Небывальщина, Якушкин Павел Иванович, Год: 1866

Проза
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Скачать в PDF

СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА

Изданіе Вл. Михневича.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.

НЕБЫВАЛЬЩИНА.

I.

Никто столько не видывалъ видовъ, сколько нашъ братъ — странникъ: чего только не увидишь, чего не услышишь? И вс впечатлнія новы, встрчи неожиданны. Оттого-то на Руси такъ много путешественниковъ или, какъ ихъ народъ называетъ: странниковъ. Большинство, и огромное большинство, странниковъ-богомольцевъ, странствуетъ по монастырямъ и церквамъ, прикрываясь только душеспасительною цлію, а въ самомъ дл ихъ прельщаетъ перемна впечатлній, а впослдствіи эта жажда новизны доходитъ до какой-то нравственной распущенности: хочется мсто перемнить и только, какъ ни хорошо жить дома, а все куда-то хочется, просто — на мст не сидится. Простой человкъ объясняетъ свое желаніе шляться тмъ, что онъ ‘хочетъ Богу трудиться’, хочетъ этими трудами пользу душ принести, а странники, заподозрнные въ большей развитости, бродяжничество свое прикрываютъ пользой наук, они тоже объявляютъ, что хлопочутъ о наук. Какъ странники-богомольцы, такъ и странники съ ученой ц 23,лью совершенно не приготовлены для своихъ трудовъ. И въ самомъ дл, я знаю только одного путешественника по Россіи, приготовленнаго къ своимъ работамъ,— г. Тарачкова, учителя естественныхъ наукъ орловскаго кадетскаго корпуса, здившаго по средней полос Россіи, писавшаго въ орловскихъ губернскихъ вдомостяхъ и издавшаго въ послдствіи свои заметки въ Орл, и можетъ быть по этому или по своей спеціальности не совсмъ извстнаго читающей публик. Другіе же странники и не думали себя готовить къ чему бы то ни было. Возьмите вы хоть путешественниковъ — собирателей нашихъ народныхъ псенъ (Киревскій умеръ), сказокъ и тому подобнаго, думали ли они когда нибудь заниматься своимъ дломъ? Собирателю псенъ, напримръ, кром умнья читать и писать, должно знать музыку, псня, записанная безъ голоса, теряетъ половину своего значенія, а изо всхъ собирателей нтъ ни одного, который бы могъ записать самый простой мотивъ. При изданіи псенъ необходимо сравнить ихъ съ другими, по крайней мр славянскими пснями, а изъ насъ никто не знаетъ ни одного славянскаго нарчія… Впрочемъ, я долженъ оговориться: никто кром В. А. Безсонова… А впрочемъ, какой же онъ собиратель? Вдь онъ собиралъ псни по чужимъ сборникамъ, да по сочиненіямъ Симеона Полоцкаго, а при своей жадности въ этому длу, голоса для этихъ псенъ подобралъ изъ мотивовъ разныхъ итальянскихъ оперъ, странствія же его было немного: онъ странствовалъ только по Москв, да, кажется, разъ създилъ къ кому-то въ гости верстъ за сто, да тамъ и записалъ отъ одной горничной стихъ духовный. Кто не вритъ мн въ этомъ, того могу попросить посмотрть изданіе П. А. Безсонова — Каликъ перехожихъ, но вдь это удается одному г. Безсонову. Но о П. А. Безсонов — въ другомъ мст, а теперь, повторивши, что изъ всхъ странниковъ-наблюдателей одинъ только г. Тарачковъ знаетъ зачмъ пошелъ въ странствіе, я скажу, что если вы спросите каждаго изъ странствующей братіи, ученыхъ ли наблюдателей надъ русской народностью, или странниковъ-богомольцевъ, вамъ разскажутъ много и много такихъ встрчъ и приключеній, о которыхъ человку не странствовавшему никогда и въ голову не можетъ придти.
Едва вы вышли изъ дому въ путь, какъ васъ ожидаютъ встрчи съ простымъ людомъ и начальствомъ. Съ простымъ людомъ встртиться не бда: отъ него отдлаться было въ прежнее, крпостное время легко, не смотря на его любопытство.
Идете вы путемъ-дорогой въ мстахъ, въ которыхъ васъ никто не знаетъ, да и ближайшій вашъ знакомый живетъ верстахъ въ двухстахъ, а то я больше. Попадается вамъ попутчикъ изъ ближайшей деревни,
— Здравствуй, почтеннйшій! заговариваете вы съ нимъ, — Куда Богъ несетъ?
— А мы вотъ въ ту деревню,— отвтятъ вамъ мужикъ:— Мы тутошніе…
— Тутошніе? спросите вы, чтобы какъ нибудь вызвать его на разговоры.
— Тутошніе, родимый! Мы изстари тутошніе… А ты отколь идешь? Ты вдь не здшній?
— Не здшній, почтенный, не здшній.
— Отколь же идешь?
— Да я изъ-за Москвы.
— Изъ-за Москвы?… Знаю… А по какимъ такимъ дламъ идешь? спроситъ онъ, не для того, чтобъ узнать съ полицейской цлью, кто вы, зачмъ идете, а единственно изъ любопытства, если не для того только, чтобъ не молчать дорогой, а поболтать отъ скуки.
— По какимъ такимъ длахъ идешь?
— А по своимъ, добрый человкъ.
— А? По своимъ! скажетъ онъ, какъ будто совершенно понялъ откуда, куда и зачмъ вы идете, нимало не обидясь вашимъ, въ такой степени яснымъ отвтомъ.
Потомъ вы съ нимъ разговоритесь, онъ вамъ будетъ благодаренъ, если вы примете, или хоть покажете участіе въ его гор, о которомъ русскій человкъ любитъ потолковать со всякимъ, а если вы ему покажетесь и его изба будетъ по пути,— зазоветъ васъ въ себ обдать или ночевать. Впрочемъ, это было сперва, еще до 19 февраля, теперь не то. Въ былыя времена поймаешь бродягу, поведешь въ начальству, самаго затаскаютъ по судамъ, станутъ спрашивать: какъ поймалъ, гд поймалъ, да и сдлаютъ причастнымъ въ длу, не радъ будешь, что и поймалъ недобраго человка, а теперь начальство — мировой посредникъ, а мировой посредникъ свой человкъ: приведешь въ нему или хоть къ сельскому старост — теб ничего не будетъ: сдалъ на руки — тебя сейчасъ же и отпустятъ. А потому встрча съ простымъ мужикомъ, кому бы то ни было, какъ бы кто ни былъ извстенъ за нехорошаго человка, ни для кого не опасна, тогда какъ въ старые годы, встртиться въ деревенской глуши съ начальствующимъ лицомъ иногда значило попасться въ бду, а чмъ ниже было начальство, тмъ было хуже. Напримръ, у меня была встрча съ сотскимъ… Но я долженъ сказать нсколько словъ о тогдашнемъ моемъ путешествіи.
Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета. Въ одинъ прекрасный день купилъ рублей на десять разнаго товара, уложилъ въ коробку и отправился въ путь, и съ этой коробкой,— коробейникомъ пришелъ въ одно большое село, одной изъ неблизкихъ отъ Москвы губерній. Въ этомъ сел я и положилъ имть свою главную квартиру. Познакомившись съ сыномъ моего хозяина, парнемъ лтъ 20-ти, мы съ нимъ не разставались недли дв. Пообдавши съ нимъ часу въ 9-мъ поутру, мы съ нимъ отправились торговать по сосднимъ деревнямъ, и, надо правду сказать, псенъ собрали иного, денегъ же наторговали одинъ двугривенный, потому что мой товаръ былъ безцнный. Такъ напримръ, какъ вы опредлите цну этому товару: 3 пары серегъ стоили мн дв копйки ассигнаціями, по тогдашнему — грошъ, сколько я долженъ былъ брать за одну пару? Поэтому я за свой товаръ разсчитывался пснями, и одной только неотвязчивой попадь за двугривенный продалъ платовъ, и по сю пору не знаю, дорого или дешево отдалъ этотъ платокъ.
Поторговавши такимъ образомъ часовъ до четырехъ, мы возвращались домой, гд уже собрался веселый народъ: парни, двки, старики, старухи… всхъ возрастовъ людъ, кто только желалъ выпить, сколько кому хотлось, вс ждали, вроятно, съ большимъ нетерпніемъ моего возвращенія, чтобы веселить и веселиться…
Повадился ко мн, на мою главную квартиру, какой-то сотскій, правда, сидлъ онъ у меня не долго: придетъ, выпьетъ и уйдетъ. Но при этомъ благоразуміи онъ оказывалъ мн страшную непріятность: люди, желающіе выпить — народъ веселый, а этотъ народъ веселый податей платить, разумется, не совсмъ былъ охотникъ.
Придетъ бывало этотъ господинъ, вс веселы, вс радостны… а придетъ это начальство — всмъ неловко, вс видятъ себя не такъ, какъ они должны себя про себя понимать, и какъ они должны себя держать передъ начальствомъ.
— Не ходи ты, братъ, когда у меня поютъ и пляшутъ, говорилъ я не разъ,— а приходи одинъ на одинъ, я теб сколько хочешь водки дамъ. Вдь ты видишь — ты мн мшаешь…
— Хорошо, хорошо! обыкновенно говаривалъ онъ мн, а между тмъ прилаживалъ во мн всякій разъ на вечеръ, когда были у меня гости веселые, не забывая въ тоже время приходить ко мн и поутру.
Сижу я разъ въ изб за столомъ. Избранный на ту пору мой пріятель сидлъ съ правой руки и распоряжался штофомъ, стоявшимъ на стол, а псни пвшій — съ лвой, и, какъ теперь помню, лвый мой сосдъ плъ:
А и я то, православный царь,
Не хочу мужиками ругатися,
А татарамъ потшатися!
Не добро татарамъ тшиться
Надъ русскими православными,
А тшиться ли не тшиться —
Мужику ли надъ татарами.
Едва усплъ кончить псню мой сосдъ, вошелъ сотскій… Вс замолчали…
— Здравствуй! обратился ко мн сотскій, взявшись за штофъ, стоявшій на стол.— Здравствуй, братъ!
— Здорово! отвчалъ я съ большимъ и очень съ большимъ не удовольствіемъ: на ту пору этотъ сотскій былъ до крайности лишнимъ.
Сотскій сталъ наливать изъ штофа въ стаканъ водку, потихоньку, не торопясь.
— Зачмъ пьешь водку? спросилъ я не совсмъ любезно сотскаго.
— А вотъ, Иванычъ, водочки хочу пить, отвчалъ тотъ, нсколько смшавшись.
— А водка-то твоя?
— Молчи, человкъ любезный! заговорилъ еще больше смшавшись сотскій.
— Молчать можно, а ты водки все таки не трогай, водка не твоя, да тебя никто и не подчивалъ.
Представьте себ положеніе этого господина, онъ — сотскій — все таки начальство, хоть малое, а какъ ни разсуждай, все начальство, и это начальство опозорено передъ подначальственними людьми, самыми гуляками, за которыми накопилось пропасть недоимокъ, и которыхъ это начальство каждое утро за эти недоимки драло за вихоръ.
Начальство обидлось.
— Такъ водки не даешь? спросилъ сотскій, — водки твоей и попробовать нельзя?
— И пробовать нельзя. Я теб сколько разъ говорилъ: приходи по-утрамъ и пей сколько хочешь, а только по вечерамъ не мшай.
— Ну, ладно! заговорилъ пріосанясь сотскій. — А за какимъ такимъ дломъ, парень, ты здсь шатаешься?
— Да вдь ты знаешь, что я торгую?
— Какая чортъ торговля? Гроша мднаго ни отъ кого не бралъ.
— Ну, ужь это мое дло.
— А, пожалуй, и не совсмъ твое! Ты на-первыхъ скажи: отколь ты сюда забрался?
— Это дло ты заговорилъ, господинъ сотскій: на это можно отвчать.
— Да ты дло говори: отколева ты пріхалъ.
— Изъ Москвы, господинъ сотскій.
— А пашпортъ есть?
— И пашпортъ есть.
— А покажи!
Я досталъ свой видъ и передалъ сотскому, тотъ взялъ, разложилъ его на стол и сталъ внимательно въ него всматриваться, долго, очень долго глубокомысленно на него глядлъ, и только глядлъ, а не читалъ, потому что онъ былъ не грамотный, и потомъ заключилъ такъ:
— А пашпортъ-то твой, парень, фальшивый!
— Это какъ ты узналъ?
— Узналъ!
— Вдь ты грамот не знаешь, какъ же ты могъ узнать, еслибы и въ самомъ дл пашпортъ былъ фальшивый?
Сотскій этимъ замчаніемъ еще больше обидлся.
— Да что съ тобой иного толковать! ршилъ сотскій — дойдемъ къ становому, онъ тебя разберетъ.
Такого результата отъ моего отказа въ водк, отъ сотскаго я никакъ не ожидалъ, но какъ дло уже было сдлано и пардону просить было нельзя, сотскій могъ подумать и богъ-знаетъ что, то я, собравши все свое имущество, отправился въ становому. Сотскій изъ моихъ же пріятелей выбралъ четверыхъ конвоировать меня, но это было лишнее: за нами пошли вс, кто только былъ въ изб: боле двадцати человкъ, а какъ вышли изъ избы, къ намъ стали приставать вс встрчное, такъ что мы вышли изъ деревни толпой человкъ во сто, и вс ввалились въ другую деревню, версты за четыре, въ которой жилъ становой приставъ. Въ этой деревн тоже всякій встрчный приставалъ въ нашей толп.
Деревня, въ которой жилъ становой, выстроена была въ одну линію, передъ рчкою, на полугор. Почти середи деревня, въ изб съ крашеными окнами, квартировалъ становой, и передъ этой избой мы и остановились.
— Береги ловчй! приказывалъ сотскій мужикамъ, меня конвоировавшимъ.— Я знаю этого парня: плутъ, какъ разъ стречка дастъ! Поди посл, лови!
Отдавъ это приказаніе, сотскій пошелъ въ становому, а меня, какъ по чину недостойнаго войти въ комнату начальства, оставили со всей толпой у крыльца. Толпа хоть говорила и въ полголоса, но все таки шумла, но, когда черезъ четверть часа вышелъ становой, все замерло. Вс скинули шапки, одинъ только я, поклонившись становому, надлъ опять шапку. Становой вышелъ въ халат, и замтно было, что онъ возсталъ отъ послобденнаго сна, и еще было замтне, что онъ за обдомъ время проводилъ не праздно, другими словами сказать: за обдомъ господина становаго выпито было не мало.
— Что за человкъ? спросилъ меня становой, благоразумно избгая мстоименія: ты сказать — можетъ быть и неловко, а вы — можетъ быть и не стоитъ.— Что за человкъ?
— Императорскаго московскаго университета университантъ, отвчалъ я, желая придать себ боле значенія, а потому и не назвался студентомъ университета, думая, отчасти справедливо, что становой слыхалъ только о студентахъ семинарій, съ которыми церемониться нечего.
— Что же вы здсь длаете? спросилъ меня становой, боле благосклоннымъ голосомъ.
— Собираю остатки нашей національной поэзіи, отвтилъ я.
— Какъ?
— Остатки нашей національной поэзіи, опять отвчалъ я недоумвающему становому.
— Какой поэзіи?
— Національной.
— Да вы говорите просто: что такое вы длаете?
— Я вамъ сказалъ.
— Ну, какъ вы собираете эту поэзію?
— Записываю.
— Что записываете?
— Псни, сказки…
— А ты откуда пришелъ? вопросилъ, пріосанившись, становой.
— Изъ Москвы.
— Изъ Москвы за пснями?
— Изъ Москвы за пснями.
— Какъ, такой-сякой! Пословица говоритъ: въ Москву за пснями здятъ, а ты изъ Москвы сюда за пснями пріхалъ!
