НАСЛЕДСТВО
НАСЛЕДСТВО
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Антон Чехов’.
Наследство, Чехов Михаил Павлович, Год: 1905
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Михаил Павлович Чехов. Свирель
М., ‘Московский рабочий’, 1969
Похоронили Ивана Максимыча и долго думали о том, как повести себя по отношению к его вдове, которая была за границей, в Мариенбаде. Захочет ли она воспользоваться своим правом хозяйки? И если захочет, то, конечно, мать и сестра покойного уступят ей низы, а сами поселятся наверху, и пусть она будет полной хозяйкой. Только один вопрос волновал и мать и сестру: а что, если покойный оставил духовное завещание? И если оставил, то где оно?
Приехала вдова, отперла несгораемый шкаф в кабинете своего покойного мужа и уверенно достала из него завещание.
— Нина,— обратилась она к сестре покойного.— Вот на твое имя пакет. Здесь завещание. Распечатай его.
Дрожащими руками Нина Максимовна распечатала пакет и залилась слезами. Завещание выпало у нее из рук. Вошла мать, Анна Петровна, и тоже встревожилась. Вдова Софья Сергеевна подняла с полу письмо и подала его старушке.
— Читайте, мамаша,— сказала она.— Это завещание! Оно адресовано на имя Нины.
Анна Петровна опустила со лба очки на нос и прочитала:
— ‘Дорогая сестра Нина Максимовна, завещаю тебе все мое имущество, состоящее в двухэтажном каменном доме на Митинской улице с землею, под No 63, и весь мой капитал, находящийся в Государственном банке в сумме сорока восьми тысяч пятисот рублей с процентами. В доме живи ты сама с матерью, и было бы желательно, чтобы после вашей смерти он перешел в городское управление под приют для престарелых, о чем ты сделай соответствующее завещание, если того захочешь. Из оставленного мною капитала пять тысяч выдай жене моей, Софье Сергеевне, а остальные деньги возьми себе. Ты будешь получать с них проценты, по сто пятьдесят рублей в месяц, каковой суммы, полагаю, хватит на содержание тебя самой и нашей матери.
После вашей смерти деньги эти должны перейти нашему родному городу на образовательные цели, хотя я и в этом не хочу тебя стеснять.
Живите мирно, помогайте бедным, и да благословит вас бог. Иван Максимович Хитрое’.
Нина Максимовна обняла невестку и зарыдала.
— Ты хорошая женщина,— сказала она,— ты честная женщина. Прости меня… Прости меня…
— Да что такое? — спросила Софья Сергеевна.— Почему тебя прощать?
— Ты могла бы уничтожить это завещание… Или просто не отдать… Но ты этого не сделала.
Софья Сергеевна нахмурилась.
— Успокойся, Нина,— сказала она.— У тебя расстроены нервы.
— Прости меня… Прости…—рыдала Нина Максимовна у нее на плече.— Это я так… Ты не обращай на меня внимания. Это я так…
А старушка в это время сидела в кресле и, повернув голову к образу, крестилась.
— Спасибо ему, голубчику,— говорила она.— Пошли ему, господи, царствие небесное. Упокой, господи, его душу… Капитала-то, капитала-то что! И от всех от нас, голубчик, скрывал! А ведь мы-то думали, что, кроме дома, он, голубчик, ничего не имел, и даже похоронили-то его не так, как следовало бы по капиталу!
— Мамаша! — строго сказала ей Софья Сергеевна.
— Прости, прости, дружочек…— залепетала старушка.— Это я так… так…
Затем все втроем долго плакали и решили из уважения к памяти покойного ничего больше о деньгах не говорить.
Наутро приехал из Петербурга брат, Григорий Максимович. Веселый, смешливый, он, видимо, старался как можно больше каламбурить, чтобы только развлечь родных. Но, оставшись наедине с матерью, он все-таки не выдержал и зарыдал. А потом он быстро отер слезы и весело стал насвистывать. Он был младшим братом, воспитанником покойного, нежно любил его и теперь, с его смертью, чувствовал себя одиноким. Ему казалось, что теперь для него все пропало.
