Наслдство.
Наслдство.
I.
I.
II.
II.
——
Н. Степановъ.
‘Русское богатство’, No 10, 1902
Наследство, Степанов Николай Васильевич, Год: 1902
Время на прочтение: 13 минут(ы)
День клонился къ вечеру. Огромное пламя пожарища, охватившее площадь съ постройками, длиною въ пять-шесть верстъ, тянувшихся по правому берегу Амура, боролось съ потухавшимъ дневнымъ свтомъ, одолвало его, но въ то же время совсмъ не освщало мстности. Свтло было только вблизи пожарища, а дале сумерки казались еще боле сгустившимися отъ тней высокихъ кумиренъ, деревьевъ и холмовъ.
Въ самомъ город все горло. Грандіозныя кумирни пылали, какъ свчки, и ихъ причудливые, типично-китайской архитектуры, купола время отъ времени съ трескомъ валились съ подгорвшихъ колоннъ на землю и при паденіи выбрасывали громадные снопы искръ.
Правофланговая стрлковая цпь N — скаго пхотнаго полка давно уже лежала въ бездйствіи, но въ центр и на лвомъ фланг шла еще жаркая ружейная перестрлка, трескъ которой временами заглушался тяжелыми артиллерійскими выстрлами. Вдругъ, гд-то въ одномъ мст, грянуло, сперва какъ-то нершительно, ура, но тотчасъ же подхваченное всею линіей и резервами, превратилось въ какой-то стихійный, могучій ревъ, то затихавшій, то разроставшійся вновь, какъ морскія волны во время бури. Затмъ все затихло. Собственно затихло только ура, а другіе звуки, примелькавшіеся за весь день, не производили никакого впечатлнія посл громового побднаго крика.
— Ну, слава Богу! Кажется, кончилось,— сказалъ, ни къ кому особенно не обращаясь, командиръ баталіона, стрлковая цпь котораго была расположена на правомъ фланг.
Ему никто не отвтилъ, такъ какъ вс находились въ какомъ-то усталомъ отупніи. Ближе всхъ стоявшій къ полковнику,— командиръ 1-ой роты былъ занятъ неотвязною мыслью: успетъ-ли подлецъ-встовой, къ приходу на бивакъ, разыскать на китайскихъ огородахъ картошки для ужина?
Насчетъ съдобнаго — было совсмъ плохо, запасовъ никакихъ, и одна надежда оставалась на картофель. Это не особенно изысканное кушанье, на которое, въ обыкновенное время, штабсъ-капитанъ совершенно не обращалъ вниманія, теперь усиленно раздражало его воображеніе, и ему представлялся дымящійся паромъ мдный солдатскій котелокъ, наполненный картофелемъ.
Вдали, какъ будто, послышался звукъ сигнала, но разобрать, что играли, было невозможно.
— Поручикъ! — крикнулъ командиръ баталіона своему адьютанту,— създите и узнайте, что они тамъ играютъ.
Черезъ минуту адьютантъ исчезъ, какъ бы утонулъ, въ надвигавшемся со всхъ сторонъ мрак.
А городъ продолжалъ горть. Огненная стихія бушевала, пламя на всемъ протяженіи города слилось и отражалось въ Амур какими-то зловщими и причудливыми формами. Въ горящихъ домахъ, не переставая, разрывались заготовленные патроны, и ихъ трескъ напоминалъ ружейную перестрлку.
Богатый старинный городъ исчезалъ въ огн. Еще недавно, три дня назадъ, жители, успокоенные прибывавшими своими войсками, были уврены въ побд. Бонзы все время, для умилостивленія, служили въ кумирняхъ предъ изображеніемъ бога войны молебны. Зажженныя курительныя палочки вмст съ другими пахучими травами и смолами заволакивали клубами дыма изображеніе идола, и его размалеванное лицо, вырисовываясь изъ дыма, имло свирпый видъ. Четырехголовое божество съ восемью руками, въ которыхъ оно держало мечи, кинжалы и знамена, казалось, грозило врагу, и молящіеся были уврены, что богъ не дастъ себя въ обиду. Кром божества, городъ охранялся неприступною, по мннію китайцевъ, крпостью. Это обширное пространство, обнесенное стною изъ земляныхъ смшанныхъ съ соломою кирпичей, принадлежало къ стариннйшимъ сооруженіямъ въ город. Еще передъ войною мирные жители, проходившіе мимо крпости, любовались затйливыми башенками, расположенными по середин каждой стны на всхъ четырехъ углахъ крпости. Впрочемъ, башенки, на нашъ взглядъ, имли совсмъ не воинственный видъ. Сдланныя изъ легкаго дерева, украшенныя фонариками и флагами, он скоре напоминали сооруженія увеселительнаго загороднаго сада. Но китайцамъ крпость представлялась грозною твердынею и несокрушимымъ оплотомъ,— таково было общее мнніе жителей. Единственныя деревянныя ворота, ведущія въ крпость, были прикрыты отъ непріятельскихъ выстрловъ глинобитною стною въ полъ-аршина толщины и украшены какой-то фантастической рожей. Это прикрытіе крпостныхъ воротъ и рожа,— послднее слово военно-инженернаго искусства,— представляли изобртенія бывшаго фу-ду-туна Чжан-ю-и, который, кажется, получилъ за это лишній шарикъ на свою мандаринскую шапку, какъ обнаружившій недюжинныя военныя способности.
Увы! Посл первой же удачно выпущенной русской гранаты, попавшей въ середину крпости, внутри загорлись многочисленныя деревянныя постройки, а черезъ часъ крпость, оставленная своими защитниками, пылала со всхъ концовъ.
Богъ войны, на котораго возлагали столько надеждъ, тоже не смогъ защитить себя. Не смотря на оставленные въ его полное распоряженіе състные припасы и артиллерійскіе снаряды, онъ остался равнодушенъ ко всему, и, когда загорлась кумирня, лежавшія у его ногъ гранаты и шрапнели, лопаясь отъ жары, разрушили самого бога еще задолго до окончательнаго разрушенія храма…
Наконецъ, адьютантъ вернулся въ цпь и еще издали закричалъ:
— Сборъ въ колонну и на бивакъ!
Крикливые звуки ротныхъ сигнальныхъ трубъ нсколько разъ протрубили сборъ, и роты, спотыкаясь въ темнот на кочки и канавы, потянулись къ мсту расположенія баталіоннаго жалонера.
— Куда идти на бивакъ, поручикъ? — спросилъ командиръ адьютанта.
— А чортъ его знаетъ,— отвтилъ поручикъ.— Гд его въ темнот отыщешь! Идите по направленію вонъ той горящей кумирни, можетъ быть, кого-нибудь встртимъ…— И адьютантъ отъхалъ въ сторону строющагося баталіона.
— Ну, что? — сказалъ онъ, замтивъ вольноопредляющагося Горина, который сидлъ на кочк и переобувался,— какъ чувствуете себя, Горинъ? Страшновато было? Сидите, сидите,— добавилъ адьютантъ, замтивъ, что Горинъ хотлъ подняться.
— Не такъ страшновато, какъ глуповато,— отвчалъ Горинъ.— Странное состояніе: идешь совершенно здоровый, хоть бы насморкъ!.. Кажется, нтъ никакого основанія умирать, а тутъ можетъ тебя, совершенно неожиданно, уложить первая шальная пуля… Не успешь и рта разинуть, ужасно глупо.
— Ну, кажется, сегодня мы совершенно покончили. Китайцы бжали со всхъ пунктовъ. Догонять ихъ будутъ казаки, а мы, вроятно, пойдемъ въ общемъ резерв. А знаете,— понизивъ голосъ, заговорилъ адьютантъ,— мн сегодня все время было какъ-то не по себ. Съ утра, какъ всталъ, влзъ в голову мотивъ: ‘что день грядущій мн готовитъ’ и цлый день не выходилъ изъ головы. Ужасно доволенъ, что все кончилось благополучно.
— Да кончилось-ли? — сказалъ Горинъ,— для меня такъ далеко не кончилось.
— А что?
— Вотъ придемъ на бивакъ, а черезъ четверть, много чрезъ полчаса, пойду въ сторожевое храненіе. Всталъ сегодня въ три часа утра, да теперь на всю ночь на съденіе комарамъ. Прошлую ночь китайцы прорывались черезъ сторожевую цпь… Кто ихъ знаетъ, можетъ, и сегодня надумаютъ…
— Ну, Богъ милостивъ…
— Баталіонъ смирно! На плечо! Шагомъ маршъ. Поручикъ, позжайте впередъ и узнайте, гд расположиться на бивак,— кричалъ командиръ баталіона.
Лязгая штыками, баталіонъ двинулся съ мста. Оживленныхъ разговоровъ не было, но все же услышанное отъ адьютанта предположеніе о скоромъ окончаніи кампаніи радостно передавалось въ рядахъ.
— Скоро домой,— говорилъ своему сосду унтеръ-офицеръ Григорьевъ, призванный на дйствительную службу изъ запаса. И въ голос его слышалось удовольствіе.
— Вамъ-то хорошо,— отвчалъ Григорьеву сосдъ,— вы изъ запаса, а мн еще два года на служб, хоть бы цлу остаться, походу и конца краю не видно.
— Ничего, дойдемъ! — отвтилъ Григорьевъ тмъ-же бодрымъ и радостнымъ тономъ.
Посл долгихъ скитаній по вспаханнымъ полямъ, баталіонъ подошелъ къ биваку. Выстроившись въ послдній разъ, люди приготовились ставить палатки. Вдругъ, гд-то недалеко, раздалось нсколько ружейныхъ выстрловъ. Пули просвистали близко надъ головами, гд-то въ рядахъ слабо вскрикнули.
— Смирно! Не сходи съ мста, послать фельдшера и санитаровъ.
— Кто стрлялъ? Гд стрляли? — допытывался прискакавшій адьютантъ начальника отряда.
— Есаулъ Шкуринцевъ! Вамъ генералъ приказалъ со взводомъ казаковъ разузнать, кто стрлялъ. Отправляйтесь сейчасъ же. Людямъ прикажите не стрлять, а то своихъ перебьютъ, ну, съ Богомъ. А у васъ что?— спросилъ ‘моментъ’ у командира баталіона.
— Убитъ на повалъ унтеръ-офицеръ 2-й роты Григорьевъ,— отвчалъ полковникъ,— доложите генералу.
— Сейчасъ убитъ?
— Да, сейчасъ, вотъ этими выстрлами.
Тмъ временемъ изъ рядовъ вынесли на носилкахъ убитаго и поставили въ сторон.
— Да, вотъ теб и домой! — тихо говорили между собой товарищи убитаго.
Черезъ часъ изъ разъзда возвратились казаки и разсказали, что человкъ пятнадцать китайскихъ солдатъ, скрывавшихся въ город, выгнанные оттуда огнемъ, пробовали пробраться чрезъ наши биваки, но, наткнувшись на людей, принялись ни съ того, ни съ сего стрлять. Этотъ небольшой и непредвиднный случай и ршилъ судьбу унтеръ-офицера Григорьева… Казаки разыскали китайцевъ въ небольшомъ овраг, гд они пытались спрятаться въ невысокой трав.
— Мы ихъ всхъ тамъ и ‘кантамили’…— добавляли казаки на вопросъ, что сдлали они съ китайцами.
На разсвт Григорьева хоронили. Смерть его вообще произвела мало впечатлнія. Даже въ первый моментъ, когда спрашивали, кого убили, вс совершенно удовлетворились отвтомъ, что убитъ кто-то изъ томскихъ, т. е. изъ дальнихъ. И онъ, дйствительно, былъ изъ дальней губерніи, пришелъ въ Забайкалье на заработки и здсь угодилъ въ войска во время мобилизаціи. Земляковъ въ рот у Григорьева не было, и никто не зналъ, есть-ли у него семья.
Впрочемъ, на разсвт, нкоторые, услыхавъ сквозь сонъ пніе ‘со святыми упокой’, поднялись и, перекрестившись, отправились вслдъ за носилками, на которыхъ несли покойника.
— Кто его знаетъ,— говорили они между собою,— сегодня до вечера, можетъ, и нашъ чередъ придетъ.