И пошелъ, и пошелъ мой становой. Обижаться мн было нечмъ: становой ругалъ собственно говоря не меня, я былъ въ то время въ качеств декораціи, толпа вся безъ шапокъ, одинъ только человкъ стоятъ въ шапк, и этого-то шапочнаго ругаютъ нецензурными словами.
Бабы, мужики, мн сочувствовали и гораздо боле меня принимали въ сердцу то оскорбленіе, которое мн длалъ своею бранью становой.
— Да за что же онъ надъ тобою такъ изругается, голубчикъ ты мой? говорила одна баба, приложа правую руку въ щек, а лвой поддерживая локоть правой.
— Ты, родненькій, не горюй, говорила другая — онъ у насъ добрый, только сердце свое сорветъ, а то ничего… Отойдетъ сердце, самъ посл жалть тебя будетъ…
Такъ продолжалось около получаса. Вижу я — детъ на бговыхъ дрожкахъ одинъ столичный помщикъ (столичнаго помщика отъ деревенскаго — легко отличить), лтъ 25.
— Кто это детъ? спросилъ я у одного мужика, конвоировавшаго меня.
— Да это князь Н—ій, отвчалъ тотъ.
Князь Н—скій халъ крупной рысью, но, увидвъ большую толпу, похалъ шагомъ.
— Князь! крикнулъ я — князь, пожалуйте сюда.
Князь подъхалъ.
— Уврьте, пожалуйста, князь, господина столоваго пристава, что студенту московскаго университета можно ходить собирать мужицкія псни.
Становой замолчалъ въ ту же минуту какъ подъхалъ князь Н—ій.
— А вы студентъ московскаго университета? спросилъ князь, вжливо мн поклонясь.
— Да, студентъ.
— Ваша фамилія?
— Якушкинъ.
— Не угодно ли вамъ будетъ отдохнуть у женя нсколько времени?
— Сдлайте одолженіе!
— Такъ садитесь! сказалъ онъ, подвигаясь ближе къ передку дрожекъ.
Я, не торопясь, поставилъ на дрожки свою коробку съ товаровъ, потокъ самъ слъ на дрожки, князь тронулъ лошадь, поклонился становому, я, въ свою очередь, также поклонился, и мы похали… Становой только улыбался.
Это было давно, по крайней мр лтъ двадцать тому назадъ. Съ тхъ поръ становые перемнились, а чтобы не сказать голословно, я вамъ разскажу слдующій казусъ.
У одного, очень хорошаго и образованнаго помщика, сосдніе мужики хлбъ лошадьми побивали, и онъ спустилъ разъ, спустилъ другой… Наконецъ, ему не въ терпежъ стало: послалъ за становымъ.
Пріхалъ становой, разобралъ дло и ршилъ, что мужики точно виноваты.
— Прикажете наказать мужиковъ розгами? спросилъ становой помщика.
— Нтъ, избави Господи! отвчалъ тотъ. А вы возьмите себ съ нихъ по полтиннику… или, тамъ, сколько…
— Вамъ или себ?
— Да… разумется… себ! Мн ихъ денегъ совсмъ не надо! Возьмите для себя.
— Взялъ бы по полтиннику, отвчалъ становой — да полтинниковъ-то у нихъ у самихъ мало!.. Нтъ, ужъ въ другой разъ мн этого, батюшка, не говорите!..
— Чтожь, братецъ ты мой, говорилъ мн этотъ помщикъ: — со стыда сгорлъ!.. Вотъ, ни съ тобой и учились, а вдь не умемъ понять, что хорошо и что дурно…
Наученный опытомъ, я съ начальствомъ никогда не ссорился.
Разъ приходитъ ко мн сотскій, съ которымъ я уже завелъ большую дружбу.
— Павелъ Иванычъ, таинственно заговорилъ онъ:— Павелъ Иванычъ!
— Что теб?
— Тебя велно поймать!
— Это за что?
— А чортъ ихъ знаетъ, Павелъ Иванычъ! Исправникъ говоритъ: поймать!
— Да за что же?
— Онъ, говоритъ исправникъ, не торгуетъ, а товары такъ раздаетъ, врно, недобрый человкъ!
— А ежели бы я и даромъ раздавалъ?
— Онъ, говоритъ исправникъ, или лавку обокралъ, или отъ солдатчины бгаетъ!
— Съ чего же это онъ взялъ? спросилъ я не совсмъ покойнымъ голосомъ.
— Онъ, говоритъ исправникъ, по всмъ деревнямъ дебоширства длаетъ.
— Какія же?
— А чортъ его знаетъ.
— Что же теперь длать?
— И ума не приложу.
— Да вдь ты меня не будешь ловить? спросилъ я, очень сомнваясь, что получу для себя выгодный отвтъ.— Не будешь меня ловить?
— Избави Господи!
— Что же длать?
— Найми лошадь, я теб въ этомъ дл помогу,— ступай въ губернію!
Сотскій мн нанялъ лошадь, и я по его совту отправился въ губернскій городъ. Въ губернскомъ город жилъ мой пріятель, у котораго я и остановился.
Посл разспросовъ о моихъ успхахъ мы сли обдать. Едва начался обдъ, какъ къ крыльцу нашей квартиры летомъ-подлетла тройка.
— Это мой дядя пріхалъ, сказалъ мн мой хозяинъ: исправникъ, отъ котораго ты только что такъ успшно убжалъ… но онъ добрый человкъ.
— А! Ко щамъ! Ко щамъ! закричалъ дядя-исправникъ еще изъ передней.
— Милости просимъ, дядя, милости просимъ! проговорилъ хозяинъ.
— Да какъ не просить милости? отвчалъ на это приглашеніе дядя-исправникъ,— право, братъ, голоденъ, какъ самая голодная собака!
Дядя-исправникъ слъ за столъ.
— Ну, чтожь водки? спросилъ дядя.
— Кушай, дядя, кушай! привтливо отвчалъ хозяинъ: — водка на стол.
Онъ выпилъ рюмку водки и, не успвъ състь нсколькихъ ложекъ щей, остановился.
— Знаешь что? обратился дядя въ своему племяннику-хозяину. Знаешь что?
— А что?
— Появился въ нашемъ узд мошенникъ, да вдь какой, когдабъ ты зналъ!
— Какой же?
— Просто, братецъ ты мой, поймать не могъ: ускользаетъ, да ускользаетъ!
— Да что же онъ такое сдлалъ?
— Пока еще ничего!.. А ты подумай: цлый мсяцъ ходитъ по нашему узду разносчикомъ, товаровъ хоть бы на грошъ теб продалъ, а такъ, товаръ разбрасываетъ двкамъ, да молодымъ бабамъ. Пить, говорятъ, пьетъ, а этимъ дломъ не занимается.
— А хочешь, дядя, я теб покажу этого человка? спросилъ, смясь, хозяинъ, которому я уже усплъ разсказать про собиравшуюся надо мной грозу.
— Да какъ же?!!
— Да вотъ онъ самый! смясь отвчалъ хозяинъ своему дяд-исправнику.
Дядя-исправникъ даже вздрогнулъ.
— Ну, батюшка Павелъ Ивановичъ! сказалъ дядя-исправникъ, когда ему разсказали въ чемъ дло:— ежели бы васъ поймали, не знаю — заковалъ бы я васъ или не заковалъ?.. Право, не знаю, но ужъ врно пріхали бы вы сюда на казенный счетъ, а не нанимать бы вамъ лошадей: непремнно прислалъ бы васъ прямо къ губернатору. Кто васъ, теперешній народъ, кто васъ, знаетъ — зачмъ вы ходите?

II.

Но не всегда бываютъ встрчи, нашему брату опасныя только для себя: бываютъ эти встрчи иногда кажущіяся опасными и для встртившихъ васъ. Разскажу вамъ слдующій со мною случай.
Пошелъ я изъ Москвы торговать въ одну не изъ самыхъ близкихъ губерній, отъ этой старой нашей столицы. По метод, мной тогда принятой, я остановился въ одной деревенской изб, и оттуда длалъ свои экскурсіи. Въ одинъ прекрасный день, часовъ въ восемь поутру, я обдалъ — мужики обдаютъ лтомъ всегда около этого времени.— И я никакъ не могъ думать, что мой обдъ будетъ прекращенъ совершенно неожиданнымъ для меня случаемъ.
— Здсь разносчикъ? вопросилъ, входя въ избу, лакей въ ливре, на которой было хоть не полное количество пуговицъ, но этотъ недостатокъ выкупался большимъ, сколько нужно, числомъ гербовъ на его изодранной ливре.— Здсь разносчикъ?
— Здсь! отвчалъ я нехотя, да и не отвчать-то мн нельзя было, по пословиц: назвался груздемъ, ползай въ кузовъ, такъ и мн, назвавшемуся торгашомъ, нельзя было отказаться отъ своего принятаго званія.
— А! Здсь?— приказывалъ лакей.— Пойдемъ къ господамъ: господа требуютъ.
Длать было нечего, волей-неволей, а я отправился къ господамъ.
Прихожу къ господамъ и, какъ по чину мн не полагалось идти дальше передней, дальше меня и не пустили.
Остановился я въ передней, вдругъ выбгаютъ ко мн барышень девять или десять, хоть и не совсмъ въ приличномъ наряд, но за то всхъ хоть сейчасъ подъ внецъ.
Въ одну минуту, вся моя коробка была на воздух или, точне сказать — въ рукахъ барышень.
— Какой у тебя товаръ дурной! говорила одна сестрица.
— Какой есть, барышни! отвчалъ я имъ смиренно.
— Какой есть!! ворчали т брюзгливо и крайне ко мн не въ расположительнонъ тон.
— Какой есть, барышни, какой есть! Не взыщите пожалуйста! опять отвчалъ я этимъ барышнямъ, не желая показаться имъ тмъ, кмъ я въ самомъ дл былъ.
— Это что у тебя? вдругъ радостно вскрикнула одна изъ барышень, отыскавши въ моей коробк дв банки, каждая немного поболе стакана одна съ блымъ порошкомъ, другая съ краснымъ.— Это что такое?
— Это, отвчалъ я,— въ одной банк румяна, а въ другой блила.
— И хорошія эти блила и румяна?.. Хорошія или дурныя? хорошія, хорошія?— забормотали одна за другой мои барышни.
— Какъ кому покажутся.
— А можно посмотрть?
— Отчего же: можно.
Мои барышни развязали эти дв банки, взяли по щепотк этихъ порошковъ и, какъ люди въ этомъ дд опытные, начали пробовать на рук: намочатъ руку, насыплютъ блилами, румянами, разотрутъ, подойдутъ въ окну, посмотрятъ и уже потомъ вскрикнутъ:
— Ah! que c’est beau! Ah! que c’est beau!
— А что стоютъ дв эти банки? спросила одна изъ барышень плохо скрывая свой восторгъ при такомъ важномъ открытіи.
— Дешевле двадцати пяти цлковыхъ взять нельзя, проговорилъ я довольно серьезно.
— Какъ дорого! какъ дорого! закричали мои барышни.
Да и въ самомъ дл, цна была неподходящая: об эти банки никакъ не дороже двадцати пяти копекъ, а я запросилъ двадцать пять рублей, на это была слдующая причина: этотъ товаръ былъ для меня необходимъ. Въ каждой деревн за псни — блилами да румянами я только почти и разсчитывался, продай эти дв банки, я долженъ бы былъ отправиться въ городъ затмъ только, чтобы купятъ опять эти дорогія дв банки съ блилами и румянами.
— Ah! que c’est beau! Ah! que c’est beau! услышавши такую баснословную цну, еще усиленне кричали мои барышни, пачкая свои блыя ручки блилами и румянами безъ всякаго сожалнія ни къ своимъ рукамъ, ни къ моему товару.
— Trs joli!.. Да ты говори настоящую цну, наконецъ обратились ко мн барышни.
— Меньше двадцати пяти рублей за эти дв банки мн взять никакъ нельзя.
Барышни торговаться, я не уступаю ни копйки, барышни еще усиленне мажутъ свои руки и торгуются. Я все стою на своемъ.
— Меньше двадцати пяти цлковыхъ мн взять никакъ нельзя, твердилъ я.
— Хочешь — цлковый? спросила меня одна изъ барышень.
— Какъ можно цлковый! Я никогда не торгуюсь, объявляю настоящую цну.— Барышни еще больше торговаться.
— Donnons lui deux roubles! стали барышни совтоваться между собой.
— Возьми два рубля, опять стали приставать во мн барышни.
— Я вамъ уже сказалъ, что меньше двадцати пяти рублей взять никакъ не могу.
Барышни опять стали совтоваться.
— Trois roubles on peut donner.
— Да я меньше двадцати пяти рублей не возьму, какъ можно отдать за какіе нибудь три рубля! отвчалъ я, наскучивъ торгомъ, который продолжался боле часа.
— Какіе три рубля? быстро спросила меня барышня.
— Вы вотъ совтуетесь съ вашими сестрицами дать мн за банки три рубля, а за три рубля я отдать ихъ никакъ не могу.
— А ты разв говоришь по французски?
— Немного понимаю.
— Да ты гд учился?
— Я и теперь учусь.
— Гд?
— Въ московскомъ университет. Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета.
— Гд?!!
— Въ московскомъ университет.
— Какъ?!
— Обыкновенно какъ.
— Въ университет!! взвизгнули барышни и вс посыпали вонъ изъ комнаты а я сталъ помаленьку убирать свой товаръ.
Дло приняло чрезвычайно курьезный видъ.
— А — а!! а — а… что это — мистификація? спросилъ меня, входя, почтенный старецъ, отецъ семейства. Старецъ этотъ былъ толстый, лысый, усатый и въ халат, и по всему видно было, что этотъ почтенный господинъ, прослуживъ сколько ему было надо, ни о чемъ не думалъ.
— Это мистификація? А — а?
— Только невольная, смиренно отвчалъ я, укладывая свой товаръ въ коробку и ожидая сильной грозы, и отъ этой грозы для себя сильной бды.
— Какъ невольная?
— Невольная.
— Это почему?
— Я хожу но деревнямъ не продавать, а совершенно съ другой цлью.
— Съ какой цлью?
— Собираю остатки народной поэзіи.
Мой господинъ совсмъ посоловлъ, онъ объ этихъ диковинкахъ никогда и не слыхивалъ. Замтьте, что этому казусу прошло больше двадцати лтъ.
— Какіе же остатки народной поэзіи? спросилъ меня баринъ боле тихимъ голосомъ.
— Псни, сказки, поврья, обычаи, отвчалъ я, закрывая свою коробку крышкой.
— И только? уже совсмъ робкимъ голосомъ спросилъ меня помщикъ.
— И только.
— Да вы гд учились?
— Я и теперь учусь.
— Гд?
— Въ московскомъ университет.
Это совершенно озадачило помщика.
— Въ университет?! не то онъ еще спрашивалъ меня, не то воскликнулъ это отъ удивленія. Этого простому смертному понять было совершенно нельзя.
— Да, въ университет.
— И ходите за пснями, за сказками, и все только за одними мужицкими?.. Да?..
— Только за мужицкими.
О, любезные читатели! Вы не можете понять, какую бурю произвели эти мои совершенно невинныя слова въ душ этого высокопочтеннаго господина! Посудите сами: поврить моимъ словамъ — чортъ знаетъ это такое: дло совершенно имъ неслыханное, за такое дло, пожалуй, и подъ судъ попадешь, коли не отправишь къ становому собирателя… Да и не поврить-то тоже нельзя — дуракомъ назовутъ! Что тутъ длать? Однако, славянское гостепріимство одержало побду въ мою пользу.
— Да вдь это трудно, заговорилъ помщикъ, какъ-то смшавшись:— вдь это трудно… человку… воспитанному… нсколько… такъ сказать… образованному… съ мужиками?..
— Этого я вамъ не скажу, отвтилъ я, съ величайшимъ удовольствіемъ замтивши, что мн отъ этой встрчи большой бды ждать нечего.
— Да вдь все съ мужиками?