Хотя и решили ничего не говорить о деньгах, но этого не вышло, так как пришлось показать ему завещание.
— Благороднейшая личность! — воскликнул в восхищении Григорий Максимович.— Чудная, великолепная личность! Так может распорядиться своим имуществом только истинно великий человек!
А затем он нахмурился и, вертя завещание в руках, заходил из угла в угол.
— Ты что? — спросила его сестра.
— Да так, ничего…— ответил он.— Маленькая оплошность со стороны брата, но ведь при нашем отношении к его воле это сущие пустяки. Ведь мы не станем оспаривать его воли! И брат Петр тоже! Тем более, что мы, братья, от Вани не ожидали ровно ничего…
— Да в чем дело? — спросила Софья Сергеевна.
— В завещании нет подписей свидетелей.
— А разве это важно?
— Без подписей свидетелей это не завещание, а простой клочок бумаги.
— Но ведь, полагаю, никому нет дела до подписей,— сказала сестра.—Мы желаем исполнить в точности волю покойного и оставить все на благотворительные цели. Кому какое дело?
— Так-то оно так, да только дело должно пройти через окружной суд.
Все встревожились.
— И что же тогда? — спросила Нина Максимовна.
— Да то, что во всем наследстве утвердят только меня и брата Петра да в указанной части Софью Сергеевну, а ты и мать ни при чем…
Старушка испугалась.
— Но ведь воля покойного выражена ясно! — воскликнула она.
— Суду до этого нет ровно никакого дела, мама! — ответил Григорий Максимович и снова зашагал по комнате.— Да, да…— продолжал он.— Я и Петр явимся наследниками по закону. Но ты не бойся, сестра, я откажусь… Сегодня же я подпишу отречение от наследства. Воля брата благородна и для меня священна…
— Для меня тоже,— сказала Софья Сергеевна.— Я тоже откажусь!
— А за брата Петра я ручаюсь. Я сегодня же напишу ему в Курск!
Мать и сестра восторженными глазами смотрели на невестку и Григория Максимовича, и слезы потекли у них по щекам.
— Милые, хорошие мои…— залепетала старушка.— Святые…
Через два дня Григорий Максимович уехал обратно в Петербург, а дней через шесть оба они, и Григорий и Петр, уже прислали нотариальные отречения от наследства. И каждому из них думалось, что если у покойного их брата было настолько благородства, что все свое состояние он завещал в пользу родины, которую любил, то и у них теперь явилось крепкое убеждение, что своим отречением от наследства и они в общий улей внесли свою каплю меда. Правда, они вовсе не ожидали от брата наследства, так как даже и не подозревали, что у него имелся такой капитал. Что же касается дома на Митинской улице, то они уже давно привыкли считать его собственностью сестры, матери и невестки. Тем легче им было отказываться от наследства. А с другой стороны, и дом вовсе не притягивал их к себе. Петр оседло жил в Курске, а все интересы Григория были в Петербурге, и владение домом в далекой провинции, хотя большим и дорогим, только бы их стеснило. Нет, они искренне и честно отказываются от наследства! Они уважают волю брата, как глубоко уважали его самого при жизни. Они радуются за мать, за сестру, радуются за свой родной город и горячо благоговеют перед своей невесткой, которая сумела быть достойной своего покойного мужа. Как наследница, по закону она получила бы гораздо больше, чем те пять тысяч, которые он ей оставил, но она этого не хочет… Славная, милая, благородная женщина!
Через месяц сестра прислала Григорию письмо. Она писала ему, что банк не выдает ей процентов и что это ставит ее в неловкое положение перед прислугой, которой надо платить. Мать это очень беспокоит, да и ее самое пугает будущее, так как денег нет, а банк, по-видимому, без подписи окружного суда не будет выдавать денег и впредь.
Григорий Максимович послал на первое время ей двести рублей и советовал ей как можно скорее нанять адвоката, чтобы он провел ее дело в окружном суде. Это сущие пустяки, писал он ей, и, надо полагать, адвокат дорого не возьмет, так как никаких хитростей в деле нет.
Она ответила ему, что адвокат уже нанят и что на будущей неделе он приедет в Петербург поговорить с Григорием Максимовичем лично.
‘Зачем он поедет? — подумал Григорий.— Ведь все документы и отречения, мое и Петра, у сестры!’
Приехал адвокат. Милый, важный, любезный, он сообщил Григорию Максимовичу, что его отречение никакого значения не имеет и что надо утверждаться в правах наследства ему и его брату Петру.
— Почему не имеет? — встревожился Григорий Максимович.
— Потому что ваш покойный брат,— отвечал адвокат,— умер, не оставив духовного завещания. Ведь нельзя же письмо покойного к своей сестре считать завещанием! Его не признает никакой суд в мире. Таким образом, имущество вашего брата является для вас родовым.
— Но почему же я не могу отказаться?
— Да потому, что наследство к вам и к вашему брату, Петру, переходит по закону — понимаете? По закону — как родовое, а не по завещанию, как благоприобретенное.
— Простите меня, но я совершенно не понимаю… Я человек правоспособный и почему-то не могу вдруг отказаться от того, чего вовсе иметь не хочу.
— Таков закон,— ответил адвокат.— Если бы вы были одиноки, то еще туда-сюда. Но ведь у вас, я слышал, есть дети. А за них вы не имеете права отказываться.
Григорий Максимович тут только сообразил, в чем дело.
— Как же быть? — спросил он.
— Вы хотите исполнить волю вашего брата?
— Да, она для меня священна.
— В таком случае,— продолжал адвокат,— есть два выхода из положения. Первый — это пусть ваша сестра Нина Максимовна утверждается в правах наследства. Как только ее утвердят, так сейчас же вы и ваш брат, Петр Максимович, подайте на нее в суд жалобу за присвоение себе наследства помимо вас и решите затем дело полюбовно, миром, то есть что вы уступаете ей все наследство только на условиях, указанных в завещании.
Григорий Максимович в волнении прошелся по комнате.
— Что вы советуете? — спросил он.— Разве это возможно? Подавать на сестру?
— Я и знал, что вы не согласитесь на это,— ответил адвокат.— Я сообщил это вам только как один из выходов из положения. А вот в чем состоит второй выход, и уж единственно возможный.
Григорий Максимович остановился перед адвокатом и приложил руки к груди.
— Но я ведь вовсе не желаю этого наследства! — воскликнул он.— Понимаете, не желаю вовсе!
— У вас есть дети,— спокойно ответил адвокат,— которые могут пожелать его, когда вырастут. За них-то вы не вправе решать вопрос.
— В чем же состоит второй выход? — спросил Григорий Максимович.
— Вы и ваш брат, Петр Максимович, должны отправиться к нотариусу и запродать вашей сестре Нине Максимовне ваше наследство ну хоть тысяч за двадцать, что ли… Фиктивно, конечно… Родовое продавать можно… Отказываться нельзя, но продавать можно. Затем, когда вас утвердят в правах наследства, вы совершите купчую — и дело в шляпе. Ваша сестра получит дом по купчей, а деньги вы передадите ей прямо с рук на руки. Вот и все.
Григорий Максимович почувствовал, как кровь прилила ему к вискам.
— Но ведь это ложь! — сказал он.— Как я могу запродавать то, что еще не мое, чего я не хочу, и запродавать за деньги, которых не получал и не получу?..
— Таков выход из положения,— ответил адвокат.— Как хотите. Конечно, можно и без запродажной, но тогда, в случае если вы умрете до утверждения вас в правах наследства,— все под богом ходим,— то уж все достанется вашим детям, и воля вашего брата, конечно, выполнена не будет. Повторяю — как хотите. Я хлопочу о вашем же интересе.
Адвокат взялся за шляпу.
