаго времени уступить мсто могущественному сопернику. Разсадниками культуры сдлались монастыри, и, само собою разумется, что всё, не имвшее характера христіански-религіознаго, не только не сохранялось, но и старательно уничтожалось строгими монахами, единственно-грамотными лицами той поры. Латинскій языкъ получилъ право гражданства и даже преобладаніе надъ нмецкимъ, боевыя и героическія псни — произведенія устныя — замнились школьными учебниками, переводами проповдей, богословскими трактатами, строго-религіозными гимнами, не имвшими съ поэзіей ничего общаго.
Произведенія на нмецкомъ язык также не могли имть въ эту эпоху никакого иного характера, крон религіознаго, такъ-какъ ненецкій языкъ разрабатывался тоже въ монастыряхъ. Первыя попытки такихъ произведеній относяся къ IX столтію, но что народная поэзія въ искусственной форм возникла уже до того, доказывается дошедшимъ до насъ отрывкомъ эпической ‘Псни о Гильдебранд’, записанной фульдскими монахами въ начал IX вка. Это древнйшій письменный памятникъ нмецкаго народнаго творчества на туземнонъ язык, по содержанію онъ видимо относится къ языческой эпох и принадлежитъ можетъ-быть къ тхъ древнимъ произведеніямъ, которыя собирались и записывались по распоряженію Карла Великаго, остававшагося покровителемъ народной поэзіи, не смотря на свои чисто-христіанскія стремленія. Написанная въ такъ называемой аллитераціонной форм, ‘Пснь о Гильдебранд’ иметъ своимъ сюжетомъ поединокъ вернувшагося изъ земли Гунновъ Гильдебранда со своимъ сыномъ Гадубрандомъ, который за время отсутствія отца сдлался богатырёмъ-юношею и теперь, охраняя границы государства, противится вторженію въ эти предлы незнакомаго ему рыцаря.
Что касается до вышеупомянутыхъ попытокъ, относящихся уже къ IX столтію, то это — такъ называемая ‘Вессобрунская Молитва’ (Wessobrunner Gebet) и отрывокъ боле обширнаго стихотворенія о страшномъ суд, подъ заглавіемъ ‘Муспили’ (Пожаръ міра), въ которомъ, несмотря на чисто-религіозное содержаніе, сохранились еще нкоторые слды языческаго духа. Оба эти произведенія написаны аллитераціонными стихами, рифма же, хотя ещё не въ окончательной форм, появляется нсколько позже, именно въ такъ называемыхъ ‘евангельскихъ гармоніяхъ’, съ одною изъ которыхъ, озаглавленною ‘Спаситель’, читатели наши подробне ознакомятся ниже. Уже самое названіе ‘евангельскія гармоніи’ указываетъ на характеръ этихъ произведеній, боле свтскимъ содержаніемъ отличается относящаяся къ той же эпох, хотя написанная тоже въ монастыр, ‘Пснь о Людвиг’ (Ludwigslied), прославляющая побду короля вестъ-франковъ Людовика III надъ норманнами при Сокур въ 881 году и, по отзывамъ нмецкихъ критиковъ, выдляющаяся изъ ряда остальныхъ стихотворныхъ попытокъ того времени многими истинно-поэтическими достоинствами.
Схоластическій характеръ большинства, если не всхъ, стихотворныхъ произведеній, издававшихся въ тиши монастырей, и всё боле и боле распространявшееся преобладаніе латинскаго языка въ ущербъ отечественному не мшали однако чистому роднику народной поэзіи неслышно и смиренно пробиваться сквозь тяжолые камни тяжеловснаго и сухого педантизма. Къ одиннадцатому столтію образовались уже четыре цикла легендъ и сказаній, послужившихъ въ послдствіи основаніемъ ‘Псни о Нибелунгахъ’. Древнйшій изъ нихъ — циклъ сказаній о Готскомъ корол Германрих, создавшійся ещё въ первую пору эпохи переселенія народовъ, въ слдующемъ средоточіемъ служатъ Дитрихъ Бернскій (Теодорихъ) и Этцель (Аттила), третій иметъ дло уже съ бургундцами и именно съ королемъ Гундикаронъ, падающимъ отъ меча Атиллы, въ четвёртомъ, самомъ обширномъ и наиболе поэтическомъ, всё группируется вокругъ популярнйшаго нмецкаго героя, Зигфрида, о которомъ, какъ о полубог-Зигфрид, разсказываетъ скандинавская ‘Эдда’. Къ сожалнію, ничто изъ этихъ сказаній не дошло до насъ въ настоящеяъ ихъ вид, и со всми этими героями мы встрчаемся уже въ послдствіи, въ другихъ памятникахъ народной поэзіи. Единственное сохранившееся произведеніе, и то въ незначительномъ отрывк, вышеупомянутая ‘Пснь о Гильдебранд’. Учонымъ-монахамъ конечно незачмъ было записывать то, что творила языческая фантазія, и плоды этого творчества совсмъ погибли бы, если бы живымъ распространителемъ ихъ, передавателемъ изъ рода въ родъ не сдлалось особое сословіе такъ называемыхъ ‘странствующихъ людей’ (fahrende Leute). обратившихъ своё искусство въ ремесло и практиковавшихъ его ‘при дворахъ и на большихъ дорогахъ’. Въ качеств пвцовъ и музыкантовъ, по одиночк и цлыми компаніями проходили они по Германіи, устраивали пляски, маскарады и тому подобныя зрлища и были желанными гостями на всхъ народныхъ празднествахъ, при королевскихъ и княжескихъ дворахъ, даже передъ стнами нкоторыхъ монастырей. Такимъ образомъ, псни ихъ распространялись всё больше и больше, и такъ-какъ въ этихъ произведеніяхъ самую значительную роль играли герои народныхъ легендъ и сказаній, то эти послдніе не умирали въ памяти народа, и мало помалу укоренились въ ней такъ, что пережили даже искусство и сословіе странствующихъ пвцовъ.
Но всё это были робкіе, далеко не самостоятельные проблески творчества: поэзія въ истинномъ смысл этого слова влачила жалкое существованіе подъ гнётомъ съ одной стороны схоластическаго направленія, съ другой — политическихъ обстоятельствъ, далеко не содйствовавшихъ развитію поэтической и вообще умственной дятельности. Особенно неблагопріятна была въ этомъ отношеніи эпоха второй салической династіи, тревожное правленіе Генриха IV грозило опасностью не только нмецкой культур, но и самому существованію Германіи. Внутреннія войны этого государя съ саксонцами, съ своими сыновьями, борьба между дворянствомъ и городами, наконецъ первое время крестовыхъ походовъ, все это стало сильною преградой на пути нмецкаго прогресса. Боле же всего останавливался ходъ поэтическаго творчества чрезмрнымъ развитіемъ власти церкви, которая при Генрих І отдлилась отъ государства и стала на совершенно самостоятельную ногу. Монастыри обогатились, тихая научная работа прекратилась въ нихъ, монахи стали вести праздную и безнравственную жизнь и высокомрно смотрли на поэзію, лучшіе между ними принялись за сочиненіе историческихъ книгъ. Полный переворотъ и во внутреннемъ и во вншнемъ отношеніи Германіи суждено было пережить въ блестящую эпоху Гогенштауфеновъ и особенно даровитйшаго изъ нихъ, Фридриха II. ‘Среди нескончаемыхъ войнъ своихъ’, говоритъ о нёмъ Рокстъ въ своей ‘Исторіи нмецкой поэзіи’, ‘онъ находитъ возможнымъ удлять время для длъ внутреннихъ, для искусства и науки, для житейскихъ наслажденій. Его законы возстановляютъ гражданскій порядокъ, правами и привилегіями создаются цвтущіе города, его собственное стремленіе къ умственному развитію служитъ поощрительнымъ стимуломъ для поэтическаго творчества, для дятельности образовательныхъ искусствъ, для научной работы. При его двор вельможная молодёжь знакомится со всми лучшими сторонами рыцарскаго быта и, развивая своё тло охотою и турнирами, идётъ вперёдъ и въ умственномъ отношеніи, подвизаясь на поприщ пснопній и поэзіи. Поэты и пвцы — всегда желанные гости въ придворномъ лагер Фридриха II, и такъ какъ онъ самъ сочиняетъ стихи, то подъ его покровительствомъ всё пышне и пышне расцвтаетъ рыцарское стихотворство, составляющее высшую точку средневковой поэзіи. По примру императора, поютъ и сочиняютъ его сыновья Конрадъ и Манфредъ, тесть его Іоаннъ Іерусалимскій, канцлеръ Пётръ Винейскій. Стихотворство постоянно и повсюду окружаетъ Фридриха — разбиваетъ ли онъ свой лагерь въ мраморныхъ колоннадахъ мавританскихъ дворцовъ и подъ пальмами Сициліи, или смотритъ съ башенъ своихъ замковъ на сосновые лса своей родной Германіи. Весь его вншній образъ жизни проникнутъ поэтическими и художественными побужденіями, придающими возвышенный, глубоко-романтическій характеръ не только ему, но и всему, вступающему въ очарованный кругъ этого человка…’
При такихъ условіяхъ и подъ вліяніемъ современныхъ политическихъ событій, между которыми на первомъ план должны быть поставлены въ этомъ отношеніи крестовые походы, возникла и развилась рыцарская поэзія, не имвшая однако съ народною ничего общаго и отличавшаяся притомъ иноземнымъ характеромъ, почти рабскимъ подражаніемъ французскимъ образцамъ, сверхъ которыхъ служили источниками заимствованія древнія латинскія и нкоторыя новыя туземныя легенды. Искусственность, какъ необходимое послдствіе того выбора сюжетовъ, которымъ ограничивались эти рыцари-стихотворцы, всё боле и боле подавляла всякую естественность и правду, и если на умственное развитіе вообще эпоха, о которой мы говоримъ, имла очень благотворное вліяніе, то для поэзіи, въ истинномъ смысл этого слова, она только приготовила почву, на которой уже въ XIII столтіи суждено было возникнуть величавымъ созданіямъ народнаго духа. Высшаго процвтанія своего рыцарская или, какъ она называлась потомъ, придворная поэзія достигла въ XII столтіи, когда на сцену выступили такіе высокоталантливые люди, какъ Гартманъ фонъ Ауэ, Вольфрамъ Эшенбахъ, Готфридъ-Страсбургскій, Вальтеръ фонъ-деръ Фогельвейде. Двнадцатое столтіе вообще представляетъ собою, по словамъ одного историка нмецкой литературы, какъ бы портикъ великаго зданья средневковой поэзіи. ‘Въ произведеніяхъ этого времени — говоритъ онъ — прежде всего мы замчаемъ разширенный великими историческими событіями кругозоръ авторовъ ихъ. Штрихи очерковъ боле смлы, вырвавшаяся на волю фантазія пробгаетъ необозримыя пространства. Но въ этихъ штрихахъ нтъ ещё опредлённаго разграниченія, географическія и историческія понятія и взгляды лишены прочной почвы и сливаются по большей части въ фантастическомъ хаос…’
Количество поэтическихъ произведеній этого вка очень велико, но до насъ дошли очень немногія. Не останавливаясь на поэмахъ вышеупомянутыхъ знаменитыхъ представителей рыцарской поэзіи, съ которыми наши читатели познакомятся по приводимымъ ниже образцамъ, упомянемъ для характеристики поэтическаго творчества этой эпохи о двухъ наиболе выдающихся произведеніяхъ: ‘Императорской хроник’ (Kaiserehronik) и ‘Псни о Роланд’. Первая разсказываетъ рифмонанными стихами исторію римскихъ и германскихъ императоровъ, начиная съ Юлія Цезаря и оканчивая Конрадомъ III Гогенштауфеномъ. Авторъ, очевидно монахъ, бывшій прежде — какъ это часто случалось въ ту пору — воиномъ, останавливается съ особою любовью на боевыхъ приключеніяхъ и кровопролитныхъ битвахъ, на описаніи роскоши и празднествъ германскихъ государей, историческое изложеніе повсюду перемшано съ легендами и разсказами о мученикахъ и подвижникахъ, и на ряду съ богословскою учёностію автора обнаруживается близкое знакомство его съ древними героическими пснями. Эта смсь фактической исторіи, повстей, легендъ, сказокъ и басенъ, какъ нельзя лучше характеризуетъ литературный вкусъ того времени. ‘Пснь о Роланд’, сочинённая какимъ-то ‘попомъ Конрадомъ’ по извстному французскому образцу, принадлежитъ къ тому весьма распространённому въ средніе вка циклу эпическихъ произведеній, который иметъ своимъ предметомъ борьбу съ язычниками и возникъ и развился подъ естественнымъ вліяніемъ крестовыхъ походовъ. Карлъ Великій, по увщанію ангела, ршается обратить въ христіанство язычниковъ Испаніи и, чтобъ узнать, какъ они отнесутся къ этому длу, отправляетъ посольство къ королю Нарсилье въ Сарагоссу, поставивъ во глав его, по совту своего племянника Роланда, отчима этого послдняго, рыцаря Ганелона. Ганелонъ догадывается, что пасынокъ вовлёкъ его въ это опасное порученіе съ враждебными намреніями и потому ршается отомстить ему. Подкупленный язычниками, онъ соглашается дйствовать съ ними заодно. Вернувшись домой, Ганелонъ докладываетъ государю, что порученіе его увнчаюсь полнйшихъ успхомъ и убждаетъ Карла возвести на испанскій престолъ Роланда. Роландъ идётъ во глав крестоноснаго войска, но въ Ронсевальской долин измннически нападаютъ на него язычники, и завязывается кровопролитная битва. Роландъ и его друзья оказываютъ чудеса храбрости, но наконецъ должны уступить численному превосходству непріятеля. Уже въ предсмертную минуту Роландъ находитъ въ себ силу затрубить въ свой знаменитый рогъ изъ слоновой кости, звуки котораго разносятся на необозримое пространство. Карлъ услышалъ этотъ зовъ и спшитъ на помощь, но онъ приходитъ слишкомъ поздно — доблестные паладины уже лежатъ мёртвыми, и государю остаётся только отомстить за нихъ. Разбивъ наголову язычниковъ, Карлъ приказываетъ царственно похоронить павшихъ героевъ, и поэма заканчивается казнью Ганелона, котораго отдаютъ въ Ахен на растерзаніе лошадямъ.
