НЕКРОЛОГ ИВАНА ИВАНОВИЧА ПАНАЕВА1
НЕКРОЛОГ ИВАНА ИВАНОВИЧА ПАНАЕВА1
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Н. М. Чернышевская
Некролог Ивана Ивановича Панаева, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1862
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)
ГИХЛ, ‘Москва’, 1953
В воскресенье, 18 февраля, за двадцать минут до полуночи, скончался Иван Иванович Панаев. Для многочисленных его друзей и читателей не будет лишним сказать здесь несколько слов о его внезапной смерти. Ему было 50 лет (он родился в 1812 году), но он до последнего полугодия своей жизни был постоянно здоров и бодр так, что возбуждал не без основания чувство зависти в людях одних с ним лет. Только в последние месяцы стал он иногда жаловаться на удушье, впрочем, оно его не настолько беспокоило, чтоб возбуждать серьезные опасения в нем или в ком-либо из окружавших его. За две недели до смерти (тоже в воскресенье) с ним сделался ночью сильный и продолжительный припадок удушья, какого прежде не бывало, доктор и близкие лица не отходили более четырех часов от его постели. После этого Панаев два дня чувствовал слабость и оставался дома, а на третий день обратился к обычному образу своей жизни: занятиям, прогулке и т. п. Уступая убеждению близких, он тогда позвал двух врачей, которые подвергли внимательному исследованию его грудь и нашли у него органическое повреждение в сердце. Они дали это понять жене покойного, сказав, что Ивану Ивановичу нужно серьезно беречься и лечиться, а ему заметили вскользь, что сердце у него не совсем в порядке. ‘Плохо, брат,— сказал Панаев за неделю до смерти одному из своих приятелей, обедая у него,— доктора не велят пить вина, есть пряностей: кажется, они находят у меня аневризм’. — Что ж, славная смерть!— отвечал ему приятель. — ‘Конечно! уж если умирать, так умирать вдруг, нечаянно!’ Оба смеялись. По тону этого ответа и всего рассказа об аневризме видно было, что Панаев верил докторам разве вполовину и вообще смотрел на это легко.
В день смерти Панаев до 3 часов занимался у себя в кабинете и принимал посетителей. Глядя на него, разговаривая с ним, нельзя было и подумать, что смерть так близка к нему. Обедал он не дома, сделав до обеда два или три визита по делам журнала. Вечер также провел у одного из знакомых. Там был весел и разговорчив, пока не почувствовал некоторого стеснения в груди. Хозяин дома (приходящийся ему сродни) сказал ему, что тут же, между гостями, есть доктор. ‘Не беспокойтесь,— отвечал Панаев,— мне стоит только вытти на воздух и все пройдет’,— и ушел. Это было в половине одиннадцатого. Домой воротился он в 11 часов, без десяти минут, когда человек отворил дверь, он сказал ему: ‘Веди меня, я не могу итти’. Человек довел его до постели и раздел. Панаев приказал сделать себе горчишники и поставил их. В четверть 12-го воротилась из театра его жена и прошла прямо к нему. Он сидел на постели. ‘Со мной опять припадок,— сказал он ей,— но пожалуйста не беспокойся и не посылай за доктором, этот припадок гораздо легче, чем был тот,— пройдет так’. Это было сказано твердым голосом. Однако, помня первый припадок, жена Панаева вышла и послала за доктором, а сама поспешила переодеться. Отсутствие ее из спальни мужа продолжалось не более четырех минут, и когда она воротилась, Панаев уже не мог говорить, он взял ее руку, прислонил к ней голову, и с ним началась агония. Явились вслед один за другим три доктора, но уже бесполезны были всякие пособия: Панаев был мертв.
Иван Иванович Панаев родился в 1812 году, 15 марта, в Петербурге, воспитывался в бывшем благородном пансионе, при С.-Петербургском университете, где и окончил курс в 1830 году, с правом на чин 12-го класса. Службу свою начал в министерстве финансов, оттуда перешел в министерство народного просвещения, где до 1845 года состоял при редакции этого журнала 2.