— Нтъ, я иногда захожу отдохнуть и къ помщикамъ,— знакомымъ, ежели по пути.
Баринъ совсмъ растерялся.
— Да-а-съ?!!
— Да-съ.
Баринъ взглянулъ на меня боле доврчивымъ, боле ласковымъ взглядомъ.
— А… а… не угодно ли вамъ, милостивый государь, будетъ и у меня сколько нибудь отдохнуть, хоть недлю, хоть дв — для меня все равно: мы по деревенски.
— Нтъ, благодарю васъ, не могу.
— Это почему?
— Не могу столько времени отдыхать, мн теперь время дорого, отвчалъ я, не желая столько времени убить въ этомъ семейств, положимъ, хоть и очень почтенномъ, но все таки мн этого не хотлось.
— Да мы васъ не станемъ удерживать, пробудете нсколько дней и съ Богомъ!.. Христосъ съ вами! ужъ молилъ помщикъ.— И Христосъ съ вами!
— И на нсколько дней не могу!..
— На одинъ день…
— Право, мн время дорого.
— Хоть пообдайте съ нами!..
— Очень вамъ благодаренъ, но только…
— А ежели только,— то вы обдаете у меня! радостно заговорилъ помщикъ, какъ будто и Богъ знаетъ какую штуку сдлалъ.
Я уже сталъ забрасывать свою коробку за плечи, но, услыша такого рода просьбу, снялъ съ себя коробку, поставилъ ее на каминъ и снялъ съ себя верхнее платье.
— И отлично!.. И отлично! твердилъ помщикъ.
— Я не знаю, чмъ заслужилъ такое ваше ко мн расположеніе? отвчалъ ему на это я.
— Какъ чмъ?.. Очень радъ!..
— Очень вамъ благодаренъ…
— Очень радъ!.. Очень радъ!..
Кто не живалъ въ русскихъ деревняхъ, тотъ не пойметъ, чему такъ обрадовался этотъ господинъ, кто же хоть немного наблюдалъ за деревенскою жизнью помщиковъ (въ давно прошедшее время, до 19 февраля), тотъ съ разу вамъ скажетъ, что помщикъ этотъ искренно былъ радъ видть у себя новаго человка, до того пуста была ихъ обыденная жизнь, что они были рады всякому гостю, кто бы онъ ни былъ, будь этотъ гость хоть приходскій попъ или знакомый зазжій разносчикъ-володимірецъ, а еще лучше ежели сосдъ-помщикъ, съ тмъ можно и въ преферансикъ по копйк передвинуть {Интересно бы было знать: на сколько уменьшилась цифра сбыта колодъ картъ съ многознаменательнаго 19-го февраля? Авт.}. Помщикамъ между собою не о чемъ было говорить.
— Очень радъ!.. Очень радъ!..
— Покорно васъ благодарю…
Мы вошли въ залъ.
Вы врно знаете, какъ трафаретно расположены помщичьи дома и въ деревняхъ, и въ городахъ: передняя, залъ, гостинная, спальня, корридоръ, нсколько комнатъ заднихъ и двичья.
И такъ мы вышли изъ передней въ такъ называемый помщиками залъ.
— Очень радъ! твердилъ помщикъ.
— Очень благодаренъ! въ свою очередь повторилъ и я.
— А какъ васъ зовутъ? спросилъ онъ меня, отъ радости забывши спросить объ этомъ прежде.— Позвольте спросить: какъ васъ зовутъ?..
Я назвался.
— Ну, такъ, Павелъ Ивановичъ, погостите у насъ хоть немножко, хоть нсколько деньковъ.
— Этого, къ моему крайнему сожалнію, ршительно не могу.
— Это почему?
— Дла!
— Ну, хоть одинъ день!
Я сталъ раздумывать: одинъ день куда ни шолъ, да къ тому же и ночь, можетъ, не даромъ пройдетъ, свчку врно дадутъ, стало быть, можно замтки свои нсколько въ порядокъ привести.
— Одинъ денечекъ!
— Мн, право, совстно!..
— Э!.. Ну, полно!
— Извольте!..
— Вотъ и славно! крикнулъ, обрадовавшись, мой новый хозяинъ: а вотъ сейчасъ и мои барышни придутъ, чтобъ вамъ не скучно было!..
— Очень вамъ благодаренъ.
— Да! Вы пьете водку?
— Д—да!.. Немного.
— Эй!.. Человкъ! крикнулъ еще боле обрадовавшійся баринъ,— человкъ!
Вышелъ лакей.
— Водки!
Человкъ пошелъ за водкой.
— Какъ радъ!.. Какъ радъ!.. Какъ радъ! въ сотый разъ твердилъ мой неожиданный хозяинъ.
— Очень благодаренъ, я въ свою очередь тоже въ сотый разъ повторялъ этому барину.
Принесли водку, въ двухъ, по обыкновенію, графинахъ: въ одномъ сладкая, въ другомъ горькая. При этомъ, разумется, на поднос были и грибы, и селедка, и копченая ветчина и т. д., что обыкновенно бываетъ для закуски при выпиваніи водки: такъ называемыя спохмльныя кушанья.
— Какую вы, Павелъ Ивановичъ, изволите водку кушать? ласково спросилъ меня хозяинъ.
— Горькую, Петръ Семеновичъ.
Мы выпили.
— Очень радъ! опять заговорилъ хозяинъ.
— Очень благодаренъ! опять затвердилъ я.
— А можно по другой? какъ-то заискивая, ласково смотря, спросилъ меня хозяинъ.
— И по другой можно!
Мы опять выпили.
— Да вы закусите хорошенько!..
Мы и закусили.
Когда было выпито и закушено довольно, стали влетать къ намъ въ залъ барышни — дочери… Да вс причесанныя, да вс приглаженныя, да вс опрятныя:— хоть сейчасъ въ столицу!… И куда двалось это прежнее неряшество?! Я думаю, что он не имли никакого желанія передъ разносчикомъ очень чиниться, а для самихъ ихъ чистота и опрятность были дломъ совершенно лишнимъ, но передъ человкомъ ихъ круга, за каковаго он, повидимому, меня приняли, имъ неловко было явиться неглиже, а потому, воротнички на нихъ были безукоризненно чисты, а платья такъ и шурстли отъ крахмала.
— Пойдемте въ гостинную, сказана одна барышня, посл обычныхъ привтствій.
Мы съ барышнями пошли въ гостинную, а баринъ куда то скрылся.
— Ахъ, какъ вы насъ удивили, Павелъ Ивановичъ! залепетали одна за другой барышни.
— Позвольте узнать: чмъ?
— Да какъ же, Павелъ Ивановичъ!..
И какъ эти барышни узнали, что меня зовутъ Павломъ Ивановичемъ?.. Можетъ быть, догадливый человкъ и скажетъ какъ это он узнали, но для меня это осталось тайною или, какъ говорилъ блаженныя памяти Кайдановъ: покрыто мракомъ неизвстности.
— Удивили! Удивили!
— Чмъ же?
— Пришли разносчикомъ! лепетала одна сестрица.
— Разносчикомъ! визжала другая.
— Разносчикомъ! подвизгивала третья.
— На это были причины, о которыхъ я уже имлъ честь объявить вашему батюшк.
— Какія?.. Какія?.. Какія? сыпалось на меня со всхъ сторонъ.
Я сказалъ.
— Что, Павелъ Ивановичъ, въ сухомятку съ барышнями разговаривать?! закричалъ баринъ, входя въ комнату,— пойдемте-ка, выпьемте по одной: скоро обдать!
Я глянулъ на барина, баринъ также преобразился: изъ сальнаго халата онъ вылзъ и нарядился въ сюртукъ, и былъ — баринъ какъ баринъ, какъ быть должно.
— Пойдемъ-ка, выпьемъ!
— Пойдемте!
Мы въ зал выпили, закусили и опять вернулись въ гостиную къ барышнямъ, которыя хотли мн что-то сказать, что ясно видно было, да не ршались.
— А у васъ, Павелъ Ивановичъ, мои барышни блила да румяна, какъ слышно, покупали? заговорилъ баринъ, садясь на диванъ и пережевывая закуску.
— Да, торговали….
— Ахъ, какой вы, папа!
И это ‘ахъ какой вы, папа!’, изъ десяти прекрасныхъ устъ, повторялось по крайней мр разъ тридцать, а можетъ быть и гораздо, гораздо больше…
— Ха-ха ха! ревлъ баринъ.
— Папа! папа! пищали барышни.
— Блиться вздумали!… Румяниться вздумали! задыхаясь отъ смха, кричалъ баринъ.
— Не врьте, не врьте пап, Павелъ Ивановичъ, не врьте! визжали несчастныя барышни.
— Я и не врю!
— Нтъ?.. Ха-ха-ха! Не хотли блиться, не хотли румяниться, такъ вы скажите Павлу Ивановичу: за какимъ дломъ вамъ понадобились и блила и румяна! Ха-ха-ха, за какимъ дломъ? На что?
— Вдь вы знаете, папа!
— Ничего не знаю, ршительно отвчалъ папа, чтобы подзадорить дочекъ.
— Я вамъ скажу, Павелъ Ивановичъ, для чего, заговорила, потупившись, одна барышня.
— Ха-ха-ха! А ну, говори!
— У насъ есть кормилица…
— Кормилица!.. Ха-ха-ха!
— Которую мы вс любимъ, лепетала барышня.
— Ври, ври! бормоталъ баринъ.
— Видите, Павелъ Ивановичъ, у насъ есть кормилица, которую мы очень, очень любимъ, заговорила другая барышня,— а теперь…
— Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.
— Теперь…
— Что теперь?
— Увидли у васъ блила и румяна…
— Ну?
— Вотъ и хотли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардвшись, барышня.— Это совершенная правда.
Я, какъ вжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился, не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убдительно она говорила.
— Поврьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!
— Да тутъ нтъ ничего необыкновеннаго, отвчалъ я..
— Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ вс барышни.
— Врите! крикнулъ папа.
— Какой вы, папа, право
— Толкуй!..
— Право, папа…
— Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмст пообдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ двками даромъ толковать!
— Пойдемте, пойдемте! отвчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всхъ сцену.— Пойдемте!
Мы пошли обдать. Пообдали. Посл обда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обдать и только посл обда я могъ пуститься опять въ дорогу.
На прощаньи я предложилъ барышнямъ для ихъ ‘кормилицы, которую он такъ любятъ’, по банк блилъ и румянъ.
— Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.
— Ничего вы мн не должны, отвчалъ я, передавая свой товаръ.
— Какъ?!
— Да такъ,— ничего.
— Вдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни.— Что они вамъ стоютъ?
— Двадцать копекъ.
— Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копекъ? конфузясь, отвчали барышни.
— Нтъ, ужъ позвольте мн ихъ не получать.
Барышни еще больше сконфузились.
Я простился и ушелъ.

ІІІ.

Мн право жаль, что я не умю составить картину, имя подъ руками все: и содержаніе, и краски, и что у меня одного только недостаетъ, какъ сгруппировать въ одну картину все, что было у меня подъ рукой. Поэтому я буду продолжать свою небывальщину такъ, какъ началъ.
Дло было на святой недл во Владимірской губерніи, а въ этой губерніи, въ это время, часто бываетъ середина или, лучше сказать, начало весны: везд въ поляхъ снгъ таетъ, прогалинки показываются, а въ вершинахъ (по-орловски) или въ оврагахъ зажоры {Зажорами называется жидкій снгъ, вешняя вода въ оврагахъ разжижаетъ снгъ. Авт.} становятся.
Я уже говорилъ, что я въ то время съ коробкомъ торговалъ, остановишься, бывало, въ какой нибудь деревн, а уже изъ этой деревни свои походы длаешь.
Вотъ пошолъ я въ походъ со своей стоянки, обходилъ нсколько деревень и поздно вечеромъ пошолъ на главную свою квартиру, только тутъ бда со иной случилась: надо было свернуть изъ деревни направо, а я пошелъ все прямо, шолъ, шолъ,— все деревни нтъ, а въ пол зги божіей не видать!.. Прошолъ я верстъ 5, 6… должно быть, и около десятка верстъ набралось, я все иду впередъ… Вышелъ я на торную дорогу и обрадовался: должно быть, жилье близко… Только радость моя была не долгая: не усплъ я спуститься подъ горочку, ступить шагу, какъ очутился выше пояса въ зажор!.. Это меня озадачило!.. Вернуться назадъ, выскочить изъ зажора: опять придется идти столько же, да еще хорошо ежели столько же, а то пожалуй и въ ту деревню, изъ которой вышелъ, не попадешь… И немного думавши, я пошолъ впередъ… Зажоръ все глубже, все глубже… прошолъ я зажоромъ саженъ пять, выбрался на твердую дорогу. День-то былъ теплый, а къ ночи заморозило. Выскочилъ я изъ зажора, на мн все платье заледенло… Выбравшись на твердую дорогу, сталъ я подниматься на гору… Вдругъ слышу лай собакъ… Э! думаю, деревня близко! Прохожу еще нсколько шаговъ — кабакъ! Я къ кабаку.
— Эй, хозяинъ, отопри! крикнулъ я, постучавши кулакомъ въ окно кабака.
— Кто тамъ? спросилъ меня цловальникъ изъ кабака, впрочемъ, не показывая на дл, что онъ желаетъ всякому отворить кабакъ и отпустить водки. Закономъ запрещено водкой ночью торговать: въ бду попадешь.
— Отопри пожалуста!
— Да ты кто такой?
— Прохожій.
— Что-жь теб надо?
— Бда случилась.
— Какая бда?
— Въ зажор чуть не утонулъ.
— Въ зажор?
— Ну да, въ зажор.
— Это подъ горой?
— Ну да, подъ горой, отвчалъ я, едва переводя духъ отъ холода.
— Экой ты, братецъ!..
Съ послднимъ словомъ цловальникъ, не обуваясь, вскочилъ и проворно отворилъ мн двери въ кабакъ.
— Иди сюда!.. Здсь темно, такъ ты по голосу иди!.. Иди за мной,— говорилъ цловальникъ.— Сюда за мной! Я сейчасъ огонь выкрещу… вздую огонь…
Должно замтить, что это было около двадцати лтъ назадъ, а тогда фосфорныя спички еще не входили во всеобщее употребленіе.
— Иди сюда!
Мы вошли въ кабакъ.
— Сейчасъ огня достанемъ! заговорилъ ободрительно цловальникъ, и началъ добывать огня.
Въ минуту мой, Богомъ посланный на ту пору, хозяинъ и свчку зажегъ.
— Однако дло дрянь! сказалъ мой хозяинъ.— Право, парень, дло, какъ есть дрянь!..
— Да какъ видишь, отвчалъ я: просто весь смерзъ, боюсь, не простудиться…
— Какъ же тебя угораздило такъ?
— Дорогой ошибся.
— А ты откуда шолъ?
Я сказалъ.
— А, знаю!..
— Дай, пожалуйста, копекъ на пять водки! попросилъ я хозяина, который уже вертлся около половъ, установленныхъ шкаливаии, косушками, штофами, полуштофами…
— Какъ не дать?.. теперь водка первое дло!.. Выпьешь — согрешься: не выпьешь — согрнья ни отъ чего не подучишь, потому не отъ чего…
— Потому-то и хочу выпить…
— На, пей! сказалъ цловальникъ, откупоривъ косушку и наливая въ стаканъ водку.
Я, зная кабацкіе обычаи: надо сперва заплатить деньги за водку, а ужь посл пить, сталъ доставать деньги.
— Да пей, парень! посл заплатишь!
— Все равно: сейчасъ отдамъ.
— Пей, теб говорятъ! грозно уже крикнулъ на меня цловальникъ.
Я выпилъ, вынулъ пять копекъ серебромъ, разумется, мдными деньгами, и отдалъ цловальнику, только водка на меня не произвела ршительно никакого дйствія: такъ я перезябъ.
— Выпей еще стаканчикъ! обратился во мн цловальникъ, видя, что первый стаканъ не оказывалъ должнаго дйствія.