Рядомъ съ этими и подобными имъ сказаніями, въ которыхъ такъ или иначе воплощалась основная идея той эпохи, выступили теперь на сцену и принадлежавшіе къ совсмъ иному міру сюжеты — именно, изъ поэзіи и исторіи древнихъ классическихъ народовъ. Но писатели, сочинявшіе на эти темы, черпали не изъ прямого источника: тутъ опять посредницей служила французская переработка. Что касается до выбора сюжетовъ, то и онъ обусловливался духомъ времени, который наиболе удовлетворялся фантастическимъ міромъ самыхъ причудливыхъ приключеній, вотъ почему въ этой категоріи стихотворныхъ произведеній главную роль играютъ подвиги Александра Македонскаго, троянская война и странствованія Энея.
Понятно, что вся эта привитая, чуждая народныхъ элементовъ поэзія, носила въ самой себ зародыши упадка, къ этому присоединялось ещё то существенное обстоятельство, что привилегіею стихотворства всё боле и боле завладвали лица, принадлежавшія къ дворянскому сословію: отдлённыя своимъ образомъ жизни отъ народа, они чуждались и всхъ тхъ интересовъ, которые были дороги уму и сердцу этого послдняго. Но и при такой разъединённости народъ и рыцарство не могли не приходить по временамъ въ соприкосновеніе. Вншнюю, если не внутреннюю, связь между этими классами поддерживали сыновья образованныхъ гражданъ, находившіеся на служб при дворахъ и нкоторые ученые изъ среды духовенства, старыя сокровища народной поэзіи продолжали жить въ устахъ ‘странствующихъ людей’, а эти послдніе тоже находили время отъ времени доступъ ко двору. Придворный пвецъ презрительно смотрлъ на своего странствующаго собрата, но между тмъ и другимъ было много общаго. Оба перекочёвываютъ съ мста на мсто, только первый детъ на кон, составляющемъ всё его имущество, и останавливается въ пышныхъ дворцахъ и заикахъ именитыхъ рыцарей и государей, второй — смиренно пробирается пшкомъ по большой дорог и поётъ свои псни въ хижин поселянина, въ дом зажиточнаго бюргера. Оба бдны и живутъ только своимъ искусствомъ, но одному нужны блескъ и пышность жизни, другой — привыкъ къ бдности и лишеніямъ. Не везд однако аудиторію народнаго пвца составляло только простое сословіе. Если къ самой профессіи этой знать относилась презрительно, то бывали однако отдльныя личности, выдлявшіяся дарованіями или особенно блестящимъ репертуаромъ своихъ псенъ изъ среды своихъ собратій и встрчавшія поэтому радушный пріёмъ при дворахъ вельможъ и государей, а чуть ихъ допускали туда, то не удивительно, что простота, естественность и задушевность, которыми всегда проникнуты были произведенія народной поэзіи, дйствовали обаятельно и на тхъ слушателей, вкусъ которыхъ былъ испорченъ господствовавшею искусственностью и почти рабскою послдовательностью иноземнымъ образцамъ. Сверхъ того, въ придворныхъ и знатныхъ кружкахъ были уже въ то время люди, высоко цнившіе поэзію вообще и, благодаря своей грамотности, которою не особенно отличались ихъ патроны, записывавшіе всё то, что пли передъ ними эти странствующіе поэты. Такимъ-то путемъ спасено многое, чмъ восхищаемся мы и понын, и ему же мы обязаны тмъ, что въ начал XIII столтія разныя части отдльныхъ народныхъ сказаній, о которыхъ мы упоминали выше, съ добавленіемъ новыхъ наслоеній, появились соединёнными въ одно стройное цлое, извстное намъ подъ названіемъ ‘Псни о Нибелунгахъ’.
Это грандіозное произведеніе, вмст съ родственной ему по духу ‘Гудрунъ’, можно сравнить съ послдними и потомъ очень яркими вспышками угасающей лампады, такъ-какъ посл этихъ двухъ блистательныхъ проявленій своихъ, народная поэзія снова какъ-будто умерла, уступивъ мсто все боле и боле побдоносному придворному стихотворству. По-крайней мр до насъ не дошло почти ничего или очень мало, да и это немногое въ сильной степени уступаетъ достоинствомъ вышеупомянутымъ двумъ перламъ народнаго эпоса. Не многія произведенія эти, большею частію отрывочныя, воспваютъ вообще тхъ же самыхъ героевъ, которыхъ подвиги и судьбы представлены намъ въ такой стройной картин ‘Нибелунгаии’: Дитрихъ Бернскій, герой готскаго цикла, и Гильдебрандъ, его оруженосецъ, затмъ Зигфридъ и бургундскіе герои составляютъ средоточіе этихъ псенъ, къ нимъ примыкаютъ ещё нкоторые новые герои и фантастическія существа, въ род великановъ и карликовъ.
До сихъ поръ мы имли дло только съ эпосомъ. Но въ ту пору, которая составляетъ предметъ нашего изложенія въ настоящую минуту, то-есть въ пору борьбы между поэзіею искусственною и народною, существовалъ ещё одинъ элементъ, служившій какъ бы посредникомъ между тою и другою, воспринимавшій въ себ особенности той и другой. Это — лирика, первымъ проявленіемъ которой въ Германіи было такъ называемое ‘пснопніе въ честь любви’, миннезингерство (Minnegesang, отъ слова Minue — любовь). Но историческому происхожденію своему, эта отрасль лирики не есть туземный германскій продуктъ: она занесена сюда изъ Франціи, гд уже задолго до того процвтали провансальскіе трубадуры: но въ ней было такъ много родственнаго нмецкому національному духу, что она тотчасъ же восприняла въ себя многія національныя особенности и составила нчто совершенно самостоятельное, совершенно независимое отъ лирики трубадуровъ. Вншній міръ и общественные интересы почти не существовали для нмецкихъ миннезингеровъ. Содержаніе ихъ псенъ, за немногими исключеніями, составляла жизнь души, съ ея радостями и страданіями, стремленіями и надеждами, и на первомъ план стояли отношенія къ женщин. Женщина была поставлена на высокій, почти недосягаемый, неземной пьедесталъ, почитаніе ея приняло почти религіозный характеръ, любовь выступила въ вид идеальной силы, просвтляющей всё существованіе человка, наполняющей сердце его сознаніемъ благороднйшаго и возвышеннйшаго назначенія. ‘Упрёкъ въ однообразіи’, говоритъ нмецкій критикъ, ‘упрёкъ, который неоднократно длали миннезннгерской поэзіи, основателенъ, но боле чуткое и внимательное ухо различитъ движеніе и среди этого однообразія. Вы точно входите въ лсъ, гд васъ сразу встрчаетъ пнье безчисленнаго множества пернатыхъ горлышекъ. На первыхъ порахъ вамъ кажется, что это — хаотическое смшеніе всяческихъ голосовъ, но вслушайтесь внимательне — и изъ этой повидимому нераздльной массы звуковъ начнутъ выдляться передъ вами индивидуальныя особенности. Тутъ искусственныя трели, тамъ весёлое щебетанье, здсь глубокій вздохъ, зовъ, ласкающее рокотанье, на каждомъ шагу иной оттнокъ, иной тонъ. Точно также и въ поэзіи миннезингеровъ: при отсутствіи рзкихъ характеристическихъ отличій, псни наиболе даровитыхъ между ними всё-таки несходны между собою во многихъ отношеніяхъ.’
До какой степени миннезингерство пришлось по вкусу нмцамъ, видно изъ того, что до насъ дошли и въ цлости и въ отрывкахъ произведенія около трёхсотъ поэтовъ этого класса, дйствовавшихъ преимущественно въ XII и XIII столтіяхъ, и лучшимъ представителемъ которыхъ былъ знаменитый Вальтеръ фонъ-деръ Фогельвейде.
Но масса народа оставалась всё-таки чужда этой стихотворной дятельности. Бдный ремесленникъ и обременённый тяжолою барщиною поселянинъ не только не принимали въ ней участія, но даже почти не зная о ея существованіи. Дйствительно, народная м національная поэзія умерла или заснула летаргическимъ сномъ, чтобы черезъ столтіе воскреснуть и расцвсти въ новомъ вид. Въ XIV вк начинается упадокъ знатнаго дворянства, эксплуатировавшаго народъ въ свою пользу, католическая церковь и феодальный бытъ потрясены въ своихъ главнйшихъ основаніяхъ. Съ другой стороны народъ начинаетъ чувствовать себя сильне и стряхивать своё ярмо. Чмъ боле утрачиваетъ блескъ и силу рыцарство, тмъ смле подымаетъ голову народная масса. Со всмъ этимъ движеніемъ находится въ тсной связи и развитіе нмецкой поэзіи, но, какъ мы только-что замтили, чтобы обнаружился окончательный и блестящій результатъ, нужно было пройти цлому столтію, именно четырнадцатому.
Это четырнадцатое столтіе, переходное и въ политическомъ и въ литературномъ отношеніи, не обогатило поэзію ни однимъ мало-мальски замчательнымъ произведеніемъ, и мы не остановимся на немъ, переходя къ двухъ послдующимъ, въ продолженіи которыхъ новая жизнь кипла во всхъ сферахъ германскаго быта.
