Некоторые замечания на уголовные и гражданские законы в отношении к России, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1803

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Некоторые замечания на уголовные и гражданские законы в отношении к России

Письмо из Д*** от Г. фон Р*** к О. П. К., по случаю присылки к нему книги сочинения прусского юрисконсульта Клейна.

Ваше превосходительство в бытность мою в Петербурге изъявили мне желание иметь книгу {Annalen Der Gesetzgebung Und Rechtsgelehrsamkeit In Den Preussischen Staaten, herausgegeben von D. Klein. — К.}, почитаемую от всех знатоков превосходнейшим творением сего рода. Я беру смелость воспользоваться сим для доставления оной вам, в полном уверении, что вы с удовольствием будете читать такое сочинение, в коем повсюду видны основательное правоведение, человеколюбие и философский дух.
Сочинитель, коего лично имею честь знать, и которого наставлениям я весьма много обязан, есть один из известнейших сочленов верховного судилища в Пруссии. Заслугами своими достиг он сей степени и снискал себе благоволение монарха.
Я гнушаюсь всякой лестью — но ваше превосходительство заседает также, как известно, в верховном правительстве сей обширной империи, и приобрели такое же право на всеобщее уважение и признательность. Я тем свободнее позволяю себе говорить в сем случае, что человек, не имеющий, подобно мне, никаких видов, и который целые двадцать лет не занимается ничем, кроме наук и своей должности, не может быть подозреваем в ласкательстве.
Творец сей книги славится особенно глубокими сведениями своими в уголовном судопроизводстве. Можно сказать, что некоторым образом преобразовал его, ибо завел основательнейший, истинного философа достойный, порядок при следствиях.
Позвольте мне, в надежде на благосклонное внимание В. П., представить вам некоторые замечания мои на уголовные и гражданские законы вообще.
Видя, с какой обстоятельностью, с каким благоразумием и человеколюбием, с какой достаточной подробностью и искусством отправляется в Пруссии гражданское и уголовное судопроизводство, кто не пожелает, чтобы и мы достигли в том равной степени совершенства? — Что достигнуть сей степени вдруг невозможно в таком государстве, где еще никогда полного законоположения издано не было, разумеется само по себе. Но не забудем и того, что Пруссию также, как и другие земли, в продолжение нескольких столетий покрывал хотя схоластический, но не менее варварский мрак заблуждений. Может быть еще в России, по избавлении от татарского ига {Разве почтенный автор думает, что под игом татарским у нас не было судов? Татары не вмешивались во внутренние, гражданские или уголовные дела России, и судили только князей между собой, когда они сами требовали их посредства. Вся неволя наших городов состояла в том, чтобы от времени до времени угощать послов татарских и давать им деньги. — К.}, следуя одному внушению естественного понятия о праве и справедливости, менее наделано неправосудий, при всем недостатке схоластической учености, нежели при избытке оной в тех землях, в которых пламенник классических познаний не мешал собственности, и самой жизни граждан, быть жертвой судей. Дела о колдовстве, исследования чрез огонь, таинственные судилища и все толь многие неистовства, от 12 до 18 столетия продолжавшиеся, суть страшные памятники варварства в отправлении правосудия. Восемнадцатый век, и собственно сказать, только во второй половине своей осветил все народы светом законов. Ныне еще занимаются приведением их в порядок. Особливо Пруссия сделала в том исполинский шаг и трудится непрестанно в достижении совершенства. По новейшим известиям, в Англии также занимаются сим великим делом. В Саксонии тихим и нечувствительным образом многое исправляется. Конечно и в самой России не напрасно есть наказ комиссии о сочинении нового уложения, дворянская грамота, городовое положение, полицейский устав и учреждение губерний — сии бессмертные памятники великой императрицы, пред именем которой всякий правоведец со благоговением должен преклонить колено. Все сие конечно есть преддверие к полному и достаточному законоположению. Приведенные здесь узаконения, царствующим в них везде философским и практическим единообразием в целом, совершенным разграничением дел судных от полицейских и исполнительных, равновесием между различных властей, благоразумнейшим направлением всего к единой цели, суть, по точному внутреннему уверению моему, нечто превосходное, которому потомство не оставит отдать всей должной справедливости.
Да позволено мне будет теперь с таковым же прямодушием сказать здесь вообще примечания мои на первоначальные основания к судному законоположению. Сии примечания суть плоды опытности, приобретенной мной в тринадцатилетнее председательствование в таком судебном месте, которое разбирает тяжбы и споры ста пятидесяти тысяч жителей, и из решительных определений коего, в пять лет, ни одно верховным правительством не было отменено.
Гражданское и уголовное законоположение единственно тогда может назваться благоучрежденным, когда определяются им: 1) законы, 2) порядок судопроизводства.
Во-первых законы. Все народы, не исключая и римлян, долгое время заблуждали в том, что не полагали никакого различия между общими законами и между частными узаконениями. Если бы нужны были только сии последние, единственно на случай делаемые и законами именуемые распоряжения, то всякая страна могла бы хвалиться своим богатством, но те, которые наиболее оными изобиловали, более всех прочих обыкновенно и жаловались на неполность законов, на запутанность их и неясность. Цицерон и Юстиниан по справедливости негодовали на то, что свыше сил человеческих было знать все законы, но что со всем тем ежедневно потребны новые. Книги законов у готфов, лангобардов в десять крат превосходили величиной прусские, однако там столько же имели причины, как и Юстиниан, сетовать на скудость в законах, проистекающую из самого изобилия их: ибо у них недоставало первоначального и главнейшего основания в собрании законов, всеобще принятых начал законодательства. Юстиниан и сорок его истолкователей чувствовали сию истину, и удовлетворили ей некоторым образом тем, что они из сего бездонного океана частных узаконений выбрали все, казавшееся им содержащим в себе точнейшие законов основания. Но они начерпали из сих многоразличных источников вместе с полезным и столько дряни, что самую другоценнейшую перлу надлежит часто отыскивать в куче веществ совсем противного рода. Да и как было им выпутаться из всех различных образований древнего и новейшего римского правления и философии тогдашних времен? На всяком шагу у них общие постановления для частных случаев, редко виден разум сих постановлений, везде исключения и дополнения вместо определенности и правил. Но мы уже видим здесь усилие духа, развивающего свои способности, и последние 10 листов, написанные ими (50 книга Пандентов и половина Институтов) стоят более, нежели все прочие вместе.
У саксонцев, франков и швабов, у галлов, итальянцев, британцев, в продолжение многих столетий шло сие, если не хуже, то по крайней мере столь же худо, они скопляли горы предписаний и узаконений, а им во всем почти недоставало законов.
В восемнадцатом столетии усмотрели наконец, что не многочисленность предписаний, но всеобщая пригодность их более потребна, что невозможно и даже напрасно описывать все могущие быть случаи, и для каждого особое правило устанавливать, когда не бывает двух совершенно одинаковых случаев, а потому бесполезно также затверживать все сии тысячи разновидных обстоятельств: ибо кто бы и знал их все на память, оставался бы со всем тем просто указоведец, не будучи от того хорошим судьей.
Итак, стали установлять законные правила, извлекая их из находившихся уже законов, подобно как эссенцию из вещественной материи. Многие государи имели в одно время сию счастливую мысль. В Пруссии, Швеции, Саксонии, Тоскане и многих небольших немецких областях учредились комиссии, коим препоручено было сии всеобще пригодные начала законодательства изыскать, предпоставить их основанием в особенных узаконениях и законных предписаниях частных провинций, городов и обществ, и соединить с оными. Я говорю, соединить: ибо отличительный знак сих начал законодательства и вся цель их клонится не к тому, чтобы дать разрешение на все особенные случаи, а все прочие постановления в рассуждении их уничтожить, но их цель есть учредить теорию или умственный порядок, по которому бы все узаконения могли быть приводимы в исполнение. Так, например, известный указ 1766 года, ‘чтобы все контракты свято наблюдались’, есть настоящее фундаментальное законное правило, на которое беспрестанно делаются ссылки: оно, при всей своей простоте, полезнее ста других обстоятельнейших предписаний, коим служит основанием. Итак, первой потребностью книги законов есть ясная, вразумительная, из врожденных человекам свойств и связи общежития их заимствованная теория законов. К оной присоединяется разделение теории всех законов вообще, распорядок материй в естественной их постепенности, всеобщие определительные назначения или дефиниции (сии твердые подпоры всех познаний) закона и прав, дел, деяний, объявлений, сделок, владения, собственности, их предметов и следствий, способов приобретать собственность и лишаться оной: таковое начертание с заключениями в главнейших случаях есть существенная потребность книги законов для великого, из столь многоразличных частей состоящего государства.
Я повторяю еще, что такой теорией законов частные учреждения и узаконения не могут быть все вдруг испровержены. Надлежит только, чтобы ни один прежний закон не был употребляем иначе, как сообразно с правилами теории. Коль скоро постановится сие непреложным законом, все частные узаконения, по мере несогласования их с сими, для всего человечества приличными правилами, мало-помалу сделаются бесполезными, и из сего родится общее и единственно возможное установоположение для всех судей.
Сказанное мною идет равно к теории гражданских и уголовных законов. Мы спросим: что же сделано в России в рассуждении сего?
В теории гражданской занимает первое место наказ комиссии для составления законов. Оный содержит в себе, по намерению императрицы, превосходные отрывки, долженствующие некогда под иным видом войти в теорию. Узаконения о дворянстве, о городах и полиции, суть также полезные учреждения и заключают в себе первоначальные основания законов, которые также пригодны к будущей системе.
Указ о поединках превосходит все, что можно сказать в его похвалу. Он заключает в себе благоразумнейшую теорию, и, подобно вышесказанным, заслуживает почти слово от слова быть внесенным в будущую книгу законов.
В рассуждении теории уголовных законов нет у нас ничего полного, кроме некоторых, ни с чем несравненных мест в наказе, где речь идет о сей материи.
Вторая существенная часть хорошего законоположения есть определенность порядка в производстве.
Сюда принадлежит в особенности все то, что касается до отправления и доставления правосудия, как то, порядок производства суда, или форма суда, и порядок производства дел и форм так называемого канцелярского порядка в производстве дел уголовных и гражданских.
Канцелярский порядок определяет частью узаконенное внутреннее учреждение судебных мест, частью же предметы дел, принадлежащих до каждого места.
В России есть учреждение об управлении губерний. Оное, вообще говоря, есть столь превосходное, с такой простотой и соглашением всех взаимно связанных частей, в духе Монтескье написанное целое, коего определенная цель и изящность пребудут навсегда предметом удивления и даже подражания всех философов-законоискусников.
Определенность предметов дел, до каждого места относящихся, означена в учреждении об управлении губерний с великой мудростью, ибо судные дела отделены от полицейских весьма явственно, и в сем отношении образ управления губернского здесь преимуществует пред всеми соседственными землями, где граница сия не столь точно определена.
Судопроизводство тяжебных и уголовных дел есть один из существеннейших предметов законодавца. И в оном суть также первоначальные правила и главные черты, общие для всех земель в свете. Везде должен истец приносить жалобу с основанием, везде ответчик должен быть выслушан, везде с обеих сторон приведены доказательства. Сколь многоразличны роды судных дел! — Во всякой земле уголовный судья обязан не выпускать ни на минуту из виду защищения обвиняемого, обязан доискиваться истины, за сколькими мрачными завесами ни скрывалась бы сия богиня. — В России существуют некоторые изрядные образцы для частных случаев. Морской устав и воинские артикулы и процесс начертаны весьма искусной рукой. Однако вообще по сей части остается еще великое множество к дополнению, а сие есть может быть затруднительнейший предмет, какой только законодательную власть занять может. Немецкие криминалисты, и сам Клейн между ними, служат достаточным доказательством тому, сколь трудно сообразить все права человечества и правосудия, сколь легко напротив того предаться с излишеством или чувствительности своей, или строгости! Кто исследовал совершенно внутренность человеческого сердца? Кто может точно определить побудительные причины деяний и свободное действие воли человеческой? Отчего однако единственно зависит всякое заключение. Сколь легко совратиться с истинного пути! С одной стороны блеск красноречия, под которым виновный столь удобно укрывается, с другой опасность слишком скоро податься на осуждение. Как трудно соблюсти всю должную против сего предосторожность в таком государстве, где одни великие расстояния препятствуют уже земскому судье с должной разборчивостью войти во все местные обстоятельства дела! Я знаю все неудобства сей работы, составляющей в течение стольких лет любимейшее мое упражнение. Какая должность затруднительнее — но какая же и лестнее той, в которой каждая написанная строка, каждая идея размышляющего судьи важна в деле человечества и правосудия!
Итак, чтобы во все сии различные части законодательства, в теорию первоначальных законов и порядок производства, с их объясненными здесь отраслями и постепенностями, ввести единообразие и достаточность, непременно нужно средоточие, или место для составления законов, каковое в России уже под именем комиссии существует. Без такового нет ни малой возможности достигнуть некоторой степени совершенства. Во многих европейских государствах места, для составления законов учрежденные, впали в заблуждение римлян и других народов, то есть предприняли собрать и соединить все частные узаконения. Сие есть дело невозможное, и кто бы на оное ни покусился, скоро изнеможет под разными трудностями такого предприятия. Для составления законов нет также никакой нужды во всеобщих народных собраниях, составленных из разного звания людей. Из такого столпления произойдет необходимо вавилонское смешение языков, и никогда достигнуть не можно будет теории всеобще пригодных первых начал законодательства. — Когда все нужные материалы собраны будут, тогда несколько искусных правоведцев, приобретших через систематическое учебное воспитание знание в юриспруденции и других с ней сопряженных науках, под руководством и начальством нескольких также просвещенных учением особ, выведут легко всю сию теорию.
Я, как частный человек, желаю душевно моему обширному отечеству, чтобы такое учреждение гражданского и уголовного законоположения состоялось. — Ежели вы мне позволите сообщить вашему превосходительству мои замечания, следствие малой моей опытности, я приму на себя смелость доставить вам некоторые сочинения мои о теории уголовных и гражданских законов и их отраслей порознь. Я почел бы себе за особенное счастье, если бы мое усердие могло к чему-нибудь вам послужить.
Примите, милостивый государь, удостоверение в совершенном высокопочитании и преданности, с каковыми — и проч.

——

Некоторыя замечания на уголовные и гражданские законы в отношении к России / Письмо из Д[ерпта]*** от г. фон Р*** к О.П.К[озодавлеву] по случаю присылки к нему книги сочинения прускаго юрисконсульта Клейна // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 2. — С.141-156.
Из Annalen der Gesetzgebung und Mechtsgelehrsamkeit in den Preuss. Staaten.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека