‘Не было подвига’.
‘Не было подвига’.
Рождественскій разсказъ Ив. Южанина.
Рождественскій разсказъ Ив. Южанина.
ИВ. ЮЖАНИНЪ.
‘Приазовскій край’. 1915. No 340. 25 декабря.
‘Не было подвига’, Южанин Иван Артемьевич, Год: 1915
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Такъ оно уже съ самаго открытіе дороги повелись: приходилъ почтовый поздъ No 7, выбрасывалъ тощую корреспонденцію, адресованную на станцію ‘Ненужную’, и уходилъ дальше. со своими полупустыми вагонами, я станція опять погружалась въ жуткое безмолвіе нежилого угла.
По лтнему расписанію, почтовый поздъ проходилъ въ полночь и тогда начальникъ станціи Быковъ заваливался спать, жандармъ Булько собиралъ снаряженіе, чтобы пострлять утокъ на утреннемъ перелет, телеграфистъ Фрикинъ, если онъ былъ ночнымъ дежурнымъ, выходилъ на перронъ съ гитарой и ‘отдавался лирическимъ порывамъ’, какъ онъ называлъ распваніе жиденькимъ теноркомъ цыганскихъ романовъ, а буфетчикъ Пржесцкій даже не выходилъ самъ къ позду, а доврялъ офиціанту буфетную стойку, на которую, ‘для соблюденія правилъ’, выставлялся чуть теплый, потухшій, самоваръ и четыре третьеводишинихъ ‘разнообразныхъ’ бутерброда, служившихъ ужиномъ офиціанту посл ухода позда изъ котораго никогда невыходилъ къ буфету ни одинъ пассажиръ.
Къ зимніе мсяцы поздъ посщалъ станцію ‘Ненужную’ раннимъ вечеромъ, едва сумерки сгущались до ночной темноты. Тогда обитатели станціи задерживались на часокъ у буфета, обмниваясь новостями изъ привезенныхъ поздомъ газетъ и изъ разговоровъ съ ‘главнымъ’
Теперь, въ дни войны, жизненный укладъ станціоннаго населенія рзко измнился. Потянулись частые воинскіе позда, встрча которыхъ наполняла работой докучные часы бездлья, а приходъ почтоваго позда получилъ значеніе встника изъ тхъ далекихъ отъ ‘Ненужной’ мстъ, гд идутъ бои, гд каждый день подносить новые внки и лавры къ подножію великана — арміи, заслонившаго собою отъ грознаго врага не только далекую ‘Ненужную’ и за нею лежащіе, еще боле отдаленные края Россіи, но и ближайшіе къ врагу города и веси.
Какъ ни далеко стояла ‘Ненужная’, какъ ни мало отразились событія на жизни ея обитателей, но всплески волнъ общаго подъема докатились и въ эти забытые углы.
‘Ненужная’ ожила и облюднла. Чуть не каждый день ко времени прихода почтоваго позда No 7 на станцію назжали гоcти — крестьяне ближайшихъ поселковъ, староста, а то и старшина, порою батюшка, не лнившійся прохать тридцать дв версты изъ своего села до станціи, чтобы поскоре узнать новости ‘штабной’ телеграммы: назжалъ и урядникъ, и фельдшеръ, и даже крестьянскій начальникъ, прожившій однажды на станціи двое сутокъ, въ ожиданіи извстій о развязк начатаго разгрома нами нмцевъ на одномъ изъ ихъ непродуманныхъ натисковъ.
Куда потолстла сумка станціонной корреспонденціи. Начальникъ станціи никому не доврялъ,— самъ получалъ ее изъ почтоваго вагона и торжественно несъ въ свою контору. Лишь только уходитъ поздъ, контора наполнялась ожидающими. Каждый поселокъ выписывалъ дв-три газеты, получивъ которыя, посланцы уходили въ станціонный ‘залъ’, въ которомъ оставались избранные. Оглашались телеграммы и подвергались немедленному обсужденію.
Больше всхъ волновался буфетчикъ Пржевцкій, у котораго родные жили въ мстахъ, ставшихъ театромъ войны. Всегда порывистый и неудержимый, онъ доходилъ до изступленія:
— Мой дрогій,— говорилъ онъ Быкову,— проше врить: не такъ мн за дядю моего, что въ Ч. живетъ, больно, какъ за ксендза-пробоща, что т проклятые замордували… А еще я тому, пся кревъ, Шульцу, что сножатки продавалъ у насъ, свою фотографію презентовалъ… Какъ мн рука не отсохла… Ой, дайте мн нмца живого, чтобы я вамъ показалъ…
Желчный Фрякинъ обрывалъ его:
— А-ть, ей-Богу… Чего вы ерепенитесь. Чего распинаетесь, только слушать мшаете…
Разсудительный флегматикъ, жандармъ Будько успокаивалъ ихъ:
— Да дайте ему выкричаться. ‘Какъ будто первый разъ человка видятъ. Онъ сразу выкричится, да и замолчитъ. А вы, дозвольте просить, господинъ начальникъ, продолжайте чтеніе.
И Быковъ читалъ дальше, отрываясь къ карт и рдко выходя на ней упоминаемыя въ телеграмм мста по линіи наколотыхъ флажковъ, рисовавшихъ фронтъ нашихъ армій.
Когда затрудненіе вызывалъ какой-нибудь военный терминъ, обращались къ Будько, но старикъ-вахмистръ рдко давалъ должныя объясненія
Тогда его упрекали:
— А еще защитникъ отечества.
И онъ политично находился:
— Противъ врага внутренняго что не касаемо. А строевую службу я еще при покойномъ министр оставилъ, такъ новости въ воеваніи мн ни къ чему. Мы берданку знали, а теперь, вонъ, пулеметъ пошелъ, къ примру…
А новыя слова такъ и пестрятъ въ телеграммахъ, перегораживая понимаемый текстъ, какъ препятствія на гладкой скаковой дорожк
Попался ‘тет-де-понъ’. Что такое… Взялись за Фрякина.
— Ну-ка, хвастались, что по-французски говорите,— переведите-ка.
Замялся, долго думалъ:
— Всхъ словъ никто не знаетъ… ‘Тетатетъ’ знаю, ‘пондетеръ’ знаю, а ‘тетдепона’ не знаю… Вроятно, нчто среднее.
Быковъ даже разсердился:
— Сами вы — ‘нчто среднее’
Такъ вотъ, и засиживались по цлымъ ночамъ надъ газетами, ясно понимая одно, что правда за нами, и съ нею и сила и что нмцу скоро каюкъ будетъ, хотя и немало нашей крови прольется, пока разбойную націю усмиримъ.
И, расходясь, истово молились по своимъ угламъ о побд и за павшихъ,— и были сердца ихъ жарки, и души возвышенны, и помыслы чисты.
Сегодня, въ первый день Рождества, пришелъ воинскій поздъ съ санитарными вагонами. Плнныхъ везутъ… На Ненужной поздъ немного задерживался: встрчный пропустить нужно.
Вс высыпали на перронъ.
Пржесцкій метался отъ теплушки къ теплушк и кричалъ, потрясая худенькими кулаками:
— Ой, держите меня… Ой, не пускайте меня до нихъ, чтобы я имъ чего не сдлалъ…
Конвойные добродушно улыбались, стоя у раздвинутыхъ дверей теплушекъ, а черезъ ихъ плечи любопытно выглядывали головы въ каскахъ и высокихъ кепи.
Къ батюшк подошелъ офицеръ:
— Не откажите поститъ плнныхъ славянъ-австрійцевъ, очень просятъ
И, сконфуженный общимъ вниманіемъ, обращеннымъ на него, батюшка заторопился отъ перрона къ путямъ, путаясь въ полахъ теплой рясы и спотыкаясь на ступенькахъ спуска.
Встрчный поздъ освободилъ путь воинскому и онъ покинулъ ‘Ненужную’, увозя дальше, въ снга Сибири, своихъ подневольныхъ пассажировъ.
