Неизданные письма к Ф. М. Достоевскому, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Неизданные письма к Достоевскому

Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 5

Л., ‘НАУКА’ 1983

Настоящая публикация писем к Достоевскому продолжает серию публикаций, запланированную Редакцией академического Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского (см., Достоевский и его время. Л., 1971, с. 250—270, Достоевский. Материалы и исследования, т. 1. Л., 1974. с. 285—304, т. 2. Л., 1976, с. 297—392, т. 3. Л., 1978, с. 258—285: т. 4 Л., 1980, с. 240—254.

X. — Достоевскому

Около 17 декабря 1861 г. Петербург

Милостивый государь.

Позвольте обратить Ваше внимание на один предмет, о котором литературе уже давно следовало бы говорить, но о котором до сих пор, сколько мне известно, не было еще говорено, именно о телесном наказании плетьми и другими столь же варварскими орудиями.

Я еще очень хорошо помню, какой страшный крик и гам подняли в нашей литературе по случаю выходки кн. Черкасского, если не ошибаюсь, о предоставлении помещикам права наказывать крестьян пятью или десятью ударами розгами.¹ И это было только за одно мнение, а между тем у нас на деле наказывали, да еще теперь наказывают не только розгами, а плетьми, и дают не 5 или 10 ударов, а 500 и даже 5000 и 6000, и такое наказание, с юридической точки зрения в настоящее время, не может даже называться наказанием, а есть истязание. А об этом не только не кричали, да почти и не говорили и почти не обратили внимания на этот грубый остаток средневекового варварства. Пора, давно пора, чтобы литература представила всю несообразность такого истязания людей, тем более что оно решительно противоречит и духу нашего времени, и духу нашего законодательства (по крайней мере нашего времени), и тому духу, который господствует как в обществе, так и в правительстве, что оно никак не может быть оправдываемо с юридической точки зрения нашего времени и наконец даже не достигает той цели, которую имели прежде при этом в виду.

Говорить о том, что это наказание не соответствует, а противоречит как духу нашего времени и нашего законодательства, так и тому духу, который господствует в обществе и в правительстве, я считаю излишним — это всякий сам понимает. Что оно не может быть оправдываемо с юридической точки зрения, уже явствует из того, что виновный при этом за одно и то же преступление подвергается двоякому роду наказаний, так как его ссылают в Сибирь или заключение. Но, кроме того, и та цель, которую имеют в виду при наказаниях в настоящее время, нисколько не достигается. Эта цель, по сознанию самого теперешнего общества и по учению науки (насколько она мне известна) не может быть другая, как, во-1), исправить виновного, и, во-2), поставить его в такое положение, чтобы он не мог вредить обществу. А между тем телесное наказание плетьми или порождает ожесточение, остервенение и глубоко затаенную злобу, что бывает в большей части случаев, или делает человека каким-то тупым, бездушным созданием, убивая в нем всякую бодрость. Вторая цель вполне достигается разными родами заключения. К чему же это варварское наказание! Прежде смотрели на наказания с другой точки зрения, они должны были служить каким-то пугалом для людей, отстращать их от совершения преступления. По если бы и были в настоящее время такие отсталые люди (чему трудно поверить), которое разделяли бы такой отживший взгляд на цель наказания, то стоит им только напомнить, что опыт и практика постоянно показывали, да еще теперь показывают, что эта цель жестокими наказаниями нисколько не достигается и что они даже ведут к совершенно противному. Кто столь невежествен, что не знает, как с увеличением наказания за воровство в Англии это преступление не только не уменьшалось, но еще увеличивалось. Кому из проживавших в Сибири неизвестно, что телесные истязания не только не удерживают тамошних преступников от совершения преступления, напротив, ожесточая их в высшей степени, доводят до такого состояния, что им нужно только случая, чтобы опять совершить преступление.