Впрочемъ, собственно поэтическое движеніе относится уже къ концу XV и даже началу XVI столтія, предшествовавшее же тому время, въ слдствіе политическихъ, церковныхъ и общественныхъ условій, о которыхъ мы не считаемъ нужнымъ распространяться, такъ-какъ эта знаменательная эпоха слишкомъ хорошо извстна каждому, имло боле общеобразовательный, даже можно сказать научный характеръ, независимо отъ чисто практическаго — такой характеръ, при которомъ фантазія могла находить себ самую скудную пищу. Если могло въ чемъ-нибудь проявляться поэтическое творчество, то разв въ сатир, лучшимъ образчикомъ которой можетъ служитъ знаменитый Eulenepiegel. Достигнуть полнаго торжества этому творчеству предстояло нсколько позже въ лирическихъ и этическихъ народныхъ псняхъ, но прежде чмъ мы остановимся на этомъ богатйшемъ и важнйшемъ отдл нмецкой поэзіи, считаемъ нужнымъ сдлать бглый очеркъ нкоторымъ современнымъ ему явленіямъ изъ той же области.
Во первыхъ — мейстерзингерство. Когда съ испорченностью и ослабленіемъ рыцарства образованность покинула это сословіе и нашла себ пріютъ въ городахъ, сдлавшихся въ эту эпоху средоточіемъ общественной и политической жизни — тогда горожане, преимущественно ремесленники, завладли также, по преемству отъ миннезингеровъ, и поэзіею, но обратили её въ чисто-техническое упражненіе въ стихотворств, гд содержаніе не играло никакой роли, а на первомъ план стояли извстныя правила стихосложенія преимущественно прежняго времени, отъ которыхъ строго запрещено было отступать. Согласно духу эпохи, однимъ изъ главныхъ лозунговъ которой сдлалась любознательность, жажда учиться, поэзія тоже обратилась въ своего рода науку. Мейстерзнигерство разрабатывалось въ особыхъ такъ называемыхъ ‘пвческихъ школахъ’ (Siugschulen), составлявшихъ совершенно замкнутый кругъ и между которыми пользовались особеннымъ значеніемъ школы въ Майнц, Страсбург, Аугсбург и Нюрнберг. Во многихъ городахъ разные ремесленные цехи имли свои собственныя Singschulen, такъ напримръ въ Ульм — ткачи, въ Кольмар — сапожники. У каждой мейстерзингерской корпораціи существовалъ свой сводъ постановленій, исполненіе которыхъ одно давало право на полученіе степени мейстера, всякое свободное, самостоятельное творчество мста здсь не имло. Что же касается содержанія, то, какъ мы уже выше замтили, ему не придавалось никакой существенной важности.
‘Такъ-какъ мейстерзингерство’, говоритъ Гервинусъ въ своей ‘Исторіи нмецкой поэзіи’, ‘всё боле и боле выдвигало впередъ чисто-формальную сторону, то для него было ршительно всё равно, какіе предметы доставляли содержаніе этимъ пснямъ. Не было ни одного сюжета, какъ бы ни шолъ онъ въ разрзъ съ требованіями поэзіи, котораго не старались бы втиснуть мейстерзингеры въ прокрустово ложе своихъ строфъ. Если не перекладывали на музыку длинныхъ романовъ и стихотворныхъ хроникъ,то это только потому, что надо же было положить въ этомъ отношеніи хоть какой-нибудь предлъ, соблюдать хоть какую-нибудь мру. Зато изъ всхъ боле мелкихъ видовъ поэзіи, доставшихся въ наслдство отъ минувшаго времени, ни одинъ не избгнулъ мейстерзингерскаго присвоенія и обработки. Они пли вс древнія рыцарскія легенды или старыя историческія сказанія о Елен и Лукреціи и новыя итальянскія новеллы и волшебныя измышленія о Герр Филіус и Алберт Нагнус, народныя сказки, головоломно-учоные трактаты о ‘семи исскуствахъ’, ход планетъ и т. п., въ которыхъ они понимали очень мало толка, старые и любимые анекдоты, разсказы о любовныхъ интрижкахъ, исторійки о человческой хитрости и скрытности, всевозможныя моральныя поученія, выводившіяся какъ изъ самыхъ причудливыхъ сказокъ, такъ и изъ простйшей езоповой басни, любовные, нравственные и психологическіе вопросы, загадки, жалобы на упадокъ нравовъ и набожности, этическія притчи и изреченія въ первобытной форм, символическія толкованія цвтовъ и красокъ, врачебныя и другія общеполезныя наставленія, похвалы и порицанія сословіямъ и поламъ, серьёзные и ироническіе совты.’ Всё это, впрочемъ, входило въ составъ такъ называемаго Freisingen, составлявшаго одну часть мейстерзингерскихъ упражненій, другая называлась Hauptsingen (главное пніе) и допускала исключительно сюжеты нравственно-религіозные, а впослдствіи — только заимствованіе изъ Св. Писанія. ‘Было бы можетъ статься несправедливо’, замчаетъ Гервинусъ въ другомъ мст, ‘разсматривать эти произведенія съ поэтической стороны. Для исторіи литературы достаточны показать, что содержаніе въ свидтельствуетъ о крайнемъ упадк старой, перешедшей по наслдству, поэзіи (то-есть рыцарской). Эти псни не предназначались для гласнаго обнародованія, а на безсмертіе он и подавно не имли претензій, оттого огромное большинство ихъ и осталось не напечатанными, и исторія поэзіи поступитъ хорошо, если предоставитъ имъ и на будущее время покоиться въ пыли и мрак архивовъ. Сдлать полную характеристику произведеній мейстерзингерства могла бы конечно только исторія музыки, еслибы сохранялась вся музыка ихъ. Въ пору процвтанія пвческихъ школъ мейстерзингеры выступали передъ публикой не иначе, какъ въ качеств пвцовъ. Въ этихъ упражненіяхъ главную роль играло умнье найти новый такъ называемый ‘тонъ’ (то-есть самостоятельный новый стихотворный размръ съ подходящею къ нему мелодіей), а при ‘тон’ самую большую важность имла мелодія. Мысль переложить библію въ рифмованные стихи — крупнйшая работа мейстерзингеровъ посл реформаціи имла своихъ источникомъ ни что иное, какъ желаніе передавать Св. Писаніе любителямъ пнія въ музыкальной форм. Миннезингерство было тоже тсно связано съ музыкой, и если мейстерзигерство знаменуетъ собою окончательное разрушеніе древней нмецкой лирики, то на него должно въ то же время смотрть какъ на отдалённйшее начало такъ называемыхъ пвческихъ игръ (Singspiel) и ораторій, обработкой которыхъ занимались въ послдующихъ столтіяхъ.’
Если съ истинною поэзіею мейстерзингерство имло весьма мало общаго, то отрицать всякое вліяніе его на ея развитіе было бы несправедливо, потому-что оно въ пору огрубенія рыцарства и дворовъ исключительно поддерживало любовь къ поэзіи и, какъ выражается одинъ историкъ литературы, сохраненіемъ вншней художественной формы стиха строило мостъ для шествованія вперёдъ поэзіи будущихъ столтія. Если собственно псни мейстерзингеровъ были лишены всякаго поэтическаго достоинства, то произведеніями другого рода, напримръ драмами, разсказами, фарсами, баснями, эти люди доказываютъ, какое сильное умственное движеніе происходило въ ту пору въ состав горожанъ. Мейстерзингерство было только вншнею связью, соединявшею занимавшихся имъ въ отдльную корпорацію, но даровитйшіе изъ членовъ этой послдней, между которыми главное мсто принадлежитъ Гансу Саксу, посвящали свою дятельность самымъ разнообразнымъ видамъ и направленіямъ поэзіи. Весьма важный отдлъ этого періода, и по своему внутреннему значенію, и по своей распространённости, составляютъ такъ называемыя ‘Церковныя псни’ (Kirchenlieder), первые опыты которыхъ относятся уже къ предшествующему времени, но которыя только теперь достигли самостоятельнаго развитія и немного погодя, подъ перомъ Лютера, поднялись на нкоторое время на высшую степень процвтанія. Что эти церковныя псни, сочинявшіяся въ поученіе извстной общин, извстному приходу и пвшіяся въ общемъ собраніи врующихъ и молящихся, возникли среди народа, это обусловивалось отношеніями, въ которыхъ находились между собою различныя сословія. Духовенство, закоснвшее въ своей традиціонной формалистик, не позволяло себ ни малйшаго отступленія отъ предписывавшихся католическою церковью пснопній на латинскомъ язык, поэты-рыцари слишкомъ презирали народъ, чтобы сочинять собственно для него. По невол пришлось народу удовлетворять естественнымъ потребностямъ своего религіознаго чувства собственною производительностью. По всей вроятности, такія народныя псни существовали уже въ очень раннее время, изъ XIII вка сохранились нкоторыя произведенія въ этомъ род, имющія совершенно народный характеръ. Ко времени Лютера ихъ было уже довольно много. Псни великаго реформатора составили въ исторіи этого отдла новый періодъ. ‘Лютеръ — читаемъ мы въ одной исторіи нмецкой поэзіи — ещё далеко не отршился въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ отъ мистицизма, но онъ тмъ не мене — поборникъ свободы и, будучи далекъ отъ мысли обременять человческую совсть, хочетъ только будить её. Онъ не поётъ одинъ, но говоритъ и другихъ: ‘пойте!’ — и это слово проникаетъ въ самую глубь ихъ души. Они поютъ, и славятъ Бога и радуются, что находятъ такой голосъ въ своей груди. Они поютъ — и грозная средневковая церковь, заставлявшая этихъ людей падать предъ нею во прахъ, сама рушится и Богъ чистыхъ сердецъ, небесное царство ‘нищихъ духомъ’, лучезарный образъ Іисуса являются ихъ взорамъ. Вс возвышаютъ голосъ и находятъ утшеніе въ этомъ пснопніи — королева на престол, ремесленникъ за работой, служанка у колодца, земледлецъ въ пол, мать у колыбели своего ребёнка. Протестантскія церковныя псни скоро составили совершенно новую форму народной поэзіи, сочиняясь въ огромномъ количеств и всми, кто чувствовалъ себя мало-мальски способнымъ на это, он начали распространяться очень быстро и оказали реформаціи существенныя услуги. Особенно псни самого Лютера перелетали изъ города въ городъ, изъ замка въ хижину, отъ старика къ ребенку, воодушевляя всхъ и увлекая своими смлыми мелодіями безчисленныя толпы. Но этотъ мужественный характеръ церковная пснь сохраняла только до тхъ поръ, пока продолжался героическій вкъ лютеранской церкви. Эразмъ Альберусъ, Павелъ Сператусъ, Николай Германъ выступаютъ достойными послдователями Лютера, говорятъ на язык народа и поютъ энергическія псни. Но по мр того, какъ лютеранская церковь принимаетъ характеръ замкнутости и упрочивается, задушевность и простота уступаютъ мсто сухости и неподвижной догматик: буква убиваетъ духъ. Псни уже не произведенія первобытнаго и народнаго творчества, формалистическая сторона религіи выступаетъ въ нихъ на первый планъ и всё боле и боле убиваетъ героическій характеръ, составлявшій ихъ главнйшее достоинство.’
Мы не послдуемъ за этимъ отдломъ въ дальнйшемъ его паденіи, не остановимся и на другихъ явленіяхъ этого періода, каковы напримръ развившаяся въ довольно значительныхъ размрахъ дидактическая поэзія, или, врне говоря, дидактическое стихотворство, а перейдёмъ къ украшенію нмецкой поэзіи какъ этого времени, такъ и послдующаго — народнымъ пснямъ.