Да еще смерть Григорьева чуть не вызвала конфликта между взводнымъ унтеръ-офицеромъ и командиромъ роты.
Обязанный заботиться о сохранности казеннаго имущества, взводный Шалопугинъ вспомнилъ, передъ утромъ, что вчера завернули трупъ въ полотнище отъ палатки убитаго.
— Дакъ бы не закопали вмст съ полотнищемъ,— подумалъ онъ и отправился взглянуть на покойника. Дйствительно, трупъ былъ завернутъ, такъ же, какъ и вчера, въ тряпицу, именуемую полотнищемъ отъ палатки. Находившійся около убитаго причетникъ прогналъ Шалопугина, когда тотъ хотлъ снять полотнище.
— Не видишь, чортъ,— сказалъ онъ,— батюшка идетъ.
— Да вдь казенная,— пробовалъ говорить Шалопугинъ.
— Ну, и ступай къ ротному, доложи, а снимать батюшка ничего не позволитъ, такъ и сказано.
При участіи денщика, Шалопугинъ пробовалъ разбудить ротнаго командира, но тотъ, хотя и смотрлъ открытыми глазами на взводнаго, ршительно не понималъ, что ему отъ него нужно.
— Такъ что казенная палатка, ваше благородіе,— почтительно, въ десятый разъ, докладывалъ взводный.
— Мм…— мычалъ ротный командиръ.
— Которая палатка у Григорьева, ваше благородіе.
— Ухмм…
— Какъ прикажете, ваше благородіе?
— Убирайся вонъ, дубина,— полупроснулся ротный.
— Слушаю, ваше благородіе,— такъ что палатка…
— Къ чорту, дьяволъ,— все еще съ просонокъ твердилъ командиръ,— понимаешь, къ чорту!?
— Понимаю, ваше благородіе.
Наконецъ, ротный командиръ окончательно проснулся и узнавъ, въ чемъ дло, отпустилъ взводнаго.
— Ну, чтожъ, что казенная. Гробовъ теперь не полагается, такъ нужно же въ чемъ-нибудь хоронить, а что разбудилъ, то хорошо сдлалъ: пойдемъ на похороны.
И, позвавъ денщика, ротный командиръ сталъ одваться.
— Что не понесли еще покойника? — спросилъ онъ у денщика.
— Никакъ нтъ, ваше благородіе,— отвчалъ тотъ,— батюшка страсть какъ хорошо отпваютъ, на вол за такую службу дорого нужно заплатить.
— ‘Святый Боже, святый крпкій’,— донеслось издали, и офицеръ поспшилъ выйдти изъ палатки.
Нсколько человкъ солдатъ, подпвая дьячку, двигались по трав къ невысокому холмику. Слдомъ за ними шелъ священникъ въ форменной зеленой съ золотомъ риз. За священникомъ несли носилки съ покойнымъ Григорьевымъ. Завернутый въ казенное полотнище и прикрытый зелеными втками и травой, Григорьевъ лежалъ съ спокойнымъ лицомъ. Смерть была почти мгновенная и не исказила предсмертными страданіями его лица. Напротивъ, на немъ какъ бы застыло то выраженіе, съ которымъ онъ говорилъ еще вчера: ‘скоро домой’…
А на восток загорались уже первые проблески зари, но сейчасъ они заслонялись дымомъ отъ все еще пылавшаго города. Оттуда неслись на бивакъ дкая гарь и смрадъ отъ сгорвшихъ труповъ и животныхъ.
