‘То же бы ты слово, да не так молвил’. В ‘Утре России’, наиболее буржуазной московской газете и афиширующей себя буржуазною, в передовой статье ‘Перед совещанием’ так и проходит красною нитью мысль, что демократии русской, после шести месяцев управления Россиею, пришлось если не поклониться, то осоюзиться с буржуазией. ‘Несомненно, созыв московского совещания и его состав — это уступка имущим классам. Но в силу исторической необходимости не обойтись демократии без уступок и без буржуазных союзников. Отказ от союза равносилен содействию роста анархии, за которым могла бы последовать и реакция с ее монархическим героем’. Печальные и все те же классовые, а не русские слова. Нет русской буржуазии и нет русских рабочих, а есть правильное русское сердце и открытая русская душа. А будет ли она в рабочей груди или у купца — это все одинаково. Теперь выбирать не приходится. Слишком трудно время, слишком страшна минута.
Когда целые корпуса бежали на южном фронте, а офицеры, взяв выроненные солдатами винтовки, встретили врага и умерли, то кто строил Россию, — солдаты или офицеры? И когда рабочие требовательно назначили себе 8-часовой рабочий день, и подорвали транспорт железнодорожный, и создали для городов и для себя, и для армии ужас голода, — то кто ‘погубил демократию в России’? Вопрос и решается этим. Дело в том, что, слюнявя в ‘классовых интересах’ по указке берлинского Маркса, ‘рабочие’ и, увы, ‘солдаты’ сами же себя и свою ‘демократию’, можно сказать, выронили, уронили в грязь, в бессмыслицу, и их самих, этих рабочих, приходится вытаскивать из какого-то тупоумия демократии, а не из прекрасного смысла демократии, который конечно тоже есть. Ну, вот, ‘классовые интересы’, а ‘не Россия’: так вы и получайте же выгоды из отвлеченных, из книжных классовых интересов, а чего вы пристаете к России, для которой что же вы сделали с вашими ‘классовыми интересами’, кроме как обобрали ее в трудовом отношении, в рабочем отношении. Получайте все из Циммервальдена, из Стокгольма, из Берлина, а не из Москвы и не от Петрограда, и не от России. Но так же точно и не в ‘буржуазных интересах’, конечно, лежит центр торгового и промышленного сословия России, а в народном его духе. И этот народный его дух может быть лучше, чище, яснее, он может быть больше и крупнее, чем у ‘рабочего по металлу’… Ведь есть род, племя, фамилия. И почему-то выдвигаются и в крестьянстве избранные, и в солдате — отборный человек, и в купце, и во всяком. Лучше, свежее кровь, лучше, отборнее родоначальник, слышаннее, благороднее. Есть гнилое мясо у каждого, а есть свежее, ярче бегущая кровь. То — ‘молодожены’, — то ‘старожены’, то — чистая, благородная любовь, то — ‘коммерческий расчет’ или брак: глядишь, ‘дитятко’-то родилось и иное, с ‘изъянцем’ или все ‘в чистоте’. Вот и приходится ставить ‘прицел’ на породу, а не на социальное положение. Нужно совершенно не так рассуждать, как ‘Утро России’, не теоретически планируя, что ‘без буржуазии не обойтись’, без ‘золотого мешка делу не сладиться’, а основываясь на испытанном опыте России, нужно указать на тот опыт безраздельного управления Россиею ‘Советов Рабочих и Солдатских Депутатов’, т.е. единосоставных нижних ярусов демократии, и что эти рабочие оставили Россию без работы, погнавшись за удесятеренными барышами, погнавшись эгоистически, без всякого чувства России, забыв, что она им — ‘матушка’. И солдаты, забыв вовсе, что они воюют, побросали ружья и начали пить немецкий ‘шнапс’. ‘Вы им предложите водки: они напьются, поцелуются и потом сдадутся в плен’, — учил своих солдат и офицеров Германский главный штаб. Дело не в ‘демократии’ и ‘буржуазии’. Это — отвлеченность. Дело в том, что именно русская ‘демократия’ повалила кормилицу свою набок, обобрала у нее карманы и бросила ее на потраву врагу.
Вот в чем дело.
Демократия обманула Россию, и Россия теперь оставляет демократию. А если это больно, то надо было думать не теперь, когда больно, а когда плакала Россия, когда кричал Керенский и тоже плакал, когда ‘ребятушки’ наши братались, братались и потом сдавались, а ‘рабочие’ оставляли Россию без паровозов, без вагонов, без ремонта, ‘очень хорошо зарабатывая на общем бедствии’.
Впервые опубликовано: Новое время. 1917. 16 августа.