НАШИ ИЛЛЮЗИИ
НАШИ ИЛЛЮЗИИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Наши иллюзии, Ткачев Петр Никитич, Год: 1876
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Ткачев П. H. Избранное
М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
Для того, чтобы определить кратчайший путь, ведущий к осуществлению у нас, в России, социальной революции, нам нужно, прежде всего, отрешиться от всяких иллюзий, залепляющих наши глаза, мешающих нам трезво взглянуть на окружающую нас действительность, — нам нужно отрешиться от всяких метафизических фантазий и стать на твердую почву реализма.
Иллюзии нас расслабляют, парализируют нашу деятельность. Пора от них избавиться, пора показать нашим врагам, что мы не мечтатели-утописты, что мы хорошо понимаем те препятствия, с которыми нам придется бороться, что мы не обманываем себя насчет действительного значения наших сил и средств.
Да и зачем нам самообольщаться? Зачем, напр., нам воображать, будто нас очень много, будто работа кипит во всех углах, будто мы — какая-то вездесущая сила, — сила не потому только, что враги наши чересчур бессильны, нет, сила сама по себе, an sich und fr sich527, — как говорят немцы. Ведь всякий из нас, кто сталкивается с действительностью, в глубине души своей очень хорошо сознает, что это неправда. И тем не менее, почти все мы невольно поддаемся нами же самими созданной иллюзии и таким образом сами себя еще более обессиливаем. Веря в свою многочисленность и кичась этой многочисленностью, мы даем в руки правительству страшное оружие — оружие против нас же самих. Власть, более хитрая, чем мы, искусно пользуясь нашею кичливостью, запугивает нами общество и с каждым днем усиливает свой гнет. Но это еще не самое главное: хуже всего то, что мы, ослепленные этою иллюзиею, относимся с какою-то детскою беспечностью к самому насущному для нас в настоящее время вопросу — к вопросу об организации. Вместо того, чтобы сплотиться как можно теснее, составить одно неразрывное целое, действующее как один человек, по одному общему плану, под одним общим руководством, — мы разбиваемся на отдельные кружки, мы изолируем друг друга, играем в ‘партии’, мы фантазируем насчет каких-то ‘естественных групп’ и, с наивною верою младенцев, предоставляем времени, естественному ходу вещей и т. п. метафизическим сущностям — объединить разрозненные, автономные кружки в какой-то, опять-таки естественный, федеративный союз.
‘Нас много, — успокаиваем мы себя, — подождем, организация устроится сама собою, вытекая из общих потребностей ‘естественных групп». Эти естественные группы, это естественному ходу вещей предоставленная естественная организация — все это тоже наши иллюзии, но мы будем говорить о них в другой раз. Здесь же мы заметим только, что пока мы ждем и откладываем, — время все идет да идет, аресты и преследования вырывают бойца за бойцом из наших рядов, наша деятельность постепенно прерывается и останавливается, и с каждым днем мы становимся все слабее и слабее… Когда же, наконец, мы поймем, что итти далее по этому пути вечных откладываний и благочестивых упований на будущее невозможно, если мы не хотим безвозвратно погубить и себя, и наше дело? Когда же мы поймем, что только всеобъединяющая, дисциплинированная, тесно сплоченная организация может дать нам действительную силу, что только она одна может, до известной степени, компенсировать нашу малочисленность? Когда же мы поймем, что мы не имеем права игнорировать ни единою революционною силою, что каждая сила, как бы ничтожною она нам ни казалась, должна быть приурочена к общему делу, введена в рамки общей деятельности? Когда же мы поймем, что раздробляться на ‘партии’ не только смешно, но и преступно?’
Когда? Да тогда, когда из наших голов выветрится иллюзия, будто нас много, когда мы сознаем, наконец, что нас немного, что мы — ничтожное меньшинство в ничтожнейшем меньшинстве. Вместе с этим сознанием неизбежно должна будет явиться потребность как можно теснее всем сплотиться, объединиться. А раз у нас заговорит эта потребность, исчезнет и другая наша иллюзия — иллюзия, будто нас, революционеров, разделяют какие-то патриозные барьеры. Мы не замедлим убедиться, что барьеры эти не более как грязные онучи, развешенные на гнилых подпорах, онучи, выуженные из помойной ямы метафизики и буржуазной софистики. Над этими онучами можно и даже должно смеяться, их не нужно щадить, их вонь, грязь, их бесчисленные прорехи нет надобности скрывать, но смотреть на них, как на серьезные препятствия к объединению всех русских революционеров в одно неразрывное целое, это значит: принимать фикцию за нечто реальное, иллюзию за действительность, ветхие онучи за гранит.
