Некоторые черты из жизни Фридерика Великого
Некоторые черты из жизни Фридерика Великого
(Из Декады).
——
Некоторые черты из жизни Фридерика Великого, Тибо Дьедонне, Год: 1804
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Г. Тьебо, член многих ученых обществ, недавно напечатал в Париже сочиненную им на французском языке книгу, под названием Мои воспоминания двадцатилетнего пребывания в Берлине, которая заслужила лестное одобрение беспристрастных критиков, как по содержащимся в ней интересным анекдотам, так и по правильному расположению материй. Воспоминания происшествий, случившихся в продолжении двадцати лет при дворе такого монарха, каков Фредерик, должны быть столь богаты материями, что автору, одаренному хорошею памятью, предстоит опасность запутаться в сем лабиринте. Г. Тьебо предупредил сие неудобство, разделив сочинение свое на части, из которых каждая содержит особливую материю. В первой книге изображен Фредерик в качестве человека. Автор наблюдает развитие характера его в лета юности, следует за ним во всех его путешествиях, показывает читателю, каков был Фредерик в обыкновенных разговорах, в учении, в мнениях, в сочинениях, в частной и домашней жизни, далее рассматривает его в старости, в болезни и на одре смерти.
Во второй книге содержится историческое повествование о государе в отношении к его фамилии. В третьей рассматриваются двор, прусские министры, знаменитые посетители, посланники и министры чужестранные, бывшие во времена пребывания автора в Берлине. Наконец в пятой, король является среди своей академии наук и словесности, среди заведений общественного просвещения, среди любезных своих литераторов и философов.
В сих различных отношениях, анекдоты, повествуемые г-м Тьебо, показывают во Фредерике характер великий и сильный, несмотря на некоторые слабости души, незакрытые в изображении монарха, все способности его, соединяясь вместе, составляют удивительное целое, каким не украшался ни один государь в свете, и может быть ни один из людей знаменитых.
Для показания достоинства книги, стоит только выписать несколько анекдотов. Следующий, по нашему мнению, более прочих делает чести Фредерику, обнаруживая чувствительность его, которой вовсе в нем не предполагают. В 1766 году Пруссия лишилась юного Генриха, младшего сына наследного принца, он подавал о себе великую надежду и особенно был любим государем. Спустя три месяца, король, призвав к себе г-на Тьебо, объявил ему, что по отдании печального долга памяти своего племянника, он намерен сохранить для потомства напоминание о редких качествах скончавшегося принца, намерен горесть свою обратить на пользу общества, представить ему образец для подражания, он хочет написать похвальное слово, и прочесть в публичном заседании академии, к чему назначает г-на Тьебо. ‘В сем сочинении, продолжал он, многое надобно переменить и исправить, но каждый раз, принимаясь за работу, тотчас вспоминаю о моем любезном племяннике, и никак не могу окончить. Сверх того тетрадь моя так перемарана, что не осталось белого места для внесения того, что я хотел бы прибавить’. По сей причине он поручил г-ну Тьебо переписать сочинение свое четко, оставить несколько белых мест для нужных поправок и заметить ошибки, сделанные против языка и риторических правил. Но рукопись была так помарана и так худо написана, что г. Тьебо не мог разобрать ее. Сие обстоятельство заставило Фредерика прочесть свое сочинение. ‘Он взял, продолжает автор, тетрадь с маленького четвероугольного столика, обыкновенно перед ним стоявшего с несколькими книгами, чернильницей, белой бумагой и множеством табакерок, начал читать, показывая вид человека, желающего владеть собою: можно было заметить, что он старался выдерживать тон голоса и скрывать горестное впечатление, говорил медленно и часто останавливался. Наконец он не в силах был бороться с печалью, на второй или третьей странице голос его изменился, на глазах показались слезы, надлежало часто прерывать чтение и утираться. Он закрывал платком лицо, кашлял, плевал, делал всевозможные усилия преодолеть печаль свою — все тщетно, на четвертой странице глаза его, залившиеся слезами, ничего не видели, стесненный голос его не мог произносить речений. Не владея собою, рыдая, не говоря ни слова, он протянул к нему руку свою. Я взял бумагу, и с благоговением, с каким-то утешением, смотрел на великого мужа, которого сердце отверсто было для впечатлений столь трогательных, столь любезных человечеству.’
Спрашивается, отчего Фредерик во многих случаях был жестоким и непреклонным? — Тогда он поступал как король, не как человек обыкновенный, тогда следовал он собственному правилу — всем жертвовать для пользы государственной (надобно заметить, что он под сим словом разумел пользу собственную), все отклонять, что было бы противно оной. Приверженность его к сему правилу столь далеко простиралась, что во все продолжение царствования он оказывал свое неблаговоление к Вречовой фамилии, в которой находил он все возможные утешения, когда, будучи еще королевским принцем, сидел в заключении в Кистрине, избавясь от смертной казни, определенной отцом его, королем Вильгельмом. Люди, служившие принцу, нарушая должность свою против короля, сообразно с упомянутым правилом, казались в глазах его подозрительными. По той же самой причине, он всегда удалял от себя людей, преданных его братьям, или другим особам королевской фамилии. ‘Он думал,’ говорит г. Тьебо, ‘что государю не надлежит быть благосклонным к тем, которые оказывают приверженность свою не к нему, а к другим особам, особливо же к наследнику престола, или его ближним, такая преданность часто заставляет забывать подданных, чем они обязаны главе государства.’
Несмотря на то, что Фредерик всегда старался казаться и быть добрым родственником, он всячески не допускал ни братьев своих, ни сестер, ни племянников, войти к нему в доверенность, или иметь влияние на дела государственные, боясь, чтобы они не отвлекли его от исполнения своих намерений, по плану, единожды навсегда им предначертанному. Не говоря о многих примерах искушений, которым он с твердостью противился, нельзя не упомянуть о случившемся обстоятельстве между ним и наследным принцем Вильгельмом Августом, одним из старших его братьев, когда после несчастного Коллинского сражения сей принц, бывший уже в немилости у государя, решился непременно видеть его и объявить ему желание всей королевской фамилии. Сие желание состояло в том, чтобы король согласился сделать Франции предложение о мире на условиях, которые казались выгодными братьям и сестрам королевским. ‘Монарх, приняв его стоя, с видом важным, и не показывая ни досады, ни гнева, спросил: ‘Что вам угодно сказать мне, братец? Говорите!’ Принц в крайнем движении и замешательстве, с трепетом начинает речь свою, потом мало-помалу ободряется. Он изображает положение Пруссии, прошедшее, настоящее и будущее, исчисляет все пособия и средства к защищению, сравнивает их с могуществом неприятелей, рассматривает все отношения политические, и подводит их под правила благоразумия, входит в подробные исследования способов, которыми можно заключить выгодный мир с Франциею, следственно и со Швециею, а может быть и с округами имперскими, убедительно просит короля по крайней мере попытаться вступить в переговоры, представляет ему единодушное желание всех, выгоды короевского дома, разорение провинций, напоминает ему правила великих душ и славу, сопряженную с пожертвованиями некоторых выгод для общей пользы. Он просит, заклинает, проливает слезы, обнимает колена своего брата, который казался совершенно нечувствительным, не обнаруживал ни малейшего знака внутреннего движения, и выслушал до последнего слова с видом задумчивым и углубленным. Ответ короля был следующий: ‘Принц! Вы завтра отправитесь в Берлин, поезжайте плодить детей, вы более ни к чему не способны.’
Здесь историк приводит весьма основательные доказательства для извинения непреклонности героя. Конечно, никто лучше самого его не знал состояние дел и средств к их поправлению. Между тем, как его фамилия предавалась отчаянию, как Европа почитала его погибшим, как несчастный брат его заключился в уединении, где он скоро потом умер — Фредерик с войском слабым и изнемогшим разбил французов при Росбахе, австрийцев при Иссе, соделался ужасом неприятелей, властителем империи, получил право располагать заключением мира, в котором, может быть отказали бы ему в то время, когда братья и сестры убеждали его сделать мирные предложения. Из того видно, что упорство его было благоразумное и геройское. Но разве нельзя быть решительным без грубости, без жестокости? К чему служат язвительные насмешки и оскорбительное презрение? Разве король не может иметь львиного мужества и великодушия, без когтей и зубов тигровых?
Иногда он скрывал когти свои под завесою иронии, но они от того не менее были язвительны. Тогда только шутки его могли быть извинительны, когда он устремлял их или на тупоумного министра или на избалованного придворного, каков был барон Пельниц, первый камергер двора его. Пельниц пользовался отличной милостью короля Вильгельма, который все делал для обогащения любимого придворного и никогда не мог удовлетворить его корыстолюбия. Фредерик, после смерти отца, оставил старого камергера при дворе, но не удостаивал его своим вниманием. Пельниц из католика сделался протестантом. Некогда он жаловался королю на свою бедность. ‘Я рад бы помочь вам’, отвечал Фредерик, ‘но не могу. Вы сами знаете, как нуждается государство, знаете, что едва достает мне денег на издержки, и то не иначе как со строжайшей бережливостью. Если б вы, не переменив веры, были по прежнему католиком, я мог бы определить вам какой-нибудь прибыльный каноникат, но сделавшись реформатором, вы избрали для себя исповедание, беднейшее всех прочих, а меня лишили способов быть вам полезным. Искренно признаюсь, что мне очень жаль этого.’ Барон поверил наружному добродушию Фредерика и рассудил за благо возвратиться к прежней вере, богатой прибыльными каноникатами. В самом деле на ту пору оставалось праздным одно очень хорошее место. Барон в тот же вечер торжественно отрекся от реформатского закона, и на другой день донес королю, что повинуясь милостивому совету его величества, он обратился к католическому исповеданию, и что после такого поступка надеется, что монарх, столь великий и милосердный, в воздаяние ревностной службы совершит лестные надежды верного своего подданного. ‘Как досадно,’ отвечал король, ‘что вы не упредили! Сегодня поутру я отдал каноникат другому. Это несносно! Однако ж я не мог предвидеть, что вы так скоро перемените веру. Право не знаю, чем бы наградить вас. …А! Теперь только я вспомнил, что есть еще одно праздное место иудейского раввина при синагоге, сделайтесь жидом и вы непременно получите его.’
Сей государь, имея редкую проницательность, тотчас заметил грубое невежество и худое воспитание в большей части молодых дворян французских, которые являлись при дворе его. Такой недостаток, постыдный для нашего дворянства, обратил на себя внимание монарха, он изыкивал тому причины и угадывал следствия. ‘Во Франции или совсем нет воспитания,’ некогда сказал он г-ну Тьебо, ‘или дворянство все выгоды свои и преимущества уступило разночинцам. Скажите мне, что это значит? Неужели ваши школы, коллегии и университеты заперты? Неужели ваши дворяне не посылают учиться детей своих? … И сегодня поутру я видел двух молодых дворян, родившихся и воспитанных во Франции, которые совсем ничего не знают, и — как кажется — никогда не узнают, кроме того, что их предки были рыцари. Правда, в старину ваши дворяне хвастались тем, что не умеют писать, но они были невеждами потому, что жили во времена невежества, они не были развратны. Вижу и сожалею, что во Франции нет более дворянства. Ибо что значит благородство? В чем состоит оно? Неужели думаете — я говорю об истинном благородстве — неужели думаете, что оно состоит в родословной, часто неверной и всегда сомнительной, или в паргаминах, которые столь же не трудно написать, как и уничтожить? Если бы дворянство основывалось только на сих нелепостях, тогда оно не годилось бы ни к чему, не заслуживало бы никакого уважения, тогда дворяне были бы не иное что, как сословие привилегированных шарлатанов. Истинное дворянство имеет другие отличия, состоящие в чувствах возвышенных, в душе благородной. Думаю и утверждаю, что там нет дворянства, где носящие на себе это почтенное титло не украшаются душевными качествами. Франция служит тому примером.’
Приговор очень строгий, но справедливый! Кто не согласится, что возвышенные чувства, твердость характера, хорошее воспитание, дают неотъемлемое право на благородство? Распространите воспитание на весь народ, или по крайней мере на всех тех, которые способны воспользоваться его выгодами, если хотите, вместо немногочисленного сословия дворян, соделать весь народ истинно благородным.
Тьебо Д.А. Некоторыя черты из жизни Фридерика Великаго: [По кн. г. Тьебо ‘Mes souvenirs de vingt ans de sejour a Berlin…’]: (Из Декады) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч.18, N 24. — С.281-293.