— Больше пить не могу!
— Денегъ, что ли, нтъ? таинственно, вполголоса спросилъ меня цловальникъ.
— Нтъ, не то…
— Я теб, парень, отъ себя поднесу, еще таинственнй проговорилъ цловальникъ.
— Деньги у меня есть…
— Это все едино, а ты выпей еще стаканчикъ.
— Да, ей Богу, не могу!..
— Эхъ ты, озорная голова! крикнулъ на женя цловальникъ: говорятъ теб: пей! такъ, стало быть, надо пить!.. Не стану я сдуру всякаго поить водкой!.. А теб подношу: надо христіанскую душу отъ смерти спасти!.. Пойми ты…
— Ну, давай!..
Цловальникъ налилъ еще стаканъ, я выпилъ, и вынулъ изъ кармана еще пять копекъ и подалъ хозяину.
— Не надо, парень! объявилъ тотъ, не принимая отъ меня денегъ.— Право, не надо!..
— У меня же есть деньги…
— Ну, и слава Богу! держи про себя, настаивалъ цловальникъ:— держи, парень, про себя… Деньги всегда, парень, нужны…
— Спасибо теб, хозяинъ, на добромъ слов, сказалъ я, а деньги ты все таки, какъ хочешь, а возьми.
— Да теб жь говорятъ…
— Какъ хочешь, а, пожалуйста, возьми! и съ этими словами положилъ деньги — пять копекъ — на стойку.
Хозяинъ съ видимымъ неудовольствіемъ взялъ со стойки деньги и положилъ въ ящикъ.
— А ты вотъ что, хозяинъ, началъ говорить я: ежели хочешь для меня добро сдлать, пусти меня переночевать у тебя. Дорогъ я не знаю, я не здшній…
— Ну, нтъ, паренекъ, этого сдлать нельзя!..
— Отчего же?
— Задетъ какой повренный!..
— Что жь за бда?
— Какъ, что за бда?.. Да тутъ такая бда — совсмъ пропадешь…
— Отъ чего жь пропадешь-то?
— Какъ отъ чего? У насъ строго наказано: въ кабакъ ни подъ какимъ теб образомъ не пускать ночевать, а коли ты пустилъ кого ночевать къ себ въ кабакъ, то за это съ тебя большой штрафъ и изъ кабака вонъ… Вотъ что!.. А то для чего не пустить?!..
— Ну, стало быть, длать нечего, прощай!.. спасибо за угощенье! сказалъ я, собираясь уходить.
— Да куда ты? постой!
Я остановился.
— Вотъ что я теб скажу, паренекъ — заговорилъ цловальникъ:— тутъ сейчасъ деревня, такъ ты ступай въ деревню… до деревни какихъ нибудь саженъ двадцать будетъ.
— Да въ эту пору въ деревн-то, пожалуй, ночевать и не пустятъ, отвчалъ я.
— Оно точно: пожалуй и не пустятъ, медленно проговорилъ цловальникъ.
— Вотъ видишь ты…
— Однако, мы это дло поправимъ.
— Какъ же?
— Иванъ! крикнулъ цловальникъ.
За перегородкой что-то зашумло.
— Иванъ, мой батракъ, прибавилъ цловальникъ, обращаясь ко мн:— онъ тебя проводитъ, ему отопрутъ.
Вошелъ изъ-за перегородки Иванъ.
— Вотъ, братъ Иванъ, проводи паренька, хоть къ Семену во дворъ, приказывалъ Ивану хозяинъ:— видишь, какъ убрался!..
— Гд ты такъ отдлался? спросилъ меня Иванъ, позвывая и почесывая себ спину.
Я и Ивану разсказалъ.
— Ишь ты, грхъ какой! отвтилъ Иванъ.
Въ минуту Иванъ одлся.
— Прощай хозяинъ! сказалъ я, когда Иванъ былъ уже совсмъ готовъ провожать меня.— Спасибо за ласку, вкъ твоего добра ко мн, хозяинъ, не забуду!
— Постой, погоди! сказалъ цловальникъ.
— Продрогъ ужь я очень…
— То-то! выпей еще.
— Нтъ, не могу.
— Такъ вотъ что: возьми съ собой шкаликъ — придешь въ избу, можетъ, и захочется выпить, въ изб и выпьешь.
— Ну, спасибо, хозяинъ, и съ этими словами я ползъ въ карманъ за деньгами — заплатить за шкаликъ.
— Говорятъ теб: твоихъ денегъ мн не надобно, крикнулъ на меня цловальникъ.— Береги деньги!..
— Да у меня есть…
— Ну, и славу Богу! Ступай!..
По рекомендаціи Ивана меня пустили въ Семенову избу. Я, весь мокрый, не переодваясь, залзъ на теплую печку, заснулъ и по-утру проснулся и сухой, и совершенно здоровый.
Этотъ случай не исключительный, стой этотъ фактъ отдльно — онъ бы не имлъ никакого значенія, и я выбралъ именно этотъ со мной случай, единственно потому, что здсь замшанъ цловальникъ, а цловальникъ по мннію и народному, и всхъ людей жившихъ на Руси или хоть часто ее прозжающихъ — человкъ отптый, которому не дорога христіанская душа, который только и бьется изъ-за того, какъ бы побольше денегъ набрать, какъ бы съ міру христіанскаго послднюю рубаху снять, а такъ хоть вс пропадай…
Не буду указывать на множество подобныхъ фактовъ, а укажу только еще на одинъ, по моему мннію, тоже очень замчательный.
Ходилъ я въ Переяславскомъ (Залсскомъ) узд, подвигался отъ Троицы и въ Ростову, и потомъ опять назадъ, вправо и влво, а въ Переяславл мн все какъ то не удавалось побывать. Я былъ почти у самаго Ростова, и хоть путь мой лежалъ въ Ярославль, но все таки вернулся въ Переяславль: въ переяславской почтовой контор я ждалъ получки, т. е. полученія писемъ, посылокъ, денегъ, которыя просилъ своихъ знакомыхъ посылать ко мн въ Переяславль. Кончивши свои дла на почт, я отправился въ трактиръ обдать. Кто странствовалъ по Россіи, не только по проселочнымъ дорогамъ, а хоть и по самому битому тракту, тотъ знаетъ, какъ трудно человку въ обильной Россіи быть сыту. Кто же не странствовалъ, въ качеств странника, по великой м обильной Россіи, тотъ ршительно не можетъ себ представить, чмъ насыщается православный людъ. Вроятно изъ моихъ читателей на половину не знаютъ, что такое — пустыя щи, поэтому я я берусь объяснить, какъ приготовляется это немудрое кушанье. Должно взять горшокъ, положить въ него срой капусты (т. е. самаго дурнаго качества, не очищенной отъ верхнихъ, жесткихъ и песочныхъ листьевъ), налить воды, этотъ горшокъ съ капустой и водой поставить на огонь или на вольный духъ и кипятить до тхъ поръ, пока вамъ не надостъ. Когда вамъ наскучитъ смотрть, какъ кипятъ ваши щи — эти щи готовы, вы должны вылить эти щи въ большую чашку, поставить на столъ, положить ложки и пригласить общество обдать, ежели вы достаточно богаты, когда вс усядутся за столъ, торжественно солите эти пустыя щи, ежели же вамъ достатокъ не позволяетъ такой роскоши, то вы каждому члену общества даете по маленькой щепоти соли, которую онъ можетъ кушать съ чмъ ему угодно, но ежели у васъ есть корова, да къ тому же случится мясодъ, то на всю семью вливаютъ въ эти пустыя щи нсколько ложекъ снятаго молока, а иногда и цльнаго, въ этому прибавляютъ по куску хлба, который зачастую иметъ способность горть пламенемъ и который, разумется, раздается непремнно каждому. Хоть около Ростова и лучше крестьянскій столъ, но все таки я обрадовался, войдя, посл долгаго поста, въ европейскій трактиръ…
— Что прикажете? спросилъ меня засуетившійся половой, изъ вжливости сильно подергивая плечами, а отчасти и ногами, и всмъ тломъ.
— А что у васъ есть? спросилъ я, садясь за столикъ, который въ туже минуту былъ покрытъ половымъ блой, но не совсмъ чистой салфеткой.
— Все что прикажете…
— Что у васъ готово?
— Все что прикажете.
— Какой у васъ супъ?
— Сейчасъ узнаю.
— Узнай, пожалуйста!
Половой побжалъ и чрезъ минуту вернулся.
— Супу сегодня не готовили никакова, объявилъ онъ мн.
— Не готовили?
— Не готовили.
— Отчего же не готовили?
— А такъ — но требуется.
— Какъ же ты говорилъ, что все у васъ есть? Я спросилъ супу — какова нибудь, супу-то никакова и не оказалось у васъ.
— Супу точно не оказалось! почти съ удивленіемъ подтвердилъ мой половой.
— Нтъ ли котлетъ?
— Сейчасъ узнаю!..
Убжалъ опять половой.
— Нтъ, такова кушанья у насъ не готовятъ, объявилъ опять мн, возвращаясь, половой.
— Что же у васъ есть?
— Все что прикажете, опять забормоталъ половой.— Все что прикажете: чай есть, водка есть…
— Чмъ же закусить?
— Закуска есть всякая…
— Да какая же? спросилъ я, начиная уже терять всякое терпніе.
— Какую прикажете… сельди есть… прикажете приготовить? Въ одну минуту…
— У васъ сельди!.. Сжарь пожалуйста селедку, сказалъ я, вспомнивъ, что Переяславль славится своими сельдями.
— Какъ сжарить? спросилъ меня, розиня ротъ отъ удивленія, половой.
— Прикажи пожалуйста сжарить въ сметан.
— Да вдь этого нельзя!— замялся половой.— Этого нельзя… это выйдетъ не скусно…
— Въ Москв я далъ переяславскихъ сельдей, выходило скусно, сказалъ я, не понимая хорошенько причины упорнаго отказа половаго мн въ сельди.
— Вы кушали переяславскія, обрадовавшись, заговорилъ половой, а у насъ вдь не переяславскія: у насъ, изволите видть, сельди московскія… мы прямо изъ Москвы голландскія селедки получаемъ!
— Какъ изъ Москвы?
— Самыя, что ни на есть лучшія!.. настоящія голландскія, прямо изъ самой Москвы!
— Ты не готовь, а принеси сюда показать твои сельди, сказалъ я половому.
— Для чего не показать!
Подовой пошелъ въ буфетъ, возвратился черезъ нсколько секундъ, неся на тарелк ржавую селедку.
— Эта селедка не здшняя?
— Никакъ нтъ!.. Самая московская!
— Да мн хочется здшней, переяславской селедки, все таки настаивалъ я.
— Мы селедки получаемъ изъ самой Москвы, твердилъ мн половой:— изъ самой Москвы…
— А мн нужно свжей переяславской!..
— Такой мы не держимъ.
И тогда я понялъ, что въ Москв надо искать Переяславля, а въ Переяславл Москвы.
— Можно селянку сдлать, таинственно мн проговорилъ половой полушопотомъ.
— Давай хоть селянку!
— Постную?
— Нтъ, давай скоромную!
— Извольте.
Принесъ мн этотъ половой селянку, вычурно вертя руками, поставилъ сковороду на столъ. Хлбнулъ разъ, другой — плохо… а какъ голодъ не тетка, то я всю ее сълъ.
Въ переяславскомъ узд мн длать было нечего, я нанялъ вольныхъ лошадей до Ростова, тогда еще дорога отъ Москвы до Ярославля не была передана въ одн руки — содержателя вольныхъ почтъ. По дорогамъ, гд существуютъ вольныя почты, вы не имете права, да почти и никакой возможности хать иначе, какъ не на почтовыхъ, а потому вы поневол должны брать вольную почту, и передвигаться съ мста на мсто съ скоростію 12 верстъ въ 18 часовъ, тогда какъ эти 12 верстъ на вольныхъ лошадяхъ можно было прохать минутъ въ 40 и за гораздо меньшіе прогоны.
И такъ, я взялъ вольныхъ лошадей и отправился въ Ростовъ. Не успли мы отъхать нсколькихъ верстъ, какъ я почувствовалъ, что мн мое лакомство въ переяславскомъ трактир не проходитъ даромъ: сильныя спазмы въ желудк заставили меня вспомнить, что я лъ трактирную, да еще въ трактир узднаго города, селянку.
— Остановись на минуту! сказалъ я своему ямщику, который халъ такъ-себ, и не хорошо и не дурно.
— Что теб? спросилъ ямщикъ.
— Да остановись!
Ямщикъ остановился. Я, охая и кряхтя, вылзъ изъ своей телги.
— Что съ тобой?
— Ничего, отвчалъ я.
— Какъ ничего? какъ-то не совсмъ привтливо отнесся ко мн ямщикъ:— на теб лица человческаго нтъ!
— Такъ, что-то понездоровилось…
— Понездоровилось?!…
— Ну, да!…
— Ахъ, дуй-те горой! съ большимъ уже озлобленіемъ крикнулъ на меня мой ямщикъ.
— За что-же ты сердишься?
— Чего не сказалъ, что болнъ?…
— Я былъ здоровъ.
— То-то здоровъ!.. теперь мн что длать прикажешь?
— Везти на станцію, а тамъ сдашь другому…
— Кто же тебя со станціи повезетъ?
— Отчего-же?
— А какъ издохнешь! Кому охота за тебя передъ судомъ въ отвтъ идти? кто захочетъ отвчать?
— За что же отвчать?
— Какъ не отвчать?.. затягаютъ по судамъ!
— Ну, прідешь на станцію, я останусь на той станціи, сказалъ я, чувствуя всю справедливость доводовъ ямщика.
— На какой станціи?
— На которую прідемъ.
— Да разв мы демъ на казенную станцію? Самъ знаешь: мы демъ не на казенную, демъ на свою, гнвно пояснялъ мн ямщикъ.— А онъ говоритъ — на станцію!..
— Это все равно: какая бы ни была станція, на какую станцію прідемъ, я тамъ и остановлюсь.
— Такъ тебя и пустятъ!..
— Отчего же?
— А издохнешь! крикнулъ на меня ямщикъ.— Мн не охота за тебя отвчать, а другой пойдетъ подъ судъ! уже не такъ грозно, какъ насмшливо наставлялъ меня ямщикъ.
— Что-же длать? спросилъ я ямщика.
— Что длать! сказалъ ямщикъ и замолчалъ, сердито посматривая на меня.
— Вотъ что я придумалъ, сказалъ я ямщику, немного помолчавъ:— я вотъ что вздумалъ…
— Что вздумалъ?
— Теб отвчать за меня не слдъ, продолжалъ я,— другому то же, такъ оставь меня здсь, а самъ ступай домой: я какъ нибудь перебьюсь до завтра, а завтра, ежели не полегчаетъ, какъ нибудь доплетусь назадъ до Переяславля…
— Долго думалъ, хорошо и выдумалъ!! съ пренебреженіемъ сказалъ ямщикъ.
— Почему же не дло?
— Дло!.. какъ есть дло!
— Да вдь ты получилъ за станцію прогоны, мн они не нужны, я ихъ не возьму назадъ: оставлю у тебя.
— Дло!.. Садись!…
— Все равно, я здсь останусь! сказалъ я, не влзая въ свою телгу.
— Что ты толкуешь!.. Гд видано, чтобы христіанскую душу, при смерти, да еще глядя на ночь, покинуть въ чистомъ пол?!..
При помощи ямщика я влзъ въ телгу, мой ямщикъ тронулъ лошадей и мы буквально понеслись: вроятно не всякому курьеру удавалось такъ быстро здить!
— Эхъ, вы, миленькія!.. крикнетъ ямщикъ и махнетъ на лошадей кнутомъ,— и лошади еще быстрй помчатся.
— Издохнешь!.. Какъ есть, издохнешь, скажетъ онъ, глядя на меня, и опять:— Эхъ, вы миленькія!