— Послушайте,— обратился к нему Григорий Максимович и с мольбою взял его за руку выше кисти.— Будем говорить, как простые люди. Каков бы ни был закон, неужели же для того, чтобы привести в исполнение ясно выраженную волю человека, ясность и трезвость ума которого может удостоверить целый город, целый уезд, нужно вдруг лгать, писать фиктивные запродажные, расписываться в получении дутых сумм — одним словом, совершать ряд фокусов, недостойных, простите, культурного человека? Неужели это нужно? Нет, воля ваша, а я не могу на это согласиться. Я отрекся уже от наследства и считаю, что это все, что я должен был честно сделать.
Адвокат молча взял портфель и палку и молча протянул ему руку.
— Подумайте! — сказал он ему после минутного молчания.— Подумайте и желаю вам быть здоровым. До свиданья!
И он вышел. Григорий Максимович лег на оттоманку и закрыл лицо руками. Ему было больно и обидно. Такой простой случай, так ясно выражена воля покойного, так честно он, Григорий, и брат его, Петр, отказались от наследства — и вдруг эти лучшие чувства одного, завещавшего все в пользу родного города, и других, с радостью отрекшихся от этого наследства, должны уступить теперь место разным экивокам, фиктивным запродажным купчим, и только потому, что у него, у Григория, есть сынишка и дочь. Нет, этого не может быть, это что-то не так, это все хитросплетения юристов, и Григорий Максимович из упрямства, из принципа не желает лгать даже дозволенной ложью и не пойдет ни на какие сделки с своею совестью. И если уж так суждено, что все должно достаться брату Петру и ему, то они тотчас же все передадут сестре и даже в мыслях не допустят, чтобы хоть на одну йоту была не исполнена воля покойного Ивана. А если вдруг он, Григорий, завтра умрет? Что, если вдруг умрет завтра брат Петр, у которого к тому же астма и громадная семья?
И при мысли, что все может достаться их семьям и воля покойного брата не будет тогда приведена в исполнение, Григорий Максимович вскочил с оттоманки.
— Но как же быть? — воскликнул он.— Как быть?
Раздались мелкие, детские шаги, и в комнату вбежал мальчик Костя с большими серыми глазами. На нем были коротенькие чулочки, и все коленки у него были искусаны комарами.
— Папка,— сказал он,— тебя мамка зовет! Ты чего так ходишь?
Григорий Максимович остановился, схватил его за плечи, приподнял и посмотрел ему прямо в глаза.
— А того,— отвечал он,— что тебя боятся! Понимаешь? Тебя боятся и заставляют твоего папку ни за что врать!
И, спохватившись, что не следовало бы о таких вещах говорить с ребенком, он подвел его к двери и тихонько вытолкнул за нее.
— Ну, иди, иди! — сказал он.— Скажи маме, что я сейчас…
Через несколько дней пришло от Нины Максимовны письмо. Против обыкновения, оно было написано в холодных, сдержанных выражениях. В конце письма сестра писала: ‘Конечно, ты и Петруша являетесь наследниками по закону, и я и мать беспрекословно подчинимся решению суда’.
После подписи была приписка от матери, сделанная, очевидно, без ведома сестры:
‘Грех это, Гриша’.
Григория Максимовича это взорвало.
— Что им нужно от меня! — вспылил он и скомкал письмо.— Ведь я же отказался от наследства, отказался от всего! Чего им еще надо? Неужели я должен обязательно лгать, писать фиктивные запродажные, делать дозволенные законом подлоги? Не желаю — вот и все!
Но мысль о том, что его упорство начинало уже портить семейные отношения, которыми все Хитровы так дорожили, боязнь, что сестра и мать смогут объяснить себе его отказ совсем не так, как он того желал бы, заставила его призадуматься.
Ну а если он, действительно, поступит так, как советовал ему адвокат? Если он проделает все те штуки, которые необходимы для осуществления воли брата? Конечно, мать и сестра будут довольны и истина восторжествует, но какими путями? Что останется от воли брата Ивана, которую он высказал свободно? Ровно ничего. Благодетелями уже явятся не он, брат Иван, а они — Григорий и Петр. И при этом не даром отдадут, а запродадут. И никому не будет известно, что купчая фиктивна, что они, Григорий и Петр, не взяли у сестры ни копейки, что же касается капитала, то кто поверит, что они передали его прямо с рук на руки сестре? Правда, это мелочно обращать внимание на людские разговоры, быть может, даже никто ничего и не скажет, но почему-то в голову лезут все одни только нехорошие мысли.
‘Ах какой я неврастеник!’ — подумал Григорий Максимович и взялся за виски.
Конечно, он никогда не согласится ни на какие компромиссы. Он честно отказался от наследства и больше не сделает ровно ничего. Но тогда…
Григорий Максимович вскочил и в страхе забегал по комнате.
— Тогда… Тогда,— пробормотал он,— все, и родня и чужие, подумают, что я хочу оттягать это наследство себе! Фу, гадость какая!
Наутро приехал брат Петр из Курска. Они обнялись, прослезились и долго говорили о покойном брате. Затем вечером удалились в кабинет и опять долго говорили о покойном. Странно, как-то сами собой приходили в голову такие мелочи об Иване, которые в другое время не вспомнились бы никогда.
— Ну, что наследство? — спросил брат Петр.
Григорий Максимович безнадежно махнул рукой, встал, вновь заходил по комнате и рассказал брату все.
— А я бы на твоем месте,— обратился к нему Петр,— поступил бы именно так, как советовал тебе адвокат.
— А истина? А правда? — встревожился Григорий. Брат Петр глубоко вздохнул.
— Да что такое истина? — сказал он.— Ведь если бы не было ночи, то не было бы и дня, если бы не было плюса, то не было бы и минуса. Ведь мы только потому и познаем добро, что есть зло. И если ты не признаешь зла так же необходимым в природе, как и добро, то не будешь тогда иметь понятия и о добре. Согласись, что не мог же законодатель при составлении законов о наследстве предусмотреть наш случай. Тогда бы получилось не сорок пять томов закона, а все сто сорок пять… Наоборот, запродажная, которая кажется тебе злом, на мой взгляд, является только добром: с одной стороны, она устраивает дело, а с другой — только рельефнее подтверждает твою личную порядочность и душевную чистоту.
— А люди? — спросил брат Григорий.— Что подумают люди?
— Да что люди! Свет и во тьме светит. То, что ясно, ясно для всех. Кто может подумать, что ты украл или убил? А я так с иной точки зрения смотрю на это дело. Мне кажется, что, глядя на наш случай, люди скажут: ‘Какая нелепость эти две подписи на завещании, когда все добрые люди знают, что покойный был в здравом уме и трезвой памяти! И вот, скажут они, это отсутствие ненужных подписей заставило порядочных людей лгать, составлять фиктивные запродажные, поступать против совести…’ И кто знает, быть может, благодаря нам нашим внукам придется жить вдвое легче и вдвое счастливее. Ведь жизнь идет всегда далеко впереди права, и праву за жизнью не скоро поспеть.
Оба с облегчением вздохнули.
— Ну что же? — сказал Петр.— Давай писать сестре?
— Давай,— ответил Григорий.— Кстати, уж и адвокату!
— В таком случае давай писать сначала адвокату, а потом и сестре.
И оба уселись за писание писем.
Рассказ ‘Наследство’ публикуется впервые.
Черновая рукопись его с заглавием ‘Ложь’ была найдена после смерти М. П. Чехова в его бумагах. Датой написания рассказа следует считать январь 1905 г.
Рассказ повествует о мрачной обстановке введения в права наследования имущества в те годы. В основу сюжета рассказа легли события, которые произошли в чеховской семье. Как известно, нотариального завещания А. П. Чехов не оставил. Сохранилось только следующее завещательное письмо на имя Марии Павловны Чеховой от 3 августа 1901 г.:
‘Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне — дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи, Ивану — пять тысяч и Михаилу — три тысячи… После твоей смерти и смерти матери все, что окажется, кроме дохода с пьес, поступает в распоряжение Таганрогского городского управления на нужды народного образования, доход же с пьес — брату Ивану, а после его, Ивана, смерти — Таганрогскому городскому управлению на те же нужды по народному образованию… Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно.