ПОД РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1926 * ЛЕНИНГРАД
Нечто об ‘экономизме’ и об ‘экономистах’
(Мысли вслух по поводу второго съезда Российской Социал-Демократической Рабочей Партии)
(‘Искра’ No 54 от 1 декабря 1903 года)
Еще очень близко от нас то время, когда мы вели упорную и ожесточенную войну с ‘экономизмом’, и тогда каждая строчка, посвященная ему в наших изданиях, являлась более или менее решительной вылазкой против этого направления. Мы нимало не удивимся поэтому, если заглавие нашей статьи вызовет у читателя ожидание новых нападок на ‘экономизм’. Но хотя подобное ожидание совершенно естественно, мы наперед объявляем его ошибочным. На этот раз мы взялись за перо совсем не с полемической целью. Мы находим, что полемики с ‘экономизмом’ было уже довольно и что она достигла своей цели, не оставив камня на камне в его теоретических построениях и лишив его всякого влияния на российский пролетариат. Воевать с ним было бы так же бесцельно и так же странно, как бороться с мертвым телом. Однако отсюда еще не следует, что он уже совсем не представляет теперь для нас никакого интереса. Нелепо бороться с трупом: но его можно подвергнуть вскрытию, и его вскрытие может дать полезный урок тек, которые еще полны жизни. В настоящей статье мы хотим взглянуть на ‘экономизм’ именно с этой, анатомической, точки зрения. Нам хочется вскрыть покойника для того, чтобы его организация объяснила нам ту историческую функцию, которую ему суждено было отправлять при жизни.
Латинская пословица гласит: de mortius aut bene, aut nihil (поминай мертвого добром или не говори о нем ничего). Заговорив об ‘экономизме’, мы, к сожалению, не можем последовать благожелательному совету, даваемому этой пословицей. Мы вынуждены с первых же слов помянуть покойника лихом. Всякий, кто дал себе труд внимательно вдуматься в его теорию, понимает, что она угрожала самому существованию социал-демократии в России. Люди, выработавшие ее и занимавшиеся ее распространением в нашей среде, были идеологами мелкой буржуазии, по самой природе своей неспособными стать на точку зрения пролетариата и именно по этой ‘достаточной причине’ старавшимися сузить учение Маркса,— за которое они ухватились как за самое стройное социологическое учение своего времени,— до пределов своей собственной мещанской ограниченности. Как всегда бывает, как всегда будет и как всегда должно быть в случаях подобных экспериментов над знаменитым автором ‘Капитала’, теоретики ‘экономизма’ оперировали с помощью некоторых, весьма существенных теоретических ошибок. Важнейшими из таких ошибок являлись, как известно, два взгляда: во-первых, взгляд на отношение экономии к праву в процессе исторического развития человеческих обществ, во-вторых, — и в тесной связи с только что указанным, — взгляд на роль великих исторических партий в деле развития самосознания тех классов, интересы которых они представляют. Оба эти взгляда имели важное практическое значение. Если бы они были усвоены российским пролетариатом, то этот класс сделался бы совершенно неспособным к борьбе за полное свое освобождение от ига капитала и мог бы лишь послушно идти в хвосте либеральной буржуазии, которая, со своей стороны, время от времени кидала бы ему, в награду за благонравие, более или менее жалкую ‘социальную реформу’. Сообразно с природой того общественного класса, который они представляли в области идеологии, теоретики ‘экономизма’ были, сами того не подозревая, теоретиками ‘социального мира’, от которого пролетариат не может ровно ничего выиграть, но, напротив, рискует потерять даже то, чего он уже добился социальной войной. Однако этого смертного греха против рабочего класса было бы вполне достаточно для оправдания самой беспощадной войны с ‘экономизмом’. Но это еще не все. Не будучи в состоянии понять отношение экономии к праву вообще, а следовательно, и к общественному праву, теоретики ‘экономизма’ нередко выступали проповедниками таких политических идей, усвоение которых пролетариатом очень значительно ослабило бы его энергию даже в борьбе с существующим у нас политическим порядком. В этом случае голос классового инстинкта умолкал у них под влиянием ошибочной догмы и, — вот как вредно влияние ‘догматизма’! — они, идеологи мелкой буржуазии, так сильно заинтересованной в торжестве политической свободы, выступали иногда союзниками царизма. Правда, они делали это невольно и бессознательно. Но это не уменьшало вредного влияния их учения, и это еще раз показывает, до какой степени была, в свое время, для нас обязательна война с ‘экономизмом’. Ополчаться против него должен был каждый социал-демократ, понявший истинный его характер и не желавший изменить своему знамени.
Но если все это так, — а все это несомненно так, — то спрашивается: чем же можно объяснить хотя временный, но тем не менее огромный успех ‘экономизма’ именно в нашей социал-демократической среде? Разве она склонна была тогда к измене пролетариату? На этот вопрос даже самый ожесточенный ее хулитель не решился бы,— разумеется, если бы захотел быть справедливым, — ответить утвердительно без весьма важных оговорок. Правда, в эпоху расцвета ‘экономизма’ наша социал-демократическая среда далеко еще не отличалась такой однородностью состава, какая свойственна ей в настоящее время. Тогда в ней еще только подготовлялось то слоение, благодаря которому немалая часть лиц, к ней примыкавших, открыто перешла потом в буржуазный лагерь. Все эти лица, — будущие ‘критики’, ренегаты марксизма, — не могли не ухватиться за ‘экономизм’, как за учение, обещавшее им превратить самого Маркса в орудие умственного порабощения пролетариата буржуазией. Но не эти лица задавали тон тем социал-демократам, которые занимались агитацией между рабочими: эти лица в огромном большинстве своем уже тогда были так сильно пропитаны духом современного буржуазного эгоизма, что им совсем не нравилась перспектива попасть в тюрьму или в ссылку за ‘нелегальную’ деятельность. Они старательно избегали прямых сношений с самоотверженными носителями социалистической идеи и ограничивались тем, что шумели ‘промеж себя’ и в так называемом обществе, которое скоро поняло, несмотря на их непривычную для него марксистскую терминологию, что они составляют кость от его кости и плоть от его плоти. В рабочей же среде действовали тогда, — как действуют и теперь, — лишь люди, всей душой преданные пролетариату и всем сердцем ненавидящие буржуазию. И эти-то самоотверженные люди, всецело стоявшие на стороне рабочего класса, тоже увлеклись, на время, ‘экономизмом’. Что же влекло их к нему? Так как мы не можем допустить, что в этом своем увлечении они повиновались буржуазному инстинкту, то у нас остается одно возможное объяснение: они не поняли истинного характера ‘экономизма’. Но это объяснение требует нового объяснения: почему же истинный характер интересующей нас доктрины остался непонятным для этой категории его последователей? Потому ли, что они были неспособны к мышлению? Думать так мы опять не имеем права, в деле мышления средний социал-демократ ‘экономического’ толка был нисколько не слабее нынешнего социал-демократа ‘политического’ направления. Конечно, надо говорить правду: крупных звезд с ‘теоретического неба’ экономисты вообще не хватали. Но именно потому, что надо быть правдивым, мы должны признать, что не очень много таких звезд нахватали пока и нынешние ‘политики’. У ‘экономиста’-практика теория вообще обреталась не в авантаже. Но нынешний практик ‘политического’ оттенка тоже не бог знает как прилежит к теории. Если уж пошло на правду, то мы скажем, что нынешние наши практики-‘политики’ отличаются такою же беззаботностью насчет теории, какою отличались практики-‘экономисты’ недавнего прошлого. Беззаботность насчет теории — застарелый недостаток российской революционной среды, и на ее счет у нас будет скоро особый разговор с читателем. Теперь же мы только заметим, что недостаток, свойственный нынешним ‘политикам’ в такой же мере, в какой его имели ‘экономисты’, не может удовлетворительно объяснить ошибку, составляющую главный отличительный признак только этих последних. Ясно, стало быть, что объяснения этой ошибки надо искать в каких-то других психологических особенностях наших товарищей ‘экономического’ периода. Постараемся же открыть эти особенности. Перечитайте ‘Рабочую Мысль’, главный орган ‘экономистов’-практиков, перечитайте все, впрочем очень немногочисленные, издания наших товарищей, группировавшихся вокруг этого органа. Вы найдете там много ошибок, и вы поймете, почему ‘Рабочая Мысль’ так сильно раздражала противников ‘экономизма’. Но так как теперь ее ошибки уже не имеют практического значения, то мы советуем вам не останавливаться на них, а обратить главное внимание на преобладающее практическое стремление ее редакции и сотрудников, красной нитью проходящее через все их воззвания, статьи и заметки. Это практическое стремление может быть характеризовано как стремление во что бы то ни стало придать нашему социалистическому движению широкий массовый характер. До сих пор социализм был делом интеллигенции, рабочие проникались его идеями лишь в качестве отдельных лиц, в лучших случаях — отдельных кружков, которые тем более отдалялись от массы, чем яснее становилось их социалистическое сознание. Но социализм, отдаляющийся от массы, обречен на полное бессилие и остается возвышенной мечтой, благородным духовным развлечением немногих умственных эпикурейцев. И это бессилие отдалившегося от массы социализма составляет силу царского правительства, опирающегося на бессознательность массы. Чтобы уничтожить эту темную силу и чтобы придать социализму тот характер, который он имеет в передовых странах цивилизованного мира, — т. е. характер могучего фактора развития всей общественной жизни, — необходимо связать его идеалы с житейскими нуждами российского пролетариата, необходимо сделать его идеологическим выражением тяжелой повседневной борьбы этого класса со своими угнетателями. Но так как эта борьба находится еще в зачаточном состоянии, так как она еще не вышла из той стадии, на которой поле зрения борющихся ограничивается их ближайшими экономическими интересами, так как отношение этих интересов к существующему у нас политическому порядку еще совсем не ясно рабочему классу, то выражение должно быть приведено в соответствие с тем, что выражается, и наша социалистическая проповедь должна принять по преимуществу экономический характер. Когда эта проповедь сделает свое дело, когда экономическая борьба примет широкие размеры, когда участвующая в ней масса поймет, наконец, что царское правительство не может не стоять на стороне ее эксплуататоров, тогда настанет время для политической агитации и тогда мы поведем пролетариат против царизма. А до тех пор всякое занятие политикой останется пустым занятием, способным лишь услаждать невольные, но длинные и скучные досуги оторванной от жизни интеллигенции. Так рассуждали ‘экономисты’-практики, и поскольку их рассуждения не встречали сочувствия в ‘интеллигентской’ среде, по самому положению своему склонявшейся главным образом к политической борьбе, постольку они становились врагами интеллигенции. Все мы знаем, что в устах многих и многих из них слово ‘интеллигент’ стало почти бранным словом. Эта их вражда к интеллигенции, у которой рабочие могли многому научиться, замедляла развитие классового самосознания пролетариата и потому заслуживала осуждения. Но осуждая ее, вы должны вспомнить, откуда она взялась, а вспомнив, откуда она взялась, вы принуждены будете согласиться, что вина ‘экономистов’-практиков смягчается в высшей степени важным обстоятельством: тем, что в течение предыдущего периода нашего социалистического движения наша интеллигенция в самом деле была совершенно оторвана от народной массы. Тому, кто твердо держится точки зрения современного научного социализма, легко заметить все промахи гремевших против интеллигенции ‘экономистов’-практиков. Но в том-то и дело, что эта точка зрения была чужда как этим ‘экономистам’, так и — особенно — тем, против кого они прежде всего направили удары своей критики: первоначально они выступали почти исключительно против народовольцев, более или менее видоизменивших свою программу вследствие споров с социал-демократами, но все-таки решительно неспособных усвоить себе, во всей ее полноте, ту величайшую практическую истину нашего времени, что социализм становится влиятельной общественной силой лишь в той мере, в какой он служит теоретическим выражением освободительной борьбы пролетариата. ‘Экономисты’-практики искажали положение ‘Коммунистического Манифеста’: ‘всякая классовая борьба есть борьба политическая’, истолковывая его в том смысле, что всякое столкновение людей одного класса,— в данном случае рабочих,— с людьми другого класса, — в данном случае с предпринимателями, — составляет акт политической борьбы. Но то же положение еще хуже понималось, а вернее сказать — совсем игнорировалось теми, которые по старой памяти воображали, что политическая борьба может стать победоносной, совсем не становясь классовой борьбой. Эта вторая и еще более грубая ошибка объясняет первую, которая явилась как неизбежная реакция против нее. Разумеется, очень жаль, что эта реакция не направилась в ту сторону, в которую пыталась направить ее группа ‘Освобождение Труда’, с самого начала восьмидесятых годов стоявшая на точке зрения Маркса. Однако на нет и суда нет. Миросозерцание группы ‘Освобождение Труда’ было слишком сложно для того, чтобы оно могло быть усвоено большинством тогдашних социал-демократов: оно казалось им странным, сомнительным и очень близким к миросозерцанию народовольцев, с которыми у них происходили почти ежедневные стычки. Об этом теперь нельзя говорить без улыбки. Но уверены ли вы, что все нынешние ‘политики’ вполне усвоили себе взгляды названной группы? Что касается нас, то мы — увы! — далеко не уверены в этом. Как бы там ни было, но в наш ‘мудреный’ век без идей трудно прожить даже самому ‘практичному’ практику. И вот наши товарищи отправились за идеями туда, куда им вовсе не следовало отправляться: к любомудрам, ‘новые’ идеи которых были впоследствии изложены в пресловутом ‘Credo‘. Таким образом произошло одно из самых печальных qui pro quo, какие только знает история нашего движения, люди, искренно и самоотверженно отстаивавшие интересы пролетариата, с глубоким недоверием отворачивались от учения пролетарского по преимуществу, — т. е. от марксизма его чистом виде, — и радостно приветствовали ‘критические’ упражнения господ, занимавшихся переделкой научного социализма на буржуазный лад. Притягательная сила этих ребяческих упражнений обусловливалась тем, что своим, — теоретически, как уже сказано, совершенно несостоятельным, — истолкованием отношения экономии к праву и роли партий в политическом воспитании классов они подкрепляли не менее ошибочное, но очень дорогое тогда ‘экономистам’-практикам учение о ‘стадиях’ и оправдывали исключительно экономический характер тогдашней агитации среди рабочих. Ошибки теоретиков буржуазии были как нельзя более по сердцу практическим защитникам пролетарских интересов. Тогда решительно невозможно было не возмущаться при виде этого недоразумения, но теперь, когда оно целиком стало делом прошлого времени, пора уже вспомнить, что оно все-таки было только недоразумением и что между ‘экономистами’-практиками, с одной стороны, и ‘экономистами’-теоретиками — с другой, лежала, по существу их стремлений, целая пропасть. Вспомнить это очень полезно теперь еще и потому, что нам в самом деле приходится ‘ликвидировать’ период господства ‘экономизма’, а при ликвидации всегда необходимо определить как пассив, так и актив: иначе она будет неправильной и несправедливой. В активе же ‘экономистов’-практиков выступает, — как цифра чрезвычайно внушительная для социалиста, — их, уже указанное нами выше, стремление превратить социализм из дела кружков в дело целого класса. Эта внушительная цифра покрывает значительную часть их долга. Другой и, пожалуй, не менее увесистой цифрой является то обстоятельство, что они, — ‘экономисты’-практики, — отреклись от своих теоретических выразителей тотчас же, как только увидели, какие практические выводы вытекают из их ‘критики Маркса’. В этом отношении на них весьма отрезвляюще подействовали подвиги французских мильерандистов и немецких бернштейнианцев, и после этого им оставалось только сделать тот шаг, которого они, к сожалению, не могли сделать в момент своего выступления на историческую сцену: стать ‘ортодоксальными’ марксистами. Многие из них уже и стали таковыми. И вот с этими-то людьми нам необходимо теперь столковаться. Их мы не имеем права называть не только врагами, но даже и противниками: они — наши товарищи, хотя бы они и отличались от нас некоторыми оттенками мысли. Подобные оттенки ничему не вредят. Напротив, можно без всякого преувеличения сказать, что там, где они исчезают, мысль и в самом деле превращается в окостенелую догму и совершенна перестает работать.
В изданиях так называющейся партии так называющихся социалистов-революционеров не замечается никаких разногласий, в этом отношении в них всегда и все ‘обстоит благополучно’. Но кто же берет эту ‘партию’ всерьез, кроме некоторых наивных молодых людей, лишенных самых элементарных представлений и о социализме, и о революции? Отсутствие всякого серьезного усилия мысли составляет главнейший отличительный признак всех ее многочисленных литературных произведений. Наша партия не может уподобиться ей. Если спор означает неблагополучие, то нам, социал-демократам, не суждено быть благополучными. В нашем деле, еще более, чем во всяком другом, спор есть, по выражению древнегреческого философа, отец всех вещей. Очень может быть, что мы и в настоящее время вынуждены будем спорить с тем или другим из тех товарищей, которые когда-то выступали ‘экономистами’ на практике. Но наши возможные споры с ними не должны мешать полному товарищескому сближению между нами. Это сближение является теперь одним из очень важных для нас очередных практических вопросов. Число наших непримиримых врагов, — число сознательных врагов революционных стремлений пролетариата, — с каждым днем растет и не может не расти в возрастающей прогрессии. Перестанем же дробить наши силы. Мы уже выросли из пеленок кружковщины, всегда страшно суживающей политический кругозор людей и делающий их способными расходиться из-за ничтожнейших поводов. Мы стали самой влиятельной политической партией в нашей стране, а политическое влияние обязывает, и никак не меньше, чем ‘дворянство’. Все мы без исключения, — и вчерашние ‘экономисты’, и нынешние ‘политики’, — должны ‘ликвидировать’ свои старые счеты и дружно взяться за новую совместную работу в широких рамках новой партийной организации, в которой найдется место для самых многоразличных талантов и для самых разнообразных наклонностей. И все мы до единого должны смотреть на разброд, как на тяжелое политическое преступление. Непримиримость по отношению к врагам рабочего класса, терпимость по отношению к его друзьям, т. е. нашим товарищам, — вот девиз, которого следует неизменно держаться всем нам, солдатам революционной армии труда. Довольно усобиц! Нам необходимо единение!
Бывшие ‘экономисты’-практики и теперь, конечно, не менее, чем прежде, настаивают на необходимости для нас постоянно расширять русло социалистического движения и поддерживать рабочую массу в ее повседневной экономической борьбе с эксплуататорами. Но кто же из нас сомневается в великом теоретическом и практическом значении этой мысли? Случалось, правда, что некоторые ‘политики’ заходили в своей реакции против ‘экономизма’ слишком далеко и вели исключительно политическую агитацию. Это была ошибка, на которую уже указывал наш орган и повторение которой станет тем менее вероятным, чем более упрочится взаимное товарищеское влияние между ‘политиками’ и ‘экономистами’. Нам сдается даже, что некоторая ‘экономическая’ односторонность могла бы быть не бесполезной теперь в качестве противовеса против крайностей нашего увлечения ‘чисто политической’ борьбою. Что касается организационных вопросов, то соглашение здесь, пожалуй, покажется нам гораздо более затруднительным, если мы припомним все те споры, которые велись между ‘экономистами’ и ‘политиками’ по поводу ‘демократизма’ в организации. Но и здесь нам надо начать с ‘ликвидации’ старых споров, старых полемических увлечений и старых односторонностей, вследствие которых наши ‘экономисты’, казалось, забывали подчас о том, что нам приходится действовать в самом гнусном изо всех полицейских государств, когда-либо существовавших в подлунном мире, а наши ‘политики’ как будто упускали иногда из виду, что наша цель — классовое движение пролетариата, а отнюдь не заговор интеллигенции, убедившейся в том, что рабочие нужны для революции, как говаривал покойный Л. Тихомиров. Во всяком случае, мы твердо убеждены, что при наличности доброй воли у обеих сторон они могли бы, нимало не мешая одна другой, работать рука об руку и в самом добром согласии, опираясь на устав, выработанный вторым съездом нашей партии. Устав этот не лишен крупных недостатков. Но к числу его достоинств принадлежит то его несомненное, хотя и отрицательное, свойство, что он не создает никаких препятствий для широкой организации рабочих. Поэтому наши товарищи, — бывшие ‘экономисты’, — сделали бы огромную политическую ошибку, если бы увидели в нем непреодолимое препятствие для сближения своего с ‘политиками’.
Повторяем: довольно усобиц! Нам необходимо единение!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
