З. H. Гиппиус
‘Не нравится — нравится’
КОММЕНТАРИИ
‘Не нравится — нравится’, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1928
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Гиппиус З. H. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926—1930 гг.)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
В Париже был недавно диспут ‘Об антисемитизме в сов. России’. Название неудачное. Что можно выяснить, если держаться близко к теме? Только подтвердить, что да, русские рабочие издеваются над русскими евреями, где можно — гонят и грубо мучают их, и прибавить, что это плохо. Всегда, конечно, плохо, когда одни мучают и гонят других, но почему гонят именно евреев — и того выяснить нельзя при такой узкой постановке вопроса. ‘Антисемитизм’ — ровно ничего не объясняет. Тем более, что и слово-то выдуманное, как сказал мне один еврей. Ведь слово мы употребляем в смысле ‘противоеврейства’, гонения на ‘евреев’, а отнюдь не на ‘семитов’ вообще, на арабов, например, или армян. Еврейский вопрос не укладывается в вопрос о взаимоотношениях рас. Он существует в какой-то своей особенности, именно как еврейский вопрос.
Диспут отчасти и вылился в диспут о ‘еврейском вопросе’, хотя издавна привычные взгляды и привычный смысл ходячего слова ‘антисемитизм’ весьма делу мешали.
В отзыве о диспуте г. Поляков-Литовцев сказал очень верно: хорошо бы как-нибудь собраться вместе евреям и русским (или вообще неевреям) и открыто друг с другом поговорить: вы, мол, нам потому-то и тем-то не нравитесь, а в вас нам вот это не нравится. Да, такая беседа, или такие беседы, много бы пользы принесли обеим сторонам, много бы помогли и выяснению вопроса. Он ведь есть, сколько бы мы от него не отвертывались. Почему так называемый ‘антисемитизм’ из мира не исчезает, никакими ‘гуманистическими’ средствами и ‘культурными’ не излечивается? Может быть, не надо прикрывать эту странную чуждость между евреями и неевреями (или разность), которая ведь существует же? Может быть, надо, напротив, бесстрашно до корней ее докопаться, вместе разобрать, что именно разделяет нас, почему разделило? А что, если тогда, открытыми-то глазами увидим мы и смысл этого разделения, т. е. ту правду его, которая может привести нас к какому-то совсем новому единению?
Никто не будет спорить, что корни ‘еврейского вопроса’ — религиозные. Никто не будет утверждать, что даже мы оторвались от этих корней без остатка, а уж евреи — тем менее. (Я говорю не только о ‘религиозных’ людях, но и ‘сознательно’ безрелигиозных, обо всех, история Европы и Азии в крови у всех. У евреев больше, чем у кого бы то ни было.) Если же с корнями считаться, — с корней и надо начинать.
Но тут сразу мы увидим, что откровенный и полезный первый разговор между евреями и неевреями (по предложению Полякова-Лит.), как будто и неосуществим. Неевреи (христиане настоящие или хотя бы происходящие от предков христиан) говорить с евреями о том, что им в них нравится, что не нравится, — будут, во всяком случае, это представимо. Но евреи, как не покинувшие, так и покинувшие веру предков, — ни на что подобное не пойдут. И уж это одно показывает, как мало оторваны евреи от своих корней (и как важно, исследуя вопрос, с корнями считаться, и даже с них начинать).
Ибо молчание евреев о себе вообще и о себе по отношению к неевреям — это отзвук святого их молчания, закона седой древности, не позволявшего произносить имя Божие. Как бы мало ни был религиозен сегодняшний еврей, но если он все-таки еврей, он благочестив. Богочестия и нет, но благочестие остается, при том свое, особое, нисколько не похожее на благочестие христианское у христиан (которые, кстати, перестав лично быть христианами, уже не сохраняют и своего благочестия).
Еврейская, специальная, благочестивость помешала бы откровенному разговору о взаимоотношениях, даже если б он не касался прямо корней еврейско-нееврейского раздела, т. е. религиозных начал. Тем более — если б коснулся. Мы, вот, хотели поставить в ‘Зел. Лампе’ вопрос: погему Христос для евреев не Мессия? Вопрос мог бы трактоваться и в историческом аспекте. Но мы скоро поняли, что ничего из этой постановки не выйдет. Все евреи, верующие и неверующие, будут молчать.