Если, таким образом, опыт для отсталых людей и учение науки и разумное сознание дли всех хоть несколько образованных людей ясно показывают всю несообразность телесного наказания, то скажите, ради бога, как мы можем оправдать себя, что обратили так мало внимания на этот предмет и что теперь еще существует такого рода несообразность. Предкам нашим может служить некоторым оправданием, — говорю некоторым, потому что христианское чувство должно было научить их чему-нибудь другому, — что они не ведали, что творили, что они заблуждались в своем взгляде на цель наказания. Над нами же произнесется гораздо строжайший приговор, потому что в наше время такие истязания не обусловливаются ни заблуждением ума, ни степенью цивилизации, оно есть следствие нашей апатичности, нашего эгоизма, того что мы часто не думаем о том, что прямо до нас не относится, будь оно хоть в высшей степени несообразно. Пора, давно пора литературе поднять свой голос и обратить на этот предмет внимание правительства, которое слишком занято разрешением более важных государственных вопросов и от взгляда которого поэтому ускользают иногда грубые остатки прежних времен. Я вполне уверен, милостивый государь, что Вы, как человек образованный и вполне сочувствующий всему разумному и доброму, в теплых и красноречивых словах выскажете всю несообразность, чтобы не сказать дикость, телесных истязаний.² Мое же письмо прошу не печатать, — разве Вы найдете, что оно может чем-либо служить делу, — но в таком случае прошу изменить хоть слог, который, как я сам понимаю, весьма плох и слаб. Прошу вас приступить к делу как можно скорее. Вы поймете мою просьбу, если я Вам скажу, что поводом к этому письму послужило именно то, что некоторые, которых с психологической точки зрения нельзя даже назвать преступниками, подвергаются именно теперь вышесказанному роду наказания. Я вполне надеюсь, что Вы, во имя человеколюбия, извините мою всепокорнейшую просьбу.³

Для предупреждения недоразумения я должен прибавить, что на наказание розгами, и то в самом малом числе ударов, еще можно смотреть как на зло, которое в некоторых случаях весьма трудно обойти (хотя никак не думаю, чтобы это было невозможно), а полагаю, что мы должны всеми силами стараться совершенно его вытеснить. Мимоходом скажу, что в продолжение всей многолетней моей практики в гимназии ни один ученик не был по моей жалобе наказан телесно, а между тем они в университете вообще считаются лучшими студентами. Но между телесными наказаниями розгами и такого же плетьми существует огромная разница, потому что последнее носит совершенно характер истязания человека. И если существование первого еще может быть некоторым образом (но никак не вполне) оправдываемо, и то в самых редких, исключительных случаях, то существование второго рода наказания в высшей степени несообразно, нелепо и дико.

Еще раз прошу извинить меня великодушно, что я, который даже плохо владеет русским языком, осмеливаюсь утруждать своим письмом Вас, сочинителя ‘Бедных людей’ и ‘Униженных и оскорбленных’, но уже одно заглавие этих творения может служить оправданием моей смелости.

Примите от меня уверение в искреннем высокопочитании и уважении.

Печатается по подлиннику: ИРЛИ, р. I, оп. 6, No 250.

Автор письма, не пожелавший назвать себя, — учитель одной из гимназий, очевидно в Петербурге. Датируется 1861 г. по содержанию: в письме говорится о том, что в литературе не было еще говорено о телесном наказании — очевидно, автор пропустил статью Добролюбова ‘Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами’ (Современник, 1860, No 1, отд. III, с. 157—182) и не успел получить No 8 журнала ‘Современник’ за 1861 г. с его же статьей ‘От дождя да в воду’. Кроме того, датировка подтверждается интересом Достоевского к теме письма (он написал на нем: ‘К сведению’): незадолго до получения его писатель работал над задуманным ответом Добролюбову, на его статью ‘От дождя да в воду’. В набросках этой неосуществленной работы речь шла и основном о наказаниях розгами в учебных заведениях (подробно см.: 20, 355—358). Из-за смерти Добролюбова Достоевский оставил намерение отвечать ему особой статьей и позднее не возвращался к этому вопросу. Возможно, что в какой-то форме он все же собирался откликнуться на столь назревший вопрос о телесных наказаниях: отсюда две пометы его в тексте письма (см. ниже).

Датируется на основании пометы Достоевского на письме: ‘Поступило 17 дек.’.