‘Народная пснь’, говоритъ Шюре (цитируя котораго въ настоящемъ случа мы не сомнваемся доставить удовольствіе нашимъ читателямъ, несмотря на длинноту цитаты, тмъ боле, что его превосходное сочиненіе совершенно неизвстно русской публик), ‘народная псня составляетъ какъ бы богатый и вчно разнообразный акомпаниментъ того великаго, прогрессивнаго движенія народа, которое начинается въ ХІ столтіи и въ конц XV пріобртаетъ неодолимую силу. Само собою разумется, что народъ никогда не переставалъ пть, но онъ не сознавалъ силы своихъ крыльевъ, смло полетть рискнулъ онъ только тогда, когда окрпло въ нёмъ сознаніе его мощи и свободы. Тутъ-то создалъ онъ народную псню — истинную народную псню. Теперь творчество его проявляется уже не въ героическихъ эпопеяхъ, а въ звукахъ, идущихъ изъ глубины сердца, звукахъ чистой лирики. Какая разница между этими пснями и тми, происхожденіе которыхъ относится къ варварскимъ временамъ! Чувствуешь, слушая ихъ, что народъ пробился сквозь вс препятствія къ индивидуальной жизни. Первымъ звукомъ народной псни былъ крикъ возстанія и независимости, раздавшійся въ Швейцаріи. Какъ извстно, озеро Четырёхъ Кантоновъ было колыбелью швейцарской свободы. Тамъ искони жило племя пастуховъ, рыбаковъ и охотниковъ, которыхъ сосдніе рыцари не могли склонить подъ своё ярмо. То былъ свжій, свободный народъ, не платившій никакой подати, не отбывавшій никакой барщины. То была одна изъ тхъ патріархальныхъ республикъ, которыя могутъ возникать только между снгами глетчеровъ и у подножія защищённыхъ горами озёръ. Когда независимости ихъ стала грозить опасность со стороны габсбургскаго дона, вс эти города, до сихъ поръ существовавшіе другъ подл друга безъ твёрдой политической связи и совершенно миролюбиво, соединились — съ цлью защищаться на жизнь и смерть. Покусившимся на ихъ существованіе рыцарямъ эти герцы единогласно заявили, что признаютъ себя свободнымъ, сильнымъ своими правами народомъ — и въ начал XIV столтія одержали надъ цвтомъ австрійскаго рыцарства побды при Лаупен и Маргартен. Побда при Зекнах, въ 1383 году, подйствовала на Европу какъ громовой ударъ. Её восплъ въ стихахъ одинъ изъ участниковъ, Гальбъ Сутеръ, человкъ помимо того никому и ничмъ неизвстный. Австрійское войско онъ изображаетъ въ вид льва, швейцарское — быка. Псня его по вншней форм иметъ ещё полу-эинческій характеръ. Поэтъ описываетъ битву, но не господствуетъ надъ нею, какъ Гонеръ — надъ войскомъ грековъ и троянцевъ, или творецъ ‘Нибелунговъ’ — надъ полчищами бургундцевъ и гунновъ. Нашъ авторъ — скоре солдатъ, ещё покрытый пылью сраженія и поющій только для того, чтобы возвеличить славу своего отечества и храбрость своихъ друзей. Это обстоятельство придаётъ его стихотворенію и лирическій характеръ, а постоянное повтореніе восклицанія: ‘Ге!’ сообщаетъ ему нчто побдоносно-торжествующее. Невольно вспоминаешь при этомъ великолпную псню Тиртея: ‘Прекрасно биться за отечество въ первомъ ряду сражающихся’ — псню, въ которой такъ и видишь лакедемонянъ, непоколебимо стоящихъ въ бою, щитъ о щитъ, грудь о грудь. Нмецкому стихотворенію недостаётъ только той воздержности въ выраженіи и той пластической законченности, на которыя греки были такіе мастера. Но въ нёмъ явственно выступаютъ передъ нами могучіе образы съ ихъ желзными мускулами, это войско, идущее вперёдъ какъ одинъ человкъ, мы слышимъ глухіе удары палицъ съ желзными наконечниками, слышимъ и гнвный ревъ грубыхъ горцевъ и крики гордой радости, сопровождающіе побду свободы. Возникшая такимъ образомъ народная псня этого рода развивалась мало-по-малу въ долговременной борьб, которую вёлъ швейцарскій союзъ за сохраненіе своей свободы. Лтъ сто спустя, между 1474 и 1476 годами она снова вырвалась наружу. Въ XV столтіи швейцарцы, побдившіе въ XIV Австрію, нашли новаго и боле опаснаго врага въ знаменитомъ герцог бургундскомъ. Дв одержанныя надъ нимъ побды ещё боле возвысили патріотизмъ швейцарскаго населенія и встртили живой откликъ въ народной поэзіи. До насъ дошло нсколько патріотическихъ псенъ Фейта Вебера, записанныхъ хроникёрами въ слдствіе популярности, которою он пользовались повсюду. Этотъ Фейтъ Веберъ уже не простой участникъ битвы, котораго сдлала поэтомъ сила обстоятельствъ, но пвецъ по профессіи. Между вышеупомянутыми пснями главное мсто занимаетъ та, которая прославляетъ побду надъ бургундскимъ герцогомъ при Муртем. Изъ нея такъ и брызжутъ прекрасная увренность въ собственной сил, свжее мужество и неподдльное наслажденіе жизнью. Читая её, видишь, какъ въ теченіе одного столтія измнился характеръ инстинктивной и потому очень медленію развивающейся народной поэзіи. Псня Гальба Сутера въ честь битвы при Земнах иметъ въ себ ещё нчто эпическое, разсказъ не лишонъ, правда, страстности, но личность поэта ещё не выступаетъ явственно. Здсь же всё уже лиризмъ, какъ по содержанію, такъ и по форм, и личность автора пробивается наружу съ изумительной энергіей. Чмъ боле приближаемся мы къ XVI столтію, тмъ индивидуальне становится народная поэзія, не теряя при этомъ однако характера своей первобытности.
‘Побдоносная борьба швейцарцевъ привела въ движеніе Германію. Въ 1500 году дитмарцы попытались сдлать относительно Даніи то, что удалось швейцарцамъ относительно Австріи и Бургундіи. Они побдили датчанъ, но черезъ пятьдесятъ шесть лтъ посл того были снова покорены. Неудачею окончилось и возстаніе нмецкихъ крестьянъ противъ дворянства въ начал XVI столтія. Воспваются только побды, пораженія же обходятся молчаніемъ. Нмецкіе крестьяне снова замолкли, такъ-какъ у нихъ не было Земиаха для прославленія. Но могущественное духовное возбужденіе, вызванное послднимъ движеніемъ, проникло весь нмецкій народъ и поселило въ его ндрахъ новую жизнь, которой уже не могло подавить феодальное государство.’
Упомянувъ потомъ о благотворномъ дйствіи, которое оказали на развитіе нмецкой народной лирики такъ называемое возрожденіе и реформація съ книгопечатаніемъ, Шюре продолжаетъ:
‘Подъ вліяніемъ такихъ разнообразныхъ явленій, преобразовавшихъ общество, всми овладло непреодолимое желаніе видть, учиться, путешествовать. Рыцарь отправляется воевать съ турками, ремесленникъ проходитъ пшкомъ съ одного конца Германіи на другой, поселянинъ оставляетъ плугъ, становится ландскнехтомъ и идетъ попытать счастья въ Италіи. Оборванный сынъ крестьянина бжитъ изъ деревни и поступаетъ въ университетъ. Съ мечёмъ на боку, Виргиліемъ и Аристотелемъ, драгоцннйшими сокровищами того времени — въ карман отправляется въ дорогу свободный мыслитель, чтобы сражаться за науку и поэзію. Быстрая и нескончаемая смна однихъ явленій другими совершенно преобразовываетъ человка, онъ отрекается отъ родовыхъ и сословныхъ предразсудковъ, ясно сознаётъ свою собственную личность и восклицаетъ: ‘Я хочу жить для самого себя!’ На сколько такое существованіе богаче того, которое вели рыцари въ тринадцатомъ столтіи! Сколько тутъ дйствія и движенія, сколько духовной и физической жизни! Съ дорожнымъ плащомъ за плечами, со своею любовью и иллюзіями въ сердц, проходятъ эти люди по свту, не думная о завтрашнемъ дн. Рдкому изъ нихъ приходится ещё разъ увидть своё отечество, напрасно ждётъ многихъ изъ нихъ по семи, по десяти лтъ первая возлюбленная. Они не вернутся, они лежатъ мёртвые у опушки лса или въ дубовой чащ, никому не извстна ихъ могила и скоро вс позабудутъ о нихъ. Но что ихъ до этого за дло? Они жили и оставили своихъ товарищахъ то, что соединяло ихъ всхъ: свои псни. Да и могли они разв не воспвать жизни, которую пили такою полной чашей? Могла ли не существовать неодолимая потребность высказывать радость и горе у этихъ людей, раскидывавшихъ по всему свту своё сердце, свои стрлы и свои псни? Вода, скопляющаяся внутри горы, не такъ неудержимо пробивается сквозь каменистую почву ея, какъ пробиваются тайныя движенія души сквозь оболочку даже самыхъ необработанныхъ натуръ. Вотъ чмъ объясняется происхожденіе лирики народа: чаша переполняется, избытокъ жизни создаётъ псню.
‘Авторы этихъ новыхъ народныхъ псенъ въ Германіи — не поэты по профессіи и не странствующіе пвцы. Вс сочиняютъ — и рыцарь, отправившійся искать приключеній, и бдная, покинутая возлюбленнымъ, двушка, и мистикъ-мечтатель, воспвающій свою безпредльную любовь къ Мадонн, и протестантъ, поющій свою церковную пснь. Они поютъ помимо своего вдома, почти помимо желанія: ихъ побуждаетъ къ тому переполненное сердце — и это-то обстоятельство и придаётъ ихъ пснямъ несокрушимую прелесть.
‘Народная псня выступила на сцену почти одновременно во всей Германіи: но въ нкоторыхъ мстностяхъ она развилась богаче, чмъ въ другихъ. Колыбель ея — т самыя страны, въ которыхъ за триста лтъ до того развернулся роскошнйшій цвтъ рыцарства: Швейцарія, Швабія, Франконія, Рейнскія провинціи, Баварія, Тироль, Австрія и Тюрингія: и въ каждой изъ этихъ мстностей народная псня сохранила до-сихъ-поръ свои особенности. Благодаря безпрерывному обмну этихъ поэтическихъ произведеній между различными провинціями, образовалась истинно-нмецкая, если можно такъ выразиться, идеальная народная псня, слившая въ одно гармоническое цлое общія всему народу черты, и эта народная псня вполн достойна того, чтобы её узнали вс націи. Она вводитъ насъ во вс сферы домашней и общественной жизни, потому-что въ шестнадцатомъ столтіи обнимаетъ собою всё, начиная отъ безъискусственнаго существованія на лон природы и кончая религіозными и политическими стремленіи этого времени. Такъ-какъ эта лирика иметъ свой источникъ въ природной потребности души, то она до послдней степени правдива и чужда всего условнаго, и въ этомъ-то именно свойств заключается ея несравненная красота и вчное могущество.’