Возвратившійся изъ сторожевого охраненія Горинъ, съ нетерпніемъ ожидавшій утра, смотрлъ на застланный дымомъ востокъ и думалъ, что кто-то нарочно мшаетъ появленію зари…
Прошло боле года. На родин покойнаго унтеръ-офицера Григорьева торопливо заканчивалась уборка хлбовъ. По свдніямъ мстнаго губернскаго статистическаго комитета, урожай для —ской губерніи могъ назваться среднимъ. Въ общемъ пострадали только 3723 десятины отъ морозовъ, сколько-то отъ засухи, затмъ взяла свою долю кобылка и красная муха. Тамъ, гд не было ни морозовъ, ни засухи, ни кобылки, ни красной или зеленой мухи, урожай былъ ‘удовлетворительный’. Таково было мнніе губернской статистики, и это обстоятельство способствовало хорошему настроенію мстной губернской администраціи. Губернаторъ, человкъ добрйшей души, увидавъ на вечер въ общественномъ собраніи секретаря губернскаго статистическаго комитета, вздохнулъ облегченно, когда на вопросъ: ‘ну, какъ у насъ урожай?’ — секретарь поспшилъ отвтить:
— Выше средняго, ваше превосходительство. Хотя собственно по нашимъ даннымъ урожай только средній, но такъ какъ дйствительное количество снятого хлба всегда уменьшается владльцами, то я думаю, что не ошибусь, если назову его выше среднимъ.
— Ну, слава Богу. Значитъ все благополучно?
— Вполн благополучно, ваше превосходительство, урожай, какъ я уже имлъ честь доложить, удовлетворительный.
— Очень радъ, а то казенная палата проситъ оказать содйствіе къ боле энергичному взысканію податей и недоимокъ. У насъ, дйствительно, за послднее время ихъ накопилось порядочно…
— Ну, а какъ же вы устроитесь съ тми тремя тысячами семью стами двадцатью тремя десятинами, которыя погибли отъ морозовъ и засухи? — съехидничалъ управляющій государственными имуществами, обращаясь къ секретарю.
Губернаторъ вопросительно посмотрлъ на того и на другого.
— Но это вдь пустяки,— отвчалъ секретарь,— несомннно, при такомъ огромномъ хозяйств, въ цлой губерніи всегда найдутся и пострадавшіе отъ какихъ-либо причинъ.
— А разв есть и такіе? — спросилъ губернаторъ, слегка омрачаясь.
— Есть, ваше превосходительство, но очень немного, всего нсколько десятыхъ процента. Но этого уже нельзя избжать. Впрочемъ, вообще это сущіе пустяки… Одинъ-два спектакля любителей въ пользу нуждающихся…
— Ну, давай Богъ! А когда будутъ готовы оффиціальныя свднія?
— Я думаю, что черезъ мсяцъ представлю, задержка только за Краснобаевскимъ округомъ, оттуда еще не поступала часть данныхъ,— сказалъ секретарь, очень довольный, что удалось ‘подложить свинью’ краснобаевскому окружному начальнику.
— Нужно настоять,— проговорилъ губернаторъ и, ни кмъ уже не задерживаемый, направился къ буфету.
Однако, хорошее настроеніе губернской администраціи нисколько не способствовало такому же расположенію духа жителя деревни Топкой, члена топкинскаго сельскаго общества, Митрича и его семейства. Красная муха какъ разъ выбрала его поле для своего визита, уничтожила весь урожай и улетла, неизвстно куда, Самъ Митричъ сказалъ только: ‘Господь испытуетъ’, а жена его добавила, что это видно за грхи. Такъ или иначе,— все-таки это было большое горе. Семья Митрича состояла изъ жены, его ровесницы, бабы лтъ пятидесяти пяти, снохи и четверыхъ внучатъ, изъ которыхъ старшему шелъ одиннадцатый годъ. Сынъ Митрича, вотъ уже боле года, вслдствіе ряда неурожайныхъ годовъ, ушелъ на заработки и до сихъ поръ о немъ не было ни слуху, ни духу. Что съ нимъ случилось: не загулялъ-ли онъ гд-нибудь на пріискахъ? Да нтъ, не должно быть. Парень былъ работящій, служилъ и въ солдатахъ, отслужилъ хорошо, пришелъ домой съ унтеръ-офицерскими галунами, а потомъ дома работалъ лтъ десять и ни разу ‘не зашибалъ’. Можетъ, заболлъ и померъ? все можетъ случиться, вс подъ Богомъ ходимъ. Когда-то еще дойдутъ всти о его судьб, утомительныя или печальныя, а работать старику приходилось одному. На бабъ надежда плохая, гд ужъ имъ управиться, а на подростковъ и того хуже. Были у Митрича и еще сыновья, да Господь прибралъ ихъ уже давно.
Въ тотъ день, когда намъ пришлось познакомиться съ Митричемъ и его семействомъ, эти почтенные люди были въ особенномъ уныніи. Передъ вечеромъ, возвращаясь домой съ возомъ соломы, собранной вмсто ожидаемаго хлба, Митричъ встртился со своимъ старостой, который, поздоровавшись, сказалъ, что Митрича зачмъ-то требуютъ въ волостное правленіе.
Это извстіе сразило Митрича. Ужъ, конечно же, не для пріятнаго разговора со старшиной приглашаютъ его. Вообще въ волость за добромъ не вызываютъ, это было отлично извстно всмъ. Топкинцевъ мало безпокоили власти и поэтому всякій вызовъ пугалъ ихъ. Деревня отстояла отъ волостного правленія за пятьдесятъ слишкомъ верстъ. Окруженная болотами, она въ лтнее время была почти недоступна для начальства, и въ этомъ отношеніи считала себя, по остроумному выраженію сельчанъ, у Христа за пазухой. Да и въ зимнее время, когда морозы скуютъ болота и настроятъ прочные и дешевые мосты, начальство не особенно охотно назжало въ Топкую,— что обитатели деревни приписывали дйствію особой молитвы ‘отъ назда начальства’. Молитва эта передавалась отъ одного поколнія топкинцевъ къ другому и текстъ ея содержался въ строгомъ секрет. Самое существованіе ея топкинцы приписывали экстраординарнымъ добродтелямъ прежнихъ стариковъ.
— Поди-ка наживи теперь такую благодать,— говорили они,— тепершій народъ мелкій, ну и заслуги малыя, а въ прежнее-то время старики по средамъ и пятницамъ и въ ротъ ничего не брали.
И вотъ, Митрича зовутъ все-таки въ волость… Нетрудно представить, какой переполохъ произвелъ этотъ вызовъ среди его домочадцевъ.
Кое-какъ дотащившись съ возомъ до двора, Митричъ не сталъ распрягать заморенную лошаденку, а предоставилъ сдлать это своему старшему внуку Ванюш. Въ изб были вс въ сбор. Митричъ, не спша, снялъ съ себя азямъ, одяніе, добросовстно прослужившее ему что-то около пятнадцати лтъ, затмъ взялъ въ руки топоръ и направился къ дверямъ.
Съ топоромъ во двор ршительно нечего было длать и Митричъ зналъ это отлично, и топоръ очутился у него въ рукахъ только потому, что попался на глаза. Митричъ чувствовалъ необходимость передать бабамъ о сообщеніи старосты, но какъ приступить къ этому — онъ не зналъ.
Потолкавшись нкоторое время у дверей, Митричъ, наконецъ, обратился къ жен:
— Вы тутъ ужъ безъ меня управляйтесь…
— А ты куда жъ? — спросила жена.
— А въ волость…
— Пошто въ волость? Одинъ?
— Стало быть требуютъ, Иванъ Пахомычъ сегодня наказывалъ, а до другихъ чередъ еще не дошелъ.
— Господи Ісусе! За што напасть такая?
— Завтра поран пойду,— не отвчая на вопросъ, сказалъ Митричъ,— заночевать въ Устинской придется, ишь вдь дни какіе короткіе стали.
Больше ничего не было сказано въ этотъ день. Передъ утромъ, когда мужъ, закусивъ, взялъ узелокъ съ хлбомъ, солью и лукомъ и повсилъ его черезъ плечо, старуха не выдержала и принялась причитать. Ей представлялось, что мужа вызываютъ для поученія за неплатежъ податей и недоимокъ. Она горько жаловалась, что на свт хорошо живется однимъ богатямъ… Впрочемъ, богати, которыхъ она имла въ виду, жили тутъ же въ Топкой и на самомъ дл были почти такіе же бдняки, какъ и Митричъ. Но старух казались счастливыми вс, кром ея семьи.
Митричъ не сталъ ожидать конца причитаній и, перекрестившись на образа, вышелъ изъ избы и пошелъ по дорог въ волость.
Утро еще начиналось, но деревня проснулась давно. Въ избахъ виднлись, сквозь окна, пылающія печи и суетившіяся около нихъ бабы. Мужики во дворахъ запрягали лошадей, нкоторые уже хали въ поле, откуда свозили послдніе снопы.
До сосдней деревни Устинкой было верстъ двадцать пять. Дорога до нея и даже дальше, до волости и города, была хорошо извстна топкинцамъ. Черезъ эту деревню они возили свои деревенскіе продукты въ городъ на продажу и въ Устинской постоянно длали привалы или заночевывали. Правда, запасы возились зимою, когда дорога избгала объздовъ безчисленныхъ ручейковъ и болотъ, и потому была значительно короче, но что длать: холода еще не наступали и не заморозили топей, а потому волей не волей приходилось длать крюкъ.
Какъ и разсчитывалъ Митричъ, заночевать пришлось въ Устинской, у кума Василія. За ужиномъ разговорились, и Митричъ откровенно разсказалъ куму о своихъ опасеніяхъ.
Василій, какъ живущій ближе къ властямъ, а потому и боле храбрый, старался обнадежить Митрича тмъ, что вдь въ волость вызываютъ не для одного только дранья и что, вообще, теперь безъ разбору не дерутъ, а прежде разсудятъ. Но все это едва-ли могло совершенно успокоить Митрича. Въ сущности, дранье не такъ ужъ пугало его. Вещь это, конечно, скверная, и даже очень скверная, особенно на старости лтъ. Засмютъ сосди и деревенская молодежь будетъ пальцами показывать… Но все же бываютъ на свт вещи и еще похуже. Богъ знаетъ, что еще можетъ придумать начальство…
На третій день, утромъ, Митричъ явился въ волостное правленіе. Писарь не долго задержалъ его. Порывшись въ бумагахъ, онъ отыскалъ оффиціальное отношеніе отъ командира N — скаго полка, на имя Мокринскаго волостного правленія о томъ, что ‘унтеръ-офицеръ изъ крестьянъ Мокринской волости, деревни Топкой, Алексй Григорьевъ, призванный изъ запаса на дйствительную службу, исключенъ изъ списковъ полка за смертью, послдовавшей отъ ружейной пули во время взятія китайскихъ укрпленій. Причитающееся Григорьеву жалованье за одинъ мсяцъ и двнадцать дней въ размр сорока шести копекъ, а за удержаніемъ изъ нихъ на пересылку восьми копекъ, всего тридцать восемь копекъ, препровождено мстному воинскому начальнику для выдачи законнымъ наслдникамъ покойнаго, которые обязаны явиться къ этому начальнику съ ясными на право наслдства доказательствами. Другого имущества при покойномъ не оказалось.’
— Такъ вотъ значитъ,— сказалъ писарь,— мы дадимъ теб удостовреніе, что Григорьевъ твой сынъ, и ты отправляйся въ городъ, тамъ и получишь деньги.
Въ этотъ же день случилась и оказія. Изъ волостного правленія отсылались отчетность и образцы снятаго хлба, такъ, чтобы не гонять лишняго человка, Митричу и поручили доставить все это въ городъ, на обывательской подвод.
По прізд въ городъ Митричъ явился къ воинскому начальнику и представилъ ему удостовреніе волостного правленія.
Черезъ нкоторое время его потребовали къ полковнику.
— Къ сожалнію,— сказалъ воинскій начальникъ,— я не могу выдать теб деньги, такъ какъ по закону отецъ не можетъ наслдовать сыну. Понялъ?
— Понялъ, ваше высокое благородіе,— отвчалъ покорно Митричъ, но въ дйствительности нечего не понималъ.
По недоумвающему лицу Митрича, начальникъ догадался, что онъ не понимаетъ, и принялся разъяснять.
— Сыну твоему должны наслдовать его дти! Есть у него дти? Внуки твои?
— Есть. Четверо.
— Ну, вотъ. Теперь ты отправляйся обратно въ свое волостное правленіе я хлопочи, чтобы тебя назначили опекуномъ твоихъ внуковъ, и тогда я выдамъ теб деньги. Понялъ теперь?
— Понимаю.
— Ну, ступай съ Богомъ… Сынъ-то твой,— сколько ему лтъ было? — спросилъ полковникъ.
— Годовъ тридцать пять, ваше высокое благородіе.
— Жаль, старикъ… Очень жаль! но что жъ длать: кому-нибудь надо и умирать, ничего не подлаешь.
— Работать некому, ваше высокое благородіе, дтей другихъ нтъ — вс померли. Теперь, все одно, по міру иттить надо, зимы не протянемъ…
— Отчего такъ?
— Хлбъ не уродился… Сынъ-то на заработки пошелъ… Все не родитъ хлбъ, да не родитъ, вотъ и пошелъ, чтобы поправиться, да видно судьба..
Онъ помолчалъ. Молчалъ и начальникъ.
— Старух-то какъ сказать, ваше высокое благородіе,— скороговоркой добавилъ Митричъ и заморгалъ глазами.
Воинскому начальнику сдлалось какъ-то не по себ.
— Опять, скажемъ,— продолжалъ старикъ,— ежели къ батюшк, панифиду служить, такъ и то до зимы надо ждать, мы топкіе, ваше высокое благородіе, лтомъ-то къ намъ не додешь.
Митричъ путался, видно, ему чрезвычайно было трудно передать словами свои ощущенія и все свое горе. А потребность передать это была.
— Что-жъ, братецъ,— сказалъ полковникъ, — я ничего не могу сдлать, вотъ возьми,— сунулъ онъ въ руку Митрича трехрублевую бумажку,— а тамъ мы что-нибудь придумаемъ — спектакль, что-ли… Эхъ! везд только горе. Ну, ну, прощай, прощай,— торопливо заговорилъ полковникъ, замтивъ, что Митричъ собирается бухнуться въ ноги. И, быстро отвернувшись, онъ отошелъ къ окну, гд принялся барабанить пальцами по стеклу.
Окно выходило на обширный дворъ, на которомъ кучка дтей играла въ солдаты. Митричу надо было пройти мимо ребятъ.
Онъ остановился и поглядлъ на дтей, можетъ быть вспомнилъ что-то и сказалъ вслухъ:
— Тоже вдь солдаты…
Выйдя за ворота, онъ направился на базаръ прикупить хлба на дорогу, да кстати посмотрть, не окажется-ли кого изъ земляковъ, прізжавшихъ въ городъ. Ему дйствительно повезло. На базар онъ встртилъ мужика изъ Мокринской, пріхавшаго за покупками для свадьбы своего сына и сегодня же возвращавшагося обратно.
И Митричъ повезъ въ деревню Топкую свое тяжкое горе..
А воинскій начальникъ сдержалъ слово. Вечеромъ, въ этотъ же день, онъ поймалъ въ клуб предсдателя кружка любителей музыки, пнія, изящной словесности и драматическаго искусства и заговорилъ съ нимъ о необходимости устроить спектакль въ пользу Митрича и его семейства.
— Поймите, Петръ Ивановичъ,— вдь тутъ такое горе, что и сказать трудно. Единственный работникъ, надежда всей семьи убитъ на войн. Вдова его, конечно, получитъ пособіе, т. е. пожизненную пенсію восемнадцать рублей въ годъ… Но и это лишь тогда, когда она будетъ совершенно неспособна къ труду и у нея не окажется родственниковъ, обязанныхъ взять ее на попеченіе. А до того-то времени… какъ?
— Не знаю, какъ и быть,— отвтилъ Петръ Ивановичъ,— въ этомъ сезон вс спектакли распредлены, разв что-нибудь сверхъ программы? Рублей тридцать-сорокъ соберемъ. Попробую собрать на засданіе членовъ кружка, можетъ быть и придумаемъ.
— Да, пожалуйста, поскоре, а то они до весны перемрутъ…
— Постараюсь, непремнно. А вы ужъ, съ своей стороны, постарайтесь заинтересовать публику… А то спектакль поставимъ, а соберутся на него два-три человка…
И предсдатель кружка любителей музыки, пнія, изящной словесности и драматическаго искусства отошелъ къ кучк постителей…