Откровенная беседа — ‘чем мы друг другу нравимся, чем нет’ — представима, значит, только в одностороннем виде, т. е. уж как не беседа, а как высказыванье неевреев, чем евреи им ‘нравятся и не нравятся’. У нас уже был такой ‘беседник’ такой искатель черты, отделяющей неевреев от евреев. Искатель, правда, очень ‘корневой’, но корнями не ограничивающийся. Что ‘нравится’ в евреях (притягивает) и что ‘не нравится’ (отталкивает), он так часто высказывал, и так ярко, что дай Бог другому. Это В. В. Розанов, конечно. Где бы и когда бы вопрос о еврействе ни поднимался — Розанова не вспомнить нельзя. Три четверти писаний его посвящены вот этому ‘что нравится’ и что ‘не нравится’ в евреях. Отличности их от неевреев и даже некоторой ‘полярности’. Я приведу всего две-три краткие цитаты. На внешний взгляд — это просто грубые противоречия. Но кто может, пусть будет внимателен. Кое-что ему откроется. Ведь Розанов, помимо личной своей гениальности, ему одному свойственной махровости, очень характерен, показателен, в смысле своего нееврейства: кровно, наследственно, по всему складу он архиариец (кстати, и архирусский: жилки в нем не было не русской). Все знают, как он — не то что влекся к евреям, а прямо влипал, любовно приникал к ним, входил в самую суть бытия еврейского. Как-то стихийно весь религиозный, Розанов ‘презирал, ненавидел, боялся’ атеистов. Говорил: ‘Расстаюсь с ними вечным расставанием’. Но, по его ощущению, нет ни одного еврея атеиста, ни одного, что бы он там о себе ни думал, ни воображал. Евреями Розанов был окружен, и, кажется, они любили его. Откуда же вдруг, задолго до войны, без малейшего повода, вырываются у него такие странные слова:
‘Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость еврейская как пламя, обжигает меня.
Ибо, пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо обвеянный этой ласковостью задохнется и сгниет мой народ’.
Не правда ли, по-плоскому рассуждая, — самый обыкновенный ‘антисемитизм’. Уж не в Новом ли Времени это было напечатано? Нет, нет, и такие рассуждения я устраняю. Да и в то время никому в голову не пришло бы, что Розанов ‘сделался’ антисемитом. Он и не сделался. Книгу свою ‘Темный лик’, чисто христоборческую, пламенно отстаивал, защищаясь — Библией, еврейством, на сторону которого становился, как бы сливаясь с ним.
Для Розанова, в этой книге, Христос — не Мессия, какой уж Мессия, когда он доказывает, что это разрушитель, ‘спавший с неба как молния’… Но сливается ли отношение Розанова ко Христу, этому лжемессии, совпадает ли с отношением еврейским? Тут опять корни, корни Розанова, не христианина, находятся в истории христианской. И вот ‘ощущение’ его (он весь в ощущениях, всякая его мысль проходит сквозь ощущение, и это особенно ценно).
‘…Как зачавкали губами и идеалист Борух, и такая милая Ревекка Ю-на, друг нашего дома, когда прочли ‘Темн. лик’. Тут я сказал себе: Назад! Страшись! (мое отношение к евреям). — Они думали, что я не вижу: но я хоть и сплю вечно, а подглядел. Борух, соскакивая с санок, так оживлено, весело воскликнул, как бы передавая мне тайную мысль и заражая собою:
— Ну, а все-таки Он — лжец.
Я даже испугался. А Ревекка проговорила у Шуры в комнате: ‘Н-н-н-да… Я прочла ‘Темн. лик». И такое счастье опять в губах. Точно она скушала что-то сладкое’.
Такие физиологические (зрительно-осязательные) вещицы надо увидеть, чтобы понять то, чему мы не хотим верить в истории, в сказаниях. Действительно, есть какая-то ненависть между Ним и еврейством. И когда думаешь об этом — становится страшно. И понимаешь неноуменальное, а не феноменальное ‘распни Его’. Думают ли об этом евреи? Толпа? По крайней мере никогда не высказываются’.
Вечно, по-русски, все преувеличивающий Розанов, — и тут, может быть, преувеличивал. Но ведь он корни рассматривает, из глубин ниточку тянет. Что-то от правды подсмотрел. Не принял, не ‘понравилось’, отметил, как черту разделяющую. Ведь не Мессия же, ведь Он, и, по Розанову, против Бога-Творца пошел, из древних заветов которого вырос Израиль… выросло еврейство. Не право ли оно в ненависти? Оказывается, нет. Оказывается, опять, по Розанову, эта ненависть разделяет (если она есть). Прибавим, для справедливости: Розанов если не так же, по-иному, то больше, чаще, ‘страшился’ и христиан, у которых в самом христианнейшем благочестии их ‘подглядывал’ ненависть к Богу Израиля, к тому, Кого Иисус-израильтянин называл Отцом.
Евреи ‘не высказываются’, молчат. Неевреи, вот хотя бы устами Розанова, подглядывают и высказываются. Несомненная гениальность Розанова в этих подглядываниях и высказываниях заставляет нас только еще серьезнее к ним отнестись. И ведь не черты, разделяющие одни, он подглядывает, он, так близко, так почти на груди еврейства лежащий. Как не верить? Вот что говорит он еще, незадолго до смерти:
‘Евреи — самый утонченный народ в Европе’. ‘Все европейское, наше, как-то необыкновенно грубо, жестко, сравнительно с еврейским… И везде они несут благородную и святую идею ‘греха’ (я плачу), без которой нет религии… Они. Они. Они. Они утерли сопли пресловутому человечеству и всунули ему в руки молитвенник: на, болван, помолись. И чудная Дева — из евреек. Что бы мы были, какая дичь в Европе, если бы не евреи’. Социализм? Но ‘ведь социализм выражает мысль о ‘братстве народов’ и ‘братстве людей’, и они в него уперлись…’.
Эти слова Розанова так глубоки, несмотря на кажущуюся беглость, на их простоту и грубость, что раскрывать их, расшифровывать, можно до бесконечности. О чем тут речь? О еврействе ли только? Не о христианстве ли, — в каком-то взгляде от еврейства и в связи с ним, или в предчувствии потенциальной связи?
Но не будем продолжать. Кое-что Розанов все-таки высказал, за многих и многих неевреев: что им в евреях ‘нравится’, что ‘не нравится’. О еврейском благочестии, смыкающем уста, Розанов тоже знал. Им труднее, чем нам, говорил он, да ведь можно и потрудиться, и поступиться немножко для нас, если мы не понимаем. Он верил, что мы ‘чего-то не понимаем’, а так ли уж хотят евреи, чтоб ‘мы понимали’, — об этом не задумывался, сам говорил за них, и лишь вдруг остановится и начнет ‘подглядывать’.
Между тем немаловажен и этот вопрос: мы неевреи, в громадном большинстве, тяготимся нашей разделенностью с еврейством, где бы она ни рассматривалась и где бы ни проявлялась: от глубокого порядка религиозного, корневого — до мелких, полуварварских проявлений бытовых. Нам все хочется что-то выяснить, все кажется, что в самых корнях до чего-то нового можно договориться, и тогда новое это даст и новые отражения в жизни. Но что, если еврейство вовсе этого не хочет и вовсе в такие возможности не верит? Наконец, что если мы просто ему не нужны?
Это лишь вопрос, не предположение и не ‘подглядка’: к подглядыванию у меня способностей нет. И вопрос-то относительно одного настоящего времени. Потому что в будущем, далеком ли, близком ли, мы непременно, все, к вопросу о возможной нашей связи вернемся. Непременно станем искать ее и — кто знает — не найдем ли в конце концов?
Впервые: Новый Корабль. Париж, 1928. No 4. С. 22-26.
Диспут ‘Об антисемитизме в советской России’ — имеется в виду диспут на тему ‘Кризис еврейской колонизации в России’, проведенный 11 февраля 1928 г. Союзом студентов-сионистов в Париже.
Поляков-Литовцев Соломон Львович (1875—1945) — писатель. В Париже поселился в 1910-е годы, в 1921—1922 г. редактировал берлинскую газету ‘Голос России’.
Розанов Василий Васильевич (1856—1919) — Гиппиус написала о Розанове очерк ‘Задумчивый странник’ (Окно. 1923. No 3, перепечатано в сборнике ‘Наши современники’. Париж, 1924. Вып. 2. С. 271 — 335, вошло в книгу Гиппиус ‘Живые лица’. Париж, 1925). Книга Розанова ‘Темный лик’ вышла в Петербурге в 1912 г.
‘Услуги еврейские как гвозди в руки мои…’ — Розанов В. В. Опавшие листья [Короб первый]. СПб., 1913. С. 428.
‘Как загавкали губами <...> Борух и такая милая Ревекка Ю-на…’ — Розанов В. В. Опавшие листья [Короб первый]. СПб., 1913. С. 84. Имеются в виду участник Петербургского Религиозно-Философского
Общества Борис Григорьевич Столпнер (1871—1937) и жена переводчика и критика А. М. Эфроса Ревекка Юльевна Эфрос.
‘Евреи — самый утонченный народ в Европе’. — Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени (1918). No 6—7. Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?