Стснённые рамками настоящаго бглаго очерка, мы, къ сожалнію, не можемъ позволить себ даже бглаго обзора различныхъ отдловъ, на которые распадается эта богатйшая часть нмецкой поэзіи, ограничиваемся только поименованіемъ ихъ, принимая въ этомъ случа классификацію того же Шюре, которая представляется намъ гораздо разумне и гораздо боле соотвтствующею ходу внутренняго развитія народа, чмъ обычное школьное дленіе на псни историческія, легенды, баллады, псни любовныя и тому подобное. Въ классификаціи Шюре четыре группы. Первую составляютъ т псни, въ которыхъ человкъ находится ещё подъ полной властью природы и которыя поэтому носятъ отчасти миическій характеръ: сюда входятъ псни о горныхъ и водяныхъ духахъ, исторіи русалокъ, идилліи въ первйшей форм съ ихъ безыскусственными пастухами и пастушками, разнообразныя проявленія весны и тому подобное. Въ псняхъ второй группы передъ нами уже общественная и историческая жизнь, тутъ выступаютъ на сцену всевозможныя приключенія разныхъ егерей, ландскнехтовъ, студентовъ — приключенія той поры, когда патріархально-идиллическое существованіе кончилось, когда ‘народъ проснулся, всталъ на ноги, вырвался изъ ярма долговременной барщины и ринулся очертя голову въ водоворотъ жизни, какъ пускается въ свтъ нетерпливый юноша, до того времени пребывавшій въ мечтательно-созерцательномъ положеніи.’ Изъ историческихъ лицъ главную роль играетъ въ этой групп знаменитый Ульрихъ фонъ-Гуттенъ. Псни второй группы имютъ предметомъ только вншнюю жизнь: въ третьей раскрывается тайникъ души народа, такъ-какъ она состоитъ исключительно изъ псенъ любви — псенъ, проникнутыхъ необыкновенною задушевностью и составляющихъ лучшее украшеніе нмецкой народной жизни. Въ четвёртую группу входятъ псни религіозныя.
Порою блистательнаго процвтанія народной поэзіи въ Германіи было, какъ мы уже замтили выше, шестнадцатое столтіе: въ слдъ за тмъ, по мр развитія цивилизаціи, народное непосредственное творчество начало — какъ это бывало везд — вс больше и больше приходитъ къ концу, уступая мсто поэзіи искусственной, но окончивъ своё активное существованіе, оно воскресло какъ матеріалъ, какъ источникъ, изъ котораго не переставали черпать такіе художники, какъ Гёте, Гейне, Уландъ, обязанные ему многими изъ своихъ лучшихъ произведеній.
Шестнадцатое столтіе ознаменовалось и поворотомъ въ драматической поэзіи — поворотомъ, которымъ эта послдняя обязана прославившемуся въ столь многихъ родахъ литературы миннезингеру-сапожнику Гансу Саксу. Драматическая поэзія въ Германіи, какъ и везд, началась религіозными мистеріями, къ которымъ впослдствіи, какъ и въ другихъ странахъ, присоединились комическія интермедіи. Въ такомъ вид принялъ её изъ рукъ своихъ предшественниковъ Гансъ Саксъ, но онъ не удовольствовался этимъ наслдіемъ и придалъ ему свтскій характеръ, въ которомъ народный элементъ стоялъ на первомъ план. Такъ-какъ оцнка литературной дятельности отдльныхъ личностей не входитъ въ программу нашего очерка, предоставляющаго это нижеприводимымъ біографіямъ, то мы не остановимся и на разбор пьэсъ Ганса Сакса. Ограничиваемся замчаніемъ, что онъ создалъ въ этой отрасли литературы вышеупомянутое новое направленіе и способствовалъ сильному развитію отечественной драматургіи, по-крайней мр въ количественномъ отношеніи. Число драматическихъ произведеній этого времени громадно, здсь мы встрчаемся съ пьэсами духовнаго содержанія, о характер которыхъ — въ противоположность простот, которую старался внести въ этотъ видъ драматической поэзіи Гансъ Саксъ — можетъ дать понятіе напримръ драма ‘Саулъ’, гд участвуетъ 600 дйствующихъ лицъ, съ такъ называемыми карнавальными пьэсами, которыя протестантизмъ избиралъ орудіемъ своихъ нападеній на католическихъ монаховъ и священниковъ, съ драмами историческими, каковы напримръ ‘Юліанъ Отступникъ’ Ганса Сакса, ‘Вильгельмъ Телль’ Якова Руоффа и другія.
Новый характеръ получила нмецкая драматическая литература въ этомъ столтіи подъ перомъ учоныхъ гуманистовъ, занявшихся ею съ величайшимъ усердіемъ, но лишившихъ её всякой художественности именно въ слдствіе учоной подкладки, которую они клали въ основанія своихъ произведеній, и учоной вншней формы, доходившей до того, что большая часть этихъ пьэсъ писалась на латинскомъ язык. Такой характеръ обусловливался и цлью этихъ драматическихъ занятій: пьэсы сочинялись для разыгрыванія въ училищахъ учениками и составляли существенную часть преподаванія, а такъ-какъ это послднее въ ту пору было основано почти исключительно на занятіи древне-классическими языками и науками, то понятно, что эта, такъ называемая ‘учоная драма’ была совершенно лишена народнаго элемента. Въ этомъ-то и состоитъ ея рзкое отличіе отъ пьэсъ Ганса Сакса и лучшихъ послдователей его, оно обнаруживается ещё въ томъ, что въ этой учоной групп драматурговъ, отчасти благодаря самому характеру ихъ творчества, если можно назвать его творчествомъ, отчасти въ слдствіе того, что за сочиненіе драматическихъ пьэсъ принимались чисто-кабинетные учоные, какъ напримръ Рейхлинъ, нельзя указать ни на одно истинное дарованіе. Но былъ одинъ пунктъ, въ которомъ сходились эти два, столь рзко противоположныя направленія: реформаціонное движеніе неудержимо влекло къ себ послдователей того и другого и, такимъ образомъ, какъ народная драма, такъ и учоная, сдлались для протестантизма однимъ изъ орудій въ борьб его съ католичествомъ. Дйствительно, между произведеніями этихъ учоныхъ ректоровъ и пасторовъ мы встрчаемъ нкоторыя съ явственно-обозначеннымъ тенденціознымъ характеромъ, высказывающія въ наглядной форм воззрнія протестантской партіи и ея непримиримую ненависть къ папской власти.
Въ конц XVI столтія драматическая литература Германіи получила извн толчёкъ, влившій въ ея жилы такую жизнь, какой не могли придать ей попытки школы Ганса Сакса, при всёмъ ихъ относительномъ достоинств, не говоря уже о дятельности драматурговъ-учоныхъ, у которыхъ драматическая форма была только вншнею, да и то неуклюжею, оболочкой сюжетовъ, не имвшихъ въ себ ровно ничего драматическаго. Этотъ толчёкъ былъ данъ появленіемъ въ Германіи между 1590—1595 годами такъ называемыхъ ‘англійскихъ комедьянтовъ’, которые были собственно нмецкіе актёры, игравшіе на нмецкомъ язык, но репертуаръ которыхъ составляли пьэсы, вывезенныя ими изъ Англіи, гд драматическое искусство стояло въ ту пору на высшей степени процвтанія, имя во глав Шекспира. О характер пьэсъ, съ которыми познакомили нмецкую публику ‘англійскіе комедьянты’, даётъ понятіе сборникъ этихъ произведеній, напечатанный уже въ 1620 году. Сюжетъ большей части ихъ тотъ же, что и въ пьэсахъ англійскихъ драматурговъ того времени, включая сюда и Шекспира, но это не переводы, даже не передлки, а скоре подражанія, далеко уступающія достоинствомъ своимъ подлинникамъ. Не смотря однако на свою неудовлетворительность во многихъ отношеніяхъ, пьэсы эти открыли нмецкимъ драматургамъ и нмецкой публик новыя точки зрнія. Въ нихъ впервые выступила на сцену сила страсти, управляющая драматическимъ движеніемъ и впервые заняли подобающее мсто разнообразіе характеровъ, естественность и другія внутреннія достоинства. Подъ ихъ вліяніемъ развилась дятельность нсколькихъ нмецкихъ драматурговъ, между которыми на первомъ план стоятъ Іаковъ Айреръ и герцогъ Юлій Брауншвейгскій.
Мы подошли теперь къ одному изъ безплоднйшихъ въ исторіи нмецкой поэзіи столтій — семнадцатому. Страсть къ сочинительству нисколько не ослабла, напротивъ, количество книгъ даже увеличилось. Обнаруживались и истинныя дарованія, но вс они погибали подъ гнётомъ духа времени — и всё это столтіе можетъ выставить не боле двухъ-трёхъ имёнъ, на которыхъ стоитъ остановиться. Причины этого упадка заключаются главнымъ образомъ въ піитическихъ обстоятельствахъ того времени, между которыми на первомъ план стоитъ тридцатилтняя война, нанёсшая такой жестокій ударъ народнымъ силамъ Германіи и не мене пагубно отразившаяся на ея культур. ‘Свжіе источники народнаго духа перестали бить на долгое время’, говоритъ историкъ нмецкой поэзіи, ‘и когда они снова прорвались наружу, въ нихъ оказалась только мутная и приторная вода. Народъ впалъ изъ благосостоянія въ бдность, бдность повлекла за собою униженіе — и боле столтія понадобилось ему на то, чтобы подняться, чтобы прекратилось его жалкое, безпріютное существованіе. А въ это самое время за укрплёнными стнами городовъ работали учоные мужи. То были послдователи гуманистовъ XVI столтія. Спокойно сидли эти господа въ своихъ библіотекахъ, читали Виргилія, Петрарку и Ронсара, сочиняли гимны въ честь императора и владтельныхъ князей и завистливо косились на дворъ ‘великаго короля’ — Людовика XIV. Скоро началось подражаніе французскому двору ршительно во всхъ отношеніяхъ, даже языкъ стали начинять французскими выраженіями и оборотами. Нкоторые изъ этихъ придворныхъ учопыхъ приняли на себя трудъ поднять упавшую поэзію — и тутъ то возникла учоная и искусственная поэзія, неограниченно господствовавшая въ Германіи почти полтора вка. Вдохновеніе сдлалось теперь излишнею вещью, главное значеніе получили однажды установленныя правила, неизмннымъ образцомъ служили итальянскія и французскія псевдоклассическія произведенія. Поэзія перестала удовлетворять потребности сердца: она сдлалась учонымъ предпріятіемъ, предметомъ тщеславныхъ стремленій кружка педантовъ. Съ этой поры огромная пропасть образовалась между народною массою и людьми науки. Учоный, придающій великое значеніе своему витіеватому слогу, презрительно смотритъ на человка толпы, а этотъ послдній, не понимающій языка, на которомъ говоритъ многоумный мужъ, не довряетъ ему и подсмивается надъ нимъ. Съ одной стороны стоятъ писатели, не понимающіе народной жизни и не желающіе понимать её, съ другой — предоставленный самому себ народъ, безъ духовной культуры и безъ стремленія къ идеалу.’
Основателемъ нмецкой ученой поэзіи XVII столтія и главнымъ представителемъ ея былъ Мартинъ Опицъ, пользовавшійся при жизни своей такою славою, какая почти никогда не выпадала на долю писателя, и даже долго посл того называвшійся по традиціи ‘отцомъ нмецкой литературы’. Неудивительно поэтому, что вокругъ него образовалась огромная школа послдователей и подражателей, это — такъ называемая ‘первая силезская школа’, хотя большинство членовъ ея принадлежало къ другимъ мстностямъ Германіи, затмъ значительную роль игралъ ‘кёнигсбергскій кружокъ’, имвшій во глав довольно даровитаго Симеона Даха, за нимъ слдовалъ кружокъ саксонскій и такъ дале. Изъ огромной массы этихъ писателей, большею частью заурядныхъ, рзко выдаётся одинъ Павелъ Фломмингъ, чьё имя принадлежитъ къ тмъ двумъ-трёмъ, на которыхъ, какъ мы замтили выше, только и стоитъ остановиться въ этомъ столтіи. Принадлежа по содержанію своихъ стихотвореній къ школ Опица, признавая даже этого послдняго великимъ геніемъ, Флеммингъ однако, помимо своего вдома, стоитъ среди всей этой школы одиночнымъ и отраднымъ явленіемъ, благодаря естественности и задушевности, пробивавшихся у него какъ бы помимо его вдома и желанія.
Въ силу тхъ же обстоятельствъ, а отчасти благодаря крайне безпорядочной жизни своей, погибъ въ конц XVII столтія, не оказавъ никакого вліянія на современниковъ и также оставшись одиночнымъ явленіемъ, другой поэтъ съ первокласснымъ дарованіемъ — Гюнтеръ, котораго Гёте называетъ ‘поэтомъ въ истинномъ смысл этого слова, несомнннымъ дарованіемъ, надлённымъ богатою фантазіею, способностью схватывать вещи и воспроизводить схваченное, въ высшей степени плодовитымъ, умнымъ, остроумнымъ’ и т. п. Какъ Флеммингъ, писатель по духу совершенно самостоятельный, принадлежалъ однако по роду своей дятельности къ извстной школ, совершенно неродственной этому духу, такъ и Гюнтеръ, при своей самостоятельности и одиночности, долженъ быть однако тоже причисленъ къ школ, образовавшейся вслдъ за тою, во глав которой стоялъ Опицъ, и извстной въ исторіи литературы подъ названіемъ ‘второй силезской’. Основателемъ ея былъ — Гофманъ фонъ-Гофмансвальдау. Если Опицъ копировалъ древнихъ и французовъ, то Гофманъ взялъ себ въ образецъ итальянцевъ и, задавшись мыслью исправить сухость своихъ предшественниковъ, впалъ въ грубую чувственность, скоро перешедшую вс границы, какъ по языку, достигшему невообразимой манерности, такъ и по содержанію, гд болзненность и испорченность фантазіи доходятъ до послдней степени. Что направленіе Гофмансвальдау могло образовать цлую школу — это было возможно только при всеобщемъ упадк поэзіи. Тмъ не мене, школа эта была далеко не малочисленна, и въ ней погибло не одно истинное дарованіе.
Упадку лирики соотвтствовало въ XVII вк и положеніе драматической литературы. Учоный характеръ поэзіи этого времени долженъ былъ, само собою разумется, отразиться и на дятельности нмецкихъ драматурговъ. Сочинявшіяся учоными пьэсы предназначались главнымъ образомъ для придворныхъ сценъ или вовсе не игрались. Такимъ образомъ, народу было отъ нихъ мало проку. Опицъ и тутъ явился руководителемъ, поставивши въ образецъ драматическимъ писателямъ французовъ и голландцевъ, Сенеку и новыхъ итальянцевъ. И вотъ — возникла цлая масса такъ называемыхъ пастушескихъ комедій, духовныхъ и историческихъ пьэсъ преимущественно въ аллегорической форм, трагедій по псевдоклассическимъ образцамъ и т. п.
Значительнйшимъ драматургомъ этого времени былъ Андрей Грифіусъ, который, при всей своей подражательности, оставался, однако, по духу своихъ произведеній самостоятельнымъ и старался дать драм направленіе, боле согласное съ законами искусства. Писателей собственно для народа со времени упомянутаго нами выше Іакова Айрера не появлялось, зато, по примру ‘англійскихъ комедьянтовъ’, образовались странствующія труппы, репертуаръ которыхъ, сочинявшійся большею частію самими актёрами, состоялъ преимущественно изъ пьэсъ съ сильно мелодраматическимъ характеромъ, по образцу многихъ англійскихъ произведеній того времени. Сюда же входили пьэсы поучительныя (Moralitten), религіозныя съ сюжетами, заимствованными изъ библіи, народные фарсы, арлекинады и т. п. Длались въ это же самое время и попытки поднять уровень сцены, и въ этомъ отношеніи особенною дятельностью отличались нкоторые содержатели странствующихъ труппъ. Но ихъ усилія разбивались о грубый вкусъ публики, такъ-какъ этой послдней нравилось только или площадно-комическое, или необычайно-страшное и такимъ образохъ любимыми пьэсами репертуара сдлались такъ называемыя Haupt и Staatsactionen, состоявшія въ грубйшемъ, чисто-балаганномъ воспроизведеніи замчательнйшихъ историческихъ и героическихъ событій, площадные фарсы и, наконецъ, оперы, которыя скоро достигли полнаго господства надъ всмъ остальнымъ, благодаря своей внѣ,шней эффектности.
Въ половин XVIII столтія въ обществ повялъ новый духъ. ‘Вс молодые и благородные умы’, говоритъ Шюре въ своёмъ мастерскомъ очерк этого періода, ‘вдругъ проснулись и стряхнули съ себя ярмо рабства. То былъ ршительный моментъ въ исторіи какъ нмецкаго, такъ и французскаго духа, и внимательный наблюдатель хода лирической поэзіи не можетъ обойти его молчаніемъ. Въ семнадцатомъ столтіи общество терпливо сносило тираннію государства и церкви. Величественное реформаціонное движеніе смнилось вялымъ застоемъ. Но скоро протестантскій духъ проснулся во всёмъ своёмъ могуществ, и это былъ не протестантизмъ XVI вка, ограничивавшійся оппозиціею папской власти, но протестантизмъ боле смлый, до послдней степени логическій, относившійся отрицательно ко всему традиціонному, принимавшемуся на вру. Переворотъ начался везд въ наук, искусств, жизни. Германія начала съ переворота эстетическаго и подала сигналъ къ окончательному освобожденію искусства. Со времени смерти Лютера поэзія оставалась или смиренною служительницею лютеранской церкви или панегиристкою вельможъ и властителей. Но благородная рабыня вспомнила, наконецъ, о своёмъ божественномъ назначеніи, разорвала оковы и, снова свободная, пошла покорять міръ. Не въ одинъ день совершился этотъ переворотъ: у него были свои пророки, герольды, трибуны, фанатики и диктаторы, и только посл многихъ бурь и невзгодъ привёлъ онъ къ свобод, то-есть къ уничтоженію мелочныхъ правилъ и провозглашенію великихъ законовъ прекраснаго. Вотъ въ короткихъ словахъ главнйшія ступени и окончательные результаты этого эстетическаго переворота.’
Достаточно назвать имена главнйшихъ дятелей этого періода — Клопштока, Виланда, Лессинга и Гердера, чтобы указать на громадное значеніе его въ исторіи поэзіи вообще и нмецкой въ частности. Движеніе, во глав котораго стояли такіе люди, не могло не ознаменоваться самыми благотворными результатами.
‘Въ этомъ движеніи’, — мы продолжаемъ цитировать Шюре — ‘охватившемъ всю тогдашнюю молодежь, можно отличить нсколько главныхъ направленій, которыя привели къ обновленію всего искусства. Во-первыхъ, основная мысль Гердеровой философіи и эстетики: ‘единство, братство и неограниченное усовершенствованіе человчества.’ Какое великолпное зрлище представлялось мыслителю и поэту внезапнымъ и братскимъ соединеніемъ, подъ знаменемъ побдоноснаго человческаго духа, тхъ самыхъ націй, которыя, втеченіе столькихъ столтій, такъ враждебно смотрли другъ на друга, полныя ненависти, обагрённыя кровью! При этомъ зрлищ, при вид того, какъ протягивали другъ другу руки и передавали другъ другу свои вковыя поэтическія преданія мечтательная и пантеистическая Индія, поклонница красоты Греціи, побдоносный Римъ, Галлія и Германія — границы, отдлявшія до тхъ поръ одинъ народъ отъ другого, должны были рушиться какъ по мановенію волшебнаго жезла. Исторія получила новое содержаніе — прогрессъ, человчество пріобрло новую, боле возвышенную цль — слитіе воедино всхъ своихъ силъ, вдохновеніе могло отнын оживить себя боле священнымъ огнёмъ — огнёмъ всеобщаго братства. Этотъ боле широкій взглядъ на человчество долженъ былъ породить и боле высокій идеалъ человка. До тхъ поръ индивидуумъ развивался въ узкомъ дух: онъ изучалъ такъ-сказать только свою профессію и не заботился ни о чемъ остальномъ, общемъ. Были солдаты, придворные, адвокаты, врачи, учоные, но никому въ голову не приходило быть человкомъ. Поэтъ, даже философъ не переходилъ за узкіе предлы своей профессіи. Но съ той поры, какъ человчество узнали во всхъ его видахъ, съ той поры какъ его стали чтить въ Сократ, Брут, христіанскихъ мученикахъ — началось и стремленіе къ идеалу полнаго, совершеннаго человка.
‘При такомъ воззрніи на человчество и человка долженъ былъ конечно измниться въ лучшую сторону и взглядъ на поэзію и поэта. Что такое была поэзія XVII вка? Салонное упражненіе для забавы знати и государей, учоная провозгласительница мелодраматическихъ страстей, рутинныхъ чувствъ и идей. Какъ далеко ушли отъ этого воззрнія въ слдующемъ вк! Поэзію признали теперь врождённымъ даромъ человка, свободнйшимъ выраженіемъ духа народовъ. На неё стали смотрть какъ на своего рода откровеніе всего того, что есть божественнаго въ душ человка. Велико сдлалось и значеніе поэта. Въ его лиц воскресали теперь мудрецы и пророки прежнихъ времёнъ. Правда, простота героической эпохи миновалась, общество распалось на множество тсныхъ кружковъ, человку приходилось тяжко подъ гнётомъ его профессіи. Но именно эти обстоятельства длали поэта необходимымъ, потому-что только ему дано было извлечь изъ театральной мишуры фальшиваго общества простого, энергическаго, законченнаго человка въ его разнообразныхъ видахъ, ему дано было надлить голосомъ всхъ тхъ, которые имютъ душу, но не умютъ говорить, тхъ, единственный языкъ которыхъ есть безпрерывное, но смутное стремленіе къ чему-то лучшему, ему, наконецъ, дано было сдлать осязательною для насъ гармонію всего того, что живётъ и дышетъ. Таковы были идеи, броженіе которыхъ происходило во всхъ молодыхъ и пламенныхъ головахъ во второй половин XVIII столтія. Ихъ ещё не формулировали, но он уже чувствовались и, такъ сказать, носились въ воздух, сильно раздражая умы. Не слушая голоса холоднаго разсудка, молодое поколніе предавалось необузданнымъ мечтаніямъ и безграничнымъ надеждахъ. Оно не знало, что именно выйдетъ, но ожидало чего-то новаго, неслыханнаго, величественнаго. Лозунгомъ всхъ сдлалось ‘натура’ и всё пламенно кинулось въ водоворотъ всевозможныхъ страстей. Дружба, любовь, патріотизмъ, религія — всё обратилось въ предметъ поэтической мечтательности. Эта молодежь, была то чувствительна до сентиментальности и заливалась слезами, то поражала дикою грубостью и циническою чувственностью. Она дрожала отъ радости каждый разъ, какъ съ кого-нибудь срывалась личина лицемрія и пла восторженныя псни, разрывая цли моды и традиціонныхъ общественныхъ условій. Это — періодъ ‘бури и натиска’ (Sturm and Drang), время ‘оригинальныхъ геніевъ’, какъ называли сами себя писатели этой школы. Въ первыхъ рядахъ ея мы видимъ Ленца, Клингера, живописца Ниллера, Базедова, братьевъ Штольбергъ, а одно время — также Якоби, Лафатера и Гёте. Въ настоящее время трудно составить себ даже приблизительное понятіе о необузданности и крайнихъ увлеченіяхъ этой молодёжи. Филистеры считали её сумасшедшею, и касательно нкоторыхъ отдльныхъ личностей, напримръ Ленца, были въ этомъ отношеніи правы, другіе дятели, напримръ Штольбергъ, въ послдствіи покаялись и перешли въ лоно католической церкви. Только одинъ изъ всего этого кружка далъ дйствительную жизнь самымъ смлымъ грёзамъ его и силою своего безпредльнаго генія и титанической воли осуществилъ тотъ идеалъ поэта, который его товарищи видли только издали.То былъ Вольфгангъ Гёте.’
Будущій творецъ ‘Фауста’ былъ однако представителемъ и средоточіемъ только одного направленія въ дятельности этихъ людей ‘бури и натиска’ — направленія, имвшаго преимущественно драматургическій и характеръ: въ другомъ, на первомъ план стояла лирика. Оба эти направленія образовались одновременно. Послдователи перваго — родиною котораго былъ Франкфуртъ на Майн — видли въ Шекспир свой высшій образецъ, а въ молодомъ Гёте, тогда только написавшемъ ‘Гёца’ — своего предводителя. Законодателемъ второго направленія, нашедшаго себ главный пріютъ въ Геттинген (‘Геттингенскій поэтическій союзъ’), оставался Клошптокъ. Недолговременно было существованіе этого періода ‘бури и натиска’. Не оправдали его дятели тхъ великихъ надеждъ,которыя возлагались на нихъ, но заслуга ихъ несомннна, какъ подготовителей той почвы истинно-классической поэзіи, которую довели до высочайшей степени совершенства два первостепенныя свтила нмецкой, да и всей европейской, поэзіи — Гёте и Шиллеръ.
Не останавливаясь ни на дятельности каждаго изъ этихъ двухъ писателей въ отдльности, ни на совмстномъ творчествѣ, ихъ, играющемъ въ исторіи нмецкой поэзіи такую громадную роль, мы должны однако, сообразно плану и задач настоящаго очерка, остановиться на томъ направленіи въ этомъ совмстномъ творчеств, которое вызвало наконецъ реакцію и породило въ свою очередь новое направленіе. Это было обращеніе къ древне-классическимъ образцамъ, дошедшее въ послднее время дятельности Гёте и Шиллера до исключительности, до почти полнаго отршенія отъ міра дйствительнаго, современнаго. ‘Конечно’, говоритъ Штродтманъ, авторъ извстной біографіи Гейне, ‘высокій, имющій неоцнимое значеніе подвигъ совершили герои нашей новой литературы (Лессингъ, Шиллеръ, Гёте) тмъ, что вернулись къ золотому вку греческаго искусства и, вмсто нарумяненной и наряженной въ фижмы моды псевдоклассицизма, перевезённой изъ остриженныхъ аллей Версаля въ Берлинъ и Лейпцигъ, стали поклоняться вчной красот, сохранившейся въ псняхъ Гомера такою же свжею, какою она являлась въ нихъ дв тысячи лтъ тому назадъ. Но при этомъ было упущено изъ виду одно обстоятельство — именно, что цнящіяся по справедливости столь высоко греческія художественныя произведенія, именно потому были такъ велики и прекрасны, что въ нихъ форма и содержаніе были вполн родственны другъ другу, что пснь поэта и рзецъ ваятеля воспроизводили то, что ни на минуту не умирало въ воспоминаніи и представленіи народа. Художникъ не находился въ противорчіи со своимъ временемъ и своею націею, но, напротивъ того, черпалъ именно въ нихъ своё вдохновеніе, искусство состояло въ тсной связи съ дйствительностью. Еслибъ нмецкая литература и искусство, при своёмъ возвращеніи къ древнимъ образцамъ, имли въ и виду преимущественно эту точку зрнія, то были бы избгнуты многія ошибки, повлекшія за собою впослдствіи самыя плачевныя послдствія. Правда, что это направленіе въ дятельности Шиллера и Гёте обусловливалось тогдашнимъ политическимъ и общественнымъ положеніемъ Германіи. То было время слишкомъ печальное и мрачное для того, чтобы поэты могли найти въ нёмъ достойныя темы для своего творчества — и съ этой точки зрнія Гёте и Шиллеръ заслуживаютъ скоре похвалу, чмъ порицаніе зато, что они, въ ожиданіи лучшихъ дней, спрятали ввренный ихъ клейнодъ нмецкой поэзіи на чистыхъ, эірныхъ высотахъ Олимпа и отправились въ гости къ богамъ Греціи. Неоцненная заслуга нашихъ двухъ классическихъ поэтовъ заключается въ томъ обстоятельств, что живя и дйствуя въ несвободную въ государственномъ отношеніи, вялую въ политическомъ и нездоровую въ общественномъ пору, они воспитывали въ публик стремленіе къ внутренней свобод, проповдывали евангеліе красоты и показывали идеалъ гуманности поколнію, погрязшему въ апатическомъ равнодушіи ко всему, приготовляли почву, на которой могло и должно было воздвигнуться современенъ національное зданіе. Неблагопріятная же сторона этого рода дятельности состояла въ тонъ, что Гёте и Шиллеръ, взявъ себ въ образецъ греческое искусство, не остались впослдствіи, подобно ему, въ жизни своего времени и своего народа, но промняли грубую почву дйствительности на идеальный міръ, старались основать на нмецкой земл умственную Элладу и, вмст съ формами греческой поэзіи, хотли навязать намъ существенные моменты того эллинскаго міровоззрнія, которое давно уже уступило мсто прогрессивнымъ идеямъ позднйшихъ столтій.’
Необходимою реакціею противъ этого увлеченія древнимъ міромъ, увлеченія, дошедшаго впослдствіи до крайности, была романтическая школа. Въ ея дѣ,ятельности надо различать дв стороны: переводную и самостоятельную. За первою нельзя не признать истинно-благотворнаго значенія. Благодаря ей, нмецкая читающая публика познакомилась съ итальянскими поэтами, начиная съ Данта, съ испанскими, между которыми главное мсто было отведено романтикамъ Сервантесу, Кальдерону и Лопе-де-Вега, наконецъ — съ Шекспиромъ, котораго эта школа сдлала своимъ патрономъ и который, благодаря превосходнымъ переводамъ его произведеній Шлегелемъ и Тикомъ, получилъ въ Германіи право гражданства раньше, чмъ гд бы то ни было. Къ этой же сторон дятельности романтической школы надо причислить имвшія не мене важное образовательное вліяніе публичныя лекціи по древней и новой литератур, по исторіи драматической поэзіи, философіи исторіи, эстетики и т. п., которыми особенно усердно и успшно занимались братья Шлегели. Наконецъ, трудамъ этихъ же романтиковъ обязана своимъ оживленіемъ древне-нмецкая литература и нмецкая народная поэзія, относительно которой особенно много было сдлано Арнимомъ и Брентано, собравшими и передавшими въ художественной форм весьма значительное количество народныхъ псенъ. Многое въ этомъ отношеніи было сдлано уже Гердеромъ, но истинную прочность и дйствительность этому стремленію придали именно романтики.
Чмъ несомннне и благотворне ихъ заслуги на этомъ пол дятельности, тмъ плачевне и безплодне, даже вредне, представляется ихъ самостоятельное творчество. Выйдя изъ принципа, что ‘произволъ поэта не терпитъ надъ собою никакихъ законовъ’, сдлавъ это правило основнымъ положеніемъ своего поэтическаго кодекса, романтики поставили поэзію выше природы, объявили ея полную независимость отъ дйствительности и дали полнйшій произволъ личной, необузданой фантазіи. ‘Основная задача всякой поэзіи’, такъ поучалъ глава романтической школы Фридрихъ Шлегель, ‘заключается въ томъ, чтобы уничтожать ходъ и законы разумно мыслящаго разума и снова переселять насъ въ прекрасную неурядицу міра фантазіи, въ первобытный хаосъ человческой натуры, для котораго не существуетъ символа, прекрасне шумнаго сонма древнихъ боговъ.’ ‘Всякое ограниченіе фантазіи дйствительностью’, гласила романтическая доктрина, ‘есть ограниченіе и униженіе человческой натуры, утрата ею врождённой безпредльности ея.’ Романтическимъ же въ собственномъ смысл признавалось то, что ‘представляло сентиментальный сюжетъ въ фантастической, то-есть вполн обусловливаемой фантазіею форм.’ Послдствіемъ такихъ теорій была крайняя, доходившая до своего рода дикости, безпорядочность формы и безпредметная бдность содержанія. Смутные, туманные порывы, неопредлённыя чувства и ощущенья, грёзы, міръ духовъ и привидній и т. п. — вотъ что составляетъ сущность этой поэзіи,которую Гегель справедливо называлъ ‘чахоткою человческаго духа’ и которая наложила свою печать какъ на лирику, такъ и на драму. Мало-по-малу, въ слдствіе взгляда романтиковъ на природу, она привела къ религіозному мистицизму, главнымъ представителенъ котораго былъ Новалисъ, а наконецъ, подъ вліяніемъ увлеченія римскимъ католицизмомъ и средневковыми феодальными учрежденіями, сдлалась служительницею церковной и политической реакціи того времени и наложила свою пагубную печать на весь реставраціонный періодъ. ‘Но именно въ этомъ обстоятельств — говоритъ Штродтманъ — заключается не только преступленіе романтической школы противъ прогресса человчества, а въ то же время — какъ ни парадоксально можетъ показаться это мнніе — огромная заслуга ея, какъ движенія, воскресившаго національную и политическую жизнь Германіи и внесшаго въ нмецкую литературу реформаторскія идеи новаго времени. Ложный идеализмъ построеннаго въ воздух, рзко разъединёнаго съ дйствительностію міра искусства дошолъ ad absurdum — и какъ необходимое послдствіе такого порядка вещей начался совершенно новый фазисъ развитія: литература стала сходить съ своихъ недосягаемыхъ облачныхъ высотъ на землю и возстановлять прерванную связь свою съ міромъ дйствительности. То форсированное рвеніе, съ которымъ многіе изъ этихъ романтиковъ, не признававшіе въ своихъ первыхъ произведеніяхъ ничего, кром tel est mon plaisir, самой неограниченной субъективности, стали нсколько лтъ спустя защищать неограниченнйшій деспотизмъ и вопіющія злоупотребленія католической церкви и нмецкаго правительства — это рвеніе конечно имло въ себ много презрннаго и отвратительнаго, и побужденія, которыми руководились они въ этомъ случа, были безъ сомннія у большинства не особенно чистаго свойства. Тмъ не мене ихъ союзъ съ реакціонными силами послужилъ первымъ шагомъ къ тому, чтобы нмецкая литература получила снова и на долгое время реальную и національную подкладку. Стараясь оправдывать существующій порядокъ или передлывать настоящее время по образцу христіанско-феодальныхъ среднихъ вковъ, писатели по невол знакомились серьозно съ явленіями дйствительной жизни, съ отечественною исторіею, съ потребностями народа — и литература, сдлавшаяся было въ рукахъ романтиковъ праздною игрушкою фантазіи, пріобрла теперь широкое значеніе, какъ одно изъ средствъ преуспянія соціальныхъ и политическихъ интересовъ Германіи.’
Первымъ поводомъ къ этой перемн въ направленіи поэзіи послужили такъ-называемыя войны за освобожденіе — войны, въ которыхъ вся Германія поднялась, чтобы свергнуть съ себя иго Наполеона. Тутъ-то и выступилъ на сцену кружокъ поэтовъ, собственно принадлежавшихъ къ романтической школ, но теперь отдлившихся отъ большинства своихъ товарищей для служенія длу свободы и патріотизма, тутъ-то зазвучали и понеслись по всей Германіи, проникая во вс слои общества, пробуждая народное сознаніе, псни Кёрнера, Арндта, Рюкерта, Уланда (въ первую пору его дятельности), Эйхендорфа и другихъ. Временемъ особеннаго развитія этой патріотической поэзіи былъ 1813 годъ. Псни, вышедшія въ эту пору изъ-подъ пера только-что упомянутыхъ поэтовъ, составляютъ, по выраженію Шюре, intermezzo въ исторіи нмецкой романтики. Пока длилась война, эти литературные дятели были солдатами, народными поэтами, людьми партіи. Когда же независимость Германіи была возвращена ей и миръ былъ обезпеченъ, когда нмецкіе властители отказались исполнить общанія, данныя ими въ критическую минуту, и стали господствовать деспотичне, чмъ прежде, мечтатели-поэты, за исключеніемъ Арндта, Уланда и нсколькихъ другихъ, видя это, вернулись въ царство грёзъ, причёмъ Эйхендорфъ, служившій съ 1813 до 1815 года волонтёромъ въ егерскомъ прусской арміи, сдлался посл войны однимъ изъ блистательнйшихъ представителей романтической лирики.
Онъ, вмст съ тмъ, былъ и послднимъ дятелемъ ея. Въ двадцатыхъ годахъ этой школ суждено было получить окончательный ударъ отъ поэта, вышедшаго изъ ндръ ея — Генриха Гейне, на ряду съ которымъ (въ извстной степени) можно поставить въ этомъ отношеніи современниковъ его: графа Платена и Иммермана. Громадное вліяніе перваго, независимо отъ причинъ внутреннихъ, имло источникъ ещё въ политическихъ событіяхъ 1830 года, къ которымъ онъ приготовилъ публику въ своихъ знаменитыхъ ‘Путевыхъ картинахъ’ (Reisebilder). Парижскіе польскіе дни этого года, вызвавшіе во Франціи извстный переворотъ отозвались и въ Германіи. Общество по потребовало и здсь новаго порядка вещей, старыя ожиданія, надежды, стремленія, подавленныя долговременною реакціею, снова зашевелились, но нмецкія правительства отвтили тою же безпощадной оппозиціей. Чмъ упорне однако дйствовала эта послдняя, тмъ сильне распространялось либеральное движеніе, въ которомъ дятельное участіе принимали такіе люди, какъ историки Роттекъ и Велькеръ, оба брата Гумбольдты, Вильгельмъ Гриммъ и Гервинусъ. Къ этому же времени относится и появленіе кружка писателей, извстныхъ подъ именемъ ‘Молодой Германіи’ и пошедшихъ по слдамъ Гейне, въ качеств публицистовъ, романистовъ и драматурговъ. Во глав этого кружка стояли Генрихъ Лаубе и Карлъ Гуцковъ. ‘Молодая Германія, говоритъ Курцъ въ своей ‘Исторіи нмецкой литературы’, находила свое оправданіе въ политическихъ, соціальныхъ и литературныхъ порядкахъ того времени, порядкахъ, несостоятельность которыхъ становилась съ каждымъ днёмъ всё боле и боле явственною. Справедливо замчалъ Вигбаргъ въ своихъ ‘Эстетическихъ Походахъ’, что государство, церковь, гражданское общество и литература требовали непремннаго обновленія, и средствомъ для достиженія этой цли онъ предлагалъ эстетическое образованіе. Въ этихъ замчаніяхъ заключалось, собственно говоря, только повтореніе того, что уже задолго до Винбарга высказывали Лессингъ, Гердеръ и Штллеръ, конечно не съ такимъ положительнымъ указаніемъ на общественныя и гражданскія отношенія. Писатели ‘Молодой Германіи’ выставили основнымъ принципомъ своимъ свободу индивидуальности и понимали её въ тонъ смысл, что каждому отдльному лицу должно быть предоставлено право совершенно произвольнаго развитія и движенія. Вотъ почему они между прочинъ противопоставляли національности космополитизмъ, осмивали дйствительно забавное ‘нмечничество’ и ещё боле комичное ‘французодство’, требовали эманципаціи евреевъ и эманцинаціи женщинъ.’
Почти одновременно съ этимъ движеніенъ возникло и другое, боле глубокое, источникомъ которому послужила гегелевская философія. Арнольдъ Руге и Теодръ Эхтернейеръ основали въ 1838 году журналъ ‘Hallische Jahrbcher’ и въ нёмъ подняли необыкновенно талантливо и смло знамя свободнаго изслдованія во всхъ отрасляхъ человческой дятельности. Статьи эти скоро пріобрли такое значеніе, сгруппировали вокругъ новаго журнала такое количество публики, что вызвали со стороны правительства самое энергическое противодйствіе. Собственно въ изящной литератур вліяніе этого направленія сказалось преобладаніемъ тенденціозной политической поэзіи, преобладаніемъ, которое продолжалось довоіьно долго и въ значительной степени подготовило движеніе 1848 года. ‘Въ политическо-соціальной поэзіи сороковыхъ годовъ’, говоритъ Штродтманъ, ‘неопредленныя жалобы на общественный порядокъ принимаютъ всё боле и боле конкретную форму. Изъ всесокрушительнаго смха Гейне, изъ полемическихъ походовъ ‘Молодой Германіи’, изъ стихотвореній Ленау и Платена возникло растеніе въ высшей степени знаменательное. Политическая и національная свобода сдлалась почти исключительною темою всей нмецкой поэзіи. На каждое страданіе человчества откликается поэтъ. Онъ ставитъ діагнозисъ великой болзни времени и отыскиваетъ лекарство для нея, онъ хочетъ быть врачёмъ, искупителенъ, мстителемъ всякаго позора, который до тхъ поръ переносился съ нмою покорностью. Даже въ обскурантномъ государств Меттерниха Анастасій Грюнъ водружаетъ знамя реформы своими ‘Прогулками’, Карлъ Беккъ въ своихъ ‘Псняхъ о бдномъ человк’ кидаетъ перчатку безсердечной, кичащейся своими золотыми мшками, буржуазіи, въ стран гусситовъ будятъ народъ Гартманъ и Мейснеръ, строфы Николая Бекера о ‘свободномъ нѣ,мецкомъ Рейн’ раздаются громовымъ патріотическимъ отвтомъ на притязанія французовъ, псни Гервега до такой степени охватываютъ молодёжь воинственнымъ пыломъ, что она, подобно ему, даже не спрашиваетъ, гд враги — ‘враги приносятся втромъ’, всё, мало-мальски обладающее умомъ и дарованіемъ, увлекается въ водоворотъ политической поэзіи: Фрейлигратъ отрекается отъ своихъ странствій въ областяхъ восточной поэзіи и здоровается со своимъ народомъ въ знаненитомъ ‘Исповданіи вры’, Дингелынедтъ мняетъ ферулу школьнаго учителя на рогъ ‘космополитическаго ночного сторожа’, Гофманъ Фаллерслебенъ сходитъ съ профессорской каёдры и начинаетъ пть среди народа свои весёлыя и саркастическія псни свободы, нжный поэтъ любви Эмнануилъ Гейбель старается извлечь изъ своей арфы серьёзные и величественные ‘Голоса Времени’, даже чистокровный аристократъ, молодой графъ Страхвицъ, направляетъ своего пегаса въ политическую арену. Сигнальные огни свободы зажглись одновременно на всхъ высотахъ нмецкаго Парнаса, великія ожиданія забились въ груди молодёжи — ожиданія, что вотъ-вотъ настанетъ давно желанное весеннее утро человчества и міръ превратится въ рай.’
Это политическое направленіе поэзіи по своему спеціальному характеру, вызванному обстоятельствами даннаго времени, могло конечно и существовать только извстное время, тмъ боле, что и самыя обстоятельства скоро измнились: повторилось то, что было въ тридцатыхъ годахъ, что испытала на себ ‘Молодая Германія’ — политическая реакція, разомъ подавившая вс стремленія къ независимости и заставившая смолкнуть въ изгнаніи или темницахъ пвцовъ этихъ стремленій. Реакція политическая нашла себѣ, отголосокъ и въ поэзіи, представителемъ этого новаго направленія выступилъ Оскаръ Редвицъ въ своей ‘Амарант’, рыцарски-христіанской эпической поэм, имвшей громадный успхъ и вызвавшей множество подражаній, не смотря на приторную слащавость ея, на полное отсутствіе фантазіи, характеровъ и дйствія. Если мы упоминаемъ здсь объ этомъ произведеніи, теперь совершенно забытомъ, то именно въ слдствіе успха, которымъ онъ пользовался и который служитъ для насъ характеристическимъ симптомомъ той реакціонной поры.
Мы подошли теперь къ новйшему времени. Со всми выдающимися поэтами его наши читатели подробно познакомятся ниже, что же касается до общаго направленія поэзіи этого періода, то этотъ послдній ещё не достаточно принадлежитъ исторіи для того, чтобы въ этомъ отношеніи можно было высказать опредлительное сужденіе о предмет, съ которымъ мы здсь имемъ дло. Притомъ, направленій въ новйшей поэзіи такъ много, писатели разбились на столько разнородныхъ группъ, что общая характеристика представляется очень затруднительною и по своей многосложности потребовала бы для себя одной особаго очерка. Ограничимся замчаніемъ, что лучшими представителями современной поэзіи съ успхомъ разработывается получённое ими отъ предшествующихъ дятелей наслдіе, и что элементы философскій, общечеловческій и, если можно такъ выразиться, сердечный — стоятъ у нихъ на первомъ план. Наибольшимъ развитіемъ пользуется лирика, во глав которой стоитъ Гейбель. За нею слдуетъ эпическая поэзія, нашедшая себ уже въ самое новйшее время очень хорошихъ представителей въ Ганерлинг, Линг, а послднее мсто, какъ въ количественномъ, такъ и въ качественномъ отношеніи, занимаетъ поэзія драматическая. Мы говоримъ здсь о произведеніяхъ драматической литературы въ собственномъ смысл этого слова, а не о тхъ, которыя пишутся собственно для сцены и хотя пользуются на ней большимъ или меньшимъ успхомъ, тмъ не мене съ этой литературою имютъ весьма мало общаго.
Упомянувъ выше о ‘лучшихъ представителяхъ современной нмецкой поэзіи’, мы спшимъ замтить, что ихъ очень не много, какъ немного такихъ выдающихся поэтовъ и въ другихъ странахъ вроятно потому, что ныншнее время не благопріятствуетъ развитію поэзіи. ‘Народная масса’, замчаетъ довольно справедливо Шюре, ‘занимается исключительно наукою, пріобртающей всё боле и боле обширную популярность. Народъ читаетъ, учится, работаетъ, онъ интересуется исторіею, географіею, естественными науками, физикою, химіею — и поступаетъ въ этомъ отношеніи какъ слдуетъ. Чтобы начинать новую жизнь, надо прежде всего что-нибудь знать, и изъ новой жизни выйдетъ въ послдствіи новая поэзія ‘
‘Поэзія нашего времени такъ характеризуетъ её Курцъ — далеко уступаетъ достоинствомъ величавымъ явленіямъ прошедшаго столтія, но безспорно и то, что она во многихъ отношеніяхъ безостановочно идётъ вперёдъ. Правда, между современными дятелями нтъ ни одного, который былъ бы способенъ силою своего творчества дать всей поэзіи опредлённое направленіе, наложить на неё свою собственную печать, но зато видимъ мы теперь такое количество талантовъ второстепенныхъ, какое не появлялось со времени миннезингерства. Сверхъ того, теперешняя поэзія — и особенно лирическая — стоитъ выше прежней по совершенству вншней формы, сдлавшемуся въ настоящее время общимъ достояніемъ, тогда какъ прежде имъ обладали только самые выдающіеся писатели. Наконецъ нельзя не признать, что поэзія не мало выиграла и относительно внутренняго содержанія: она присвоила себ много новаго матеріала и въ этомъ отношеніи особенно обогатилась тмъ, что ввела въ свою область идеи и стремленія современнаго ему человчества.’