НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ
НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ
I. Бабушки и дедушки
I. Бабушки и дедушки
II. Страх иудейский
II. Страх иудейский
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Наши достижения, Муратов Павел Павлович, Год: 1929
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Муратов. П.П. Ночные мысли
М.: Издательская группа ‘Прогресс’, 2000.
Трудно представить себе сейчас титул, звучащий более зловеще, чем ‘бабушка русской революции’. И вот тем не менее под этим именно титулом празднуется ‘почитателями’ 85-летие Е.К. Брешко-Брешковской. К почитателям общественных заслуг престарелой шестидесятницы я не принадлежу, но тем не менее нисколько не собираюсь каким-либо непочтительным словом о ней омрачить почтенный возраст ‘доброй барыни’, увлекавшейся в свое время идеями, которыми увлекались и многие другие наши бабушки и дедушки. Но вот как раз почитателям ее, прославившим ее ‘бабушкой революции’, мне хотелось сказать несколько слов.
Неужели не понимают эти вечные интеллигентские дедушки (дедушки не по возрасту, а по образу мыслей) всего трагикомизма подобного чествования ‘бабушки русской революции’ за несколько тысяч верст от Москвы и под надежной защитой французского буржуазного закона от русской революционной Чека? Позвольте, могут спросить ‘иностранные гости’, почему же подобное чествование происходит не в столице вот уже 10 лет торжествующей революции? Вам, конечно, ясно, как ответят на подобный вопрос наши дедушки. ‘То революция не настоящая, — с гордостью заявят они, — не настоящая, потому что это не та всамделишная революция, которую мы хотели устроить…’ Такой ответ будет, пожалуй, понятен социалистическим гостям, Реноделям или Мутэ, потому что в сектантском и начетническом своем упоении каждый из этих господ в отдельности считает, что настоящая революция — это моя революция и что истинный социализм — это мой социализм, а все остальное — это ‘что-то не то’. Однако всякий иной, более здравомыслящий человек просто пожмет плечами и подумает нечто не очень лестное относительно ‘ame slave’ и будет, разумеется, совершенно прав.
В самом деле, после всего, что мы видели и видим в России, какой еще настоящей революции надо нашим перманентным революционным дедушкам? В числе того вздора, который распространяется о большевиках, самый вредный вздор — это то, что они ‘не настоящие’ революционеры. Есть ведь и такие поползновения в интеллигентской среде: ‘Да, большевики — не настоящие революционеры, но мы придем, освободим от них русский народ и тогда уж устроим всамделишную революцию’. На чествовании Е.К. Брешко-Брешковской непременно должно было говориться что-нибудь подобное и добавлялось, конечно, что ‘нашим знаменем будет бабушка русской революции’…
Воображаю, как все это страшно смешно большевикам! Нет уж, отдадим им все-таки справедливость: более настоящих революционеров, более настоящих людей революционного дела (а не слова) мир, конечно, не видывал. За 10 лет своего страшного владычества они устроили нечто, где обитатель любой из пяти частей света не чувствует себя уже более на планете Земля. К двум доселе известным нам основным феноменам — жизнь и смерть — прибавили они совсем новый третий, ‘советское житье’, которое не есть ни жизнь и ни смерть… Нет уж, предоставим социалистам рассуждать, настоящий или не настоящий это социализм. Мы, несоциалисты, с ними спорить не будем. Ведь никакого другого социализма показать нам они не могут. Удовольствуемся пока что примером русского социализма. Не нравится? Да, уж чему тут нравиться! Но неужели и такая революция все еще ‘не всамделишная’ революция, с точки зрения бурного революционного темперамента наших дедушек? Неужели и большевики ‘не настоящие революционеры’, п<отому> ч<то> они не шли под ‘знаменем бабушки’?