¹ Речь идет о статье ‘Некоторые общие черты будущего сельского управления’, написанной деятелем крестьянской реформы, членом-экспертом Ревизионных комиссий в 1858—1881 гг. кн. В. А. Черкасским (1824—1878). Он писал здесь, в частности: ‘…домашнее исправительное наказание крестьян помещиками не должно превышать 13 ударов розгами, а для малолетних, не достигших еще 14-ти лет от роду, и для женского пола — детскими розгами не более 15 ударов (Сельское благоустройство (журнал), М., 1858. кн. 3, с. 260). Герцен отозвался на эту публикацию гневной статьей ‘Розги долой!’ (Колокол, 1860, 1 июля, л. 75, с. 623), а в своих ‘Письмах из России’, приведя две колонки имен под рубриками, ‘Против сечения’ и ‘За сечение’, вторую открыл именем кн. Черкасского (Герцен А. И. Полн. собр. соч., т. XIV. М., 1958, с. 260).

² Текст: ‘Я вполне уверен ~ дикость телесных наказаний’ — отчеркнут Достоевским.

³ Текст: ‘Прошу вас приступить к делу ~ мою всепокорнейшую просьбу’ — отчеркнут Достоевским.

Г. К. Градовский — Достоевскому

28 декабря 1872 г. Петербург

28 декабря.

Милостивый государь Федор Михайлович.

Предъявитель сего г. Унтилов — автор статьи ‘Общество для противодействия нашему пьянству’. Статья эта находится в редакции и обещана к печати, статья заслуживает внимания по собранным в ней фактам.¹

Искренне уважающий и преданный Гр. Градовский.

Печатается по подлиннику: ГБЛ, ф. 93, 11.2.114.

Градовский Григорий Константинович (1842—1910) — журналист, публицист, в 1872 г. редактор ‘Гражданина’ (см.: 21, 360—361).

¹ Статья была напечатана под несколько измененным заглавием: ‘Общество для противудействия чрезмерному распространению пьянства’ (Гражданин, 1873, 15 января, No 3. за подписью ‘Н’) и сопровождалась примечанием Достоевского (см.: 21, 264). Публикуемое письмо уточняет имя автора статьи — Унтилова. очевидно человека случайного: больше его имя в литературе не встречается.

‘Один из Потугиных’ — Достоевсекому

11 марта 1878 г.

11 марта 1878.

Милостивый государь, Федор Михайлович.

Напечатаны письма Пушкина. Идет толк об них. Одни говорят, что ничего в них нет, бранят даже. Я вовсе не о Маркове Евгении говорю: этот — принцип… Нет, бранят люди, по-видимому шире смотрящие. А главное, что удивительно: не находят ничего в письмах Пушкина такие, которые от ‘Дневника’ Вашего в восторге и со всем тем, что Вы говорите в ‘Дневнике’, согласны. Вот это-то удивительно… Другие — еще не знаю, много ли их — в восторге от этих писем. Я про себя скажу. Я только по письмам узнал Пушкина. Какая это симпатичная была личность и какая гениальная личность! А главное — ‘тут русский дух, тут Русью пахнет’… Ну и проч. и проч. Федор Михайлович, Вам ведь они верят! Скажите хоть слова два об этих письмах где-нибудь в газете. И поверьте, станут читать их. А то ведь теперь какой-нибудь Марков обругал, ему поверили — и тоже бранят, а читать не читают. Вы же если скажете — это заставит их прочитать, и может быть, просветлеет их глаз… Положим, ‘что на иной глаз поэма, то на другой — куча’, но все-таки, … может, переменят ‘кучу’ на ‘поэму’. Я ведь вон в первый раз когда был на ‘Жизни за царя’, то — куча, куча и куча. А теперь, когда 30—40 раз сходил на эту оперу, — такая ‘поэма’, лучше которой ничего в России и нет. Что я в России? — Во всем мире… Так, может быть, и те… переменят взгляд и увидят в этой теперь по-ихнему куче поэму. А сейчас на их взгляд письма Пушкина — куча… А какой язык!? Ваш язык — тень этого языка: только, однако, у Вас одних и видишь этот отблеск языка Пушкина. Из всех писателей Вы только (по языку) подходите к Пушкину… Ах, какая высокая личность, какая милая! Добродушие какое, юмор этот… ну, просто, сказал бы — прелесть, да это слово сюда пойдет… Неужели Вы не скажете? Только ведь слова два, не больше. Указать только, что вот-де шедевр, из шедевров шедевр… Считали, да и теперь еще есть, которые считают Пушкина — салонным поэтом, прихвостнем большого света, двора и т. д. … Где же? Этого вовсе нет, так как положительно из писем его этого ничего не видно. Да и не такой он был человек, чтобы быть у кого-нибудь или где-нибудь прихвостнем!.. Если же вращался он в том кругу, так они хоть немножечко бы подумали и поглядели… Да ведь я же не умею ничего сказать: я только чувствую. А на чувствованьях одних далеко, как говорится, не уедешь… Поэтому смолкаю и прошу Вас извинить меня за это беспорядочное письмо к Вам, и вместе — принять уверение в моем почтительном и искреннем к Вам уважении и преданности.