Мы мчались, не разбирая ни рвовъ, ни овраговъ, толчки были страшные, и эта зда была въ то время для меня не совсмъ пріятна. При каждомъ толчк я чувствовалъ страшныя боли, но остановить ямщика я не хотлъ: ему, видно, хотлось меня сбыть съ рукъ — боялся суда, а оставить на дорог — тоже нельзя: христіанская душа въ чистомъ пол ночью погибнетъ.
— Издохнешь! Какъ есть издохнешь! скажетъ онъ, оглядываясь на меня, когда уже я сильно начну стонать.
— Да мн теперь лучше…
— Видно!!…
— Мн же лучше знать…
— Лучше!.. А посмотри-ко на себя!..
И опять:— ‘эхъ вы, миленькія!’ Опять мы мчались, что было силы у лошадей…
— Что я теб скажу, хозяинъ! ласково заговорилъ ямщикъ, немного пріостанавливая свою тройку.— Послушай меня, пожалуйста, хозяинъ.
— Изволь говорить, буду слушать.
— Можешь ты на самое малое времячко, хозяинъ, можешь ты помолчать, да не охать?
— Я не понимаю, о чемъ ты говоришь? отвчалъ я ямщику я въ тоже время охнулъ.
— Здсь охай, хозяинъ, здсь ничего…
— Гд же не охать?
— А такъ на сел… на самой той станціи-то, хозяинъ, не охать… вотъ что, хозяинъ…
— Почему же тамъ не охать?
— Не охай, пожалуйста, хозяинъ, на станціи то!.. Вдь всякъ, хоша и иметъ въ себ христіанскую душу, а и то сказать, всякъ суда боится, всякъ самъ себя бережетъ! Будешь охать,— кто тебя повезетъ? Повезти не повезутъ, ночевать тоже хвораго человка не пустятъ, что мн тогда съ тобой будетъ длать?!..
— Постараюсь, братецъ, не охать…
— Чмъ стараться, ты просто не охай!..
— Ежели смогу…
— Смоги немножко! упрашивалъ меня совсмъ жалобнымъ голосомъ ямщикъ:— сдамъ тебя единою минутою!
— Ну, хорошо!
— Смотри жь: не охать!.. Теперь охай сколько хочешь, а прідешь на станцію ни-ни!..
— Хорошо, хорошо.
— Теперь, хозяинъ, сиди! Ямщикъ подобралъ возжи, махнулъ кнутомъ, крикнулъ: ‘эхъ, вы, миленькія!’ — и мы, промчавшись версты дв во весь духъ, остановились у постоялаго двора, гд мой ямщикъ хотлъ сдать меня другому.
Кто здилъ на вольныхъ, тогъ знаетъ, какъ идетъ перепряжка лошадей: пока выпрягутъ старыхъ лошадей, пока сторгуется старый ямщикъ съ новымъ, пока запрягутъ новыхъ лошадей, проходитъ иногда боле часу. На этотъ же разъ не успли выпрячь лошадей изъ моей телги, какъ изъ воротъ постоялаго двора выхала свжая тройка. Мой ямщикъ торопилъ всхъ, только и было слышно, какъ онъ уврялъ дворника и ямщика:
— Да я же теб говорю: хозяинъ хорошій, не обидитъ!.. Я же теб говорю…
— Гд вещи, хозяинъ? спросилъ меня, подъхавшій ко мн, новый ямщикъ.
— Какія теб вещи?! вступился за меня старый ямщикъ:— говорятъ теб: вещей никакихъ нтъ — одинъ вотъ теб мшочекъ — вотъ теб и все…
— Семь рублей? спросилъ новый ямщикъ стараго, укладывая мои вещи — мшочекъ, я оправляя въ телег, чтобы мн было лучше сидть.
— Семь, отвтилъ старый ямщикъ, подсаживая меня въ телгу.— Семь рублей въ Ростов получишь съ хозяина, хозяинъ добрый, не обидитъ!.. Я жь теб говорю.
— Какъ семь рублей? спросилъ я, садясь въ телгу:— разв ты не знаешь сколько?..
— Да какъ же, хозяинъ?! заговорилъ, оторопвъ, старый ямщикъ: вдь такъ договоръ былъ…
— Я по договору теб вс деньги отдалъ, отвчалъ я:— за мной теперь всего осталось только два рубля.
— Какъ два?
— Только два рубля и осталось, настаивалъ я, думая, что мой ямщикъ хочетъ меня обмануть.
— Когда жъ ты мн отдавалъ деньги? спросилъ меня, озлобившись, ямщикъ, да и нельзя было не озлобиться: будь я здоровый человкъ, онъ бы нашелъ на меня расправу, а больнаго, да и еще при смерти больнаго, на какой ему судъ вести?
— Когда ты мн деньги платилъ?
— Въ Переяславл, теб при вызд, а прежде когда нанималъ тебя хать въ Ростовъ, отвчалъ я.
— Сколько же ты далъ въ Переяславл?
— Всего далъ три цлковыхъ.
— А за тобой теперь сколько?
— Два.
— Чего два?
— Два цлковыхъ.
— Такъ объ чемъ же ты толкуешь? обрадовавшись, спросилъ ямщикъ.— Я то что же говорю семь рублей,— два цлковыхъ разв не все едино?.. Экой голова!..
Тогда я только понялъ, что я считалъ на серебро, по новому, а мой ямщикъ на ассигнаціи, по старому.
— Старому ямщику на водочку, скинувши шапку и склоняя голову не то впередъ, не то на бокъ, сталъ просить старый ямщикъ.
Я сталъ доставать изъ кармана деньги, какъ то неловко повернулся, колики опять начались, я сильно охнулъ.
— Не надо, хозяинъ! Не надо! заговорилъ ямщикъ, испугавшись, что своими стонами дамъ знать, что я болнъ, а когда узнаютъ объ этой проклятой болзни,— никто и не повезетъ меня, и я останусь у него на рукахъ.
— Трогай, братъ! крикнулъ онъ новому ямщику:— я хозяиномъ и такъ много доволенъ!.. Останешься, братъ, доволенъ и ты: будешь, братъ, и меня, и хозяина посл благодарить!.. Съ Богомъ!..
Мы тронулись и тронулись во весь духъ… Предоставляю читателю размыслить: что со мной тогда было?..
— Нельзя ли, братъ, потише, сказалъ я ямщику, когда мы отъхали отъ станціи уже верстъ около пяти.
— А что? спросилъ, оборачиваясь ко мн, ямщикъ.— Разв съ телги ты, хозяинъ, слзть хочешь?
— Нтъ, слзать не слзу, а ты все таки пожалуйста позжай брать, потише!
Съ версту мы прохали шагомъ, и я сталъ было хоть немного отдыхать, и почти уже сталъ забываться….
— Эхъ, вы, миленькія! гаркнулъ на тройку ямщикъ, и мы опять понеслись, я очнулся и застоналъ…
— Тише!… пожалуйста тише!…
— Да что съ тобой?
— Животъ, братъ, болитъ….
— И больно болитъ?
— Просто мочи моей нту!
— Ахъ ты, голова ли, моя горькая! крикнулъ ямщикъ.— Ну, что я съ тобой, хозяинъ, буду длать?..
— Вези въ Ростовъ.
— А какъ живой не додешь?
— Доду, ничего!
И мой ямщикъ погналъ лошадей во весь духъ и, не слушая моихъ просьбъ, скакалъ всю дорогу.
— А куда, хозяинъ, везть? спросилъ меня ямщикъ, когда ни были уже близко Ростова.
— Вези на постоялый дворъ!
— Знакомыхъ разв у тебя нтъ въ Ростов?
— Нту.
— Ахъ, ты голова моя горькая!..
Ямщикъ задумался и похалъ шагомъ.
— Слушай, хозяинъ, что я теб скажу, сталъ упрашивать меня ямщикъ заискивающимъ голосомъ:— Не зди на постоялый дворъ.
— Гд же я остановлюсь?
— Гд хочешь!..
— Я и хочу на постояломъ двор.
— На постояломъ не пустятъ!
— Отчего?
— Кому мило, другъ любезный, въ себ въ домъ мертвое тло принять?!..
— Я еще пока не мертвый…
— А издохнешь? съ сердцемъ закричалъ на меня ямщикъ,— издохнешь, тогда мертвое тло?
— Ну, тогда…
— То-то тогда!
— Что жъ мн длать?
Ямщикъ задумался.
— А вотъ что, хозяинъ любезный, ласково уже сказалъ ямщикъ.— Я съ тебя, хозяинъ, и денегъ твоихъ за прогоны не возьму, только ты у заставы слзь, да попросись у будочника въ будку отдохнуть…
— Нтъ, слзть-то я слзу, а деньги, которыя теб за дорогу слдуетъ, я все таки теб отдамъ.
Мы подъхали въ шлагбауму, неизвстно для чего тогда стоявшему. Я вылзъ изъ телги у разсчитался съ ямщикомъ.
— Правду сказалъ, хозяинъ, твой старый ямщикъ, буду доволенъ и твоей милостью, и этимъ мошенникомъ — твоимъ то старымъ ямщикомъ!…
— Какую же правду?
— Я было за дорогу-то эту чуть самъ не издохъ!.. Вотъ какую сказалъ онъ правду!.. Самъ чуть не издохъ!..
— Это отчего?
— Отъ страху!.. Ну, думаю, какъ до дому живаго сдока не довезу:— пропала тогда моя бдная головушка!..
— Ну, извини, пожалуйста…
— Ничего!.. Прощай, хозяинъ!.. Выздоравливай!.. Охъ вы! крикнулъ онъ на лошадей и въ минуту скрылся изъ глазъ.
Я вошелъ въ будку. Было часа четыре утра, а потому часовой еще спалъ. Стражи сего города Ростова, да и всякаго града стражи, хорошо знали, что шлагбаума украсть не было никакой возможности, почему же этимъ стражамъ въ ночное время, снявши съ себя воинскіе доспхи, не отдаться Морфею? Ростовскій стражъ былъ въ объятіяхъ Морфея, когда я вошелъ въ будку.
— Кавалеръ, а кавалеръ! сталъ я будить стража, слегка толкая его подъ бока:— кавалеръ!..
Кавалеръ промычалъ.
— Да проснись же, кавалеръ!..
Кавалеръ наконецъ открылъ глаза.
— Пусти, пожалуйста, меня, кавалеръ, въ будку немного отдохнуть.
— Что теб надобно? спросилъ меня кавалеръ, позвывая и лниво почесывая спину.
— Животъ разболлся — позволь немножко у тебя, кавалеръ, хоть немножко въ твоей будк полежать…
— Вотъ больницу нашелъ!..
— Пожалуйста…
— Пошолъ вонъ!.. Разв здсь больница?
— Ну, если не хочешь пустить полежать, отведи меня куда знаешь…
— Нашелъ няньку!..
— У меня билета нтъ, я безпаспортный, съ отчаянія ршился я сказать стражу:— а безбилетныхъ ты долженъ ловить…
— Ночью?! насмшливо спросилъ меня стражъ.— Ночью тебя прикажешь ловитъ — что-ли?
— И ночью надо ловить.
— Дождешься! Ободняетъ хорошенько, тогда тебя, ежели ужь теб такъ хочется, тогда и поймаютъ.
Это ршеніе меня озадачило: какъ, въ самомъ дл, дожидаться, пока хорошенько ободняетъ, и тогда меня арестуютъ, и то только ежели я самъ этого захочу? Я тогда въ этомъ ничего не понималъ, теперь ничего не понижаю, да, думаю, и читатель ничего не пойметъ, даже могу прибавить, для большаго вразумленія, что это происшествіе истинное, не вымышленное.
— Что же мн длать? спросилъ я съ отчаяніемъ стража, такъ хитро понимавшаго свои обязанности.
— А что хочешь!
— Пусти хоть за деньги!
— А сколько дашь?
— Сколько теб надо?
— Давай четвертакъ — пущу!
— Изволь, только, пожалуйста, положи меня куда нибудь, сказалъ я, обрадовавшись:— Пожалуйста поскорй.
— Давай деньги!
Я отдалъ ему четвертакъ.
— Постой же, братъ, я теб соломки постелю, сказалъ часовой, засовывая куда-то четвертакъ.
Онъ постлалъ мн соломки и я завалился на эту, не очень хитрую постель, а мой хозяинъ, уложивши меня, опять легъ и заснулъ.
Въ этой хоромин я пролежалъ почти цлый день, хозяинъ стражъ цлый день провозился съ шиломъ надъ какимъ-то сапогомъ, только времененъ добродушно подчивалъ меня то водкой съ перцомъ, то квасомъ съ солью, то обдомъ, и въ этомъ мирномъ гражданин не замтно было никакихъ воинскихъ, приличествующихъ стражу, качествъ.
— Послушай-ка братъ, заговорилъ часа въ четыре будочникъ:— ты, я вижу, малый — простота! Теперь скоро придетъ квартальный, увидитъ тебя здсь, и теб и мн — морду раскваситъ… Возьми назадъ свой четвертакъ и ступай себ съ богомъ куда знаешь!.. Коли не будетъ мста, гд переночевать,— приходи въ сумеркахъ опять сюда.
Сознавая всю силу его доводовъ, а къ тому же чувствуя себя гораздо лучше, я согласился съ его мнніемъ.
— Прощай, кавалеръ! сказалъ я, выходя изъ будки.
— Прощай, братъ, не поминай лихомъ! отвчалъ кавалеръ.— Не пріютишься нигд, милости просимъ опять къ намъ.
Колики мои унялись, и я, походя по Ростову около часа, направилъ свой путь къ Угличу.
Не усплъ я отойти отъ города и полуверсты, какъ опять схватили меня колики, и до того сильныя, что я упалъ на землю… Кое-какъ я добрался уже въ сумерки до какой-то деревня, верстахъ въ двухъ-трехъ отъ Ростова… У крайней избы лежала колода, и я повалился на эту колоду. Около избы играли дти, чуть ли не со всей деревни туда собравшіяся.
— Э! э! четвероглазый!.. четвероглазый! со всхъ сторонъ обступивши меня, закричали мальчишки.
Должно замтить, что я, собравшись осматривать Ростовъ, надлъ очки, да и забылъ ихъ снять при вход въ деревню.
— Четвероглазый! четвероглазый! сыпалось на меня.
— Скажите, братцы, кому постарше, обратился я въ дтямъ съ просьбой.— Скажите, что больной пришелъ: не пуститъ ли кто переночевать меня?
— Четвероглазый!… четвероглазый!…
— Эхъ, вы, ребятки! сказала одна двочка лтъ 11—12: — эхъ, вы, ребятки! Грхъ, большой грхъ смяться надъ больнымъ человкомъ!…
Съ этими словами двочка скрылась, и ребятки присмирли: перестали кричать и довольно дружелюбно на меня посматривали.
Черезъ нсколько минутъ эта двочка привела ко мн свою мать — женщину лтъ за тридцать.
— Что, другъ, болнъ? спросила меня женщина, дотронувшись слегка до моего плеча.
— Болнъ, матушка.
— Пойдемъ къ намъ въ избу, у насъ въ изб ты и переночуешь…
— Спасибо, матушка!
— Не за что, пойдемъ!
Мать съ дочерью помогли мн привстать, отвели въ себ въ избу, положили на постель и цлую ночь — то ставили мн горшки на животъ, то прикладывали къ животу горячую золу.
— Слушай, другъ, сказала мн хозяйка, когда уже взошло солнце:— ступай отъ насъ куда знаешь!
— Это же отчего? спросилъ я, никакъ не ожидая отъ этой радушной женщины такого предложенія.
— Да такъ, ступай!…
— Отъ чего же?
— Избави Господи — умрешь у насъ, придетъ мой хозяинъ домой, какъ собаку меня изобьетъ!..
Длать было нечего,— я отправился въ путь, и на этотъ разъ не останавливаясь, горшки, зола ли помогли, только я выздоровлъ.

IV.

Шелъ я путемъ дорогою, стороною незнакомою, попался я на свадьбу — на двичникъ. Свадьба была не ахти мн: мужикъ — хозяинъ былъ не богатый, а я, относительно, былъ богачъ. Самъ собою, безо всякой просьбы, купилъ я полведра водки и за каждую псню, которою величали меня двки, платилъ по пятаку (тогда деньги ходили на ассигнаціи). А потому меня считали за большаго гостя. Помню, какъ теперь, двки величали меня такъ:
А и кто у насъ
Большой набольшій?
Большой набольшій
Воеводою?
Воеводою
Да и Павлушка,
Большой набольшій
Да Ивановичъ.
Прізжаетъ онъ
Въ свою вотчину,
Онъ и въ вотчину
И во ддину.
Онъ и судъ даетъ
Все по правд-то:
Онъ и съ правова
Беретъ сто рублей,
Съ виноватова
Беретъ тысячу,
А съ доносчика,—
Что и смты нтъ!
Когда двушки нашли у меня такіе, то посл меня спросили на голосъ:—
Слышалъ ли, Павелъ сударь?
Слышалъ ли, Ивановичъ?
Про тебя мы псню пли,
Про твое ли про досужество!…
Этотъ спросъ, разумется, сопровождался поднесеніемъ тарелки, на которую я положилъ опять таки пятакъ.
— А ужъ мы тебя, Павелъ Иванычъ, теперь величать не станемъ, шепнула мн одна двушка.
— Отчего такъ?
— Нельзя, другіе гости обидятся, тебя и такъ больше всхъ величали:
— Да Христосъ съ вами! величайте кого хотите, лишь бы весело всмъ было.
— Нтъ, ни гостей не станемъ величать теперь: надо жениха съ невстою.
И запли, какъ матушка родная уговаривала свою доченьку посадить мила дружка на кроватушку,
Разговоры разговаривать,
Про его родню разспрашивать.
Добрый молодецъ (по псн), тряхнувъ кудрями, такъ отвчалъ:
У меня семья веселая!
У меня родня богатая:
По губерньямъ — губернаторы,
По уздамъ — все исправнички,
По селамъ — славны головы!
Пропли, тогда стали отецъ-мать благословлять жениха-невету поной.
Пало перо
Перо легкое!
То не перо
То не легкое:
Палъ Иванъ,
Палъ Ивановичъ,
Передъ образомъ,
Богородицей,
Всепречистою,
Передъ батюшкой
Да родименькимъ,
Передъ матушкой
Да родимой-то!
А и всмъ имъ —
Слава — по ровну!…
Стало быть конецъ и двичнику…
Скоро сказка сказывается, да не скоро дло длается. Долго-ли, коротко-ли, а двичникъ справили и надо искать ночлега. Мои собесдники, кто вполпьяна, а кто и совсмъ пьянъ, какъ такъ ни разговаривай, а оставаться нельзя: надо было или цловаться, или драться, я хе въ то время ни имлъ охоты ни къ тому, ни къ другому, а потому счелъ за лучшее — уйти.
Опятъ пошелъ я стороною незнакомою… А ночь — хоть деньги считай!… Вышелъ я изъ избы и пошелъ въ городъ. Только что я вышелъ на дорогу — мн большой обозъ порожнякомъ по пути.
— Путь во Бог! крикнули изъ обоза мн.
— Путь во Христ! отвтилъ я, снявши шапку и поклонившись міру.
— Куда Богъ несетъ?
— Въ городъ.
— Въ городъ?
— Да, въ городъ.
— Садись! Мало подвеземъ, заговорили мужики:— садись… садись, мало подвеземъ.
Я слъ.
— Отколь, человкъ? спросилъ меня мужикъ, съ которымъ я слъ, на сани.
— Изъ-подъ Москвы.
— А! Изъ-подъ Москвы?
— Изъ-подъ Москвы?…
— Ну, да, изъ-подъ Москвы.
— Гм… гмъ…
— А вы откуда?
— А мы изъ Жигаловки! отвтилъ тотъ съ достоинствомъ.
— Гд эта Жигаловка?
Мужикъ посмотрлъ на меня не то съ презрніемъ, не то съ недоумніемъ.
— Гд Жигаловка?
— Да, гд Жигаловка?!
— Жигаловка?
— Да, Жигаловка.
— Да разв въ Москв не знаютъ про Сергя Жигаловскаго?
— Можетъ и знаютъ, только я не слыхалъ.
— А вотъ какой у насъ Серега: дай ему цлковый: ‘поди за водкой!’ — ‘Я водки не хочу!…’ А водку любитъ: — во! Душа!.. ‘Да пожалусто… душа!..’ Слзетъ съ печки:. ‘Ну, дай пошлю…’ — Выйдетъ на крылечко, посмотритъ: есть кто, пошлетъ, а нтъ — самъ ни за какія тысячи не пойдетъ.
— Ужь будто и совсмъ не пойдетъ? спросилъ я, будто не довряя его словамъ.
— Да ты знаешь, какъ онъ живетъ?
— Нтъ, не знаю.
— А вотъ какъ: живетъ онъ въ лсу… Дрова, значитъ, рукой подать… Палкой швырнуть — докинешь… Холодно ужъ изб, дться не куда. Онъ пойдетъ, дровъ нарубитъ, печку стопитъ. Станетъ въ изб холодно, онъ на печку взлзетъ, на печк холодно, онъ въ самую печку проползетъ! Вотъ какой! Станетъ холодно въ печк, онъ опять дровъ охапку нарубитъ. Вотъ какой!.. А въ Москв будто не знаютъ Жигаловскаго Серегу?
— Должно быть знаютъ, недоврчиво отвчалъ я:— только я не знаю.
— Врное слово говорю: знаютъ.
Ми немножко помолчали.
— А вы куда дете? спросилъ я моего спутника по дорог.
— А мы въ лсъ демъ, любящій {Эта форма глагола любящій мн встрчалась нсколько разъ въ Орловской, Рязанской, Тульской, Воронежской губ., частію въ Калужской., вообще въ черноземной полос. И мн кажется, что не можетъ быть боле комплимента, какъ сказать, что ты такой человкъ, который можетъ любить. Авт.} человкъ, въ казенный лсъ…
— Зачмъ?…
— А дровецъ нарубить.
— Лсъ-то казенный?!
— Казенный, другъ любящій!
— Братцы, дло плохо!
— А чмъ плохо?
— Лсъ-то казенный, а не твой!? По закону будетъ это кража.
— Вона, куда захалъ!..
— Да какъ же?
— Ворами насъ не обзывай! Мы не воры! спроси по околодку: былъ у насъ воръ?
— Да это хоть и такъ…
— А какъ же?
— Вдь лсъ-то казенный?
— А садилъ лсъ-то это нибудь? Твой лсъ-то садилъ это?
— Да… ты…
— То-то и есть. Божья благодать — для всхъ, какъ есть для всхъ!
— Ты должонъ возчувствовать! заговорилъ убдительно старикъ, одинъ изъ обоза.— Ты это возчувствуй: кто работаетъ, тому за работу, за его потъ значитъ, и плата идетъ. Вотъ къ примру пахотьбу взять: ты вспахалъ, взборонилъ, засялъ, опять запахалъ, ждешь цлый годъ, что Господь зародитъ. Зародитъ Господь — не вотъ возьмешь!… А ты ее въ самое горячее времячко сожни, свяжи, да въ копны положи… Вотъ ежели т копны взять — кража!.. За эту кражу передъ Богомъ отвтъ должонъ будешь держать!… Для того должонъ будешь отвтъ держать, что здсь, на той копн, потъ, кровь человчья лежитъ… Я работалъ, трудился, ночей не досыпалъ, а ты взялъ ее матушку да м поднялъ! Моя слезы на теб взыщутся!.. А лсъ, ты говоришь: кто его садилъ?— Богъ!— Кто его берегъ-ростилъ?— Все таки Богъ!.. Такъ ты не моги говорить, что твой лсъ: лсъ Божій!.. Спроси у стариковъ: ‘Чей лсъ?’ — Лсъ възжій! скажутъ теб т старики.
— Какъ възжій?
— А такъ възжій: кто значитъ въхалъ въ лсъ, тотъ и руби.
— А поймаютъ? спросилъ я, удивляясь такого рода доводамъ.
— А поймаютъ: знамо дло! Поймаютъ, хоть въ казенномъ лсу, хоть въ барскомъ, подъ отвтъ попадешь, для того, что не всмъ это понятно… Попадешься — судить станутъ.
— А когда попадешься?! возразилъ одинъ изъ моихъ спутниковъ, повидимому надявшійся на себя.
— Все въ руц Божіей, отвчалъ разказчикъ: — все въ руц Божіей!
— Я теб, парнюга, разскажу дло, заговорилъ одинъ торопливый мужиченко: — разскажу дло, такъ дло! Тридцать лтъ воровали всмъ міромъ: всему міру хорошо было, одинъ изъ міру воровать не хотлъ — сколько муки отъ господъ перетерплъ — чуть въ Сибирь не угодилъ!
— А какъ такъ?
— А вотъ какъ: былъ баринъ, а у того барина лсу — что и Господи мой!.. Тотъ баринъ и объявляетъ: ‘кто возьметъ изъ лсу хворостинку, тому закачу сто хворостинокъ куда слдуетъ, а кто вырубитъ бревно,— тому выну изъ бока ребро!’ — Ну, хорошо!.. Вотъ прізжаетъ къ тому барину одинъ благопріятель. ‘Такъ и такъ, говоритъ барину тому благопріятель:— ты за твоимъ лсомъ ночей не спишь, а лсъ твой твои же мужики, какъ косой, косятъ!’ — А тотъ благопріятель былъ тоже баринъ, сосдъ тому барину, и хотлъ онъ тайкомъ попользоваться изъ сосдскаго лсу, да мужики свои не допустили:— ‘Нашъ, говорятъ, лсъ!’ — А сосдъ-то говоритъ:— ‘Не вашъ лсъ, а барскій’!.. Сколько тамъ ни говорилъ, а мужики сосду лсу не дали! Вотъ сосдній помщикъ озлился да и донесъ тому барину. Баринъ сейчасъ за старосту!— ‘У тебя лсъ воруютъ!’ крикнулъ баринъ… Что ужь было старост: одинъ Богъ вдаетъ!..— ‘У тебя лсъ мой воруютъ!’ кричитъ баринъ. А староста одно твердитъ: — ‘Никакъ нтъ-съ! Ни одного прутика вывезти никто не сметъ!’ — ‘Подемъ къ лсу! ‘ кричитъ баринъ. А староста ужь знаетъ свое:— ‘Подемте, говоритъ, сударь!’ — ‘Вели сдлать мн лошадь!..’ Осдлали барину лошадь, похалъ, староста за нимъ. Похали въ лсу. Только не дозжая до лсу съ версту, а то можетъ и меньше, баринъ остановился, смотритъ: лсъ стной стоитъ! Повернулъ лошадь, назадъ.— ‘Ступай за мной’! крикнулъ онъ старост, да во вс лопатки домой, а староста за нимъ!.. Прізжаютъ они домой.— ‘Я тебя, староста, говоритъ баринъ, истязалъ — вотъ теб награжденіе’ — и даетъ старост цлковый. Прізжаетъ къ барину другой сосдъ, начнетъ говорить про лсъ — тотъ же исходъ. Подумали сосди, подумали: изъ доносовъ толку нтъ, одна только съ бариномъ остуда — и бросили!.. Выбудетъ одинъ староста, назначитъ баринъ другаго, и тому наказъ:— ‘за лсомъ смотри, за хворостину — сто хворостинъ, за бревно — ребро, а не будешь ты, староста, смотрть: тебя на поселеніе, всхъ твоихъ дтей въ солдаты, а дворъ твой весь разворочу!’ Смнился одинъ староста, смнился другой, нашло время быть старостой мужику степенному, Василіемъ Петровичемъ звать. А Василій Петровичъ былъ мужикъ степенный: передъ Богомъ не совретъ. Баринъ ему опять свои рчи, ‘Береги лсъ, не то домъ твой раззорю, тебя въ Сибирь пошлю, дтей твоихъ въ солдаты отдамъ!’ — Василій сперва на перво барину въ ноги: — ‘Освободи ваша милость отъ начальства!..’ — Только баринъ и слышать не хотлъ.— ‘Ты, говоритъ, мн рабъ, а я теб баринъ, что захочу, то изъ тебя и сдлаю: захочу старостой — старостой и будешь! Захочу свинопасомъ — будешь и свиней пасти!..’ Что подлаешь?! А баринъ былъ нравный!.. ‘Коли такъ, говоритъ новый староста, такъ извольте, говоритъ, лсъ осмотрть, да и сдать мн’.— ‘Я, говоритъ баринъ, лсъ осмотрлъ не такъ давно’.— ‘А что въ томъ лсу длается, спрашиваетъ староста, что въ томъ лсу вы видли?’ ‘Тамъ въ лсу благополучно’, говоритъ баринъ.— ‘Будь благополучно, говоритъ староста, всею душею взялъ бы беречь ваше барское добро, а слушая вашъ грозный наказъ, долженъ сказать, что лсу, почитай, что и нту!’ — ‘Какъ!’ — крикнулъ баринъ. Полетлъ къ лсу, опять не дозжая версты — видитъ, лсъ стоить. Вернулся домой — за новаго старосту!— ‘Цлъ лсъ?’ спросилъ баринъ старосту, расправившись съ нимъ.— ‘Почесть весь вырубленъ’… Опять за расправу!.. Староста все свое: ‘вырубленъ, да вырубленъ!’ — Сколько баринъ ни бился, староста все свое: ‘вырубленъ лсъ, почесть ничего не осталось!’ — Барина зло взяло…— ‘Снарядить, говоритъ, подводчиковъ!..’ Снарядили подводчиковъ, посадили старосту, баринъ далъ такую бумагу, чтобъ старосту въ Сибирь послать, и похали въ городъ. Только привозятъ Василія Петровича въ городъ, старосту-то этого, къ исправнику, а на счастье Василія исправникъ-то его зналъ: дла съ нимъ по своему имнію длывалъ, чаями Василія Петровича паивалъ. Какъ увидать исправникъ Василья-старосту въ кандалахъ, такъ ажно ахнулъ!..— ‘Ты, говоритъ, какъ во мн такимъ манеромъ попался?— За какую такую вину?’ — Василій стоитъ, молчитъ.— ‘За какую такую вину? допытывается исправникъ: можетъ, кто на тебя облыжно донесъ?’ — ‘Нтъ, говоритъ Василій Петровичъ:— я отъ міра не отказчикъ, на міръ не доносчикъ, такъ и міръ про меня дурнаго ничего не скажетъ’.— ‘Такъ за что же?’ — ‘Баринъ приказываетъ лсъ хранить — соблюдать’…— ‘Да вдь лсу нтъ’! говоритъ исправникъ, и ужь всмъ было въ округ извстно, что лсъ изведенъ.— ‘Я такъ и докладывалъ его милости’.— ‘А онъ?’ — ‘А онъ’… ‘Ну того не вернешь! сказалъ исправникъ, а теперь поденъ къ твоему барину’. Посадилъ исправникъ старосту съ собой въ сани, а все въ кандалахъ, привезъ къ помщику.— ‘За какую такую вину, спрашиваетъ барина исправникъ, чмъ провинился передъ вами Василій Петровъ, что вы его посылаете въ Сибирь?’ — ‘А такъ и такъ, говоритъ баринъ, я самъ вижу, лсъ, а онъ говоритъ, что лсъ почесть весь вырубленъ!’ — ‘Не напрасно ли наказываете?’ — ‘Какое напрасно!..’ — ‘А подемте, посмотримте, говоритъ исправникъ.— ‘Подемте, говоритъ баринъ, да возьмемте и ‘Ваську’. Похали, взяли и Ваську, то есть того Василія Петровича.— ‘Видите лсъ?’ спрашиваетъ баринъ исправника, подъзжая къ лсу.— ‘Ничего не вижу!’ говоритъ исправникъ.— ‘Какъ?’ — ‘А такъ: въдемъ въ лсъ, тамъ посмотримъ.’ — Въхали въ лсъ, а лсу то и нтъ!.. только дли виду одна опушка оставлена, чтобъ барину лсъ былъ виднъ, а въ лсу не то, чтобъ порубка воровски воровалась, а порубка на хозяйскую ногу пошла, срубы рубили, доски пилили!..— ‘Кто жъ это?’ спросилъ баринъ исправника.— ‘Да все ваши мужички’, говоритъ исправникъ.— ‘Кто именно’? опять спросилъ баринъ ужь у Василія Петровича.— ‘Да вс!’ — Похали, по деревн: у всякаго мужичка въ каждомъ двор на продажу и доски напилены и срубы порублены…
Тутъ только баринъ опомнился: простилъ Василія Петровича, поцловалъ въ голову и рубль серебрянный далъ, а все-таки старостой оставилъ.
— Вотъ видишь, правда свое взяла! сказалъ я, когда разсказчикъ кончилъ.
— Взяла! пробормоталъ одинъ.
— А не болталъ бы — лучше бы было, проговорилъ другой.
— Нечего говорить, подтвердилъ третій:— для обоихъ было бы лучше.
— Какъ для обоихъ?
— А такъ для обоихъ: и для барина было бы хорошо, и для Василія, а я еще скажу, что и для третьяго — для барщины.
— Я что-то не пойму…
— А вотъ понимай: у барщины былъ бы лсъ, Василія того бы не мучили, а барину тотъ лсъ былъ не надобенъ, коли онъ потребенъ былъ ему на поглядку: смотри сколько душ угодно! Всмъ было добро!
— Барину-то какое же добро: вдь его же лсъ вырубленъ?
— Лсъ Божій!
— Ну, а ежели я его купилъ? спросилъ я, желая во что бы то ни стало переспорить такое удивительное ршеніе.
— А… купилъ, дло другое, тамъ твоя кровь, ты свои кровныя деньги заплатилъ, ты тамъ караулъ поставишь!.. Тамъ прутика не возьмешь!
Пока мы калякали, то поднимаясь пшкомъ на гору, то садясь опять на одни изъ саней, прошло боле часу, мои попутчики стали сворачивать съ большой дороги на проселокъ.
— Дай Богъ вамъ часъ! сказалъ я, раскланиваясь съ ними.
— Теб — путь дорога! изъ всей толпы робко отозвался одинъ голосъ.
— Прощайте.
— Богъ по пути! промолвилось какъ будто по обычаю.
— А ты куда идешь? ршительно спросилъ меня одинъ.
— Да я уже говорилъ, что иду въ городъ, отвчалъ я.
— А по скорому длу?
— Нтъ, спшить мн некуда, опять отвчалъ я на тотъ спросъ.
— А некуда, подемъ съ нами.
— Время, братцы, позднее, теперь пока до города дойду — спать можно.
— Какъ не можно.
— Время ночное, гомонили мужики одинъ за другимъ.
— А хоть и позднее время, ршительно объявилъ мн все тотъ же мужикъ, который сталъ первымъ меня допытывать:— время хоть и позднее, а ты пойдемъ съ нами.
— Это зачмъ?
— А чортъ тебя знаетъ, что у тебя на ум! Пойдешь въ городъ, да объявишь… что тогда подлаешь!
— А ты, другъ любезный, пойдемъ съ нами, мы теб вреды никакой не сдлаемъ, а мы будемъ, другъ любезный, безъ опаски.
Длать было нечего, я похалъ съ ними.
— Теб здсь длать нечего, сказалъ мн одинъ изъ добродушнйшихъ воровъ:— такъ ты садись на пёнышекъ, да трубочку покури.
Я такъ и сдлалъ: слъ на пень, закурилъ трубку и посматривалъ, какъ воры возьмутся за свои промыслы.
— А, ну съ Богомъ! сказалъ одинъ.
— Съ Богомъ! проговорили другіе.
Мужики помолились на востокъ и принялись рубить лсъ.
— Какое древо ты валишь? крикнулъ одинъ изъ воровъ на другаго.
— А разв не видишь!
— Да что видть-то?
— Древо…
— Древо. А какое древо?
— Вотъ ты съ нимъ и разговаривай! заговорилъ со мной мужикъ:— дерево — дрянь! Какъ есть дрянь! Гниль, одна гниль! А онъ его съ корня снижаетъ!..
— Да ну, ладно! По мн все равно, оправдывался виновный,— я думалъ, древо не годное…
— А теб годно?
— Ну, да все равно.
И съ этими словами онъ сталъ валить мачтовый дубъ.
— Опомнился!
— Ну, полно, не пили ты меня: самъ вижу, что оплошалъ.
— Оплошалъ, А тутъ дло спшное!..
Только мой резонеръ стукнулъ разъ топоромъ, стукнулъ другой, и подошелъ во мн:
— Вдь вотъ человкъ! Ему всякое древо подъ топоръ идетъ, а онъ выбираетъ, что ни есть самое лядащее!..
— Да на дрова вдь и то дерево, кажись, годилось бы:..
— Какъ не годиться!
— Ну, такъ что жь?
— Да время дорого!
— Въ этомъ дл, пожалуй, я теб и не поврю: было бы время дорого, ты бы рубилъ дрова, а то вотъ ты со мной калякаешь.
— А для чего не калякать?
— Время дорого.
— За нами не гонятъ!
Какъ бы то ни было, а дровъ не спша нарубили сколько надобно.
Нарубили дровъ, поклали на воза, увязали, стали собираться въ. городъ.
— А ты пойдешь съ нами? спросили меня, тронувши лошадей.
— Разумется съ вами, отвчалъ я.
— А куда-жь идти, какъ не съ нами? заговорили мужики.
— Да вдь теперь вамъ бояться нечего, сказалъ я имъ: — вдь теперь хоть доноси начальству, хоть нтъ, что вы рубили дрова, вамъ все равно…
— Намъ все едино, все едино!
— Такъ для чего-жь съ вами-то?
— Да для тебя не такъ боязно…
— Тебя съ нами ни кто не обидитъ!
Стали вызжать изъ лсу на большую дорогу, я пошелъ рядомъ съ однимъ мужикомъ. Разговорились мы съ нимъ, какъ кому живется, какъ у кого жизнь бываетъ.
— Моя, братъ, жизнь — изъ жизни жизнь! Со мной длывались такія тоски-печали, что какъ станешь вспоминать — все нутро воротитъ!
— Коли такъ горько теб вспоминать про бывалое, сказалъ я:— такъ нечего объ томъ и говорить, что старыя раны разбереживать?
— А я вотъ какое теб слово скажу, другъ ты мой любезный… Добро ужъ ты мн какъ-то по душ пришелся: какое теб слово скажешь, слово душевное, то слово у тебя въ душ, въ твоей душ то слово отзывается).. Вотъ что я теб скажу: вспомнишь про свою жизнь, и теб сказалъ — нутро воротитъ, а все, кажется, только про то бы и толковалъ. А знаешь, отчего все это бываетъ?
— Да, братъ…
— Нтъ, вотъ я тебя, братъ, еще спрошу: любилъ-ли ты свою прежнюю полюбовницу, какъ сестру свою родную? Сестру родную отъ одного съ тобой отца-матери?
— Что-то ты загадочно говоришь…
— То-то загадочно!.. Для тебя загадочно, а для меня быль… да такая быль, что вспомнишь и самъ не знаешь, что на сердц длается: я жутко становится, и радостно-то!…
Мы помолчали нсколько минутъ, а можетъ быть и четверть часа.
— Ты знаешь, какъ я женился? спросилъ онъ меня.
— Нтъ, не знаю.
— Не знаешь. Вотъ я теб разскажу. Въ нашей деревн нашъ первый дворъ: и хлба всегда вволю, и лошади, и скотина всегда противъ людей водилась, да и теперь, пока Богъ грхамъ терпитъ, отъ людей не отстаемъ. А я и теперь, какъ видишь, все-таки впередъ людей гляжу, а былъ молодъ: первое разъ — изъ богатаго дома, другое — изъ себя парень красовитый былъ, ну, и тоже надо сказать, работа изъ рукъ не валилась: косить, что ли тамъ,— всегда передомъ иду. Вотъ по этому то самому случаю первымъ женихомъ по деревн, почитай, считался я: всякой двк хочется и въ дворъ хорошій пойти, хоть за какого ни на есть лядащаго, а теб я про себя уже разсказывалъ, стало, и болтать объ томъ дл больше нечего. Вотъ было мн объ ту пору лтъ восемнадцать… Нтъ, больше: двадцатый годъ пошелъ. Отецъ мн и говоритъ: ‘пора, молъ, теб жениться’.. Разъ онъ сказалъ то слово, и другой сказалъ, а я все думаю: какъ, милый, мн жениться? А потому я такъ думалъ, что была у меня полюбовница, двка изъ нашей же деревни, Анютой звали. Анна Петровна, то есть та-то Анюта, была двка изъ двора не такъ чтобы задорнаго: коли хлбушко есть — хорошо, а нтъ — не прогнвайся!.. А только Анюта, Анна Петровна, была двка одно слово работница, а изъ себя, вотъ все равно, какъ въ псн поется:
Словно кралечка написанная,
Да изъ картонки вырзанная.
И спознался я съ этой Анной Петровной, а и спознался съ Анной почитай обманомъ. ‘Я тебя, говоритъ, всмъ сердцемъ, всей душой своей люблю, сколько силы-мочушки у меня есть, всю за тебя отдамъ! Бери меня, какъ есть я теперь двка… ни въ чемъ теб запрету нтъ, только не губи ты меня понапрасну, объяви: возьмешь замужъ за себя?’ Да такъ стала жалостно, да любовно говорить… А сама-то все дрожитъ, что меня ажъ проняло… А я былъ на двокъ ходокъ… Какъ взглянула на меня — все бы такъ ей и отдалъ, такъ бы на ней и женился… Куда тутъ думать о другой двк… Я сталъ тутъ божиться, что во всю свою жизнь буду ее любить, что коли батюшка-родитель не соизволитъ на ней жениться, ее за себя замужъ взять, во-вкъ ни на комъ не женюсь, а будетъ неволить — въ солдаты наймусь! А она опять свое: ‘Ты, говоритъ, не бойся мн правду сказать, мн все едино, кром тебя за мужъ ни за кого не пойду: кого любить, любить буду, я людей не постыжусь… Хоть на день, а ты меня полюбишь…’ Я ей опять клясться, божиться… Такъ мы съ ней и спознались… И жили мы съ ней передъ людьми хоть и зазорно, а межъ собой хорошо: ни я противъ нее слова, ни она супротивъ,— ни — Господи Боже мой!.. Вотъ и жили мы такъ-то до того самаго слова батюшкинаго, до того слова батюшкинаго, что пора пришла время жениться. А батюшка спровдалъ про Анну: вс на деревн ужь знали, что я съ этой Анной живу… Такъ батюшка такъ думалъ: Анна хоть и не изъ хорошаго дома, да двка работящая, въ дому будетъ помощница, а вс ужь знали, что она только и свту видла, что во мн, и батюшка про то зналъ. Такъ онъ отъ этой свадьбы и не прочь былъ, а еще для моей же души хлопоталъ, чтобъ я съ Анной не въ грх жилъ: закономъ бы весь грхъ поршилъ. Хорошо. Только сказалъ мн отецъ: женись,— я сталъ думать: я изъ дому хорошаго, за меня пойдетъ замужъ не то что любая двка по нашей деревн, а и по всему околодку — стоитъ только кличъ кликнуть!.. А про ту Анну сталъ я такъ думать: до суда Божія, до внца, еще она со иной спозналась, а женись на ней — вс люди на смхъ поднимутъ: на распутной двк, скажутъ, женился!.. Только я такъ думалъ, думалъ, и надумалъ, что Анна мн не жена. Отецъ больше приставать — женись! а я больше думать: Анютка мн не жена! Сталъ я присматриваться къ другимъ двкамъ… И приглянулась мн двка, Марьей звать, теперь жена мн… Первое изъ семьи богатой, родня тоже, двка работящая, изъ себя видоватая… Отецъ говоритъ: ‘женись! на комъ хочешь, говоритъ, женись!’ — Онъ все думалъ, что я на Анну укажу. А я посл своихъ думъ и говорю: ‘если поизволишь, посылай сватовъ за Марью!’ Отецъ посмотрлъ на меня, посмотрлъ, да такъ не хорошо посмотрлъ.— ‘Не будетъ ли, дитятко, грха на твоей душеньк?’ говоритъ отецъ, а я молчу.— ‘Что-жь, посылать сватовъ за Марью?’ — ‘Посылай’, говорю отцу… Послали сватовъ, тамъ рады. Дло сразу подлали: поршили свадьб быть на Михайловъ день — у насъ престолъ. Съ той поры я къ Анн ни ногой, а до свадьбы еще таки оставалось: Марью ту пропили за меня еще до Покрова. И все-то времячко я и самъ не свой, жду не дождусь, какъ съ Марьей подъ внецъ стану: Марья была двка смирная, тоже умная, да только какъ взглянетъ, бывало, на меня, такъ, бывало, вся и зардетъ. Малый-то я ужь очень изъ себя ловокъ былъ,— вотъ оттого-то я и любилъ больше Марью. Анн, бывало, что скажешь про свое, она скажетъ, что дло, а что не дло, то какъ топоромъ отрубитъ: ты, говоритъ, не дло говоришь. Вотъ такъ и такъ это дло повести надо… А ты и стоишь дуракъ дуракомъ, и при всемъ люд хоть псню пой:
Красна двица колодца
Поборола, поборола!
При всемъ честномъ люд
Осрамила, осрамила!.
А ты стоишь! А посл по ее сдлаешь — и выйдетъ такъ!.. И не то, чтобы она говорила какъ нибудь это, хотя меня на разумъ навести, али съ насмшкой какой. Нтъ. А такъ просто: добра мн ищучи!.. А мн передъ ней какъ-то совстно… Марья не то: что скажешь ей — все хорошо, сама видитъ — плохо, а говоритъ — хорошо! Вотъ и теперь: что бы ты ни задумалъ сдлать — все хорошо, пьянъ напьешься — и то хорошо: ‘Посл трудовъ повеселить себя надо!..’ А врное слово теб скажу — до пьяна я безъ дла не пью:— престолъ когда у насъ, али на свадьб у кого, на крестинахъ, а такъ чтобы — ни-ни!.. Въ одномъ только и поперечитъ: съ дтьми не мутить! Что хочешь длать длай, а дтей своихъ не обижай!.. Такъ окрысится, хоть на кого, что по невол отъ нея отойдешь!.. Вотъ какая!.. А не тронешь дтей — что хочешь, то и длай, слова поперечнаго не услышишь! Вотъ за самое за это и полюбилась мн Марья. Какъ теперь помню: жду не дождусь того времячка, какъ съ Марьей подъ внецъ стану судъ Божій принять. Только пришло и то времячко… во вкъ мн его не забыть!.. Стали свадьбу играть — я былъ радостенъ. Все справили, какъ законъ велитъ, похали въ внцу въ Божью церковь… А надо хать мимо двора Петрова, того двора, гд Анна та Петровна жила. Какъ похали мы мимо Аннина двора, а Анна-то стоитъ на крылечк, схватилась за столбы точеные,— такъ бы ей и на ногахъ не устоять: вся дрожма дрожитъ!.. Какъ увидала меня радостнаго, да веселаго, мимо ея двора съ другой въ внцу дучи, да какъ вздрогнетъ, да какъ крикнетъ: ‘Прощай, другъ! На тебя, душа, мой прежній полюбовничекъ, не сержуся!’ — Такъ меня отъ этихъ рчей словно варомъ окатило!.. И сказала т самыя рчи при всемъ при народ: самъ знаешь, со свадьбой сколько народу детъ, а она никого не постыдилась, сама покаялась-была полюбовницей!.. ‘Была полюбовницей!’ такъ и стоитъ въ ушахъ у меня… А какъ глянулъ на Машку, на невсту на свою — духъ замеръ. Допрежь этихъ словъ въ Машк своей души не слышалъ, а теперь рыло свое поворотить къ ней — просто мочи нтъ!.. Какъ пришли въ церковь Божію, какъ насъ попъ-батюшка перевнчалъ, какъ заставилъ цловаться,— хоть убей! по сю пору не помню. Повезли насъ домой, похали мы мимо Аннина двора — хоть бы теб собака тявкнула: ничего не слышно, ничего не видно!.. Привезли насъ домой, посадили за столъ, пошелъ тотъ столъ, а я на жену свою на новобрачную и смотрть не могу!.. Гости по обычаю, какъ законъ велитъ, приговариваютъ: ‘горько!’ Цловаться съ женой надо, а у меня съ души претъ! Не помню, какъ насъ изъ-за стола выведи, какъ спать положили, ничего не помню!.. Тамъ, по закону сколько время спустя, пришелъ дружко, сваха поднимать насъ, молодыхъ… Дружко-то, и затрясся, а сваха совсмъ таки присла!.. Смотрятъ они, а я на свою новобрачную звремъ гляжу!.. Сваха взвизгнула, а дружно: ‘Дло плохо, говоритъ, свадьба испорчена!..’
Какъ кинулся я — не въ избу, гд родители, родственники радости дожидались, а кинулся я куда глаза глядятъ!.. Не день прошелъ такъ, не два, а сколько недль,— силъ моихъ не стало!.. Пришелъ я опять къ Анн Петровн.— ‘Силъ моихъ нтъ, Анна Петровна, безъ тебя прожить, давай еще съ тобой въ любви поживемъ!’ — ‘Нтъ, говоритъ, другъ, ты теперь законъ принялъ, въ закон и живи, а я твоему закону не нарушница!!’ — Сколько къ ней ни приставалъ, одно слово: ‘я твоему закону не нарушница!..’ Да такъ мн тошно пришлось, что хоть на себя руки поднимай!.. Семья видитъ, дло плохо. Собралась вся родня, стали думать, какъ длу помочь, и поршили: позвать Аннину тетку… А Аннина тетка: родитъ-ли кто, ее зовутъ, горшокъ на брюхо накинуть — ее зовутъ: знахаркой слыла… Позвали ту тетку, стали всей родней ее чествовать. Почествовали ее сколько надобно, и стали говорить: что такъ и такъ — свадьба испорчена, помоги горю, приворожи мужа опять къ своей жен!— ‘Нтъ, говоритъ тетка:— я ворожить не умю: николи не ворожила… (она не хотла только признаться, а была всмъ завдомо знахарка), николи не ворожила, а по мр силъ на пользу ближняго, какъ Христосъ велитъ, тружусь. Вотъ и теперь такое слово скажу: пусть молодожены оба вмст пойдутъ къ Анют, да и спросятъ у ней христіанскаго прощенія, у Анюты душа ангельская, проститъ, дастъ Господь, Богъ и помилуетъ!’ — Чтожь ты думаешь?!.. Вдь отворожила всю эту порчу свадебную!— Ступай, говорю жен, снаряжайся, пойдемъ, говорю, ты со мной!.. а мн жену-то свою Богомъ данную, и по имени-то назвать было противно!.. Подходимъ мы съ женой къ Аннину двору — боязно, входимъ въ избу, смотринъ, а она, моя голубушка! сидитъ за столомъ, не въ переднемъ углу, а такъ поодаль, за оконичкомъ, правой рученькой головушку подперла, а сама-то вся такая болзная да сиротливая… Какъ взглянулъ я на нее, такъ духъ во мн замеръ! А Анюта сидитъ и не слышитъ, какъ мы въ избу вошли. Мы стоимъ передъ нею,— а она не видитъ… Марья, жена моя, какъ взвизгнетъ, да прямо въ ноги ей кинулась!.. Я за женою — тоже Анн въ ноги!.. Анна какъ взглянула на насъ, что снгъ вся поблла, да какъ бросится на шею въ Марь, да какъ стала ее цловать!.. ‘Любила, говоритъ, я друга: всю бы душу за него отдала бы. Теперь ты его люби… А я вашему закону не нарушивши!.. А я стою, какъ ни причемъ… Только смотрю: Анна Петровна такая стала веселая… ‘Садитесь, говоритъ, за столъ: вы у меня гости дорогіе!’ — Сли ни за столъ, стали насъ подчивать. Сама налила себ стаканчикъ водки, да и говоритъ: ‘горько!’ — Какъ я посмотрлъ на свою жену: въ первой мн жена за жену показалась!.. И такъ мн на душ показалось радостно!.. Анна говоритъ: ‘горько!’ Я Марью цлую, и не то чтобы по нужд, а такъ какъ надо жену мужу цловать! Смотрю на Анну, на Марью — радуюсь!.. Марья мн жена, а Анна ровно сестра мн родная!.. Пошелъ я съ Марьей домой.— ‘Пойдемъ, Маша, говорю, задворками’. Такъ Маша ажъ вся замлла: въ первые отъ меня посл внца ласковое слово услыхала!.. Посл того Анна Петровна въ Маш понавдываться стала, стала Маша родить, а родины были трудныя, трое сутокъ бдная мучилась!.. Такъ Анна три ночи глазъ съ глазомъ не смыкала! А какъ родился мальчишка, такъ ей радости было, почитай, больше чмъ родному отцу съ матерью!.. Вотъ она какая!.. Теперь у насъ живетъ она въ деревн бобылкою, и только у ней радости и есть, какъ бы моихъ съ Марьею дтей чмъ ни на есть утшить: одному рубашку сошьетъ, другому шапочку какую приладитъ… Живетъ она бобылкою, про бобылокъ ты знаешь довольно, а спроси ты кого хочешь про Анну Петровну бобылку, никто дурнаго слова не скажетъ, а за прежнюю ея гульбу со мной, не то чтобы въ укоръ что сказать или дурнымъ словомъ обозвать, а и такъ никто не промолвится.
Этотъ разсказъ сократилъ мн дорогу: мы подъхали въ самому городу.
— Вы гд будете ночевать, братцы! спросилъ я у городской заставы.
— А гд ночевать?!.. Скоро базаръ начнется, такъ мы прямо на площадь, тамотко и обождемъ.
— Ну, такъ прощайте, братцы! Я пойду гд нибудь въ тепл отдохну.
— Прощай, братъ!— сказалъ одинъ.
— Послушай, брать, прибавилъ другой: — посл ранней обдни выходи на базаръ, продадимъ дрова, станемъ могарычи запивать, теб поднесемъ.
Много спустя, посл ранней обдни я вышелъ на базаръ.
— Эй! парень!.. ступай сюда! ступай!..
Я вошелъ въ кабакъ.
— Забылъ что-ли, заговорили мужики, мои ночные товарищи, что мы общались теб поднести?
— Лтъ, не забылъ, да мн не надо: я и самъ могу васъ поподчивать.
— А ты этого говорить не моги: мы общались, мы и поднесемъ, а твоего не хотимъ!
Я съ ними выпилъ и распрощался, кажется, навсегда.

V.

Я пріхалъ въ Орелъ, остановился въ гостинниц, на другой день ко мн входитъ коридорный.
— Васъ спрашиваетъ какой-то господинъ.
— Кто такой?
— Не знаю-съ.
— Зачмъ? Проси.
Входитъ ко мн въ нумеръ баринъ не высокаго росту, прилизанный, въ пальто съ мховымъ воротникомъ, въ калошахъ, шапку, правда, при вход снялъ.
— Здравствуйте, сказалъ онъ, входя въ комнату и подавая мн руку.
— Что вамъ угодно? спросилъ я.
— Мн до васъ есть дло.
— Прошу садиться.
Онъ слъ.
— Чмъ могу вамъ служить? спросилъ я пришедшаго господина.
— Я къ вамъ съ просьбою, отвчалъ баринъ.
— Позвольте узнать?
— Я думаю, что и вамъ будетъ пріятно исполнять мою просьбу, просьба моя такого рода объяснилъ мн, улыбаясь, баринъ.
— Позвольте узнать?
— Вотъ извольте видть: у меня мельница, я отдалъ эту мельницу въ арендное содержаніе, на моей попрудк, сперва мн попрудка ничего не стоила: вышлю лишь мужиковъ, они и запрудятъ, а теперь не пошлешь мужика — шалишь… Я и говорю мельнику: твоя попрудка — бери мельницу, а не хочешь — другому отдамъ. Тотъ не захотлъ взять на себя попрудку, я сдалъ другому, а старый мельникъ въ губернатору. Губернаторъ посмотрлъ на контрактъ и веллъ согнать новаго мельника, а держать по прежнему старому мельнику.
— А и контрактъ былъ у васъ заключенъ съ прежнимъ мельникомъ?
— Былъ! быть-то былъ! отвчалъ баринъ, лукаво, очень лукаво улыбаясь.
— Такъ какъ же?
— Да какой контрактъ?
— Какъ какой?
— Да я тамъ закорючку ввернулъ.
— Закорючку?
— А губернаторъ не обратилъ вовсе вниманія на этотъ пунктъ, это, говоритъ, мошенницкая штука, да и водворилъ стараго мельника.
— Скажите!..
— А у меня дти, я для нихъ долженъ хлопотать! Я хлопочу не для себя: мн, собственно мн — ровнешенько ничего ненужно!..
— Чмъ же я вамъ могу быть полезнымъ? спросилъ я, никакъ не понимая, для чего мн было знать объ этихъ мельникахъ, объ мельниц, губернатор и даже о существованіи самаго помщика.
— Разв не понимаете?
— Ршительно не понимаю.
— Ршительно? допытывался, улыбаясь, мой собесдникъ.
— Ршительно.
— Да вы напишите на этотъ сюжетецъ какую нибудь хорошенькую повсть.
— Изъ этого сюжетца никакой повсти не выйдетъ, отвчалъ я.
— Неужто?
— Никакой повсти не выйдетъ.
— Ну, такъ напечатайте.
— Какая же изъ этого будетъ польза для васъ? спросилъ я.
— Будетъ! отвчалъ баринъ, съ твердымъ убжденіемъ въ польз для него гласности въ этомъ дл.
— Пожалуй! отвчалъ я.
Черезъ недлю я былъ въ Малоархангельск, ко мн пришелъ знакомый священникъ, разговорились мы съ нимъ, входитъ дворникъ и говорить, что меня кто-то спрашиваетъ.
— Проси.
Человкъ вышелъ и черезъ минуту вернулся.
— Просить баринъ васъ вызвать на крыльцо, объявилъ мн дворникъ.
— Что ему нужно?
— Не объявляетъ.
— Скажи ему, что выйдти въ нему не могу, сказалъ я, а ежели ежу угодно меня видть, проси его придти сюда во мн.
Черезъ минуту входитъ ко мн баринъ лтъ за 50, съ усами, съ перваго разу видно было, что этотъ господинъ — военная косточка.
— Я къ вамъ по длу! закричалъ онъ, входя во мн и подавая развязно мн руку.
— Что прикажете?
— По секрету, таинственно проговорилъ вошедшій, по секрету, милостивый государь!
— Позвольте, батюшка, васъ просить выйдти на минуту въ другую комнату, попросилъ я священника.
Священникъ вышелъ.
— Видите въ чемъ дло: напишите мн статью…
— Какую?
— Я послалъ къ становому людей наказать…
— Батюшка! пожалуйте сюда, позвалъ я священника,— секретъ, кажется, небольшой!…
— Да, небольшой, подтвердилъ господинъ, можно и при батюшк.
— Что же вамъ угодно? спросилъ я.
— Такъ изводите видть: послалъ я людей къ становому наказать хорошенько.
— За что?
— А такъ, фантазія пришла!
— Фантазія?
— Ну да, фантазія! Я управляю имніемъ съ полною отъ помщика довренностію…
— Что же становой?
— А что становой?!… Не сталъ наказывать, а мн веллъ сказать, что наказалъ!… Каково?
— Вы почему же узнали?
— Какъ не узнать!… Я привелъ ихъ въ комнату, двери на замовъ… Раздвайся!… Смотрю: ни одного рубчика на тл!.. Ну, скажите, поролъ становой этихъ людей?
— Что же вамъ отъ меня нужно?
— Напечатайте этотъ казусъ!..
Никакъ не понимая пользы гласности для этихъ господъ въ этихъ длахъ, я обратился за толкованіемъ къ нкоторымъ помщикамъ.
— Да что ваша гласность?! запальчиво заговорилъ одинъ помщикъ:— ваша гласность выденнаго яйца не стоитъ!… Пишутъ, пишутъ, а какая польза!… да что пользы!… хоть волоскомъ кто тряхнулъ ли отъ этой вашей гласности?!.. Голоси сколько хочешь!…
Другой господинъ еще энергичнй выразился.
— По мн, пожалуй, голоси обо мн что хочешь!… Обо мн голосили, голосили,— а я все свое длаю!… Ужъ обо мн писали во всхъ журналахъ и газетахъ!… всмъ полнымъ именемъ, отечествомъ и фамиліей величали, а я все-таки буду свою линію тянуть!…
Третій господинъ, боле понимающій россіянъ, совершенно отвергалъ пользу гласности, но совершенно по другимъ причинамъ.
— Какою гласностію, какимъ краснорчіемъ проберешь нашего брата!! говорилъ онъ:— насъ я нмымъ краснорчіемъ — дубиной — не вдругъ ошибешь, а вы суетесь съ вашею гласностію!…
Да и о чемъ голосить въ самомъ дл? Посмотрите вы губернскія вдомости, тамъ вы найдете во многихъ отдлы подъ названіемъ: ‘Наша, общественная жизнь’, ‘N—скія замтки’ и проч. Чтожъ вы тамъ найдете? ‘Г-ну Б. за его добрыя дла поднесли жители картину и кубокъ’. Ну, слава Богу, думаете вы, г. Б. на картину посмотритъ, читаете, что выпьетъ, посл и закусить можетъ. Берете другую газету и изъ кубка ‘благодтельная барыня для бдныхъ благотворительный спектакль устроила и, что бдные никогда не забудутъ’… Думаете вы, да намъ-то какое до этого дло?
Въ нкоторыхъ газетахъ, въ ‘мстномъ отдл’, извщаютъ, что съ 1865 г. будутъ издаваться ‘въ Петербург и Москв равныя изданія’, а своихъ происшествій — неимется, но нкоторыя редакціи объявляютъ, ‘что Иванъ Петровъ, крестьянинъ, скоропостижно умеръ, Петръ Ивановъ — скоропостижно умеръ’. Царство небесное, думаете вы. Къ чему тутъ гласность?… Да что говорить, если ужъ посл 19 февраля, во 2 No Псковскихъ вдомостей, за 1865 г.
‘Псковское Губернское Правленіе объявляетъ, не окажется-ли кому принадлежащими арестантъ, бродяга Иванъ Андреевъ, примтами онъ: 35 лтъ, вроисповданія православнаго (примта!) росту… и проч… особыхъ примтъ нтъ’…
Можетъ быть, найдется и теперь баринъ у этого арестанта, которому онъ принадлежитъ.
Какая у насъ гласность!
Якушкин Павел Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мужицкий год, Якушкин Павел Иванович, Год: 1864
  2. Как аукнется, так и откликнется, Английская_литература, Год: 1870
  3. Ло-Крист, Балобанова Екатерина Вячеславовна, Год: 1896
  4. Среди людей, Тимковский Николай Иванович, Год: 1901
  5. Антоновские яблоки, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1900
  6. Кошка, Зиновьева-Аннибал Лидия Дмитриевна, Год: 1918
  7. Полет герр Думкопфа, Левин Дойвбер, Год: 1930
  8. Турист, Вонлярлярский Василий Александрович, Год: 1852
Электронная библиотека