Ну вас-то, любителей собираться под бабушкино знамя, мы знаем давно…
А если бы и забыли о вас, то разве не стараетесь вы изо всех сил о себе напомнить? Разве не замечательна в этом смысле хотя бы статейка ‘о бабушке’ М. Осоргина (в воскресенье в ‘Посл<едних> новостях’)? Голосом пряничного деда рассказывает Осоргин о временах не очень давних, думая, вероятно, как в цыганском романсе: ‘Все, что мило, все, что было, все давным-давно уплыло’. Да слава Богу, что уплыло, но вот только совсем это не мило, а просто совершенно глупо и достаточно мерзко!.. Рассказывает Осоргин, как великий общественник и народолюбец 80-х и 90-х годов Михайловский пострадал однажды за убеждения и как, покинув арену своих себялюбивых подвигов, т.е. Санкт-Петербург, ‘вынужден’ был он отправиться в комфортабельное путешествие по Каме и посетил при этом город Пермь. Очень хорошо рассказывает Осоргин, как сбились с ног от желания выказать почет знаменитому страдальцу губернские власти, как ошалели от радушия и от водки ‘революционных обедов’ местные купцы и местные земцы, как деликатно сделал выговор Михайловский на официальном приеме председателю земской управы, осмелившемуся пролепетать что-то о государе императоре, как растерявшиеся городовые брали под козырек ‘Интернационалу’, который распевала на пермских улицах свита великого человека…
Вот она, идиллическая революция, любимая революция наших вечных интеллигентских дедушек. Зачем только большевики не захотели послушаться их! А то была бы у нас ‘настоящая революция’… Ох, сколько их было у нас, любителей этой революции, охотников комфортабельно и с ореолом пострадать от ‘гонений царизма’!.. Ох и ненавидели же их Достоевский, Лесков, Константин Леонтьев — все те, чье сердце было полно любовью к правде и любовью к России! Читая их, учась у них, учились мы презирать благообразный интеллигентский лик, скрывающий иппокритскую образину.
Но вот, не напрасно ли читали, не напрасно ли учились? Вы только послушайте, с каким умилением после всего, что было с Россией, рассказывает Осоргин вспомнившийся ему пермский ‘скверный анекдот’: ‘И впервые в истории города со времени просветителей пермяков и зырян Свв. Кирилла и Мефодия улицы Перми оглашались пением ‘Варшавянки’ и ‘Интернационала’…’ Он от удовольствия даже святых перепутал. Стоит ли, впрочем, знать тому, кто впервые просветил Пермь ‘Интернационалом’, имя какого-то там святого, просветившего христианством пермяков и зырян.
Написано все это по поводу ‘бабушки’, ибо Е.К. Брешко-Брешковская случайно была спутницей Михайловского на пермских торжествах. И вот к парижскому торжеству Осоргин заставляет звучать свою интеллигентскую ‘лиру’: ‘Бабушка — это вся наша чудесная история, наша изумительная, еще не написанная книга…. Жизнь бабушки — чудо тройное, настоящая поэма. Это даже не биография, а сама живая Россия в красках и музыке. По ней можно учиться читать, смотреть и слушать. А понатужившись, и — понимать’.
Ну, что на это скажешь?.. В хорошую минуту лишь посмеешься или подумаешь вроде того, как дальше обмолвился сам Осоргин: ‘Иной раз мало ли что скажется, всего не предусмотришь, лишь бы с хорошим чувством и с хорошим намерением’. Однако ведь только в хорошую минуту, а нынешняя минута нашей жизни не очень хорошая и очень серьезная минута. Возможно, что лишь от избытка благодушия и добродушия собрались чествовать ‘бабушку революции’ несбывшиеся революционеры, но что же это за бесконечное добродушие и благодушие? Не достигает ли оно, наконец, той черты, за которой начинается нечто, именуемое совсем иначе? Ради памяти великих писателей и лучших мыслителей наших, которые так страстно ненавидели всю фальшь российского барского революционерства, мы не имеем никакого права отнестись благодушно к его, пусть даже только смешным и беспомощным рецидивам. Достоевский, Константин Леонтьев, Лесков предвидели зло, которое оно могло причинить России. Мы видели это зло собственными глазами в 1917 году. Да понимают ли, наконец, наши перманентные дедушки, что они делают перед лицом Европы, довольные не столько случаю отметить трудный жизненный путь престарелой и доброй сердцем Е.К. Брешко-Брешковской, сколько случаю еще раз а присутствии ‘иностранных гостей’ унизить и умалить государственную Россию? Понимают ли они, что единственный разумный смысл их действий — это оправдание революции, о, конечно, не той революции, которая была ими когда-то выдумана, не той революции, которой никогда не было и никогда не будет, но той, которая есть и которая выбросила их вон без особых церемоний. Но вот, даже почесывая больно ушибленные при одной операции места, они продолжают уверять, что это ненастоящая революция…
О книге, еще не вышедшей, лучше было бы вообще не судить. Но вот ‘Посл<едние> новости’ нарушили это правило, и еще не вышедшей книге г. Шульгина о евреях отвели более тысячи строк в субботнем номере, приводя обильные из нее (по корректурным гранкам) цитаты. Очевидно, эта книга представляется ‘Посл<едним> новостям’ большим событием. Ведь не в комплиментах же дело, сказанных по их адресу автором. Тем более, что довольно странные это комплименты — г. Шульгин одобряет техническую умелость газеты и уверяет, что ‘сейчас вам подносится газетный лист, выдерживающий придирчивую критику’. А объясняется это, по его мнению, тем, что ‘Посл<едние> новости’ — ‘цитадель политического еврейства и еврействующих русских под внешним водительством Милюкова’. В передовой статье автора благодарят за похвальное свидетельство, но, конечно, иначе объясняют тиражные вопросы. Комплимент все же не остается без ответа — в обширном фельетоне рассказывается, что будущая книга ‘написана с обычным для В. Шульгина талантом и мастерством’ и что он обладает еще одним довольно необычным достоинством: ‘писательская добросовестность не позволяет ему довести некоторые мысли до конца’. Совсем странная добросовестность…
Книга г. Шульгина оказывается ответом на предложение, сделанное когда-то на публичном собрании г. Литовцевым, предлагавшим привлечь к спору нескольких ‘честных людей’, которые возымели бы мужество заявить себя антисемитами и просто, без лукавства, сказали бы: ‘Мне не нравится в евреях то-то и то-то’. Это ‘мужество’ г. Шульгин возымел, и выступает он таким образом еще раз на амплуа ‘смелого человека’. Напрасно только забыл он, каким политическим конфузом кончилось его первое выступление на этом амплуа — поездка в Россию. Обильные цитаты, приведенные газетой, свидетельствуют, что здесь дело кончится конфузом еще того горшим.
Человек, аттестованный ‘Посл<едними> новостями’ за ‘писательскую добросовестность’, отнесся к писательскому делу как к естественному продолжению вредной и распоясанной болтовни за чайным столом. Утверждает он, можно сказать, на глазах у всей Европы, что революцию устроили евреи, что и сейчас ‘евреи продолжают править Россией’, что ‘еврейская злоба не могла утишиться и до наших дней’, что между русскими и евреями ведется форменная ‘русско-еврейская война…’.
Может быть, кто-нибудь подумает, что г. Шульгин просто не замечает всей глубокой оскорбительности таких утверждений для России. Но нет! ‘Посл<едние> новости’ недаром подчеркивают, что г. Шульгин не только ‘честный антисемит’, но и ‘антируссист’ (дожили наконец мы и до такого слова!).
Автор, умеющий, по мнению газеты, писать с ‘обычным талантом и мастерством’, восклицает: ‘Вовсе не в русских достоинствах я нахожу причину, почему не след нам подставлять свои выи под еврейскую пяту. Наоборот, я нахожусь в состоянии глубокого ‘антируссизма’ и взываю: горе русскому народу, если он не исправит некоторых черт своих, воистину придется нам искать владыку сему народу-рабу’. Есть еще и такая цитата в ‘Посл<едних> новостях’: ‘Пусть евреи по существу подымутся на ту высоту, на которую по видимости уже взошли, благодаря своей силе, силе воли… Мы сами будем просить, дайте нам еврейское правление, мудрое, благостное, ведущее нас к добру…’
Самое любопытное, что все это говорится от имени каких-то ‘мы’. Но вот уж действительно, самый рядовой русский человек может сказать на сей раз этому зарапортовавшемуся отставному политическому генералу словами известного анекдота: ‘Parler pour vous, mon gnral’ {‘Говорите за себя, господин генерал’. — Пер. с франц. Ю.Н. Стефанова.}.
Генералом, ведущим ‘русско-еврейскую войну’, г. Шульгин, очевидно, себя чувствует. Он не только выдумал эту войну, но выдумал и конец ее, ибо начинает ‘воевать’ с того, что просит у своих еврейских противников пощады. Тем не менее газете Милюкова рисуется он ‘мудрым полководцем’, заранее выработавшим условия мира. Хорош, однако, полководец, в процессе ‘войны’ просящий пощады, хорош полководец, ведущий войну с русской стороны и исповедующий ‘антируссизм’! Хороши и условия мира: ‘евреи отказываются делать социальные революции в России, русские отказываются делать еврейские погромы’. Вот уж поистине ‘местечковая философия истории’, преподносимая в интеллектуальной столице мира в 1929 г.! От ‘Киевлянина’ до ‘местечкового жителя’ был, в сущности, один шаг, когда умалившаяся своей имперской государственной идеей Россия оставалась еще великодержавной только в своей столичной культуре. Заметьте, что г. Шульгин если и машинально говорит, то вовсе не мыслит о России. Он сталкивает лбами евреев и русских примерно так, как сталкивали в Австрии разные национальные ‘меньшинства’, русинов, напр<имер>, и поляков или итальянцев и славян. И он не понимает, что русская держава есть нечто неизмеримо большее, чем поприще столкновений русских и еврейских достоинств и недостатков. Его подход к вопросу напоминает подход деятелей импровизированного ‘лимитрофного’ государства, мучительно слепляющегося на узкой и непрочной националистской основе. Это окраинный подход, ‘украинский’ подход, ‘петлюровский’ подход. А этот договор о погромах — разве это не характерный петлюровский договор? Мне пришлось слышать от одного украинца, что единственный правильный путь решения еврейского вопроса в независимой Украине — это предложить евреям перейти Черное море, которое, вероятно, мол, не будет столь же милостиво к ним, как Чермное. В таком ‘решении вопроса’ будущее российское государство никак не нуждается, и отнюдь не только из-за гуманности, и даже не только ради великодержавного своего достоинства, но просто в силу органических своих имперских надобностей. Фараон, который предпринял изгнание евреев из Египта, был просто очень плохим империалистом.
Постыдно думать, что в российском государстве, русскими созданном и неразрушенном, но лишь засыпанном пеплом революционного извержения, хозяином может оказаться нерусский человек. Печальный день России пройдет, и г. Шульгин напрасно впадает в антирусскую панику и напрасно предается сладостному истерическому самоуничижению. Величайшую в мире континентальную империю в новой истории создали все-таки же русские без помощи евреев, и все-таки же русские, а не евреи создали российскую культуру.
‘Киевлянину’ культура эта, по-видимому, мало известна и мало понятна. Ибо если бы была понятна и известна, то он иначе бы понял ту могучую волну русского воздействия на еврейство, которое делает еврейство совсем уж не той ‘грозной’ монолитной массой, какой рисуется оно только напуганному ‘местечковому сознанию’. Еврейство, всегда и всюду вообще весьма чувствительное к культурным влияниям, охвачено целиком и насквозь пронизано русской культурой высокого, столичного, имперского мирового типа. Пусть расовые и национальные солидарности еврейского народа велики. Но велики и действенны иные солидарности, во-первых, экономические солидарности общеимперских интересов, во-вторых, солидарности, рожденные в еврействе русской культурой. Не понимать этого, не видеть этого, не ценить той огромной и весьма реальной жизненной силы, которую представляет ‘империализм русской культуры’, может только тот, кто вообще не силен по части культуры.
Но тогда зачем браться за весьма обширную и сложную тему в порядке распоясанной, т.е. будто бы ‘откровенной’, болтовни за чайным столом? Зачем в столице мира, в год от Р.Х. 1929-й, выкладывать свой скромный провинциальный багаж неисправимого ‘Киевлянина’ образца 1905 года? Будущую книгу г. Шульгина усиленно рекламируют ‘Посл<едние> новости’, но они, очевидно, преследуют свои особые цели — вероятно, цели раскалывания эмиграции еще по новым и разнообразным линиям. Ни евреи, ни русские, ни россияне вообще, по-видимому, ничего не проиграли бы, если бы домыслы г. Шульгина так и остались в его портфеле.
1929
Наши достижения. I. Бабушки и дедушки. II. Страх иудейский. Впервые: Возрождение. 1929. No 1358, 19 февраля. Первая часть статьи полемизирует со статьей М.А. Осоргина ‘Про Бабушку’ (Последние новости. Париж, 1929. No 2888. 17 февраля). Вторая часть посвящена книге В.В. Шульгина ‘Что нам в них не нравится…’ (Об антисемитизме в России). (Париж, 1929. Последнее издание: М.: Русская книга, 1994). Постоянные упоминания Муратовым газеты ‘Киевлянин’ объясняются тем, что В.В. Шульгин с 1913 г. редактировал эту газету. Кроме того, именно В.В. Шульгин называет в своей книге Париж ‘столицей мира’, что также использовано Муратовым для полемики.