По происхождению, по родству и связям он мог рассчитывать на блестящую служебную карьеру, понятия среды, в которой он вырос и воспитался, тогдашний взгляд на литературу (далеко отличный от нынешнего), общее желание родных, наконец и личный его характер, не чуждый в молодости суетности и тщеславия,— казалось бы, все соединялось, чтоб заставить Ивана Ивановича избрать эту торную дорогу, где ожидал его неизбежный и легкий успех. Однако любовь к литературе пересилила все эти причины, вместе взятые: Панаев очень скоро оставил службу, и никогда уже не возвращался к ней, и не жалел, что пренебрег служебной карьерой для литературы. Начало его литературного поприща легко проследить по его собственным сочинениям, особенно по ‘Литературным воспоминаниям’ 3, но теперь мы пишем не биографию Панаева и потому скажем только, что Панаев, в течение своего тридцатилетнего поприща, имел в литературе нашей свою долю влияния и блестящего, заслуженного успеха: его повести: ‘Дочь чиновного человека’, ‘Раздел имения’, ‘Белая горячка’, ‘Прекрасный человек’, ‘Русский фельетонист’, ‘Онагр’, ‘Актеон’, ‘Тля’, ‘Барышня’, ‘Барыня’ и друг., помещавшиеся преимущественно в ‘Отечественных записках’,— читались с жадностью 4. Когда, в 1846 году, некоторые сотрудники, задумав основать свой журнал, покинули ‘Отечественные записки’, то в публике и в литературных кружках того времени говорили, что после Белинского важнейшею потерею для ‘Отечественных записок’ будет потеря — Панаева. Публике известно, какие тесные отношения связывали Панаева с Белинским и как последний любил в Панаеве надежного товарища, даровитого писателя и честного человека. Мы обращаем внимание на этот факт потому, что Панаев, горячо любивший и уважавший Белинского, сам любил припоминать о своих отношениях к нему, он гордился ими5. Вообще же говоря, Панаева любили все, кто только знал его: столько было в нем доброты, мягкости и той привлекательности, которая сообщается человеку преобладанием в нем хороших душевных свойств. Разумеется, были у него и враги.
Тернисто поприще журналиста, на которое вступил Иван Иванович в 1847 году и на котором простоял он в течение 14 лет во главе журнала, испытавшего столько превратностей, любимого публикою, нелюбимого большею частию литературных и журнальных кружков, не искавшего себе опоры ни в чем, кроме убеждений, которые признавал истинными и которым служить считал себя призванным. На этом поприще, при известных данных, легко приобретаются друзья — между читателями, и еще легче и неизбежно приобретаются враги — между собратами по ремеслу и вообще пишущими. Если название врагов для этих последних слишком громко, то назовем их недовольными. Этих недовольных Панаевым в течение 14 лет, конечно, накопилось не мало. Все, кому журнал отказывал в помещении их статей и которые потом находили приют в других изданиях, все, о ком журнал отзывался неблагосклонно, а затем фаланга их сочувствовате-лей,— вот из кого составляются эти толпы недовольных. Отсюда неоспоримая истина, что если б явился журналист, соединяющий в себе все идеальные совершенства, то и о таком журналисте в общей массе текущих ежедневных толков преобладало бы суждение неблагосклонное, невыгодное для его репутации. Соображая все это, мы должны сказать, что недоброжелательство, клевета и вообще всякие неблаговидные посягательства коснулись Панаева даже менее, чем можно было ожидать в его положении. А смерть мгновенно положила предел и этим посягательствам, пробудив сознание справедливости, присущее каждому. Глубокое всеобщее сожаление, с которым встречена была внезапная весть о смерти Панаева в Петербурге (где он постоянно жил и где он был одним из популярнейших людей, каждому известных если не по деятельности, то хоть по имени), многочисленные толпы народа, всех званий, от лиц значительных до простонародья, приходившие поклониться Панаеву в течение трех дней, когда тело стояло в его кабинете, наконец огромное стечение публики, присутствовавшей при отпевании тела покойника в Преображенском соборе и провожавшей гроб его (несенный на руках, переменявшимися почитателями Панаева до Невского монастыря),— все это показало, что истинные заслуги покойного поняты и оценены, что общество никогда не переставало уважать в нем даровитого, честного деятеля, до последнего дня жизни оставшегося верным своему призванию, по мере сил!
Да, действительно,— независимо от даровитости, степень которой каждый вправе определять по-своему, это был истинно честный, кроткий, незлобивый человек. Как литератор, он представлял собою нечто особенное: он смотрел на дело, которому посвятил свою жизнь, серьезнее, чем многие думают, и постоянно работал над собою, стараясь о собственном совершенствовании,— это факт, известный всем, кто знал его долго и близко. Не о многих из людей, как бы богато ни были они одарены,— можно сказать то же самое. Убеждения его не застывали в неподвижную форму с приближением старости, симпатии его в 50 лет, как и в 25, были на стороне молодого поколения.
Вечная память тебе, честный, бескорыстный человек, добрый товарищ, полезный общественный деятель! Уверенность, что русское общество из глубины души повторит за нами эти слова, смягчает несколько горечь потери, которую мы оплакиваем. Нас эта потеря застигла слишком неожиданно и потрясла глубоко. Да! и ты умер рано, ты мог бы еще жить и работать с нами…
За четыре месяца до своей смерти, провожая на кладбище Добролюбова (положенного в дубовый необитый гроб), Панаев между прочим заметил: ‘Я желал бы, чтоб меня положили в такой же гроб’. Это желание его было исполнено. Похороны Ивана Ивановича не сопровождались пышностью, кроме той, которая сообщается погребальной процессии присутствием многочисленной толпы, пришедшей добровольно, без зова отдать последний долг любимому человеку. Тело Панаева погребено на кладбище Фарфорового завода, где схоронены его отец и дети.
Когда будут разобраны бумаги покойного, мы сообщим читателям то, что можно будет напечатать из посмертных трудов его. Мы также приложим к ‘Современнику’ портрет Ивана Ивановича. Само собою разумеется, что мы употребим все усилия, чтоб этот портрет был хорош. Он будет выгравирован на меди, за границею 6.
Впервые опубликовано в ‘Современнике’, 1862, No 2, февраль, стр. 1—6. Без подписи. Принадлежность этой статьи Н. Г. Чернышевскому как будто устанавливается наличием отдельного ее издания в виде брошюры, хранящейся в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина (шифр И 272/308). Брошюра издана с полным именем Чернышевского. По сообщению С. А. Макашина, ‘за исключением подписи текст отдельного издания полностью совпадает с анонимным журнальным текстом. Рисунок шрифта, количество и расположение его на полосе отличны от ‘Современника’, что свидетельствует, что набор брошюры делался заново и, возможно, в другой типографии. Выходные данные и дата цензурного разрешения отсутствуют. Возможно, брошюрка была отпечатана неофициально, всего в нескольких экземплярах, предназначавшихся для раздачи родным и близким друзьям И. И. Панаева’ (‘Литературное наследство’, No 53—54, стр. 500).
Однако официальные данные об авторстве Н. Г. Чернышевского не находят подтверждения в самом содержании, языке и стиле некролога. Это обстоятельство заставляет редакцию отнести некролог в ‘Dubia’, как статью или написанную Чернышевским вместе с кем-нибудь другим, или же принадлежащую другому автору, который получил разрешение Н. Г. Чернышевского выставить на ней его имя.
Печатается по тексту отдельного оттиска.
1 Панаев Иван Иванович (1812—1862) — писатель. С 1839 по 1846 г. был деятельным сотрудником ‘Отечественных записок’. В 1846 г. приобрел вместе с Некрасовым ‘Современник’ у П. А. Плетнева. В ‘Современнике’ помещал беллетристические произведения, очерки и ‘Заметки Нового поэта о русской журналистике’. В 40-х годах принадлежал к кружку Белинского, которому отведено много места в ‘Литературных воспоминаниях’ Панаева, что и отмечается в некрологе.
Некрологом не исчерпываются выступления по поводу смерти И. И. Панаева. Из агентурных донесений известно, что Некрасовым и Чернышевским были приготовлены надгробные речи, но не были произнесены, потому что писатели заметили слежку за ними во время похорон (‘Кр. архив’, 1926, т. XIV, стр. 110). Содержание речей неизвестно.
2 Здесь, повидимому, повторена описка автора некролога: при редакции этого журнала. Подразумевается ‘Журнал министерства народного просвещения’.
3 ‘Литературные воспоминания’ И. И. Панаева были опубликованы в VI т. его полного собрания сочинений (Спб. 1888).
4 Все эти произведения (за исключением рассказа ‘Дочь чиновного человека’, но с добавлением рассказа ‘Маменькин сынок’) вызвали положительную оценку В. Г. Белинского в его обзорах русской литературы за 1840—1845 гг. и в рецензии на сборник ‘Физиологии Петербурга’ (1845). (Собр. соч., М. 1948, т. I, стр. 730, т. II, стр. 185, 470, 585, 620, 699, 761, 809, т. III, стр. 23). Автор некролога допускает ошибку в названии рассказа И. И. Панаева ‘Русский фельетонист’. Следует: ‘Петербургский фельетонист’.
5 Речь идет об уходе из ‘Отечественных записок’ Белинского и Панаева и о приобретении им и Некрасовым у П. А. Плетнева журнала ‘Современник’. ‘Имея в виду купить журнал, я прежде всего думал о Белинском,— писал Панаев Кетчеру 1 октября 1846 г. — Журнал и Белинский неразделимы в моих понятиях’ (В. Е. Евгеньев-Максимов, ‘Современник’ в 40—50 гт. Л. 1934, стр. 23—45).
6 Редакции ‘Современника’ не удалось осуществить это намерение: по-видимому, в ближайшее время архив И. И. Панаева не был разобран и приведен в порядок, а 19 июня 1862 г. издание ‘Современника’ было приостановлено на восемь месяцев. По возобновлении выхода журнала из работ Панаева в нем также ничего не было опубликовано.