О. Н. Овен
Неизвестные письма Н. И. Гнедича И. М. Муравьеву-Апостолу
1
С. П. бург. Апр. 29.1813.
Н. Гнедич
2
С. П. бург. Декаб. 4. 1814 года
Н. Гнедич
Неизвестные письма Н. И. Гнедича И. М. Муравьеву-Апостолу, Гнедич Николай Иванович, Год: 1814
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Русская литература, No 2, 1978 г.
Два письма Николая Ивановича Гнедича к Ивану Матвеевичу Муравьеву-Апостолу и один из первых вариантов перевода шестой песни ‘Илиады’ обнаружены нами в фондах научной библиотеки Калининского государственного университета. Они вплетены в книгу ‘Илиада’ (СПб., 1829): письмо от 29 апреля 1813 года и перевод шестой песни — в первый том, письмо от 4 декабря 1814 года — во второй. На чистых листах между листами с текстом имеются заметки по поводу перевода Гнедичем отдельных слов.1 Судя по всему, книги принадлежали И. М. Муравьеву-Апостолу, прекрасно знавшему греческий и латинский языки и занимавшемуся переводами.
Оба тома поступили в библиотеку университета вскоре после Великой Октябрьской социалистической революции из частной библиотеки помещиков Гурко, имение которых находилось недалеко от Твери. Каким образом попали эти книги в библиотеку Гурко, точно установить невозможно. Вероятно, они были привезены в Тверь сыном Ивана Матвеевича — декабристом Матвеем Ивановичем, который после амнистии 1856 года несколько лет жил в Твери.
Первое письмо написано в то время, когда Н. И. Гнедич со всей присущей ему страстностью и целеустремленностью начинает работу над новым переводом ‘Илиады’, уже не александрийским стихом, каким были сделаны переводы его предшественника Ермила Кострова и первые опыты самого Гнедича, но размером оригинала — гекзаметром.
Известно, какой острой была литературная борьба за утверждение гекзаметра в русском стихосложении. Публикуемые письма позволяют еще раз вернуться к ней и более точно оценить позиции отдельных ее участников.
Сам факт обращения Н. И. Гнедича к И. М. Муравьеву-Апостолу красноречиво свидетельствует о том, что Гнедич очень высоко ценил познания Ивана Матвеевича в области греческой и римской литературы и надеялся найти у него поддержку в своих исканиях. Литературные позиции Гнедича и Муравьева-Апостола во многом совпадали, их взгляды и отношение к Шишкову и шишковистам были очень близки. Здесь же необходимо коснуться взаимоотношений автора писем и адресата с еще одним участником споров вокруг ‘русского гекзаметра’ — В. В. Капнистом. Они оказались весьма сложными. В. В. Капнист и И. М. Муравьев-Апостол, соседи по имениям в Полтавской губернии (как и Н. И. Гнедич), поддерживали постоянное дружеское общение. Муравьев-Апостол делал для Капниста, не знавшего латинского и греческого языков, подстрочные переводы произведений Горация и других классических поэтов. Капнист присылал ему свои переводы для уточнения и оценки.2
Близкие, дружеские отношения связывали до определенного времени Капниста и с Гнедичем. Капнист, будучи старше Гнедича на 26 лет, оказывал ему покровительство. Именно он помог материально нуждавшемуся Гнедичу выхлопотать пенсион за поднесенную великой княгине Екатерине Павловне VII песнь ‘Илиады’ (переведенную по совету того же Капниста александрийским стихом). Он ввел Гнедича в круг Г. Р. Державина и всячески поощрял его переводческую деятельность. Дружба эта закончилась, когда Гнедич отказался от дальнейшего перевода ‘Илиады’ александрийским стихом и обратился к гекзаметру. Как свидетельствуют публикуемые письма, отношения Гнедича и Капниста становятся весьма враждебными.
В письме от 4 декабря 1814 года Н. И. Гнедич с большой долей иронии пишет о Капнисте, правда, не упоминая его имени, и как о драматурге, и как о теоретике литературы: ‘… мы теперь доказываем, что Сибирь и Малороссия есть театр подвигов и странствий Героев Греческих, что Киев — есть Троя, что Илья Муромец был Аякс, что Варвара великомученица — кто бишь она? Забыл. Но на днях это будет читано в беседе!’ Здесь явно имеется в виду ‘Краткое изыскание о гипербореанах и о коренном Российском стихосложении’ В. В. Капниста,3 а также письмо Капниста к С. С. Уварову, в котором он доказывал, что русский язык по своим свойствам не дает возможности для использования гекзаметра, и предлагал переводить Гомера ‘русским размером’, приложив для примера образец.4
1813—1814 годы — годы наиболее ожесточенной борьбы вокруг гекзаметра. В это время Н. И. Гнедич нуждался в особенной поддержке и искал повсюду сторонников. Это ярко видно из второго письма, в котором он рассказывает о чтении шестой песни ‘Илиады’ императрице Марии Федоровне и позиции И. А. Крылова, горячо поддерживавшего своего друга, а также просит адресата ‘испросить мнение’ Н. М. Карамзина ‘не об моем, но вообще об экзаметре русском’, добавляя, что это мнение для него может быть ‘или гранитной опорой, или… лекарством от экзаметромании’.
Письма выдержаны в легком, слегка шутливом, а подчас и остро ироничном стиле. Как нельзя более гармонируют с общим тоном писем включенные в них цитаты из произведений Вергилия, что еще раз показывает нам Гнедича как тонкого знатока классической литературы.
Первое письмо адресовано, по всей вероятности, в Нижний Новгород (‘на прекраснейшие берега Волги’), куда И. М. Муравьев-Апостол уехал в 1812 году, спасаясь от французского нашествия, второе — уже в Москву.
Милостивый государь Иван Матвеевич!
Я жив и докажу это Вашему превосходительству и прозой и стихами. Но сперва позвольте полному сердцу излить истинную радость, истинное поздравление с венком, осеняющим чело Ваше на берегах Волги.5 Панглос прав. Во время грозы бранной, изгнанные из столицы, почти уже готовые произнесть Patriam fugimus!6 Вы приноситесь на прекраснейшие берега, где Гименей Вас ожидает! Все в свете к лучшему. Неправда, г. Панглос. Этот Гименей похищает Ивана Матвеевича от людей, весьма к нему привязанных. Стало быть, нет в свете добра без зла. Покоряюсь закону судьбы, но, однако ж, не во гнев ей, все-таки стану желать, чтобы Вы были к нам ближе. Правда, что здесь, кроме focus et taedae pingues,7 мало чего доброго, а Вы в своих Тибурах найдете все, но и Гораций мечтал только в Тибуре, а писал в Риме. А поелику наш Рим Москва — campos ubi fuit,8 то вовсе оставить Вам град Святого Петра предосудительно, непростительно, а для любящих Вас весьма огорчительно. Быть может, что я отношу единственно к себе надобность Вашего здесь пребывания. Как бы то ни было, а я в самом деле часто чувствую, что Вас здесь нет: я это чувствую и в доме графини Строгоновой,9 и в общем нашем кругу, и у себя дома. Часто перевертывал я Горация, но он напоминал мне только об Вас, а не научил, как излечиться от скуки по людях, которых любим. Чтоб сколько-нибудь облегчить ее, взалкал беседовать с Вами, но к беседе моей прошу благосклонного терпения, ибо она будет длинна.
Вы приглашаете Крылова на уху, а меня на восхищение в прогулках: первого на реальность, а меня на идеальность, оттого-то Крылов и толще меня, что любит более реальность. А я скудею телом и духом, а особенно жаром к рифмам. Благодарение богу, что он мне дал добрую совесть. Она жестоко начала упрекать меня за Гомера.
Что ты делаешь с Поэтом, говорит мне совесть, у которого каждое слово в стихе стоит на непреложном своем месте, каждое слово составляет или силу выражения, или богатство картины, или характер древнего духа поэзии? У которого каждый стих исполнен величественною, сладкою, непрерывно струящеюся гармониею гекзаметра? Но оставляя все это, как ты можешь, хотя бы имел самые превосходные способности, как ты можешь стих Гомера, состоящий из 17 слогов, вместить в 12 и сохранить его достоинство? Неужели не видишь, что ты каждый стих должен вбивать в тиски и довольствоваться одною сухою выжимкою? Что ты его картины в рост человеческий ставишь в полупортретные рамки? Что ты привязался к этому стиху александрийскому, сухому, жалкому, бедному, которой идет на одной ноге или беспрестанно от муской к женской и от женской к муской рифме прохаживается взад и вперед, как в польском шене кавалеры с дамами? Вспомни, что сами французы, его создавшие, говорят об нем:
De deux alexandrins cote a cote marchans
L’un serve pour la rime et l’autre pour le sens,
Si bien que sans rien perdre, embrassant cet usage
On pourrait retrancher la moitie d’une ouvrage.10
Но что же им делать? А ты этот сухой, глухой, хромой стих променял на гекзаметр… Ах, г-жа Совесть, — Ломоносов!.. Ломоносов? Да не он ли сам в письме своем о русском стихосложении форму гекзаметра называет превосходнейшею формою стихов? Впрочем, если Ломоносов, по образу мыслей его времени, отринул что-либо полезное, так и тебе отвергать надобно? Разве то, что Ломоносов бедную меру александрийского стиха, созданную французами для языка их, лишенного прозодии, приспособил к языку, обильнейшему ею, не есть заблуждение, недостойное сего великого человека? Спроси у рассудка, к чему служит труд твой? Первый посредственный перевод, не говорю уже в гекзаметрах, в прозе — уничтожит перевод твой, ибо он более, нежели стих александр<ийский>, может сохранить и дух и верность подлинника. Опомнися, друг, поговори с рассудком. Я поклонился г-же Совести, закрыл Илиаду и начал рассуждать с рассудком следующим образом. — Но не буду обременять Вас всем, что он говорил мне касательно превосходства греческих метрических форм стихосложения пред нашими тоническими. Он ничего не сказал мне такого, что б не было известно Вам, знакомому коротко с поэзиею древних. — Наконец он заставил меня заглянуть в Эфе-стиона,11 хорошего рассмотрителя метров греческих, и я увидел, что героический гекзаметр имеет до 17 варияций, что варияции эти употребляются для изображения скорости, медленности и им подобных движений или звуков, заменяя дактиля спондеями иногда вдруг на всех четырех и по примеру Виргилия даже на пяти местах, или только там, где это нужно. Все это прекрасно, великолепно! Но где ж мне взять спондея? Замени его хореем, нечего делать: я перекрестился и вот проба сих варияций:
5 Дакт. и 1 Хорей
Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына.
4 Дакт. и 2 Хорея
Станьте, о други, ко брани, вы | крепко | станьте со | мною,
Дий же отец от О|лимпа | громы низвергнул на | землю.
Гнев, бо|гиня, воспой Ахиллеса, Пелеева | сына и проч.
3 Дакт. и 3 Хорея
Кони послушные | быстро | мчатся | с грозным во|зницей.
Я вас | свергну | в пропасть подземную, в Тартар глу|бокий.
Вестница быстрая | с Иды | сверглася | вихрем | к Трое и проч.
2 Дакт. и 4 Хорея
Легкие | кони | скачут, | быстро | рвы преле|тая.
В розмах | сильною | дланью | камень | мещет о|громный.
Кони | быстро | полем, | прах воздымая, не|сутся и проч.
1 Дактиль и 5 Хореев
Волны моря, вставши, с ревом хлещутся в берег.
Признаюсь, что я, кончивши их, снова перекрестился. Как, думал я, это богатство, это великолепие, эту совершенную музыку! Но Вы, верно, давно уже то думали, что мне теперь только вошло в голову. После сих проб изменений, которые, однако ж, и на русском простираются до 15 форм, я, по убеждению Сер. С. Уварова,12 попытался над первыми стихами Илиады, но на первом пути встретил вот какие неприятности: наши односложные частицы и союзы, а особенно и. столь часто необходимое для начатия стиха, по свойству короткого своего протяжения почти всегда противится долгому слогу, но, начиная им стих, поневоле делаешь его долгим и весьма неприятным для слуха, напр.: И возбуждая ко брани и проч. Союз но, как отрицательный и требующий большого протяжения, гораздо меньше страждет. Союзы эти так хорошо у Греков и Латин прячутся назад. Я ж лучшего не нашел средства, как стих, начинающийся союзом и, но и им подобными частицами, всегда начинать одною из законных варияций гекзаметра — хореем, напр.:
Но Ад|раста живым уловил Менелай ратоборный.
И на | быстром бегу колесницу ударя о пень тамаринта.
И При|ам и на|род знаменитого в бранях Приама.
Стихи, таким образом начинаемые, без сомнения, в чтении почти обращаются для слуха в анапест, ибо мы читаем не скандуя, а ударяя голосом на силу слова:
Но Адраста живым уловил…
И Приам и народ и проч.
Однако ж по сканции гекзаметра они не анапесты. Таким образом, профессор прозодии не может обвинить их в незаконной форме, а филармоник в противном звуке. Получа от братии одобрение сих средств и убежденный настоятельством Сер. Сем. Уварова, я посягнул на опыт пространнейший, который бы решил, можно или нет совладать с русским гекзаметром. И поелику для гекзаметра, быстрого и живого в действии эпопеи, опаснейшее испытание есть разговор, для которого более свойствен ямб, то я и выбрал песнь, где бы можно испытать наш гекзаметр и в действии и в разговоре. Однако ж желая только ознакомить слух гипербореян с сим размером, я воздерживался от многих варияций его, бояся, чтоб читатели, вместо обвинения себя в неумении читать его, не обвинили невинного размера и не подвергли снова той же казни, какую навлек на него Творец Тилемахиды.13
Если я скажу Вашему превосходительству, что от Вас более, нежели от кого другого, жду я в сем деле совета и решения, то Вам нетрудно согласиться, что я говорю это не из одной учтивости. Истина не лесть. Более всех словесных презусов обладая тем, что составляет качества судьи, — Вы должны по совести, а более по Вашему ко мне благорасположению произнесть решительный приговор: ибо я или изберу для Илиады гекзаметр, или, внимая Голос совести, перестану Гомера мучить рифмами. Покорнейше прося и с нетерпением ожидая ответа Вашего, искренно желаю Вам всех благ и наслаждений свободы и с истинным почтением и преданностию имею честь быть навсегда Вашего превосходительства покорнейшим слугою
P. S. В гекзаметре я ударения собственных имен делал греческие: Агамемнон, Лаомёдон, ибо ударение, нами взятое у французов, противится Дактилю. Перевод весь — стих в стих.
Милостивый государь Иван Матвеевич!
Петербургские друзья совершенно забыты Вами. Но они и жаловаться не смеют, когда и к Нижегородским от Вас ни слова, которые имеют все право на Ваши письма.14 Бедный Назутовский15 целый год ждет от Вас уведомления, ехать ли ему в столицу? ‘Сын отечества’ напрасно ожидает подкрепления сил, как своих собственных, так и его читателей. Не знаю, чем будет оправдываться почтенный житель Москвы, но знаю, что нет ему оправдания. И рыцарь Ла Маханский ни в каком очарованном замке так долго не сидел па одном месте, как сидит у Вас, и Гораций никаким наслаждением в Тибуре так надолго не отвлекался от лиры. — Вами забыты музы, друзья и читатели, да, читатели, которых Вы, приманивши к ‘С<ыну> о<течества>‘, теперь морите голодом. Должны быть важные причины. Экономические и домашние заботы? Но таких извинений друзья не ожидают, голодные читатели не прощают, а музы совсем не принимают. — Как бы то ни было, а мы истинно не можем отгадать Вашего таинственного молчания, которое если еще продолжится, то позвольте нам заключить, что Вы обреклись или Пифагору, или богине Пигриции. Нет, мы не подобно Вам проводим время. Мы, подобно Эпимениду воспрянувши от сна и видя на горизонте словесном новые идеи, новые формы, новые явления в стихах и прозе, и — поелику они новы — браним их, пишем трагедии слогом Сумарокова и — увы, видя их падение — прибегаем к старым средствам утешить себя — издаем на себя самих старые свои эпиграммы. Нужда всему научит — мы выворачиваем старые свои сочинения. Нам за это достается и печатанием и рукописанием.
Омера вздумавши не в добрый час ругать,
Знать, сильно досадил наш Лирик Аполлону:
Бог — в казнь ему велел трагедии писать,
И написал он Антигону!16
Но это ничего, мы теперь доказываем, что Сибирь и Малороссия есть театр подвигов и странствий Героев Греческих, что Киев — есть Троя, что Илья Муромец был Аякс, что Варвара великомученица — кто, бишь, она? Забыл. Но на днях это будет читано в беседе! Творению сему, следуя правилу, что надобно ясно определять вещи, Автор сам дал название — Беседы. В таких невинных забавах мы проводим скучное время, скучное от слякотей и туманов. Зимы у нас нет. Все изменилось, прежде с зимою наступали морозы, а с старостью рассудок — все изменилось — природа и человек!
Может быть, вследствие это<го> же изменения и я так сильно отвратился от рифм. Много перечитал я, что написано за и против экзаметра, но ничто меня не колеблет. Посылаю Вашему превосходительству отрывки из Илиады, деланные для чтения императрице Марии Федоровне, поелику мне не хотелось угощать ее драками героев. Не могу Вам не похвалиться — ибо это не мне, но высокой слушательнице приносит честь, не могу не похвалиться тем вниманием, какое она преклоняла к слабому отголоску Омеровых песней. С каким жаром говорила она за экзаметры против Юр. А. Нелединского17 и своею чрезмерною благосклонности привела нас в такое забвение, что Крылов — руки в боки вел диспут с Нелединским за экзаметры и своим обыкновенным способом, доказывать сравнениями, — низверг его, как Демосфен Эсхина. Государыня нашла его доказательства, по ее собственному выражению, ясными как день и осыпала меня поощрительными ласками к продолжению экзаметров. Крылов, откланиваясь, до того простер свою фамилиарность, что Государыню — назвал Ваше Сиятельство.
Однако ж из царских одобрений я ничего не заключаю, кроме что экзаметр мой может нравиться слуху, но все еще нуждаюсь в подкрепительных мнениях людей просвещенных. Сер. Сем. Уваров хотел послать еще первый опыт мой к Ник. М. Карамзину, но это тем и кончилось. Сам я, не имея чести быть ему известным, не смею надеяться на его снисходительность или, лучше сказать, на строгость. Ваше превосходительство знакомы с ним. Позвольте мне через Вас узнать мысли этого почтенного человека, которого судом дорожу я. Если Вы почтете лучшим — сделайте одолжение, вручите Николаю Михайловичу от имени моего копию и испросите от него мнение, не об моем, но вообще об экзаметре русском. Как он и что об нем думает? Искренное мнение сего просвещенного писателя было бы мне или гранитной опорой, или, может быть, лекарством от экзаметромании. — Я ожидаю от Вас большого одолжения, а особенно если и Вы еще присоедините свой голос.
Да долго ли тебе пробовать и делать опыты? — скажете Вы мне. Без сомнения, если б я переводил Омера для моего самолюбия, я скорее бы старался кончить его, но я ли его кончу, или кто другой, мне до этого дела нет, лишь бы на русском языке было что-нибудь подобное Омеру. Батюшков ударился в подлую прозу, но он, однако ж, и прозы не умеет писать подло. В последнем No ‘С<ына> о<течества>‘ Вы, верно, с удовольствием будете читать Прогулку в Академию художеств.18 Он так пристрастился к прозе, что хочет переводить прозою Данта, и мне кажется, что это один из стихотворцев, которого перевод прозаический может быть приятен. Академия недавно праздновала пренесение корня слова всякой из Иллирии в Россию, оно есть все-которой/усекатор!. Сам Патриарх его канонизировал. Безглагольный поэт наш издал творение: Размышления на ночь, — т. е. как можно, размышляя, заснуть — и получить если не бред, то по крайней мере испарину.19
Однако ж надобно и самому иметь совесть — другой лист уже мараю. — Если Вашему превосходительству угодно иметь от меня письма кратче, не давайте мне удовольствия так редко беседовать с Вами.
С совершенным почтением и преданностию имею честь быть Вашего превосходительства покорнейшим слугою
1 Часть I, с. 10. Песнь I, стих 123. У Гнедича: ‘Где для тебя обрести добродушным Ахеям награду?’. Заметка: ‘Добродушным — нет, великодушным ()’.
С. 244. Песнь IX, стих 130. У Гнедича: ‘Сам я избрал, красотой побеждающих жен земнородных’. Заметка: ‘Жен земнородных — знач. множества, а не земнородных’.
Часть II. с. 191. Песнь XVIII, стих 480. У Гнедича: ‘Белый, блестящий, тройный, и приделал ремень серебристый’. Заметка: ‘Белый — , , — о белом нет слова. — же и значит блестящий, splendidus — серебристый — нет, а серебряный . — Здесь надобно не терять из вида, что речь идет о искусственном изображении ремня’.
Стих 484. У Гнедича: ‘Солнце в пути неистомное, полный серебряный месяц’. Заметка: ‘Серебряный. Лишнее’.
Стих 496. У Гнедича: ‘Смотрит на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных’. Заметка: ‘ — знач. ‘У ворот’— воротного же крыльца я и не понимаю’.
2 Громова Т. Н. Литературные взаимоотношения И. М. Муравьева-Апостола и В. В. Капниста. — Русская литература, 1974, No 1, с. 110—115.
3 Чтение в Беседе любителей русского слова, 1815, чтение 18, с. 3—41.
4 Там же, чтение 17, с. 18—42. Этому же эпизоду Н. И. Гнедич посвятил стихотворение ‘Новости’, написанное в 1815 (1816) году (пит. по: Гнедич Н. И. Стихотворения. Л., 1956, с. 105. (Библиотека поэта, большая серия)).
Что нового у нас? — Открыта тьма чудес:
Близ Колы был Сатурн, за Колой Геркулес,
Гора Атлас в Сибири!
Чему ж смеешься ты?.. И музы и Парнас —
Все было в древности на полюсе у нас.
Гиперборейцы мы, — нас кто умнее в мире!..
5 В 1812 году И. М. Муравьев-Апостол женился во второй раз (на Прасковье Васильевне Грушецкой).
6 Nos patriae fines et dulcia linquimus arva,
Nos patriam fugimus.
Мы оставляем пределы отечества и милые поля,
Мы изгнанники.
(Вергилий. Эклога I, 4)
7 Hiс focus et taedae pingues, hiс plurimus ignis
Semper, et assidua postes fuligine nigri.
Здесь очаг и сочащиеся смолой факелы,
Здесь всегда много огня и притолока в плотном слое черной сажи.
(Вергилий. Эклога VII, 49)
8 Litora cum patriae lacrimans portusque relinquo
Et campos ubi Troia fuit…
Когда я в слезах покидаю берега отчизны, гавань
И равнины, где была Троя…
(Вергилий. Энеида, кн. III, 11)
Этой цитатой из ‘Энеиды’ Н. И. Гнедич проводит параллель между Троей, разрушенной греками, и Москвой, сожженной французами.
9 Графиня Строганова — жена А. С. Строганова, директора императорской Публичной библиотеки, в которой Гнедич служил с 1811 года.
10 Из двух александрийских стихов, идущих бок о бок,
Один служит для рифмы, другой — для смысла,
Так что, ничего не теряя, принимая это правило,
Можно было бы опустить половину произведения.
11 Эфестион — греческий грамматик, живший в середине II века н. э.
12 Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения, президент Академии наук, поддерживавший Гнедича в его опытах по переводу ‘Илиады’ гекзаметром.
13 ‘Творец Тилемахиды’ — Василий Кириллович Тредиаковский. Его поэтический перевод романа Фенелона ‘Похождения Телемака’, напечатанный в 1766 году, был сделан нерифмованным гекзаметром, близким к размеру гомеровских поэм. Однако стиль этого произведения, характерный для большинства произведений Тредиаковского, был настолько неудачным, что поэма стала предметом жесточайших насмешек современников. Опороченным в глазах публики оказался и примененный Тредиаковским стихотворный размер.
14 В журнале ‘Сын отечества’ за 1813—1814 годы опубликованы ‘Письма из Москвы в Нижний Новгород’ (12 писем), принадлежащие перу И. М. Муравьева-Апостола. Между письмами 10 и 11 промежуток довольно большой: письмо 10-е напечатано в No VII за 1814 год, письмо 11-е — в No XXXIV, последнее, 12-е письмо опубликовано в NoNo XXXIX—XL. В примечании к 11-му письму говорится: ‘Издатели считают обязанностью принесть почтенному сочинителю сих писем, именем читателей своих, искреннюю благодарность за возобновление сих приятных подарков’.
15 Назутовский Африкан Африканович — один из нижегородских друзей И. М. Муравьева-Апостола.
16 В 1814 году В. В. Капнист написал трагедию ‘Антигона’. В журнале ‘Сын отечества’ (1814, No XXXIX) читаем: ’21 сентября представлена на здешнем театре в первый раз Антигона, трагедия В. В. Капниста. Видев одно представление, не смеем ничего сказать решительно о сем новом произведении нашего известного лирика, но сколько можно судить по впечатлению на слух и на сердце, стихи не делали большого очарования и трагедия не могла возбудить соучастия’. В следующем, XL номере журнала были напечатаны три автоэпиграммы Капниста на представление ‘Антигоны’.
17 Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1752—1828) — поэт, переводчик, как видно из письма, противник введения в русское стихосложение гекзаметра.
18 Батюшков К. Н. Прогулка в Академию художеств. — Сын отечества, 1814, NoNo XLIX—LI.
19 Имеется в виду стихотворение члена ‘Беседы…’ князя Сергея Шихматова ‘Ночь на размышления’, изданное в 1814 году в Петербурге отдельной книжкой.