Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М., ‘Республика’,
НЕХРИСТИАНСКИЙ СОБОР (Письмо в редакцию)
Ко мне обращаются с запросами: ‘Года три-четыре назад в статьях, помещенных в ‘Нов. Вр.’, вы проводили мысль о необходимости созыва церковного собора и избрания патриарха. Теперь же вы прямо-таки глумитесь над тем, что предсоборное совещание в принципе решило избрание патриарха. Не объясните ли вы печатно, чем вызвано такое противоречие?’
Отвечу: безнадежностью. Безнадежностью, во-первых, для религии и, во-вторых, для нашей России. Меня поразило, что в ‘Протоколах предсоборной комиссии’, как и в ‘Ответах епархиальных архиереев’, на запрос Синода касательно предстоящей церковной реформы почти вовсе нет даже ссылок на какие-нибудь изречения Христа, на страницу Евангелия, на притчу, на событие евангельское, не говоря уже об общей проникнутости духом евангельским, простым, ясным, человеколюбивым, мудрым, всемирным, каковой проникнутости ведь можно было бы ожидать от этих рассуждений. Точно рассуждающие вовсе уже не суть христиане, хотя они ‘канонисты’, исправные, злые, ученые, компетентные. Это — поразительно, но так, я проверил. Высчитывал на десятках страницах, попадется ли где имя И. Христа, и не находил. Во-вторых, во всех этих дебатах и трактатах видно такое решительное забвение России и теперешних довольно трудных и критических ее обстоятельств, как бы предсоборная комиссия собиралась не в Петербурге, а где-нибудь на о-ве Яве или на горе Афоне, и не XX, а в X веке. Это не русское и не столичное совещание, а какое-то деревенско-схоластическое, которое, кроме своей колокольни, ничего не видит и, кроме своего звона, ничего не слышит. Но оставим Россию. Религиозная глубина дебатов и ‘Записок’ близка к нулю. Ни тоски, ни отчаяния, ни запросов, ни веры, ни сильного слова, ни воодушевления, ни поэзии, ни мудрости, ничего, ничего… Впечатление такое, что духовенство русское менее религиозно, менее, так сказать, теплоемко (термин физики), чем которое бы то ни было из сословий наших, купцов, дворян, не говоря уже о мужиках, даже, пожалуй, офицеров и, наверное, — солдат. Обмелела река русская, река церковная… Пустыня. И только из всех строк торчит этот бедственный ‘патриарх’, вожделеемый, алкаемый, прославляемый, внушаемый. Никакого сердца и ни к чему… Напр., никаких забот собственно о нравственном состоянии народа. Ничего о жестоких его нравах, о грубости, темноте. Ничего о пьянстве. Ничего о положении семьи, о состоянии брака, о физиологическом измельчании и вырождении племени под влиянием недоедания и болезней. По-прежнему остается ‘каноническая’ истина: ‘вино дозволено — пей его, молоко — скоромное, грех: воздерживайся от него Уг года’. Полезнее бы, да и святее было подумать, чем о патриархах, о том: нельзя ли водку и молоко поставить в обратное отношение: вино — грех, молоко — безгрешно. Вот такая ‘реформа’ церкви одна, право, более бы подняла ее авторитет в глазах общества и народа, к ней любовь и общее религиозно-нравственное состояние населения, нежели все проектированные мероприятия. Неужели на промену вина на молоко нельзя решиться? Неужели это ‘христовая’ и принципиальная ‘церковная истина’, что водка и пьянство безгрешнее употребления круглый год молока? Но ‘предсоборная комиссия’, как и епархиальные архиереи, проползая к митре патриаршей, даже об этом не вспомнили…
И такая меня одурь при этом взяла, что я… сказал, что сказал. Не стыжусь, не каюсь в противоречии. Дни меняются, и человек меняется. Он не камень.
У нас есть только сословная церковь. И все церковное, все даже христианское обращено на служение сословию, как бы какое-то майоратное заповедное имущество. ‘И не дотрагивайтесь!’ Грустно сказать шутку, но я скажу: ‘Бог у нас в кармане спрятан, и попробуйте-ка его вынуть оттуда’. Это — язычество, это полное язычество, только с пристегнутым сюда именем Христа. И язычество-то это маленькое, мещанское, уездное. Боже, до чего нет всемирного в нашем духовенстве!.. Не оттого ли, что оно никуда не ездит, ничего не видело, ничего даже не читает, кроме ‘своего’ и ‘своих’, и от поступления в 1-й класс семинарии до тихой могилы сидит точно на дне глубокого колодца и видный оттуда маленький кружочек воздушной синевы принимает за все небо и весь горизонт. Верить в это страшно, и я не мог бы. Уверен вполне, что высшее духовенство соберется на собор, обдумает митры и патриарха, но уже никто за ним не пойдет, никто душою, кроме простецов и карьеристов, с ними не сольется. И пойдет русское общество своими путями, независимо от ‘духовной литературы’, как оно пошло давно уже, в лице Хомякова, Ю. Самарина, Тютчева, вообще славянофилов, позднее — Вл. Соловьева, Толстого, Достоевского… Все это будут писания ‘неканоничные’, но уже что делать. Русской истомленной душе все-таки будет на чем утешиться.