Прочь фикции, долой иллюзии!
Однако, те иллюзии, о которых мы только что говорили, все-таки не самые опасные. Есть другие — несравнимо более вредоносные, и притом отрешиться от них гораздо труднее, чем от первых. Те не выдерживают даже самого поверхностного анализа, эти же, напротив, при поверхностном анализе только выигрывают в силе и основательности. В них есть некоторая доля правды, эта-то правда и бросается в глаза, она подкупает в пользу иллюзии и маскирует ее лживость.
Мы говорим здесь об иллюзиях, сложившихся у нашей революционной молодежи относительно народа, относительно его, так сказать, революционной правоспособности.
И странное дело! значительная часть наших теперешних революционеров328 сходится в этом случае… с кем бы вы думали? С особами царствующего дома329. Да, и те, и другие ободряют и успокаивают себя одними и теми же иллюзиями, и те, и другие искренно верят, что они знают народ и что народ держит их сторону, что в нм теперь их сила, что он та гранитная скала, за которую они всегда могут укрыться {‘Enfant terrible’ (ужасный ребенок — ред.) царствующего дома, лишенный рассудка ‘по высочайшему повелению’, этот нежный Ромео, облеченный в грубую шкуру гвардейского кутилы и страдающий вдобавок клептоманиею, в одном из писем к своей милой Джульетте, описывая: делаемые ему по дороге в Ташкент восторженные приемы, говорит между прочим: ‘Только видя все это собственными глазами, можно понять могущество русского императора… я говорю здесь, разумеется, только о народе, другие все лицемерят… Вот тайна нашей силы… Ну, господа дворяне, протестуйте, бранитесь, сколько вашей душе угодно: добиться чего-нибудь вы можете лишь ценою интриг и преступлений! Конечно, по нашим барским салонам нельзя составить себе понятие о тех чувствах, которые питает Россия к царю, — для этого надо знать народ!’.
Не говорят ли наши пропагандисты того же самого, заменяя, разумеется, особу царя своею собственною?}. На этой вере они основывают свои консервативные и революционные программы. Пускай цари и их птенцы убаюкивают себя подобною иллюзиею: рано или поздно она их погубит. Но зачем же нам подражать им? Ведь, и для вас она может быть так же гибельна, как и для них. Пускай наш враг строит на песке свои укрепления, мы же должны выбирать почву более твердую, более устойчивую. Пускай он, мешая фальшь с истиною, отдается соблазнительным мечтам о своем мнимом могуществе. Нам это не пристало. Мы должны как можно скорее отделить правду от лжи и, ни минуты не колебаясь, выбросить ложь из нашего миросозерцания. Мы должны это сделать во что бы то ни стало. Мы должны это сделать, хотя бы нам пришлось отказаться от самых сладких наших упований, от самых светлых и дорогих надежд. Конечно, отделяя в нашей иллюзии ложь от правды, мы разобьем ее вдребезги, но тем лучше, потому что она-то именно и мешает нам стать на тот единственный путь, который скорее всего может привести нас к осуществлению социальной революции.
Разберем же прежде всего, в чем заключается правда этой иллюзии? Построена ли она на каких-нибудь реальных фактах, и каковы эти факты?
В основе ее действительно лежит факт, безусловно истинный, факт неопровержимый {Если бы мы хотели анализировать царские иллюзии насчет народа, то мы точно так же без труда смогли бы убедиться, что и они опираются на некоторые вполне реальные факты. Беда только в том, что факты чересчур утрируются и что из них выводят совершенно ложные, абсолютно нелепые заключения.}. Данный общественный строй в высшей степени невыгоден для большинства народа, он причиняет ему невыносимые страдания, он давит, мучит, терзает его. Отсюда само собою следует, что народ может относиться к нему лишь с чувством горечи, озлобления.
Недовольство существующим порядком делает народ всегда готовым к революции. В этом смысле мы имеем полное право сказать, что угнетенный, эксплуатируемый, лишенный всех человеческих прав народ (а именно в этом положении и находится русский народ), что такой народ есть и всегда должен быть революционером, но революционером в возможности.
Но при каких же условиях эта готовность народа к революции, эта его возможность сделаться революционером может быть осуществлена в действительности?
Народ, в массе, состоит, конечно, из средних людей, следовательно, наш вопрос может быть формулирован несколько обще: при каких условиях средний, обыкновенный человек решается насильственно протестовать против гнетущих его условий жизни?
Нужно только немножко знать человеческую природу, немножко помнить историю и хоть сколько-нибудь уметь подмечать то, что ежедневно совершается перед нашими глазами, чтобы отвечать на этот вопрос без малейшего затруднения.
Средний человек решается на открытый протест лишь при двух условиях: 1) когда его страсти возбуждены до такой степени, что он уже перестает отдавать себе отчет в своих поступках, когда он впадает как бы в пароксизм умоисступления, действует ‘очертя голову’, 2) когда он уверен в успехе или безнаказанности своего протеста.
Говорят, будто средний человек может отважиться на насильственный протест еще при одном условии, а именно, когда он вполне хорошо понимает всю скверность и безвыходность своего положения, когда он сознает необходимость так или иначе выйти из него.
Но мы думаем, что это мнение ошибочно. Правда, понимание и сознание нередко возбуждают людей к великим, героическим подвигам, нередко служат руководящим импульсом всей их практической деятельности. Но каких людей? Людей, стоящих на очень высокой степени умственного и нравственного развития, людей, привыкших жить умственною жизнью, привыкших сообразовать все свои поступки с чисто интеллектуальными мотивами. Очевидно, ‘средний человек’ не принадлежит к числу таких людей. Средний человек может прекрасно понимать, что положение его скверно, и все-таки не почувствует потребности выйти из него во что бы то ни стало.
Постоянно ругая и себя, и свою обстановку, он тем не менее весьма спокойно будет уживаться с нею.
Нужно совершенно не знать ни людей, ни жизни, чтобы отрицать этот факт.
Итак, есть только два средства вызвать ‘среднего человека’ на насильственный протест: нужно или возбудить его страсти до такой степени, чтобы они безусловно над ним господствовали, или вызвать в нем уверенность в успехе протеста, вызвать в нем чувство безнаказанности. Но у среднего человека и страсти средние. Взбудоражить их очень трудно, и еще труднее довести их до необходимой степени напряжения.
Средний человек — вообще человек бесстрастный. Это в особенности справедливо относительно русского среднего человека, т. е. русского народа. Вековое рабство, вековой гнет приучили его к терпению и бессловесному послушанию, развили в нем рабские инстинкты: скрытность, лицемерие, приниженность, уменье хорошо владеть своими чувствами, физически и нравственно растлили и обессилили его, атрофировали его энергию. Он флегматик по преимуществу. На его страсти нельзя возлагать никаких надежд. Самые вопиющие факты, самые возмутительные насилия не в состоянии вызвать его из стоической пассивности, с которою он сросся как улита с раковиною.
Нечего и говорить, что при таких его психических свойствах вызвать в нем уверенность в успехе протеста совершенно невозможно. Притом же вся его история, весь опыт его жизни самым наглядным и убедительным образом доказывают ему, что при данных условиях он не имеет ни малейшего основания не только надеяться, но даже и мечтать об успехе.
Значит, остается только одно: вызвать в нем чувство безнаказанности. Но при каких условиях возможно вызвать в нем это чувство?
Только при одном. Отведите штык, вечно торчащий перед его грудью, сломайте кнут, вечно висящий над его спиною, разожмите руки, крепко сдавившие его горло. Когда он увидит, что та грозная власть, перед которой он привык трепетать и пресмыкаться, в несокрушимую силу которой он привык верить, — что эта грозная власть поругана, расстроена, дезорганизована, бессильна, — тогда ему нечего и некого будет бояться, и его скрытое недовольство, его подавленное озлобление с неудержимою силою вырвется наружу…
Какой же вывод должны мы отсюда сделать?
Очевидно, мыслим только один вывод: для того, чтобы превратить народ из возможной революционной силы в действительную, из возможного революционера в реального, мы (т. е. революционное меньшинство), мы должны первоначально расшатать, ослабить, уничтожить гнетущий его политический строй, консервативное, эксплуататорское, самодержавное государство.
Да, только уничтожив консервативное государство, мы уничтожим народный консерватизм, мы выведем народ из его рабской пассивности.
Это единственное средство, другого нет и быть не может!
Если априористические доказательства для вас недостаточно убедительны, обратитесь к опыту истории. Проследите все чисто народные движения, начиная от великого восстания рабов в Риме и кончая Парижскою коммуною330, и вы увидите, что все они, все без исключения, имели место лишь тогда, когда в высших, правящих слоях общества царил хаос, беспорядок, безначалие или многоначалие, когда рука ‘власти предержащей’ начинала дрожать и колебаться. Да, только тогда, когда тираны трепетали за свои головы, народ решался поднять свою, только тогда у него хватало духу открыто восстать против гнетущей его социальной системы.
Поразмыслите-ка над этим историческим фактом, и вы сами устыдитесь своих иллюзий. Вы сами поймете, как нелепо, как ребячески глупо с вашей стороны мечтать, будто вы, — вы, ничтожная горсточка революционеров, — можете поднять народ, и в особенности русский народ, одною силою вашего слова, — вашею пропагандою, вашею агитацией.
Довольно вам быть детьми! Пора перестать разыгрывать из себя Дон-Кихотов! Пора взяться за ум!
Однако, тут еще не конец нашим иллюзиям насчет народа. Мы не только воображаем, что народ сам может начать социальную революцию, мы верим даже, что он сам в состоянии и осуществить ее. Но… об этой иллюзии в следующий раз.
Впервые опубликована в No 2-3 ‘Набата’ в январе-феврале 1876 г. Печатается по: П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 239-245.
327 В себе и для себя (нем.).
328 В сборнике ‘Ораторы бунтовщики перед русской революцией’, включавшем статьи Ткачева за 1875-1879 гг., эта фраза дана в другой редакции: ‘так называемых анархистов’.
329 Ткачев писал о скандальной истории в царской семье, произошедшей в 1874 г. В декабре этого года был опубликован высочайший указ на имя министра императорского двора, в котором сообщалось, что ‘по случаю обнаружившихся в начале сего года некоторых ненормальных явлений в общем состоянии здоровья и в действиях великого князя Николая Константиновича, племянника царя, было произведено врачебное освидетельствование, выяснившее, что он ‘страдает расстройством умственных способностей и не может сознательно располагать своими действиями’, вследствие чего над ним и над его имуществом учреждается опека’. Действительным поводом к учреждению опеки послужила кража драгоценных бриллиантовых вещей, произведенная Николаем Константиновичем, запутавшимся в кутежах, у его матери. Не ограничиваясь учреждением опеки, царь распорядился выслать Николая Константиновича из Петербурга. Первоначально он отбывал ссылку в разных местах Европейской России, а затем был переведен в Ташкент. В No 4 ‘Набата’ за 1876 г. было перепечатано следующее сообщение польской ‘Gazeta Narodowa’ о в. кн. Николае Константиновиче, относящееся ко времени пребывания его в Уманском уезде Киевской губернии: ‘Однажды ссыльный князь пригласил к себе на обед несколько соседних помещиков (из окрестностей Умани) и за обедом предложил им следующий пикантный вопрос: знают ли они, от кого произошли император российский, император германский и король итальянский. Опешившие гости готовы были уже хором возгласить: ‘ни от кого, как от бога, ваше высочество’, но его высочество ответил за них: ‘Вы не знаете, я вам скажу от кого, приносит фокусник три бутылки: одну с шампанским, другую с пивом, третью с очищенной сивухой. Откупоривает первую — из нее выскочил толстяк Виктор Эммануил, откупоривает другую — из нее выскочил старикашка Вильгельм, открывает третью — из нее выскочил в голубой ленте император всероссийский’. Говорят, что великокняжеская шутка очень понравилась гостям’.
330 Ткачев имеет в виду восстание рабов под руководством Спартака в 73-71 гг. до н. э. и Парижскую коммуну 1871 г.