ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1904 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1904.
Время было полуденное. На двор стоялъ одинъ изъ свтлыхъ солнечныхъ ноябрьскихъ дней съ недавно выпавшимъ ослпительно блымъ снгомъ, съ легкимъ морозцемъ, безъ малйшаго втра. Въ богатомъ, заново отдланномъ каменномъ дом генерала Истомина, въ Большой Конюшенной, красивый и франтоватый швейцаръ только что смахнулъ пыль съ многочисленныхъ мраморныхъ и чугунныхъ украшеній параднаго подъзда, оглядлъ еще разъ лстницу, все ли въ порядк, и, растопивъ дрова въ камин, удобно услся на стулъ у подзеркальнаго стола, чтобы приняться за обычное чтеніе газетъ. Онъ не усплъ прочитать и десяти строкъ о козняхъ князя Бисмарка, какъ входная дверь подъзда отворилась, и въ ней показалась фигура какой-то постительницы. Швейцаръ неторопливо обернулъ голову, окинулъ глазами съ головы до ногъ входившую незнакомую ему женщину, какъ бы ршая мысленно, кто она и зачмъ пришла, и грубовато спросилъ:
— Вамъ кого?
— Къ Анн Ивановн,— коротко отвтила незнакомка и пріостановилась, чтобы перевести духъ.
Это была невысокая коренастая старушка съ круглымъ, румянымъ лицомъ, съ блыми, какъ серебро, волосами, въ поношенномъ, крытомъ, сатенъ-тюркомъ, старомодномъ салоп на лисьемъ мху и въ черной, помятой шляпк, походившей на старушечій чепецъ.
— Ихъ превосходительство по дламъ сегодня не принимаютъ,— отвтилъ швейцаръ, опуская газету на колни, но не поднимаясь съ мста.— Приходите завтра до десяти часовъ утра. До десяти часовъ принимаютъ.
Онъ опять хотлъ взяться за газету, но старуха и не думала уходить.
— Да я не по дламъ вовсе,— отвтила она, направляясь къ лстниц, и прибавила: — Ты, врно, недавно здсь? Петръ отошелъ разв?
Швейцаръ немного разсердился.
— Никакого я Петра не знаю, а вамъ говорятъ, что не приказано принимать, значитъ нечего и идти. Эхъ, вы! Ну, пройдете здсь, тамъ откажутъ. Чего же хотите?..
Онъ съ недовольнымъ видомъ приподнялся со стула, по видимому, готовясь заградить ей дорогу. Она не разсердилась, не прикрикнула на него, а только благодушно, почти весело улыбнулась, что-то сообразивъ. Ея старомодный нарядъ уже не разъ бывалъ причиною разныхъ недоразумній между нею и столичными мелкими чиновниками, писарями, лакеями, швейцарами и тому подобнымъ людомъ, раздляющимъ человчество на разные разряды только по ливре, по форм, по платью. Она хотла уже объяснить швейцару, кто она, какъ дверь подъзда снова отворилась и въ нее вошелъ, гремя шпорами и саблей, невысокій ростомъ, щеголеватый, какъ модная кукла, гвардейскій офицеръ, съ застывшимъ на лиц выраженіемъ пренебрежительнаго высокомрія и холоднаго равнодушія. Увидавъ старушку, онъ по привычк немного прищурилъ срые, какъ свинецъ, глаза, чтобы лучше всмотрться въ нее, и потомъ протянулъ ей руку.
— Ma tante, вы какъ здсь?— проговорилъ онъ.— Давно пріхали?
— Да вотъ вчера изъ своего Чернеца прибыла сюда и пробираюсь къ Анют,— отвтила старуха, пожимая, руку молодого человка и всматриваясь въ свою очередь въ его лицо немного выцвтшими, но еще зоркими черными глазами.— А ты, Жоржъ, все такой же. Цвтешь, не старешь…
— Съ чего старть?— сказалъ онъ съ усмшкой, похожей на легкую гримасу, и заторопилъ ее:— Пойдемте же, Annette будетъ вамъ очень рада.
Она съ озабоченнымъ видомъ, немного сдвинувъ сдыя брови, отчего между ними залегла характерная глубокая складка, проговорила по-французски:
— А я по длу нашего Александра. Что это съ нимъ? Совсмъ меня, какъ громомъ, поразило извстіе о его, бд.
Молодой человкъ, опять сдлавъ гримасу, небрежно пожалъ плечами.
— Старая псня, ma tante?
— Ну, для васъ, можетъ-быть, старая, а для меня… Какъ-ни-какъ, а человкъ гибнетъ… И какъ это вы здсь его не оберегли, не подержали. Вдь на глазахъ у васъ погибалъ. Сколько родни, и руки помощи никто не подалъ.
Она поднималась по лстниц съ молодымъ человкомъ и съ горечью и упрекомъ въ голос ворчала на него, на его родныхъ. Онъ только пожималъ плечами и продолжалъ длать презрительныя гримасы.
— Разв на него напасешься денегъ? Разв ему можно было помочь? Наконецъ, мы не няньки…
И тутъ же, смясь беззвучнымъ ироническимъ смхомъ, прибавилъ:
— И разв онъ одинъ у насъ вотъ гд сидитъ.
Онъ указалъ на свою шею.
— Сегодня вотъ у Annette цлый семейный совтъ. Дло Ольги Протасовой на очереди. Тоже своего рода bbe noire семьи…
Старуха встревожилась.
— Что еще? Опять какая-нибудь бда? Ну, ужъ семейка у васъ!
— Сейчасъ все узнаете.
Швейцаръ не безъ удивленія смотрлъ имъ вслдъ, слыша, что старуха говоритъ молодому барину ‘ты’ и, повидимому, мылитъ ему голову. Онъ принялъ ее за одну изъ побирушекъ-черносалопницъ, шляющихся къ генеральш Истоминой, и еще слава Богу, что не усплъ ее вытолкать за двери. ‘Исторію нажилъ бы. А чмъ онъ виноватъ? Онъ здсь человкъ новый: не приказано бдныхъ не въ пріемные часы принимать, ну,— и не принимаетъ. А она, можетъ-быть, какая-нибудь родственница генеральши изъ захудалыхъ. Много ихъ, какъ видно, такихъ-то у генеральши. По черной лстниц все больше ходятъ. Тоже господа нынче! Изъ грязи повыщелкались. Одни въ экипажахъ здятъ, другіе безъ калошъ по лужамъ шлепаютъ’. Онъ покачалъ головой, неторопливо поправилъ дрова въ камин, прошелъ, опять къ столу, стоявшему подъ большимъ зеркаломъ, не безъ удовольствія посмотрлъ на свое отраженіе, поправилъ усы и, попрежнему удобно расположившись на стул, снова принялся за прерванное чтеніе газеты.
Передъ молодымъ гвардейцемъ и его спутницей уже распахнулась дверь въ бель-этаж. Еще совсмъ молодой лакей во фрак и въ бломъ галстук почтительно снялъ верхнюю одежду постителей. Старушка привтливо отвтила на его поклонъ и ласково спросила:
— Ну, что, Иванъ, еще не женился?
— Никакъ нтъ-съ, Надежда Дмитріевна,— отвтилъ онъ, немного покраснвъ.
— А я думала, что и дтей крестить скоро позовешь. Моя Авдотья говорила, что ты писалъ ей что-то о невст.
— Денегъ еще надо прикопить…
— Ну, копи, копи. Женитьба не дурное дло.
Она улыбнулась и, сунувъ ему въ руку какую-то мелочь, направилась въ комнаты вслдъ за племянникомъ, поморщившимся отъ ея фамильярнаго обращенія съ лакеемъ.
Блая зала съ небольшой концертной эстрадой, гостиная съ синей шелковой мебелью, съ массой цвтовъ, бронзы, картинъ, столовая съ тяжелой дубовой мебелью, съ рзными дубовыми стнами и потолкомъ, небольшой зимній садъ, виднвшійся изъ столовой сквозь выходившія въ него стеклянныя двери и два окна,— все это говорило о богатств жившихъ здсь людей, объ ихъ привычк къ удобствамъ и къ роскоши.
Постители застали хозяйку дома въ столовой. Увидавъ ихъ, она поднялась съ мста и легкой походкой, какъ молодая двушка, съ привтливой улыбкой подошла къ старушк.
— Ma tante, вы ли это? Какъ всегда, являетесь во-время!— проговорила она и немного наклонила голову, чтобы поцловать старуху.
Анн Ивановн Истоминой было лта подъ сорокъ, но ее все еще звали въ ея кругу ‘красавицей Истоминой’. Блокурая, голубоглазая, несклонная къ излишней полнот, двственно стройная, она принадлежала къ числу счастливыхъ своей душевной ясностью и невозмутимостью, а потому долго не старющихся женщинъ. При вид старушки, ея лицо слегка озарилось ясною и мягкою улыбкою и на минуту утратило отличавшее его обыкновенно выраженіе привычной свтской сдержанности и холодности.
— А ты все такая же,— сказала тетка, любуясь ея лицомъ и съ материнской нжностью смотря на нее.
Къ постительниц, между тмъ, подошли еще дв женщины,— немолодыя, но еще бодрыя, съ сдыми буклями на вискахъ, съ претензіей казаться миловидне и моложе своихъ лтъ, похожія, одна на другую, какъ родныя сестры-погодки. Об он, по родственному,— расцловались со старушкой, хотя по лицу одной изъ сестеръ, отличавшейся отъ другой только тмъ, что на ея голов не было ни чепца, ни кружевъ, тутъ же скользнула насмшливая, плутоватая улыбка при взгляд на старомодный костюмъ старухи.— Жоржъ сказалъ, что у васъ тутъ совщаніе,— замтила постительница, развязывая ленту у шляпки.
— Да, да, ma tante! Семейный совтъ. Садитесь и ршайте!— отвтила Истомина, занимая снова свое мсто хозяйки у стола.
Об пожилыя дамы тоже присли къ столу. Молодой гвардеецъ помстился возл одной изъ нихъ, и тотчасъ же между ними завязался оживленный разговоръ въ полголоса.
Надежда Дмитріевна неторопливо сняла шляпку, положила ее на стулъ, повсила на рзную высокую спинку этого стула небольшой потертый сакъ-вояжъ и, оправивъ блый чепецъ съ густою рюшью и выбившіеся изъ-подъ него блые, какъ серебро, волосы, присла къ столу, изъ противъ хозяйки.
— Прежде всего, дай кофе,— сказала она, обращаясь къ Истоминой:— а потомъ говори о вашихъ глупостяхъ.
По лицу пожилой дамы, усмхнувшейся при взгляд на нарядъ старушки и теперь перешептывавшейся съ молодымъ гвардейцемъ, опять скользнула веселая улыбка.
— И сейчасъ наша Надежда Дмитріевна станетъ насъ всхъ распекать,— замтила она шутливо, бросая взглядъ на сидвшаго рядомъ съ нею офицера.
— И, разумется, стану,— отвтила старуха.— И тебя первую, потому что у тебя-то, Женя, когда теб сто лтъ стукнетъ, все тотъ же втеръ будетъ ходить въ голов…
Вс слегка усмхнулись.
Гвардеецъ передалъ старушк чашку кофе. Истомина предложила ей торта и сладкихъ печеній. Старуха выбрала довольно много печеній и бережно положила ихъ на столъ около себя. Гвардеецъ и его сосдка не безъ лукавства переглянулись между собою. Надежда Дмитріевна стала пить кофе, не дотрагиваясь до лежавшаго около ея чашки печенья.
— Ну, такъ о чемъ же совщались-то?— спросила она.— Жоржъ говоритъ: Протасовы опять на сцен. Опять взялись за трубы и литавры и возвщаютъ всмъ и каждому: ‘Мы ближайшіе родственники Истоминыхъ и Драгомановыхъ!’ Такъ?
Розовое лицо старушки озарилось на мгновенье слегка ироническою и въ то же время грустною усмшкою, ея немного выцвтшіе черные глаза теперь нсколько заблестли и пристально вглядывались въ присутствующихъ. Въ этомъ взгляд теперь была извстная сила, и онъ могъ смутить того, на кого обращался, какъ бы заглядывая въ душу человка настойчиво и строго.
— Не смйтесь, ma tante!— проговорила Истомина.— Дло серьезне, чмъ вы думаете.
И съ легкой, едва уловимой, не то грустной, не то иронической улыбкой, она прибавила:
— Даже меня задло за живое, а вы знаете, что это не легко сдлать…
Старушка ласково взглянула на свою любимицу.
— Милая, предоставь лучше твоей матери говорить за тебя,— добродушно и просто сказала она.— Софья Петровна все это лучше разъяснитъ, а то ты вдь только ея слова станешь повторять. Вдь не сама же ты ужаснулась того, что произошло…
Она фамильярно обратилась къ пожилой дам съ легкой кружевной наколкой на голов: — Ну, Софья Петровна, какіе-же ужасы натворили Протасовы!
Пожилая дама сдлала брезгливую гримасу и очень желчно произнесла:
— А т, что Ольга Протасова намрена выйти замужъ за фельдшера! Хорошо?
Надежда Дмитріевна поспшно воскликнула:
— Ну, слава Богу, хоть одна изъ этой нищей семьи пристроится!
И не давъ времени никому опомниться, съ необычайной для ея лтъ живостью забросала Всхъ вопросами:
— Не пьющій человкъ? Какихъ лтъ? При мст? Есть какія-нибудь средства? Точно любитъ ее?
Вс немного смутились, точно оторопли. Никто не могъ отвтить на эти вопросы. Никого не интересовало справляться о жених Протасовой. Довольно было знать, что онъ фельдшеръ, и что за этого фельдшера готова выйти замужъ родная племянница вдовы генерала, Софьи Петровны Драгомановой, и вдовы коммерціи совтника, Евгеніи Петровны Кудрявцевой, двоюродная сестра жены генералъ-маіора, Анны Ивановны Истоминой, и гвардейскаго капитана Юрія Ивановича Драгоманова. На что тутъ были еще какія-нибудь справки? Софья Петровна первая нарушила минутное молчаніе насмшливымъ и злымъ восклицаніемъ:
— Кто же станетъ справляться? Я же теб говорю, что это фельдшеръ, что онъ…
— Ну, не лейбъ-медикъ же за нее присватается,— коротко и ршительно перебила ее Надежда Дмитріевна..
— Да, не я допустить ее выйти за фельдшера…— въ свою очередь оборвала ея рчь Софья Петровна.
— Ахъ, да я сама вотъ бабка повивальная!— точно отрзала Надежда Дмитріевна съ необычайною для нея строптивостью.— Что-жъ изъ этого. У насъ, можетъ-быть, и дворники въ родн есть. Этого ужъ не передлаешь, если вс изъ мужиковъ недавно вышли.
Вс опять смутились. У всхъ шевельнулось злое чувство въ душ.
Софья Петровна, какъ бы пропустивъ мимо ушей замчаніе старухи, загорячилась и заговорила ядовитымъ тономъ:
— Протасовы везд разславляютъ, что они наши родственники, говорятъ объ этомъ на всхъ перекресткахъ, умышленно ставятъ это на видъ…
— Ну, да вдь нельзя же имъ говорить, что они чужіе. Ужъ какъ ни вертитесь, а Петръ Петровичъ вашъ родной братъ.
— Братъ! братъ! Въ извозъ здилъ, бани гд-то снималъ на аренду, кабакъ держалъ! О, это какая-то кара Божія!— воскликнула запальчиво Софья Петровна.
— Что говорить, совсмъ потерянный человкъ,— равнодушно согласилась съ нею Надежда Дмитріевна и прибавила:— Потому-то и хорошо, что Ольга нашла жениха. Въ такой семь погибла бы двочка окончательно.
— Жениха-фельдшера! Служитъ въ томъ самомъ полку, гд нашъ Жоржъ служитъ.
Старуха обрадовалась.
— А! такъ, значитъ, ты и узнать можешь, хорошій ли онъ человкъ,— обратилась она къ племяннику.— Это хорошо! Нельзя тоже оставить двочку идти за перваго встрчнаго, не разузнавъ о немъ ничего.
Молодой человкъ вспылилъ, раздраженный наивностью чудачки-старухи.
— Ну, ужъ отъ этого-то меня увольте!— брезгливо проговорилъ онъ.
Старушка не на шутку разсердилась.
— Да что это вы вс здсь, снявши голову, по волосамъ тужите! Не дали двочк почти никакого воспитанія и образованія, не сумли ее поставить въ своемъ дом, какъ родственницу, а теперь волнуетесь, что она выходитъ замужъ за человка своего круга. Готовили бы ее въ невсты какому-нибудь князьку или камеръ-юнкеру, тогда другое бы дло, а теперь — да вы должны радоваться, помочь ей, а не разстраивать ея судьбу. Или хотите, чтобы она по Невскому ходила?
Всхъ покоробило отъ этого рзкаго тона, отъ этой грубоватой правдивости.
Софья Петровна снова загорячилась. Что-жъ, ея сыну изъ полка, что ли, выходить ради какой-то Ольги Протасовой? Или служить въ полку и любезно пожимать руки какому-то фельдшеру, мужу своей двоюродной сестры? Этого только недоставало?
— Надежда Дмитріевна, пожалуй, посовтуетъ Annette пригласить эту молодую пару сюда въ домъ,— насмшливо, едва удерживаясь отъ смха, замтила сестра Софьи Петровны, Евгенія Петровна.— Вотъ былъ бы обрадованъ твой мужъ этой новой родн,— обратилась она къ хозяйк дома.
— Мой Викторъ Павловичъ,— начала та немного растерянно:— онъ смотритъ на эти вещи…
Надежда Дмитріевна не дала ей кончить и замтила:
— Твой Викторъ Павловичъ настолько порядочный человкъ самъ по себ, что его нисколько не устрашитъ, что какая-то бдная родственница его жены выйдетъ замужъ за фельдшера или за писаря…
И наставительно, какъ старая гувернантка юной воспитанниц, прибавила:
— И ты, дружокъ, волнуешься ради этихъ пустяковъ только потому, что другіе волнуются около тебя этими же пустяками. А ты лучше подумай, что ты можешь отъ себя дать въ приданое Ольг. Это будетъ дльне и гораздо полезне всхъ этихъ пустыхъ толковъ.
И, немного нахмуривъ брови, она озабоченно заговорила:
— Я, къ несчастію, теперь не могу почти ничего сдлать для двочки. Узнать объ ея жених я узнаю, а помочь матеріально ей много не могу. Объ Александр приходится подумать, его выручить…
— Ахъ, да, тоже радость!— ядовито воскликнула Софья Петровна.— Тоже милый родственникъ, племянничекъ! Векселей какихъ-то надавалъ, подлоговъ какихъ-то надлалъ, негодяй!
Старуха рзко и коротко оборвала ее.
— Не намъ судить его, Софья Петровна! Сами-то тоже не святыми жизнь прожили.
Евгенія Петровна залилась ироническимъ смхомъ.
— Ну, пойдетъ Надежда Дмитріевна оправдывать. всхъ негодяевъ!
Старуха строго взглянула на нее.
— Смйся ужъ надъ чмъ-нибудь другимъ, а не надъ гибнущими людьми! На твой вкъ еще хватитъ для смха и другихъ смшныхъ исторій, хотя, по правд сказать, пора бы и перестать шутки шутить…
Надежда Дмитріевна встала, подошла къ стулу, гд вислъ ея сакъ-вояжъ,— взяла его и, возвратясь къ столу, присвъ снова на стулъ, стала бережно, укладывать въ мшокъ сладкія печенья. Евгенія Петровна многозначительно переглянулась съ Жоржемъ, кусая себ губы, чтобы не засмяться. Онъ пожалъ плечами, и по его лицу скользнула брезгливая усмшка.
— Вы, ma tante, что же хотите сдлать для Александра?— учаотливо спросила Надежду Дмитріевну Истомина.
— Спасти его,— коротко и просто отвтила старуха.— Нельзя же такъ и бросить человка на гибель. Чужого жаль, а онъ, слава Богу, не чужой мн, сынъ моего мужа, на моихъ рукахъ выросъ…
И, заботливо завязавъ тесемкой свой мшокъ, она спросила Истомину:
— Твой мужъ дома?
— Да, кажется…
— Я пройду къ нему. Надо съ дловымъ человкомъ поговорить, а то я не знаю порядковъ-то. А времени тоже немного у меня, дома тамъ больные и ребятки ждутъ. Везд свое горе…
Она поднялась съ мста и, надвъ шляпку, попрощавшись со всми, пошла изъ столовой. Тутъ только зоркіе глаза Евгеніи Петровны замтили вполн подробности костюма Надежды Дмитріевны: на ней было надто черное шелковое платье, но въ одномъ мст шелковая юбка приподнялась и изъ-подъ нея виднлась коричневая шерстяная юбка.
— Пари держу, что на ней по обыкновенію два.платья,— со смхомъ сказала она.
Еще неуспокоившаяся отъ негодованія Софья Петровна передернула плечами и коротко проворчала:
— Ну, да, здсь въ шелковомъ плать, а отправится къ какимъ-нибудь Протасовымъ и очутится у нихъ въ шерстяномъ. У нея вчно комедія съ переодваньями!
— И ровно пять лтъ тому назадъ я видлъ на ней этотъ же чепецъ и эту шляпку,— вставилъ пренебрежительно Жоржъ.
— И въ молодости въ такихъ же затрапезныхъ нарядахъ ходила,— проворчала Софья Петровна.
— А ты видлъ, какъ она собирала въ сакъ-вояжъ печенья?— спросила Евгенія Петровна племянника.— Тамъ у нея цлая кладовая. Все это для раздачи разнымъ уличнымъ ребятишкамъ.
Истомина сидла въ раздумь на своемъ мст, слушая, безмолвно эти шутки надъ ея любимой старухой-теткой. На душ было теперь еще тоскливе, лмъ всегда, хотлось куда-то уйти отъ этихъ родныхъ, отъ всхъ людей своего круга. Но куда уйти? Какъ уйти? Гд лучше? Наконецъ, она очнулась, подавляя тяжелый вздохъ, и проговорила вслухъ:
— Но какъ же она думаетъ спасти Александра? Вдь, онъ, вроятно, задолжалъ десятки тысячъ? Она же не богата.
Никто не отвтилъ ей. Вс только пожали плечами, какъ бы говоря: ‘кто ее знаетъ, какъ! И что намъ за дло до этого?’
Переступая порогъ съ половины Анны Ивановны Истоминой на половину Виктора Павловича Истомина, поститель сразу попадалъ въ какую-то другую атмосферу. Бархатъ, шелкъ, тропическія растенія, бронзовыя украшенія, масляныя картины въ дорогихъ рамкахъ — все это смнялось здсь суровою простотой. Въ бильярдной, въ спальн, въ кабинет генерала Истомина мебель была обита простой, давно потемнвшей кожей, у оконъ были простыя блыя шторы, кровать въ спальн была желзная съ шинелью вмсто одяла, письменный столъ въ кабинет былъ великъ, но старъ, стоявшія здсь лампы были изъ недорогихъ съ незатйливыми колпаками изъ желза, снизу блыми, сверху зелеными, на стол были груды шнуровыхъ книгъ, большіе счеты, длинныя ножницы, въ углу стоялъ массивный несгораемый шкапъ, на стнахъ висли только фотографическія группы въ черныхъ багетныхъ рамкахъ. Вся эта половина напоминала скоре помщеніе длового коммерсанта, не заботящагося о вншности, неприхотливаго по вкусамъ, чмъ жилище военнаго человка, занимавшаго видное положеніе по своему чину и связямъ въ обществ.
Викторъ Павловичъ сидлъ за письменнымъ столомъ въ разстегнутомъ военномъ сюртук и пощелкивалъ костяшками на счетахъ, когда въ его кабинетъ вошла безъ всякаго доклада, какъ свой человкъ, Надежда Дмитріевна. Блокурый, немного облысвшій, съ нсколько помятымъ, хотя и румянымъ лицомъ, приземистый, молодцоватый и подвижной, онъ походилъ скоре на разбитного и шустраго приказчика изъ мщанъ, чмъ военнаго человка. Завидвъ Надежду Дмитріевну, онъ торопливо сталъ застегивать сюртукъ и быстро пошелъ ей навстрчу своеобразной походкой, мелкими шажками, съ развальцемъ, пощелкивая шпорами.
— Вы? здсь? Какими судьбами?— заговорилъ онъ весело скороговоркой, протягивая об руки старух.
— По дламъ,— коротко отвтила она, дружески пожимая его руки.
— Знаю, знаю, что даромъ не пріхали бы! Ну, садитесь, разсказывайте. Кто-нибудь надулъ или…
Она перебила его.
— Изъ-за пустяковъ не потащилась бы сюда.
— Ахъ, проказница, проказница!— засмялся онъ и подвелъ ее къ жесткому кожаному дивану.— Ну, усаживайтесь. Говорите..
— Прежде всего скажите: не помшаю?— спросила она.
— Ну, вотъ еще! Мн вдь только наше бабье мшаетъ.
Онъ слъ противъ нея и, закуривъ папиросу, приготовился слушать. Онъ очень любилъ и уважалъ тетку своей жены. Раза три-четыре въ былые дни, когда онъ еще далеко не былъ богатъ, она давала ему взаймы безъ росписки за казенные проценты вс свои наличныя деньги, и онъ на нихъ сдлалъ довольно крупныя биржевыя аферы.
— У васъ здсь тысячи связей,— начала она.
— Ну, ужъ и тысячи!— пошутилъ онъ.— Немного поменьше, пожалуй.
— Толкуйте! Вы и въ военномъ вдомств со всми близки, и на бирж, и въ акціонерныхъ компаніяхъ…
— А ваше дло гд?— спросилъ онъ.
— Вотъ то-то и бда, что это дло судебное, а не биржевое. Я пріхала ради Александра. Вы слышали, конечно, что онъ запутался? Его нужно спасти.
Викторъ Павловичъ безнадежно махнулъ рукою.
— Ну, я тутъ ничего не могу подлать. Я немного знаю суть дла: векселя, говорятъ, онъ выдалъ подложные. Дло еще не начато, не перешло къ прокурору. Уладить можно безъ суда. Но какъ? Тутъ нужны деньги, деньги и ничего, кром денегъ.
— Сколько?— спросила Надежда Дмитріевна.
— А ужъ этого я сейчасъ не могу сказать. Я сказалъ уже, что я знаю о дл только по слухамъ. Во всякомъ случа, нужны не сотни, а тысячи рублей.
— Мн нужно знать точную цифру. Кром того, мн нужно, чтобы кто-нибудь изъ дловыхъ людей взялся за переговоры съ мерзавцами, затянувшими его въ долги.
— Такъ, но кто же будетъ платить?— задалъ онъ вопросъ.
— Кому же платить, какъ не мн.
— Вамъ?
Онъ даже руками развелъ, пораженный неожиданностью.
— Вы хотите заплатить за него? Ну, этого я, признаюсь, не ожидалъ отъ васъ.
Онъ взволновался, точно платить приходилось ему, а не ей, и заходилъ скоро-скоро по кабинету, пощипывая рденькіе блобрысые усики и постукивая шпорами.
— Человка надо подъ судъ упечь, надо сослать въ мста не столь отдаленныя, а вы покрыть негодяя хотите.
— А! вс мы негодяи!— рзко проговорила она.— Только однихъ судятъ, а другіе судятъ!
И, разсерженная его замчаніемъ, она загорячилась: — Отъ десятаго человка сегодня я только и слышу, что онъ негодяй! Только то говорили мальчишки да бабенки, такъ имъ и Богъ проститъ ихъ глупость, а тутъ и вы! Дла-то вы свои съ кмъ длаете? Съ кмъ на бирж да по подрядамъ сталкиваетесь? Въ акціонерныя-то общества черезъ кого въ директора попадаете? Хороши гуси? Кого изъ нихъ нельзя на скамью подсудимыхъ упечь? Для каждаго, я думаю, статья въ уголовномъ кодекс припасена. Вы-то это знаете хорошо, лучше меня. А и вы туда же Александра казнить хотите. Людей не казнить, а спасать нужно, если можно.
Онъ ходилъ по комнат, слегка насвистывая что-то. При послднихъ ея словахъ, онъ остановился передъ нею и спросилъ:
— И думаете, что спасете?
— Надо попробовать.
— Не дорого ли обойдется проба?
— Все равно деньги у меня лежатъ и могутъ пропасть.
— Съ чего имъ пропадать-то?
Она сдлала нетерпливое движеніе.
— Ну, а вотъ когда я давала ихъ вамъ безъ росписки, вдь могли он пропасть?
— Ахъ, вы чудачка! Сбжалъ-бы я, что ли, съ ними?
— А умерли бы?
Онъ опять заходилъ по комнат, постукивая шпорами.
— Да, да, тогда могли бы пропасть… Точно, у васъ он всегда могутъ пропасть. Умный вы человкъ, а доврчивы, какъ… Онъ поперхнулся, не докончивъ фразы, и только съ фамильярностью товарища похлопалъ ее по плечу. Надежда Дмитріевна не обратила вниманія на его недоконченную фразу и проговорила:
— Ну, такъ вотъ похлопочите по этому длу. Выручите Александра, во что бы то ни стало.
— Да вы сколько ршились пожертвовать?
— Сколько? Сколько? Наберется тысячъ пятнадцать.
— У васъ было больше,— вскользь замтилъ Викторъ Павловичъ.
Она ничего не отвтила и въ раздумьи проговорила:
— Въ случа надобности, мой домишко можно еще продать. Правда, въ одинъ день не продашь, и притомъ, дома у насъ въ Чернец дешевы.
— Но чмъ-же вы жить будете?
— Ахъ, что обо мн толковать. Вдова моего брата — знаете Александру Николаевну?— пріютитъ, если понадобится. Да, наконецъ, у меня триста рублей въ годъ пенсіи. Много ли мн надо, старух? Да, да, всмъ располагайте, что есть. Эти же деньги въ сущности его: отецъ его наживахъ, а не я.
— Да, но вы же были женой его отца, и это ваша законная часть.
Она усмхнулась.
— Женой его отца! Даровой гувернанткой для его дтей, экономкой въ дом, вотъ чмъ я была. Кажется, знаете, что его отецъ женился на мн только потому, что выгодне было повнчаться со мной и заставить меня учить его дтей и вести хозяйство, чмъ нанять меня для тхъ же занятій. Я никогда и не пошла бы замужъ, если бы не знала, для чего я нужна…
Онъ ходилъ по комнат, обдумывая уже вопросы, можно ли спасти Александра, какъ ловче приняться за это дло, сколько можно выторговать. Страсть къ дламъ взяла уже въ немъ верхъ надъ всякими другими соображеніями. Онъ оживлялся, молодлъ, умнлъ, какъ только являлась возможность обдлать какое-нибудь дло. Обдлываніе чужого дла его занимало не мене обдлыванія своего дла. Этой страстью онъ отличался еще во времена своего кадетства, съ любовью соображая, какъ выиграть дюжину стальныхъ перьевъ, что выгодне: продать ли ихъ по перу или разыграть въ лотерею, и какую вещь купить на эти деньги, чтобы сдлать потомъ новый оборотъ. Онъ постоянно, длалъ вычисленія и выкладки, и даже прослылъ за это математикомъ. Сообразивъ быстро и точно, какимъ путемъ можно уладить дло Александра, что можно выторговать у его кредиторовъ и какъ припугнуть ихъ, онъ остановился передъ Надеждой Дмитріевной, бодрый и молодцоватый, какъ юноша, и ршительно сказалъ:
— Хорошо, я улажу все…..
И тутъ же разсмялся, подмигивая старух:
— А ужъ и будутъ же чистить за это насъ съ вами вс наши милые родственники.
Она немного нахмурилась, сдвинувъ брови.
— Имъ-то что?
— Какъ что? Да это же все перешло бы въ ихъ руки по частямъ или вдругъ. Гд же брать пригоршнями деньги, какъ не у Надежды Дмитріевны? Кого можно слезами разжалобить, какъ не Надежду Дмитріевну? Они бы Александра на клочки теперь растерзали, если бы знали нашъ комплотъ.
Какое-то гнетущее чувство охватило ее на минуту. Но она пересилила его и бодро поднялась съ мста.
— Да, вотъ вы напомнили мн о родныхъ. Надо, еще навстить Протасовыхъ. Слышали вы? Ольга Протасова за фельдшера выходитъ замужъ.
— Да, слышалъ что-то,— разсянно сказалъ онъ.— На дамской половин идетъ какой-то бунтъ по этому поводу.
— Не огорчились? съ иронической усмшкой спросила она.
— Мн-то что.
Она дружески протянула ему руку на прощаньи и, сообразивъ что-то, сказала:
— Поговорите въ этомъ смысл съ Анютой. Евгенія Петровна и Софья Петровна изображаютъ ей это дло въ такомъ ужасномъ вид, какъ будто посл этого брака вы и генеральскій чинъ потеряете, и на бирж вашихъ бумагъ принимать не станутъ, и въ акціонерныхъ обществахъ изъ числа директоровъ исключатъ.
Онъ засмялся, провожая ее до дверей своего кабинета. На порог, онъ на минуту остановилъ ее и спросилъ.
— Сами вы не повидаетесь съ Александромъ?
— Нтъ, нтъ, что вы выдумали? Его не надо даже извщать объ этомъ. Это значило бы только напортить. Никогда онъ не согласится, если предупредить его, что я хочу заплатить его долги.
— Ну, это еще вопросъ…
Она разсердилась.
— Ужъ я-то его лучше знаю, чмъ вы. Это другіе его могутъ считать негодяемъ, а не я.
— Однако…
— Полноте о пустякахъ толковать, когда дло идетъ о спасеніи человка…
Она съ озабоченнымъ лицомъ, со сдвинутыми бровями, немного поджавъ губы, пошла черезъ рядъ парадныхъ комнатъ, направляясь къ прихожей. Въ прихожей около нея раздался молодой привтливый голосъ:
— Крестная!
Она подняла голову, и ея лицо озарилось свтлой улыбкой при вид молоденькой, свженькой и хорошенькой двушки.
— Настюша, здравствуй!
Двушка припала губами къ рук старухи. Та поцловала ее въ лобъ.
— Иванъ шепнулъ, что вы здсь,— объясняла горничная.— Выбжала сюда хоть глазкомъ взглянуть на васъ.
— Ну, какъ служишь?— спросила старушка.
— Хорошо-съ. Анна Ивановна довольны, и, сами знаете, ангелъ он, ангелъ, слова дурного не скажутъ. Грустятъ только все…
— Знаю, знаю,— съ лаской сказала Надежда Дмитріевна.— Веди только сама-то себя хорошо, и все будетъ хорошо.
Она пристально взглянула на молодую двушку.
— А Иванъ-то это на теб хочетъ жениться?
Горничная вспыхнула до ушей и потупилась.
— Не знаю… врно, на мн, если что говорилъ…
— Да, да, писалъ тетк Авдоть… Мы такъ и ршили съ ней, что на теб хочетъ жениться… Что-жъ, дай Богъ вамъ счастья… Только береги себя.
Двушка застнчиво перебирала кончикъ передника.
— Я себя соблюдаю, крестная.
— Да, да, соблюдай, соблюдай,— наставительно сказала Надежда Дмитріевна.— Разъ оступишься — никогда не поднимешься.
Она, застегнувъ у горла крючки салопа, порылась въ сакъ-вояж и что-то сунула въ руку двушк.
— Крестная, зачмъ же!— воскликнула та, опять зарумянившись и снова цлуя ея мягкую, пухлую руку.
— Ну, ну, бери… У меня еще теб платочекъ приготовленъ, да кое-какіе пустяки… Все пригодится… Пойдешь замужъ, помогу… На-дняхъ заверни.
— Вы у Александры Николаевны остановились?
— Гд же больше? Не у чужихъ же жить.
— Кланяйтесь Александр Николаевн, барышн и молодому барину тоже…
— Хорошо, хорошо…,
Надежда Дмитріевна вышла изъ квартиры Истоминыхъ и стала медленно спускаться по лстниц. Невеселыя думы, поднявшіяся въ ея голов при толкахъ объ ея Александр и разсявшіяся на минуту при встрч съ горничной-крестницей, снова зароились въ ея мозгу. Она уже не обращала теперь вниманія ни на кого и шла по улиц, то шевеля губами, какъ бы разговаривая въ полголоса, то поджимая эти губы и сдвигая брови съ выраженіемъ сосредоточенной думы. Ея обыкновенно добродушное круглое лицо было теперь почти сурово. Такъ прошла она почти весь Невскій проспектъ и дошла по бульвару до набережной Невы. Ясный зимній день еще былъ ослпительно ярокъ, солнце, уже спускавшееся къ западу, еще сверкало тысячами искръ на бломъ снгу. Старуха взглянула на прозрачное небо, на яркое солнце, на блую снжную скатерть Дворцовой площади, и присла отдохнуть на послднюю изъ бульварныхъ скамеекъ, вся охваченная умиленіемъ предъ развернувшейся картиной. Природа вплоть до старости оставляла глубокое впечатлніе въ ея душ. Понемногу у нея на сердц становилось все спокойне и спокойне, свтле и свтле, настоящее какъ бы ушло куда-то далеко-далеко, цлый рядъ воспоминаній о быломъ сталъ развертываться въ ея памяти, образы дорогихъ лицъ проносились передъ глазами, по лицу уже скользила улыбка,— старческая благодушная улыбка, очно на старушку пахнуло опять ея свтлою счастливою молодостью.
Вонъ тамъ за крпостью, около Александровскаго парка, затерявшись въ зелени безчисленныхъ садовъ, стоялъ домикъ, гд выросли Надежда Дмитріевна и ея братья, Левко и Дмитро, звавшіе ее ‘хохлушкой’ и называвшіеся ею ‘хохлами’. Отецъ Надежды Дмитріевны, Дмитрій Осиповичъ Потапенко, не выдающійся по уму, не особенно ученый, но дтски наивно благоговвшій предъ ученостью врачъ-малороссъ, твердо вровавшій въ силу медицины, ея мать Наталья Осиповна, простая, безхитростная, хлопотливая хозяйка изъ малороссійскихъ крестьянокъ, ея братья, Левко и Дмитро, студенты-медики, грубоватые, но добродушные, даровитые, но съ хохлацкой лнцой, прозаики по виду, но поэты въ душ, любящіе музыку, но умющіе играть только на гитар, преклоняющіеся передъ литературой, но имющіе возможность выискивать ея перлы только въ русской и малороссійской письменности и, наконецъ, она сама, Надежда, хохлушка, учащаяся съ какой-то ненасытной жадностью всему, чему можно было учиться двушк въ то время,— вотъ вс лица, составлявшіе семью Потапенко.
Упрямая и настойчивая, самостоятельная, во что бы то ни стало, и выносливая, какъ можетъ быть вынослива только дочь крестьянки и крестьянскаго сына, достигнувшаго до званія врача упорнымъ и усидчивымъ трудомъ, она, Надежда, кончивъ курсъ ученія въ одномъ изъ лучшихъ женскихъ учебныхъ заведеній того времени, уже на зар жизни испытала свтлое, благодатное чувство первой страстной любви и весело смотрла на Божій міръ, готовясь стать подъ внецъ съ горячо любимымъ человкомъ. Приходилось только ждать окончанія имъ курса и полученія званія врача, чтобы соединиться съ нимъ брачными узами. Но случай ршилъ иначе: молодой студентъ на одномъ изъ вскрытій поранилъ себ руку и въ какіе-нибудь два дня его не стало. Пораженная горемъ, молодая двушка тутъ же, передъ лицомъ этого неостывшаго еще трупа, дала, клятву никогда не выходить замужъ. Давая эту клятву, она не рисовалась, не обольщалась никакими надеждами и знала, что въ будущемъ ей предстоитъ тяжелая трудовая жизнь. Вслдствіе итого она ршилась пройти курсъ акушерства, такъ какъ трудъ повивальной бабки казался ей боле самостоятельнымъ, независимымъ и полезнымъ, чмъ трудъ гувернантки. Правда, пройти эту школу ей было не легко, такъ какъ при вид крови и физическихъ мученій она, еще полная воспоминаній о смерти любимаго человка, едва не падала въ обморокъ. Но упорство и настойчивость, встрчаемыя разв только у малороссовъ да у крестьянъ, заставили ее побдить эту ‘слабость’….
Надежда Дмитріевна улыбалась теперь блаженною улыбкою, вспоминая это время, и, казалось, снова видла передъ своими глазами родной домикъ, гд протекла, ея юность…
Но вотъ изъ домика на рукахъ выносятъ гробъ. За нимъ идутъ громко, по-крестьянски рыдающая и причитающая женщина, два молодые студента и молодая двушка, а дале цлое полчище плачущихъ бдняковъ, провожающихъ своего ‘благодтеля-лкаря’. Чмъ гуще, становится ихъ толпа, чмъ больше виднется заплаканныхъ лицъ, тмъ спокойне, почти веселе длается, лицо молодой двушки и, оглядывая эту толпу голи, она съ гордостью шепчетъ братьямъ:
— Вонъ какой нашъ батька-то былъ!
Надежда Дмитріевна раскрыла свой сакъ-вояжъ, вытащила изъ него платокъ и отерла слезы, выступившія на ея глаза. Но несмотря на слезы, лицо ея — розовое, старушечье лицо,— улыбалось.
— Эхъ, людишки, людишки!— тихо шепчетъ. Надежда Дмитріевна и поднимается съ мста, какъ бы не желая вспоминать о дальнйшихъ событіяхъ. ,
Но воспоминанія преслдуютъ ее, какъ всегда. Давно уже, несмотря на всю свою кипучую дятельность, она душой живетъ въ прошломъ,— только въ немъ. Можетъ-быть, это — слдствіе старости, можетъ быть, это слдствіе того, что прошлое было лучше настоящаго.
Посл смерти отца, у семьи не осталось ничего, кром маленькаго деревяннаго дома. У Дмитрія Осиповича Потапенко была огромная практика, но онъ, нердко не только не получалъ за визиты, а самъ еще давалъ больнымъ.
— На хлбъ имъ нужно дать, а не лкарство прописывать,— говаривалъ онъ порой про больныхъ и вмсто рецепта давалъ деньги.
Объ откладываніи грошей на черный день тутъ нечего было и думать. Что же было длать семь? Надежда Дмитріевна ршила, что она пойдтъ въ гувернантки и такимъ образомъ поддержитъ семью до окончанія братьями курса. Практика повивальной бабки не могла дать опредленнаго заработка, а за трудъ гувернантки давалось извстное жалованье. Братья даже не протестовали, когда она сказала имъ, что они должны основательно кончить курсъ, а не по урокамъ трепаться. Никто не считалъ этого жертвой со стороны молодой двушки, и она сама не видла въ этомъ жертвы, хотя ей, самостоятельной, непокорной, упрямой, именно жизнь гувернантки была тяжеле и ненавистне всего. Но если въ чужомъ дом нельзя было пть хохлацкихъ псенъ, нельзя было хохотать раздающимся на вс комнаты смхомъ, то она вознаграждала себя за эти лишенія въ праздничные дни, дома въ кругу матери, братьевъ и ихъ пріятелей. Если иногда ея самолюбіе сильно страдало въ чужомъ дом, то она тотчасъ же не безъ гордости вспоминала, что она и выше, и чище этихъ ‘людишекъ’, поднимающихъ передъ ней головы, и смотрла бодро и весело на все окружающее.
Въ дом Софіи Петровны Драгомановой, куда она попала гувернанткой, она впервые увидала близко, какъ живутъ другіе люди — богатые люди. Софья Петровна выбивалась изъ силъ, сдлалась желчной и раздражительной, стараясь заставить всхъ забыть ея происхожденіе отъ бывшаго кабацкаго подносчика, а потомъ откупщика. Мужъ Софьи Петровны, генералъ Николай Платоновичъ Драгомановъ, тоже лзъ изъ кожи, чтобы вознаградить себя за званіе покупного мужа и доказать всмъ, что онъ длаетъ, что хочетъ, и даже иметъ нсколько, въ сущности, ненужныхъ ему любовницъ. Сестра хозяйки, Евгенія Петровна Кудрявцева, беззаботная, веселая шутница и насмшница, казалось, себя не помнила отъ радости, потерявъ на двадцатомъ году немолодого мужа и получивъ право вести привольную жизнь молодой вдовы, не отдающей никому отчета, признающей, вмсто всякихъ законовъ нравственности и приличій, одинъ законъ личныхъ вкусовъ и прихотей. Молодой ‘хохлушк’ было не легко въ этой сред, разнузданной, развращенной, поклоняющейся только золотому тельцу. Надъ нею подшучивали, видя, что она не стремится наряжаться, на нее сердились, когда она откровенно говорила, что ея мать вышла изъ крестьянъ — сердились, думая, что она хочетъ напомнить своимъ хозяевамъ ихъ собственное происхождеше, за ней шпіонили, стараясь поймать ее въ какой-нибудь интриг, чтобы замшать ее въ ту грязь, въ которой здсь вс купались сами. Нужно было имть ея ровный, бодрый и выносливый характеръ, чтобы перенести все это спокойно и, наконецъ, добиться того, что генеральша Драгоманова, брошенная какимъ-то любовникомъ, сдлавшаяся на время ‘сказкой города’ и оскорбленная даже своимъ покупнымъ мужемъ генераломъ, въ порыв огорченія, избрала ‘хохлушку’ своею повренною и неожиданно излилась передъ ней въ такихъ откровенностяхъ, что молодая двушка, зардвшись до ушей, замтила ей:
— Софья Петровна, я не понимаю, въ чемъ вы каетесь передъ мною. Каждый отвчаетъ самъ передъ своею совстью за свои проступки. Кто же иметъ право васъ судить?
Съ этого дня Надежда Дмитріевна сдлалась ‘складочнымъ мстомъ’ для тайнъ всхъ членовъ семьи, убдившихся въ томъ, что она ‘нма, какъ могила’. Цлый адъ глупо сложившейся семейной жизни открылся передъ молодой двушкой. Вс эти прямые потомки цловальника, желавшіе примкнуть къ высшему свту, были и смшны, и жалки со своими тревогами и огорченіями. Мало того, что они то и дло прорывались сами поступками, говорившими, о ихъ происхожденіи, у нихъ была еще цлая свора худородной и нищей родни, скандализировавшей ихъ и выманивавшей у нихъ чуть не шантажемъ деньги. Одна эта орда голи могла отравить существованіе высокомрныхъ выскочекъ-богачей. Несчастіе этихъ людей состояло въ томъ, что они, поклоняясь золотому тельцу и зная, что вс ихъ окружающіе поклоняются ему же, не имли смлости поставить на видъ передъ всми недавно сброшенный ими старый лапоть и старались скрыть его за какими-то проданными имъ гербами обнищавшаго дворянства. Въ одно и то же время они являлись наглецами и трусами. Особенно заинтересовали Надежду Дмитріевну въ этой сред дв личности — братья Софьи Петровны, Павелъ и Иванъ Протасовы.
Иванъ Протасовъ въ молодости былъ добръ, честенъ, щедръ. Въ какія-нибудь десять лтъ у него уже не было ничего изъ отцовскаго наслдства, кром долговъ, и онъ, оставленный, какъ это водится всегда, прежними друзьями, почти выгнанный сестрами, вывертывавшійся изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, запутывавшійся еще боле въ долгахъ, сталъ быстро опускаться со ступеньки на ступеньку въ бездонную пропасть нравственнаго паденія. Видя, что родные начинаютъ бояться его, стараются отречься отъ него, онъ сталъ нахальнымъ и въ пьяномъ вид хвасталъ своими связями, бахвалился тмъ, что ему стоитъ только припугнуть родню, и деньги явятся. Вывертываясь изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, онъ пріучился лгать и обманывать, и дошелъ до того состоянія, когда человкъ уже не суметъ самъ, отличить въ своихъ словахъ лжи и правды, когда страсть къ обману переходитъ въ манію. Надо было хорошо знать его въ прошломъ, чтобы сколько-нибудь снисходительно относиться къ этому бахвалу и наглецу, лгуну и обманщику.
По мр того, какъ падалъ нравственно Иванъ Протасовъ, его братъ Павелъ, сдержанный, суховатый и несообщительный по натур, уходилъ въ себя, какъ всполошившаяся улитка, превращался въ скрягу, становился мизантропомъ, преслдуемый, какъ кошмаромъ, страхомъ передъ разореньемъ и участью брата Ивана. Разориться для него значило пасть, утратить человческій образъ, сдлаться предметомъ поруганія и отвращенія. Только съ деньгами можно сохранить свое достоинство и пользоваться уваженіемъ людей, безъ денегъ человкъ — полное ничтожество, хуже послдней собаки. Это были идеи душевно-больного человка, потрясеннаго до глубины души паденіемъ близкаго ему лица.
Почти каждый день Надежда Дмитріевна слышала въ дом Драгомановыхъ что-нибудь новое про двухъ братьевъ Протасовыхъ.
— Нтъ, вы вообразите, братъ Иванъ нанялся въ торговыя бани билеты продавать!— ужасались сестры Ивана Протасова.
— Да что же ему длать, если сть нечего?— возражала Надежда Дмитріевна.
— Да, но вдь онъ насъ срамитъ! Онъ разсказываетъ, что онъ нашъ братъ!
— Вдь это же правда!
Потомъ ей разсказывали съ тмъ, же ужасомъ, что братъ Иванъ женился на простой баб, торгующей, съ сестрою на Толкучк мужицкимъ бльемъ.
— Да больше никто за него и не пошелъ бы,— вскользь замчала Надежда, Дмитріевна:— можетъ-быть, жена остепенитъ, его немного.
— Ахъ, да разв въ этомъ дло? Вы поймите, что эти подонки общества, что эти нищіе станутъ таскать по грязи нашу фамилію, будутъ вымогать у насъ деньги…
Затмъ ей разсказывали, что братъ Павелъ возмущаетъ ихъ своею жадностью. На-дняхъ пріхали къ нему гости, а онъ даже булокъ къ чаю не подалъ, даже скатерти чистой не приказалъ накрыть.
— И одна свча въ столовой горла! Въ квартир темно, какъ въ тюрьм. Дровъ для топки печей жалетъ.— Плюшкинъ второй.
— Вы знаете, его преслдуютъ мысли, что онъ обднетъ, какъ Иванъ Петровичъ, и что отъ него такъ же вс отвернутся,— поясняла Надежда Дмитріевна.