Батюшка повствовалъ передъ окружившей его станціонной аудиторіей:
— Весьма поражены и, можно сказать, подавлены. Но народъ въ большей части православный, хотя и уклоненный къ уніатству. Про плнъ говорятъ: ‘Врод какъ на отдыхъ’. И со словъ истинныхъ нмцевъ передаютъ, что то себ не врятъ, сколь необъятна Имперія наша. ‘Это, говорятъ, насъ нарочно кругомъ возятъ, чтобы показать, будто страна столъ велика’. А офицеръ ихній одинъ, говорятъ, прямо сознался: ‘Обманули насъ высшіе правители. Разв можно съ Россіей воевать. У насъ уже послдніе юноши и старики въ бой пошли, а тутъ двадцать три дня демъ и все — солдаты, солдаты,— и навстрчу солдаты дутъ, и по станціямъ цлыя арміи стоять… А сколько еще годнаго народу въ вольномъ плать зря шатается’…
— Однако, околть я тутъ на мороз,— перебилъ себя батюшка и направился къ станціонному помщенію, а за нимъ и остальные.
Въ ‘зал’ на скамейк у печки, близъ багажной стойки, сидть солдатикъ съ узломъ и костылями. Какъ онъ сюда прошелъ, никто и не видлъ, такъ вс плнными занялись.
Быковъ бросился къ нему:
— Ты чего засидлся тутъ? Поздъ ушелъ уже.
Солдатикъ началъ подбираться на костыляхъ, чтобы встать, какъ къ нему подошелъ батюшка:
— Да, однако, это нашъ — изъ Блатодатскаго. Ты, паря, однако,— Черныхъ, Иннокентій.
— Такъ точно, батюшка. Благословите съ пріздомъ. Такъ, что на полгода на поправку уволенъ… Вотъ и попалъ къ празднику…
Волнуясь, истово, широкимъ кротомъ оснилъ священникъ склоненную голову раненаго.
— Вотъ такъ фартъ паря — товарищъ,— пробирался черезъ обступившихъ прізжаго односелецъ.— Со свиданьицемъ, другъ любезный. Вотъ и того,— домой, значитъ, доставлю, и кошевой пріхалъ
— Отстранись!— повелъ батюшка широкимъ рукавомъ рясы.— Я его первый опозналъ, я и до дому довезу. Иди, родной, садись въ мою въ кошенку, я только газеты захвачу — и побжимъ. Дорогой мн про себя и разскажешь — что и какъ…
Кругомъ зашумли.
— Нтъ, батя… Однако, какъ же пройдетъ.. Что-жъ онъ одинъ слухать будетъ… Мало что — первый опозналъ. Вс мы яво встртили — вс и слухать будемъ..
Пржесцкій хлопоталъ у самовара, доставая посуду:
— Мое угощеніе будетъ. Прошу всхъ господъ до стакана чаю… Не пожаллъ бы и по чарк, но черезъ трезвое запрещеніе не имю права… Хотя и праздничекъ сегодня…
Быковъ, за руку поздоровавшись съ прізжимъ, просилъ тоже разсказать — ‘какъ и что было’.
Будько, было, заикнулся:
—Не дозволено у нижнихъ чиновъ разспрашивать… А, впрочемъ, — все свои люди, шпіонства никотораго. Разсказывай, братецъ.
— Да что разсказывать. Много я и не видлъ. хали мы, это, хали — нту теб конца краю. Ужъ чего, паря, наша Сибирь велика, а ихня Россія и того побол будетъ… Однако, дохали. Высадили насъ изъ вагоновъ, обдъ сейчасъ подали на вокзал — и айда черезъ городъ на полицію… Обсидлись мы за дорогу, рыла понали — во… Намъ и въ охотку, мало не бгомъ бгимъ, хлестко идемъ. Идемъ, да идемъ, а тамъ уже бой, что и не обсказать. Рчку перешли, начали окапываться. А онъ и поперъ — нмецъ-то. Сила несмтная… Что подпустимъ — да залпомъ и ахнемъ, а сами въ штыки… Такъ онъ и повернетъ, да все ‘цурюкъ’ кричитъ: ‘цурюкъ’… Ну, мы его малость поцурюкаемъ велть, да и опятъ съ свои окопы, по дорог и раненыхъ подбираемъ… Пройдетъ мало времени — онъ опять свжей силой претъ, а мы, значить, опятъ его отцурюкаемъ… Такъ до вечера и провели время. А къ вечеру меня въ ногу подшибло, такъ я только изъ окопа пострливалъ, а ужъ ‘цурюкать’ нмца не бгалъ, не могъ, однако… Къ ночи и бой стихъ. А въ полночь отъ командуюшаго штаба ординарецъ прибгъ съ встью: ‘Отшибли врага, сколько было нмца (а было его противъ насъ вчтеверо) — въ бгство обратили. Самъ бжитъ а самъ все по дорог кидаетъ: и раненыхъ и орудія, и обозы’… А нашему полку благодарность вышла, что значитъ, черезъ стойкость черезъ нашу дали подкрпленіямъ поспть подойти и бой въ побду обратить… Вотъ, вамъ, и всего моего разсказу…
— Это на словахъ мало,— вздохнулъ батюшка, а на дл подвигъ совершили не малый.
Раненый крякнулъ:
— Вотъ отъ своего это, однако, обидно слышать…
— Въ чемъ обида, какая?..
— Да про подвигъ… Никакого подвигу мы не длали… Вотъ, тоже, въ лазаретъ разъ… Лежали мы,— этого боя раненые, въ полевомъ лазарет. Пришелъ къ намъ вольный одинъ съ книжкой. И докторъ главный съ нимъ:— ‘Обсказывай, говорить ребята, господину — что было, онъ въ газету напечатать’. Я, однако, и обсказалъ, вотъ, какъ сейчасъ. Онъ, это, слушаетъ да въ книжку пишетъ, а потомъ, врод какъ вы, батюшка, и говорить: ‘Подвигъ вы сдлали большой, ребята’,— и книжку захлопнулъ. Мы это промежъ себя переглянулись, а сосдъ мой, рядовой Ветошкинъ, и шепчетъ:— ‘Чего молчишь, Черныхъ. Ты — ефрейторъ, должонъ заступиться. За что такая напраслина’. Ну, я, значить и говорю этому вольному господину: ‘Вы, ваше благородіе, про подвигъ не пишите, ребята обижаются, потому подвигу мы не длали, можетъ это я обсказалъ, какъ непонятно, а только что подвигу не было. Что въ окопы мы дйствительно вертались посл того, какъ цурюкнемъ, только это потому, что какъ наша часть — фланговая была, такъ вглубь прорываться дозволу не было. А дальше окопу,— ни шагу не подвинулись со своей, значитъ, позиціи. Да и не могло быть подвигу, когда сзади, говорю, рчка — какъ черезъ нее подвинешься’. Такъ вольный господинъ съ докторомъ главнымъ пересмхнулся да и говоритъ намъ: ‘Священные вы люди. Земной поклонъ вамъ’. Да и пошелъ. Дикошарый какой-то: то въ ноги кланяться согласенъ, то ‘подвигомъ’ попрекаетъ.
— Ну, Кешенька,— волнующимся голосомъ сказалъ батюшка:— это я теб дорогой объясню. А теперь прими за себя и товарищей нашъ поклонъ
И, снявъ шляпу, низко, въ поясъ поклонился раненому.
А Пржесцкій бросился къ Будько:
— Маркъ Лукичъ. Дозвольте. По такому случаю я облепиховой настойкой угостить долженъ. Она не продажная, да вдь я же-жъ и не торговать же-жъ ею буду… Я даромъ, въ чинъ героя, угостить желаю. Ахъ, господинъ вахмистръ, дозвольте, прошу. Ужъ ради праздника Рождества и такого гостя…
Будько буркнулъ въ сторону:
— Дйствуйте… я, будто, не вижу… Да только вы всмъ подносите, чтобъ обиды не было… Можете и меня не минать, я шашку скину…