Один из Потугиных — в вербальном значении этого слова.

Печатается по подлиннику: ИРЛИ, ф. 100, No 29937.

Содержание этого письма дополняет представление о характере литературных отношений между Тургеневым и Достоевским в конце 1870-х годов. Этот документ публикуется нами в качестве прямого доказательства реального существования и в 1870-е годы основы для позитивных связей между Тургеневым и Достоевским.

В письме ‘Одного из Потугиных’ речь идет о письмах Пушкина к жене, опубликованных в журнале ‘Вестник Европы’ (1878, No 1, 3). ‘Один из Потугиных’ не упоминает о Тургеневе, но как он, так и Достоевский, конечно, звали, что письма Пушкина опубликовал и ‘Вестнике Европы’ именно Тургенев. Отклики критики на письма Пушкина были по преимуществу отрицательными, причем особенной резкостью отличались статья Е. Л. Маркова, напечатанная в газете ‘Голос’ (1878, 9 февраля, No 40), и две статьи В. П. Буренина, напечатанные в газете ‘Новое время’ (1878, 13 января, No 674, 10 марта, No 729). Имея в виду этих критиков, а такие определенную часть читающей публики, выказавшей предвзятое отношение к Пушкину, ‘Один из Потугиных’, т. е. очевидный западник, взывает к Достоевскому, неоднократно с яростью нападавшему на западников: ‘Федор Михайлович, Вам ведь они верят! Скажите хоть слова два об этих письмах где-нибудь в газете’. Такое воззвание о помощи было бы невозможно, если бы Достоевский не зарекомендовал себя на страницах ‘Дневника писателя’ страстным поклонником Пушкина и апологетом русского языка. Но западники потугинского склада уловили и оценили ио достоинству также тургеневскую интонацию в этой апологии (см.: Батюто А. И. Достоевский и Тургенев в 1860—1870-е годы. — Русская литература, 1979, No 1, с. 58—61). Это-то обстоятельство и дало одному из них ‘право’ обратиться с просьбой о содействии прежде всего к Достоевскому.

Видное место в письме ‘Одного из Потугиных’ занимает восторженная оценка оперы М. И. Глинки ‘Иван Сусанин’ (первоначальное название — ‘Жизнь за царя’). И эта часть письма имеет прямое отношение к проблеме Достоевский — Тургенев. Суждения ‘Одного из Потугиных’ о музыке Глинки крайне любопытны в том смысле, что они похожи на покаяние. Он как бы испрашивает у Достоевского прощение за достаточно пренебрежительное мнение о Глинке как создателе русской национальной оперы, высказанное некогда в ‘Дыме’ его собратом Созонтом Ивановичем Потугиным и разделявшееся чуть ли не до самого последнего времени и им, ‘одним из Потугиных’.

‘Я только по письмам узнал Пушкина, — пишет Достоевскому ‘Один из Потугиных’. — Какая это симпатичная была личность и какая гениальная личность! А главное — ‘тут русский дух, тут Русью пахнет’…’. Нельзя не отметить и в этой характеристике созвучной Достоевскому тургеневской интонации. В сопровождающем ‘Новые письма А. С. Пушкина’ предисловии ‘От издателя’ Тургенев писал: ‘Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком своего времени, и уже с одной этой точки зрения его письма достойны внимания каждого образованного русского человека, для историка литературы они — сущий клад: нравы, самый быт известной эпохи отразились в них хотя быстрыми, но яркими чертами’ (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Соч., т. XV. М.—Л., 1968, с. 114). Тургеневское определение: ‘Пушкин был &lt,…&gt, самым русским человеком своего времени’ — гармонировало, в свою очередь, с восторженным восклицанием Достоевского еще в 1863 г.: ‘А уж Пушкин ли не русский был человек!’ (5, 51).

Ответ Достоевского на письмо ‘Одного из Потугиных’ неизвестен. Не исключено, что Достоевский попросту пренебрег своим корреспондентом, подписавшим свое письмо столь вызывающе. Вместе с тем не исключается другой, более вероятный ход событий.

Достоевский не мог ответить ‘одному из Потугиных’, так как тот не указал ни своего адреса, ни настоящей фамилии. ‘Дневник писателя’ же к этому времени прекратил свое существование почти навсегда. Выступление Достоевского в какой-нибудь газете тоже исключалось, так как в это время он уже всецело был поглощен работой над последним своим романом.

В такой ситуации приходилось, по-видимому, довольствоваться сознанием, что тургеневское предисловие ‘От издателя’, предварявшее публикацию писем Пушкина, — вполне достаточная рекомендация этих писем для тех читателей, которые способны понимать и любить великого русского поэта.

Корреспондент Достоевского называет себя ‘Одним из Потугиных в вербальном значении этого слова’. Что этим он хотел сказать? Слово ‘вербальный’ (лат. verbalis) значит ‘устный’, ‘словесный’, вербальная же нота — письменное сообщение, делаемое дипломатическим агентом в третьем лице без подписи и приравниваемое к устному заявлению. На такую ноту похоже комментируемое письмо к Достоевскому, написанное как бы ‘дипломатическим агентом’ западнической партии, пожелавшим скрыть свою подлинную фамилию.

Однако из ‘ноты’ видно, что ‘Один из Потугиных’ не хотел ограничиться только изложением своего мнения. Он рассчитывал на содействие, просил о нем. Эта позиция ‘Одного из Потугиных’ становится вполне очевидной в свете объяснения понятия ‘вербальный договор’. В ‘Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (т. X) читаем: ‘Вербальный договор (Contractais verbalis) — термин римского права, обозначающий договор, юридическая сила которого обусловливается исключительно особою словесною формою заключения его, путем вопроса и ответа’. Таким образом, и в последней фразе комментируемого письма сквозил намек на характер отношений между западником Тургеневым и близким к славянофилам почвенником Достоевским. Отношения эти были не таковы, чтобы можно было говорить о возможности согласия между двумя писателями по всем вопросам общественно-политической и литературной жизни. Речь шла только об одном вопросе. И ожидался только один ответ на него. Но как вопросу этому (вопросу, в сущности, о русском литературном языке), так и ответу на него придавалось исключительное значение.

Объективно характер постановки вопроса о языке в романе ‘Дым’ и в ‘Дневнике писателя’ свидетельствовал о потенциальной возможности примирения Достоевского с Тургеневым. Письмо ‘Одного из Потугиных’ документально подтверждает правомерность такого заключения.

А. М. Черницкая — Достоевскому

19 января 1881 г. Петербург

1881 года. 19 января.

Наш Шекспир, Федор Михайлович!

Осмеливаюсь побеспокоить Вас вопросом.

Может ли русский Фауст найти себе исход, почему не нашел его Иван Карамазов, почему Аполлон Александрович Григорьев, понимая гений Христа, этот вечный идеал красоты и правды, почему и он не нагнел исхода?

Достаточно одного Вашего слова ‘может’ или ‘не может’, и я поверю этому Вашему слову, потому что…

Вечный Суд Вам дал Всеведенье пророка.¹

Беспредельно Вам верящая
А. Черницкая.

Печатается по подлиннику: ГБЛ, ф. 93. II. 9. 124.

А. Черницкая — слушательница Словесного отделения высших женских бестужевских курсов в Петербурге. Получив ее письмо, Достоевский пометил в своей последней записной тетради: ‘Отвечать на вопрос о Фаусте’. Вались сделана после 22 января 1881 г., незадолго до смерти Достоевского. Поэтому, возможно, писатель так и не успел ответить Черницкой (о присутствующей в романе ‘Братья Карамазовы’ теме ‘Фауста’ Гете см.: 15, 465—466).

¹ Черницкая перефразирует начальные строки стихотворения M. Ю. Лермонтова ‘Пророк’ (‘…С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка…’, 1841).

Читайте также: