Наш общий друг. Часть вторая, Диккенс Чарльз, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 325 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Собраніе сочиненій
Чарльза Диккенса.

Нашъ общій другъ.
(Романъ.)
Часть вторая.

Переводъ М. А. Шишмаревой.

С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’,
Забалканскій просп., соб. д. No 75.

Оглавленіе.

Книга вторая (продолженіе).

V. Вспомоществующій Меркурій

VI. Загадка безъ отвта

VII. Дружеское предложеніе

VIII. Невинная эскапада

IX. Сирота длаетъ свое завщаніе

X. Наслдникъ

XI. Кой-какія сердечныя дла

XII. Еще хищныя птицы

XIII. Соло и дуэтъ

XIV Твердое ршеніе

XV. Вотъ до чего дошло

XVI. Годовщина

Книга третья.

I. Странные жильцы странной улицы

II. Честный человкъ въ новомъ вид

III. Тотъ же честный человкъ еще въ нсколькихъ видахъ

IV. Годовщиина счастливаго дня

V. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ дурную компанію

VI. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ еще худшую компанію

VII. Дружеское предпріятіе упрочивается

VIII. Конецъ долгаго странствія

IX. Предсказаніе

Нашъ общій другъ.
(Продолженіе.)

V. Вспомоществующій Меркурій.

Фледжби заслуживалъ похвалъ мистера Альфреда Ламля.

Онъ былъ самая подлая собака изъ всхъ существующихъ двуногихъ собакъ. Инстинктъ (слово, всми вообще ясно понимаемое) бгаетъ преимущественно на четырехъ ногахъ, тогда какъ разсудокъ ходитъ на двухъ, но подлость четвероногая никогда не достигаетъ совершенства подлости двуногой.

Родитель этого молодого джентльмена былъ ростовщикъ и имлъ денежныя дла съ матерью молодого джентльмена въ то время, когда сей послдній дожидался въ обширныхъ и темныхъ переднихъ міра сего удобной минуты, чтобы явиться на свтъ. Его мать, въ то время вдовица, не имя возможности уплатить долгъ ростовщику, вышла за него за мужъ, и Фледжби въ надлежащій срокъ былъ вызванъ изъ темныхъ переднихъ и сталъ на судъ публики. Если бъ этого не случилось, любопытно было бы знать, какимъ образомъ распорядился бы Фледжби своимъ досужимъ временемъ до дня Страшнаго Суда.

Мать Фледжби нанесла своей родн глубокое оскорбленіе, выйдя замужъ за отца Фледжби. Это одинъ изъ легчайшихъ житейскихъ способовъ оскорбить свою родню, когда родня желаетъ избавиться отъ тебя. Родные матери Фледжби крайне оскорблялись тмъ, что она бдна, и окончательно разссорились съ ней, когда она стала сравнительно богата. Мать Фледжи была изъ рода Снигсвортовъ. Она имла даже честь приходиться родней одному изъ Снигсфортовъ, впрочемъ на столько степеней отдаленною что благородный лордъ не задумался бы, если бъ могъ, отдалить ее отъ себя еще на одну ступень и даже начисто выпроводить изъ родни. Но тмъ не мене она была ему сродни.

Къ числу добрачныхъ длъ матери Фледжби съ отцомъ Фледжби принадлежало то, что она заняла у него деньги на весьма высокіе проценты. Срокъ уплаты процентовъ пришелъ вскор посл свадьбы, и тогда отецъ Фледжби завладлъ ея деньгами, взявъ ихъ въ свое исключительное пользованіе. Это повело къ субъективному разногласію въ мнніяхъ и къ объективному обмну сапожными щетками, шашечными досками и тому подобными домашними метательными снарядами между отцомъ и матерью Фледжби. Это повело еще къ тому, что мать Фледжби принялась сорить деньгами, какъ только могла, а отецъ Фледжби старался сдлать все, чего не могъ сдлать, чтобы удержать ее отъ мотовства. Вслдствіе этого дтство Фледжби было бурное, но бурныя волны успокоились въ могил, и Фледжби расцвлъ на свобод.

Фледжби нанималъ квартиру въ Альбани и старался блеснуть щегольствомъ. Но весь его юный огонь состоялъ изъ искръ точильнаго камня: разлетаясь, онъ тотчасъ же угасали, не согрвая.

Мистеръ Альфредъ Ламль пріхалъ завтракать къ Фледжби на его квартиру въ Альбани. На стол стояли: маленькій чайничекъ, маленькій хлбецъ, два маленькихъ кружечка масла, два маленькихъ ломтика ветчины, два яйца и большое обиліе прекраснаго фарфора, выгодно перекупленнаго изъ вторыхъ рукъ.

— Ну-съ, что же вы думаете о Джорджіан?— спросилъ мистеръ Ламль.

— Я вамъ, знаете, скажу…— началъ Фледжби, растягивая слова.

— Скажите, мой любезный.

— Вы не совсмъ меня поняли,— перебилъ Фледжби.— Этого я не намренъ вамъ говорить. Я намренъ вамъ сказать кое-что другое.

— Скажите, что хотите, мой другъ.

— Вы все-таки не такъ меня понимаете,— отвчалъ Фледжби.— Я ничего не намренъ разсказывать вамъ.

Мистеръ Ламль блеснулъ на него глазами и нахмурился.

— Послушайте,— продолжалъ Фледжби,— вы скрытны и ршительны. Скрытенъ ли я, или нтъ — объ этомъ не заботьтесь. Я не ршителенъ, но имю одно преимущество, Ламль: я умю молчать и буду молчать.

— Вы человкъ разсчетливый, Фледжби.

— Разсчетливый или нтъ, только я умю молчать, а это, пожалуй, выйдетъ одно на одно… Такъ слушайте, Ламль, и зарубите себ на носу: я ни въ какомъ случа не намренъ отвчать на разспросы.

— Любезный другъ, да вдь это былъ наипростйшій вопросъ въ мір.

— Пусть такъ. Онъ кажется простъ, но на дл вещи не всегда таковы, какими кажутся. Я зналъ человка, отъ котораго отбирали свидтельскія показанія въ Вестминстеръ-Голл. Вопросы казались самыми простыми въ мір, а когда онъ далъ на нихъ отвтъ, они оказались далеко не такими простыми. Такъ вотъ оно какъ. А ему бы лучше помолчать. Кабы онъ помолчалъ, такъ не попалъ бы въ бду.

— Если бъ я такъ же молчалъ, вы никогда не увидли бы предмета, о которомъ я васъ сейчасъ спрашивалъ,— замтилъ Ламль, принимая мрачный видъ.

— Послушайте, Ламль,— заговорилъ опять обаятельный Фледжби, спокойно ощупывая свои бакенбарды,— это ни къ чему не поведетъ. Вы меня на разговоръ не заманите. Я не умю вести разговоровъ, но умю держать языкъ за зубами.

— Умете?— Полагаю, что такъ!— проговорилъ мистеръ Ламль заискивающимъ тономъ.— Когда наши общіе знакомые пьютъ, вы пьете вмст съ ними, по мр того, какъ они становятся болтливе, вы говорите все меньше. Чмъ они больше высказываются, тмъ больше вы уходите въ себя.

— Я нисколько не противъ того, чтобъ меня понимали,— отвчалъ Фледжби съ внутреннимъ смхомъ,— но я всегда противъ того, чтобъ мн задавали вопросы. Я ужъ всегда таковъ.

— Когда вс мы обсуждаемъ сообща наши предпріятія и планы, никто не знаетъ ни одного изъ вашихъ плановъ.

— И никогда никто изъ васъ не узнаетъ, Ламль,— отвчалъ Фледжби опять съ внутреннимъ смхомъ.— Я ужъ всегда такой.

— Да, вы всегда такъ дйствуете, я это знаю,— сказалъ Ламль, принимая искренній видъ, смясь и протягивая руки, какъ будто онъ указывалъ вселенной, что за удивительный человкъ этотъ Фледжби.— Если бъ я не зналъ, что это водится за моимъ Фледжби, неужели я предложилъ бы моему Фледжби извстный намъ маленькій выгодный договоръ?

— Эге!— протянулъ Фледжби, лукаво покачивая головой.— Меня и этимъ способомъ не заманите. Я не тщеславенъ. Такого рода тщеславіе не приноситъ барыша. Ни, ни, ни! Отъ комплиментовъ у меня языкъ еще крпче сидитъ за зубами.

Альфредъ Ламль отодвинулъ отъ себя тарелку (жертва не велика, ибо на ней почти ничего не лежало), засунулъ руки въ карманы, откинулся на спинку стула и принялся молча созерцать Фледжби. Потомъ онъ, не спша, вынулъ изъ кармана лвую руку и сдлалъ изъ своихъ бакенбардъ густой кустъ, не переставая созерцать своего друга. Потомъ онъ такъ же не спша нарушилъ молчаніе и сказалъ:

— Что за чертовщину такую несетъ этотъ парень сегодня?

— Послушайте, Ламль,— заговорилъ обаятельный Фледжби, подлйшимъ образомъ мигая своими подлйшими глазками, которые, къ слову сказать, сидли слишкомъ близко другъ къ другу: — послушайте, Ламль: я очень хорошо понимаю, что вчера я показалъ себя въ несовсмъ выгодномъ свт и что, напротивъ, вы и ваша супруга, которую я считаю умною и пріятною женщиной, показали себя въ выгодномъ свт. Я не умю показывать себя въ выгодномъ свт при обстоятельствахъ такого рода. Я очень хорошо знаю, что вы показали себя съ выгодной стороны и повели дло превосходно. Но на основаніи этого вы, пожалуйста, не говорите со мною такъ, какъ будто я вамъ достался какой-нибудь куклой или маріонеткой, потому что я ни то, ни другое.

— И все это изъ-за одного простого, естественнаго вопроса!— воскликнулъ Альфредъ, презрительно оглядывая Фледжби.

— Вамъ бы подождать, пока я счелъ бы нужнымъ самъ сказать вамъ что-нибудь объ этомъ. Мн очень не нравится, что вы лзете ко мн съ вашей Джорджіаной, какъ будто вы и ей, и мн хозяинъ.

— Ну, хорошо, когда вы будете въ милостивомъ расположеніи духа и сами пожелаете мн сказать, то пожалуйста скажите.

— Я все сказалъ. Я сказалъ, что вы вели дло превосходно. И вы, и ваша супруга. Если вы и дальше поведете дло такъ же хорошо, то и я буду продолжать свою роль. Только, пожалуйста, не пойте кукареку.

— Когда же я плъ,— проговорилъ Ламль, пожимая плечами.

— И не забирайте себ въ голову,— продолжалъ Фледжби, не слушая его,— что другіе люди вамъ маріонетки, потому только, что они не кажутся въ такомъ выгодномъ свт въ извстные моменты, какъ кажетесь вы при содйствіи весьма умной и пріятной супруги вашей. Вс длаютъ свое дло, пусть и мистрисъ Ламль длаетъ свое. Вотъ видите: я молчалъ, пока считалъ нужнымъ молчать, а потомъ высказался, когда счелъ за нужное высказаться,— вотъ вамъ и конецъ… Ну-съ, а теперь не хотите ли яичка?— спросилъ Фледжби не слишкомъ радушно.

— Нтъ, не хочу,— сказалъ отрывисто Ламль.

— Вы, можетъ быть, и правы, считая для себя полезне не кушать яицъ,— замтилъ Обаятельный, оживляясь.— Просить васъ скушать еще ломтикъ ветчины было бы, пожалуй, неумстно, такъ какъ вы цлый день страдали бы отъ жажды… Не хотите ли еще хлба съ масломъ?

— Нтъ, не хочу,— повторилъ Ламль.

— Такъ я хочу,— сказалъ Обаятельный, и эти слова были не пустымъ звукомъ, а выраженіемъ искренняго удовольствія, ибо если бы Ламль взялся за хлбъ, то отдлилъ бы отъ него такую порцію, которая, по мннію Фледжби, потребовала бы съ его стороны воздержанія отъ хлба по меньшей мр за завтракомъ, если не за обдомъ.

Соединялъ ли въ себ этотъ молодой джентльменъ (которому было въ скобкахъ сказать, всего двадцать три года) порокъ старческой скаредности съ порокомъ юношеской расточительности, это было дло нершеннымъ,— такъ благородно онъ умлъ хранить свои тайны. Онъ сознавалъ важность приличной наружности и любилъ хорошо одваться. Но онъ торговался до нельзя во всемъ, что составляло его движимость, отъ сюртука на плечахъ до фарфора на чайномъ стол включительно, и каждое, сдланное такимъ образомъ пріобртеніе, представлявшее чье-либо раззореніе или лишеніе, получало въ его глазахъ особенную прелесть. Одержимый алчностью, онъ любилъ осторожно держать неравныя пари на скачкахъ, и если выигрывалъ, то увеличивалъ ставку, а если проигрывалъ, то морилъ себя голодомъ до слдующаго выигрыша. Странно, отчего деньги такъ цнятся глупымъ и презрннымъ осломъ, не размнивающимъ ихъ ни на какія потребности, а между тмъ нтъ животнаго надежне осла подъ денежный вьюкъ. Лисица въ этомъ отношеніи уступитъ ослу.

Обаятельный Фледжби прикидывался молодымъ денди, живущимъ на капиталъ, но былъ извстенъ по слухамъ, какъ своего рода разбойникъ, торгующій векселями и пускающій деньги въ оборотъ различными некрасивыми способами. Кругъ его знакомыхъ, считая въ томъ числ и Ламля, имлъ тоже разбойничій характеръ, недвусмысленно проявлявшійся въ прогулкахъ друзей по привольнымъ проскамъ барышническаго лса, растущаго по окраинамъ акціонернаго рынка и биржи.

— Я полагаю, Ламль,— говорилъ обаятельный Фледжи, прожевывая свой ломоть хлба съ масломъ,— вы были всегда пріятнымъ человкомъ въ дамскомъ обществ?

— Всегда,— отвчалъ Ламль, все еще хмурясь отъ прежняго обращенія Фледжби.

— Это вамъ отъ природы далось, а?

— Дамы баловали меня, не знаю, почему,— проговорилъ Ламль еще угрюмо, но давая понять, что онъ не добивался этихъ побдъ.

— Хорошее дло сдлали, что женились, не такъ ли?— спросилъ Фледжби.

Ламль улыбнулся (скверной улыбкой) и хлопнулъ себя пальцемъ по носу.

— Мой покойный родитель попался впросакъ съ этимъ дломъ,— сказалъ Фледжби.— Но Джордж… какъ бишь ея настоящее имя, Джорджина или Джорджіана?

— Джорджіана.

— Я вчера объ этомъ думалъ: не зналъ, что есть такое имя. Я думалъ, оно должно кончаться на ‘ина’.

— Почему?

— А вотъ почему. У васъ, напримръ, концертина, и вы играете на ней, если умете,— отвчалъ съ разстановкою Фледжби, медленно соображая.— Или у васъ, положимъ, скарлатина, если вы ее захватили… А то еще: для спуска съ аэростата вы пользуетесь параш… Впрочемъ нтъ, это не подходитъ. Такъ вотъ Джорджіана…

— Что же вы хотли сказать о Джорджіан?— ворчливо намекнулъ Ламль посл напраснаго ожиданія.

— Я хотлъ сказать о ней, сэръ,— заговорилъ опять Фледжби, очень недовольный напоминаніемъ, что она, мн кажется, не зла, не изъ числа бодливыхъ.

— Она олицетворенная кротость, мистеръ Фледжби.

— Еще бы, вы, конечно, это скажете!— пробурчалъ Фледжби, начиная горячиться, какъ только коснулись его интересовъ.— Но вотъ дло въ чемъ, да будетъ вамъ извстно: то, что вы говорите,— не то, что говорю я. Я же, имя передъ глазами примръ моего покойнаго родителя и моей покойной родительницы, говорю, что Джорджіана, кажется, не изъ числа бодливыхъ.

Достопочтенный мистеръ Ламль былъ нахалъ и по природ, и по житейскому навыку. Замтивъ, что Фледжби становится все грубе и что примирительный тонъ не достигаетъ цли, онъ вонзилъ суровый взглядъ въ маленькіе глазки пріятеля съ намреніемъ дйствовать иначе. Удовлетворившись тмъ, что ему удалось подмтить въ этихъ глазахъ, онъ разразился гнвомъ и ударилъ рукой по столу такъ, что фарфоръ на немъ запрыгалъ и зазвенлъ.

— Вы дерзкій негодяй, милостивый государь! закричалъ мистеръ Ламль, поднимаясь со стула.— Вы въ высшей степени возмутительный негодяй! Что вы хотите мн доказать такимъ поведеніемъ?

— Послушайте!.. Не горячитесь!..— забормоталъ растерянно Фледжби.

— Вы, сударь, дерзкій, возмутительный негодяй!— повторилъ мистеръ Ламль.

— Послушайте, вы, знаете ли…— произнесъ Фледжби, окончательно робя.

— Что, струсилъ, мерзавецъ? Струсилъ, подлый бродяга?— кричалъ мистеръ Ламль, свирпо вращая глазами.— Если бъ вашъ слуга былъ здсь, чтобы вычистить потомъ мои сапоги, я надавалъ бы вамъ пинковъ.

— Нтъ, нтъ, вы этого не сдлали бы, я увренъ!— жалобно захныкалъ Фледжби.

— Я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Фледжби,— сказалъ Ламль, приближаясь къ нему.— Такъ какъ вы осмливаетесь быть дерзкимъ со мной, то я намренъ вамъ себя показать. Дайте мн вашъ носъ!

Фледжби прикрылъ носъ рукой и, отступая, взмолился:

— Ахъ нтъ, пожалуйста, оставьте!

— Дайте мн вашъ носъ, сэръ!— повторилъ Ламль.

Мистеръ Фледжби, продолжая прикрывать эту выдающуюся черту своей физіономіи и отступая все дальше, тоже повторилъ (страдая, повидимому, сильнымъ насморкомъ:

— Нтъ, нтъ, пожалуйста, оставьте!

— И этотъ негодяй,— заоралъ Ламль, остановившись, выпячивая грудь до послднихъ предловъ возможности,— и этотъ негодяй воображаетъ — потому только, что я избралъ его изъ всхъ извстныхъ мн молодыхъ людей для выгодной аферы, и потому еще, что въ конторк у меня на дому лежитъ написанная его рукой грязная бумажонка съ обязательствомъ уплатить какую-то жалкую сумму, когда состоится одно дльце, которое можетъ состояться не иначе, какъ при содйствіи моемъ и моей жены,— этотъ негодяй Фледжби воображаетъ, что онъ можетъ говорить дерзости мн, Ламлю!.. Дайте мн вашъ носъ, сэръ!

— Нтъ, постойте! Я прошу у васъ извиненія,— сказалъ униженно Фледжби.

— Что вы сказали, сэръ?— спросилъ Ламль, какъ будто не понявъ его отъ чрезмрнаго гнва.

— Я прршу извиненія,— повторилъ Фледжби.

— Повторите громче, сэръ! Отъ справедливаго негодованія, естественнаго при такихъ обстоятельствахъ у всякаго джентльмена, у меня кровь бросилась въ голову: я не слышу, что вы говорите.

— Я говорю,— пояснилъ еще разъ Фледжби съ усиленной учтивостью,— что я прошу у васъ извиненія.

Мистеръ Ламль успокоился.

— Какъ человкъ честный, я обезоруженъ,— сказалъ онъ, бросаясь на стулъ.

Мистеръ Фледжби тоже слъ, хотя не такъ ршительно, и незамтно отняль руку отъ носа. Своего рода естественная робость мшала ему высморкаться немедленно посл того, какъ носъ его принялъ было столь деликатный, чтобы не сказать, публичный характеръ, но мало-по-малу онъ превозмогъ это чувство.

— Ламль,— сказалъ онъ униженно, высморкавъ предварительно носъ,— Ламль, надюсь, мы друзья попрежнему?

— Фледжби,— отвчалъ Ламль,— ни слова больше объ этомъ.

— Я, кажется, зашелъ слишкомъ далеко и раздосадовалъ васъ, но я это сдлалъ безъ злого умысла.

— Ни слова больше, ни слова!— повторилъ величественно мистеръ Ламль.— Дайте мн… (Фледжби вздрогнулъ) дайте мн вашу руку!

Они пожали другъ другу руки, и мистеръ Ламль не могъ скрыть своей радости. Онъ былъ такой же трусъ, какъ и Фледжби, и ему тоже грозила опасность пострадать отъ него, если бъ онъ не нашелся во-время и не ршился поступить сообразно съ тмъ, что подмтилъ въ глазахъ Фледжби.

Завтракъ окончился въ полномъ согласіи. Было ршено, что супруги Ламль будутъ неослабно вести свою интригу, подвигая впередъ любовныя дла Фледжби и упрачивая ему побду. Фледжби, съ своей стороны, смиренно допуская, что онъ не обладаетъ искусствомъ быть пріятнымъ въ обществ, просилъ, чтобы его искусные союзники пособили ему.

Какъ мало зналъ мистеръ Подснапъ о кознямъ и ловушкахъ, окружавшихъ его ‘молодую особу!’ Онъ считалъ ее въ совершенной безопасности въ храм подснаповщины, ожидающею наступленія того момента, когда она, Джорджіана, обратится къ нему, Фицъ-Подснапу, и когда онъ надлитъ ее мірскими благами отъ своихъ щедротъ. Краска залила бы щеки его образцовой ‘молодой особы’, если бы въ дл подобнаго рода она ршилась поступить не такъ, какъ ей указано властью предержащей, и воспользоваться мірскими благами не такъ, какъ это предршено тою же властью. Кто отдаетъ сію жену въ супружество сему мужу?— Я, Подснапъ. Да погибнетъ же всякая дерзкая мысль, будто какое-либое мелкое твореніе осмлится вмшаться въ этотъ вопросъ!

Въ этотъ день былъ праздникъ, и Фледжби до самаго полудня не могъ возстановить ни равновсія своей души, ни обычной температуры своего носа. Въ Сити онъ направился только посл полудня, прошелъ противъ вытекавшаго оттуда живого потока и, только повернувъ въ предлы Сентъ-Мернакса, обрлъ наконецъ миръ и тишину. Стоявшій тамъ желтый оштукатуренный домъ съ выдавшимся впередъ верхнимъ этажемъ былъ тихъ, какъ и все кругомъ. Шторы на окнахъ были спущены, и надпись ‘Побсей и К’ въ окн конторы въ нижнемъ этаж, казалось, дремала, выглядывая на спящую улицу.

Фледжби постучался и позвонилъ, опять позвонилъ и опять постучался, но никто не отворялъ. Фледжби перешелъ черезъ узенькую улицу и посмотрлъ вверхъ на окна дома, но изъ нихъ никто не посмотрлъ на Фледжби. Онъ разсердился, снова перешелъ улицу и дернулъ за ручку колокольчика такъ, какъ будто она была носомъ дома и напоминала ему то, чего онъ самъ чуть-чуть не испыталъ недавно. Затмъ его ухо, прижатое къ замочной скважин, повидимому, доложило ему, что внутри что-то движется. Приложенный посл того къ замочной скважин глазъ, очевидно, подтвердилъ показаніе уха, потому что Фледжби снова сердито дернулъ за носъ дома и дергалъ, дергалъ, дергалъ до тхъ поръ, пока не показался человческій носъ изъ отворившагося темнаго входа.

— Что это вы, сэръ!— закричалъ Фледжби.— Что это вы за штуки разыгрываете?!

Онъ говорилъ это старику-еврею, въ старомъ сюртук съ длинными фалдами и широкими карманами. Почтенный джентльменъ имлъ плшивую голову съ свтящейся маковкой и съ длинными сдыми прядями волосъ, спускавшимися по об стороны лица и сливавшимися съ сдой бородой. Съ выраженіемъ смиренной покорности, онъ, по восточному, преклонилъ голову и вытянулъ руки ладони книзу, какъ бы умилостивляя гнвъ повелителя.

— Что вы тамъ такое длали?— спросилъ Фледжби все такъ же сердито.

— Великодушный мой хозяинъ, по случаю праздника я никого не ждалъ,— отвтилъ еврей умоляющимъ тономъ.

— Пропади они — ваши праздники! — сказалъ Фледжби, входя.— Какое вамъ дло до праздниковъ?.. Затворите дверь.

Съ прежнимъ выраженіемъ покорности на лиц старикъ повиновался. Въ прихожей висла его порыжлая шляпа съ большими полями и низкой тульей, такая же ветхая, какъ и его сюртукъ, въ углу при ней стоялъ посохъ,— не трость, а настоящій посохъ. Фледжби вошелъ въ контору, услся на свой конторскій табуретъ, и заломилъ на бекрень свою шляпу. На полкахъ въ контор стояли разнообразныя картонныя коробочки, а по стнамъ висли нитки поддльныхъ бусъ. Тутъ были еще образцы дешевыхъ стнныхъ часовъ и дешевыхъ вазъ для цвтовъ — все заграничный товаръ.

Сидя на табурет въ шляп на бекрень и покачивая ногой, Фледжби представлялъ своею молодостью невыгодный для него контрастъ со старостью еврея, стоявшаго передъ нимъ съ обнаженной головой и опущенными глазами, поднимавшимися лишь тогда, когда онъ говорилъ. Платье на немъ было поношенное и имло рыжій цвтъ, какъ и его шляпа въ прихожей, но, и оборванный, онъ не казался презрннымъ, между тмъ Фледжби, хоть и щеголь, все-таки казался презрннымъ,

— Вы такъ и не сказали мн, что вы длали, сэръ,— пробурчалъ Фледжби, почесывая себ голову краемъ шляпы.

— Сэръ, я дышалъ свжимъ воздухомъ.

— Въ погреб? Потому и не слыхали звонковъ?

— На крыш.

— Вотъ такъ способъ вести торговлю, чортъ возьми!

— Сэръ,— проговорилъ старикъ почтительнымъ, но спокойнымъ тономъ,— чтобы вести торговлю, нужны два человка, а по случаю праздника я остался одинъ.

— Ага! То есть покупщикъ не можетъ быть продавцомъ въ то же время? Такъ, кажется, говорятъ ваши жиды?

— Что жъ, это правда,— отвтилъ старикъ, улыбаясь.

— Нельзя же, чтобы вашъ братъ правды иногда не сказалъ,— замтилъ обаятельный Фледжби.

— Сэръ, неправды много между людьми всхъ наименованій,— возразилъ старикъ со спокойнымъ повышеніемъ въ голос.

Немного озадаченный, Фледжби опять почесалъ свою умную голову шляпой, чтобы выиграть время.

— Кто, напримръ,— заговорилъ онъ снова, какъ будто передъ тмъ онъ говорилъ послдній,— кто кром васъ и меня когда-нибудь слыхалъ о бдномъ евре?

— Евреи часто слышать о бдныхъ евреяхъ и помогаютъ имъ,— сказалъ старикъ, поднимая глаза, съ своей прежней спокойной улыбкой.

— Не объ этомъ рчь! — отрзалъ Фледжби.— Вы понимаете, что я хочу сказать. Пожалуй, вы станете уврять, что вы бдный еврей. Я дорого бы далъ, чтобъ вы сознались, сколько вы нажили отъ моего покойнаго родителя. Я имлъ бы тогда лучшее о васъ мнніе.

Старикъ на это только преклонилъ голову и протянулъ руки, какъ раньше, ладонями внизъ.

— Не принимайте позъ, какъ въ школ для глухонмыхъ,— сказалъ остроумный Фледжби,— а выражайтесь по христіански, насколько можете.

— Меня тогда постили болзнь и несчастье,— сказалъ старикъ,— и я былъ такъ бденъ, что безнадежно оставался въ долгу у вашего батюшки, не выплачивая ни капитала, ни процентовъ. Сынъ его, получивъ наслдство, милосердно простилъ мн то и другое и помстилъ меня сюда.

Онъ сдлалъ легкое движеніе, какъ бы цлуя край воображаемой одежды, прикрывавшей находившагося передъ нимъ благороднаго юношу,— сдлалъ это смиренно, но картинно и не униженно.

— Вы, я вижу, не скажете ничего больше, и потому нечего васъ допрашивать,— проговорилъ Фледжби, глядя на него такъ, какъ будто хотлъ испытать эффектъ выдергиванія двухъ-трехъ здоровыхъ коренныхъ зубовъ.— Но сознайтесь, Райя, вотъ въ чемъ: кто говоритъ теперь, что вы бдны?

— Никто,— отвтилъ старикъ.

— Что правда, то правда,— согласился Фледжби.

— Никто, повторилъ старый еврей, печально качая головой.— Вс смются даже надъ такимъ предположеніемъ, какъ надъ сказкой. Когда я говорю: ‘Эта маленькая торговля не моя,— плавнымъ движеніемъ гибкой руки онъ указалъ на разнообразные предметы на полкахъ,— эта торговля принадлежитъ одному молодому джентльмену, христіанину, который почтилъ своимъ довріемъ меня, слугу своего, поручивъ мн вести дло, и я обязанъ отдать ему отчетъ въ каждой бездлушк, зъ каждой бусинк’ — вс надо мною смтся. Когда же, по поводу другихъ денежныхъ длъ, я говорю заемщикамъ…

— Постойте, старина!— перебилъ его Фледжби.— Надюсь, вы не говорите имъ, чего не надо?

— Сэръ, я говорю имъ не боле того, что я вамъ сейчасъ повторяю. Когда я говорю имъ: ‘Не могу вамъ этого общать: я не могу отвчать за другого, я долженъ переговорить съ хозяиномъ. У меня нтъ денегъ, я бдный человкъ, и это не отъ меня зависитъ’,— они не врятъ и такъ сердятся, что проклинаютъ меня.

— Вотъ это ловко!— воскликнулъ обаятельный Фледжби.

— Очень часто они мн говорятъ: ‘Нельзя ли обойтись безъ этихъ штукъ, мистеръ Райя? Полно, полно, мистеръ Райя, мы знаемъ продлки людей вашего племени! (Моего племени — Боже правый!) Если вы даете деньги взаймы, такъ давайте же, давайте! А если не даете, такъ берегите ихъ, да ужъ прямо и говорите’. Они не врятъ мн.

— Это очень хорошо,— сказалъ Обаятельный.

— Они говорятъ: мы знаемъ, мистеръ Райя, знаемъ. Стоитъ только взглянуть на васъ, чтобъ разгадать, въ чемъ тутъ дло…

‘Хорошъ, очень хорошъ для своего мста, да и я молодецъ, что выбралъ такого. Я, можетъ быть, и мшковатъ подчасъ, да ужъ зато рдко когда ошибусь’, думалъ Фледжби.

Ни единаго звука изъ этого разсужденія не вырвалось наружу съ дыханіемъ Фледжби, дабы не подать повода слуг возвысить себ цну. Не глядя на старика, спокойно стоявшаго передъ нимъ съ преклоненною головою и потупленными глазами, онъ чувствовать, что убавить у этого еврея одинъ дюймъ его лысины, одинъ дюймъ его сдыхъ волосъ, одинъ дюймъ его долгополаго сюртука, одинъ дюймъ его шляпы, одинъ дюймъ его ветхозавтнаго посоха, значило бы убавить у себя сотню фунтовъ стерлинговъ.

— Слушайте, Райя,— заговорилъ Фледжби, смягчившись посл всхъ этихъ соображеній.— Я хочу расширить размры покупки сомнительныхъ векселей. Займитесь-ка этимъ дломъ.

— Будетъ исполнено, сэръ.

— Просматривая счета, я вижу, что эта отрасль нашего дла приноситъ изрядный барышъ, и потому я намренъ расширить ее. Объявите, гд слдуетъ, что вы скупаете сомнительные векселя огуломъ,— на всъ, если можно,— предполагая, конечно, что вы будете просматривать пачки. А затмъ еще одно дльце: приходите ко мн съ конторскими книгами въ восемь часовъ утра въ понедльникъ.

Райя вынулъ изъ-за пазухи складныя таблетки и записалъ приказаніе для памяти.

— Вотъ и все, что я хотлъ вамъ покуда сказать,— прибавилъ Фледжби жесткимъ тономъ, слзая съ табурета.— Ахъ да, еще вотъ что: я желалъ бы, чтобы вы пользовались свжимъ воздухомъ въ такихъ мстахъ, гд вы могли бы слышать колокольчикъ или дверной молотокъ,— то или другое, или, пожалуй, и то, и другое. Кстати: какъ это вы дышите свжимъ воздухомъ на крыш? Изъ трубы, что ли, выставляете голову, или какъ?

— Сэръ, тамъ есть площадка, крытая свинцомъ, и я устроилъ себ на ней маленькій садикъ.

— Въ которомъ вы скрываете ваши деньги, старый скряга?

— Сокровище, которое я скрываю, хозяинъ, помстилось бы въ садик величиною съ наперстокъ, отвчалъ Райя.— Двнадцать шиллинговъ въ недлю, получаемые въ вид жалованья старикомъ, скрываются сами собою.

— Желалъ бы я знать, чего вы въ самомъ дл стоите?— проговорилъ презрительно Фледжби.— Ну, Богъ съ вами! Пойдемте-ка лучше взглянуть на вашъ садикъ на крыш.

Старикъ ступилъ шагъ назадъ и замялся.

— Сказать вамъ правду, сэръ, у меня тамъ гости.

— Гости? Чортъ знаетъ что такое!— воскликнулъ Фледжби.— Я полагаю, вы не забыли, кому принадлежитъ этотъ домъ?

— Онъ вашъ, сэръ, конечно, а я, живущій въ немъ, вашъ слуга.

— Ага! А я ужъ думалъ, вы забыли это,— протянулъ Фледжби, смотря на бороду Райя и ощупывая свою собственную.— Какимъ же это образомъ у васъ гости въ моемъ дом?

— Взойдите, сэръ, наверхъ, и взгляните на моихъ гостей. Я надюсь, вы согласитесь, что они народъ безобидный.

Обойдя его съ привтливой почтительностью, старикъ началъ подниматься по лстниц. Взбираясь впереди, онъ придерживался рукой за перила и, въ длинной черной одежд своей, точно въ ряс, прикрывавшей послдовательно каждую ступеньку, казался вожакомъ пилигримовъ, набожно всходившихъ къ гробниц пророка.

Нсколько послднихъ деревянныхъ ступенекъ вывели ихъ, согнувшихся подъ низкимъ навсомъ крыши, на верхушку дома. Райя остановился и, обернувшись къ хозяину, молча указалъ ему на своихъ гостей.

Лиззи Гексамъ и Дженни Ренъ, для которыхъ добродушный старый еврей (быть можетъ, по наслдственному инстинкту своего народа) разостлалъ коверъ, сидли здсь, прислонившись не къ какому-нибудь романическому предмету, а къ почернвшей дымовой труб, вокругъ которой обвивалось какое-то незатйливое ползучее растеніе. Об склонились надъ одной книгой,— Дженни съ оживленнымъ лицомъ, Лиззи съ выраженіемъ напряженія въ морщинкахъ на лбу и въ сжатыхъ губахъ. Еще дв-три книжки лежали вблизи и тутъ же стояли дв корзинки,— одна съ дешевыми фруктами, а другая съ нитками бусъ и обрзками мишуры. Нсколько штукъ деревянныхъ ящиковъ съ самыми обыкновенными цвтами и вчно-зеленющими кустиками довершали роскошь сада. Окружающая пустыня крышъ была заставлена одиноко торчавшими старыми трубами: повертывая то туда, то сюда своими дымовыми колпачками и размахивая своимъ дымомъ, он, казалось, вскидывали головки, обмахиваясь опахалами, и съ удивленіемъ смотрли вокругъ.

Отведя глава отъ книги, чтобъ испытать, держала ли ея память прочитанное, Лиззи первая замтила, что на нее смотрятъ. Она поднялась на ноги. Тогда миссъ Ренъ тоже замтила, что за ней наблюдаютъ, и сказала, непочтительно обращаясь къ могущественному обладателю дома:

— Кто бы вы тамъ ни были, а я встать не могу, потому что у меня спина болитъ и ноги не дйствуютъ.

— Это мой хозяинъ,— сказалъ Райя, выступая впередъ.

‘Что-то не похожъ на хозяина’, сказала про себя миссъ Ренъ, передернувъ глазами и подбородкомъ.

— Это маленькая портниха, сэръ: шьетъ на маленькихъ людей,— отрекомендовалъ старикъ.— Объясните хозяину, Дженни.

— На куколъ, вотъ и все,— сказала Дженни отрывисто.— Трудно потрафить на нихъ: фигурки такія нескладныя,— никогда не отыщешь, гд талія.

— А это ея пріятельница,— продолжалъ старикъ, указывая на Лиззи.— Тоже трудолюбивая пчелка. Он об такія: работаютъ съ утра до поздняго вечера, сэръ,— съ ранняго утра до поздняго вечера, а на досуг, въ праздникъ, какъ, напримръ, сегодня, учатся всякимъ наукамъ.

— Ну, отъ этого-то мало толку,— замтилъ мистеръ Фледжби.

— Все зависитъ отъ человка,— сказала миссъ Ренъ, прерывая его.

— Мое знакомство съ ними,— заговорилъ старый еврей съ явнымъ желаніемъ смягчить рзкость возраженія Дженни,— началось съ того, что он приходили (да и теперь приходятъ) покупать нашъ бракъ и обрзки, которые идутъ въ дло у миссъ Дженни. Нашъ бракъ поступаетъ на наряды самаго лучшаго общества, сэръ,— на наряды ея румяныхъ маленькихъ покупщицъ. Онъ идетъ на ихъ головные уборы и на бальныя платья. Он даже надваютъ его (такъ, по крайней мр говоритъ миссъ Дженни) на придворные балы.

— А-а!— протянулъ Фледжби, въ практическомъ ум котораго эта кукольная картина рождала лишь пріятныя надежды на сбытъ.— Она, должно быть, сегодня купила то, что въ этой корзинк.

— Да, должно быть, купила и заплатила за все, по всей вроятности,— отвтила за старика миссъ Ренъ.

— Дайте-ка взглянуть, что тутъ такое,— сказалъ подозрительный Фледжби.

Райя подалъ ему корзинку.

— Сколько же пришлось за все это?

— Два драгоцнныхъ серебряныхъ шиллинга,— отвтила опять миссъ Ренъ.

— Та-акъ,— сказалъ Флежби, раскапывая указательнымъ пальцемъ то, что лежало въ корзинк.— Цна хорошая. Вамъ отмрили порядочное количество товару, миссъ… какъ бишь васъ?

— ‘Дженни’, если вы ничего не имете противъ,— подсказала двочка съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

— Вамъ отмрили достаточное количество, миссъ Дженни, но и цна недурная… А вы тоже покупаете у насъ что-нибудь?— спросилъ мистеръ Фледжби, обращаясь къ другой постительниц.

— Нтъ, сэръ.

— И ничего не продаете?

— Нтъ, сэръ.

Недружелюбно поглядывая на допросчика, Дженни тихонько протянула руку къ рук своей подруги и принудила ее ссть.

— Мы такъ рады, сэръ, что можемъ придти сюда отдохнуть,— сказала она, обращаясь къ хозяину.— Вы вдь не знаете, въ чемъ состоитъ нашъ отдыхъ? Вдь онъ не знаетъ, Лиззи?— Тишина и воздухъ — вотъ и все.

— Тишина?— повторилъ Фледжби презрительно, повернувъ голову къ сторону городского шума.— А воздухъ — ифу!— и онъ кивнулъ на дымъ.

— Да, но тутъ такъ высоко!— сказала Дженни.— Видишь, какъ облака быстро несутся надъ узкими улицами и ни капельки не думаютъ о нихъ, видишь, какъ золотые шпицы указываютъ на горы небесныя, откуда втеръ, и чувствуешь, что ты какъ будто умерла.

Маленькое существо глядло вверхъ, поднявъ надъ собою тонкую, прозрачную ручку.

— Какъ же вы себя чувствуете умершей?— спросилъ Фледжби, немного смутившись.

— О, такъ покойно, такъ мирно, такъ благодатно!— воскликнула двочка, улыбаясь.— Слышишь, какъ тамъ, вдали, оставшіеся еще въ живыхъ несчастные люди работаютъ, плачутъ и зовутъ другъ друга,— тамъ, внизу, въ душныхъ и темныхъ улицахъ,— слышишь и жалешь ихъ. Словно цпи спадаютъ съ тебя, и душу твою наполняетъ такое странное, доброе и грустное счастье…

Глаза ея обратились на старика, который стоялъ, скрестивъ на груди руки, и спокойно смотрлъ на нее.

— Мн вотъ сейчасъ казалось,— продолжала она, указывая на него,— казалось, что я видла, какъ онъ вышелъ изъ своей могилы. Онъ выходилъ изъ этой низкой двери, сгорбленный, изнуренный, потомъ вздохнулъ, выпрямился, взглянулъ на небо, и жизнь его тамъ, внизу, во тьм, кончилась. И вдругъ его опять призвали къ жизни,— прибавила она, обернувшись къ Фледжби и проницательно, исподлобья, глядя на него.— Зачмъ вы призвали его?

— Зачмъ бы я тамъ его ни призвалъ, я знаю только, что онъ долго не являлся,— проворчалъ Фледжби.

— Вотъ вы такъ не умерли,— сказала ему Дженни,— ступайте внизъ,— живите!

Мистеръ Фледжби, повидимому, обрадовался этому намеку. Онъ кивнулъ головой и повернулъ къ двери. Когда послдовавшій за нимъ Райя спускался по лстниц, двочка крикнула ему серебрянымъ голоскомъ:

— Не оставайся тамъ долго. Воротись и умри!

И все время, пока они спускались, до нихъ доносился, все слабе и слабе, ея тонкій, мелодичный голосокъ, звенвшій не то речитативомъ, не то на какой-то напвъ: ‘Воротись и умри! Воротись и умри! ‘

Когда они сошли въ прихожую, Фледжби остановился подъ снью широкополой шляпы Райи, и, задумчиво приподнявъ его посохъ, сказалъ:

— Красивая двушка та, что въ здравомъ ум.

— И такъ же добра, какъ красива,— отвчалъ Райя.

— Во всякомъ случа я надюсь, она не такъ дурна, чтобы подманить какого-нибудь парня къ нашимъ замкамъ и научить его, какъ забраться въ домъ,— замтилъ Фледжби сухо и засвисталъ.— Смотрите въ оба, не закрывайте глазъ и новыхъ знакомыхъ не заводите, какъ бы они ни были красивы и добры… Вы, конечно, не называете моего имени?

— Никогда, сэръ!

— Если васъ будутъ разспрашивать на этотъ счетъ,— скажите — Побсей, или скажите — Компанія, или все, что угодно, только не настоящее имя.

Его признательный слуга (признательность въ этомъ племени бываетъ глубока, сильна и долговчна) склонилъ передъ нимъ голову, и на этотъ разъ уже не метафорически, а дйствительно приложилъ къ губамъ край его одежды, но такъ легко, что тотъ ничего не замтилъ.

Обаятельный Фледжби пошелъ своей дорогой, радуясь изворотливости своего ума, благодаря которой онъ держалъ у себя подъ пальцемъ еврея, а старикъ пошелъ другой дорогой, вверхъ по лстниц. По мр того, какъ онъ поднимался, до слуха его громче доносились звуки все того же призыва или псни, и поднявъ глаза, онъ увидлъ надъ собой маленькое личико, смотрвшее внизъ изъ внца длинныхъ, свтлыхъ, блестящихъ волосъ и сладкозвучно твердившее ему, какъ видніе:

— Воротись и умри! Воротись и умри!

VI. Загадка безъ отвта.

Мистеръ Мортимеръ Ляйтвудъ и мистеръ Юджинъ Рейборнъ опять сидли вдвоемъ въ Темпл. Въ этотъ вечеръ, однако, они сидли не въ контор ‘высокодаровитаго’ стряпчаго, а насупротивъ, въ другихъ унылыхъ комнатахъ, въ томъ же второмъ этаж, гд снаружи на черныхъ дверяхъ, напоминавшихъ тюремныя, была надпись:

‘Квартира
м-ра Юджина Рейборна и
м-ра Мортимера Ляйтвуда.
(Контора м-ра Ляйтвуда напротивъ.)’

Все въ этой квартир показывало, что она недавно была отдлана заново. Блыя буквы надписи были особенно блы и очень сильно дйствовали на чувство обонянія. Наружный видъ столовъ и стульевъ (подобно наружности леди Типпинсъ) былъ слишкомъ цвтущъ, такъ что трудно было довриться ему, а ковры и ковровыя дорожки такъ и лзли зрителю прямо въ глаза необычайной выпуклостью своихъ узоровъ.

— Ну вотъ, теперь у меня хорошее настроеніе духа,— сказалъ Юджинъ. (Друзья сидли у камина другъ противъ друга).— Надюсь, что и нашъ обойщикъ чувствуетъ себя хорошо.

— Отчего бы ему и не чувствовать себя хорошо?— спросилъ Ляйтвудъ.

— Конечно,— согласился Юджинъ, немного подумавъ: — онъ вдь не посвященъ въ тайну нашихъ денежныхъ длъ, а потому и можетъ пребывать въ хорошемъ настроеніи духа.

— Мы ему заплатимъ,— сказалъ Мортимеръ.

— Заплатимъ? Неужели?— откликнулся Юджинъ съ равнодушнымъ удивленіемъ.— Ты не шутя это говоришь?

— Я намренъ заплатить, Юджинъ, по крайней мр свою часть,— проговорилъ Мортимеръ слегка обиженнымъ тономъ.

— А-а! Я тоже намренъ заплатить. Но я намренъ лишь настолько, что… что, пожалуй, и не намренъ.

— Не намренъ?

— Нтъ, я намренъ и всегда буду только намренъ и больше ничего, мой милый. А вдь это одно и то же выходить.

Пріятель Юджина, откинувшись назадъ на вольтеровскомъ кресл, внимательно посмотрлъ на него, тоже раскинувшагося въ вольтеровскомъ кресл съ вытянутыми на коврикъ ногами, и потомъ со смхомъ, который Юджинъ всегда умлъ въ немъ возбудить безъ всякаго видимаго старанія съ своей стороны, сказалъ ему:

— Какъ бы то ни было, а твои причуды много увеличили счетъ.

— Вотъ человкъ! Домашнія добродли называетъ причудами!— воскликнулъ Юджинъ, поднимая глаза къ потолку.

— Ну кому нужна, напримръ, эта биткомъ набитая всякой посудой маленькая кухня, въ которой никогда ничего не будетъ стряпаться?— спросилъ Мортимеръ.

— Любезный мой Мортимеръ.— отвчалъ его другъ, лниво приподнимая голову, чтобы взглянуть на него,— сколько разъ я теб объяснялъ, что нравственное вліяніе кухни есть дло большой важности.

— Нравственное вліяніе кухни на этого парня — воображаю!— проговорилъ со смхомъ Мортимеръ.

— Сдлай мн одолженіе,— сказалъ на это Юджинъ, вставая съ кресла съ важнымъ видомъ,— войдемъ и осмотримъ эту часть нашего хозяйства, которую ты такъ поспшно осуждаешь.

Съ этими словами онъ взялъ свчу и повелъ своего друга въ четвертую комнату ихъ квартиры,— небольшую узкую комнату, которая была очень удобно и элегантно отдлана подъ кухню.

— Смотри: вотъ миніатюрная кадушка подъ тсто, вотъ скалка, доска для рубки мяса, вотъ цлая полка глиняной посуды, кофейная мельница, вотъ полный шкапъ фаянсовой посуды: соусники, кастрюльки, ступка, вотъ вертелъ, вотъ какой-то очаровательный котелокъ и цлая оружейная палата покрышекъ на блюда. Нравственное вліяніе этихъ предметовъ на развитіе во мн домашнихъ добродтелей огромно,— не въ теб, потому что ты отптый человкъ, а во мн. Право, мн кажется, я чувствую, что во мн начинаютъ зарождаться домашнія добродтели. Сдлай мн еще одно одолженіе: войди со мной въ мою спальню… Вотъ письменный столъ — видишь?— съ длиннымъ рядомъ разгородокъ изъ краснаго дерева, по разгородк на каждую букву азбуки. Для какого употребленія предназначаются эти разгородки? А вотъ для какого. Получаю я, напримръ, вексель, скажемъ — отъ Джонса. Я тщательно надписываю его на письменномъ стол ‘Джонсъ’ и кладу въ разгородку подъ буквою Д. Это почти то же, что росписка, во всякомъ случа столько же удовлетворительно для меня… Я очень желалъ бы, Мортимеръ,— продолжалъ Юджинъ, садясь на кровать съ видомъ философа, поучающаго ученика,— я очень желалъ бы, чтобы мой примръ побудилъ и тебя выработать въ себ привычку къ аккуратности и методичности, и чтобы нравственныя вліянія, которыми я тебя окружилъ, подйствовали на развитіе въ теб домашнихъ добродтелей.

Мортимеръ опять засмялся, проговоривъ, какъ всегда, въ такихъ случаяхъ: ‘Ахъ, Юджинъ, какой ты, право, чудакъ!’ Но когда смхъ его затихъ, въ его лиц появилось что-то серьезное, чтобы не сказать — тревожное. Несмотря на пагубно укоренившіяся въ немъ равнодушіе и вялость, сдлавшіяся его второю натурою, онъ былъ крпко привязанъ къ своему другу. Они сдружились еще на школьной скамь, и съ той поры Мортимеръ всегда подражалъ Юджину не мене, восхищался имъ не мене и не мене любилъ его, чмъ въ т далекіе дни.

— Юджинъ,— заговорилъ онъ уже безъ улыбки,— если бъ я могъ разсчитывать увидть тебя хоть на минуту серьезнымъ, я бы попробовалъ серьезно поговорить съ тобой.

— Поговорить серьезно?— повторилъ Юджинъ.— Моральныя вліянія, я вижу, начинаютъ дйствовать… Говори.

— Хорошо, я начну,— сказалъ Мортимеръ,— хотя ты пока еще не серьезенъ.

— Въ этомъ желаніи серьезности,— проговорилъ Юджинъ съ видомъ человка, длящагося результатами долгихъ и глубокомысленныхъ размышленій,— я усматриваю благотворное вліяніе кадушки подъ тсто и кофейной мельницы. Утшительно.

— Юджинъ,— началъ опять Мортимеръ, не обративъ вниманія на это небольшое intermezzo и положивъ руку на плечо сидвшему все въ той же поз на кровати своему другу, передъ которымъ онъ теперь стоялъ,— Юджинъ, ты что-то отъ меня скрываешь.

Юджинъ взглянулъ на него, но не сказалъ ни слова.

— Все прошлое лто ты отъ меня что-то скрывалъ. Вспомни: до наступленія нашихъ лтнихъ каникулъ ты такъ мечталъ о нихъ, какъ никогда ни о чемъ не мечталъ — по крайней мр, на сколько я знаю,— съ тхъ поръ, какъ мы впервые вмст съ тобой плавали въ лодк. А когда наступили каникулы, ты и думать забылъ о лодк и безпрестанно куда-то исчезалъ. Хорошо теб было говорить, твердить мн десять, двадцать разъ, по твоей, привычк вчно шутить, которую я такъ знаю и такъ люблю, что твои отлучки вызывались боязнью, чтобъ мы съ тобой не надоли другъ другу. Но вдь само собою разумется, что очень скоро я началъ понимать, что это неспроста, что за этими отлучками что-то таится. Я не спрашиваю что, такъ какъ самъ ты молчишь, но это фактъ. Скажи, разв не правда?

— Даю теб слово, Мортимеръ, что я ничего не знаю,— отвтилъ Юджинъ посл серьезнаго молчанія, длившагося нсколько секундъ.

— Не знаешь, Юджинъ?

— Клянусь душой — не знаю. Я о самомъ себ знаю меньше, чмъ о многихъ людяхъ на свт, и опять скажу: я ничего не знаю.

— У тебя есть какой-то планъ въ голов.

— Есть планъ? Мн кажется, нтъ.

— Или по крайней мр есть какой-то предметъ, который тебя занимаетъ, чего прежде не было.

— Я, право, не могу сказать,— проговорилъ Юджинъ смущенно, покачавъ головой, и помолчавъ, чтобы собраться съ мыслями, продолжалъ: — Порой я думаю — есть, а порой думаю — нтъ. Иногда я бываю почти готовъ искать такого предмета, иногда же чувствую, что это глупо и только утомило бы меня. Нтъ, ршительно ничего не могу теб сказать. Откровенно и искренно говорю: я бы сказалъ, если бъ могъ.

Съ послднимъ словомъ онъ хлопнулъ друга рукой по плечу и, вставая съ кровати, сказалъ:

— Ты долженъ принимать своего друга такимъ, каковъ онъ есть. Ты знаешь меня, Мортимеръ. Ты знаешь, какъ я ужасно чувствителенъ къ скук. Ты знаешь, что я, сдлавшись человкомъ настолько, чтобы сознать себя воплощенной загадкой, надодалъ самъ себ чуть не до слезъ, стараясь разгадать, что я такое. Ты знаешь наконецъ, что я отказался отъ этой мысли и ршилъ больше не пытаться отгадать. Теперь самъ и посуди: какъ я могу дать отвтъ, котораго до сихъ поръ и самъ не нашелъ? Старинная дтская поговорка гласитъ: ‘Погадай, погадай, дитятко родное, а все-таки не отгадать теб, что это такое’. Мой отвтъ пока: нтъ. Клянусь жизнью, ничего не могу теб сказать.

Въ этихъ словахъ была такая примсь правды, извстной Мортимеру о безпечномъ Юджин, что ихъ нельзя было принять за простое желаніе уклониться отъ прямого отвта. Кром того, все это было сказано съ видомъ подкупающей искренности: очевидно, для единственнаго цнимаго имъ друга Юджинъ сдлалъ исключеніе и вышелъ на этотъ разъ изъ своего обычнаго безпечнаго равнодушія ко всему.

— Пойдемъ-ка, мой милый, попробуемъ, какое дйствіе произведетъ на насъ сигара,— сказалъ Юджинъ.— Если она хоть сколько-нибудь просвтитъ меня по этому вопросу, я скажу теб все безъ утайки.

Они повернули въ первую комнату и, находя, что она слишкомъ нагрлась отъ камина, открыли окно. Потомъ, закуривъ сигары, присли на подоконникъ и, испуская дымъ, принялись глядть внизъ на дворъ, освщенный луною.

— Нтъ, не просвщаетъ,— заговорилъ Юджинъ посл нсколькихъ минутъ молчанія.— Отъ всего сердца извиняюсь, мой другъ, но изъ этого ровно ничего не выходитъ.— Если ничего не выходить, такъ ничего и не выйдетъ,— отозвался Мортимеръ.— Значитъ, я могу быть покоенъ. Вдь ничего не выйдетъ? Ничего вреднаго для тебя, Юджинъ, или, можетъ быть…

Юджинъ взялъ его за руку, заставивъ такимъ образомъ на мгновеніе пріостановиться, и, вынувъ комочекъ земли изъ стоявшаго на подоконник цвточнаго горшка, ловко угодилъ имъ въ небольшую точку свта на противоположной стн. Исполнивъ это къ полному своему удовольствію, онъ переспросилъ:

— Или, можетъ быть?..

— Или вреднаго для кого-нибудь другого.

— То есть какъ это,— проговорилъ Юджинъ, взявъ еще комочекъ земли и чрезвычайно мтко бросивъ въ ту же цль,— Какъ это ‘вреднаго для кого-нибудь другого?’

— Ужъ этого я не знаю.

— И потомъ,— продолжалъ Юджинъ, пуская въ то же время третій выстрлъ,— для кого же другого?

— Не знаю.

Захвативъ еще комочекъ земли, Юджинъ взглянулъ на своего друга вопросительно, отчасти даже подозрительно. Но на лиц друга не было никакой затаенной, недосказанной мысли.

— Два заблудившихся въ лабиринтахъ закона скитальца вступаютъ въ нашъ дворъ,— сказалъ вдругъ Юджинъ, заглянувъ внизъ (вниманіе его было привлечено стукомъ шаговъ во двор).— Они осматриваютъ дверь подъ нумеромъ первымъ: очевидно ищутъ нужную имъ фамилію. Не найдя ее подъ нумеромъ первымъ, они переходятъ къ нумеру второму. Въ шляпу скитальца нумеръ второй — того, который пониже,— я запускаю вотъ этимъ комочкомъ. Попавъ ему въ шляпу, я спокойно продолжаю курить и погружаюсь въ созерцаніе неба.

Въ эту минуту оба скитальца взглянули вверхъ на окно, затмъ, обмнявшись двумя-тремя словами, повернулись къ двери, приходившейся подъ этимъ окномъ. Тамъ, повидимому, они нашли, что имъ требовалось, потому что вошли въ дверь и скрылись изъ виду.

— Когда они опять покажутся, ты увидишь, какъ я подшибу ихъ обоихъ,— сказалъ Юджинъ, приготовляя для этой цли два комочка.

Ему не приходило въ голову, что они могли искать его самого или Ляйтвуда. Но имъ, какъ видно, былъ нуженъ именно одинъ изъ нихъ, ибо скоро раздался легкій стукъ въ дверь.

— Сегодня я дежурный,— сказалъ Мортимеръ,— Юджинъ, ты оставайся на своемъ мст.

Не нуждаясь въ упрашиваніяхъ, Юджинъ остался на мст, продолжая спокойно курить и ничуть не любопытствуя узнать, кто пришелъ, пока Мортимеръ не заговорилъ съ нимъ, тронувъ его за плечо. Тогда онъ повернулся отъ окна къ комнат и увидлъ, что постители были Чарли Гексамъ и съ нимъ какой-то незнакомый господинъ. Они сейчасъ же узнали его.

— Ты помнишь этого молодого человка, Юджинъ?— спросилъ Мортимеръ.

— Дай-ка взглянуть,— отвтилъ Юджинъ хладнокровно.— О да, конечно, помню.

Онъ не имлъ никакого намренія взять мальчика за подбородокъ, какъ сдлалъ это когда-то, но Чарли заподозрилъ его въ такомъ намреніи и гнвнымъ жестомъ поднялъ руку. Южинъ засмялся и взглянулъ на Ляйтвуда, какъ бы спрашивая объясненія этого страннаго визита.

— Онъ говоритъ, что ему нужно теб что-то сказать.

— Должно быть, теб, Мортимеръ.

— Я самъ такъ думалъ, но онъ говорить — нтъ. Онъ говоритъ, что онъ къ теб.

— Да, это я дйствительно говорю,— подтвердилъ мальчикъ.— Я намренъ объясниться съ вами, мистеръ Юджинъ Рейборнъ.

Миновавъ его взглядомъ, какъ будто тамъ, гд онъ стоялъ, было пустое мсто, Юджинъ посмотрлъ на Брадлея Гедстона, потомъ равнодушно повернулся къ Мортимеру и спросилъ, кто этотъ другой человкъ.

— Я другъ Чарльза Гексама, я его учитель,— сказалъ Брадлей Гедстонъ.

— Вамъ бы слдовало, милостивый государь, учить вашихъ учениковъ лучше держать себя,— замтилъ Южинъ.

Спокойно продолжая курить, онъ облокотился на наличникъ камина и, не сводя глазъ, смотрлъ на учителя. Онъ смотрлъ на него жесткими глазами, полными холоднаго презрнія, какъ на низшее существо. Учитель смотрлъ на него тоже жесткими глазами, но съ выраженіемъ иного рода: въ немъ была и бшеная ревность, и пламенный гнвъ.

Замчательно, что ни тотъ, ни другой не смотрли на Чарли. Во все продолженіе послдовавшаго затмъ между этими двумя людьми, разговора — который бы изъ нихъ двоихъ ни говорилъ и къ кому бы изъ двоихъ ни обращалась рчь,— они смотрли только другъ на друга. Между ними было какое-то тайное, но безошибочное взаимное пониманіе, длавшее ихъ непримиримыми врагами.

— Бываютъ случаи, мистеръ Юджинъ Рейборнъ,— заговорилъ въ отвтъ Брадлей блдными дрожащими губами,— бываютъ случаи, когда естественныя чувства моихъ учениковъ становятся сильне, чмъ мои уроки.

— То есть почти всегда, полагаю,— отвтилъ Юджинъ, смакуя свою сигару.— Вы назвали меня правильно. Позвольте узнать ваше имя.

— Вамъ нтъ особенной надобности его знать.

— Правда,— замтилъ Юджинъ колко и рзко прерывая его на этомъ промах,— правда, мн нтъ даже никакой надобности его знать. Я могу называть васъ школьнымъ учителемъ: это титулъ почетный. Да, вы совершенно правы, школьный учитель.

Чтобъ раздразнить Брадлея Гедстона, это средство оказалось оружіемъ какъ нельзя боле дйствительнымъ, и притомъ неосторожно сработаннымъ имъ самимъ въ минуту гнва. Онъ старался сжать губы, чтобъ он не дрожали, но губы все-таки дрожали.

— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ,— вмшался въ разговоръ Чарли Гексамъ,— я хочу сказать вамъ нсколько словъ. Для меня это настолько важно, что мы отыскивали вашъ адресъ въ календар, потомъ ходили въ вашу контору, и вотъ пришли сюда.

— Вы задали себ слишкомъ много хлопотъ, школьный учитель,— сказалъ на это Юджинъ, сдувая пушистый пепелъ со своей сигары и совершенно игнорируя мальчика,— надюсь, что он вознаградятся.

— И я радъ, что могу говорить въ присутствіи мистера Ляйтвуда,— продолжалъ Чарли,— потому что черезъ мистера Ляйтвуда вы познакомились съ моей сестрой.

Рейборнъ лишь на мгновеніе отвелъ глаза отъ учителя, чтобы взглянуть, какое дйствіе произвело послднее слово на Мортимера. Тотъ, стоя по другую сторону камина, какъ только было произнесено это слово, повернулся лицомъ къ огню и уставился на него.

— Благодаря мистеру Ляйтвуду вы видли сестру мою и во второй разъ. Вы вдь были съ нею въ то время, когда былъ найденъ мой отецъ. Затмъ я засталъ васъ съ нею и на другой день. Съ той поры вы видались съ ней очень часто. Я желаю знать для чего?

— Ну, стоило ли изъ-за этого хлопотать, школьный учитель?— проговорилъ Юджинъ тономъ безпристрастнаго совтчика — посторонняго зрителя.— Столько шуму изъ пустяковъ! Впрочемъ вамъ, конечно, лучше знать, а по моему — не стоило.

— Я не понимаю, мистеръ Рейборнъ, почему вы обращаетесь ко мн,— отозвался на это Брадлей съ возрастающимъ гнвомъ.

— Не понимаете!— Ну хорошо, я не буду.

При своемъ полномъ самообладаніи Юджинъ сказалъ это такъ оскорбительно, что респектабельная правая рука Гедстона, сжавъ респектабельный волосяной шнурокъ, на которомъ висли респектабельные серебряные часы, была готова затянуть этотъ шнурокъ вокругъ его горла. Ничего боле Юджинъ не счелъ за нужное прибавить. Онъ стоялъ, склонивъ голову на руку, продолжая курить, и невозмутимо глядлъ на волновавшагося Брадлея Гедстона съ его стиснутой правой рукой,— глядлъ такъ, что тотъ былъ готовъ сойти съ ума.

— Мистеръ Рейборнъ,— проговорилъ между тмъ мальчикъ,— намъ извстно не только то, что я сейчасъ вамъ сказалъ, намъ извстно больше. Сестра моя пока еще не знаетъ, что мы все открыли, но мы открыли все. У насъ съ мистеромъ Гедстономъ былъ планъ дать образованіе моей сестр, по совту и подъ руководствомъ мистера Гедстона, ибо онъ въ этомъ дл самый лучшій авторитетъ, что бы вы тамъ ни думали о немъ, куря свою сигару… И что же мы узнаемъ? Что мы узнаемъ, мистеръ Ляйтвудъ?— Мы узнаемъ, что моя сестра уже беретъ уроки безъ нашего вдома. Мы узнаемъ, что въ то самое время, когда сестра моя неохотно и холодно выслушиваетъ вс наши планы, составленные нами для ея же пользы,— планы мои, ея брата, и мистера Гедстона, достойнйшаго судьи въ этихъ вопросахъ,— доказательствомъ чему служатъ его аттестаты, которые онъ всегда можетъ предъявить,— что въ это самое время она охотно принимаетъ другія услуги. Да, и занимается очень прилежно, а я знаю, что значить прилежно заниматься. Знаетъ это и мистеръ Гедстонъ. Теперь вопросъ: кто-нибудь платитъ же за эти уроки?— вотъ мысль, которая естественно рождается у насъ. Кто же платитъ? Мы начинаемъ разыскивать, мистеръ Ляйтвудъ, и узнаемъ, что платитъ вашъ другъ, вотъ этотъ самый Юджинъ Рейборнъ. Спрашивается: какое онъ иметъ право на это и что онъ замышляетъ, и какъ онъ сметъ позволять себ такую вольность безъ моего согласія, когда я поднимаюсь въ свт, благодаря собственнымъ стараніямъ и помощи мистера Гедстона, и не могу допустить, чтобы малйшая тнь упала на мою репутацію, чтобы малйшій упрекъ коснулся моего добраго имени черезъ мою сестру.

Ребяческая незрлость этой рчи и вылившійся въ ней непомрный, откровенный эгоизмъ длали ее поистин жалкою рчью. Несмотря на это Брадлей Гедстонъ, привыкшій къ малолтнимъ слушателямъ своей школы, но мало знакомый съ умственной сферой взрослыхъ людей, выразилъ всмъ своимъ видомъ большое сочувствіе ей.

— А теперь я скажу мистеру Юджину Рейборну,— продолжалъ Чарли, вынужденный обращаться къ нему въ третьемъ лиц посл напрасной попытки говорить во второмъ,— теперь я скажу, что я противъ его знакомства съ моею сестрой и прошу его прекратить это знакомство. Но пусть онъ не забираетъ себ въ голову, что я боюсь, чтобы моя сестра не привязалась къ нему.

Тутъ мальчикъ насмшливо улыбнулся, учитель тоже улыбнулся, а Юджинъ молча сдунулъ пепелъ съ сигары.

— Я противъ этого, и довольно. Я для моей сестры гораздо больше значу, чмъ онъ думаетъ. Я поднимаюсь въ свт и намренъ поднять ее до себя. Она это знаетъ и должна разсчитывать на меня въ своихъ планахъ на будущее. Я такъ понимаю этотъ вопросъ, такъ же понимаетъ его и мистеръ Г’едстонъ. Моя сестра — прекрасная двушка, но у нея есть романическія идеи — не о такихъ вещахъ, какъ вашъ мистеръ Юджинъ Рейборнъ, а о смерти моего отца, напримръ, и о другихъ предметахъ подобнаго рода. Мистеръ Рейборнъ потворствуетъ этимъ идеямъ, чтобы придать себ важности въ ея глазахъ, и она думаетъ, что она должна быть признательна ему. Но я не желаю, чтобъ она была признательна ему или кому бы то ни было, кром меня и мистера Гедстона. И еще скажу мистеру Рейборну: если онъ не обратитъ вниманія на мое требованіе, тмъ хуже будетъ для нея. Пусть онъ это запомнитъ: хуже для нея.

Наступило молчаніе, во время котораго учитель, судя по его виду, чувствовалъ себя крайне неловко.

— Позвольте вамъ замтить, школьный учитель,— сказалъ Юджинъ, вынимая изо рта быстро сгорвшую сигару, чтобы взглянуть на нее,— позвольте вамъ замтить, что вы можете убрать вашего ученика.

— А вы, мистеръ Ляйтвудъ,— перебилъ его мальчикъ съ лицомъ, разгорвшимся отъ жгучей обиды, отъ безсильной досады на то, что онъ не можетъ добиться ни вниманія, ни отвта,— я надюсь, вы запомните то, что я говорилъ вашему другу и что вашъ другъ выслушалъ отъ меня отъ слова до слова, хоть онъ и притворяется, что ничего не слыхалъ. Вы обязаны запомнить это, мистеръ Ляйтвудъ: какъ я уже сказалъ, вы познакомили вашего пріятеля съ моей сестрой, если бы не вы, она никогда бы не видала его. Богу извстно, что никто изъ насъ никогда въ немъ не нуждался и никто бы не соскучился по немъ. А теперь, мистеръ Гедстонъ, такъ какъ мистеръ Юджинъ Рейборнъ волей-неволей долженъ былъ выслушать все, что я хотлъ ему сказать, и такъ какъ я высказалъ все, до послдняго слова, то мы покончили съ нашимъ дломъ и можемъ идти.

— Сойдите внизъ и оставьте меня на одну минуту, Гексамъ,— сказалъ Брадлей.

Мальчикъ повиновался съ сердитымъ видомъ и, съ грохотомъ, какой онъ только могъ произвести, вышелъ изъ комнаты. Ляйтвудъ между тмъ отошелъ отъ камина къ окну, перегнулся черезъ подоконникъ и сталъ смотрть во дворъ.

— Вы думаете обо мн, что я не лучше грязи у васъ подъ ногами,— сказалъ Брадлей Юджину, произнося слова тщательно размреннымъ голосомъ (да иначе онъ былъ бы и не въ состояніи говорить).

— Увряю васъ, школьный учитель, что я совсмъ не думаю о васъ,— отвтилъ Юджинъ.

— Неправда,— возразилъ Брадлей.— И вы это сами знаете.

— Вы грубы, но вы этого не знаете,— сказалъ Юджинъ.

— Мистеръ Рейборнъ, но я во всякомъ случа хорошо знаю, что мн нельзя тягаться съ вами по части дерзкихъ словъ и надменныхъ манеръ. Мальчикъ, который сейчасъ вышелъ отсюда, могъ бы въ какіе-нибудь полчаса загонять васъ во многихъ отрасляхъ знанія. Но, разумется, вы можете его оттолкнуть, какъ ниже васъ стоящаго въ обществ. Точно такъ же вы можете поступить и со мной,— въ этомъ я заране увренъ.

— Это возможно,— замтилъ Юджинъ.

— Но я не мальчикъ,— сказалъ Брадлей, сжимая руку,— и я хочу, чтобы вы меня выслушали, сэръ.

— Школьнаго учителя всегда слушаютъ,— проговорилъ спокойно Юджинъ.— Это должно васъ удовлетворить.

— Но меня это не удовлетворяетъ,— отрзалъ Брадлей, поблднвъ отъ злости.— Неужели вы полагаете, что только потому, что человкъ готовился къ обязанностямъ, которыя я отправляю, и слдилъ за собой, сдерживая себя ежечасно, чтобы лучше ихъ отправлять, онъ отрекается отъ человческой своей природы?

— Судя по тому, что я вижу, глядя на васъ, я полагаю, что вы слишкомъ горячи, чтобы быть хорошимъ школьный ь учителемъ.

Говоря это, Юджинъ бросилъ въ каминъ окурокъ сигары.

— Горячъ съ вами, сэръ, я согласенъ. Горячъ съ вами, за что и уважаю себя. Но у меня не дьяволы вмсто учениковъ.

— Вмсто преподавателей — было бы врне, отвтилъ Юджинъ.

— Мистеръ Рейборнъ!

— Школьный учитель!

— Сэръ, мое имя Брадлей Гедстонъ.

— Но вы вдь справедливо замтили, мой милйшій, что мн нтъ надобности знать ваше имя… Ну, говорите, что еще?

— Еще вотъ что… О, какое несчастье,— воскликнулъ Брадлей, дрожа всмъ тломъ и наскоро утирая потъ, выступившій у него на лиц,— какое несчастье, что я не умю настолько сдерживать себя, чтобы говорить спокойне и тверже, чмъ я говорю теперь, когда вотъ тутъ предо мною, человкъ, никогда во всю свою жизнь не чувствовавшій того, что я перечувствовалъ въ одинъ день, а можетъ владть собою.

Онъ выговорилъ эти слова съ сильнымъ душевнымъ страданіемъ, сопровождая ихъ даже невольнымъ движеніемъ рукъ, какъ будто ему хотлось растерзать себя.

Юджинъ Рейборнь смотрлъ на него такимъ взглядомъ, какъ будто начиналъ признавать въ немъ предметъ, любопытный для изученія.

— Мистеръ Рейборнъ, я хочу сказать вамъ нчто отъ себя.

— Говорите, говорите, школьный учитель,— отвчалъ Юджинъ съ выраженіемъ скуки и приближающагося нетерпнія въ голос, между тмъ какъ Брадлей боролся съ собой: — говорите, что вы имете сказать, но позвольте вамъ напомнить, что дверь отперта и что вашъ юный другъ ждетъ васъ на лстниц.

— Я вызвался сопровождать сюда Гексама вотъ для чего: я ршилъ, что въ случа, если бы вамъ удалось зажать ему ротъ, я отъ себя скажу вамъ, какъ человкъ, который зажать себ рта не позволитъ, что инстинктъ этого мальчика, побудившій его предъявить вамъ уже извстное вамъ требованіе, безошибоченъ и вренъ.

Эта маленькая рчь стоила Брадлею Гедстону неимоврныхъ усилій.

— Это все?— спросилъ его Юджинъ.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ свирпо Брадлей.— Я, такъ же, какъ и онъ, не одобряю вашихъ визитовъ къ его сестр, я вмст съ нимъ протестую противъ вашихъ попеченій о ней, противъ той услуги, которую вы ей оказываете, платя за ея обученье.

— А это все?

— Нтъ, сэръ, я вамъ хотлъ еще сказать, что ваши дйствія ничмъ не оправдываются и что они вредятъ его сестр.

— Вы учитель ея, что ли, такъ же, какъ и ея брата? Или, можетъ быть, желаете быть ея учителемъ?— спросилъ Юджинъ.

Это былъ, очевидно, мткій ударъ, ибо кровь бросилась въ лицо Брадлею Гедстону такъ же мгновенно, какъ если бы ударъ былъ нанесенъ хлыстомъ.

— Что вы подъ этимъ разумете?— могъ онъ только выговорить.

— Естественное честолюбіе — ничего больше,— сказалъ хладнокровно Юджинъ.— Я далекъ отъ желанія сказать что-либо иное. Сестра, которая что-то частенько вертится у васъ на язык, такъ рзко отличается отъ всей своей среды, отъ тхъ низкихъ неизвстныхъ людей, которые ее окружаютъ, что такое честолюбіе было бы вполн понятно.

— Вы хотите попрекнуть меня моею неизвстностью, мистеръ Рейборнь?

— Это едва ли возможно для меня, школьный учитель, такъ какъ мн о вашей неизвстности ничего неизвстно, да я и не ищу боле близкаго знакомства съ этимъ предметомъ

— Вы попрекаете меня моимъ происхожденіемъ,— продолжалъ, не слушая, Брадлей,— вы намекаете на мое воспитаніе. На это я вамъ скажу только одно: я самъ проложилъ себ дорогу, вышелъ изъ неизвстности и изъ низкой среды, вопреки тому и другому, и имю право считать себя выше васъ и гордиться этимъ.

— Какъ могу я попрекать васъ тмъ, чего не знаю? Какъ могу я бросать камни, никогда не бывшіе у меня въ рукахъ,— это такая проблема, ршить которую можетъ разв только проницательность школьнаго учителя,— отвтилъ Юджинъ.— Все ли теперь?

— Нтъ, сэръ, если вы полагаете, что мальчикъ…

— Который непремнно соскучится, ожидая васъ,— учтиво вставилъ Юджинъ.

—… Если вы полагаете, что этотъ мальчикъ не иметъ друзей, мистеръ Рейборнъ, то вы ошибаетесь. Я другъ ему, и такимъ вы меня всегда найдете.

— А вы найдете его на лстниц,— замтилъ Юджинъ.

— Вы, вроятно, ршили, сэръ, идти напроломъ, полагая, что вамъ приходится имть дло съ ребенкомъ, неопытнымъ, безпомощнымъ, за котораго некому заступиться. Но я предупреждаю васъ, что разсчетъ вашъ невренъ. Вы будете имть дло и съ зрлымъ человкомъ. Вы будете имть дло со мной. Моя рука принадлежитъ этому длу, мое сердце открыто для него.

— И, по странному стеченію обстоятельствъ, эта дверь тоже открыта для васъ,— сказалъ Юджинъ.

— Я презираю вашу изворотливую уклончивость, какъ презираю васъ самого. По низости своей натуры вы попрекаете меня низостью моего происхожденія, и это длаетъ васъ еще презрнне въ моихъ глазахъ. Но если вы не воспользуетесь моимъ посщеніемъ и не измните вашего поведенія, то скоро увидите, что со мной шутки плохи, хотя вс ваши выходки противъ меня лично я оставляю безнаказанными, не считая ихъ достойными вниманія.

Съ внутреннимъ болзненнымъ сознаніемъ своей неразвязности по сравненію съ Рейборномъ, обнаружившимъ такую завидную непринужденность, Брадлей, посл этихъ словъ, повернулся и вышелъ, и тяжелая дверь, какъ дверца печи, заслонила собою красный огонь и блокалильный жаръ его бшенства.

— Курьезный сумасшедшій!— сказалъ Юджинъ ему вслдъ.— Онъ думаетъ, что вс должны были быть знакомы съ его матерью.

Мортимеръ Ляйтвудъ продолжалъ смотрть въ окно, къ которому онъ отошелъ изъ деликатности. Юджинъ окликнулъ его, и онъ сталъ тихими шагами ходить изъ угла въ уголъ.

— Любезный другъ, я боюсь, что мои нежданные гости обезпокоили тебя,— сказалъ Юджинъ, закуривая новую сигару.— Если теперь теб вздумается пригласить на чай леди Типпинсъ, я заране общаю любезничать съ ней.

Продолжая ходить изъ угла въ уголъ, Мортимеръ отвчалъ:

— Юджинъ, Юджинъ, Юджинъ! Все это очень грустно. До чего я былъ слпъ, какъ подумаю!

— Слпъ? Ты — слпъ? Ничего не понимаю,— проговорилъ его невозмутимый пріятель.

— Что говорилъ ты мн въ ту ночь, когда мы были на рк въ таверн?— продолжалъ Мортимеръ, останавливаясь передъ нимъ.— Помнишь, о чемъ ты спросилъ меня тогда? Ты спросилъ, ощущаю ли я въ себ мрачное сочетаніе предателя и подлеца при мысли о той двушк.

— Да, что-то въ этомъ род я какъ будто въ самомъ дл говорилъ.

— Что же чувствуешь ты, думая о ней въ эту минуту?

Юджинъ не далъ прямого отвта, но, пустивъ раза три дымокъ изъ сигары, замтилъ только:

— Не смшивай положеній. Во всемъ Лондон нтъ двушки лучше Лиззи Гексамъ. У меня въ семь между моими нтъ никого лучше ея, да и въ твоей семь нтъ никого лучше.

— Допустимъ. Что же слдуетъ?

— Ну вотъ,— проговорилъ Юджинъ нершительно, глядя вслдъ своему другу, когда тотъ направлялся въ другой конецъ комнаты,— вотъ ты опять заставляешь меня разгадывать загадку, отъ которой я отказался.

— Юджинъ, не собираешься ли ты увлечь и потомъ бросить эту двушку?

— Милый другъ,— нтъ.

— Такъ, можетъ быть, ты намренъ жениться на ней?

— Милый другъ,— нтъ.

— Такъ что же ты намренъ сдлать?

— Милый другъ, я ничего не намренъ длать. У меня нтъ никакихъ намреній. Я не способенъ къ намреніямъ. Если бъ я составилъ какой-нибудь планъ, я тотчасъ же и бросилъ бы его, утомленный процессомъ составленія.

— Ахъ, Юджинъ, Юджинъ!

— Милый мой Мортимеръ, не говори ты со мной этимъ тономъ грустной укоризны! Что же я могу сдлать другого, какъ не сказать прямо того, что я знаю, и не сознаться прямо въ невдніи того, чего я не знаю. Какъ бишь поется та старинная псенка, что такъ печально звучитъ подъ личиной веселья? Такъ, кажется:

Прочь, прочь съ печалью и тоской!

Уныло въ колоколъ не бей

Про жизнь и глупости людей,

А весело, весело пой: тра-ла-ла!

Не станемъ пть тра-ла-ла, мой милый,— это не иметъ смысла, а споемъ лучше псенку про то, что мы загадокъ отгадывать не будемъ.

— Продолжаешь ли ты видться съ этой двушкой, Юджинъ, и правда ли то, что говорили эти люди?

— Я охотно даю утвердительный отвтъ на оба вопроса моего досточтимаго и ученаго друга.

— Что же изъ этого выйдетъ? Что ты длаешь? Куда ты идешь?

— Мой дорогой Мортимеръ, право, можно подумать, что школьный учитель оставилъ здсь по себ какую-то допросную заразу. Ты безпокоишься оттого что у тебя нтъ во рту сигары. Возьми вотъ эту, сдлай милость. Закури ее отъ моей, которая въ совершенномъ порядк… Такъ. Теперь окажи мн справедливость: обрати вниманіе на тотъ фактъ, что я длаю все отъ меня зависящее для самоусовершенствованія и что я уже показалъ теб въ надлежащемъ свт вс хозяйственныя орудія, о которыхъ ты прежде, недостаточно углубившись въ этотъ вопросъ, готовъ былъ въ своей опрометчивости отозваться неуважительно. Сознавая свои недостатки, я окружилъ себя моральными вліяніями съ тою именно цлью, чтобы ускорить въ себ развитіе домашнихъ добродтелей. Предоставь же меня этимъ вліяніямъ, такъ же, какъ и благотворному вліянію общества моего друга дтства.

— Ахъ, Юджинъ,— проговорилъ съ чувствомъ Мортимеръ, стоявшій теперь рядомъ съ нимъ, такъ что оба они очутились въ облак дыма.— Я бы оцень хотлъ, чтобы ты далъ мн отвтъ на мои вопросы: что изъ этого выйдетъ? что ты длаешь? куда ты идешь?

— Другъ мой,— отвчалъ Юджинъ, слегка отмахивая отъ себя дымъ, чтобы лучше показать выраженіе искренности на своемъ лиц и въ своей манер,— другъ мой, поврь мн, я бы сейчасъ же отвтилъ теб, если бъ могъ. Чтобы быть въ состояніи это сдлать, я долженъ сперва разгадать несносную загадку, давно мною оставленную. Вотъ гд эта загадка: Юджинъ Рейборнь — вотъ она передъ тобой!— И онъ постучалъ себя по лбу и по груди.— Погадай, погадай, дитятко родное! Нтъ не отгадать теб, что это такое… Нтъ, клянусь жизнью, не отгадать! Ршительно отказываюсь!

VII. Дружеское предложеніе.

Система занятій мистера Боффина съ его ученымъ человкомъ, мистеромъ Сайлесомъ Веггомъ, настолько измнилась съ измнившимся образомъ жизни мистера Боффина, что Римская имперія обыкновенно разрушалась и падала теперь уже по утрамъ въ высоко-аристократическомъ дом, а не по вечерамъ, какъ прежде, въ павильон. Бывали однакоже случаи, когда мистеръ Боффинъ, спасаясь въ павильон посл сумерекъ и, усвшись на свою старую скамью, слдилъ за конечными судьбами порочныхъ и изнженныхъ властителей міра, стоявшихъ въ эту пору на своихъ послднихъ ногахъ.

Если бы Веггу хуже платили за его работу или если бъ онъ былъ способне ее исполнять, такіе неурочные визиты мистера Боффина были бы ему только лестны и пріятны, но въ его положеніи слишкомъ щедро вознаграждаемаго надувалы они только раздражали его. Это вполн согласовалось съ правиломъ: недостойный слуга, кому бы онъ ни служилъ, всегда врагъ своего господина. Даже люди высокаго происхожденія и съ благородной душой, оказавшись почему-либо непригодными на своихъ высокихъ постахъ, всегда и неизмнно протестовали противъ своего принципала, грша или ни на чемъ не основаннымъ недовріемъ къ нему или бездушной требовательностью. А что справедливо относительно общественной дятельности, то въ равной мр справедливо и относительно частной жизни людей.

Когда Сайлесь Веггъ получилъ наконецъ свободный доступъ въ ‘нашъ домъ’, какъ онъ привыкъ называть то зданіе, передъ которымъ столько лтъ сидлъ съ своимъ лоткомъ, и когда онъ увидлъ, какъ и слдовало ожидать по естественному ходу вещей, что оно не сходится съ тмъ планомъ дома, который былъ имъ построенъ въ воображеніи, то, какъ человкъ дальновидный и хитрый, онъ, чтобы поддержать свои прежнія розсказни и выпутаться изъ нихъ, принималъ на себя, говоря о ‘нашемъ дом’, покорно-грустный видъ и стовалъ о минувшемъ, какъ будто домъ и онъ съ нимъ вмст претерпли крушеніе въ жизни.

— И это, сэръ, былъ когда-то нашъ домъ!— говорилъ мистеръ Веггъ своему покровителю, печально качая головой и вздыхая.— Вдь это, сэръ, то самое строеніе, изъ подъзда котораго, какъ мн часто приходилось видть, выходили важные господа: миссъ Элизабетъ, мистеръ Джорджъ, тетушка Дженъ и дядюшка Паркеръ. (Вс эти имена, какъ уже извстно читателю, мистеръ Веггъ придумалъ самъ.) И вотъ чмъ все это кончилось, какъ подумаешь!.. Охъ-хо-хо!

И такою тоской звучали эти стованія, что кроткій мистеръ Боффинъ искренно жаллъ бднягу Вегга и почти готовъ былъ врить, что покупкой ‘нашего дома’ онъ нанесъ этому плуту невознаградимый ущербъ.

Два-три дипломатическихъ свиданія съ мистеромъ Винасомъ — плоды великой тонкости ума мистера Вегга, покрытые личиной беззаботной покорности случайному стеченію обстоятельствъ, направившихъ его въ ту сторону, гд проживалъ мистеръ Винасъ, доставили Веггу возможность покончить его торгъ съ этимъ джентльменомъ.

— Принесите ее мн въ павильонъ въ субботу вечеромъ,— сказалъ Сайлесъ, когда торгъ былъ заключенъ,— и если дружескій стаканъ старой подогртой ямайки придется вамъ по вкусу, то я не такой человкъ, чтобъ пожалть его для васъ.

— Вамъ не безызвстно, сэръ, что я плохой собесдникъ,— отвчалъ мистеръ Винасъ,— но такъ и быть!

Такъ оно и было, какъ сказалъ мистеръ Винасъ.

Вотъ наступаетъ вечеръ субботы, и мистеръ Винасъ звонить у калитки павильона. Мистеръ Веггъ отворяетъ калитку, видитъ какой-то цилиндрическій свертокъ изъ коричневой бумаги подъ мышкой у мистера Винаса и говоритъ довольно сухо:

— Я думаю, вы могли бы и на извозчик пріхать.

— Нтъ, мистеръ Веггъ. Я не важне этого свертка, который пришелъ же сюда на моихъ на двоихъ.

— Не важне свертка! Не важне… гм!— мычитъ мистеръ Веггъ съ замтнымъ неудовольствіемъ и прибавляетъ (не вслухъ): ‘Есть свертки, которые могутъ быть и поважне тебя’.

— Вотъ ваша покупка, мистеръ Веггъ,— продолжаетъ Винасъ, учтиво подавая ему коричневый цилиндръ.— Я очень счастливъ возможностью возвратить ее источнику, изъ коего она проистекла.

— Спасибо,— отвчаетъ Веггъ.— Но теперь, когда мы покончили съ этимъ дломъ, я могу сказать вамъ по-дружески, что это, знаете, еще вопросъ, могли ли бы вы не возвратить мн этой вещи, если бъ я потребовалъ ее судомъ. Я это, то есть, въ томъ смысл, что она слдовала мн по закону.

— Вы думаете, мистеръ Веггъ? Но вдь я купилъ васъ за чистыя денежки, сэръ.

— Нельзя покупать человческую плоть и кровь въ этой стран,— живую, я разумю,— возражаетъ Веггъ, качая головой.— Поэтому вопросъ: могли ли вы, имли ли право купить мои кости?

— Вы спрашиваете то есть, какъ оно по закону слдуетъ?— освдомился мистеръ Винасъ.

— Да, какъ по закону?

— Я недостаточно свдущъ въ законахъ, мистеръ Веггъ,— отвчаетъ Винасъ, красня и немного возвышая голосъ,— но зато по части фактовъ я кое-что смыслю, и съ точки зрнія факта я вамъ скажу, что я еще посмотрлъ бы… Угодно вамъ, чтобы я договорилъ, что слдуетъ дальше? Вы разршаете договорить?

— На вашемъ мст я только то и сказалъ бы, что слдуетъ дальше,— говоритъ примирительно мистеръ Веггъ.

— Ну, такъ я посмотрлъ бы еще, какъ бы вы, получивъ отъ меня этотъ свертокъ, не отдали бы мн за него, что мн слдуетъ. Я не претендую знать, какой тутъ подходить параграфъ закона, но фактъ я достаточно знаю.

Такъ какъ мистеръ Винасъ вообще раздражителенъ (вроятно, отъ несчастной любви) и такъ какъ мистеръ Веггъ не иметъ желанія его сердить, то и говоритъ успокоительнымъ тономъ:

— Я это только такъ сказалъ — просто какъ маленькій казусъ: я излагалъ свои мысли предположительно.

— Я желалъ бы, мистеръ Веггъ,— отвчаетъ на это мистеръ Винасъ,— чтобы въ другой разъ вы лучше не излагали предположитеіьно, а выкладывали бы деньги на столъ. Откровенно скажу: мн ваши маленькіе казусы не нравятся.

Въ это время они входятъ въ гостиную мистера Вегга, освщенную въ этотъ свжій вечеръ газомъ и каминомъ. Мистеръ Винасъ смягчается, хвалитъ помщеніе и, пользуясь случаемъ, напоминаетъ Веггу, что онъ, Винасъ, уже поздравлялъ его разъ съ превосходнымъ мстомъ, которое ему досталось.

— Мсто сносное,— соглашается Веггъ.— Но помните, мистеръ Винасъ: нтъ золота безъ примси… Наливайте-ка да садитесь къ камину. Не желаете ли позабавиться трубочкой, сэръ?

— Я небольшой до нихъ охотникъ, сэръ, но за компанію курну разокъ-другой съ промежуточками.

Мистеръ Винасъ наливаетъ, и Веггъ наливаетъ, мистеръ Винасъ закуриваетъ да покуриваетъ, и Веггъ закуриваетъ да покуриваетъ.

— Такъ вы говорите, мистеръ Веггъ, что примсь есть и въ вашемъ металл?

— Есть. Таинственность какая-то,— отвчаетъ Веггъ.— Не нравится она мн, мистеръ Винасъ. Не нравится мн, что выколотили жизнь изъ прежнихъ жильцовъ этого дома, обдлали это гд-то въ непроходимыхъ потемкахъ, и кто это сдлалъ — не знаютъ.

— Вы имете какія-нибудь подозрнія, мистеръ Веггъ?

— Нтъ, я только знаю, кому это въ прокъ пошло, а подозрній не имю,— отвчаетъ этотъ джентльменъ.

Договоривъ, онъ куритъ и смотритъ въ каминъ съ самымъ ршительнымъ выраженіемъ гуманности на лиц, какъ будто онъ поймалъ эту великую добродтель за фалду въ ту минуту, когда она сочла своею горькою обязанностью улизнуть отъ него, и удержалъ ее насильно.

— Такъ-то оно, мистеръ Винасъ,— снова начинаетъ Веггъ: — я длаю кое-какія свои наблюденія по нкоторымъ пунктамъ надъ нкоторыми людьми, но я ничего не говорю, сэръ. Вотъ, напримръ, огромное богатство сваливается съ облаковъ на человка… не будемъ его называть. И вотъ, столько-то жалованья въ недлю да столько-то при этомъ каменнаго угля на отопленіе сваливается съ облаковъ на меня. Который же изъ насъ двоихъ лучше?— Ужъ, конечно, не тотъ, кого мы не называемъ. Вотъ мое наблюденіе, но я ничего не говорю. Я беру свое жалованье и свой уголь. Онъ беретъ свое богатство. Вотъ какъ оно ведется на свт, сэръ.

— Какъ бы хорошо было для меня, если бъ я могъ такъ же спокойно, какъ вы, смотрть на вещи, мистеръ Веггъ.

— И ко всему,— продолжаетъ мистеръ Веггъ ораторскимъ жестомъ своей трубки и своей деревянной ноги, изъ коихъ послдняя выказываетъ недостойное желаніе опрокинуть его назадъ вмст со стуломъ,— и ко всему примите во вниманіе, мистеръ Винасъ, еще такую вещь… А впрочемъ я ничего не говорю. Тому, кого мы не называемъ, всякій дуракъ вдь можетъ турусы на колесахъ подвести. Къ нему и подъхали. И вотъ тотъ, кого мы не называемъ, имя своею правой рукою меня… Я же, натурально, могу разсчитывать на дальнйшее повышеніе, и вы, можетъ быть, даже скажете, что я повышенія достоинъ…

Мистеръ Винасъ бормочетъ что-то въ томъ дух, что онъ, конечно, это скажетъ.

— Ну-съ, такъ вотъ онъ, кого мы не называемъ, при такихъ-то обстоятельствахъ обходитъ меня и ставитъ надо мною прощалыгу, который ловко подъхалъ къ нему. Кто же изъ насъ двоихъ настоящій-то человкъ? Кто знаетъ больше стиховъ? Кто изъ двоихъ больше работалъ на того, кого мы не называемъ? Кто обрабатывалъ ему римлянъ, военныхъ и штатскихъ, пока не осипъ, да такъ, какъ будто питался однми опилками съ тхъ поръ, какъ его отняли отъ груди. Кто?— Ужъ, конечно, не тотъ прощалыга съ своими розсказнями. А между тмъ онъ у нихъ, какъ въ своемъ собственномъ дом: у него своя комната, онъ въ почет и получаетъ тысячу фунтовъ въ годъ. А я вотъ заточенъ въ эту тюрьму и торчу тутъ, какъ какая-нибудь мебель, на случай, если понадоблюсь. Вотъ оно какъ идете все на свт. Я это замчаю, да и не могу не замчать, потому что я имю большую замчательность, но я ничего не говорю, ничего… Бывали вы здсь когда-нибудь прежде, мистеръ Винасъ?

— За порогъ калитки не переступалъ, мистеръ Веггъ.

— А до воротъ, значитъ, доходили?

— Доходилъ, мистеръ Веггъ, и даже заглядывалъ во дворъ изъ любопытства.

— Видли что-нибудь?

— Ничего, кром мусора на двор.

Мистеръ Веггъ обводилъ глазами комнату, увлекаясь поисками, а потомъ осмотрлъ мистера Винаса, какъ будто подозрвая, что и на немъ можно что-нибудь найти.

— А между тмъ, сэръ,— говоритъ онъ,— можно было бы предположить (такъ какъ вы были знакомы со старикомъ Гармономъ), что вы иногда наносили ему визиты изъ вжливости. Вамъ, слава Богу, вжливости-то не занимать стать.

Послднее изреченіе было предложено въ вид смягчающаго комплимента.

— Ваша правда, сэръ,— отвчаетъ мистеръ Винасъ, моргая слабыми глазками и запуская пальцы въ пыльные волосы,— правда, таковъ я и былъ, пока одинъ, сдланный мн, афронтъ не повернулъ во мн все вверхъ дномъ. Вы понимаете, о какомъ афронт я говорю, мистеръ Веггъ. Я говорю о нкоемъ письменномъ заявленіи насчетъ костяковъ. Съ той поры пришелъ всему конецъ для меня, остались лишь горечь да желчь.

— Нтъ, не всему конецъ, мистеръ Винасъ,— говоритъ на это Веггъ сочувственнымъ шепотомъ.

— Всему, сэръ, всему!— горько настаиваетъ мистеръ Винасъ.— Пусть это будетъ грубостью съ моей стороны, но я лучше готовъ накинуться на своего ближайшаго друга, чмъ сказать — нтъ, не всему! Готовъ, увряю васъ!

Невольно взмахнувъ деревяшкой, чтобъ защититься отъ мистера Винаса, вскочившаго въ пылу увлеченія съ мста посл этого несоціабельнаго заявленія, мистеръ Веггъ опрокидывается назадъ вмст со стуломъ. Безобидный мизантропъ спшитъ къ нему на помощь и подымаетъ его находящимся въ состояніи полнаго распада.

— Что это, никакъ вы балансь потеряли, мистеръ Веггъ?— говоритъ мистеръ Винасъ, подавая ему отлетвшую въ сторону трубку.

— Да какъ не потерять!— ворчитъ Сайлесъ, потрагивая ушибленное мсто на голов.— Тутъ и не балансъ потеряешь, когда гости твои начнутъ скакать по комнат, словно черти въ аду! Пожалуйста не вскакивайте такимъ манеромъ со стула, мистеръ Винасъ.

— Извините меня, мистеръ Веггъ. Я такъ глубоко огорченъ!

— Да, чортъ васъ возьми, благовоспитанный человкъ можетъ и сидя на мст огорчаться,— возражаетъ вразумительно мистеръ Веггъ.

— Я буду помнить это, сэръ.

— Будьте такъ любезны.

Мистеръ Веггъ мало-по-малу сдерживаетъ свое затаенное раздраженіе и свой ироническій тонъ и снова принимается за трубку.

— Гм… да, мы, кажется, говорили о томъ, что старикъ Гармонъ былъ вамъ другъ и пріятель.

— Нтъ, мистеръ Веггъ, не другъ и не пріятель. Такъ, бывало, иной разъ перемолвимся двумя-тремя словами. Правда, вели еще мы съ нимъ кое-какія длишки. Любознательный быль онъ человкъ насчетъ мусора, мистеръ Веггъ,— любознательный, но ужъ и скрытный, доложу вамъ.

— Ага! Такы вы считали его скрытнымъ?— восклицаетъ Веггъ съ какой-то жадною радостью.

— Онъ всегда казался мн такимъ, и съ виду, и по разговору.

— А-а!

Веггъ опять поводитъ глазами.

— А ну-те, потолкуемъ-ка о томъ, что тамъ такое отыскивалось въ этомъ самомъ мусор,— говорить онъ безпечно.— Не разсказывалъ ли онъ когда-нибудь, какъ онъ тамъ все это находилъ,— скажите откровенно, другъ любезный. Коли человку ужъ довелось жить на такомъ, чортъ его знаетъ какомъ двор, такъ любопытно по крайней мр узнать, какъ оно тамъ было и что. Гд, напримръ, отыскивалъ онъ эти… ну, словомъ, всякую всячину? Или, напримръ, какъ онъ раскапывалъ эти кучи? Сверху, что ли, начиналъ или снизу? Буравитъ (тутъ мимика мистера Вегга становится очень выразительной) или пробовалъ щупомъ? Какъ вы скажете, милйшій мистеръ Винасъ: щупомъ онъ ихъ пробовалъ или буравомъ, а? Скажите, почтеннйшій, безъ утайки.

— Я скажу — ни тмъ, ни другимъ, мистеръ Веггъ.

— Какъ ближній ближнему, мистеръ Винасъ, скажите… (да подлейте еще)… скажите: почему ни тмъ, ни другимъ?

— Потому, я полагаю, что когда мусоръ сортируютъ и просиваютъ, то вещи находятся сами собой. Вдь эти насыпи уже были просяны?

— Осмотрите ихъ и скажите, какъ по вашему?.. Да ну, подливайте еще!

Всякій разъ, какъ мистеръ Веггъ говорилъ: ‘Подливайте еще’, онъ придвигался къ гостю со стуломъ все ближе и ближе, подскакивая на своей деревяшк. Казалось, онъ предлагалъ самъ слиться съ мистеромъ Винасомъ, а не то что налить его стаканъ,— до того онъ старался.

— Такъ вотъ, какъ я сейчасъ сказалъ,— продолжаетъ мистеръ Веггъ, посл того, какъ гость принялъ къ свднію его любезное приглашеніе,— коли ужъ довелось человку жить на чортъ знаетъ какомъ двор, такъ по невол любопытствовать будешь. Скажите мн по душ, какъ братъ брату: какъ вы думаете: онъ вотъ находилъ въ мусор разныя вещи, ну, а не пряталъ ли онъ чего въ мусоръ?

— Пожалуй, что и пряталъ, мистеръ Веггъ.

Мистеръ Веггъ проворно надваетъ очки и съ изумленіемъ разсматриваетъ мистера Винаса съ ногъ до головы.

— Какъ смертный, подобный мн,— тотъ, чью руку я беру теперь въ свою руку впервые (чортъ меня знаетъ, какъ я позабылъ сдлать это прежде)… беру въ знакъ безпредльнаго доврія и дружбы, привтствуя его, какъ ближняго ближній,— возглашаетъ Веггъ, держа руку мистера Винаса ладонью кверху, готовою принять ударъ, и потомъ ударяя по ней,— какъ такой именно смертный, а не какой-нибудь иной, ибо я гнушаюсь всми другими боле низкими связями,— какъ человкъ, держащій высоко свою голову, котораго я по сему самому называю своимъ близнецомъ, уважаемымъ и уважающимъ, по сил нашихъ неразрывныхъ узъ,— скажите, какъ вы думаете: что могъ онъ прятать въ мусор?

— Это вдь только догадка моя, мистеръ Веггъ.

— Какъ существо, держащее руку у себя на сердц,— говоритъ мистеръ Веггъ, и это заклинаніе выходитъ тмъ выразительне, что рука существа держить стаканъ пунша,— переложите вашу догадку на англійскій языкъ, мистеръ Винасъ.

— Вотъ видите ли, сэръ,— отвчаетъ не спша влюбленный мизантропъ, отхлебнувъ изъ стакана,— покойный былъ такого рода старый джентльменъ, что былъ, по моему, вполн способенъ воспользоваться удобствами этого мста для укрытія денегъ, драгоцнностей и, можетъ быть, бумагъ.

— Какъ человкъ, всегда служившій украшеніемъ человческаго рода,— начинаетъ опять мистеръ Веггъ и опять, взявъ руку мистера Винаса, поворачиваетъ ее ладонью кверху, какъ будто намреваясь предсказать его судьбу по хиромантіи, а свою руку держить наготов, чтобы ударить по ней, когда наступить должное время,— какъ тотъ смертный, про кого думалъ поэтъ, сочиняя слова національной псни моряковъ:

На втеръ руль! Впередъ, впередъ!

Цпляйся реями за реи!

‘Еще!’, вскричалъ я, мистеръ Винасъ, залпъ-другой!

На абордажъ, сэръ, не то уйдетъ.

Другими словами, какъ человкъ въ истинномъ значеніи этого слова (потому что вы и есть такой человкъ), — объясните, мистеръ Винасъ, какія бумаги?

— Всмъ извстно, что старикъ безпрестанно выгонялъ изъ дому кого-нибудь изъ своихъ близкихъ, очень вроятно, потому, что онъ много разъ писалъ духовныя завщанія и разныя добавленія къ нимъ,— говоритъ мистеръ Винасъ.

Ладонь Сайлеса Вегга быстро опускается и хлопаетъ по ладони мистера Винаса, посл чего мистеръ Веггъ восторженно вскрикиваетъ:

— Близнецъ и по душ, и по уму. Подлейте-ка еще немножко!

Придвинувъ вприпрыжку свою деревяшку и свой стулъ къ мистеру Винасу, мистеръ Веггъ проворно подливаетъ ему и себ, подаетъ ему полный стаканъ, дотрагивается до его стакана краемъ своего, подноситъ къ губамъ свой стаканъ, ставитъ его на столъ и, положивъ об руки на колно гостю, говоритъ ему:

— Мистеръ Винасъ! Не то чтобъ я сердился, что мн сажаютъ на голову всякаго прощалыгу, хоть оно и не очень пріятно, не то чтобы я хотлъ денегъ нажить, хоть деньги дло хорошее, не то чтобъ я ради своихъ выгодъ старался, хоть я не врагъ себ и не такой гордецъ, чтобы не пожелать себ кое-какихъ земныхъ благъ, а просто ради справедливости…

Мистеръ Винасъ, торопливо мигая обоими глазками, въ недоумніи вопрошаетъ:

— Да что такое, мистеръ Веггъ? Въ чемъ дло?

— Я хочу сдлать вамъ дружеское предложеніе, сэръ. Ясно ли вамъ, въ чемъ состоитъ мое предложеніе?

— Пока вы мн не объясните его, мистеръ Веггъ, я не могу сказать, ясно ли оно мн.

— Если можно что-нибудь найти на этомъ двор,— поищемъ вмст. Условимся по-дружески искать сообща. Условимся по-дружески раздлить пополамъ, что найдемъ,— раздлить по чистой совсти, по справедливости, однимъ словомъ.

Такъ говоритъ мистеръ Веггъ, принимая благородный видъ.

— Изъ этого слдуетъ,— отвчаетъ мистеръ Винасъ, поднимая глаза къ потолку и немного подумавъ, причемъ рука его опять берется за пыльные волосы, какъ будто онъ не можетъ остановить на чемъ-нибудь своего вниманія, не остановивъ предварительно своей головы,— изъ этого слдуетъ, какъ я понимаю, что если что-нибудь будетъ вырыто изъ-подъ мусора, то фактъ останется тайной между нами двумя. Такъ ли, мистеръ Веггъ?

— Все будетъ зависть отъ того, что будеть вырыто, мистеръ Винасъ. Если деньги, или какія-нибудь драгоцнности, или столовое серебро, то, разумется, они будутъ принадлежать намъ съ вами столько же, какъ к всякому другому.

Мистеръ Винасъ потираетъ бровь вопросительно.

— Они будугтъ принадлежать намъ по всей справедливости, потому что, если они не попадуть въ наши руки, то будутъ проданы вмст съ мусоромъ, и покупщикъ получить то, что ему совсмъ не слдовало и чего онъ не покупалъ. А это что же будетъ, мистеръ Винасъ, какъ не вопіющая несправедливость?

— Ну, а если найдутся бумаги?— спрашиваетъ нершительно мистеръ Винасъ.

— А это смотря по тому, что въ тхъ бумагахъ написано. Можетъ быть, мы предложимъ пріобрсти ихъ тмъ, кому он нужны,— не сморгнувъ отвчаетъ мистеръ Веггъ.

— По сущей справедливости, мистеръ Веггъ?

— Совершенно такъ, мистеръ Винасъ. Если т люди употребятъ бумаги на что-нибудь дурное, такъ это ихъ дло. Я о васъ такого высокаго мннія, сэръ, что трудно даже выразить словами. Съ того самаго вечера, какъ я, помните, зашелъ къ вамъ въ лавку, когда вы, такъ сказать, плавали умомъ въ чашк чая, я понялъ, что васъ нужно подбодрить какимъ-нибудь интересомъ. И въ этомъ дружескомъ предложеніи моемъ, сэръ, вы можете найти достойный васъ интересъ.

Посл этого мистеръ Веггъ начинаетъ распространяться о томъ, что всего больше занимаетъ его хитрую голову, а именно,— какой драгоцнный человкъ мистеръ Винасъ для предполагаемыхъ поисковъ. Онъ превозноситъ терпніе и тонкость работы мистера Винаса, его искусство въ подбор разрозненныхъ костей, его познанія по части всевозможныхъ тканей и волоконъ, и затмъ выражаетъ надежду, что мистеръ Винасъ по ничтожнйшимъ признакамъ откроетъ въ мусор клады, если только они тамъ есть.

— Вонъ я, такъ не гожусь для этой работы,— прибавляетъ мистеръ Веггъ.— Дйствую ли я буравомъ, пробую ли щупомъ, никакъ я не умю сдлать такъ, чтобы не было замтно, что я копался въ насыпи. У васъ оно выйдетъ совсмъ по другому, у васъ будетъ, что называется, чисто, разъ ужъ вы приметесь за это дло. А вдь теперь вы наврно приметесь, ибо вы, по своему званію человка, крпко и свято заручились въ томъ своему собрату-человку.

Засимъ мистеръ Веггъ длаетъ скромный намекъ на непримнимость деревяшки къ ходьб по лстницамъ на прискорбную наклонность этого придаточнаго члена (въ тхъ случаяхъ, когда онъ бываетъ призванъ къ дйствію съ цлью прогулки по зыбкимъ мусорнымъ кучамъ) проваливаться въ рыхлый грунтъ и такимъ образомъ приковывать своего владльца къ мсту. Засимъ, оставивъ въ сторон эту часть вопроса, онъ указываетъ, какъ на знаменательный феноменъ, на то обстоятельство, что еще до водворенія своего въ павильон, онъ впервые услыхалъ именно отъ него, мистера Винаса, легенду о скрытомъ въ мусорныхъ кучахъ богатств. ‘Недаромъ это было сказано тогда’, прибавляетъ онъ съ туманно-благочестивымъ видомъ. Въ заключеніе онъ возвращается опять къ ‘справедливости’: мрачно, иносказательно намекаетъ на нчто, могущее подвергнуть нареканію мистера Боффина (о которомъ онъ еще разъ откровенно отзывается, какъ о весьма неразборчивомъ человк, пользующемся плодами убійства) и провидитъ въ недалекомъ будущемъ преданіе его карающему правосудію, какъ послдствіе ихъ дружескихъ усилій. И это (какъ положительно утверждаетъ мистеръ Веггъ) отнюдь не въ разсчет на награду, хотя не взять награды значило бы не имть за душой никакихъ твердыхъ принциповъ.

Все это мистеръ Винасъ, моргая своими слабыми глазками и теребя свои шершавые, пыльные волосы, торчащіе, какъ уши у террьера, выслушиваетъ очень внимательно.

Мистеръ Веггъ, закончивъ свою рчь, широкимъ жестомъ раздвигаетъ руки, какъ бы для того, чтобы показать мистеру Винасу, до какой степени чистосердечія открыта его грудь, и затмъ скрещиваетъ ихъ въ ожиданіи отвта. Мистеръ Винасъ нсколько секундъ смотритъ на него во вс глаза и наконецъ говоритъ:

— Я вижу, что вы уже попробовали покопаться, мистеръ Веггъ. Вы по опыту знакомы съ трудностями этой работы.

— Нтъ, строго говоря, нельзя сказать, что я пробовалъ,— отвчаетъ Веггъ, немного озадаченный такимъ замчаніемъ.— Я только расковыривалъ сверху. Сверху расковыривалъ слегка.

— И ничего не нашли, кром затрудненій?

Веггъ грустно качаетъ головой.

— Гм… Право, не знаю, что мн вамъ на это сказать, мистеръ Веггъ,— говоритъ Винасъ, подумавъ.

— Скажите да,— настаиваетъ Веггъ въ понятномъ нетерпніи.

— Не будь я удрученъ моимъ горемъ, отвтъ мой былъ бы — нтъ. Но, будучи удрученъ горемъ, мистеръ Веггъ, и доведенъ до безумія я скажу — да.

Веггъ въ восторг наполняетъ оба стакана, повторяетъ церемонію постукиванья краемъ объ край и мысленно пьетъ съ большимъ удовольствіемъ за здоровье и благоденствіе молодой особы, которая довела мистера Винаса до настоящаго состоянія его души.

Главные пункты дружескаго предложенія еще разъ тщательно пересмотрны, и по нимъ постановленъ договоръ. Эти пункты: тайна, врность и неутомимая настойчивость. Павильонъ будетъ всегда открыть мистеру Винасу для изслдованій, и будутъ приняты мры, чтобъ не привлечь вниманія сосдей.

— Постойте: я слышу шаги,— неожиданно восклицаетъ мистеръ Винасъ.

— Гд?— вскрикиваетъ, вздрогнувъ, мистеръ Вегъ.

— Снаружи. Тсс…

Друзья уже были готовы скрпить свой договоръ пожатіемъ рукъ, но теперь они молча воздерживаются отъ этого, раскуриваютъ потухшія трубки и безпечно откидываются на спинки своихъ стульевъ. Нтъ сомннія — шаги. Шаги приближаются къ окну, и чья-то рука стучитъ въ стекло. ‘Войдите!’ откликается Веггъ, разумя: ‘въ дверь’. Но тяжелая старинная рама окна тихонько приподымается, и изъ темнаго фона ночи тихонько выдвигается голова.

— Скажите: здсь мистеръ Сайлесъ Веггъ?… А! Теперь вижу.

Дружески договаривающіяся стороны, вроятно, почувствовали бы себя не совсмъ-то покойно даже въ томъ случа, если бы поститель вошелъ обыкновеннымъ путемъ, теперь же, видя его прислонившимся грудью къ окну и таинственно выглядывающимъ изъ мрака ночи, они очутились въ положеніи весьма незавидномъ. Особенно нехорошо чувствуетъ себя мистеръ Винасъ: онъ кладетъ на столъ свою трубку, поднимаетъ голову и смотритъ на пришельца такими глазами, точно это его собственный индійскій младенецъ изъ банки пришелъ затмъ, чтобъ отвести его домой.

— Добрый вечеръ, мистеръ Веггъ. Осмотрите пожалуйста щеколду у калитки: она не дйствуетъ.

— Кажется, это вы, мистеръ Роксмитъ?— еле выговариваетъ Веггъ.

— Я самый. Я не стану васъ безпокоить. Я не войду. Я только зашелъ по дорог къ себ на квартиру передать вамъ порученіе. Я долго не ршался войти въ калитку, не позвонивъ: не держатъ ли, думаю, собаки?

— Очень жаль, что не держатъ,— бормочетъ себ подъ носъ Веггъ и встаетъ со стула, обернувшись спиной къ окну.— Ни слова, мистеръ Винасъ! Это тотъ самый прощалыга.

— Кто это у васъ? Кто-нибудь изъ нашихъ общихъ знакомыхъ?— спрашиваетъ, заглядывая въ окно, секретарь.

— Нтъ, мистеръ Роксмитъ, это мой пріятель. Пришелъ посидть со мной вечерокъ.

— А-а, прошу извинить. Мистеръ Боффинъ просилъ вамъ сказать, что онъ не требуетъ, чтобы вы сидли дома по вечерамъ въ ожиданіи его посщеній. Ему пришло въ голову, что вы, можетъ быть, считаете себя связаннымъ этой возможностью. Онъ не подумалъ объ этомъ раньше. Такъ, значить, теперь такъ и знайте: если онъ когда-нибудь задетъ, не извстивъ васъ объ этомъ заране, и не застанетъ васъ дома, онъ и не будетъ стовать на васъ. Я взялся передать это вамъ по пути,— вотъ и все. Доброй ночи.

Съ этими словами секретарь опускаетъ окно и исчезаетъ. Настороживъ уши, они слышать, какъ шаги его удаляются за калитку и какъ калитка затворяется за нимъ.

— Вотъ для какого человка мной пренебрегли, мистеръ Винасъ,— говоритъ Веггъ, когда шаги совсмъ затихли.— Позвольте васъ спросить, что вы о немъ думаете?

Повидимому, мистеръ Винасъ еще не ршилъ, что ему думать ‘о немъ’, ибо онъ длаетъ нсколько попытокъ дать опредленный отвтъ, но можетъ только выговорить что-то въ род того, что у этого человка ‘какой-то странный видъ’.

— Двуличный видъ, хотите вы сказать,— подхватываетъ Веггъ.— Вотъ какой у него видъ. Мн подавайте одноличныхъ людей, а двуличныхъ я не терплю. Это продувная бестія, сэръ,— мдный лобъ.

— Вы, значитъ, думаете, что у него рыло въ пуху?— спрашиваетъ Винасъ.

— Въ пуху?— повторяетъ Веггъ съ горькимъ сарказмомъ.— Въ пуху?! О Боже, какою отрадой было бы для моей души — говорю, какъ человкъ и христіанинъ,— если бъ я не былъ рабомъ истины и не долженъ былъ сказать: несомннно.

Вотъ въ какія диковинныя убжища прячутъ иногда голову безперые страусы, какое невыразимое нравственное удовлетвореніе для разныхъ Вегговъ сознавать себя подавленными тою мыслью, что у какого-нибудь мистера Роксмита мдный лобъ!

— Каково подумать въ такую чудную звздную ночь,— говоритъ мистеръ Веггъ, провожая своего сотоварища до калитки, причемъ оба несовсмъ твердо стоятъ на ногахъ отъ обильныхъ возліяній,— каково подумать, мистеръ Винасъ, въ эту ночь, что всякіе прощалыги и мдные лбы могутъ себ преспокойно прогуливаться подъ твердью небесной, точно праведники.

— А мн зрлище этихъ свтилъ жестоко напоминаетъ ее,— уныло стонетъ мистеръ Винасъ, задирая голову кверху такъ, что съ него сваливается шляпа,— ее и ея роковыя слова, что она не хочетъ видть себя, не хочетъ, чтобъ и другіе видли ее между…

— Знаю! Знаю! Ужъ и не говорите!— перебиваетъ его Веггъ, горячо пожимая ему руку.— А вотъ не странно ли, скажите, что эти звзды придаютъ мн духу отстаивать правду передъ нкоторыми людьми, не будемъ называть — какими. Я злобы не имю, но вы взгляните-ка, какъ звздочки блестятъ и старое поминаютъ. А что такое он поминаютъ — какъ вы полагаете, сэръ?

Мистеръ Винасъ безнадежно заводить:

— Ея слова, собственноручно ею написанныя, что она не хочетъ видть себя, не хочетъ, чтобъ и другіе видли ее…

Но мистеръ Вегъ съ достоинствомъ прерываетъ его:

— Нтъ, сэръ! Он поминаютъ нашъ домъ, мистера Джорджа, тетушку Дженъ, дядюшку Паркера,— вотъ что он поминаютъ… Все, сударь мой, прошло, все миновало. Все принесено въ жертву баловню фортуны, червю скоропреходящему!..

VIII. Невинная эскапада.

Баловень фортуны, червь скоропреходящій тожъ, или (говоря мене образнымъ языкомъ) Никодимъ Боффинъ, эсквайръ, золотой мусорщикъ, совершенно освоился со своимъ высоко-аристократическимъ домомъ. Не могъ онъ, конечно, не сознавать, что домъ былъ слишкомъ великъ для его скромныхъ потребностей и, какъ какой-нибудь высоко-аристократическій фамильный сэръ, распложалъ несмтное множество паразитовъ. Но онъ утшался тмъ, что смотрлъ на такое расхищеніе своей собственности, какъ на пошлину съ полученнаго имъ наслдства. Добрякъ тмъ боле успокаивался на этомъ соображеніи, что мистрисъ Боффинъ была вполн удовлетворена, а миссъ Белла совершенно счастлива.

Эта молодая двица была, безъ сомннія, драгоцннымъ пріобртеніемъ для Боффиновь. Она была такъ хороша собой, что не могла не обращать на себя всеобщаго вниманія въ публик, и такъ умна, что не могла быть ниже тона, подобавшаго ея новому положенію. Смягчалъ ли успхъ ея сердце — это оставалось, можетъ быть, подъ сомнніемъ, но зато насчетъ того, выигрывали ли отъ успха ея наружность и манеры, никакихъ сомнній быть не могло.

Скоро миссъ Белла начала воспитывать мистрисъ Боффинъ. Боле того: миссъ Белла начала чувствовать себя какъ-то неловко, и, такъ сказать, отвтственной, когда мистрисъ Боффинъ длала при ней какой-нибудь промахъ. Не то чтобъ эта добродушная, мягкая женщина казалась особенно грубой даже среди посщавшихъ ея домъ признанныхъ авторитетовъ по части манеръ, единогласно называвшихъ Боффиновъ ‘очаровательно вульгарными’ людьми (чего, ужъ конечно, никто бы не сказалъ о нихъ самихъ), но она частенько спотыкалась на великосвтскомъ льду, на которомъ вс чада подснаповщины, вмст со спасаемыми ими ‘молодыми особами’, обязаны, какъ извстно, кататься чинно въ кружокъ или гуськомъ по прямой линіи. А спотыкаясь на этомъ льду, она подшибла миссъ Беллу (такъ по крайней мр казалось этой молодой двиц) и тмъ заставляла ее испытывать непріятное смущеніе подъ критическими взорами людей, боле искусныхъ въ подобныхъ упражненіяхъ.

Трудно было бы ожидать, чтобы миссъ Белла, въ ея возраст, особенно строго разбирала, насколько прилично и прочно ея положеніе въ дом мистера Боффина. Она роптала на свою домашнюю жизнь въ родительскомъ дом даже тогда, когда ей было еще не съ чмъ сравнивать его, а потому не было съ ея стороны никакихъ новыхъ проявленій неблагодарности въ томъ, что она предпочитала ему свое новое жилище.

— Неоцненный человкъ этотъ Роксмитъ,— сказалъ однажды мистеръ Боффинъ мсяца черезъ три посл водворенія своего въ новомъ дом.— Чудесный работникъ и вообще славный малый, только я никакъ не могу его раскусить.

Миссъ Белла тоже не могла раскусить мистера Роксмита, и потому эта тема была несовсмъ лишена для нея интереса.

— Онъ такъ заботится о моихъ длахъ, какъ не могли бы заботиться пятьдесятъ человкъ, вмст взятыхъ,— продолжалъ мистеръ Боффинъ.— Но онъ длаетъ все какъ-то по своему: словно шесть какой теб поперекъ дороги кладетъ. Думаешь, что идешь съ нимъ мирно, рука объ руку, а тутъ и станешь въ тупикъ.

— То есть какъ это, сэръ? Я не понимаю,— сказала Белла.

— Какъ бы это вамъ объяснить, милая… Вотъ видите ли, онъ здсь ни съ кмъ, кром васъ, не хочетъ встрчаться. Когда у насъ гости, напримръ, я бы желалъ, чтобъ онъ садился на свое мсто за столомъ, какъ и вс мы. Такъ нтъ вдь — не хочетъ!

— Если онъ считаетъ себя выше этого, такъ я бы оставила его въ поко,— проговорила миссъ Белла, гордо вскинувъ головку.

— Совсмъ не то, мой другъ,— отвчалъ мистеръ Боффинъ, подумавъ.— Онъ не считаетъ себя выше этого.

— Такъ, можетъ быть, считаетъ себя ниже? Если такъ, то ему лучше знать.

— Нтъ, моя милая, и это не то. Нтъ,— повторилъ мистеръ Боффинъ, покачавъ головой и опять немного подумавъ.— Роксмитъ — человкъ скромный, но не считаетъ себя ниже другихъ.

— Такъ что же онъ думаетъ въ такомъ случа?— спросила Белла.

— Прахъ меня возьми, если я знаю!— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Сначала мн казалось, что онъ не желаетъ встрчаться только съ Ляйтвудомъ. А теперь я вижу, что онъ не желаетъ встрчаться ни съ кмъ, кром васъ.

‘Ого!’ — подумала миссъ Белла.— ‘Вотъ какъ!’ (Мистеръ Мортимеръ Ляйтвудъ раза два или три обдалъ у Боффиновъ, кром того, они встрчались съ Беллой и въ другихъ домахъ, и онъ оказывалъ ей нкоторое вниманіе.) ‘Довольно смло со стороны какого-то секретаря, жильца папа, длать меня предметомъ своей ревности’.

То, что папашина дочка могла такъ презрительно отзываться о папашиномъ жильц, было, можетъ быть, странно. Но и не такія еще странности водились за этой испорченной двушкой,— испорченной вдвойн: сначала бдностью, а потомъ богатствомъ. Пусть, однако, вс ея странности выяснятся изъ хода нашего разсказа.

‘Со стороны этого господина по меньшей мр самонадянно (разсуждала про себя миссъ Белла) простирать на меня какіе-то виды и устранить съ моей дороги всхъ, кто кажется ему опаснымъ. Нтъ, положительно, это будетъ уже черезчуръ, если какой-то тамъ секретаришка, нашъ жилецъ, вздумаетъ присваивать себ т шансы на хорошую партію, которые представляютъ мн Боффины по своей доброт’.

А какъ еще недавно миссъ Белла взволновалась открытіемъ, что этотъ самый секретаришка, ихъ жилецъ, по всмъ признакамъ любитъ ее. Увы! въ то время еще не выдвигались на сцену ни высоко-аристократическій домъ, ни модистка мистрисъ Боффинъ.

‘Пренавязчивый человкъ этотъ секретарь, несмотря на свой скрытный характеръ’, думала миссъ Белла. ‘Въ контор у него всегда огонь, когда мы возвращаемся домой изъ театра, и онъ непремнно всякій разъ вырастетъ у дверцы кареты, чтобы помочь намъ выйти. А на лиц мистрисъ Боффинъ всегда при этомъ какая-то досадная, возмутительно-радостная улыбка, какъ будто есть возможность серьезно поощрять то, что на ум у этого господина’.

— Вы никогда не даете мн, миссъ Вильферъ, никакихъ порученій домой,— сказалъ какъ-то разъ секретарь, заставъ ее случайно одну въ гостиной.— Я былъ бы счастливъ исполнить всякое порученіе, которое вамъ вздумалось бы дать мн туда.

— То есть куда? Я не понимаю. Пожалуйста объясните, мистеръ Роксмитъ,— проговорила Белла, лниво опуская рсницы.

— Я разумю домъ вашего отца въ Галлове.

Она покраснла при этомъ упрек, хотя онъ былъ выраженъ въ такой деликатной форм, что казался лишь простымъ, естественнымъ отвтомъ на ея слова, и рзко, съ повышеніемъ въ голос, спросила:

— О какихъ порученіяхъ вы говорите? Я все-таки не понимаю.

— Да просто о тхъ словахъ привта или… не знаю, какъ выразиться… о тхъ изъявленіяхъ вашей памяти и дочерней любви, которыя, я полагаю, вы посылаете туда такъ или иначе,— отвчалъ секретарь тмъ же тономъ.— Мн было бы очень пріятно служить такимъ посломъ. Вы вдь знаете, что я хожу туда каждый день.

— Мн кажется, не ваше дло, сэръ, напоминать мн о моихъ дочернихъ обязанностяхъ.

Она черезчуръ поспшила съ этой грубой выходкой противъ ‘жильца’ и вполн это почувствовала, когда встртила его спокойный взглядъ.

— Они и сами не слишкомъ балуютъ меня… Какъ это вы сказали?.. изъявленіями памяти обо мн,— сказала она, спша покрыть одну грубость другой.

— Они часто спрашиваютъ про васъ, и я разсказываю, что могу.

— Надюсь, правду?

— Надюсь, вы не можете въ этомъ сомнваться. Это было бы несправедливо съ вашей стороны.

— Я и не сомнваюсь. Я заслужила упрекъ. Извините меня, мистеръ Роксмитъ.

— Я попросилъ бы васъ не извиняться, если бъ это не поднимало васъ въ моихъ глазахъ,— отвтилъ онъ съ чувствомъ.— Простите, я не могъ удержаться, чтобъ не сказать этого… А теперь вернемся къ тому, о чемъ я говорилъ. Я хотлъ только прибавить: они, можетъ быть, думаютъ, что я говорю вамъ о нихъ, передаю ихъ привты. Но я не длаю этого просто потому, что боюсь обезпокоить васъ, такъ какъ вы сами никогда меня не спрашиваете.

— Я какъ разъ собиралась създить къ нимъ завтра,— сказала Белла, глядя на него такими глазами, какъ будто онъ сдлалъ ей выговоръ.

— Это вы мн говорите или имъ?— спросилъ онъ, недоумвая.

— И вамъ, и имъ,— кому угодно.

— И мн и имъ? Считать ли мн это порученіемъ?

— Можете, если хотите. Во всякомъ случа я ршила побывать у нихъ завтра.

— Такъ, такъ я имъ и скажу.

Онъ съ секунду помедлилъ, какъ будто затмъ, чтобы дать ей возможность продлить разговоръ, если она пожелаетъ. Но она не прибавила больше ни слова, и онъ ушелъ.

Два факта изъ этого недолгаго свиданія поразили своею странностью миссъ Беллу, когда она осталась одна. Во-первыхъ то, что когда мистеръ Роксмитъ ушелъ, она несомннно имла покаянный видъ и чувство раскаянія въ сердц. Во-вторыхъ то, что у нея и въ помышленіи не было побывать въ родительскомъ дом, пока она не сказала ему, что ршила създить туда.

‘Что бы это значило? Что творится со мной?’, спрашивала себя мысленно эта молодая двица. ‘Онъ не иметъ никакихъ правъ на власть надо мной. Какъ же это случилось, что я его слушаюсь, когда ни капли не интересуюсь имъ?’

На другой день мистрисъ Боффинъ настояла, чтобы Белла совершила свою поздку въ карет, и она выхала съ большою торжественностью.

Мистрисъ Вильферъ съ миссъ Лавиніей много передумали о вроятностяхъ за и противъ прізда миссъ Беллы въ карет, и когда он увидли ее изъ окна, у котораго, притаившись за занавской, сидли на караул, он единодушно ршили, что необходимо какъ можно дольше задержать ее у калитки къ смущенію и зависти сосдей. Выполнивъ это похвальное ршеніе съ вожделннымъ успхомъ, об дамы направились въ семейную гостиную, дабы встртить миссъ Вильферъ съ подобающимъ равнодушіемъ.

Какою маленькой и бдной показалась Белл эта гостиная! По какой узенькой, кривой лсенк приходилось подниматься наверхъ! Какой жалкій контрастъ составляли этотъ небольшой домишка и вся его обстановка съ великолпныхъ аристократическимъ домомъ, гд она теперь жила!

‘Просто не врится, что я могла когда-то жить, въ такой лачуг’, думала Белла, входя.

Зловщая величавость мистрисъ Вильферъ и дерзкая бойкость миссъ Лавиніи не улучшали дла. Въ эту минуту Белла, можно сказать, нуждалась въ поддержк, но поддержки не было.

— Это большая для насъ честь,— сказала мистрисъ Вильферъ, подставляя для родственнаго поцлуя правую щеку, не боле теплую (въ смысл родственныхъ чувствъ), чмъ выпуклая сторона столовой ложки.— Не находишь ли ты, Белла, что сестра твоя Лавинія очень выросла?

— Мама,— перебила ее миссъ Лавинія строгимъ тономъ,— вамъ никто не мшаетъ говорить оскорбительно съ Беллой, такъ какъ Белла это вполн заслужила, но я попросила бы васъ не говорить нелпостей въ род того, что я будто бы выросла. Я уже вышла изъ того возраста, когда люди растутъ.

— Я сама выросла уже по выход замужъ,— сурово провозгласила мистрисъ Вильферъ.

— Это очень пріятно, мама, но еще пріятне будетъ, если вы оставите эту тему,— замтила на это миссъ Лавви.

Уничтожающій взглядъ, которымъ величественная леди отвтила на эти слова, могъ бы сразить мене смлаго противника, но онъ не произвелъ ни малйшаго дйствія на Лавинію. Она предоставила своей родительниц услаждаться такими взглядами, сколько ея душ угодно, и, нимало не смутившись, приступила къ сестр:

— Надюсь, ты не оскорбишься, Белла, если я тебя поцлую?.. Хорошо. Теперь разскажи, какъ ты тамъ поживаешь. Что твои Боффины?

— Замолчи!— прикрикнула на нее мистрисъ Вильферъ.— Я не допускаю такого фамильярнаго тона.

— Ахъ, батюшки!.. Въ такомъ случа, Белла, что твои Споффины?— такъ какъ мама не позволяетъ называть ихъ Боффинами,— сказала миссъ Лавви.

— Дерзкая двченка! Дерзкая!— произнесла съ грозной строгостью мистрисъ Вильферъ.

— Мн все равно, дерзкая я или мерзкая, ршительно все равно,— хладнокровно отвтила Лавинія, упрямо тряхнувъ головой.— Я готова быть той и другой. Но я знаю одно — что я не вырасту, выйдя замужъ.

— Не вырастешь? Не вырастешь?— торжественно переспросила мистрисъ Вильферъ.

— Нтъ, мама, не вырасту. Ничто меня къ этому не принудитъ.

Мистрисъ Вильферъ взмахнула перчатками и впала въ патетическій тонъ.

— Такъ и слдовало ожидать,— проговорила она слезливо.— Одна покидаетъ меня для надменныхъ богачей, другая презираетъ. Утшительно!

— Мама,— заговорила Белла,— Боффины богаты — это такъ, но вы не имете права называть ихъ надменными: вы очень хорошо знаете, что они не надменны.

— Короче, мама,— вмшалась миссъ Лавви, перебгая къ непріятелю безъ малйшаго о томъ предувдомленія,— вы должны знать,— а если не знаете, тмъ стыдне для васъ,— что Боффины — совершенства во всхъ отношеніяхъ.

— Правда твоя, отъ насъ, кажется, требуютъ, чтобы мы раздляли это мнніе,— отозвалась мистрисъ Вильферъ, благосклонно принимая дезертира.— Вотъ почему, Лавинія, я не допускаю фамильярнаго тона. Мистрисъ Боффинъ (о физіономіи которой я никогда не могу говорить съ тмъ спокойствіемъ, какое желала бы сохранить) и мать твоя далеко не въ короткихъ отношеніяхъ и нельзя ни на минуту допустить, чтобы эта дама или ея супругъ позволили себ называть нашу семью просто Вильферами. Поэтому и я не согласна называть ихъ просто Боффинами. Нтъ! Такой тонъ — зовите его фамильярностью, близостью, равенствомъ — какъ угодно,— давалъ бы поводъ заключить о такихъ взаимныхъ отношеніяхъ между нами, какихъ на дл не существуетъ… Понятно ли я высказалась?

Не обративъ ни малйшаго вниманія на этотъ вопросъ, хотя онъ былъ предложенъ офиціальнымъ тономъ судьи, миссъ Лавви напомнила сестр:

— А все-таки, Белла, ты такъ и не сказала намъ, что твои… какъ ихъ по имени-то величать?..

— Я не хочу говорить о нихъ здсь,— отвчала Белла, топнувъ ножкой.— Они такъ простодушны и такъ добры, что не могутъ служить темой для такихъ разговоровъ.

— Зачмъ такъ говорить?— замтила мистрисъ Вильферъ съ язвительнымъ сарказмомъ.— Зачмъ прибгать къ такой утонченной форм рчи? Это, быть можетъ, учтиве и любезне, но зачмъ такая ложь? Почему не сказать прямо, что они такъ простодушны и добры, что не намъ чета. Мы понимаемъ намекъ. Зачмъ же прикрывать фразой истинный смыслъ?

— Мама! Вы можете святого взбсить, да и Лавви тоже!— сказала Белла, еще разъ топнувъ ножкой.

— Несчастная Лавви!— воскликнула сострадательно мистрисъ Вильферъ.— Ей всегда достается. Бдное дитя!

Но Лавви, съ прежней быстротой покинувъ союзника, снова перебжала въ непріятельскій лагерь.

— Пожалуйста, мама, не защищайте меня,— сказала она колко.— Я и сама могу за себя постоять.

— Я удивляюсь, Белла,— начала опять мистрисъ Вильферъ, обращаясь къ старшей дочери, какъ къ мене опасному врагу, чмъ ея совершенно неукротимая младшая дочь,— удивляюсь, какъ ты нашла время и какъ ты ршилась оторваться отъ мистера и мистрисъ Боффинъ, чтобы повидаться съ нами. Я удивляюсь, что наши права, которыя, конечно, не могутъ идти въ сравненіе съ правами мистера и мистрисъ Боффинъ, могли имть въ этомъ случа какой-нибудь всъ. И я глубоко чувствую, какъ я должна быть благодарна, что хоть настолько выиграла въ соперничеств съ мистеромъ и мистрисъ Боффинъ.

Почтенная дама съ горечью возвысила голосъ на первомъ слог имени Боффинъ, какъ будто въ немъ-то и заключалась главная причина ея неудовольствія на тхъ, кто носилъ это имя, и какъ будто Доффинъ, Моффинъ или Поффинъ были бы для нея легче.

— Мама,— сказала Белла съ гнвомъ,— вы заставляете меня сказать, что я жалю, зачмъ пріхала сюда. Я больше никогда къ вамъ не пріду, а если и пріду, такъ только тогда, когда буду наврное знать, что застану дома папа, потому что папа великодушенъ: въ немъ нтъ зависти и недоброжелательства къ моимъ добрымъ друзьямъ. Папа самъ настолько деликатенъ и добръ, что всегда помнитъ т маленькія права, которыя я имю на нихъ, по ихъ мннію: онъ помнитъ, въ какомъ трудномъ положеніи я очутилась безъ всякой вины съ моей стороны. Я всегда любила моего бднаго, милаго папочку больше васъ всхъ. Я и теперь люблю его больше всхъ и всегда буду любить.

И Белла, не находя больше утшенія ни въ своемъ хорошенькомъ платьиц, ни въ нарядной шляпк, залилась слезами.

— Ахъ, Р. Вильферъ!— воскликнула носящая эту фамилію почтенная матрона, воздвая глаза къ потолку и обращаясь къ окружающему воздуху,— Ахъ, Р. Вильферъ, если бъ ты былъ здсь, какое было бы для души твоей испытаніе слышать, что жену твою и твоихъ дтей такъ унижаютъ во имя твое! Но, благодаря Бога, судьба избавила тебя отъ этого горя и сочла нужнымъ обрушить его на меня!

И мистрисъ Вильферъ тоже залилась слезами.

— Я ненавижу Боффиновь,— вмшалась тутъ миссъ Лавви.— Я не посмотрю, что мн запрещаютъ называть ихъ Боффинами. Я буду называть ихъ Боффинами,— буду. Боффины, Боффины, Боффины — вотъ! И скажу еще, что они зловредные Боффины, потому что вооружили противъ меня Беллу. Я говорю этимъ Боффинамъ прямо въ лицо (это не согласовалось съ фактомъ въ строгомъ смысл слова, но не надо забывать, что молодая двица была взволнована)… говорю имъ въ лицо, что они гнусные Боффины, безчестные Боффины, ненавистные Боффины, скоты Боффины! Вотъ вамъ!

И миссъ Лавинія въ свою очередь залилась слезами.

Въ эту минуту стукнула калитка, и на двор показался секретарь, подходившій къ дому торопливымъ шагомъ.

— Позвольте мн отворить ему дверь,— сказала мистрисъ Вильферъ, съ величественнымъ самоотверженіемъ поднимаясь съ мста, сокрушенно покачивая головой и утирая слезы.— У насъ вдь нтъ теперь прислуги для отпиранія дверей. Намъ нечего скрывать это. Если онъ замтилъ слды волненія у насъ на лиц,— не бда: пусть объясняетъ это, какъ хочетъ.

Съ этими словами она вышла и черезъ нсколько минутъ воротилась, провозглашая, какъ герольдъ:

— Мистеръ Роксмитъ съ пакетомъ къ миссъ Белл Вильферъ.

Мистеръ Роксмитъ вошелъ вслдъ за тмъ, какъ было произнесено его имя, и, конечно, догадался, что тутъ происходило. Но онъ благоразумно сдлалъ видъ, что ничего не замчаетъ, и обратился къ Белл:

— Мистеръ Боффинъ сегодня утромъ хотлъ положить вотъ это въ карету для васъ, въ надежд, что вы примете отъ него на память. Но, къ крайнему своему сожалнію, онъ не усплъ исполнить своего намренія, и потому я вызвался передать вамъ пакетъ.

Белла приняла пакетъ (въ которомъ былъ кошелекъ съ деньгами) и поблагодарила его.

— Мы здсь немножко повздорили, мистеръ Роксмитъ, но не больше того, чмъ это вошло у насъ въ привычку, вамъ вдь извстно, какъ любезно мы обращаемся другъ съ другомъ. Я какъ разъ собиралась узжать… Прощай мама! Прощай, Лавви!

И, поцловавъ ту и другую, миссъ Белла повернула къ двери. Секретарь хотлъ было ее проводить, но мистрисъ Вильферъ выступила впередъ со словами:

— Извините! Позвольте мн воспользоваться материнскимъ правомъ проводить мою дочь до экипажа.

Мистеръ Роксмитъ извинился и уступилъ мсто.

Поистин величественное зрлище представляла мистрисъ Вильферъ, когда, отворивъ наружную дверь и выставивъ впередъ свои перчатки, она громко провозгласила: ‘Лакей мистрисъ Боффинъ!’ и когда затмъ, торжественно возвстивъ: ‘Миссъ Вильферъ выходитъ’, передала ее ему на руки, точно комендантъ Лондонской Башни, передающій государственнаго преступника палачу. Эффектъ этой церемоніи по крайней мр на полчаса парализировалъ всхъ сосдей, будучи усиленъ еще тмъ, что сама достойная матрона тоже не мене получаса простояла на верхней ступеньк крыльца, провтриваясь въ какомъ-то экстаз.

Усвшись въ карету, Белла открыла пакетикъ, который держала въ рук. Онъ заключалъ въ себ хорошенькій кошелекъ, а кошелекъ заключалъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ. ‘Вотъ будетъ радостный сюрпризъ бдному папа!’ сказала себ Белла. ‘Я сама отвезу ему въ Сити’.

Не зная хорошенько, гд помщалась контора Гиксей, Венирингъ и Стобльзъ, но помня, что гд-то въ Минсингь-Лэн, Белла приказала везти себя въ эту темную улицу. Добравшись туда, она отправила ‘лакея мистрисъ Боффинъ’, съ приказаніемъ отыскать вышеупомянутую контору и сказать тамъ, что если мистеръ выйдетъ на минутку на улицу, то найдетъ ожидающую его даму, которая хочетъ съ нимъ поговорить. Когда лакей передалъ эти таинственныя слова, они произвели такое волненіе въ контор, что вслдъ за ‘Ромти’ былъ отправленъ молоденькій лазутчикъ, чтобы взглянуть ка даму и по возвращеніи донести. Волненіе ничуть не улеглось, когда лазутчикъ прибжалъ съ извстіемъ, что дама — ‘прелесть, и въ великолпной собственной карет’.

Когда же самъ ‘Ромти’, съ перомъ за ухомъ подъ порыжлой шляпой, подошелъ, запыхавшись, къ дверц кареты, его мгновенно втащили за галстухъ въ экипажъ и чуть не задушили въ объятіяхъ, прежде чмъ онъ узналъ свою дочь.

— Милая моя двочка!— еле могъ онъ проговорить сдавленнымъ голосомъ.— Боже мой, какая ты прелестная женщина! А я ужъ думалъ, ты сердишься на насъ и забыла свою мать и сестру.

— Я только что видлась съ ними, папа.

— А-а! Ну какъ же, какъ же ты нашла свою мать?— спросилъ Р. Вильферъ съ нкоторымъ сомнніемъ.

— Очень непріятною, папа, такъ же, какъ и Лавви.

— Он бываютъ иногда того… не совсмъ любезны… гм…— замтилъ кроткій херувимчикъ.— Но, я надюсь, ты была снисходительна къ нимъ, моя драгоцнная?

— Ничуть. Я сама была непріятна, папа. Вс мы были одинаково непріятны… Но я хочу, чтобы вы похали со мной прокатиться, папа. Пообдаемъ гд-нибудь вмст.

— Дло въ томъ, моя милая, что я уже полъ… полъ… (если можно упоминать о такомъ блюд въ такой роскошной карет) говяжьихъ сосисокъ,— отвчалъ Р. Вильферъ, скромно понижая голосъ на послднемъ слов и осматривая шелковую, канареечнаго цвта, обивку кареты.

— О, это ничего не значитъ, папа!

— Правда твоя, оно почти что ничего не значитъ, когда предлагаютъ чего-нибудь новкусне,— согласился онъ, проводя рукой по губамъ.— Но все-таки, когда обстоятельства, надъ которыми ты не властенъ, ставятъ преграду между тобой и нмецкими свиными сосисками, то ничего не остается больше, какъ довольствоваться (онъ опять понизилъ голосъ изъ уваженія къ карет)… говяжьими.

— Бдный, милый папа! Папа, прошу васъ, умоляю васъ, отпроситесь на весь остальной день! Подемъ со мной и проведемъ его вмст.

— Хорошо, моя милая, я слетаю въ контору — спрошу разршенія.

— Только, прежде чмъ вы слетаете въ контору, папа,— проговорила Белла, снимая съ него шляпу, и, взявъ его за подбородокъ, принялась взбивать ему волосы по своей старой привычк,— скажите, что я, хотя и взбалмошная и злая, а никогда не обижала васъ.

— Дорогая моя, говорю это отъ всего моего сердца… Но позволь себ замтить,— нжно намекнулъ херувимчикъ, выглядывая изъ окошка кареты,— какъ бы намъ не привлечь общаго вниманія. Вдь не часто случается, чтобы человку убирала волосы прелестная женщина на улиц, въ собственной карет.

Белла расхохоталась и надла ему шляпу. Но когда его дтская фигурка затрусила, переваливаясь, обратно къ контор, она подумала о томъ, какой на немъ обтрепанный, бдный костюмъ, вспомнила его веселую покорность судьб, и на глазахъ у нея навернулись слезы. ‘Ненавижу этого секретаря за то, что онъ сметъ такъ думать обо мн, а все-таки онъ, кажется, наполовину правъ’, сказала, она себ.

Р. Вильферъ скоро воротился, боле чмъ когда-нибудь напоминая мальчика, вырвавшагося изъ школы. Белла отпустила карету, написавъ карандашомъ записку мистрисъ Боффинъ, въ которой увдомляла ее, что она осталась съ отцомъ.

— Все уладилъ, милочка. Отпускъ дали сейчасъ же, да еще какъ любезно отпустили!

— Теперь скажите, папа, гд можемъ мы найти такое укромное мстечко, чтобы мн подождать васъ, пока вы сходите по одному моему порученію, потому, что карету отправлю домой.

Это потребовало нкотораго размышленія.

— Вотъ видишь ли, душечка, ты стала такою прелестнйшею женщиной, что мстечко это должно быть самое укромное.

Наконецъ, онъ придумалъ: подл сада у Тринити-Гаузъ, на Тоуэръ-Гилл. Туда они и отправились.

— Слушайте теперь, папа, что я вамъ буду говорить. Общайтесь и клянитесь сдлать все, какъ я вамъ скажу.

— Общаюсь и клянусь, мой дружокъ.

— Прежде всего: не задавайте мн никакихъ вопросовъ. Вотъ вамъ кошелекъ: ступайте въ ближайшій магазинъ готоваго, самаго лучшаго платья, купите тамъ и надньте самую лучшую пару, самую лучшую шляпу и самые лучшіе сапоги — изъ патентованной кожи, папа, помните!— все самое лучшее, что только можно получить за деньги, и потомъ возвращайтесь ко мн.

— Но послушай, дорогая моя…

— Берегитесь, папа!— И она весело подняла указательный пальчикъ.— Вы общались, вы клялись.— Это нарушеніе присяги — сами знаете.

На глупенькихъ маленькихъ глазкахъ папа выступили слезы, но она осушила ихъ поцлуемъ (хотя у нея самой глаза блеснули слезами), и онъ проворно пошелъ отъ нея. Черезъ полчаса онъ воротился, до того преобразившійся, что Белла въ восторг обошла вокругъ него разъ двадцать, прежде чмъ взяла его подъ руку, и радостно прижала къ себ.

— Ну, папа,— проговорила она, притягивая его къ себ какъ можно ближе,— ведите прелестнйшую женщину куда-нибудь обдать.

— Куда же мы отправимся, душа моя?

— Въ Гринвичъ!— отважно объявила Белла.— Да смотрите, угостите тамъ прелестную женщину всмъ самымъ лучшимъ.

Когда они шли къ пароходу, Р. Вильферъ робко спросилъ:

— А что, моя милая, не желала ли бы ты, чтобы твоя мать была съ нами.

— Не желала бы, папа, мн хочется сегодня, чтобъ вы одинъ были со мной. Я всегда была вашей любимицей, а вы — моимъ любимцемъ изо всей семьи. Мы часто и прежде убгали изъ дому вдвоемъ. Разв не убгали, папа?

— Ахъ, правда, правда, убгали! Чаще всего по воскресеньямъ, когда мать твоя бывала иной разъ наклонна… гмъ… бывала несовсмъ любезна,— отвчалъ херувимчикъ, повторяя свое прежнее деликатное выраженіе, передъ которымъ онъ, замявшись, немного откашлялся.

— Да. Но я боюсь, что я рдко или, врне, никогда не была съ вами такъ кротка, какъ бы слдовало. Я заставляла васъ носить меня на рукахъ, когда по настоящему мн надо бы было бгать самой. Я часто заставляла васъ играть со мной въ лошадки, когда вамъ хотлось посидть и почитать газету. Не заставляла — скажите?

— Изрдка, изрдка. Но Господи! что задитя ты была! Какая подруга для меня!

— Подруга? Вотъ именно подругой я и хочу быть вамъ сегодня, папа.

— Ты вполн въ этомъ успешь, дружокъ. Твои братья и сестры вс въ свое время были мн товарищами до извстной степени… только до извстной степени. Мать твоя за всю нашу совмстную жизнь была такою подругой, на которую любой мужъ могъ бы смотрть съ восхищеніемъ… и… изреченія которой могъ бы хранить въ памяти, какъ святыню, и… и… которую могъ бы взять для сравненія, если бы… если бы…

— Если бы ему нравился образецъ?— подсказала Белла.

— По… пожалуй — да-а,— проговорилъ онъ, задумываясь, но, будучи несовсмъ доволенъ фразой, прибавилъ: — или, можетъ быть, сказалъ бы я: если бъ у него было такое желаніе. Предположимъ для примра, что человкъ любилъ бы быть всегда на ходу: онъ нашелъ бы въ твоей матери неоцненную подругу. Но если бъ онъ любилъ иногда пройтись потихоньку, а иногда пробжаться рысцой, онъ встрчалъ бы тутъ въ твоей матери нкоторое… нкоторое препятствіе, если можно такъ выразиться: она… гм… не выравнивалась бы съ нимъ. Или попробуемъ объяснить это другими словами,— продолжалъ онъ посл минутнаго размышленія.— Предположимъ, что человку привелось бы жить — не скажемъ съ подругой, а подъ музыку. Прекрасно. Предположимъ теперь, что музыка, выпавшая ему на долю, была бы музыка похороннаго марша изъ ‘Саула’. Хорошо. Конечно, это была бы весьма подходящая музыка для многихъ случаевъ жизни, такая, что лучше и желать нельзя, но она никакъ не могла бы аккомпанировать повседневному домашнему обиходу. Представь себ, напримръ, что человкъ, посл дневной работы, за ужинъ услся подъ музыку похороннаго марша изъ ‘Саула’. Мн кажется, что пища… гм… легла бы немного тяжело ему на желудокъ. Или ему, положимъ, вздумалось такъ, ради разнообразія затянуть веселую псенку или поплясать, и, мн кажется, если бъ онъ былъ принужденъ сдлать это подъ музыку похороннаго марша изъ ‘Саула’, ему, пожалуй, и не удалось бы осуществить своихъ веселыхъ замысловъ.

‘Бдный папа!’, думала Белла, прижимая къ себ его руку.

— О теб же, моя милая, я всегда скажу,— продолжалъ херувимчикъ кротко и безъ малйшихъ признаковъ ропота на судьбу,— всегда скажу, что ты умешь приспособляться, умешь.

— Нтъ, серьезно, папа, я боюсь, что я часто проявляла свой скверный характеръ. Я была капризна и взыскательна. Прежде я объ этомъ рдко думала, почти никогда, и вотъ только теперь, когда я сидла въ карет и смотрла на васъ, какъ вы шли, я упрекнула себя.

— Напрасно, голубушка. Не говори пустяковъ.

О, какъ счастливъ и какъ болтливъ былъ папа въ этотъ день въ своемъ щегольскомъ новенькомъ костюм! Это быль, можетъ быть, во всхъ отношеніяхъ самый счастливый день, какой онъ когда либо зналъ въ своей жизни, не исключая даже того, въ который его героическая подруга подплыла къ брачному алтарю подъ музыку похороннаго марша изъ ‘Саула’.

Маленькая экскурсія внизъ по рк была восхитительна, и маленькая, обращенная на рку комнатка, куда ихъ ввели для обда, была не мене восхитительна. Все было восхитительно. Восхитителенъ былъ паркъ, восхитителенъ пуншъ, восхитительно рыбное блюдо, восхитительно вино. Но восхитительне всего итога этого пиршества была сама Белла. Она вызывала своего папа на веселье самымъ очаровательнымъ образомъ, поставивъ какъ бы за правило все время называть себя ‘прелестною женщиной’. Она подбивала его заказывать все самое лучшее, говоря, что прелестную женщину надо всегда угощать всемъ самымъ лучшимъ. Короче сказать, она заставляла папа приходить въ восторгъ отъ одной мысли, что онъ иметъ счастье быть отцомъ такой очаровательной дочки.

А потомъ, когда они сидли рядкомъ, любуясь парусными судами и пароходами, спшившими въ открытое море вмст съ бжавшимъ туда же отливомъ, ‘прелестная женщина’, придумывала для себя и для папа морскія путешествія одно другого интересне. Вотъ, напримръ, папа, въ качеств хозяина вонъ того тяжелаго грузового судна съ четырехугольнымъ парусомъ, отправляется въ Нью-Кастль за каменнымъ углемъ, который дастъ ему возможность нажить состояніе… Или нтъ, еще лучше: папа отплываетъ вонъ на томъ красивомъ трехмачтовомъ корабл въ Китай, чтобы вывезти оттуда опіумъ, который подорветъ фирму Гиксей, Beнирингъ и Стобльзъ. Онъ привезетъ еще изъ Китая огромный грузъ шелковъ и шалей для украшенія своей очаровательной дочери. А то еще такъ: злосчастная судьба Джона Гармона не что иное, какъ сонъ, и вотъ онъ возвращается въ Англію, находитъ ‘прелестную женщину’ какъ разъ по своему вкусу, и оба они отправляются на своей хорошенькой яхточк осматривать принадлежащіе имъ виноградники. На всхъ мачтахъ развваются флаги, на палуб гремитъ музыка, а папа сидитъ въ общей кают… Но вотъ Джонъ Гармонъ снова опущенъ въ могилу, а вмсто него на сцен появляется страшно богатый купецъ (фамилія неизвстна), онъ сватается за ‘прелестную женщину’ и женится на ней. Онъ до того богатъ, что все, что вы видите на рк идущимъ на парусахъ и на парахъ, принадлежитъ ему. Кром того у него цлая флотилія увеселительныхъ яхтъ, и вонъ та щегольская яхточка, съ большимъ блымъ парусомъ, что выходитъ въ море, названа ‘Беллой’ въ честь его жены, и на ней-то она держитъ свой дворъ, какъ новая Клеопатра… А потомъ: вонъ на то транспортное судно, когда оно дойдетъ до Гревзэнда, садится какой-то знаменитый и очень богатый боевой генералъ (фамилія тоже неизвстна). И онъ и слышать не хочетъ, чтобы ему идти побждать врага безъ жены. А жена его все та же ‘прелестная женщина’, которой суждено сдлаться идоломъ всхъ красныхъ мундировъ и синихъ куртокъ на палуб и подъ палубой транспортнаго корабля… А дальше: видите вы вонъ тотъ корабль, который выводятъ изъ доковъ на буксир? Видите? Куда онъ плыветъ, какъ вы думаете?— Онъ плыветъ къ коралловымъ островамъ и къ кокосовымъ пальмамъ или къ другимъ подобнымъ мстамъ. И принадлежитъ онъ одному счастливому человку, по имени папа (который самъ плыветъ на этомъ корабл и пользуется большимъ уваженіемъ всего экипажа). Онъ детъ единственно ради коммерческихъ цлей, за грузомъ благовоннаго лса, самаго лучшаго на свт и до того выгоднаго для продажи, что о такомъ еще и не слыхивали. Грузъ будетъ стоить баснословныхъ денегъ, какъ оно и слдуетъ ожидать, потому что прелестнйшая женщина, купившая и снарядившая этотъ корабль, замужемъ за индійскимъ принцемъ, за какимъ-то раджей или что-то въ этомъ род. Онъ весь закутанъ въ кашемирскія шали, на голов носитъ чалму, сверкающую брилліантами и изумрудами, и очень преданъ прелестнйшей женщин, хоть и ревнивъ…— Такъ щебетала Белла, ни на секунду не умолкая, и до того обворожила своего папа, что онъ готовъ былъ окунуться съ головой въ грязь вмст съ тми уличными мальчишками, что продлывали эту штуку у нихъ подъ окномъ на потху собравшейся публики.

— А знаешь, моя милая,— сказалъ папа, когда они отобдали,— мн кажется, мы вс тамъ, дома, можемъ теперь смло сказать, что ты нашла свое счастье, перехавъ отъ насъ.

Белла покачала головой. Она не знаетъ. Она не въ состояніи ршить. Все, что она можетъ сказать, такъ это то, что у нея теперь есть все, чего только можно пожелать, и что когда ей случается намекнуть мистеру или мистрисъ Боффинъ, что, можетъ быть, ей придется съ ними разстаться, то они и слышать ничего не хотятъ.

— А вотъ что, папа,— продолжала миссъ Белла,— я теперь покаюсь передъ вами. Знайте: я одна изъ самыхъ корыстныхъ двченокъ на свт.

— Я никогда бы этого о теб не подумалъ,— отвчалъ папа, бросивъ многозначительный взглядъ сначала на свою особу, а потомъ на стоявшій передъ ними дессертъ.

— Я понимаю, что вы разумете, папа. Но это совсмъ не то. Я ничуть не дорожу деньгами, я дорожу тмъ, что можно на нихъ купить.

— Сказать по правд, этимъ дорожитъ большинство изъ насъ,— отозвался на это Р. Вильферъ.

— Но не въ такой степени, какъ и, папа. О-о!— воскликнула Белла, съ очаровательно-капризнымъ поворотомъ своего, чуть-чуть раздвоеннаго, подбородка.— Я страхъ какъ корыстна!..

Р. Вильферъ внимательно посмотрлъ на нее и сказалъ, не имя сказать ничего лучшаго:

— Когда же ты начала замчать это за собой, моя милая?

— Вотъ въ томъ-то и дло, папа! Въ томъ-то и весь ужасъ моей испорченности. Покуда я жила дома и знала только бдность, я иногда роптала, но не слишкомъ задумывалась надъ своей долей. Покуда я жила дома, питая надежду стать со временемъ богатой, я какъ-то смутно представляла себ, что я могла бы сдлать, будь я богата. Но когда я обманулась въ надеждахъ на блестящее положеніе и получила возможность изо дня въ день видть богатство въ чужихъ рукахъ и убждаться своими глазами, что оно можетъ доставить, тогда я превратилась въ ту корыстную двченку, какова я теперь.

— Это твоя фантазія, моя душа.

— Могу васъ уврить, не фантазія, папа!— сказала Белла, энергично качнувъ головой, приподнимая свои хорошенькія бровки и принимая комически-испуганный видъ.— Это фактъ. Я постоянно составляю корыстные замыслы.

— Господи! Какъ это, мой другъ?

— Я разскажу вамъ, папа. Я не боюсь разсказать это вамъ, потому что мы съ вами всегда были друзьями и потому, что вы непохожи на отца, а больше похожи на младшаго брата, только надленнаго почтенною округленностью тла. Да кром того,— прибавила она, смясь и насмшливо показывая на него пальцемъ,— кром того, вы вдь теперь въ моей власти. Вдь наша экспедиція секретная. Если вы когда-нибудь выдадите меня, я выдамъ васъ. Я скажу мама, что вы обдали въ Гринвич.

— Ну, нтъ, моя милая,— проговорилъ Р. Вильферъ очень серьезно и съ нкоторымъ дребезжаніемъ въ голос,— объ этомъ лучше ей не говорить.

— Ага!— расхохоталась Белла.— Я знала, что вамъ это не понравится, сэръ. Итакъ, храните мою тайну, а я сохраню вашу. Но попробуйте измнить прелестнйшей женщин, и вы увидите, что она — змя. Теперь вы можете поцловать меня, папа, а я немножко уберу вамъ волосы, потому что въ мое отсутствіе вы ихъ страшно запустили.

Р. Вильферъ подставилъ свою голову оператору, а операторъ, продолжая говорить, отдлялъ на этой голов прядь за прядью и подвергалъ каждую прядь курьезному процессу закручиванія на своихъ двухъ вертвшихся указательныхъ пальцахъ, которые затмъ быстро выдергивались въ противоположныя стороны по горизонтальному направленію, причемъ всякій разъ паціентъ ежился и морщился отъ боли.

— Я ршила, что мн нужны деньги, папа. Я чувствую, что не могу ни выпрашивать денегъ, ни занимать, ни воровать, а потому я ршилась выдти за нихъ замужъ.

Р. Вильферъ поднялъ на нее глаза, насколько могъ, при совершавшейся надъ нимъ операціи, и сказалъ укоризненнымъ тономъ:

— Ду-ша моя Белла!

— Да, я ршилась, папа, повторяю, выдти за деньги, чтобы имть деньги. Поэтому я постоянно ищу эти деньги, чтобы ихъ покорить.

— Дру-же-чекъ мой Белла!

— Да, папа, таково положеніе длъ. Если была когда-нибудь на свт корыстная интриганка, полагавшая все свое честолюбіе въ томъ, чтобы строить планы и придумывать козни одни подле другихъ, то вотъ вамъ это милое созданіе. Но мн все равно. Мн ненавистна бдность, и я не буду бдна, если выйду замужъ за деньги… Ну вотъ, папа, теперь вы превосходно причесаны и можете удивить здшняго лакея, а кстати заплатить ему по счету.

— Но, голубушка моя Белла, вдь это ужасно имть такія мысли въ твоемъ возраст.

— Я вамъ говорила, папа, но вы не хотли врить,— отвчала Белла съ милой дтской серьезностью.— Ну, не ужасно ли въ самомъ дл?

— Оно и было бы ужасно, мой ангелъ, если бъ ты вполн понимала, что ты говоришь, или если бъ ты серьезно такъ думала.

— Могу сказать вамъ, папа, только одно: я ничего другого не думаю. Толкуйте мн про любовь!— сказала Белла презрительно (но какъ рзко ея лицо и вся ея фигура противорчили этимъ словамъ!) — Толкуйте мн объ огненныхъ драконахъ!… Нтъ, вы лучше поговорите со мной про бдность да про богатство: тутъ-то вы и коснетесь самой сути вещей.

— Ду-шеч-ка, это становится страшно!…— началъ было строго папа, но она перебила его:

— Папа, скажите правду: вы на деньгахъ женились?

— Ты сама знаешь, что нтъ.

Белла запла вполголоса похоронный маршъ изъ ‘Саула’ и потомъ сказала:

— Ну, да это ничего не доказываетъ.

Но, видя, что онъ пріунылъ, она обвила его шею руками и поцлуемъ снова развеселила его.

— Я не хотла огорчить васъ, папа, я просто пошутила… А теперь помните уговоръ: я не стану разсказывать о васъ, а вы обо мн. Скажу больше: я общаю не имть отъ васъ никакихъ секретовъ, папа, и вы можете быть уврены, что какая бы корыстная интрига ни была пущена въ ходъ, она всегда будетъ разсказана вамъ подъ строжайшею тайной.

Охотно удовольствовавшись этой уступкой со стороны ‘прелестнйшей женщины’, Р. Вильферъ позвонилъ и уплатилъ по счету.

— Все, что здсь осталось, папа,— сказала Белла, закрывая кошелекъ по уход лакея, пристукнувъ его своимъ маленькимъ кулачкомъ на стол и запихивая затмъ въ одинъ изъ кармановъ новаго жилета папа,— предназначается для васъ на покупку подарковъ всмъ нашимъ и на уплату вашихъ счетовъ. Раздлите по своему усмотрнію и употребите, какъ сочтете лучшимъ. Въ заключеніе прошу васъ замтить, папа, что это не плоды какого-нибудь корыстнаго плана, а то корыстная двченка, ваша дочь, пожалуй, не разсталась бы съ кошелькомъ такъ легко.

Закончивъ эту тираду, она взялась обими руками за борты его сюртука и совершенно перекосила на бокъ своего родителя, застегивая на немъ эту часть костюма поверхъ драгоцннаго жилетнаго кармана. Затмъ она искусно прикрыла ямки на своихъ щекахъ лентами шляпки и повезла его обратно въ Лондонъ. Благополучно прибывъ къ подъзду дома мистера Боффина, она прислонила папа спиной къ наружной двери, нжно взяла его за уши, какъ за удобныя ручки для осуществленія своего намренія, и принялась душить поцлуями, такъ что онъ нсколько разъ глухо стукнулся затылкомъ объ дверь. Нацловавшись до-сыта, она еще разъ напомнила ему ихъ уговоръ и весело разсталась съ нимъ…

Не такъ, однако, весело, чтобъ это помшало глазамъ ея наполниться слезами, когда онъ пошелъ по улиц прочь отъ нея. Не такъ весело, чтобъ не прошептать: ‘Ахъ, бдный папа! Ахъ, милый, дорогой мой труженикъ-папа!’ прежде, чмъ она постучалась въ дверь. Не такъ весело, чтобы роскошная мебель дома Боффиновъ не смутила ее невольно напрашивавшимся сравненіемъ съ грязной, обтрепанной мебелью ея родного дома. Не такъ весело, чтобы не просидть до поздней ночи въ своей комнат и не поплакать горькими слезами, то отъ досады, зачмъ покойный Джонъ Гармонъ-отецъ вписалъ ея имя въ свое завщаніе, то отъ обиды, что Джонъ Гармонъ-сынъ не остался въ живыхъ и не женился на ней.

‘Вотъ два желанія, которыя, можно сказать, противорчатъ одно другому’, сказала себ Белла. ‘Но вдь и вся моя судьба полна такихъ противорчій, что я не знаю даже, чего мн желать для себя’.

IX. Сирота длаетъ свое завщаніе.

Рано утромъ на другой день секретарю мистера Боффина, сидвшему у себя за работой, доложили, что его дожидается въ прихожей какой-то юноша, назвавшій себя Слоппи. Камердинеръ, явившійся съ докладомъ, приличнымъ образомъ запнулся, прежде чмъ выговорилъ это вульгарное имя, дабы показать, что онъ не далъ бы себ труда его повторить, если бы не настойчивость вышереченнаго юноши, и что если бы этотъ юноша не былъ лишенъ здраваго смысла и имлъ достаточно вкуса, чтобы унаслдовать какое-нибудь другое, боле благозвучное имя, онъ избавилъ бы отъ непріятныхъ ощущеній того, кто докладывалъ о немъ.

— Мистрисъ Боффинъ будетъ рада его видть,— сказалъ секретарь совершенно спокойно.— Просите.

Мистеръ Столпи, будучи приглашенъ войти, остановился у косяка дверей передъ секретаремъ, обнаруживъ на различныхъ частяхъ своей фигуры несмтное множество пуговицъ непонятнаго назначенія, приводящихъ въ недоумніе.

— Очень радъ васъ видть,— сказалъ Джонъ Роксмитъ привтливымъ тономъ.— Я васъ давно поджидалъ.

Слоппи объяснилъ, что онъ собирался придти раньше, но что сирота (‘нашъ Джонни’, какъ онъ его называлъ) заболлъ, и онъ, Слоппи, ожидалъ, когда можно будетъ сообщить объ его выздоровленіи.

— Такъ, значитъ, онъ теперь здоровъ?

— Нтъ,— отвчалъ Слоппи.

Тутъ онъ сокрушенно покачалъ головой и сталъ объяснять, что, по его мннію, Джонни захватилъ болзнь отъ питомцевъ. Когда его спросили, что онъ хочетъ этимъ сказать, онъ объяснилъ, что болзнь выступила у Джонни по всему тлу, особенно на груди. Когда же его попросили объясниться точне, онъ сказалъ, что въ нкоторыхъ мстахъ сыпь такъ крупна, что ее сикспенсомъ не накроешь, и такъ красна, какъ самая яркая красная краска.

— Но пока она снаружи, сэръ, такъ еще большой бды нтъ,— прибавилъ мистеръ Слоппи.— Надо постараться, чтобъ она не ударилась въ нутро.

Джонъ Роксмитъ выразилъ надежду, что ребенку была оказана медицинская помощь.

— О, да! Его носили разъ къ доктору,— сказалъ Слоппи.

— Какую же болзнь опредлилъ докторъ?— спросилъ Роксмитъ.

По нкоторомъ размышленіи Слоппи отвчалъ, просвтлвъ:

— Онъ назвалъ ее какъ-то очень длинно.

Роксмитъ спросилъ, не корь ли.

— Нтъ,— сказалъ увренно Слоппи.— Нтъ, сэръ, гораздо длинне.

(Мистеръ Слоппи положительно гордился этимъ фактомъ и полагалъ, повидимому, что онъ длаетъ честь маленькому паціенту.)

— Мистрисъ Боффинъ будетъ огорчена, когда узнаетъ,— замтилъ мистеръ Роксмитъ.

— Мистрисъ Гигденъ такъ и говорила, сэръ, а потому и не извщала ее: все надялась, что нашъ Джонни скоро поправится.

— Но поправится ли онъ?— спросилъ Роксмитъ, быстро оборачиваясь къ посланному.

— Надо полагать, что поправится, если только сыпь не ударится въ нутро,— отвчалъ Слоппи.

Потомъ онъ прибавилъ, что Джонни ли захватилъ болзнь отъ питомцевъ, или питомцы отъ Джонни, только оба питомца разосланы по домамъ и тоже захворали. Потомъ сказалъ еще, что такъ какъ мистрисъ Гигденъ проводитъ теперь дни и ночи съ маленькимъ Джонни, не спуская его съ рукъ, то вся работа на катк обрушилась на него, на Слоппи, и потому тяжеленько приходилось ему все это время. Тутъ это невзрачное олицетвореніе доброты все просіяло при одномъ воспоминаніи, что и оно тоже на что-нибудь пригодилось.

— Прошлой ночью,— продолжалъ Слоппи,— когда я вертлъ колесо, мн казалось, что катокъ работаетъ точь-въ-точь такъ, какъ дышитъ нашъ Джонни. Началъ онъ славно, а потомъ, какъ покатился впередъ,— задрожалъ и зашатался. Потомъ покатился назадъ, загремлъ и словно какъ на сторону завалился, а потомъ опять пошелъ ровно. Такимъ манеромъ все и шло, и я-ужъ потомъ не могъ разобрать, что катокъ и что нашъ Джонни. Да и самъ Джонни наврядъ ли разбиралъ. Всякій разъ, какъ катокъ задрожитъ, онъ говоритъ: ‘Бабушка, мн душно!’ а мистрисъ Гигденъ приподыметъ его у себя на колняхъ и скажетъ мн: ‘Постой чуточку, Слоппи’, и вс мы вдругъ-стопъ, и такимъ манеромъ мы вс маршъ-маршъ…

Разсказывая все это, Слоппи безсознательно все больше таращилъ глаза и осклаблялся. А когда замолчалъ, то весь какъ-то съежился, удерживаясь отъ слезъ, и подъ предлогомъ, что ему стало жарко, обтеръ себ глаза обшлагомъ рукава, неловко вывернувъ руку.

— Ахъ, какое несчастіе!— проговорилъ мистеръ Роксмитъ.— Надо пойти разсказать мистрисъ Боффинъ. Побудьте здсь, Слоппи.

Слоппи остался и разсматривалъ узоры на бумажныхъ обояхъ, пока секретарь не вернулся вмст съ мистрисъ Боффинъ. Съ ними вошла еще одна молодая леди (миссъ Белла Вильферъ по имени), на которую ‘можно было больше заглядться, чмъ на самые дорогіе обои’, подумалъ про себя мистеръ Слоппи.

— Ахъ мой бдненькій малютка Джонъ Гармонъ!— воскликнула мистрисъ Боффинъ.

— Правда ваша, сударыня!— подхватилъ сочувственно Слоппи.

— Неужели вы думаете, что онъ очень опасенъ?— спросила добродушная женщина съ неподдльнымъ огорченіемъ.

Отъ Слоппи требовали правды, но правду ему было непріятно сказать, поэтому онъ откинулъ назадъ голову, протяжно завылъ и закончилъ этотъ вой, отрывисто потянувъ воздухъ носомъ.

— До такой степени опасенъ? О Боже!— сказала мистрисъ Боффинъ.— И Бетти Гигденъ ничего не дала мн знать раньше!

— Она боялась, сударыня,— проговорилъ съ запинкой Слоппи.

— Чего же, Бога ради?

— Должно быть, боялась повредить нашему Джонни,— отвтилъ Слоппи съ грустной покорностью судьб.— Отъ болзни бываетъ много хлопотъ, много денегъ нужно бываетъ…

— Но какъ она могла подумать, что я пожалю чего-нибудь для милаго ребенка?— сказала мистрисъ Боффинъ.

— Нтъ, сударыня, этого она не думала, а, должно быть, такъ ужъ, по привычк боялась, какъ бы не повредить нашему Джонни: должно быть, хотла выправить его такъ, чтобы ни котъ, ни кошка не знали.

Слоппи зналъ, что говорилъ. Укрыться въ болзни, какъ это длаетъ животное, уползти подальше отъ всхъ глазъ, и, свернувшись гд-нибудь въ укромномъ мстечк, умереть,— стало инстинктомъ этой женщины. Схватить на руки больного ребенка такъ горячо любимаго, спрятать его отъ людей, какъ какого-нибудь преступника, отстранить отъ него всякую помощь, вс пособія, кром тхъ, какія ей могла внушить собственная ея нжность къ нему и собственное терпніе,— вотъ что составляло материнскую любовь по понятіямъ этой женщины, пуще всего боявшейся благотворительности рабочихъ домовъ.

— Бдное дитя!— сказала мистрисъ Боффинъ.— Ему нельзя тамъ оставаться… Что намъ длать, мистеръ Роксмитъ? Посовтуйте.

Онъ уже обдумалъ, что длать, и потому совщаніе было непродолжительно. Онъ все устроитъ въ полчаса (сказалъ онъ), и тогда вс они подутъ въ Бретфордъ.

— Пожалуйста возьмите и меня,— сказала Белла.

Согласно съ этимъ было приказано заложить большую карету, а пока ее закладывали, мистеру Слоппи былъ поданъ обдъ въ комнату секретаря, гд и сбылись вс его волшебныя грезы въ образ говядины, пива, бобовъ съ картофелемъ и пуддинга. Пуговицы его, благодаря этому, выступили передъ глазами публики рельефне прежняго, за исключеніемъ двухъ или трехъ у самаго пояса, скромно спрятавшихся въ складкахъ.

Пунктуально въ назначенный часъ явились и карета, и секретарь. Онъ слъ на козлы, а мистеръ Слоппи украсилъ собою запятки, и вс направились къ ‘Тремъ Сорокамъ’, какъ и въ первый разъ. Тамъ мистрисъ Боффинъ и миссъ Белла вышли изъ экипажа и въ сопровожденіи секретаря пошли пшкомъ къ жилищу мистрисъ Гигденъ.

Они зашли по пути въ игрушечную лавку и купили тамъ гордаго коня на полозьяхъ, разсказъ о которомъ, съ подробностями обо всхъ его статьяхъ и о сбру, такъ утшилъ въ прошлый разъ сироту, всецло поглощеннаго мірскими помыслами въ т недавнія времена.— Купили еще Ноевъ ковчегъ, желтую птичку съ искусственнымъ голосомъ и офицера, такъ превосходно обмундированнаго, что будь онъ одного роста съ гвардейскими офицерами, никто бы не подумалъ, что это просто кукла. Съ подарками въ рукахъ, они приподняли щеколду двери Бетти Гигденъ и увидли ее въ самомъ дальнемъ, темномъ углу съ больнымъ Джонни на колняхъ.

— Ну что мой мальчикъ, Бетти?— спросила мистрисъ Боффинъ, садясь подл нея.

— Плохъ, очень плохъ!— Я начинаю не на шутку бояться, что не быть ему ни вашимъ, ни моимъ. Вс его близкіе отошли къ Всемогущему Богу, и мн думается, что они зовутъ его къ себ.

— Нтъ, нтъ, нтъ!— горестно воскликнула мистрисъ Боффинъ.

— Такъ отчего же онъ сжимаетъ свою рученку, такъ крпко сжимаетъ, словно держитъ чей-то невидимый палецъ? Взгляните,— сказала Бетти, откидывая одяло, подъ которымъ лежалъ разгорвшійся ребенокъ, и показывая ей его зажатую маленькую правую ручку, лежавшую на груди.— Вотъ онъ всегда такой: даже и не взглянетъ на меня.

— Онъ спитъ?

— Нтъ, кажется. Ты спишь, мой Джонни?

— Нтъ,— проговорилъ ребенокъ тономъ какого-то покорнаго сожалнія о себ и не открывая глазъ.

— Вотъ наша леди, Джонни, а вотъ и лошадка.

Джонни остался совершенно равнодушенъ къ леди, но не къ лошадк. Приподнявъ свои отяжелвшія вки, онъ тихо улыбнулся, увидвъ передъ собой великолпное явленіе, и хотлъ взять его въ руки. Но лошадка была слишкомъ тяжела для него и потому ее поставили на стулъ такъ, чтобъ онъ могъ держать ее за гриву и любоваться ею. Онъ, впрочемъ, скоро позабылъ о ней и снова закрылъ глаза.

Но онъ что-то бормоталъ съ закрытыми глазами. Мистрисъ Боффинъ не могла разобрать, что онъ говоритъ, и Бетти наклонилась къ нему ухомъ, стараясь вслушаться. Она попросила его повторить, что онъ сказалъ. Онъ повторилъ два или три раза, и тутъ оказалось, что когда онъ открывалъ глаза, чтобы взглянуть на лошадку, онъ увидлъ больше, чмъ можно было подумать, такъ какъ бормотанье его состояло изъ словъ: ‘Кто эта красивая леди?’, т.-е. красивая леди была Белла. Это замчаніе бднаго ребенка тронуло бы ее и само по себ, теперь же оно показалось ей еще трогательне, напомнивъ ей, какъ она недавно жалла своего бднаго маленькаго папа и какъ они шутили вдвоемъ насчетъ ‘прелестнйшей женщины’. Ничего страннаго поэтому не было въ томъ, что она опустилась на колни на кирпичный полъ, чтобы обнять ребенка, который съ дтскимъ влеченіемъ ко всему юному и прекрасному сейчасъ же приласкался самъ къ ‘красивой леди’.

— Моя добрая милая Бетти,— заговорила мистрисъ Боффинъ, находя, что теперь наступила удобная минута приступить къ длу, и убдительно положивъ руку на руку старухи,— мы пріхали съ тмъ, чтобы перевезти Джонни въ такое мсто, гд за нимъ будетъ самый лучшій уходъ

Внезапно, прежде чмъ было сказано еще слово, старуха вскочила, сверкая глазами, и кинулась къ двери съ ребенкомъ на рукахъ.

— Прочь отъ меня! Вс прочь!— дико закричала она.— Я вижу теперь, чего вы хотите! Не вмшивайтесь въ мои дла! Никому не позволю! Скоре дамъ убить моего крошку и себя вмст съ нимъ.

— Постойте! Постойте! Вы не поняли,— старался успокоить ее Роксмитъ.

— Все поняла! Я знаю о чемъ вы говорите, сэръ. Я бгала отъ этого много, много лтъ. Нтъ, это не про меня и не про моего ребенка, пока въ Англіи достанетъ воды, чтобъ утопиться намъ обоимъ. Меня травили этимъ всю мою жизнь, но никогда не возьмутъ они живыми ни меня и никого изъ моихъ близкихъ!— кричала старуха.— Прощайте. Мн бы слдовало наглухо запереть дверь и окно да уморить себя голодомъ, а не впускать васъ къ себ. Да, вотъ что мн надо было сдлать, кабы я знала, зачмъ вы идете ко мн.

Но вдругъ она замтила смотрвшіе на нее добрые глаза мистрисъ Боффинъ. Она разомъ стихла, прижалась къ двери и, нагнувшись нжно надъ своей дорогою ношей, прибавила смиренно:

— Можетъ статься, страхъ мой по-пустому. Если такъ, скажите, и Господь меня прости! Я, кажется, напрасно такъ испугалась, но у меня голова ослабла отъ безсонницы и отъ горя.

— Давно бы такъ!— отозвалась на это мистрисъ Боффинъ.— Успокойтесь, мой другъ. Не будемъ больше говорить объ этомъ. На вашемъ мст всякій, можетъ быть, сказалъ бы то же, и то же чувствовалъ бы, что чувствуете вы.

— Благослови васъ Богъ!— проговорила бдная старуха, протягивая ей руку.

— А теперь выслушайте меня, Бетти,— сказала добрая женщина, ласково принимая ея руку,— выслушайте, что я надумала и что мн слдовало сказать вамъ въ самомъ начал, будь я поумне да половче. Мы хотимъ помстить Джонни въ такое мсто, куда никого не берутъ, кром дтей. Это больница для дтей. Тамъ лучшіе доктора и опытныя няни всю жизнь свою только и длаютъ, что ходятъ за больными дтьми, забавляютъ дтей, утшаютъ и лчатъ.

— Неужто есть такое мсто на свт?— спросила съ удивленіемъ Бетти.

— Есть, Бетти, поврьте моему слову. Вы сами увидите, что я не лгу. Если бы милому мальчику было лучше лежать въ моемъ дом, я бы взяла его къ себ. Но, право, у меня ему не будетъ лучше.

— Такъ возьмите его, возьмите, куда хотите, моя дорогая!— воскликнула Бетти, горячо цлуя руки мистрисъ Боффинъ.— У меня есть чутье, и я не могу не врить вашему лицу и вашему голосу. Я буду имъ врить, пока я вижу и слышу.

Какъ только была одержана эта побда, Роксмитъ поспшилъ воспользоваться ею, ибо онъ видлъ, какъ много было упущено времени и какъ пагубно это отразилось на ребенк. Онъ послалъ Слоппи сказать кучеру, чтобъ тотъ подавалъ карету, затмъ попросилъ Бетти хорошенько закутать ребенка, убдилъ ее надть шляпку, собралъ игрушки, объяснивъ больному малютк, что эти сокровища подутъ вмст съ нимъ, и устроилъ все такъ живо, что къ тому времени, когда явилась карета, вс были готовы и черезъ минуту тронулись въ путь. Слоппи оставили дома, и бдный малый облегчилъ свою переполненную душу пароксизмомъ катанья блья.

Великолпный конь на полозьяхъ, Ноевъ ковчегъ, желтая птичка и гвардейскій офицеръ были такъ же радушно приняты въ дтской больниц, какъ и ихъ маленькій владлецъ. Но докторъ шепнулъ мистеру Роксмиту: ‘Надо бы нсколькими днями пораньше. Теперь слишкомъ поздно’.

Всхъ ихъ ввели въ свтлую, хорошо провентилированную комнату, гд Джонни очнулся отъ сна или отъ забытья и увидлъ себя на покойной кроватк съ прилаженной надъ нею въ вид столика неширокой доской, на которой уже стояли и Ноевъ ковчегъ, и гордый конь на полозьяхъ, и желтая птичка, и посредин самъ офицеръ англійской гвардіи, отправляющій свои обязанности совершенно такъ же удовлетворительно для отечества, какъ и на настоящемъ парад. Въ головахъ кроватки висла раскрашенная хорошенькая картина, изображавшая точно двойника Джонни, сидящаго на колняхъ у ангела. О, какъ хорошо было тутъ лежать и смотрть! Джонни вдругъ сдлался членомъ цлой маленькой семьи. Сколько ихъ тутъ лежало на такихъ же маленькихъ покойныхъ кроваткахъ! Только двое не лежали, а сидли на креслицахъ за столомъ у камина и играли въ домино. И на всхъ кроваткахъ прилажены доски вмсто столовъ, а на нихъ стоятъ кукольные домики, шершавыя собачки, умющія лаять, хотя — странная вещь — ихъ лай удивительно похожъ на чириканье пріхавшей съ Джонни желтой птички, стоятъ и оловянныя войска, и мавританскіе акробаты, и деревянные чайные сервизы, и чего только нтъ!

Въ избытк изумленія и восторга Джонни что-то прошепталъ. Сидлка, стоявшая у кроватки, спросила его, что онъ сказалъ. Онъ, повидимому, желалъ знать, вс ли эти дти его братья и сестры. Ему отвтили: да. Потомъ онъ спросилъ, кто собралъ ихъ всхъ сюда. Ему сказали: Богъ. Затмъ кое-какъ разобрали, что онъ желаетъ знать, вс ли они будутъ опять здоровы. На это ему тоже отвтили: да, прибавивъ, что и онъ скоро поправится, и головка у него не будетъ болть.

Разговорный талантъ былъ еще мало развитъ у Джонни и въ обыкновенное время, понятно, что теперь, больной и слабый, онъ ограничивался односложными словами. Его нужно было обмыть, надо было дать ему лкарства, и хотя все длалось такъ ловко и легко, какъ ничто никогда еще не длалось для него въ его суровой и короткой жизни, это наврно утомило бы его и причинило бы ему страданія, если бы не одно поразительное обстоятельство, приковавшее къ себ его глаза. О чудо! О восторгъ!.. Вс, вс земныя твари шли попарно по доск въ его собственный Ноевъ ковчегъ! Слонъ открывалъ шествіе, а муха, робкая отъ сознанія своей ничтожной величины, учтиво замыкала его. Одинъ очень маленькій братецъ со сломанной ногой, лежавшій на сосдней кроватк, былъ положительно подавленъ этимъ зрлищемъ, и радость его проявлялась въ живйшемъ любопытств.

Наконецъ для Джонни наступило успокоеніе: онъ уснулъ.

— Я вижу, Бетти, вы не боитесь оставить здсь ребенка,— шепнула старух мистрисъ Боффинъ.

— Нтъ, не боюсь. Здсь я оставлю его со всей моей охотой, съ благодарностью отъ всего моего сердца и отъ всей души.

Он поцловали его и оставили. Бетти должна была навстить его рано утромъ на другой день, и никто, кром Роксмита, не зналъ, что докторъ сказалъ: ‘Слишкомъ поздно!’

Но Роксмитъ, зная это и зная, кром того, что для доброй женщины, составлявшей единственную отраду несчастнаго дтства покинутаго ребенка Джона Гармона, нын умершаго и похороненнаго, утшительно будетъ думать впослдствіи, что онъ, Роксмитъ, не забылъ еще разъ взглянуть на соименника Джона Гармона, ршилъ побывать въ больниц ночью и узнать, въ какомъ состояніи маленькій больной.

Собранная Богомъ дтская семья спала не вся, но въ палат царила полная тишина. Легкіе женскіе шаги и доброе, свжее женское лицо безшумно скользили отъ постельки къ постельк. Отъ времени до времени, при мягкомъ свт ночника, то тутъ, то тамъ съ подушки подымалась дтская головка, принимала поцлуй отъ шедшей мимо доброй женщины — эти маленькіе страдальцы умютъ любить,— и потомъ, послушная увщаніямъ, снова укладывалась на покой. Мальчикъ со сломанной ногой метался и стоналъ, но вотъ онъ повернулся лицомъ къ постельк Джонни, чтобы подкрпить себя видомъ ковчега, и посл этого сладко заснулъ. Надъ многими кроватками игрушки стояли все въ тхъ же группахъ, какъ ихъ оставили ихъ владльцы, ложась спать, и, можетъ быть, служили теперь предметами дтскихъ грезъ.

Докторъ тоже зашелъ взглянуть на Джонни. Стоя рядомъ, они съ Роксмитомъ смотрли на него съ искренней жалостью.

— Чего теб, Джонни?— спросилъ Роксмитъ, поддерживая рукою бднаго ребенка, сдлавшаго усиліе приподняться.

— Ему!— прошепталъ малютка.— Этихъ!

Докторъ умлъ понимать дтей и, взявъ лошадку, ковчегъ, желтую птичку и офицера съ кроватки Джонни, поставилъ ихъ надъ кроваткой его ближайшаго сосда, мальчика со сломанной ногой.

Съ усталой, но довольной улыбкой, и съ такимъ движеніемъ, какъ будто онъ расправлялъ свое худенькое тльце на покой, ребенокъ вытянулся на поддерживавшей его рук и, касаясь лица Роксмита своими холодющими губами, сказалъ:

— Поцлуй красивую леди.

Завщавъ такимъ образомъ все, чмъ онъ могъ располагать, и устроивъ свои дла въ здшнемъ мір, Джонни на этихъ словахъ покинулъ его.

X. Наслдникъ.

Его преподобіе Фрэнкъ Мильвей былъ человкъ скромный. Онъ замчалъ много сорныхъ травъ и плевелъ въ виноградник, въ которомъ трудился, но не провозглашалъ себя по этому случаю мудрымъ и добродтельнымъ мужемъ. Личный опытъ приводилъ его лишь къ тому заключенію, что чмъ больше онъ будетъ знать въ предлахъ человческаго разумнія, тмъ легче будетъ ему представить себ всевдніе Творца.

Поэтому, когда его преподобію Фрэнку пришлось читать надъ маленькимъ Джонни святыя слова, благотворно умилявшія безчисленныя сердца и въ боле трагическихъ случаяхъ, онъ исполнилъ это съ искреннимъ соболзнованіемъ и смиреніемъ души. Читая эти слова надъ прахомъ Джонни, онъ думалъ о своихъ шестерыхъ ребятишкахъ, но безъ малйшей тни ропота на свою бдность, и читалъ со слезами на глазахъ. Грустнымъ взглядомъ смотрли онъ и его умная маленькая жена въ дтскую могилку, и грустные пошли домой рука объ руку.

Въ высоко-аристократическомъ дом горевали, а въ павильон радовались. Мистеръ Веггъ разсуждалъ: ужъ если имъ тамъ, въ дом, нуженъ сирота, такъ разв самъ онъ не сирота? Можно ли и пожелать лучшаго сироту? Скажите на милость, зачмъ вамъ таскаться по всмъ кустамъ Брентфорда и отыскивать тамъ какихъ-то сиротъ, которые не имютъ на васъ никакихъ правъ и ничего не принесли вамъ въ жертву, когда у васъ готовый сирота подъ рукой, да притомъ еще такой сирота, который, ради вашей пользы, отказался и отъ миссъ Элизабетъ, и отъ мистера Джорджа, и отъ тетушки Дженъ, и отъ дядюшки Паркера.

Мистеръ Веггъ весело усмхнулся, когда до него дошло извстіе о Джонни. Одинъ очевидецъ, котораго пока не будемъ называть, даже божился впослдствіи, что Веггъ, при этомъ извстіи откинувъ въ бокъ свою деревяшку на балетный манеръ, исполнилъ въ уединеніи павильона замысловатый пируэтъ на здоровой ног.

Обращеніе мистера Роксмита съ мистрисъ Боффинъ походило скоре на обращеніе сына съ любимой матерью, чмъ на обращеніе секретаря съ женой принципала. Оно неизмнно отличалось сдержаннымъ, но искреннимъ уваженіемъ, которое, повидимому, возникло съ перваго же дня знакомства. То, что было смшного или страннаго въ костюмахъ мистрисъ Боффинъ и въ ея манерахъ, нисколько не поражало его. Случалось, что на лиц его появлялось смющееся выраженіе, когда онъ на нее смотрлъ, но это было скоре выраженіе восхищенія передъ ея добродушіемъ и ея дтской простотой: такое чувство могло бы одинаково естественно выразиться улыбкой и слезами. Искренность и глубину своего сочувствія ея желанію взять на воспитаніе маленькаго Джона Гармона онъ доказывалъ каждымъ своимъ поступкомъ, каждымъ словомъ, и теперь, когда это желаніе не сбылось, онъ относился къ нему съ какою-то бережной нжностью, такъ что добрая женщина не находила словъ, чтобы поблагодарить его.

— А я то все благодарю васъ, мистеръ Роксмитъ,— сказала какъ-то мистрисъ Боффинъ.— Можетъ быть, я вамъ надола? Но вдь это я отъ души. Вы любите дтей?

— Кто жъ ихъ не любитъ?

— Должны бы вс любить, но не вс мы длаемъ то, что бы слдовало. Вдь правда?

Роксмитъ отвтилъ:

— Зато нкоторые выкупаютъ грхи остальныхъ. Мистеръ Боффинъ говорилъ мн, что вы всегда любили дтей.

— Ничуть не больше, чмъ онъ самъ. Но ужъ у него такая привычка: онъ все хорошее приписываетъ мн… Что это, вы какой-то грустный мистеръ Роксмитъ?

— Въ самомъ дл?

— Мн кажется… У васъ были братья и сестры?

Онъ покачалъ головой.

— Вы, стало быть, были единственнымъ сыномъ въ семь?

— Нтъ, былъ еще одинъ ребенокъ. Онъ давно умеръ.

— А ваши родители живы?

— Тоже умерли.

— А другіе ваши родственники?

— Должно быть, умерли, если какіе и были. Я ни объ одномъ не слыхалъ.

На этомъ мст разговора въ комнату неслышно вошла Белла. На секунду она остановилась въ дверяхъ, не зная, входить ли ей, или повернуть назадъ: ее смущало, что ея не замтили.

— Вы не разсердитесь на болтовню старухи?— продолжала между тмъ мистрисъ Боффинъ.— Мн хочется спросить у васъ одну вещь. Скажите правду: вы никогда не испытывали разочарованія въ любви?

— Никогда. Отчего вы меня объ этомъ спрашиваете?

— Отчего?— У васъ бываетъ иногда какой-то убитый, грустный видъ, совсмъ не по годамъ. Вамъ вдь нтъ еще тридцати?

— Нтъ, еще нтъ.

Находя, что ей давно пора дать имъ знать о своемъ присутствіи, Белла извинилась, что помшала дловой бесд, и сказала, что она сейчасъ уйдетъ.

— Нтъ, не уходите,— проговорила мистрисъ Боффинъ.— Мы, правда, собираемся приняться за дла, но еще не принимались. Да вы намъ и не мшаете, мой другъ. Но я хотла бы, чтобы пришелъ и Нодди. Не будете ли вы такъ добры — кто-нибудь изъ васъ — позвать ко мн Нодди?

Роксмитъ вышелъ и тотчасъ же вернулся въ сопровожденіи мистера Боффина, весело сменившаго ножками. Белла ощущала какую-то смутную тревогу, ожидая этого совщанія, пока мистрисъ Боффинъ не объявила, въ чемъ дло.

— Подите сюда и сядьте возл меня, моя дорогая,— сказала она, уютно усаживаясь на отоманк, посреди комнаты, и притягивая къ себ Беллу.— Ты, Нодди, садись вотъ здсь, а вы мистеръ Роксмитъ, вонъ тамъ. Теперь слушайте, о чемъ я хочу съ вами поговорить. Мистеръ Мильвей прислалъ мн самую любезную записку (мистеръ Роксмитъ мн только что ее прочиталъ, потому что сама я плохо разбираю почерки): они съ женой берутся найти другого ребенка, чтобъ я дала ему имя и воспитала бы его. Ну, такъ вотъ это и заставило меня призадуматься.

— Она на это настоящая паровая машина,— вставилъ вполголоса мистеръ Боффинъ.— Ее не легко, можетъ быть, пустить въ ходъ, но только пусти,— паровая машина да и шабашъ!

— Это заставило меня призадуматься, говорю я,— повторила мистрисъ Боффинъ, вся просіявъ отъ комплимента супруга.— Я думала о двухъ вещахъ. Прежде всего, думала я, страшно оно какъ-то опять воскрешать имя Джона Гармона. Несчастное имя. Мн кажется, меня замучила бы совсть, если бъ я назвала этимъ именемъ другого ребеночка, и если бъ оно опять оказалось несчастнымъ.

— Скажите по совсти,— обратился съ серьезнымъ лицомъ мистеръ Боффинъ къ своему секретарю, прерывая жену на этомъ мст,— скажите, разв можно называть это суевріемъ?

— Для мистрисъ Боффинъ это дло чувства,— отвтилъ мягко Роксмитъ.— Дйствительно несчастное имя. А теперь съ нимъ соединилось еще одно несчастное воспоминаніе. Да, это имя вымерло. Зачмъ его воскрешать? Я хотлъ бы знать, что объ этомъ думаетъ миссъ Вильферъ.

— Оно не было счастливымъ именемъ для меня,— сказала Белла, красня.— По крайней мр до тхъ поръ, пока не привело меня сюда. Но не объ этомъ я думала сейчасъ. Этимъ именемъ назвали бднаго Джонни, и этотъ ребенокъ такъ меня полюбилъ, что, мн кажется, я почувствовала бы ревность, если бы такъ назвали другого ребенка. Это имя, посл Джонни, стало для меня какъ будто сокровищемъ, располагать которымъ никто не иметъ права.

— И вы того же мннія?— спросилъ мистеръ Боффинъ секретаря, внимательно наблюдая за его лицомъ.

— Я опять-таки скажу: это дло чувства. И я нахожу, что чувство, о которомъ говорила сейчасъ миссъ Вильферъ,— прекрасное, истинно человчное чувство.

— Теперь ты скажи намъ свое мнніе, Нодди,— сказала мистрисъ Боффинъ.

— Мое мнніе, старушка, такое же, какъ и твое,— отвтилъ твердо золотой мусорщикъ.

— Итакъ, мы, значитъ, вс согласны не воскрешать больше Джона Гармона и оставить его покоиться въ могил,— заговорила опять мистрисъ Боффинъ.— Мистеръ Роксмитъ говоритъ: это дло чувства. Но, Господи, сколько на свт такихъ длъ!.. Да, такъ вотъ оно какъ… Ну, а теперь мы перейдемъ къ другому вопросу, о которомъ я тоже много думала. Надо вамъ знать — вамъ, Белла, и вамъ, мистеръ Роксмитъ,— что еще когда я въ первый разъ высказала моему мужу свое желаніе усыновить сиротку-мальчика въ память Джона Гармона, я говорила ему о томъ, какъ мн пріятно думать, что этотъ мальчикъ будетъ на деньги Джона избавленъ отъ нищеты, которую пришлось терпть самому Джону.

— Слушайте, слушайте!— закричалъ мистеръ Боффинъ.— Она говорила, говорила! Все врно отъ слова до слова. Фора!

— Нтъ, Нодди, не Фора,— перебила его жена.— Я хочу сказать другое. Таково, дйствительно, было мое желаніе, таково оно и теперь. Но смерть малютки заставила меня спросить себя серьезно, не слишкомъ ли много я думала о себ. А то зачмъ было непремнно искать красиваго ребенка, да чтобъ онъ былъ по нраву? Когда хочешь сдлать добро, отчего не сдлать его для самого добра и не отложить въ сторону свои прихоти?

— Можетъ быть, — заговорила Белла съ какимъ то непонятнымъ волненіемъ, объяснявшимся, вроятно, ея прежними, несовсмъ обыкновенными отношеніями къ убитому человку,— можетъ быть, воскрешая это имя, вы не желали дать его ребенку, который былъ бы вамъ мене дорогъ, чмъ настоящій Джонъ Гармонъ. Вы такъ его любили.

— Милая моя,— проговорила мистрисъ Боффинъ, нжно прижимая ее къ себ,— благодарю, что вы подыскали такую причину. Я бы желала, чтобъ это было такъ, да оно, пожалуй, и въ самомъ дл было такъ немножко, несовсмъ. Впрочемъ, теперь это не относится къ длу: вдь ршено, что объ имени у насъ конченъ разговоръ.

— Мы откладываемъ его въ сторону, какъ воспоминаніе,— сказала задумчиво Белла.

— Или еще лучше: откладываемъ для воспоминанія… Такъ вотъ я и сказала себ: уже если я возьму какого-нибудь сиротку, чтобы устроить его жизнь, то пусть онъ будетъ для меня не прихотью, не игрушкой, а чтобы я заботился о немъ единственно для его пользы.

— Такъ, значитъ, онъ долженъ быть некрасивъ?— спросила Белла.

— Да,— твердо отвтила мистрисъ Боффинъ.

— И непривлекателенъ?

— Да… А впрочемъ, какъ случится. Подвернись мн только добрый мальчикъ, хотя бы и некрасивый собой, но честный и трудолюбивый, и если онъ нуждается въ помощи и заслуживаетъ помощи, и если и искренно хочу, въ самомъ дл хочу не себя только тшить, а сдлать доброе дло, я должна взять его на свое попеченіе.

Тутъ въ комнату вошелъ лакей и, подойдя къ Роксмиту, доложилъ извиняющимся тономъ: ‘Мистеръ Слоппи’.

Вс четыре члена совта переглянулись и замолкли.

— Прикажете просить, сударыня?— спросилъ Роксмитъ.

— Да, просите,— сказала мистрисъ Боффинъ.

Лакей вышелъ, затмъ снова вошелъ въ сопровожденіи Слоппи и съ омерзеніемъ удалился.

Материнская заботливость мистрисъ Боффинъ облекла мистера Слоппи въ черный суконный костюмъ, при изготовленіи коего авторъ костюма, портной, употребилъ, по указаніямъ мистера Роксмита, вс ухищренія своего ремесла, чтобы прикрыть вс стягивающія и поддерживающія его пуговицы. Но недостатки корпуса мистера Слоппи — оказались сильне самыхъ сильныхъ средствъ портняжной науки, и теперь онъ предсталъ предъ совтомъ, какъ истый стоглазый, то бишь стопуговичный Аргусъ, блистая, сіяя, моргая, мерцая сотнею металлическихъ, начисто отшлифованныхъ глазъ и ослпляя зрителей. Артистическій вкусъ какого-то невдомаго шляпнаго мастера украсилъ его шляпу черной лентой нескончаемой длины, сгофрированною сзади отъ верхушки до полей и завязанною бантомъ, положительно пугавшимъ воображеніе и возмущавшимъ разсудокъ. Какая-то таинственная сила, которою были надлены его ноги, уже успла вздернуть его лоснящіяся брюки надъ ступнями и вздуть ихъ мшкомъ на колняхъ, а такая же сила въ рукахъ оттянула рукава его верхней одежды отъ кистей и собрала ихъ на локтяхъ. Въ такомъ наряд, съ добавочнымъ украшеніемъ въ вид хвостика, зачмъ-то пришитаго сзади, и съ зіяющей выемкой на жилет, стоялъ мистеръ Слоппи передъ совтомъ.

— Ну что, мой милый, какъ Бетти?— спросила его мистрисъ Боффинъ.

— Покорнйше благодаримъ,— отвчалъ мистеръ Слоппи.— Она такъ себ, живетъ помаленьку. Приказала кланяться и благодарить за чай и за вс милости, и узнать о здоровь.

— Вы только что пришли?

— Только сейчасъ.

— Значить, еще не обдали?

— Нтъ, сударыня, но я не прочь пообдать. Я не забылъ вашего милостиваго приказанія никогда не уходить отъ васъ, не повъ хорошенько говядинки и пуддинга съ пивомъ… Ахъ нтъ, постойте: ихъ тамъ четыре было, я считалъ намедни, когда лъ. Говядина — разъ, пиво — два, да еще бобы и картофель. А что же четвертое-то?.. Ахъ да, пуддингъ: онъ-то четвертый и есть.

Тутъ Слоппи закинувъ назадъ голову, разинулъ ротъ и восторженно заржалъ.

— Какъ поживаютъ ваши питомцы?— спросила мистрисъ Боффинъ.

— Ничего, сударыня, поднялись,— поправляются понемножку.

Мистрисъ Боффинъ переглянулась съ тремя другими членами совта и потомъ поманила къ себ пальцемъ мистера Слоппи.

— Что прикажете, сударыня?— спросилъ онъ.

— Подойдите поближе, Слоппи… Послушайте: хотли бы вы получать здсь обдъ каждый день?

— Вс четыре блюда? О, сударыня!

Взволнованныя чувства мистера Слоппи заставили его крпко стиснуть шляпу и согнуть одну ногу въ колн.

— А хотли бы вы, чтобъ о васъ всегда здсь заботились, конечно, если вы будете работать и вести себя хорошо.

— О, сударыня!… Но какъ же тогда мистрисъ Гигденъ?— вдругъ перебилъ себя Слоппи, умривъ свои восторги. И, отступивъ назадъ, онъ покачалъ головой съ серьезнымъ лицомъ.— Какъ же тогда мистрисъ Гигденъ? Мистрисъ Гигденъ прежде всего. Ужъ такого друга, какъ она, я никогда не найду. Надо вдь кому-нибудь вертть колесо у катка. Куда она днется, если никто не станетъ вертть ей колесо?

Отъ одной мысли, что мистрисъ Гигденъ можетъ попасть въ такую бду, мистеръ Слоппи поблднлъ и выразилъ самыя горестныя ощущенія всмъ своимъ лицомъ и фигурой.

— Ваша правда. Слоппи, и я ни слова противъ этого не скажу,— сказала мистрисъ Боффинъ.— Но ужъ это наша забота. Бетти Гигденъ ничего не потеряетъ, и вы можете перехать къ намъ съ чистой совстью. О васъ будутъ заботиться всю вашу жизнь и дадутъ вамъ возможность помогать вашему другу другимъ способомъ, а не катаньемъ блья.

— Да и отчего бы не катаньемъ, сударыня?— подхватилъ восхищенный Слоппи.— Вдь катать можно и по ночамъ. Я могу проводить у васъ цлый день, а ночью буду катать. Спать мн не нужно: на что мн сонъ?… А если когда захочется вздремнуть,— прибавилъ мистеръ Слоппи посл минутнаго размышленія,— такъ я могу вздремнуть и за каткомъ. Со мной это частенько случалось, и я это умю.

Въ пылу признательности мистеръ Слоппи схватилъ руку мистрисъ Боффинъ и горячо ее поцловалъ. Потомъ, отступивъ на шагъ, чтобы имть больше простора для своихъ ощущеній, онъ закинулъ голову, раскрылъ ротъ во нею его ширину и протяжно завылъ. Это, конечно, длало честь его сердцу, но невольно наводило на мысль, что, пожажалуй, онъ можетъ иногда тревожить сосдей. Лакей заглянулъ въ комнату и попросилъ извиненія, увидвъ, что его не звали, но прибавилъ въ свое оправданіе, что онъ подумалъ, не кошка ли забралась въ домъ.

XI. Кой-какія сердечныя дла.

Маленькая миссъ Пичеръ внимательно наблюдала за предметомъ своей затаенной привязанности изъ своего маленькаго оффиціальнаго жилища съ окошечками, напоминавшими игольныя ушки, и съ дверьми не больше книжныхъ переплетовъ. Хоть любовь, какъ вообще увряютъ, и одержима слпотой, она тмъ не мене можетъ служить бдительнымъ сторожемъ. И понятно, что миссъ Пичеръ прибгала къ этому сторожу для усиленнаго наблюденія за мистеромъ Брадлеемъ Гедстономъ. И это не потому, чтобъ она была отъ природы, склонна къ шпіонству, не потому, чтобъ у нея была низкая, способная къ интриг душа, а просто потому, что она любила не любившаго ее Брадлея всмъ богатымъ, непочатымъ запасомъ любви, которая еще ни разу не подвергалась экзамену и никогда еще не получала свидтельства объ успхахъ. Если бъ ея врная грифельная доска имла скрытыя свойства симпатической бумаги, а ея грифель — свойства невидимыхъ чернилъ, то изъ-за сухихъ цифръ писавшихся на этой доск школьныхъ упражненій выглянуло бы, подъ согрвающимъ дйствіемъ влюбленнаго сердца миссъ Пичеръ, много, много маленькихъ разсужденьицъ, которыя удивили бы ея ученицъ. Ибо миссъ Пичеръ, когда у нея не было уроковъ, когда она могла вполн пользоваться своимъ тихимъ досугомъ, часто, очень часто повряла своей врной грифельной доск свои мечты о томъ, какъ на сосдней площади, въ садик, въ часы благораствореннаго лтняго вечера, прохаживаются дв человческія фигуры, и какъ одна изъ нихъ — фигура мужчины — наклоняется къ другой маленькой, пышкообразной женской фигурк — и тихимъ голосомъ говоритъ: ‘Эмма Пичеръ, согласны вы быть моей женой?’, и какъ въ отвтъ на это головка женской фигуры припадаетъ къ плечу мужской фигуры, и какъ вслдъ за тмъ кругомъ раздаются соловьиныя псни. Брадлей Гедстонъ, незримый для ученицъ и безъ ихъ вдома, присутствовалъ на всхъ школьныхъ урокахъ. На урок географіи онъ торжественно вылеталъ изъ Этны и Везувія, предшествуя лав, невредимо варился въ горячихъ ключахъ Исландіи и величаво плылъ по теченію Ганга и Нила. Когда исторія повствовала о какомъ-нибудь цар древнихъ временъ, рядомъ съ царемъ непремнно выросталъ Брадлей въ своихъ сренькихъ панталонахъ, съ солиднымъ шнуркомъ отъ часовъ вокругъ шеи. Когда занимались чистописаніемъ, то у большинства двочекъ, учившихся подъ руководствомъ миссъ Пичеръ, прописныя буквы Б и Г на цлый годъ опережали вс остальныя буквы азбуки. Умственное ршеніе ариметическихъ задачъ, которыя изобртала миссъ Пичеръ, очень часто посвящались тому, чтобы снабдить мистера Гедстона гардеробомъ баснословныхъ размровъ: четырежды двадцать, да еще четыре галстуха по два шилинга девяти съ половиною пенсовъ за галстухъ, двадцать четыре дюжины серебрянныхъ карманныхъ часовъ по четыре фунта пятнадцати шиллинговъ за штуку, семьдесятъ четыре черныя шляпы по восемнадцати шиллинговъ каждая, и множество подобныхъ несообразностей.

Бдительный сторожъ миссъ Пичеръ, пользуясь ежедневными случаями обращать свои взоры въ сторону Брадлея, скоро доложилъ ей, что мистеръ Брадлей занятъ чмъ-то особеннымъ и часто бродитъ безъ цли съ поникшимъ и озабоченнымъ лицомъ, какъ будто перебирая въ ум что-то трудное, не укладывающееся въ рамки школьной программы. Слагая вмст это и то и подводя подъ параграфъ ‘это’ теперешній странный видъ Брадлея, а подъ параграфъ ‘то’ его сближеніе съ Чарли Гексамомъ и ихъ недавній визитъ къ сестр послдняго, бдительный сторожъ повдалъ миссъ Пичеръ сильныя свои подозрнія, что въ основаніи всего этого была все та же сестра.

— Интересно знать,— сказала миссъ Пичеръ какъ то разъ въ субботу посл обда, заканчивая свой еженедльный служебный отчетъ,— интересно знать, какъ зовутъ сестру Гексама?

Маріанна, сидвшая за шитьемъ, услужливая и внимательная, какъ всегда, приподняла руку.

— Что, Маріанна?

— Ее зовутъ Лиззи, миссъ.

— Едва ли, Маріанна, не думаю,— возразила миссъ Пичеръ звучно-наставительнымъ тономъ.— Разв есть такое христіанское имя?

Маріанна положила работу, встала со стула, заложила руки за спину, какъ на экзамен, когда она отвчала катехизисъ, и сказала:

— Нтъ, это уменьшительное, миссъ Пичеръ.

— Кто далъ ей это имя?— хотла, было, спросить миссъ Пичеръ единственно по привычк, но, видя, что Маріанна проявляетъ богословское нетерпніе отвтить: ‘Ея крестные отцы и крестные матери’, воздержалась и спросила:

— Отъ какого же имени произошло это уменьшительное?

— Отъ Елизаветы, миссъ.

— Такъ, Маріанна. Была ли или были ли какія-нибудь Лиззи въ первобытной христіанской церкви — вопросъ сомнительный, очень сомнительный… Итакъ, выражаясь правильнымъ языкомъ, мы скажемъ, что сестру Гексама называютъ Лиззи, но что это не есть ея христіанское имя. Не правда ли, Маріанна?

— Совершенная правда, миссъ Пичеръ.

— Гд же живетъ,— продолжала миссъ Пичеръ, довольная тмъ, что допрашиваетъ Маріанну полуоффиціальнымъ образомъ для ея собственной пользы, а не въ своихъ интересахъ,— гд же живетъ эта молодая особа, которую въ просторчіи зовутъ Лиззи?… Подумай, прежде чмъ отвчать.

— Въ Черчъ-Стрит, Смитъ-Сквер на Милль Банк, миссъ.

— Черчъ-Стритъ, Смитъ-Скверъ, Милль Банкъ,— повторила миссъ Пичеръ такимъ тономъ, какъ будто заглянула предварительно въ книжку, гд это было написано.— Врно!… А чмъ занимается эта молодая особа?… Не торопись, Маріанна.

— Она служитъ приказчицей въ магазин готоваго блья, въ Сити, миссъ.

— А-а,— проговорила миссъ Пичеръ, задумываясь, но сейчасъ же прибавила размреннымъ, подтверждающимъ тономъ: — въ магазин готоваго блья, въ Сити. Такъ.

— А Чарли…— начала, было, опять Маріанна, но миссъ Пичеръ строго взглянула на нее.— Гексамъ — хотла я сказать, миссъ Пичеръ.

— Вотъ это такъ, Маріанна. Я рада слышать что ты это хотла сказать… Такъ что же Гексамъ.

— Гексамъ говоритъ, что недоволенъ сестрой, что она не слушаетъ его совтовъ, а слушается кого-то другого, и что…

— Вонъ идетъ мистеръ Гедстонъ!— перебила ее вдругъ миссъ Пичеръ, торопливо заглянувъ въ зеркало.— Ты хорошо отвчала, Маріанна. Ты пріобртаешь прекрасную привычку правильно располагать свои мысли. Довольно на сегодня.

Благоразумная Маріанна сла на свое мсто и принялась за шитье. Она продолжала прилежно шить и тогда, когда тнь учителя, предшествуя ему, возвстила, что тотчасъ за нею воспослдуетъ его появленіе.

— Добрый вечеръ, миссъ Пичеръ,— сказалъ онъ, слдуя по пятамъ за своей тнью и становясь на ея мсто.

— Добрый вечеръ, мистеръ Гедстонъ… Маріанна, стулъ!

— Благодарю,— сказалъ Брадлей, садясь съ обычной своей принужденностью.— Мой визитъ не затянется, впрочемъ. Я зашелъ къ вамъ по пути попросить васъ объ одномъ одолженіи, какъ добрую сосдку.

— По пути — вы сказали, мистеръ Гедстонъ?— перепросила миссъ Пичеръ.

— Да, по пути туда, куда я сегодня иду.

‘Въ Черчъ-Стритъ, Смитъ-Скверъ, на Милль Банк’, проговорила мысленно миссъ Пичеръ.

— Чарли Гексамъ пошелъ покупать себ книжки и, вроятно, вернется раньше меня. Дома у насъ никого не осталось, и я взялъ на себя смлость сказать ему, что оставлю у васъ ключъ отъ квартиры. Вы разршите, миссъ Пичеръ?

— Конечно, мистеръ Гедстонъ… Вы отправляетесь на прогулку?

— Отчасти на прогулку, отчасти по длу.

‘По длу въ Черчъ-Стрит, Смитъ-Сквер, на Милль Банк’, повторила про себя миссъ Пичеръ.

— А теперь прощайте, мн пора идти,— сказалъ Брадлей, положивъ на столъ ключъ отъ своей квартиры.— Не дадите ли какого-нибудь порученія, миссъ Пичеръ?

— Благодарю, мистеръ Гедстонъ. А вы въ какую сторону идете?

— Къ Вестминстеру.

‘Милль Банкъ’, еще разъ повторила миссъ Пичеръ въ ум.— Нтъ, мистеръ Гедстонъ, никакихъ порученій не будетъ. Я не хочу васъ безпокоить.

— Вы не могли бы обезпокоить меня,— возразилъ Брадлей учтиво.

— ‘Ахъ!’ отозвалась миссъ Пичеръ, но не вслухъ: ‘Ахъ, если бъ вы знали, какъ можете вы безпокоить меня!’ И, несмотря на свой безмятежный видъ и на свою безмятежную улыбку, она была полна тревоги, когда онъ уходилъ.

Она отгадала, по какому направленію онъ пойдетъ. Онъ шелъ къ дому кукольной швеи настолько прямою дорогой, насколько это дозволяла ему мудрость нашихъ предковъ, выразившаяся въ расположеніи кривыхъ, перепутанныхъ улицъ, которыя вели къ нему, и шелъ съ поникшей головой, изо всхъ силъ работая надъ одною, засвшей въ ней идеей. Это была его ide fixe съ тхъ самыхъ поръ, какъ онъ впервые увидлъ Лиззи Гексамъ. Онъ воображалъ, что подавилъ въ себ вс человческія слабости, все, что хотлъ подавить, но наступило время — внезапно, въ одинъ мигъ,— когда сила самообладанія покинула его. Любовь съ перваго взгляда — дло обычное, всмъ извстное и достаточно изслдованное, а потому довольно будетъ сказать, что у нкоторыхъ натуръ,— натуръ, если можно такъ выразиться, тлющихъ безъ признаковъ горнія, какъ натура этого человка,— такая любовь вырастаетъ вдругъ и разгорается, какъ огонь отъ бурнаго втра, между тмъ какъ, не будь этой преобладающей страсти, вс другія страсти человкъ легко держалъ бы въ цпяхъ. Какъ слабыя, подражательныя натуры ждутъ только случая, чтобы помшаться на первой ложной иде, какая имъ подвернется, такъ эти рдкія натуры, напротивъ, могутъ дремать по цлымъ годамъ, готовыя вспыхнуть пламенемъ при одномъ прикосновеніи искры.

Учитель шелъ своею дорогой, думая и передумывая свою думу, и на его истомленномъ лиц читалось сознаніе, что онъ побжденъ въ борьб съ самимъ собой. Въ груди его гнздился затаенный стыдъ отъ этого сознанія, отъ сознанія, что онъ побжденъ страстью къ сестр Чарли Гексама, а въ то же время онъ вс свои помыслы сосредоточивалъ на томъ, какъ довести эту страсть до вожделннаго исхода.

Съ такими мыслями онъ предсталъ передъ кукольной швеей, сидвшей за работой.

‘Ого! Такъ это ты опять!’, подумала эта проницательная молодая особа. ‘Знаю я твои повадки, пріятель! ‘

— Сестра Гексама еще не приходила домой?— спросилъ Брадлей.

— Не приходила еще — вы отгадали: вы настоящій колдунъ!— отвтила миссъ Ренъ.

— Я подожду, если позволите, потому что желаю переговорить съ ней кой о-чемъ.

— Переговорить желаете?— повторила миссъ Ренъ.— Ну что жъ, садитесь. Надюсь, это желаніе взаимное.

Брадлей недоврчиво покосился на плутовское личико, сейчасъ же опять опустившееся надъ работой, и сказалъ, борясь со своими сомнніями:

— Надюсь, вы не хотите этимъ сказать, что мой визитъ будетъ непріятенъ сестр Гексама.

— Постойте. Не называйте ее такъ. Я терпть не могу, когда ее зовутъ сестрой Гексама, потому что мн не нравится Гексамъ,— сказала миссъ Ренъ, нетерпливо щелкнувъ пальцами.

— Не нравится? Неужели?

— Нтъ.— Миссъ Ренъ сморщила носикъ для боле нагляднаго выраженія антипатіи.— Мелочно самолюбивъ. Думаетъ только о себ… Вс вы таковы.

— Вс? Значить, и я вамъ не нравлюсь?

— Вы — такъ себ, я мало васъ знаю, — отвчала миссъ Ренъ, со смхомъ пожимая плечами.

— Я однако не думалъ, что мы вс таковы,— проговорилъ намного обиженно Брадлей, возвращаясь къ пункту взведеннаго на него обвиненія.— Не сдлаете ли вы по крайней мр маленькой поправки? Не скажете ли: нкоторые изъ насъ?

— То есть вс, кром васъ?— Ха, ха, ха!— засмялась малютка.— Взгляните-ка на эту госпожу. Смотрите ей прямо въ глаза. Это госпожа Правда. Высокородная леди. Въ полномъ парадномъ туалет.

Брадлей посмотрлъ на представленную ему куклу, которая до сихъ поръ лежала на скамь ничкомъ (такъ какъ миссъ Ренъ закрпляла лификъ у нея на спин, проворно работая иглой), потомъ отвелъ глаза и снова обратилъ ихъ на двочку.

— Ну вотъ, смотрите: я ставлю высокородную госпожу Правду на скамью, вотъ въ этотъ уголъ, прислонивъ ее спиною къ стн,— ставлю такъ, чтобъ она могла блеснуть на васъ своими голубыми глазками, если вы солжете,— продолжала миссъ Ренъ, устанавливая куклу, посл чего два раза ткнула въ воздухъ иглой, точно хотла выколоть глаза своему собесднику.— Теперь я васъ прошу сказать мн, въ присутствіи госпожи Правды, какъ свидтельницы, зачмъ вы пожаловали сюда?

— Повидаться съ сестрою Гексама.

— Вотъ какъ! — воскликнула миссъ Ренъ, многозначительно кивнувъ подбородкомъ.— По чьему же длу?

— По ея собственному.

— О, госпожа Правда! Вы слышите, что онъ говоритъ?

— Да, и потолковать съ нею въ ея собственныхъ интересахъ,— докончилъ Брадлей, наполовину забавляясь шуткой, наполовину досадуя на то, что скрывалось за ней.

— О, госпожа Правда!— перебила двочка тмъ же тономъ.

— Я пришелъ по ея длу и по длу ея брата, и притомъ какъ человкъ, принимающій въ нихъ обоихъ самое безкорыстное участіе.

— Знаете, госпожа Правда, ужъ если до этого дошло, мы положительно должны васъ повернуть лицомъ къ стн,— проговорила миссъ Ренъ съ полной серьезностью.

Едва она успла привести въ исполненіе эти слова, какъ въ комнату вошла Лиззи. Она немного удивилась, увидвъ Брадлея Гедстона и Дженни, потрясающую передъ его носомъ своимъ маленькимъ кулачкомъ. Не ускользнула отъ ея вниманія и госпожа Правда, стоящая лицомъ къ стн.

— Вотъ человкъ, принимающій самое безкорыстное участіе въ твоихъ длахъ, Лиззи,— сказала проницательная миссъ Ренъ.— Онъ пришелъ переговорить съ тобой въ твоихъ собственныхъ интересахъ и въ интересахъ твоего брата. Подумай-ка объ этомъ!.. Я знаю, что третьему лицу не слдуетъ присутствовать при такихъ добродтельныхъ и важныхъ переговорахъ, а потому, мой другъ, если ты отведешь наверхъ это третье лицо, оно охотно удалится.

Лиззи взяла протянувшуюся къ ней маленькую ручку, но не сдлала никакого движенія и только съ вопросительной улыбкой взглянула на миссъ Ренъ.

— Третье лицо, какъ теб извстно, хромаетъ, если его оставить безъ поддержки,— продолжала двочка.— У третьяго лица спина болитъ и ноги не въ порядк, а потому оно не можетъ граціозно удалиться безъ твоей помощи, Лиззи.

— Ему всего лучше остаться на мст,— отвчала Лиззи, выпуская руку миссъ Ренъ и тихонько положивъ свою на ея кудри. Потомъ она повернулась къ Брадлею и спросила: — Вы отъ Чарли, сэръ?

Нершительно и съ неловко брошеннымъ на нее взглядомъ Брадлей поднялся, чтобы подать ей стулъ, и опять опустился на свое мсто.

— Говоря съ строгой точностью,— заговорилъ онъ,— я пришелъ отъ Чарли, такъ какъ я только что разстался съ нимъ, но я не имю никакого порученія отъ него. Я пришелъ по собственному побужденію.

Поставивъ локти на скамейку и опустивъ въ ладони подбородокъ, миссъ Ренъ смотрла на него наблюдательнымъ взглядомъ, не отводя глазъ. Лиззи сидла въ другой поз, но тоже пристально смотрла на него.

— Сказать по правд,— началъ Брадлей, съ трудомъ выговаривая слова — такъ у него пересохло во рту — и отъ сознанія этого становясь еще боле нершительнымъ и отталкивающимъ,— сказать вамъ по правд, Чарли мн все разсказалъ. Онъ вдь не иметъ отъ меня секретовъ… то есть я по крайней мр такъ думаю…

Онъ замолчалъ, и Лиззи спросила:

— Въ чемъ же дло, сэръ?

— Вамъ, можетъ быть, покажется назойливостью съ моей стороны, что я позволяю себ вмшиваться,— продолжалъ онъ, поднимая на нее робкій взглядъ и тщетно стараясь не опустить глазъ, ибо они опустились сами собой, какъ только встртились съ ея глазами,— но, повторяю, я это длаю изъ участія къ вамъ… Я знаю, что вы отклонили планы вашего брата,— планы, касающіеся васъ,— и предпочли имъ планъ мистера… если не ошибаюсь, мистера Юджина Рейборна.

Неувренность, съ какою было выговорено это имя, онъ подчеркнулъ новымъ безпокойнымъ взгля’ домъ на ея лицо и сейчасъ же опустилъ глаза, какъ и раньше.

Лиззи ничего не сказала. Ему пришлось опять начинать, и онъ началъ съ возрастающимъ замшательствомъ:

— Братъ вашъ сообщилъ мн свои планы, какъ только они у него зародились. Онъ говорилъ мн о нихъ и въ тотъ день, когда мы съ нимъ были у васъ, когда мы вмст вышли отсюда, и я… и во мн было свжо впечатлніе первой встрчи съ его сестрой…

Тутъ маленькая швея, можетъ быть, безъ всякаго умысла, высвободила одну руку, поддерживавшую ея подбородокъ, и повернула высокородную госпожу Правду лицомъ къ присутствующимъ, посл чего приняла прежнее положеніе.

— Я одобрилъ его мысль,— продолжалъ Брадлей, направляя свой безпокойный взглядъ на куклу и безсознательно остановивъ его на ней дольше, чмъ передъ тмъ на Лиззи,— одобрилъ во-первыхъ потому, что вашему брату естественно было составить такой планъ, а во-вторыхъ потому, что я надялся содйствовать его осуществленію. Мн доставило бы невыразимое удовольствіе… я принялъ бы самое горячее участіе въ этомъ дл. Поэтому, долженъ сознаться, когда вашъ братъ обманулся въ надежд, я тоже былъ огорченъ. Я избгаю всякой утайки и сознаюсь вполн.

Онъ, повидимому, ободрился, высказавъ это. По крайней мр онъ говорилъ теперь боле твердымъ и увреннымъ тономъ, хотя съ какимъ-то страннымъ поползновеніемъ стиснуть зубы, усиленно вывертывая въ то же время свою правую руку въ сжатой ладони лвой, какъ могъ бы это длать человкъ, испытывающій сильную физическую боль и не желающій закричать.

— Я человкъ съ глубокими чувствами и глубоко почувствовалъ горечь несбывшагося ожиданія. Я и теперь ее чувствую. Я только не показываю того, что чувствую: многіе изъ насъ принуждены постоянно подавлять свои чувства… Но возвратимся къ вашему брату. Онъ принялъ это дло такъ близко къ сердцу, что говорилъ о немъ въ моемъ присутствіи съ самимъ мистеромъ Юджиномъ Рейберномъ… Кажется, я врно произношу это имя?.. Онъ говорилъ съ нимъ, но безъ всякихъ результатовъ, чему, разумется, легко повритъ всякій безпристрастный человкъ, неослпленный насчетъ истинныхъ нравственныхъ свойствъ мистера… мистера Юджина Рейборна.

Онъ снова посмотрлъ на Лиззи, и удержалъ на ней взглядъ. Лицо его то краснло, то блднло: блдность смнялась яркой краской. Такъ продолжалось нсколько секундъ, пока наконецъ мертвенная блдность не установилась на этомъ лиц.

— Я долго думалъ и вотъ ршился придти къ вамъ одинъ. Я ршился обратиться къ вамъ, просить васъ оставить путь, который вы выбрали, и, вмсто того, чтобы довряться человку совершенно чужому,— человку, дерзко оскорбившему вашего брата и… и другихъ,— довриться вашему брату и другу вашего брата.

Когда въ лиц Брадлея произошла вышеописанная перемна, лицо Лиззи тоже измнилось: на немъ выразились гнвъ, отвращеніе и легкій оттнокъ страха. Она, однако, отвтила совершенно спокойно:

— Я не сомнваюсь, мистеръ Гедстонъ, что вы постили меня съ хорошимъ намреніемъ. Вы были такимъ добрымъ другомъ Чарли, что я не въ прав сомнваться въ васъ. Мн нечего отвтить Чарли, кром того, что помощь, противъ которой онъ такъ возстаетъ, я приняла прежде, чмъ онъ составилъ для меня свой планъ, или во всякомъ случа прежде, чмъ я узнала о немъ. Помощь была предложена въ самой деликатной форм, да кром того, были еще и другія важныя причины, не мене важныя, въ сущности, для самого Чарли, чмъ для меня. Вотъ все, что я имю сказать Чарли по этому длу.

Губы его задрожали и раскрылись при этихъ холодныхъ словахъ, совершенно устранявшихъ его и относившихся исключительно къ брату.

— Если бы Чарли самъ пришелъ ко мн, я бы сказала ему то же самое,— начала она опять, какъ бы дополняя свою мысль.— Я бы сказала ему, что мы съ Дженни очень довольны нашей учительницей. Она объясняетъ очень толково и замчательно терплива. Благодаря ей, мы за короткое время сдлали такіе успхи, что надемся скоро продолжать учиться одн. Чарли знаетъ толкъ въ школьномъ дл, и я сказала бы ему, чтобъ его успокоить, что наша учительница изъ отличнаго института.

— Я желалъ бы все-таки спросить,— заговорилъ опять Брадлей, медленно перемалывая во рту слова и выпуская ихъ какъ будто изъ заржавленной мельницы,— я желалъ бы спросить — надюсь, вы не оскорбитесь?— не согласитесь ли вы… Или нтъ: не спросить, а просто сказать вамъ, что мн хотлось бы имть возможность бывать у васъ съ вашимъ братомъ и предложить свои скромныя способности и свою опытность къ вашимъ услугамъ.

— Благодарю васъ, мистеръ Гедстонъ.

— Но я боюсь,— продолжалъ онъ, помолчавъ, мрачно глядя на Лиззи, не поднимавшую глазъ, и незамтно сжимая рукой сиднье своего стула, какъ будто хотлъ разломать его на куски,— но я боюсь, что мои покорныя услуги не будутъ благосклонно приняты вами.

Она не отвтила, и бдный, истерзанный Брадлей сидлъ передъ ней, борясь съ собою, подавленный муками страсти. Посл нсколькихъ мгновеній тягостнаго молчанія онъ досталъ изъ кармана платокъ и обтеръ себ лобъ и руки.

— Есть еще одна вещь, о которой я хотлъ бы съ вами поговорить, это самое важное изъ всего. Есть тутъ еще одна причина, одно личное, касающееся этого дла обстоятельство, котораго я вамъ еще не объяснялъ. Эта причина могла бы побудить васъ — я не говорю, что она наврно побудила бы, но могла бы,— могла бы побудить васъ измнить ваше ршеніе. Говорить о ней теперь неудобно. Не согласитесь ли вы, чтобы по этому предмету состоялось другое свиданіе?

— Съ Чарли, мистеръ Гедстонъ?

— Съ… Да, пожалуй,— поспшилъ онъ отвтить, перебивая себя.— Да! Пусть и онъ будетъ при этомъ… Итакъ, согласны вы на другое свиданіе при боле благопріятныхъ условіяхъ, прежде чмъ окончательно ршить вопросъ?

— Мн не ясно значеніе вашихъ словъ, мистеръ Гедстонъ,— сказала Лиззи, покачавъ головой.

— Ограничьте пока ихъ значеніе тмъ, что вы получите объясненіе при вторичномъ свиданіи,— отвчалъ онъ.

— Объясненіе чего, мистеръ Гедстонъ? Я, право, не понимаю.

— Вы… вы все узнаете въ слдующій разъ.— И вдругъ, въ порыв отчаянія, онъ сказалъ: — Пусть все пока остается какъ есть. Сегодня я не могу говоритъ: я точно скованъ злыми чарами.— И потомъ прибавилъ: ‘Доброй ночи!’ такимъ голосомъ, какъ будто просилъ о пощад.

Онъ протянулъ ей руку. Когда она, съ замтной нершимостью, чтобъ не сказать съ неохотой, дотронулась до нея, по тлу его пробжала непонятная дрожь, и лицо его, мертвенно блдное, покривилось, точно отъ боли. Посл этого онъ ушелъ.

Кукольная швея сидла, не мняя позы и глядя на дверь, за которой онъ скрылся, пока Лиззи не отодвинула въ сторону ея рабочую скамью и не сла возл нея. Тогда, взглянувъ на подругу, какъ передъ тмъ она глядла на Гедстона и на дверь, миссъ Ренъ быстро и рзко вскинула голову, передернувъ подбородокъ, какъ она иногда это длала, откинулась на спинку стула, скрестила руки и заговорила:

— Гм… если онъ… я разумю, конечно, того, кто станетъ ухаживать за мной, когда придетъ время… если онъ будетъ такого же сорта господиномъ, то можетъ не утруждать себя понапрасну. Онъ не пригодится мн для побгушекъ и, вообще, ни для чего. Онъ этакъ, чего добраго, вспыхнетъ и на воздухъ взлетитъ.

— Ты, значитъ, постараешься отдлаться отъ него?— спросила Лиззи шутливо.

— Это не такъ-то легко,— отвтила миссъ Ренъ.— Онъ вдь одинъ не взлетитъ, а и меня утащитъ съ собой. Я знаю его штуки и повадки!

— Разв ты думаешь, что онъ захочетъ сдлать теб зло?— опять спросила Лиззи.

— Не то, чтобы непремнно захочетъ, мой другъ, а только когда запасъ пороху и фосфорныя спички лежатъ рядомъ въ сосдней комнат, такъ вдь это почти одно и то же, какъ если бы лежали около тебя.

— Загадочный человкъ,— проговорила задумчиво Лиззи.

— Я бы очень хотла, чтобы намъ съ тобой не довелось разгадывать эту загадку,— бойко отвчала миссъ Ренъ.

Обыкновеннымъ занятіемъ Лиззи, когда по вечерамъ он съ Дженни оставались одн, было расчесывать длинныя свтлорусыя кудри послдней. И теперь, пока двочка кончала работу, Лиззи развязала ленту, стягивавшую сзади ея чудные волосы, и они обильнымъ дождемъ упали на худенькія плечики, которыя сильно нуждались въ такомъ украшеніи.

— Оставь ихъ пока, душенька Лиззи,— сказала двочка.— Лучше поговоримъ: здсь, у камина, такъ уютно.

Съ этими словами она, въ свою очередь, распустила черные волосы своей старшей подруги, и они, собственной тяжестью, упали ей на грудь роскошною волной. Какъ будто сравнивая цвтъ волосъ и дивясь ихъ контрасту, Дженни двумя-тремя поворотами своихъ проворныхъ рукъ расположила ихъ такъ ловко, что, приложившись щекой къ одной изъ темныхъ прядей волосъ Лиззи, казалось, укрывалась отъ всего міра въ своихъ собственныхъ густыхъ кудряхъ, между тмъ какъ лицо и лобъ Лиззи оставались совершенно открытыми передъ яркимъ свтомъ камина.

— Поговоримъ,— сказала Дженни,— поговоримъ о мистер Юджин Рейборн.

Что-то блеснуло сквозь русые волосы, лежавшіе на черныхъ волосахъ, и если то была не звздочка,— а звздочки вдь не могутъ тамъ быть,— то ужъ, конечно, человческій глазъ, а если глазъ, то чей же, какъ не глазокъ миссъ Ренъ, ясный и сторожкій, какъ глазокъ той птички, имя которой она присвоила себ.

— Почему же непремнно о мистер Рейборн?— спросила въ отвтъ Лиззи.

— Ни по какой иной причин, какъ только потому, что я такъ хочу… Не знаешь ты, онъ богатъ?

— Нтъ, не богатъ.

— Такъ значитъ бденъ?

— Да, я думаю, бденъ для джентльмена.

— Ахъ да, вдь и правда: онъ джентльменъ. Не нашего поля ягода,— вдь не нашего?

Лиззи покачала головой, задумчиво и грустно, и тихимъ голосомъ отвтила:

— Нтъ, о нтъ!

Дженни сидла, крпко прижавшись къ подруг, обнимая ее за талію одной рукой. Потихоньку работая одной рукой, она улучила удобный моментъ, чтобъ незамтно сдуть свои волосы въ томъ мст, гд они легли ей на лицо, и изъ-подъ пордвшей ихъ тни ея зоркій глазокъ блеснулъ еще ярче и, казалось, сдлался еще наблюдательне.

— Когда мой явится на сцену, то онъ не будетъ джентльменомъ, а не то я скоро попрошу его убраться, откуда онъ пришелъ. Впрочемъ мой вдь не мистеръ Рейборнъ: этого я не плнила. Желала бы я знать, плнилъ ли его кто-нибудь, Лиззи?

— Очень вроятно.

— Ты думаешь?.. Кто бы такая могла это быть?

— Неужели такъ трудно поврить, что какая-нибудь знатная дама влюбилась въ него и что онъ тоже ее любитъ?

— Можетъ быть. Не знаю… А что бы ты, Лиззи, сказала о немъ, если бы ты была знатная дама?

— Я — знатная дама?— повторила она смясь.— Что за фантазія!

— Ничего, пусть будетъ фантазія, а все-таки скажи для примра.

— Я — знатная дама! Я бдная двушка, работавшая веслами на рк съ такимъ же бднякомъ — отцомъ! Я отвезла моего бднаго отца на рку и возвратилась съ нимъ домой въ ту ночь, когда увидала его въ первый разъ. Я до того оробла отъ его взгляда, что встала и вышла изъ комнаты…

‘Онъ однако взглянулъ на тебя еще въ ту ночь, хоть ты была и не знатная дама’, подумала миссъ Ренъ.

— Я — знатная дама!— продолжала Лиззи тихимъ, подавленнымъ голосомъ, не отводя глазъ отъ огня.— Я — знатная дама, когда съ могилы моего отца даже еще не смыто незаслуженное пятно подозрнія и когда онъ самъ старается очистить его память изъ участія ко мн. Я — знатная дама! Вотъ придумала!

— Пусть это будетъ только фантазія,— не все ли равно?— подстрекала миссъ Ренъ.

— Слишкомъ смло, Дженни, моя дорогая, слишкомъ ужъ смло! Мои мечты не залетаютъ такъ высоко.

Тускло горвшее пламя вдругъ вспыхнуло и освтило ея улыбку, покорную и печальную.

— Ну, пусъ я просто капризничаю, Лиззи. Все равно, меня надо утшить: разв ты не знаешь, что я — такая, какъ я есть, слабая, больная малютка,— весь день сегодня билась съ моимъ негоднымъ ребенкомъ? Погляди же въ огонь: мн хочется послушать твою сказку, ту, какую ты разсказывала, когда жила въ томъ скучномъ старомъ дом, что былъ когда-то мельницей. Загляни вонъ туда… Какъ это ты называла, когда предсказывала судьбу своему брату, котораго, въ скобкахъ сказать, я не очень-то жалую.

— Въ ямку подъ огнемъ?

— Да, да! Ты отыщешь тамъ леди, о которой мы говорили,— я знаю.

— Гораздо легче, конечно, чмъ я, могла бы сдлать леди изъ такого матеріала, какъ я.

Быстрый глазокъ внимательно блеснулъ снизу вверхъ на задумчивое лицо, грустно склонившееся надъ огнемъ.

— Ну что жъ, нашли мы нашу знатную даму?

Лиззи кивнула головой и спросила:

— Она должна быть богата?

— Ей не мшаетъ быть богатой, я думаю, потому что онъ бденъ.

— Ну, такъ она богата… Она должна быть красавицей?

— Такъ какъ ты красавица, Лиззи, то пусть ужъ и она будетъ красавица.

— Она очень красива.

— Что же она думаетъ о немъ?— спросила Дженни тихимъ голосомъ, зорко слдя, въ и ступившую паузу, за лицомъ, глядвшимъ въ огонь.

— Она рада, рада быть богатой, чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался. Она рада, рада быть красавицей, чтобъ онъ могъ гордиться ею. Ея бдное сердце…

— Что? Бдное сердце?— переспросила миссъ Ренъ.

— Ея сердце боготворитъ его всею своею любовью, всею своей правдой. Съ нимъ она готова умереть… или лучше — за него. Она знаетъ, что у него есть недостатки, но думаетъ, что они развились отъ одиночества, оттого, что у него не было близкаго человка, не было никого для души. И она — эта богатая и знатная красавица, до которой мн такъ далеко,— говоритъ: ‘Только возьми меня, пополни мною эту пустоту, посмотри, какъ я мало думаю о себ, испытай, что я могу для тебя сдлать и вынести за тебя, и ты увидишь, что ты станешь лучше благодаря мн, хотя я неизмримо хуже тебя, хотя въ сравненіи съ тобой я — ничтожество’.

Лицо, глядвшее въ огонь, въ экстаз этихъ словъ казалось отршеннымъ отъ міра. Дженни откинула незанятой рукой свтлые волосы и посмотрла на это лицо долгимъ, внимательнымъ взглядомъ съ чмъ-то похожимъ на испугъ. Когда Лиззи замолчала, двочка опять опустила головку къ ней на грудь и простонала: ‘О, Боже мой, Боже мой, Боже!’

— Что съ тобой, моя Дженни?— спросила Лиззи, точно пробуждаясь отъ сна.— У тебя болитъ что-нибудь?

— Да, но это не старая боль. Уложи меня, уложи меня! Не отходи отъ меня въ эту ночь! Запри дверь и побудь со мной!

Потомъ, отвернувшись, она прошептала:

— Ахъ, моя Лиззи, бдная ты моя! О вы, блаженные! Придите съ неба, придите, какъ приходите ко мн, свтлыми рядами! Придите для нея — не для меня! Ей поддержка нужне, чмъ мн.

Она подняла руки и, снова обернувшись къ Лиззи, обвилась вокругъ ея шеи и припала къ ней на грудь.

XII. Еще хищныя птицы.

Рогъ Райдергудъ жилъ въ самыхъ ндрахъ Лощины Известковаго Амбара, между корабельными плотниками, оснастчиками, изготовлявшими мачты, весла, блоки и паруса, жилъ точно въ корабельномъ трюм, набитомъ людьми водяного промысла, изъ коихъ нкоторые были не лучше его самого, многіе гораздо лучше, но хуже — никто. Лощина была не очень разборчива въ выбор товарищества, но даже Лощина не слишкомъ добивалась чести знакомства съ Рогомъ. Случалось даже, что она безцеремонно поворачивала ему спину, и во всякомъ случа это она длала чаще, чмъ подавала ему руку для привтствія, и рдко, врне — никогда не пила съ нимъ иначе, какъ на его собственный счетъ. Бывало даже, что и этотъ сильный рычагъ не могъ подвинуть Лощину — по крайней мр нкоторыхъ ея обитателей — на близость съ завдомымъ доносчикомъ,— настолько-то у нихъ хватало личной доблести и духа общественности. Впрочемъ, эта похвальная добродтель имла маленькій изъянъ, заключавшійся въ томъ, что въ глазахъ носителей ея всякій дававшій показанія на суд — будь онъ лжесвидтель или говори святую правду,— былъ одинаково плохимъ сосдомъ и подлецомъ.

Не будь у мистера Райдергуда дочери, которую онъ такъ часто поминалъ въ разговорахъ, Лощина была бы для него настоящей могилой по части добыванія средствъ. Но миссъ Плезантъ Райдергудъ имла въ Лощин нкоторое положеніе и связи. Хоть и въ скромнйшей изъ скромнйшихъ степепеней, но все-таки она была ростовщица — конечно, безъ дозволенія закона она держала, что называется въ народ, закладную лавку и давала взаймы небольшія суммы подъ небольшіе заклады въ вид обезпеченія. Имя всего двадцать четыре года отъ роду, миссъ Плезантъ была пятидесятилтней старухой по своей опытности въ этомъ дл. Дло было начато еще ея покойной матерью, по смерти которой она получила въ полную собственность маленькій капиталецъ въ пятнадцать съ чмъ-то шиллинговъ, чтобы имть возможность самостоятельно продолжать торговлю. Сообщеніе о существованіи зашитаго въ подушку вышереченнаго капитальца было послднимъ, внятно произнесеннымъ, конфиденціальнымъ сообщеніемъ покойницы, прежде чмъ она изнемогла подъ бременемъ водянки, развившейся отъ нюхательнаго табаку и отъ джина, въ равной мр несовмстимыхъ съ здоровьемъ.

Почему миссъ Райдергудъ получила при крещеніи имя Плезантъ {Pleasant — милая, пріятная.} — этого, вроятно, не была въ состояніи объяснить покойная мистрисъ Райдергудъ. Достоврно только, что дочь ея не имла объ этомъ никакихъ свдній: она нашла себя подъ именемъ Плезантъ да такъ при немъ и осталась. Ея не спросили, желаетъ ли она имть какое-нибудь имя, не спросили даже, желаетъ ли являться на свтъ. Точно такъ же, какъ она нашла себя съ готовымъ именемъ, нашла она себя и съ косымъ глазомъ, унаслдованнымъ отъ отца, и очень возможно, что она отказалась бы отъ него, если бы спросили ея мннія по этому предмету. Во всхъ другихъ отношеніяхъ ее нельзя было назвать некрасивой, хоть она и отличалась худобой, нечистымъ цвтомъ лица, и казалась вдвое старше, чмъ была въ дйствительности.

Какъ иныя собаки, по природному ли инстинкту или благодаря дрессировк, придушиваютъ извстныхъ животныхъ, но только до извстной степени, такъ и миссъ Плезантъ (просимъ прошенья) по врожденному чувству или благодаря дрессировк, смотрла на моряковъ, какъ на свою добычу въ извстныхъ предлахъ. Стоило только увидть ей человка въ синей куртк, какъ она, выражаясь иносказательно, влплялась въ него. И однако, принимая во вниманіе вс обстоятельства, миссъ Плезантъ не была ни зла, ни жестокосерда. А принять во вниманіе нужно многое, если подумать, насколько некрасива была ея собственная жизнь. Укажите Плезантъ Райдергудъ свадьбу на улиц, и она увидитъ въ ней только мужчину и женщину, получившихъ законное право ссориться и драться между собой. Передъ нею крестины: она видитъ въ этомъ маленькаго язычника, которому неизвстно зачмъ дали ненужное ему имя, потому что къ нему вдь все равно будутъ потомъ обращаться не иначе, какъ съ кайой-нибудь обидной кличкой. Передъ нею похороны: для нея это нчто въ род траурнаго маскарада, церемонія, предписывающая временное благочиніе для участниковъ и стоющая огромныхъ издержекъ. Передъ ней отецъ семейства: она видитъ въ немъ лишь дубликатъ своего собственнаго отца, который, съ самаго ея младенчества, періодически ни съ того ни съ сего принимался за отправленіе своихъ родительскихъ обязанностей, всегда воплощавшихся въ кулак или плетк и всегда, при отправленіи ихъ, причинявшихъ ей боль. Итакъ, принимая все вообще во вниманіе, мы не можемъ сказать, чтобы Плезантъ Райдергудъ была слишкомъ плоха. Въ ней даже былъ оттнокъ романтизма, насколько романтизмъ могъ уживаться въ Лощин. Иной разъ, когда она теплымъ лтнимъ вечеркомъ стояла, скрестивъ руки, у дверей своей лавки, переводя глаза отъ людной улицы на небо, гд заходило солнце, она предавалась туманнымъ видніямъ далекихъ острововъ въ южныхъ моряхъ или гд-то тамъ (о географическомъ положеніи она мало заботилась), гд было бы такъ пріятно погулять съ другомъ сердца въ рощахъ баобаба, поджидая кораблей, плывущихъ изъ шумныхъ гаваней цивилизаціи. Матросы, отъ которыхъ можно было поживиться, были необходимой принадлежностью эдема миссъ Плезантъ.

Но далеко не теплымъ лтнимъ вечеромъ выглянула она изъ дверей своей лавочки тогда, когда на нее обратилъ вниманіе человкъ, стоявшій около одного дома на противоположной сторон улицы. Въ тотъ вечеръ дулъ холодный, пронзительный втеръ. Плезантъ Райдергудъ раздляла съ большинствомъ женскаго населенія Лощины ту интересную особенность, что прическа ея представляла всклоченный пучекъ волосъ, поминутно распадавшійся сзади, такъ что она не могла приняться ни за какое дло, не закрутивъ ихъ предварительно на надлежащее мсто. Такимъ же образомъ закручивала она свой пучекъ и въ описываемый моментъ, когда она только что вышла на порогъ своей лавки взглянуть, что длается на улиц. Обычай закручивать волосы былъ до того общераспространеннымъ между женскимъ населеніемъ Лощины, что, въ случаяхъ неожиданной драки или другихъ нарушеній благочинія въ этой мстности, тамъ отовсюду появлялись женщины, занятыя на бгу такимъ процессомъ закручиванія волосъ на затылк, причемъ многія, удобства ради, держали гребенки во рту.

Заведеніе, въ которомъ торговала миссъ Плезантъ, была маленькая, грязная лавченка, въ ней даже невысокій человкъ легко могъ достать рукой до потолка. Она была разв немногимъ получше погреба или подвала и, чтобы попасть въ нее, надо было спуститься на три ступеньки внизъ. Тмъ не мене въ полутемномъ окн этой лавчонки, между двумя-тремя аляповато-пестрыми головными платками, двумя-тремя подержанными юбками, между никуда не годными карманными часами и компасами, между банками съ табакомъ, двумя, поставленными крестъ-накрестъ старыми трубками и вазами съ какими-то тошнотворными сластями,— между всмъ этимъ хламомъ, служившимъ ширмой, прикрывавшей основное ремесло миссъ Плезантъ, красовалась надпись: ‘Комнаты со столомъ для моряковъ’.

Замтивъ въ дверяхъ лавчонки Плезантъ Райдергудъ, человкъ, стоявшій у дома напротивъ, перешелъ улицу такъ быстро, что она не успла закрутить волосъ, какъ онъ уже стоялъ передъ ней.

— Вашъ отецъ дома?— спросилъ онъ.

— Кажется, дома,— отвтила Плезантъ, отнимая руки отъ головы.

Отвтъ былъ данъ любезнымъ и зазывающимъ тономъ, потому что незнакомецъ имлъ видъ моряка. Отца миссъ Плезантъ не было дома, и она это знала.

— Садитесь поближе къ огню,— сказала она ему, когда онъ вошелъ.— Мы всегда рады людямъ вашей профессіи.

— Благодарю,— сказалъ незнакомецъ.

Манерой держать себя онъ положительно походилъ на моряка. У него и руки были матросскія, только, пожалуй, для матроса черезчуръ нжныя. Плезантъ хорошо распознавала матросовъ по виду, и потому сейчасъ же замтила, какъ тонка и гладка была кожа на этихъ рукахъ несмотря на сильный загаръ, какъ замтила и то, что он очень ловки и гибки: для этого ей довольно было взглянуть, какъ онъ, небрежно опустившись на стулъ и положивъ лвую руку поперекъ лвой ноги немного повыше колна, свободнымъ жестомъ перекинулъ правую руку за спинку стула, свсивъ ея согнутую, полуоткрытую кисть, какъ будто онъ только что выпустилъ изъ нея веревку.

— Вы не ищете ли квартиры со столомъ?— спросила миссъ Плезантъ, становясь въ наблюдательную позицію по другую сторону камина.

— Я еще не знаю хорошенько, чего я ищу,— отвтилъ незнакомецъ.

— Можетъ быть, вамъ нужна закладная лавка?

— Нтъ.

— Нтъ,— согласилась Плезантъ,— вы слишкомъ прилично одты… Но если вамъ надо, то, здсь вы найдете и то, и другое.

— Да, да, я знаю,— сказалъ незнакомецъ, окинувъ взглядомъ комнату.— Я здсь уже бывалъ раньше.

— Вы, можетъ быть, заложили здсь что-нибудь изъ вещей?— спросила Плезантъ, имя въ виду капиталъ и проценты.

— Нтъ.

Онъ покачалъ головой.

— А квартиры вы здсь не снимали?

— Нтъ.

— Зачмъ же вы сюда приходили въ т разы? Я что-то васъ не припомню.

— Вроятно, не припомните. Я стоялъ только у двери разъ вечеромъ, вонъ на той, нижней ступеньк, пока мой товарищъ матросъ заходилъ переговорить съ вашимъ отцомъ. Я очень хорошо запомнилъ это мсто.

Онъ съ любопытствомъ осмотрлся кругомъ.

— Давно это было?

— Да, давненько-таки, когда я воротился изъ своего послдняго плаванія.

— Значитъ, теперь вы не были въ мор.

— Нтъ, не былъ. Съ того времени я работалъ на берегу.

— То-то у васъ руки такія.

Брошеннымъ на нее пристальнымъ взглядомъ, быстро скользнувшей улыбкой и перемной позы незнакомецъ далъ ей понять, что видитъ ее насквозь.

— Вы очень наблюдательны,— сказалъ онъ.— Да, я давно не былъ въ мор, и этимъ объясняется, конечно, что у меня такія гладкія руки.

Плезантъ встревожилъ его взглядъ, и она посмотрла на него подозрительно. И эта перемна позы, хоть и быстрая, но спокойная и свободная манера, съ какою онъ, минуту спустя, снова принялъ прежнее положеніе, изобличали сознаніе своей силы — сознаніе, которое, повидимому, желали скрыть, но которое тмъ не мене было очень внушительно.

— Вашъ отецъ скоро вернется?— спросилъ онъ, помолчавъ.

— Не знаю. Не могу сказать.

— Когда я спросилъ васъ о немъ, вы мн отвтили, что онъ дома. Значитъ, онъ только что вышелъ?

— Я думала, что онъ уже пришелъ,— объяснила миссъ Плезантъ.

— Ага! вы думали, что онъ уже пришелъ. Слдовательно, его уже давно нтъ дома. Гд же онъ?

— Я васъ не стану обманывать. Онъ на рк.

— За старой работой?— спросилъ незнакомецъ.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать,— проговорила Плезантъ, насторожившись.— Да чего вамъ наконецъ надо отъ насъ?

— Мн незачмъ вредить вашему отцу. Мн незачмъ уврять васъ, что я и не могъ бы повредить ему, если бы даже хотлъ. Мн нужно только поговорить съ нимъ. Вдь въ этомъ нтъ большой бды, не такъ ли? Отъ васъ секретовъ не будетъ: вы будете присутствовать при нашемъ разговор. И… однимъ словомъ, миссъ Плезантъ, вамъ нечмъ отъ меня поживиться. Я вамъ не пригожусь ни какъ закладчикъ, ни какъ квартирантъ со столомъ. Ясне говоря, я не по вашей части, если считать на сикспенсы и полупенсы. Отбросьте эту мысль, и тогда мы, я надюсь, поладимъ.

— Но вдь вы морякъ?— настаивала Плезантъ, какъ будто это было достаточной причиной для его пригодности къ чему-нибудь по ‘ея части’.

— И да, и нтъ. Былъ морякомъ, и опять могу быть. Но все-таки я не по вашей части. Поврите вы мн наконецъ?

Разговоръ достигъ того критическаго момента, который могъ вполн оправдать разстройство прически у дамы разряда миссъ Плезантъ. Прическа ея дйствительно пришла въ разстройство, и она принялась закручивать волосы, глядя исподлобья на своего собесдника. Разглядывая по статьямъ его поношенный костюмъ моряка, видавшій непогоду, она отмтила мысленно: за поясомъ большой ножъ въ ножнахъ, готовый для самозащиты въ случа надобности, висящій на ше свистокъ, и короткая, суковатая дубинка съ тяжелымъ набалдашникомъ, торчащимъ изъ кармана верхней куртки. Онъ сидлъ спокойно и спокойно смотрлъ на нее, но, при наличности такихъ добавленій и при обиліи щетинистыхъ, мочальнаго цвта волосъ на голов и такихъ же бакенбардъ, онъ имлъ довольно устрашающій видъ.

— Поврите вы мн наконецъ?— спросилъ онъ опять.

Плезантъ отвтила нмымъ, отрывистымъ кивкомъ. Онъ закрпилъ ея отвтъ такимъ же кивкомъ, потомъ поднялся на ноги, скрестилъ руки и сталъ передъ каминомъ, глядя въ огонь. Она же осталась стоять, какъ стояла: съ боку камина, прислонившись къ наличнику плечомъ и тоже скрестивъ руки.

— Итакъ, будемъ дожидаться вашего отца… Разскажите-ка мн, чтобы сократить время ожиданія, много ли народу грабятъ и убиваютъ на рк?

— Нтъ, не много,— сказала Плезантъ.

— Никогда не случается?

— Говорятъ, будто пошаливаютъ около Ратклиффа и Ваппинга. Но сколько въ этомъ правды — трудно сказать.

— Конечно. Да и не все ли равно?

— Вотъ и я то же самое говорю,— замтила Плезантъ.— Дай Богъ здоровья нашимъ морякамъ: у нихъ и такъ денежки не улежать въ карман.

— Что правда, то правда. Деньги легко выжать изъ нихъ и безъ боя,— сказалъ незнакомецъ.

— Понятно,— подхватила Плезантъ.— Они вдь потомъ опять пойдутъ себ въ море и опять разживутся. Имъ не годится засиживаться на берегу. На мор имъ самое житье.

— Я вамъ скажу, почему я заговорилъ объ этомъ,— продолжалъ незнакомецъ, отводя глазъ отъ огня.— Я самъ однажды поплатился въ этомъ род: меня бросили замертво.

— Ну?!— удивилась Плезантъ.— Гд же это случилось?

— Случилось это,— проговорилъ незнакомецъ, припоминая (онъ приложилъ правую руку къ подбородку, а лвую опустилъ въ карманъ своей толстой верхней куртки),— случилось это гд-то въ здшнихъ краяхъ, помнится мн. Не думаю, чтобъ это было дальше мили отсюда.

— Вы, видно, пьяны были?— спросила Плезантъ

— Да, меня подпоили, да только не добрымъ виномъ. Я не то чтобы пилъ, понимаете: одного глотка было достаточно.

Плезантъ покачала головой съ строгимъ видомъ, показывая, что она понимаетъ, въ чемъ дло, но положительно не одобряетъ подобныхъ вещей.

— Честная торговля — одно, а это ужъ совсмъ другое,— сказала она. Эдакъ-то никто не иметъ права облапошивать Джека {Такъ англичане называютъ матросовъ.}.

— Такія чувства длаютъ вамъ честь,— замтилъ незнакомецъ съ суровой усмшкой, а про себя прибавилъ: ‘Тмъ боле, что вашъ отецъ ими отнюдь не гршитъ’.— Да,— продолжалъ онъ вслухъ,— плохо мн приходилось тогда. Я страшно боролся за жизнь, боролся изъ послднихъ силъ.

— А вы добились наказанія вашихъ убійцъ?— спросила Плезантъ.

— Наказаніе было ужасно,— сказалъ незнакомецъ гораздо серьезне,— но не я обрушилъ его.

— Кто же?— спросила Плезантъ.

Онъ поднялъ кверху указательный палецъ, потомъ, тихонько опустивъ руку, снова приложилъ ее къ подбородку и сталъ попрежнему глядть въ огонь. Направивъ на него свой, унаслдованный отъ родителя, глазъ, Плезантъ Райдергудъ чувствовала, какъ тревога ея все растетъ: тонъ этого человка былъ такъ суровъ, манеры такъ увренны, и все въ немъ было такъ таинственно, такъ странно.

— Такъ или сякъ, а я и рада, что злодй наказанъ, и прямо это говорю,— сказала Плезантъ.— Вотъ откуда идетъ худая молва про насъ, честно торгующихъ съ моряками. Я никогда не обижаю моряковъ. Я въ этомъ по матери пошла: покойница была на этотъ счетъ такихъ правилъ. ‘Честная торговля’, бывало говорила она, ‘хорошее дло, а разбой и душегубство — дурное’.

Что касается торговли, то миссъ Плезантъ взяла бы, не сморгнувъ глазомъ (да и брала, когда ей удавалось), по тридцати шиллинговъ въ недлю за квартиру со столомъ, которая не стоила и пяти. На такихъ же основаніяхъ ссужала она и деньгами подъ заклады. Но несмотря на это совсть ея была еще настолько щекотлива, и настолько было въ ней человчности, что когда она выходила изъ сферы своихъ коммерческихъ разсчетовъ, она становилась защитницей моряковъ даже противъ родного отца, которому рдко перечила во всемъ остальномъ.

Не успла миссъ Плезантъ договорить, какъ раздался сердитый голосъ ея родителя: — ‘Ну, ты сорока’! Разболталась!’ — и отцовская шляпа полетла ей въ лицо. Давно привыкшая къ такимъ изъявленіямъ родительской нжности, Плезантъ только обтерла лицо волосами (которые, при этомъ, само собой, не преминули разсыпаться), и потомъ закрутила ихъ на затылк. Это былъ тоже обыкновенный пріемъ, общій всмъ дамамъ Лощины,— пріемъ, къ которому он прибгали въ тхъ случаяхъ, когда воспламенялись словесными или кулачными объясненіями.

— Хоть убей, не поврю, чтобы гд-нибудь нашелся подъ пару теб другой такой болтливый попугай!— проворчалъ мистеръ Райдергудъ, нагибаясь, чтобы поднять свою шляпу, и кстати примриваясь, какъ бы почувствительне толкнуть дочь головой и правымъ локтемъ. Щекотливый вопросъ о грабежахъ, которымъ подвергались матросы въ Лощин, всегда сердилъ его, а теперь къ тому же онъ былъ не въ дух.— Ну, о чемъ ты тутъ болтаешь? Или теб нечего больше длать, какъ стоять, сложа руки, и тараторить всю ночь?

— Оставьте ее,— сказалъ незнакомецъ.— Она не болтала, а только отвчала на мои вопросы.

— Оставьте ка ее въ поко вы сами!— грубо отвтилъ мистеръ Райдергудъ, оглянувъ его съ головы до ногъ.— Извстно вамъ, что она моя дочь?

— Да.

— А извстно ли вамъ, что я не люблю, чтобы дочь моя болтала, какъ сорока? Извстно ли вамъ, что я не терплю болтовни съ посторонними? Да и кто вы такой? Чего вамъ здсь надо?

— На это я вамъ отвчу тогда, когда вы зажмете ротъ,— сказалъ незнакомецъ сердито.

— Ладно,— проворчалъ мистеръ Райдергудъ, немного стихая.— Пожалуй, я замолчу и послушаю васъ. Только чуръ, не празднословить со мной!

— Хотите прежде пропустить рюмочку?— спросилъ незнакомецъ такимъ же отрывистымъ, рзкимъ тономъ, отвтивъ ему взглядомъ на взглядъ.

— Какъ не хотть! Всякому лестно пропустить рюмочку, когда угощаютъ,— отвчалъ мистеръ Райдергудъ, видимо негодуя на несообразность вопроса.

— Чего же вы хотли бы выпить?

— Хересу, если вы можете за него заплатить.

Незнакомецъ опустилъ руку въ карманъ, досталъ полсоверена и попросилъ миссъ Плезантъ сдлать ему одолженіе сходить за виномъ.

— Да чтобы пробка была цла,— прибавилъ онъ съ удареніемъ, не спуская глазъ съ ея отца.

— Ого! Вы знаете, какъ дла длаются, готовъ присягнуть!— замтилъ мистеръ Райдергудъ, постепенно распускаясь въ мрачную улыбку.— Да ужъ не были ли мы съ вами знакомы?… Н-и-нтъ, кажется, я васъ не знаю.

Незнакомецъ подтвердилъ:

— Нтъ, не знаете.

Такъ простояли они, угрюмо глядя другъ на друга, пока не воротилась Плезантъ.

— Рюмки на полк, вонъ тамъ,— сказалъ ей отецъ.— Подай мн ту, что безъ ножки. По мн и такая хороша: я вдь снискиваю себ пропитаніе въ пот лица.

Это звучало очень скромно, но, какъ оно вскор оказалось, умыселъ другой тутъ былъ: такъ какъ рюмку безъ ножки нельзя было поставить на столъ, пока въ ней оставалось вино, то приходилось осушать ее, какъ только она наполнялась, и такимъ образомъ мистеръ Райдергудъ изловчался пить въ пропорціи трехъ къ одному.

Съ такимъ Фортунатовымъ кубкомъ въ рук онъ сидлъ передъ каминомъ за столомъ по одну его сторону, а неизвстный поститель — по другую. Плезантъ заняла мсто рядомъ съ послднимъ, поближе къ камину. Задній планъ, состоявшій изъ подержанныхъ юбокъ, платковъ, рубахъ, куртокъ шляпъ и другихъ домашнихъ вещей, находившихся въ заклад, являлъ собою нкое смутное подобіе прислушивающихся къ разговору людей. Особенно въ тхъ мстахъ, гд лоснилась какая-нибудь поношенная пара платья съ висвшею надъ нею шляпой, вы такъ и видли матроса, въ куртк, надтой на одно плечо и вздернутой сзади подъ самыя уши, повернувшагося спиною къ компаніи и пріостановившагося, чтобы подслушать, о чемъ идетъ рчь.

Подержавъ напередъ бутылку передъ свчей, странный гость тщательно осмотрлъ верхушку пробки. Удостоврившись, что она цла, онъ, не спша, досталъ изъ бокового кармана ржавый складной ножъ, отогнулъ бывшій при нож штопоръ и откупорилъ вино. Затмъ онъ поглядлъ на пробку, вывинтилъ изъ нея штопоръ, положилъ то и другое на столъ и кончикомъ своего матросскаго галстуха вытеръ внутри горлышко бутылки. Все это длалось неторопливо, съ разстановками.

Сначала Райдергудъ сидлъ, выставивъ рюмку впередъ на всю длину руки и держа ее такимъ образомъ наготов, между тмъ какъ медлительный гость былъ, повидимому, поглощенъ своими приготовленіями. Но мало-по-малу рука Райдергуда отодвигалась назадъ, а рюмка все опускалась и опускалась, пока онъ наконецъ не поставилъ ее на столъ кверху дномъ. Точно такъ же мало-по-малу вниманіе его сосредоточивалось на нож, и когда незнакомецъ наклонилъ бутылку, чтобы наполнить рюмки, мистеръ Райдергудъ всталъ со стула, нагнулся черезъ столъ, чтобы лучше вглядться въ этотъ ножъ, и, выпучивъ глаза, перевелъ ихъ съ ножа на незнакомца.

— Что такое?— спросилъ тотъ.

— А то, что этотъ ножикъ мн знакомъ,— сказалъ Райдергудъ.

— Пожалуй, что и знакомъ.

Онъ подалъ ему знакъ подставить рюмку и налилъ. Райдергудъ осушилъ ее до капли и снова заговорилъ:

— Этотъ самый ножикъ…

— Постойте,— спокойно перебилъ его незнакомецъ.— Я хочу выпить за здоровье вашей дочери… Ваше здоровье, миссъ Райдергудъ!

— Этотъ самый ножикъ былъ у одного моряка — Джорджа Ратфута по имени…

— Врно.

— Этотъ человкъ былъ мн близко знакомъ.

— Врно.

— Съ нимъ что-нибудь приключилось?

— Смерть приключилась. Смерть пришла къ нему въ самомъ непривлекательномъ вид. На него страшно было смотрть посл того.

— Посл чего?— спросилъ, нахмурившись, Райдергудъ.

— Посл того, какъ его убили.

— Убили?! Кто убилъ?

Отвтивъ только пожатіемъ плечъ, незнакомецъ наполнилъ рюмку съ отбитой ножкой. Райдергудъ выпилъ опять все до капли, переводя съ озадаченнымъ видомъ глаза съ дочери на гостя.

— Вы не хотите ли сказать…— началъ было онъ, держа въ рук пустую рюмку, какъ вдругъ его взглядъ остановился на верхней одежд незнакомца. Онъ снова перегнулся черезъ столъ, дотронулся до рукава его куртки, отвернулъ обшлагъ, чтобы взглянуть на подкладку (причемъ незнакомецъ, въ своемъ невозмутимомъ спокойствіи, не сдлалъ ни одного движенія, чтобы ему помшать) и наконецъ воскликнулъ: — Мн сдается, что и куртка эта какъ будто съ Джорджа Ратфута!

— Врно. Она была на немъ въ то время, когда вы видли его въ послдній разъ, посл котораго уже не увидите въ этомъ мір.

— Вы, кажется, хотите сказать мн прямо въ лицо, что это вы его убили?— сказалъ Райдергудъ и, однако, несмотря на это, опять подставилъ рюмку.

Но опять незнакомецъ отвтилъ только пожатіемъ плечъ и не обнаружилъ никакихъ признаковъ смущенія.

— Издохнуть мн на мст, если я понимаю этого молодца!— проворчалъ Райдергудъ, поглядвъ на него во вс глаза, и выплеснувъ себ въ ротъ полную рюмку.— Ну-те-ка, растолкуйте, какъ намъ васъ понимать? Скажите что-нибудь поясне.

— Извольте, скажу,— отвтилъ незнакомецъ, и, перегнувшись черезъ столъ, выговорилъ тихо, но внятно,— какой же вы лжецъ!

Честный человкъ вскочилъ на ноги и сдлалъ такое движеніе, какъ будто собирался бросить рюмку въ лицо своему собесднику. Но тотъ и глазомъ не моргнулъ, а только пригрозилъ ему пальцемъ, и честная душа успокоилась: сла на мсто и поставила рюмку на столъ.

— Когда вы ходили въ Темпль къ адвокату съ вымышленнымъ показаніемъ,— заговорилъ опять незнакомецъ,— вы, кажется, взводили обвиненіе на одного изъ вашихъ товарищей? Припомните-ка, кажется такъ?

— Я взводилъ обвиненіе?! На какою товарища?

— Скажите-ка мн еще разъ чей это ножъ?— спросилъ незнакомецъ.

— Я уже назвалъ вамъ того, кому онъ принадлежалъ,— проговорилъ Райдергудъ, упрямо избгая произнести имя.

— Ну, а чья это куртка?

— Куртка принадлежала тому же, кому принадлежалъ и ножъ,— снова послдовалъ глупый отвтъ — типичный свидтельскій отвть Ольдъ-Бэли {Old Bailey — судъ по уголовнымъ дламъ.}.

— Я подозрваю, что вы въ глубин вашей души приписали ему всю честь этого дла и объяснили его ловкостью то, что онъ скрылся. Хотлъ бы я знать, какъ бы онъ ухитрился не скрыться при данныхъ условіяхъ. Вотъ если бъ онъ хоть на минуту воротился на свтъ Божій, это было бы дйствительно ловко съ его стороны.

— Нтъ, это ужъ черезчуръ!— проворчалъ Райдергудъ.— Всякое терпніе лопнетъ, когда нахалы, одтые въ платье мертвыхъ людей и вооруженные ножами мертвыхъ людей, приходятъ къ честнымъ людямъ, снискивающимъ пропитаніе въ пот лица, и и ни съ того ни съ сего взводятъ на нихъ подобныя обвиненія… Ну, объясните, съ чего мн было подозрвать его.

— Очень просто,— отвчалъ незнакомецъ,— вы его знали, вы были съ нимъ заодно и знали его истинныя свойства, прикрывавшіяся приличной наружностью. Въ ту ночь, которую вы потомъ, по извстнымъ вамъ причинамъ, считали ночью убійства, онъ приходилъ сюда въ тотъ самый часъ, когда оставилъ въ докахъ свой корабль, и спрашивалъ у васъ, гд бы ему найти комнату… Припомните-ка, не было ли съ нимъ еще кого-нибудь?

— Я готовъ дать нерушимую присягу, что васъ съ нимъ во всякомъ случа не было,— отвчалъ Райдергудъ.— Вы что-то громко поговариваете, скажу я вамъ, а дльце-то черненько выходитъ. Вы обвиняете меня въ томъ, что Джорджъ Ратфутъ пропалъ безъ всти и что про него забыли. Но не забывайте, что онъ былъ матросъ, а съ матросами такіе казусы не въ диковину. Мало ли ихъ пропадаетъ безъ всти! Вдь они нанимаются на корабли часто подъ чужими именами, уходятъ себ въ море, и слдъ ихъ простылъ. А бываетъ, что они и снова появятся въ здшнихъ мстахъ. Пропалъ безъ всти — эка невидаль! Да это здсь такъ часто съ ними случается, что никого не удивляетъ. Спросите мою дочь. Вы вдь слушали трескотню, пока меня не было,— такъ послушайте и теперь. Вы подозрваете, что я подозрваю его. А вы спросите-ка лучше, не васъ ли я подозрваю? Вы говорите мн, что Джорджъ Ратфутъ убить. А я васъ спрашиваю: кто же это сдлалъ и какъ вы объ этомъ узнали? У васъ его ножикъ, на васъ его куртка. Я спрашиваю, какъ они вамъ достались?.. Передайте-ка мн бутылку.— Мистеръ Райдергудъ къ этому времени, очевидно, впалъ въ пріятное заблужденіе, что вино куплено на его счетъ.— А ты,— прибавилъ онъ, обращаясь къ дочери,— кабы не жалко было такого хорошаго хереса, такъ я бы запустилъ въ тебя этой бутылкой за трескотню съ чужими людьми. Изъ-за вашей бабьей трескотни этотъ народъ набирается своихъ подозрній. А вотъ я свои подозрнія, уликами докажу. Я человкъ честный, я мъ свой хлбъ въ пот лица.

Тутъ онъ снова налилъ рюмку съ отбитой ножкой, отхлебнулъ половину вина и, смакуя его, разсматривалъ другую половину вина, побалтывая ее въ рюмк. Тмъ временемъ миссъ Плезантъ, симпатичные волосы которой сейчасъ же распустились, какъ только отецъ обратился къ ней съ бранью, закручивала ихъ, какъ закручиваютъ хвостъ у лошади, отправляемой на базаръ для продажи.

— Вы кончили?— спросилъ незнакомецъ Райдергуда, когда тотъ замолчалъ.

— Нтъ,— сказалъ тотъ.— До конца еще далеко. Слушайте: я хочу знать, какъ приключилась смерть Джорджу Ратфуту и какъ достались вамъ его пожитки?

— Если вы когда-нибудь и узнаете это, то во всякомъ случа не теперь.

— И еще хочу знать,— продолжалъ Райдергудъ,— не намрены ли вы кого-нибудь обвинять и въ томъ смертоубійств… какъ бишь его называютъ?

— Гармоново убійство, отецъ,— подсказала Плезантъ.

— Молчать!— заревлъ онъ въ отвть.— Держи языкъ за зубами!.. Я хочу знать, сударь, не намрены ли вы въ этомъ смертоубійств обвинять Джорджа Ратфута?

— Если вы когда-нибудь это узнаете, то тоже не теперь.

— Можетъ быть, вы сами и сдлали это дло?— спросилъ Райдергудъ угрожающимъ тономъ.

— Только я одинъ знаю тайну этого преступленія,— отвчалъ незнакомецъ, сурово покачавъ головой.— Только я одинъ знаю, что въ сплетенной вами исторіи нтъ ни капли правды. Только я одинъ знаю, что она не можетъ не быть во всхъ подробностяхъ ложною, да вы и сами знаете, что она ложная съ начала до конца. Я пришелъ сюда сегодня, чтобы сказать вамъ только это изъ всего, что мн извстно,— не больше.

Поглядывая на гостя своимъ косымъ глазомъ, мистеръ Райдергудъ задумался на нсколько секундъ, потомъ опять наполнилъ рюмку и въ три пріема вылилъ себ въ горло ея содержимое.

Вдругъ онъ рзкимъ движеніемъ поставилъ рюмку на столъ и сказалъ дочери.

— Затвори дверь. Запри на замокъ и стань сама у двери… Если вы все знаете, сэръ (говоря это, онъ сталъ между гостемъ и дверью)… если вы все знаете, такъ отчего вы не пошли къ законнику Ляйтвуду?

— Это тоже знаю только я одинъ,— былъ хладнокровный отвтъ.

— Разв вамъ не извстно, что если сами вы непричастны къ этому длу, то можете зашибить на немъ десять тысячъ фунтовъ, указавъ, кто его сдлалъ?— спросилъ Райдергудъ.

— Очень хорошо извстно, и когда я зашибу эти деньги, я подлюсь съ вами.

Честный человкъ призадумался. Онъ придвинулся поближе къ гостю, отодвинувшись подальше отъ двери.

— Мн извстно это,— спокойно продолжалъ незнакомецъ,— такъ же хорошо, какъ и то, что вы съ Джорджемъ Ратфутомъ дйствовали сообща не въ одномъ темномъ дл, какъ извстно и то, что вы, Роджеръ Райдергудъ, злоумышляли противъ невиннаго человка, чтобы получить цну крови, какъ извстно и то, что я могу васъ уличить въ обоихъ этихъ преступленіяхъ. И клянусь, я это сдлаю: я буду самолично свидтельствовать противъ васъ, если вы меня принудите къ тому.

— Отецъ!— закричала Плезантъ, стоявшая у двери.— Отецъ! Не серди его! Уступи! Не навязывай себ на шею хлопотъ!

— Перестанешь ты трещать?— крикнулъ на нее мистеръ Райдергудъ. Потомъ, повернувшись къ незнакомцу, онъ продолжалъ униженнымъ, ублажающимъ тономъ: — Послушайте, сэръ: вдь вы не сказали, чего вы отъ меня хотите. Вы прежде скажите, чего вы желаете, тогда и потолкуемъ.

— Я желаю немногаго,— сказалъ незнакомецъ.— Вы оклеветали невиннаго человка, чтобы получить цну крови. Вы должны взять назадъ свое показаніе.

— Хорошо. Но, господинъ подшкиперъ…

— Не называйте меня такъ.

— Ну, такъ господинъ капитанъ,— поправился Райдергудъ. Вдь вы не противъ того, чтобы васъ звали капитаномъ? Это почетный титулъ, да вы и похожи на капитана… Скажите же, капитанъ: разв тотъ человкъ не умеръ? Я спрашиваю по чести: разв Гафферъ не умеръ?

— Ну да, онъ умеръ. Что же изъ этого?— нетерпливо спросилъ незнакомецъ.

— Могутъ ли слова повредить умершему? Я спрашиваю по чести, капитанъ.

— Да, слова могутъ повредить памяти умершаго человка и могутъ повредить его живымъ дтямъ. Сколько дтей было у этого человка?

— То есть у Гаффера, капитанъ?

— О комъ же мы говоримъ?— сказалъ съ отвращеніемъ незнакомецъ, рзко двинувъ ногой, точно ему показалось, что Рогъ Райдергудъ начиналъ пресмыкаться передъ нимъ и тломъ, какъ пресмыкался душой, и ему захотлось оттолкнуть его.— Я слышалъ только о двоихъ, о дочери и о сын. Я спрашиваю потому, что мн нужно это знать. Я спрашиваю не васъ, а вашу дочь: я предпочитаю разговаривать съ ней. Сколько дтей оставилъ Гафферъ?

Плезантъ взглянула на отца, не зная, можно ли отвчать, но честный человкъ заоралъ вн себя:

— Что же ты, чортъ тебя побери, не отвчаешь капитану! Когда твоя болтовня никому не нужна, тогда ты, небось, умешь трещать! Мерзавка!

Поощренная такимъ образомъ, Плезантъ объяснила, что посл Гексама остались дочь и сынъ.

— Хорошіе оба,— прибавила она.

— Ужасно, если на нихъ падетъ пятно безчестья!— сказалъ незнакомецъ. Эта мысль такъ взволновала его, что онъ всталъ и принялся ходить по комнат, повторяя вполголоса: — Это ужасно! Какъ можно было это предвидть?— Вдругъ онъ остановился и спросилъ у Плезантъ:

— Гд они живутъ?

Плезантъ отвчала, что только дочь жила при отц въ то время, когда его случайно постигла смерть, и что тотчасъ посл этого она ухала изъ тхъ мстъ.

— Это я знаю,— сказалъ незнакомецъ,— я самъ былъ у нихъ на ихъ старой квартир, когда производилось слдствіе. Не можете ли вы какъ-нибудь разузнать, гд она живетъ теперь?

Плезантъ очень охотно взялась исполнить его просьбу. Ей ничего не стоитъ это сдлать, сказала она: черезъ день она все разузнаетъ и сообщитъ ему. Назнакомецъ поблагодарилъ ее и сказалъ, что придетъ за справкой. Райдергудъ молча слушалъ ихъ переговоры и теперь смиренно обратился къ гостю:

— Капитанъ! Что бы вы тамъ ни говорили о Гаффер, но я долженъ замтить, что онъ былъ порядочный мошенникъ, и ремесло его было воровское ремесло. Оно конечно, справедливо — я не отрекаюсь,— что когда я ходилъ къ двумъ почтеннйшимъ — къ законнику Ляйтвуду и къ тому, другому почтеннйшему,— то, можетъ быть, немножко того, хватилъ черезъ край, потому какъ душевное мое желаніе было помочь правосудію. Я признаюсь, тогда очень чувствомъ увлекся: кладъ самъ въ руки подвертывался, а дома семья сидитъ, хлба просить. И то еще сказать надо, что вино то у тхъ двухъ почтеннйшихъ было — не скажу подмшано, а все же такое, что не очень здорово для головы. Да еще вотъ что, капитанъ,— вотъ что надо помнить: разв я горой стоялъ за свои слова? Разв я прямо такъ-таки и говорилъ двумъ почтеннйшимъ: ‘Почтеннйшіе, молъ, я стою на своемъ и крпко держусь за свое показаніе: что, значитъ, показалъ, то ужъ твердо?’ — Нтъ. Я говорилъ по душ, откровенно, безъ всякихъ изворотовъ — замтьте, капитанъ. Я могъ ошибаться, но я думалъ, что оно было такъ. Можетъ быть, я и теперь ошибаюсь, можетъ, и не такъ оно было: я не присягну за всякое свое слово. Лучше ужъ подлецомъ меня назовите, а я не присягну. Все это такъ точно я и тогда говорилъ, сколько помнится,— заключилъ — мистеръ Райдергудъ съ такимъ видомъ, какъ будто предъявлялъ свой аттестатъ. — Обо мн, это правда, ходитъ недобрая слава. Даже и вы, капитанъ, должно быть, тоже нехорошо думаете обо мн. Но пусть такъ, пусть лучше такъ будетъ, а ложной присяги я не приму. Я все сказалъ, и если это заговоръ, такъ назовите меня заговорщикомъ.

— Я напишу бумагу, въ которой будетъ сказано, что ваше показаніе о Гексам было ложное,— сказалъ незнакомецъ, не обратившій никакого вниманія на эту рчь.— Вы должны ее подписать, и я передамъ его дочери этотъ документъ. Я принесу вамъ бумагу для подписи, когда приду въ слдующій разъ.

— Когда же можно ожидать васъ, капитанъ?— спросилъ Райдергудъ съ новой тревогой, становясь на всякій случай между гостемъ и дверью.

— Очень скоро. Не обману, не бойтесь.

— Не скажете ли мн ваше имя, капитанъ?

— Нтъ. Не имю ни малйшаго желанія.

— ‘Вы должны подписать’, говорите вы. ‘Должны’ — немножко жестокое слово, капитанъ,— продолжалъ Райдергудъ, все еще слабо отстаивая свою позицію между гостемъ и дверью, когда тотъ направился къ ней.— Когда вы говорите человку, что онъ долженъ подписать и то, и другое, и третье, вы ему приказываете, такъ сказать, свысока. Скажите сами, капитанъ, разв не правда?

Незнакомецъ, не доходя до двери, остановился и посмотрлъ на него въ упоръ.

— Отецъ, отецъ! Перестань!— взмолилась Плезантъ, прижавъ къ губамъ незанятую, нервно дрожавшую руку.— Не накликай на насъ бды!

— Дослушайте меня, капитанъ, дослушайте,— только одно, прежде чмъ вы уйдете,— говорилъ униженно Райдергудъ, давая ему дорогу.— Я хотлъ только напомнить вамъ ваши благородныя слова насчетъ награды.

— Когда я получу награду,— проговорилъ незнакомецъ такимъ тономъ, въ которомъ очень ясно слышалось нчто въ род: ‘Собака!’ — то — я вамъ уже сказалъ — и вы получите свою долю.

Поглядвъ еще разъ долгимъ взглядомъ на мистера Райдергуда, онъ повторилъ, хоть и суровымъ, но пониженнымъ тономъ, какъ будто дивясь такому совершенному олицетворенію зла: ‘Какой вы лжецъ!’ и, кивнувъ раза два головой посл этого комплимента, вышелъ изъ лавки. Но прежде, чмъ уйти, онъ ласково пожелалъ доброй ночи миссъ Плезантъ.

Снискивающій себ пропитаніе въ пот лица своего честный человкъ стоялъ въ состояніи, близкомъ къ столбняку, пока рюмка съ отбитой ножкой и недопитая бутылка не пробрались въ его сознаніе. Почуявъ ихъ въ своемъ сознаніи, онъ оттуда препроводилъ въ желудокъ. Покончивъ съ этимъ дломъ, онъ очнулся съ безошибочнымъ убжденіемъ, что единственной причиной случившагося была ‘бабья трескотня’. Поэтому, чтобы не оплошать въ отправленіи своихъ родительскихъ обязанностей, онъ запустилъ въ Плезантъ парой матросскихъ сапоговъ. Бдняжка, думая увернуться, нырнула головой въ воздухъ и заплакала, утираясь волосами, точно носовымъ платкомъ.

XIII. Соло и дуэтъ.

Когда незнакомецъ вышелъ изъ лавки въ темноту и грязь Лощины Известковаго Амбара, втеръ дулъ такъ сильно, что чуть не втолкнулъ его обратно въ лавку. Двери хлопали, пламя въ фонаряхъ колыхалось и чуть что не гасло, вывски гремли, вода, вырываемая бурей изъ канавъ, дождемъ разлеталась во вс стороны. Незнакомецъ, равнодушный къ ненастью, даже предпочитавшій его хорошей погод за то, что оно очищаетъ улицы отъ народа, поглядлъ кругомъ пытливымъ взглядомъ. ‘Да, мн знакомы эти мста’, сказалъ онъ про себя. ‘Я ни разу не бывалъ здсь съ самой той ночи и никогда не бывалъ прежде, но все-таки узнаю мсто… Ну-ка, дай Богъ памяти: въ какую же это сторону мы свернули, когда вышли изъ лавки?— Мы свернули направо… да, такъ… какъ я и сейчасъ повернулъ. А дальше не могу припомнить… Не по этому ли переулку мы шли? Или, можетъ быть, вонъ потому’?

Онъ попробовалъ пройти по тому и но другому, но и тотъ, и другой въ одинаковой степени сбивали его со слда, и, блуждая по нимъ, онъ пришелъ на прежнее мсто. ‘Я помню высунутые изъ верхнихъ оконъ шесты и блье, развшанное на нихъ для просушки, помню какой-то низенькій трактиръ, за нимъ — глухой переулокъ и долетавшіе оттуда звуки визгливой скрипки и топотъ ногъ. Но все это есть и въ этомъ, и въ томъ переулк. Больше у меня ничего не осталось въ памяти, кром стны, темнаго входа, поворотовъ узенькой лстницы и комнаты, въ которую мы наконецъ вошли’.

Онъ пробовалъ пройти по другому направленію, но и тутъ ничего не могъ разобрать: слишкомъ много было похожихъ стнъ, темныхъ входовъ, узенькихъ лстницъ и домовъ. И, какъ большинство сбившихся съ дороги людей, онъ описывалъ все новые круги и опять приходилъ на прежнее мсто.

‘Мн это очень напоминаетъ разсказы о побгахъ изъ темницъ (я, помнится, читалъ когда-то такой разсказъ), когда небольшое пространство въ какихъ-нибудь нсколько сажень впереди представляется бглецамъ въ ночной темнот огромнымъ пустыремъ, по которому они блуждаютъ, какъ бы повинуясь какому-то непонятному закону природы’.

Онъ уже не былъ теперь тмъ человкомъ съ мочальнаго цвта волосами и бакенбардами, какимъ его видла миссъ Плезантъ, и, все еще оставаясь въ той же матросской верхней куртк, сдлался такъ похожъ на безслдно пропавшаго мистера Юлія Гандфорда, какъ никогда еще ни одинъ человкъ въ мір не былъ похожъ на другого. Онъ положилъ свои щетинистые волосы и бакенбарды въ боковой карманъ своей куртки, пользуясь благопріятной минутой, когда втеръ разогналъ всхъ прохожихъ. И въ эту же самую минуту онъ превратился въ секретаря мистера Боффина, потому что и Джонъ Роксмитъ, въ свою очередь, походилъ на безслдно пропавшаго мистера Юлія Гандфорда, какъ никогда ни одинъ человкъ не походилъ на другого.

‘Мн, видно, не найти путеводной нити, которая привела бы меня къ мсту моей смерти’, продолжалъ онъ свой монологъ. ‘Впрочемъ въ этомъ нтъ теперь большой нужды. Но разъ ужъ я отважился пробраться въ эти края, мн бы хотлось прослдить хоть часть пути’.

Съ этими странными словами, отказавшись отъ поисковъ дома, онъ вышелъ изъ Лощины Известковаго Амбара и направился въ другую сторону, выбравъ путь мимо церкви. Онъ остановился у желзныхъ воротъ церковной ограды и заглянулъ въ нее. Потомъ поглядлъ вверхъ на высокую колокольню, какъ она, точно гигантское привидніе, сопротивлялась втру, поглядлъ вокругъ, на блые надгробные памятники, напоминавшіе мертвецовъ въ блыхъ саванахъ, и, прислушавшись къ бою часовъ, насчиталъ девять ударовъ.

‘Темною, бурною ночью смотрть на кладбище и чувствовать себя такимъ же лишнимъ между живыми людьми, какъ эти мертвецы,— мало того: знать, что ты умеръ и погребенъ, какъ они,— это немногимъ смертнымъ дано испытать. Никакъ не могу привыкнуть къ этому чувству. Душа, когда-то бывшая человкомъ, едва ли почувствовала бы себя боле одинокой, незримо блуждая среди живыхъ людей.

‘Но это еще только невещественная, такъ сказать, сторона положенія. Оно иметъ и свою реальную сторону, до того запутанную, до того трудную, что я хоть и ломаю надъ ней голову изо дня въ день, а все никакъ не могу додуматься до конца. Ну-ка, попробую додумать все до конца теперь, по дорог. Я сознаю, что избгаю этого, какъ и многіе люди. Пожалуй, даже большинство изъ насъ избгаетъ думать о своемъ положеніи, и именно о тхъ его сторонахъ, гд оно обставлено наибольшими затрудненіями. Ну что жъ, попытаюсь принудить себя… Не уклоняйся, Джонъ Гармонъ, не уклоняйся! Додумай все до конца…

‘Когда я вернулся въ Англію — на родину, съ которой у меня не было иной связи, кром самыхъ печальныхъ воспоминаній,— вернулся, привлеченный отыскавшимъ меня заграницей извстіемъ о моемъ богатомъ наслдств, я вышелъ на берегъ со страннымъ чувствомъ страха и отчужденія: я боялся ожидавшихъ меня здсь отцовскихъ денегъ, боялся памяти отца, боялся, что мн навяжутъ купленную на его деньги жену, боялся непонятнаго желанія отца устроить этотъ бракъ, боялся, что мною овладетъ, что мной уже овладваетъ духъ скряжничества, что во мн можетъ ослабть признательность къ двумъ благороднымъ, честнымъ друзьямъ, которые были единственнымъ солнечнымъ лучемъ въ моей безотрадной дтской жизни и въ жизни моей несчастной сестры. Я воротился съ робостью въ душ, съ недоумніемъ, страшась себя самаго, страшась людей, помня, что богатства отца не принесли ничего, кром несчастій… Теперь постой, Джонъ Гармонъ, отвть себ прежде, правиленъ ли ходъ твоихъ мыслей? Не пропустилъ ли ты чего-нибудь?— Нтъ, кажется, ничего.

‘На корабл третьимъ подшкиперомъ служилъ Джорджъ Ратфутъ. Я ничего не зналъ о немъ. Я узналъ его имя всего за недлю до отплытія, и узналъ только потому, что одинъ изъ приказчиковъ корабельнаго агента назвалъ меня: ‘Мистеръ Ратфутъ’. Случилось это такъ: я пришелъ на корабль взглянуть, какъ подвигаются приготовленія къ отъзду, и этотъ приказчикъ, подойдя ко мн сзади въ то время, когда я стоялъ на палуб, тронулъ меня за плечо, сказавъ: ‘Мистеръ Ратфутъ, взгляните’ и указалъ на какія^:то бумаги, которыя держалъ въ рук. Мое же имя стало извстно Ратфуту черезъ день или два, когда другой приказчикъ (корабль стоялъ еще въ гавани), точно такъ же, подойдя къ нему сзади, обратился къ нему, назвавъ его ‘мистеромъ Гармономъ’. Должно быть, мы походили другъ на друга, но только ростомъ и сложеніемъ, а не лицомъ, я думаю, что даже и въ этомъ отношеніи сходство не оказалось бы поразительнымъ, если бы насъ поставить рядомъ и сравнить.

‘Какъ бы то ни было, два-три слова, которыми мы обмнялись по поводу ошибки приказчиковъ и нашего сходства, скрпили наше знакомство. Погода стояла жаркая, и онъ помогъ мн устроиться въ прохладной кают на палуб, возл своей. Кром того, онъ началъ свое школьное образованіе въ Брюссел, такъ же, какъ и я, тамъ онъ научился говорить по французски, тоже какъ я, и онъ разсказалъ мн исторію своей жизни,— насколько правдивую — ршить не берусь, но походившую отчасти на мою собственную. Къ тому же я былъ когда-то морякомъ. Такимъ образомъ между нами установились короткія отношенія, и тмъ легче, что ему, какъ и всмъ прочимъ служащимъ на корабл, было извстно по слухамъ, зачмъ я ду въ Англію. Мало по малу я разсказалъ ему о моихъ тревогахъ и сомнніяхъ: онъ зналъ отъ меня, что я хочу увидть предназначавшуюся мн въ жены двушку и составить о ней опредленное мнніе прежде, чмъ она узнаетъ, кто я, зналъ и о томъ, что я ршилъ испытать привязанность ко мн мистриссъ Боффинъ и сдлать ей радостный сюрпризъ. Онъ хорошо зналъ Лондонъ и взялся быть моимъ проводникомъ. Мы сговорились запастись матросскимъ платьемъ, затмъ поселиться гд-нибудь по сосдству съ Беллой Вильферъ, постараться обратить на себя ея вниманіе и посмотрть, что изъ этого выйдетъ. Если бы ничего не вышло, мн не было бы отъ того хуже, и все ограничилось бы только отсрочкой моего визита къ Ляйтвуду… Погоди немного, Джонъ Гармонъ: такъ ли все было? Врны ли факты?— Да, врны.

‘Его разсчегь былъ въ томъ, что мн необходимо было нкоторое время скрываться. И надо было скрыться тотчасъ же по выход на берегъ, иначе меня могли бы узнать, а это испортило бы все дло. Поэтому я сошелъ съ корабля съ однимъ только чемоданомъ въ рук (какъ припомнили впослдствіи Поттерсонъ, корабельный буфетчикъ, и мистеръ Джекобъ Кибль, одинъ изъ пассажировъ,— моихъ товарищей по путешествію,— и дожидался Ратфута въ темнот у этой самой церкви за Известковымъ Амбаромъ, что осталась теперь у меня позади.

‘Такъ какъ я рдко когда бывалъ въ лондонской гавани, я зналъ въ ней почти что только эту церковь, и то лишь потому, что Ратфутъ еще съ корабля указалъ мн шпицъ ея колокольни. Можетъ быть, я могъ бы припомнить, если бъ понадобилось, тотъ путь, какимъ я шелъ тогда къ этой церкви одинъ отъ рки. Но какою дорогой мы пошли потомъ къ лавочк Райдергуда, какъ попали въ нее — я совершенно не знаю, какъ не знаю и названій улицъ, которыми мы шли. Путь быль выбранъ очень запутанный — вроятно, съ умысломъ…

‘Но дло не въ томъ. Будемъ лучше выяснять факты, а не затемнять ихъ своими догадками. Не все ли равно, прямымъ или окольнымъ путемъ велъ онъ меня? Не уклоняйся въ сторону, Джонъ Гармонъ…

‘Когда онъ вошелъ въ лавку Райдергула и обратился къ этому негодяю съ двумя-тремя вопросами, относившимися, повидимому, только къ меблированнымъ комнатамъ, было ли у меня тогда какое-нибудь подозрніе на его счетъ?— Никакого. Подозрнія не было и потомъ, до тхъ поръ, пока не явилось повода къ нему… Должно быть, отъ Райдергуда онъ получилъ пакетикъ съ отравой или вообще съ какимъ-нибудь одурманивающимъ зельемъ на тотъ случай, если бы понадобилось лишить меня сознанія. Впрочемъ, въ этомъ я далеко не увренъ. Все, въ чемъ я съ увренностью могу обвинить Райдергуда, это — старое, преступное сообщничество, несомннно существовавшее между этими двумя людьми. Очевидная короткость ихъ отношеній и дурная репутація, которою, какъ мн теперь извстно, пользуется Райдергудъ, длаютъ предположеніе объ отрав весьма вроятнымъ. Но это только предположеніе. Выясняя себ факты, на которыхъ я основываю свое подозрніе, я нахожу, что ихъ только два. Фактъ первый: я помню, что когда мы выходили изъ лавки, онъ переложилъ изъ одного кармана въ другой какую-то свернутую бумажку. Второй: какъ мн теперь стало извстно,— онъ однажды былъ арестованъ по подозрнію въ ограбленіи одного горемыки-матроса, которому была подсыпана какая-то отрава.

‘Я убжденъ, что мы не отошли и одной мили отъ лавки, какъ очутились у какой-то стны. Тутъ мы прошли темнымъ ходомъ на лстницу и поднялись въ комнату. Ночь была особенно темна, и дождь лилъ ливмя. Припоминая подробности, я, какъ теперь, слышу этотъ шумъ дождя, лившаго на мостовую переулка,— не тупика, а сквозного, я это хорошо помню. Комната выходила окнами на рку, на какой-то докъ. Въ рк былъ въ это время отливъ. Зная часы прилива и отлива, я зналъ и то, что вода въ рк должна была стоять тогда на низшемъ своемъ уровн. Да и кром того, я хорошо помню, что когда въ ожиданіи кофе, я откинулъ занавску (темно-коричневую — какъ сейчасъ ее вижу) и выглянулъ на улицу, то увидлъ, по отблеску отраженія внизу сосднихъ фонарей, что они отражались не въ вод, а въ жидкой грязи, оставшейся посл отлива.

‘Ратфутъ принесъ подъ мышкой холщевый мшокъ съ запаснымъ платьемъ для себя. У меня же не было съ собой другой перемны верхняго платья: я еще только собирался купить готовый костюмъ.

‘— Вы совсмъ промокли, мистеръ Гармонъ,— сказалъ онъ,— а на мн, благодаря моему макинтошу, все осталось сухимъ. Надньте мою запасную пару. Примрьте-ка ее, и вы увидите, что она вамъ придется не хуже того готоваго костюма, который вы собираетесь купить. А я, пока вы будете переодваться, схожу, потороплю ихъ тамъ съ нашимъ кофе.

‘Когда онъ вернулся, я былъ уже переодтъ. Съ нимъ пришелъ слуга-негръ въ блой полотняной куртк. Онъ поставилъ на столъ подносъ съ дымящимся кофе, но ни разу не взглянулъ на меня… Кажется, я ничего не пропускаю? Кажется, все было именно такъ?— Да, такъ.

‘Теперь я перехожу къ послдовавшимъ затмъ смутнымъ, болзненнымъ впечатлніямъ. Они такъ сильны, что я не могу имъ не врить, но между ними есть проблы, которыхъ память моя не можетъ заполнить и которые не подлежать никакому измренію времени.

‘Я выпилъ свой кофе, тутъ, мн показалось, Ратфутъ сталъ вдругъ расти, раздуваться, и что-то точно толкнуло меня кинуться на него. Мы схватились у двери. Онъ вырвался отъ меня. Я все выбиралъ, куда бы лучше ударить. Комната вертлась вокругъ меня, и между нимъ и мною мелькали огоньки. Я упалъ. Помню, что когда я, обезсилвъ, лежалъ на полу, меня перевернули ногою съ одного бока на другой, потомъ перетащили въ уголъ за шею. Я слышалъ голоса людей, о чемъ-то переговаривающихся между собой. Потомъ меня опять перевернули, ногою. Я увидлъ на постели человческую фигуру, очень похожую на мою и въ моемъ плать.

‘Затмъ настало забытье. Сколько времени оно продолжалось: нсколько часовъ, недль или лтъ — я не знаю. Тишина была нарушена шумной вознею людей по всей комнат. Эти люди нападали на человческую фигуру, похожую на мою, въ рук у нея былъ мой чемоданъ, который они отнимали. Я слышалъ звуки ударовъ, и мн казалось, что это дровоскъ рубитъ дерево. Если бы меня въ ту минуту спросили, какъ мое имя, я бы не могъ отвтить, что зовусь Джономъ Гармономъ: я не помнилъ своего имени, но зналъ его. Когда я услыхалъ удары, я только подумалъ о дровоск и о топор, и у меня явилось смутное представленіе, что я лежу въ лсу…

‘Такъ ли все это было?— Все такъ, за исключеніемъ того, что теперь я не могу уяснить себ, какъ оно было, не употребивъ слова ‘я’. Но то былъ не я. Ничего близкаго моему сознательному ‘я’ не было тогда въ той комнат, насколько я могу припомнить.

‘Только посл того, какъ я скатился внизъ сквозь что-то похожее на трубу, и посл оглушившаго меня шума и треска, какъ отъ огня, самосознаніе вернулось ко мн.

‘— Это Джонъ Гармонъ тонетъ! Джонъ Гармонъ, спасай свою жизнь! Призови Бога на помощь и спасайся, Джонъ Гармонъ!— громко закричалъ я въ смертной мук, по крайней мр теперь мн кажется, что я закричалъ. И то тяжелое, ужасное, непонятное, что давило меня, куда-то исчезло, и я одинъ боролся за жизнь въ волнахъ рки.

‘Я былъ очень слабъ, страшно измученъ. Одолваемый дремотой, я, какъ бездушное тло, несся внизъ по теченію. Глядя передъ собой вдоль темной воды, я видлъ огни, мчавшіеся мимо меня по обоимъ берегамъ, какъ будто они спшили скрыться отъ меня и оставить меня умирать въ темнот. Былъ отливъ, но я въ то время этого не соображалъ. Когда, уносимый все дальше и дальше яростнымъ потокомъ, я наконецъ, съ Божьей помощью, ухватился за привязанную у пристани лодку, одну изъ длиннаго ряда стоявшихъ тамъ лодокъ, меня засосало подъ нее теченіемъ, и я вынырнулъ по другую ея сторону еле живой.

‘Долго ли былъ я въ вод?— Довольно долго для того, чтобы промерзнуть до костей, но сколько именно времени — я не знаю. Впрочемъ холодъ былъ спасителенъ для меня: рзкій ночной воздухъ и дождь окончательно привели меня въ чувство. Я очнулся на каменныхъ плитахъ набережной. Въ таверн, куда я кое-какъ приползъ, меня естественно приняли за пьянаго, свалившагося въ рку: я не имлъ понятія, въ какой мстности я нахожусь, и еще плохо ворочалъ языкомъ (должно быть, это было еще дйствіе отравы). Такъ какъ на двор была ночь, то я думалъ, что это все одна и та же ночь: какъ и тогда, теперь было темно, и какъ тогда, шелъ дождь. А между тмъ съ той ночи прошли цлыя сутки. И должно быть, я пролежалъ дв ночи въ таверн. Провримъ еще разъ… Да, такъ, я помню, что пока я тамъ лежалъ въ постели, мн пришло въ голову воспользоваться опасностью, которой я подвергался, дать поводъ публик считать меня пропавшимъ безъ всти и тмъ временемъ испытать Беллу. Боязнь, что насъ съ Беллой навяжутъ другъ другу, боязнь своимъ примромъ только лишній разъ подтвердить злосчастное предназначеніе богатства моего отца повсюду сять зло, была не по силамъ моей душевной робости, зародившейся во мн съ самаго дтства, съ тхъ раннихъ горькихъ дней, которые я длилъ съ моею бдною сестрой.

‘Я и теперь не понимаю и никогда не пойму, какимъ образомъ тотъ берегъ рки, на который я, вылзъ, оказался противоположнымъ тому, гд я попалъ въ ловушку. Вотъ даже сейчасъ, возвращаясь домой и зная, что рка осталась у меня позади, я не могу себ представить, чтобъ она текла между мной и тмъ мстомъ… Однако это вдь не значитъ выяснять факты, это значитъ длать скачекъ къ настоящему.

‘Впрочемъ мое настоящее наврное сложилось бы иначе, не будь на мн тогда непромокаемаго пояса съ деньгами. Сорокъ съ чмъ-то фунтовъ — небольшое состояніе для наслдника ста слишкомъ тысячъ. Но съ меня было достаточно. Безъ этихъ денегъ я былъ бы принужденъ открыть свое инкогнито. Безъ нихъ я никогда не могъ бы ни попасть въ ту таверну, ни нанять квартиры у Вильферовъ.

‘Дней двнадцать прожилъ я въ таверн до того вечера, когда увидалъ на полицейской станціи трупъ Ратфута. Я находился въ то время въ состояніи непобдимаго, непонятнаго страха (вроятно тоже одно изъ послдствій отравы). Можетъ быть, поэтому время мн тогда показалось гораздо длинне, но теперь-то я знаю, что прошло не больше двухъ недль. Съ тхъ поръ это мучительное состояніе необъяснимаго страха постепенно проходило, лишь изрдка возобновляясь, и я надюсь, что теперь я совершенно отдлался отъ него. Но даже и теперь я иногда долженъ сдлать надъ собой усиліе, подумать и помолчать, прежде чмъ заговорю, иначе я былъ бы не въ силахъ выговорить того, что я хочу сказать…

‘Опять я уклоняюсь, точно боюсь додумать все до конца. Теперь вдь до конца ужъ не такъ далеко, чтобы позволить себ поддаться искушенію уклониться. Итакъ, впередъ, Джонъ Гармонъ, все прямо впередъ!

‘Я каждый день просматривалъ газеты, отыскивая какое-нибудь извстіе о себ, о томъ, что я пропалъ безъ всти, но долго не находилъ ничего. Въ одинъ прекрасный вечеръ я вышелъ пройтись (я не показывался на улицу при дневномъ свт) и увидалъ, что у Вайтголла, вокругъ выставленнаго тамъ объявленія, собралась большая толпа. Я подошелъ и заглянулъ въ объявленіе. Тамъ говорилось обо мн, Джон Гармон, найденномъ мертвымъ и обезображеннымъ въ рк при крайне подозрительныхъ обстоятельствахъ, описывалась моя одежда, перечислялись найденныя въ моихъ карманахъ бумаги и указывалось мсто, гд я выставленъ напоказъ, на случай, не признаетъ ли меня кто-нибудь. Забывъ всякую осторожность, я кинулся туда, и тамъ, съ ужасомъ смерти, которой я какимъ-то чудомъ избжалъ и которая предстала здсь предо мною въ самомъ отвратительномъ ея вид, я понялъ, что Ратфутъ убитъ чьими-то руками изъ-за денегъ, изъ-за которыхъ онъ хотлъ убить меня, и что, должно быть, насъ обоихъ выбросили въ Темзу,— обоихъ изъ одного и того же темнаго мста въ одну и ту же зеленую рку во время отлива.

‘Въ ту ночь я чуть не выдалъ своей тайны, хотя я въ убійств Ратфута не подозрвалъ никого, не могъ дать никакихъ показаній, не зналъ положительно ничего, кром того, что убитый былъ не я, а Ратфутъ. А между тмъ, пока я колебался, вся Англія, казалось, сговорилась считать меня умершимъ. Я убдился въ этомъ на другой же день. Меня признали умершимъ по судебному слдствію, меня объявили умершимъ, и я не могъ просидть пяти минутъ у камина, прислушиваясь къ уличному шуму и говору, чтобы до ушей моихъ не долетло, что я умершій человкъ.

‘Такъ умеръ Джонъ Гармонъ, безслдно исчезъ Юлій Гандфордъ и родился на свтъ Джонъ Роксмитъ. Намреніе Джона Роксмита сегодня состояло въ томъ, чтобы исправить зло, возможности котораго онъ никакъ не могъ предвидть,— то зло, о которомъ онъ узналъ отъ Ляйтвуда. Принимая все во вниманіе, онъ обязанъ исправить это зло и будетъ твердо стоять на этомъ ршеніи.

‘Ну вотъ, кажется, теперь все выяснено… Все ли?— Да, пока все. Ничего не пропущено?— Ничего… Какъ же быть дальше? Уяснить себ свое будущее трудне, чмъ прошлое, хотя и скоре. Джонъ Гармонъ умеръ. Слдуетъ ли возвратиться къ жизни Джону Гармону?

‘Если да, то для чего? Если нтъ, то почему?

‘Возьмемъ сперва да. Возвратиться къ жизни, чтобы отдать на судъ человческій преступленіе человка, находящагося вн его власти,— человка, у котораго, можетъ быть, еще жива мать. Чтобы дать правосудію неизвстно зачмъ путеводную нить темнаго входа, узенькой лстницы, коричневой занавски на окн и появленія слуги-негра. Чтобы вступить во владніе богатствами отца и на его деньги купить прелестную женщину, которую я люблю вопреки своей вол… разсудокъ тутъ безсиленъ: я люблю вопреки разсудку… и которая такъ же легко полюбитъ меня ради меня самого, какъ какого-нибудь нищаго изъ тхъ, что стоятъ на перекресткахъ. Какое благородное употребленіе отцовскихъ денегъ и какъ оно достойно прежняго злоупотребленія ими!

‘Теперь возьмемъ нтъ. Почему Джону Гармону не слдуетъ воскресать? Потому, что онъ допустилъ своихъ дорогихъ старыхъ друзей вступить во владніе его имуществомъ. Потому, что онъ видитъ, какъ они счастливы и какъ хорошо употребляютъ его деньги, стирая съ нихъ застарлую ржавчину. Потому, что они усыновили Беллу и обезпечатъ ее. Потому, что въ натур этой двушки достаточно хорошихъ задатковъ и въ сердц достаточно теплоты, чтобы развиться во что-нибудь поистин доброе при благопріятныхъ условіяхъ: ея недостатки усилились оттого, что она, занимала мсто въ завщаніи, и она уже теперь становится лучше. Потому, что ея бракъ съ Джономъ Гармономъ посл того, что я слышалъ отъ нея самой, былъ бы притворствомъ, которое и она, и я всегда будемъ сознавать и которое уронило бы ее въ ея собственныхъ глазахъ, меня въ моихъ и обоихъ насъ въ глазахъ другъ друга. Потому, что если Джонъ Гармонъ возвратится къ жизни и не женится на ней, то все равно имущество останется въ тхъ же самыхъ рукахъ, въ которыхъ оно и теперь.

‘Чего желать мн еще? Мертвый, я убдился, что искренніе друзья, бывшіе у меня во время моей жизни, все такъ же искренни и врны, какъ и прежде, когда я былъ въ живыхъ, и что память обо мн служитъ для нихъ побужденіемъ къ добрымъ дламъ, которыя они длаютъ во имя мое. Мертвый, я убдился, что несмотря на то, что эти люди могли бы легко пренебречь моимъ именемъ и, перешагнувъ черезъ мою могилу, спокойно наслаждаться жизнью на мои деньги, они все еще медлили, какъ простодушныя дти, вспоминая, какъ они любили меня, когда я былъ бднымъ, запуганнымъ ребенкомъ. Мертвый, я услышалъ отъ женщины, которая была бы моею женою, если бъ я жилъ,— услышалъ возмущающую душу, жестокую истину, что если бъ я остался въ живыхъ, я купилъ бы ее, нисколько не заботясь о ней, объ ея чувствахъ, какъ султанъ покупаетъ рабыню.

‘Чего же мн еще желать? Если бы мертвые знали, или если они знаютъ, какъ живые относятся къ нимъ, то едва ли кто-нибудь изъ безчисленнаго множества умершихъ можетъ сказать, что онъ имлъ боле безкорыстныхъ друзей на земл, чмъ имлъ ихъ я. Неужели мн этого мало? Если бы я возвратился, эти благородные люди приняли бы меня съ распростертыми объятіями, со слезами радости, и съ восторгомъ отдали бы мн все. Я не возвратился, и они съ чистой совстью заняли мое мсто. Пускай же они остаются на немъ. Пускай и Белла остается на своемъ мст.

‘Какой же путь лежитъ предо мною? А вотъ какой: продолжать жить тою же тихой жизнью труженика, всячески стараясь, чтобы меня не узнали, пока мои друзья не попривыкнуть къ своему измнившемуся положенію и пока многочисленный рой обиралъ подъ всми наименованіями не найдетъ себ другой добычи. Къ тому времени строгая система и порядокъ, введенные моими усиліями въ ихъ денежныя дла, съ которыми я постараюсь какъ можно основательне ихъ познакомить, превратятся, я надюсь, въ настолько хорошо налаженную машину, что они сумютъ и сами поддерживать ея ходъ. Я знаю, что стоитъ мн только прибгнуть къ великодушію этихъ людей, чтобы стать вполн обезпеченнымъ человкомъ. Когда наступитъ время, я попрошу у нихъ денегъ — не больше, чмъ нужно, чтобы помочь мн вступить на прежнюю стезю моей жизни, и Джонъ Роксмитъ пойдетъ по ней, довольствуясь немногимъ. А Джонъ Гармонъ уже не возвратится на свтъ.

‘Но чтобы никогда и въ будущемъ у меня не могло явиться малодушнаго сомннія, что Белла, можетъ быть, могла бы выйти за меня ради меня самого, если бы я спросилъ ее объ этомъ прямо, я и спрошу ее прямо теперь,— спрошу, конечно, чтобы удостовриться въ томъ, что я и такъ слишкомъ хорошо знаю… Ну вотъ, теперь все передумано отъ начала до конца, и на душ стало легче’…

Живой мертвецъ былъ до того поглощенъ этой бесдой съ самимъ собою, что не замчалъ ни втра, ни дороги, и боролся съ первымъ такъ же инстинктивно, какъ шелъ по второй. Не доходя до Сити онъ остановился около биржи извозчичьихъ каретъ въ нершимости, идти ли ему прямо къ себ на квартиру или сперва заглянуть къ мистеру Боффину. Наконецъ онъ ршилъ зайти къ Боффинамъ, чтобы оставить тамъ свой матросскій плащъ, который онъ несъ на рук, ибо, по его соображеніямъ у Боффиновъ этотъ плащъ долженъ былъ обратить на себя все-таки меньше вниманія, чмъ въ Галлове, гд мистрисъ Вильферъ и миссъ Лавинія проявляла ненасытное любопытство относительно каждой вещи, принадлежавшей ихъ жильцу.

Придя къ Боффинамъ, онъ узналъ, что мистеръ и мистрисъ Боффинъ куда-то ухали, а миссъ Вильферъ въ гостиной. Миссъ Вильферъ, сказали ему, осталась дома потому, что чувствовала себя несовсмъ здоровой. Она недавно справлялась, у себя ли въ комнат мистеръ Роксмитъ.

— Передайте мое почтеніе миссъ Вильферъ и скажите, что я пришелъ.

Въ отвть на это мистеръ Роксмитъ получилъ ‘почтеніе’ отъ миссъ Вильферъ съ просьбой, если это не слишкомъ обезпокоитъ его, зайти наверхъ передъ уходомъ домой.

Большого безпокойства это не могло составить, и мистеръ Роксмитъ отправился наверхъ.

Какъ она хороша! Какъ она необыкновенно хороша! Ахъ, если бъ отецъ покойнаго Джона Гармона оставилъ свои деньги сыну безъ всякихъ условій и если бы сынъ его встртилъ случайно эту прелестную женщину и имлъ счастье сдлать ее въ такой же мр любящею, въ какой она была достойна любви!

— Боже мой, что съ вами, мистеръ Роксмитъ? Вы нездоровы?

— Совершенно здоровъ. Я очень сожаллъ, когда узналъ, что вы нездоровы.

— Пустяки. У меня болла голова. Теперь прошло. Я чувствовала, что буду не въ силахъ высидть въ душномъ театр, и осталась дома. Я спросила, здоровы ли вы, потому, что вы очень блдны.

— Въ самомъ дл? Я немного усталъ: выдался довольно хлопотливый день.

Она сидла у камина на низенькой отоманк передъ изящнымъ маленькимъ столикомъ. Передъ ней лежала раскрытая книга, подл нея была брошена какая-то женская работа. Ахъ, какъ счастлива была бы жизнь Джона Гармона, если бъ онъ имлъ завидное право занять мсто рядомъ съ ней на этой отоманк, обвить рукою этотъ станъ и сказать: ‘Что, долго тянулось безъ меня время? Надюсь, что долго для тебя? О, какою богиней домашняго очага кажешься ты мн, моя дорогая!’

Но живой Джонъ Роксмитъ, такъ рзко отдленный отъ умершаго Джона Гармона, стоялъ въ почтительномъ отдаленіи. Небольшое разстояніе въ смысл пространства, но очень большое въ смысл близости духовной.

— Мистеръ Роксмитъ,— проговорила Белла, взявъ свое шитье и внимательно разглядывая его по всмъ угламъ,— я все ждала случая объяснить вамъ, отчего я была такъ невжлива съ вами намедни. Вы не имете права дурно думать обо мн.

Быстрый взглядъ исподлобья — не то укоризненный, не то капризный взглядъ — привелъ бы въ восторгъ покойнаго Джона Гармона.

— Вы не знаете, какъ хорошо я о васъ думаю, миссъ Вильферъ.

— Да, въ самомъ дл вы, должно быть, имете очень высокое мнніе обо мн, мистеръ Роксмитъ, если полагаете, что я зазналась, что я пренебрегаю своимъ прежнимъ домомъ и забываю его.

— Да разв я это думаю?

— Если не думаете, то думали по крайней мр,— отвтила Белла.

— Я только взялъ на себя смлость напомнить вамъ объ одномъ небольшомъ внушеніи, которое произошло безъ всякаго умысла съ вашей стороны, произошло вполн естественно. Другого ничего не было.

— А позвольте васъ спросить, мистеръ Роксмитъ,— заговорила Белла задорно, по какому праву вы ‘взяли на себя эту смлость’?.. Надюсь, въ этомъ выраженіи нтъ ничего обиднаго для васъ, оно ваше собственно — помните.

— По праву друга, миссъ Вильферъ, потому, что я принимаю въ васъ глубокое, искреннее и живое участіе. Потому, что я всегда желалъ бы видть васъ въ самомъ лучшемъ свт. Потому что… Могу я продолжать?

— Нтъ, сэръ,— быстро отвтила Белла съ разгорвшимся лицомъ.— Нтъ, вы и такъ сказали больше, чмъ нужно. Прошу васъ, не продолжайте. Если у васъ есть хоть капля великодушія, хоть капля благородства, вы не скажете ничего больше.

Глядя на это гордое личико съ опущенными рсницами и видя, какъ прерывистое дыханіе колышетъ темнорусыя кудри на прелестной шейк, покойный Джонъ Гармонъ, мы полагаемъ, остался бы безмолвнымъ.

— Я хочу все вамъ высказать, сэръ, разъ навсегда, но не знаю, какъ это сдлать,— продолжала Белла.— Я просидла здсь весь вечеръ, думая объ этомъ, ршаясь высказаться и чувствуя, что надо это сдлать… Прошу васъ, дайте мн минутку подумать.

Онъ молчалъ, а она сидла, отвернувъ головку и длая по временамъ легкое движеніе, точно хотла повернуться и заговорить Наконецъ она начала:

— Вамъ извстно мое положеніе здсь, извстно и мое положеніе дома. Мн приходится говорить съ вами самой за себя, такъ какъ у меня нтъ человка, котораго я могла бы попросить сдлать это за меня. Невеликодушно, неблагородно съ вашей стороны вести себя по отношенію ко мн такъ, какъ вы себя ведете.

— Неужели невеликодушно и неблагородно быть вамъ преданнымъ всей душой?

— Что за нелпость! — проговорила Белла.

Покойный Джонъ Гармонъ могъ бы принять это, пожалуй, за презрительный отпоръ. Что подумалъ секретарь — мы не знаемъ, но онъ сказалъ:

— Теперь я чувствую себя вынужденнымъ продолжать, хотя бы только для того, чтобъ оправдаться. Надюсь, миссъ Вильферъ, не будетъ слишкомъ дерзко — даже для меня — сдлать честное признаніе въ честной привязанности къ вамъ?

— Честное признаніе!— повторила Белла съ особеннымъ выраженіемъ въ голос.

— Что жъ, разв не такъ?

— Я попрошу васъ, сэръ, не допрашивать меня,— сказала Белла, ища убжища въ гнв.— Надюсь, вы меня извините, если я отклоню вашъ допросъ.

— Ахъ, миссъ Вильферъ, едва ли это будетъ человколюбиво. Я ни о чемъ васъ не спрашиваю. Объясните мн только то ироническое выраженіе, съ какимъ вы повторили мою фразу… Впрочемъ, отказываюсь даже отъ этого вопроса. Но что я вамъ сейчасъ сказалъ, то сущая правда, и я не беру назадъ своихъ словъ. Я не могу взять назадъ признанія въ моей горячей и глубокой преданности вамъ.

— А я отвергаю ее,— сказала Белла.

— Я былъ бы слпъ и глухъ, если бы не приготовился къ такому отвту. Простите мн мою вину: она сама въ себ несетъ наказаніе.

— Какое?— спросила Белла.

— Разв не наказаніе то, что я теперь выношу… Но извините, я не хотлъ допрашивать васъ снова.

— Вы пользуетесь моимъ торопливо сказаннымъ словомъ, чтобы придать мн видъ… не знаю какой,— проговорила Белла сконфуженно, испытывая маленькій укоръ совсти за свой неделикатный вопросъ.— Я спросила, не подумавъ. Если это было дурно съ моей стороны, я очень сожалю. Но вы свои слова повторяете обдуманно, а это, мн кажется, не лучше. Я серьезно прошу васъ понять, мистеръ Роксмитъ, что всему этому долженъ быть конецъ теперь и навсегда.

— Теперь и навсегда,— повторилъ онъ покорно.

— Да. И я прошу васъ, сэръ,— продолжала Белла съ возрастающимъ оживленіемъ,— прошу васъ не преслдовать меня. Я прошу васъ не пользоваться вашимъ положеніемъ въ этомъ дом, чтобы длать тяжелымъ и неловкимъ мое положеніе въ немъ. Я прошу васъ отдлаться отъ вашей привычки оказывать мн неумстное вниманіе такъ явно, что мистрисъ Боффинъ видитъ все не хуже меня.

— Разв я объ этомъ старался?

— Я думаю!— нетерпливо воскликнула Белла.— Во всякомъ случа не ваша была заслуга тогда, когда это проходило незамченнымъ.

— Мн кажется, вы ошибаетесь, миссъ Вильферъ. Мн было бы очень прискорбно, если бы ваше обвиненіе было справедливо. Но я полагаю, что это не такъ. За будущее не опасайтесь: все кончено.

— Я очень рада это слышать,— сказала Белла.— У меня совершенно другіе планы на будущее. Да и вы… зачмъ вамъ портить свою жизнь?

— Мою?— повторилъ секретарь.— Мою жизнь?!

Его странный тонъ заставилъ Беллу взглянуть на странную улыбку, съ которой онъ это сказалъ.

— Простите меня, миссъ Вильферъ,— продолжалъ онъ, когда глаза ихъ встртились.— Вы употребили нсколько жесткихъ словъ, для которыхъ имете — я въ томъ не сомнваюсь — какое-нибудь непонятное для меня оправданіе. ‘Невеликодушно’, ‘неблагородно’. Въ чемъ?

— Я не желаю, чтобы меня допрашивали,— сказала Белла надменно, глядя въ полъ.

— Я бы и не спрашивалъ, но вы сами сдлали необходимымъ этотъ вопросъ. Объяснитесь же благосклонно, или, если и не благосклонно, то хоть во имя справедливости.

— Ахъ, сэръ,— заговорила Белла, поднимая на него глаза посл тщетныхъ усилій воздержаться отъ этого,— скажите сами, великодушно ли, благородно ли съ вашей стороны употреблять противъ меня вашу силу, которую даютъ вамъ привязанность къ вамъ мистера и мистрисъ Боффинъ и ваше умнье быть полезнымъ имъ?

— Противъ васъ?!

— Великодушно ли, благородно ли пользоваться ихъ вліяніемъ для осуществленія вашихъ замысловъ, которые, какъ я вамъ ясно показала, вовсе не нравятся мн и которые, говорю вамъ опять, я ршительно отвергаю?

Покойный Джонъ Гармонъ могъ вынести очень многое, но и онъ былъ бы задтъ за живое такимъ подозрніемъ.

— Великодушно ли, благородно ли было съ вашей стороны — если вы дйствительно это сдлали, хотя я и не уврена въ этомъ и даже надюсь, что это не такъ,— благородно ли было занять мсто у Боффиновъ въ предположеніи, врне даже, въ увренности, что я переду сюда и что такимъ образомъ мною будетъ легко овладть благодаря этой невыгод моего положенія?

— Ужасной невыгод,— вставилъ секретарь.

— Да,— подтвердила Белла.

Онъ помолчалъ немного, потомъ сказалъ просто:

— Вы ошибаетесь, миссъ Вильферъ, жестоко ошибаетесь. Я не могу однако сказать, чтобъ это была ваша вина. Я заслуживаю отъ васъ лучшаго, но вы этого не знаете.

— Во всякомъ случа вы знаете, сэръ, почему я очутилась здсь,— возразила Белла, чувствуя, какъ прежнее негодованіе подступаетъ ей къ груди.— Мистеръ Боффинъ мн говорилъ, что вамъ извстна каждая строка, каждое слово духовнаго завщанія, какъ извстны и вс его дла. Неужели же недостаточно, что въ этомъ завщаніи мною распоряжаются, какъ какою-нибудь лошадью или собакой? И неужели вы тоже считаете позволительнымъ распоряжаться мною въ вашихъ планахъ и спекулировать мною тотчасъ посл того, какъ я перестала быть предметомъ общихъ насмшекъ и пересудъ? Неужели я весь свой вкъ обречена быть чьей-нибудь собственностью?

— Поврьте мн, вы жестоко ошибаетесь,— повторилъ секретарь.

— Я была бы рада въ этомъ убдиться,— отвчала Бэлла.

— Сомнваюсь, чтобы вы могли когда-нибудь убдиться… Доброй ночи. Само собою разумется, что я приложу вс старанія, чтобы скрыть это наше свиданіе отъ мистера и мистрисъ Боффинъ, пока я работаю здсь. Даю вамъ слово, что то, на что вы жаловались, кончилось навсегда.

— Тогда я рада, что высказалась, мистеръ Роксмитъ. Это было для меня мучительнымъ и труднымъ дломъ, но оно сдлано. Если я васъ оскорбила,— простите меня. Я вспыльчива, пожалуй, даже взбалмошна и немного избалована, но, право, я не такъ дурна, какъ кажусь и какъ вы меня считаете.

Онъ выходилъ уже изъ комнаты, когда она, неожиданно смягчившись по свойственной ей своенравности, прибавила эти слова.

Оставшись одна, она откинулась на спинку отоманки и пробормотала: ‘Я и не знала, что прелестнйшая женщина можетъ быть такимъ дракономъ!’, потомъ встала, подошла къ зеркалу, посмотрлась въ него и сказала своему отраженію: ‘Ты положительно хорохорилась, дурочка’. Потомъ нетерпливо прошлась по комнат въ самый дальній конецъ и прибавила про себя: ‘Жаль, что со мной сейчасъ нтъ папа: я бы поговорила съ нимъ о бракахъ по разсчету. Впрочемъ, оно, пожалуй, лучше, что его нтъ: бдняжка! я непремнно взъерошила бы ему волосы, будь онъ тутъ’. Потомъ она сла, отбросила свою работу, отбросила книгу, и запла вполголоса какую-то псенку,— запла фальшиво и разсердилась на себя.

А что же длалъ въ это время Джонъ Роксмитъ?

Онъ сошелъ внизъ, въ свою комнату, и тамъ зарылъ Джона Гармона еще на нсколько саженъ глубже въ землю. Потомъ онъ взялъ шляпу и вышелъ и, шагая въ Галловей или въ другое мсто (не все ли равно ему было — куда), набрасывалъ насыпь за насыпью на могилу Джона Гармона. Эта прогулка привела его домой на разсвт. Онъ такъ трудился всю ночь, громоздя глыбу на глыбу земли надъ могилой Джона Гармона, что къ этому времени мертвецъ Джонъ Гармонъ лежалъ подъ цлымъ альпійскимъ хребтомъ, а могильщикъ его Джонъ Роксмитъ все еще наваливалъ на него горы, облегчая свою работу заунывною псней: ‘Завалите его, придавите его, не давайте ему выходить!’

XIV. Твердое ршеніе.

Работа могильщика, заваливавшаго землей Джона Гармона, отнюдь не способствовала крпкому сну. Однако къ утру Джонъ Роксмитъ немного забылся и всталъ, укрпленный въ своемъ ршеніи. Теперь все прошло. Никакой призракъ уже не нарушитъ покоя мистера и мистрисъ Боффинъ. Невидимый и безгласный духъ посмотритъ еще нсколько времени на существованіе, съ которымъ онъ разстался, и затмъ навки оторвется отъ людей и событій, среди которыхъ ему не было мста.

Онъ снова пробжалъ въ ум прошлое. Онъ попалъ въ положеніе, въ которомъ теперь очутился, какъ многіе попадаютъ въ то или другое положеніе, не взвсивъ совокупной силы всхъ обусловливавшихъ его фактовъ. Повинуясь чувству недоврія, порожденному въ его душ несчастнымъ дтствомъ и сознаніемъ зловреднаго вліянія, никогда, насколько ему было извстно, не обращавшагося въ благое,— вліянія его отца и богатства его отца на все, что находилось въ сфер его дйствія,— онъ задумалъ свой первый обманъ. Обманъ этотъ долженъ былъ продолжаться лишь нсколько часовъ или дней, по его замыслу, онъ долженъ былъ касаться только одной двушки, которая была навязана ему по чужому капризу и которой самъ онъ былъ точно такъ же навязанъ. Это былъ честный обманъ для ея же пользы. Дло обстояло такъ: если бы онъ убдился, что ихъ бракъ можетъ сдлать ее несчастной. (потому ли, что сердце влечетъ ее къ другому, или по другой причин), онъ ршительно и твердо сказалъ бы себ: ‘Вотъ еще новое зло, которое можетъ быть порождено проклятымъ богатствомъ отца. Такъ пусть же это богатство достанется тмъ, которые были такъ привязаны и такъ добры ко мн и къ моей бдной сестр’. Когда событія опередили его планы, когда его имя, какъ имя человка, погибшаго отъ несчастной случайности, появилось въ расклеенныхъ по стнамъ столицы объявленіяхъ, онъ естественно воспользовался такою неожиданной поддержкой своего замысла, не соображая, что это обстоятельство могло утвердить Боффиновъ въ обладаніи богатствомъ, которое имъ доставалось. Когда онъ ихъ увидлъ и узналъ ихъ ближе и когда со своей, столь выгодной для наблюденій, позиціи онъ не могъ открыть ни въ немъ, ни въ ней никакихъ темныхъ пятенъ, онъ спросилъ себя: ‘Зачмъ мн воскресать? Чтобы отнять у этихъ хорошихъ людей то, что имъ досталось по праву? Какимъ добромъ уравновсилось бы то зло, которое я причинилъ бы имъ своимъ возвращеніемъ?’ Изъ собственныхъ устъ Беллы онъ услышалъ въ тотъ вечеръ, когда приходилъ къ нимъ нанимать квартиру,— услышалъ, что ихъ бракъ былъ бы съ ея стороны торговою сдлкой. Посл того онъ пробовалъ, въ своемъ инкогнито, домогаться ея любви, и она не только отвергла его, но отвергла съ презрніемъ и гнвомъ. Неужели же онъ не постыдится посл этого купить ее за деньги? Неужели онъ будетъ такъ низокъ, что захочетъ наказать ее за ея отпоръ? А между тмъ, если онъ воскреснетъ изъ мертвыхъ и, принявъ условіе покойнаго отца, получитъ наслдство, онъ сдлаетъ второе.

Другимъ послдствіемъ его обмана,— послдствіемъ, котораго онъ никакъ не предвидлъ,— было то, что къ убійству Джона Гармона припутали невиннаго человка. Конечно, отъ обвинителя можно добиться новаго показанія и такимъ образомъ исправить это зло. Но ясно, что зло не было бы сдлано, если бъ онъ не задумалъ обмана… Итакъ, какихъ бы передрягъ и душевной тревоги ни стоилъ ему этотъ обманъ, ему остается только мужественно и сознательно покориться всмъ его послдствіямъ и роптать на судьбу.

Таково было настроеніе Джона Роксмита поутру посл описаннаго вечера, и благодаря этому Джонъ Гармонъ очутился нсколькими саженями глубже подъ землей, чмъ былъ до того. Входя со двора, Роксмитъ столкнулся у дверей съ Херувимчикомъ. Имъ было по дорог, и они пошли вмст.

Невозможно было не замтить перемны въ наружности Херувимчика. Онъ и самъ это почувствовалъ, а потому скромно замтилъ:

— Подарочекъ дочери моей Беллы, мистеръ Роксмитъ.

Это заявленіе порадовало секретаря, онъ помнилъ про пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, и онъ еще любилъ эту двушку.

— А что, мистеръ Роксмитъ, отучалось вамъ читать что-нибудь изъ путешествій по Африк?— спросилъ немного погодя мистеръ Вильферъ.

— Случалось.

— Ну, такъ вотъ у нихъ тамъ обыкновенно бываетъ какой-нибудь король Джорджъ или Билль, или Быкъ, или Слонъ, или Ромъ, или Солонина, или еще какъ-нибудь въ томъ же род, Смотря какъ вздумается окрестить его нашимъ матросамъ…

— Да гд же это?— спросилъ Роксмитъ.

— Ну, да тамъ, гд-нибудь въ Африк,— все равно гд. Вдь черные короли — дешевый товаръ,— прибавилъ мистеръ Вильферъ, какъ будто извиняясь,— и, думается мн, товаръ не завидный…

— Согласенъ съ вами, мистеръ Вильферъ. Такъ вы хотли сказать…

— Я хотлъ сказать, что на такомъ вотъ черномъ корол бываетъ обыкновенно надта или какая-нибудь шляпа изъ Лондона, и больше ничего, или пара манчестерскихъ подтяжекъ, или одна эполетка, или мундиръ ногами въ рукава, или что-нибудь въ этомъ род.

— Совершенно врно,— подтвердилъ секретарь.

— Такъ вотъ скажу вамъ по секрету,— мистеръ Роксмитъ,— весело продолжалъ Херувимчикъ,— когда у меня было на рукахъ большое семейство и надо было заботиться обо всхъ, я, признаюсь вамъ, очень напоминалъ собою такого короля. Вы холостякъ, и потому не можете понять, какъ трудно мн бывало устроить, чтобы на мн было надто боле одной приличной вещи заразъ.

— Легко могу поврить вамъ, мистеръ Вильферъ.

— Я говорю вамъ это только затмъ, чобы вы знали, какъ любитъ меня моя дочь, какъ она внимательна и предупредительна ко мн, старику,— прибавилъ мистеръ Вильферъ съ родительской гордостью.— Если бъ мы ее сызмала баловали, я бы не цнилъ этого такъ высоко. Но въ томъ-то и дло, что нтъ, ни капельки не баловали. Она добрая дочь. И такая красавица!.. Надюсь, вы согласны со мной, что она красавица, мистеръ Роксмитъ?

— Еще бы! Съ этимъ согласится всякій.

— Вотъ именно, я тоже говорю. Для нея это большое преимущество въ жизни. Это открываетъ широкій горизонтъ ея надеждамъ.

— Миссъ Вильферъ не найдетъ друзей лучше мистера и мистрисъ Боффинъ.

— Правда!— подхватилъ съ восторгомъ Херувимчикъ.— Я и самъ начинаю думать, что ея судьба устроилась очень хорошо. Если бы Джонъ Гармонъ былъ живъ…

— Гораздо лучше, что онъ умеръ,— перебилъ его секретарь.

— Нтъ, я такъ далеко не иду: я не скажу этого,— произнесъ Херувимчикъ, робко протестуя противъ слишкомъ уже ршительнаго и суроваго тона своего собесдника.— Но вдь онъ могъ и не понравиться Белл. Могла и она ему не понравиться, и мало ли что? Теперь же она можетъ сама выбрать мужа.

— Можетъ быть… простите: вы удостаиваете меня своего доврія, говоря со мной объ этомъ предмет,— такъ вы должны извинить мой вопросъ… Можетъ быть, она уже… выбрала? — проговорилъ съ запинкой секретарь.

— О, нтъ!— отвтилъ мистеръ Вильферъ,

— Молодыя двушки иногда длаютъ свой выборъ и безъ вдома отцовъ,— замтилъ Роксмитъ.

— На этотъ разъ это не такъ, мистеръ Роксмитъ. Между мной и моей дочерью Беллой есть договоръ ничего не скрывать другъ отъ друга. Этотъ договоръ былъ ратификованъ на дняхъ. Ратификація началась съ… вотъ съ этого, съ этого,— сказалъ Херувимчикъ, похлопавъ по фалдамъ своего новаго сюртука и по карманамъ брюкъ.— Нтъ, нтъ, она еще не выбрала. Это правда, одинъ молодой человкъ, нкто Джорджъ Сампсонъ… еще въ т дни, когда покойный Джонъ Гармонъ…

— Лучше бы ему вовсе не родиться на свтъ!— снова перебилъ, нахмурившись, секретарь.

Р. Вильферъ поглядлъ на него съ удивленіемъ, не понимая, за что онъ возымлъ такую безотчетную ненависть къ бдному покойнику, и продолжалъ:

— Когда разыскивали Джона Гармона, этотъ Джорджъ Сампсонъ безспорно увивался за Беллой, и Белла, пожалуй, поощряла его. Но серьезно она никогда о немъ не думала, я увренъ, а теперь и подавно, потому что Белла честолюбива, мистеръ Роксмитъ, и, смю предсказать, выйдетъ за богача. Теперь же она, вотъ видите ли, будетъ имть передъ собой и самаго человка, и его богатство, и можетъ сдлать выборъ съ незажмуренными глазами… Ну, до свиданія: мн сюда. Очень сожалю, что мы такъ скоро разстаемся. До свиданья, сэръ.

Секретарь продолжалъ свой путь одинъ, не слишкомъ ободренный этимъ разговоромъ. Подходя къ дому Боффиновъ, онъ увидалъ у дверей ожидавшую его Бетти Гигденъ.

— Я была бы очень вамъ благодарна, сэръ, если бъ вы позволили мн сказать вамъ два словечка,— проговорила Бетти, поздоровавшись съ нимъ.

Онъ отвтилъ, что она можетъ сказать сколько ей угодно словечекъ, привелъ ее въ свою комнату и попросилъ приссть.

— Это я насчетъ Слоппи, сэръ, потому-то я и пришла одна,— начала Бетти.— Не хотлось мн, чтобы онъ зналъ, о чемъ я буду съ вами говорить, вотъ я встала пораньше, да и пустилась въ путь.

— Вы поразительно проворны, мистрисъ Гигденъ,— сказалъ секретарь: — вы моложе меня.

Старуха серьезно кивнула головой.

— Да, по годамъ-то я еще сильна, но не молода уже, слава Богу.

— Неужели вы радуетесь, что вы уже не молоды?

— Радуюсь, сэръ. Будь я молода, пришлось бы все сызнова проходить, а моя дорожка тяжелая, сами видите… Но что толковать обо мн! Я пришла насчетъ Слоппи.

— Въ чемъ дло, мистрисъ Гигденъ?

— А вотъ въ чемъ. Не могу я никакими силами вбить ему въ голову, что ему нельзя служить нашимъ добрымъ хозяевамъ и въ то же время работать на меня. Нельзя длать два дла разомъ. Коли ему себя такъ поставить, чтобы зарабатывать хлбъ, то ужъ надо бросить меня. Ну, такъ вотъ этого-то онъ и не хочетъ.

— За что я его уважаю,— сказалъ секретарь.

— Правда, сэръ?.. Да оно, пожалуй, что и я такого же мннія о немъ. А все жъ таки не слдъ давать ему волю. Такъ вотъ я и сказала себ: коли онъ не хочетъ бросить меня, такъ я сама его брошу.

— То есть какъ это, Бетти? Я не пойму.

— Убгу отъ него.

Съ изумленіемъ вглядываясь въ суровое старческое лицо и въ свтлые, открытые глаза, въ которыхъ читалось твердо принятое ршеніе, секретарь повторилъ:

— Убжите?

— Да убгу,— сказала Бетти, кивнувъ головой.

Въ этомъ кивк и въ крпко стиснутыхъ губахъ ея была такая сила, что не могло оставаться никакого сомннія въ ея твердой ршимости сдлать такъ, какъ она говорила.

— Полноте,— сказалъ секретарь.— Объ этомъ еще надо подумать. Спшить незачмъ: попробуемъ сперва обсудить это дло.

— Такъ разсудите же насъ, мой голубчикъ… Вы меня извините, что я съ вами такъ запросто говорю: вдь по годамъ-то я могла бы два раза быть вамъ бабушкой… Ну вотъ, разсудите. Отъ моего ремесла, сами знаете, продовольствіе плохое, да и работа-то очень тяжелая. Безъ Слоппи я ужъ и не знаю, какъ бы я продержалась такъ долго. Мы кормились этой работой, пока Слоппи жилъ у меня. Теперь я одна… нтъ у мени даже Джонни,— такъ мн лучше быть на ногахъ, чмъ у огня блье складывать. На меня минутами смертельная тоска находитъ, и я вамъ скажу — отчего. Мн все мерещится, что на рукахъ у меня то маленькій Джонни, то его мать, когда она была ребенкомъ, то его бабка, когда она была ребенкомъ, а то мн вдругъ покажется, что и сама я ребенокъ и лежу на рукахъ у матери. Въ такія минуты у меня замираютъ мысли и чувства. И вдругъ такъ и вскочишь съ мста въ страх, что вотъ, молъ, и я становлюсь какъ т бдные старики, которыхъ замуравливаютъ въ рабочіе дома. Можетъ вы когда и сами видали, какъ ихъ тамъ выпускаютъ погрться на солнышк и какъ они слоняются по улицамъ безъ смысла и цли… Я въ молодые годы была двка рзвая, работящая, какъ я уже докладывала вашей доброй хозяйк еще въ первую нашу съ ней встрчу. Я и теперь еще могу пройти миль двадцать, коли доведется. Такъ лучше мн быть на ногахъ, чмъ эдакъ тосковать да замирать отъ страху… Я хорошо вяжу и могу вязать на продажу. Если бы ваши хозяева дали мн взаймы шиллинговъ двадцать на обзаведеніе товаромъ, это было бы почти богатствомъ для меня. Бродя съ мста на мсто, я прокормлюсь своимъ трудомъ. Чего же мн еще?

— Такъ вотъ у васъ какой планъ!— сказалъ секретарь.

— Какъ же лучше-то сдлать — научите. Голубчикъ мой, научите, какъ лучше?.. Я очень хорошо знаю,— продолжала, помолчавъ, Бетти,— и вы хорошо знаете, что ваши хозяева устроили бы меня, какъ королеву, до конца моей жизни, если бы только мы могли насчетъ этого сговориться. Но вдь намъ все равно не сговориться насчетъ этого. Я никогда не брала милостыни, да и никто изъ близкихъ моихъ. Вдь это ужъ значило бы и дтей своихъ умершихъ забыть, и себя.

— Но вдь можетъ случиться, что такой выходъ станетъ неизбжнымъ въ конц-концовъ,— осторожно намекнулъ секретарь, слегка упирая на послднія слова.

— Никогда этому не бывать! Надюсь, что нтъ! Я не изъ гордости такъ говорю,— я не хочу обидть этихъ добрыхъ людей,— прибавила старуха просто, — я только хочу жить въ мир съ собой, хочу до самой смерти прокормить себя своимъ трудомъ.

— И ужъ конечно Слоппи будетъ усердно выискивать случая стать для васъ тмъ, чмъ вы были для него,— замтилъ секретарь въ вид ободренія.

— Въ этомъ-то я твердо уврена, сэръ,— сказала весело Бетти,— только ему надо немножко поторопиться, а то я скоро буду ни на что не годна. Пока-то я еще сильна, я и больна никогда не бывала ни отъ работы, ни отъ ненастья… Такъ сдлайте же, сударь, такое одолженіе, поговорите обо мн вашимъ хозяевамъ, скажите имъ, о чемъ я ихъ прошу по дружб, и почему прошу.

Роксмитъ почувствовалъ, что было невозможно противорчить доле этой мужественной старой женщин. Онъ сейчасъ же пошелъ къ мистрисъ Боффинъ и посовтовалъ ей не мшать старушк распорядиться собой, какъ она знаетъ, по крайней мр пока.

— Я знаю, что вашему доброму сердцу было бы гораздо спокойне взять ее на свое попеченіе,— прибавилъ онъ.— Но мы обязаны уважать этотъ независимый духъ.

Мистрисъ Боффинъ не могла не согласиться съ гакимъ доводомъ. Они съ мужемъ тоже когда-то трудились въ пот лица и вынесли изъ мусорныхъ кучъ, въ чистот и нерушимости, свою совсть и честь. Если они обязаны что-нибудь сдлать для Бетти, то, разумется, они это сдлаютъ.

— А все-таки, Бетти, я бы на вашемъ мст не уходила,— сказала мистрисъ Боффинъ, явившись въ сопровожденіи Роксмита въ его комнату и освтивъ ее своимъ лучезарнымъ лицомъ.

— Такъ будетъ лучше для Слоппи,— возразила мистриссъ Гигденъ, покачавъ головой.— Да и для меня лучше. А впрочемъ, это вдь отъ васъ зависитъ.

— Когда вы хотите отправиться въ путь?

— Да хоть сейчасъ,— послдовалъ прямой и краткій отвтъ,— сегодня, завтра,— чмъ скоре, тмъ лучше. Мн вдь не привыкать-стать къ бродячей жизни, слава Богу. Я хорошо знаю мста въ здшнемъ округ. Я работала по огородамъ, когда у меня не было другого ремесла.

— Хорошо, Бетти. Но я хоть и даю согласіе на новый промыселъ, за который вы хотите приняться… Вотъ и мистеръ Роксмитъ мн говоритъ, что я должна дать согласіе…

Бетти поблагодарила мистера Роксмита низкимъ реверансомъ.

—… Но мы не хотимъ терять васъ изъ виду. Мы не забудемъ васъ. Мы хотимъ знать все, что съ вами будетъ.

— Такъ, дорогая моя, но только не по письмамъ, потому что письма-то писать я не горазда: въ ту пору, когда я была молода, простые люди, какъ я, мало учились. Но вдь я буду бродить вокругъ Лондона, и ужъ не бойтесь, не пропущу случая взглянуть лишній разокъ на ваше милое лицо. Да и кром того мн вдь надо будетъ понемножку выплачивать вамъ мой долгъ,— прибавила Бетти съ безыскусственной логикой,— и если не другое что, такъ ужъ одно это заставитъ меня заглядывать къ вамъ.

— Такъ, значитъ, такъ тому и быть?— все еще неохотно спросила мистрисъ Боффинъ, обращаясь къ секретарю.

— Полагаю, что такъ.

Посл недолгихъ преній было окончательно ршено, что такъ тому и быть, и мистрисъ Боффинъ попросила Беллу составить списокъ закупокъ, необходимыхъ Бетти, чтобы начать свой новый промыселъ.

— Не бойтесь вы за меня, мой дружочекъ,— сказала Белл мистрисъ Гигденъ, наблюдая за ея лицомъ: — какъ только я засяду со своей корзиной на деревенскомъ рынк,— опрятная, проворная, рчистая,— я зашибу деньгу не хуже любой фермерши.

Секретарь воспользовался этой минутой, чтобы поднять практическій вопросъ о будущности мистера Слоппи.

— Изъ него вышелъ бы отличный столяръ, кабы у меня были деньги на выучку — сказала мистрисъ Гигденъ.

Она видала, какъ онъ управлялся съ инструментами, которые они добывали у добрыхъ людей, когда было нужно поправить катокъ, и какъ онъ ловко сколачивалъ сломанную мебель. Игрушки же дтямъ онъ мастерилъ чуть что не каждый день совсмъ изъ ничего. А разъ такъ цлыхъ двнадцать человкъ собралось въ ихъ переулк полюбоваться, какъ живо онъ собралъ заморскую шарманку съ мартышкой.

— Вотъ и чудесно,— сказалъ секретарь: — значитъ не трудно будетъ пріискать ему ремесло.

Джонъ Гармонъ былъ теперь зарытъ достаточно глубоко, чтобы можно было не опасаться его возвращенія. Поэтому Джонъ Роксмитъ ршилъ въ тотъ же день покончить и остальныя свои дла, чтобы разъ навсегда развязаться съ покойникомъ.

Онъ составилъ пространное заявленіе, подъ которымъ долженъ былъ подписаться Райдергудъ, и тутъ же, поразмысливъ, кому лучше будетъ передать этотъ документъ — сыну ли Гексама или дочери,— ршилъ, что лучше дочери. Но было безопасне избжать личнаго свиданія съ дочерью, такъ какъ сынъ Гексама видлъ Юлія Гандфорда, и между братомъ и сестрой могъ произойти разговоръ, который могъ привести къ сравненію примтъ, что возбудило бы заснувшее подозрніе и повело бы къ непріятнымъ послдствіямъ. ‘На меня, чего добраго, можетъ пасть подозрніе въ умерщвленіи моей собственной особы!’ подумалъ Роксмитъ. Да, лучше всего отослать документъ дочери въ пакет по почт. Плезантъ Райдергудъ взялась разузнать ея адресъ, и нтъ никакой надобности присовокуплять къ документу пояснительную записку. До сихъ пор все было просто. Но вдь вс имвшіяся у него свднія о дочери Гексама дошли до него черезъ мистрисъ Боффинъ, которая въ свою очередь слышала о ней отъ Ляйтвуда. Эти свднія заинтересовали его, и ему очень хотлось бы узнать о ней больше. Ему, напримръ, хотлось бы знать, дойдетъ ли до нея этотъ оправдательный документъ и удовлетворитъ ли онъ ея оскорбленную дочернюю гордость. Но опять-таки, чтобы получить эти дальнйшія свднія, надо было найти какой-нибудь новый источникъ помимо Ляйтвуда, который тоже видлъ Юлія Гандфорда, публиковалъ въ газетахъ о Юліи Гандфорд, и котораго онъ, Роксмитъ, избгалъ пуще всхъ, хотя повседневный ходъ событій легко могъ свести ихъ лицомъ къ лицу въ любой день недли и въ любой часъ дня.

Какъ отыскать такой источникъ?— Вотъ какъ. Сынъ Гексама находится на попеченіи какого-то школьнаго учителя, который готовитъ его къ той же карьер. Роксмитъ хорошо это помнилъ, потому что мальчика пристроила въ школу сестра, и еще тогда, въ разсказ Ляйтвуда, его особенно пріятно поразилъ этотъ фактъ. Бднягу Слоппи надо учить. Ну вотъ, если пригласить для этой цли того школьнаго учителя, источникъ и открытъ. Знаетъ ли мистрисъ Боффинъ фамилію учителя?— Нтъ, но все равно, она знаетъ, гд помщается школа, этого совершенно достаточно.

Не откладывая въ долгій ящикъ, Роксмитъ и написалъ содержателю школы, въ тотъ же вечеръ Брадлей Гедстонъ явился къ нему самъ вмсто отца. Роксмитъ изложилъ ему дло. Дло было несложное: давать по вечерамъ уроки молодому человку, протеже супруговъ Боффинъ, которые желали доставить ему приличное положеніе въ свт. Школьный учитель охотно согласился. Секретарь спросилъ на какихъ условіяхъ. Учитель сказалъ на какихъ, и дло было слажено.

— Позвольте узнать, сэръ, чьей рекомендаціи я обязанъ тмъ, что вы обратились ко мн?— спросилъ Брадлей Гедстонъ.

— Надо вамъ сказать, что я тутъ не при чемъ. Я секретарь мистера Боффина. Мистеръ Боффинъ — это тотъ джентльменъ, который получилъ по завщанію имущество… вы, можетъ быть, слыхали?… имущество Гармона.

— Гармонъ — это тотъ, котораго недавно убили и потомъ нашли въ рк?— спросилъ Брадлей. (Онъ, вроятно, пришелъ бы въ изумленіе, если бы зналъ, съ кмъ говоритъ.)

— Убили и потомъ нашли въ рк.

— Такъ вдь не…

— Нтъ, перебилъ секретарь, улыбаясь,— не онъ, конечно, васъ рекомендовалъ. Мистеръ Боффинъ слышалъ о васъ отъ нкоего Ляйтвуда. Вы, врно, знаете Ляйтвуда или слыхали о немъ?

— Слыхалъ вполн достаточно. Я не знакомъ съ мистеромъ Ляйтвудомъ и знакомиться не желаю. Я ничего не имю противъ самого мистера Ляйтвуда, но многое имю противъ его друзей,— противъ нкоторыхъ изъ его друзей… противъ самаго близкаго его друга.

Онъ съ трудомъ выговаривалъ слова. Даже теперь, здсь, онъ вышелъ изъ себя, несмотря на вс свои усилія сдержаться, когда въ его памяти поднялась спокойная и насмшливая фигура Юджина Рейборна. Роксмитъ понялъ, что задлъ больное мсто, и сдлалъ бы диверсію, если бы Брадлей, по свойственной ему неловкости, прицпился къ его словамъ.

— Я готовъ, пожалуй, даже назвать этого друга,— сказалъ онъ сердито,— его зовутъ Юджинъ Рейборнъ.

Роксмитъ вспомнилъ его. Въ его смутныхъ воспоминаніяхъ о той ночи, когда онъ еще боролся противъ соннаго зелья, которымъ его опоили, остался неясный образъ Юджина, онъ и теперь еще помнилъ и имя его, и манеру говорить, и какъ они вмст ходили смотрть утопленника, и то, гд стоялъ тогда Юджинъ и что онъ говорилъ.

— Скажите пожалуйста, мистеръ Гедстонъ,— обратился онъ къ учителю, пытаясь на этотъ разъ сдлать диверсію, — какъ зовутъ сестру молодого Гексама?

— Ее зовутъ Лиззи,— отвтилъ Брадлей съ судорожнымъ сокращеніемъ мускуловъ въ лиц.

— Кажется, эта молодая особа отличается замчательнымъ умомъ и характеромъ?

— Она достаточно хороша и умна, чтобы быть головой выше мистера Юджина Рейборна, хоть это, впрочемъ, доступно и самому обыкновенному смертному,— отвтилъ холодно учитель.— Надюсь, вы не сочтете дерзкимъ, сэръ, если я спрошу, почему вы сопоставили эти два имени?

— Просто случайно,— сказалъ секретарь.— Замтивъ, что вамъ непріятенъ разговоръ о мистер Рейборн, я попробовалъ перемнить тему, но, кажется, не слишкомъ удачно.

— Вы знакомы съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ?

— Нтъ

— Такъ, стало быть, эти имена были сопоставлены вами не вслдствіе какихъ-нибудь намековъ съ его стороны?

— Конечно, нтъ.

— Я позволилъ себ объ этомъ спросить потому, что онъ способенъ все сказать по своей легкомысленной и наглой хвастливости,— проговорилъ Брадлей, глядя въ полъ.— Я… Надюсь, вы меня поймете, сэръ. Я… я очень… я принимаю большое участіе и въ брат, и въ сестр, и эта тема волнуетъ меня. Очень волнуетъ.

Дрожащей рукой онъ досталъ платокъ изъ кармана и вытеръ себ лобъ.

Глядя на мрачное лицо этого человка, Роксмитъ подумалъ, что въ немъ онъ, дйствительно, открылъ источникъ для развдокъ, но только источникъ, оказавшійся, сверхъ ожиданія, темнымъ, глубокимъ и бурнымъ. Вдругъ Брадлей поднялъ глаза и, въ своемъ непреодолимомъ волненіи, казалось, вызывалъ его взглядомъ на отвть, какъ будто спрашивая: ‘Ну, говорите же, что вы во мн видите?’

— Протекцію вамъ въ этомъ дом составилъ молодой Гексамъ,— заговорилъ секретарь, спокойно возвращаясь къ длу.— Мистеръ Боффинъ случайно узналъ, что онъ вашъ ученикъ. Все, что я спрашивалъ у васъ о брат и сестр, я спрашивалъ отъ себя, а не по порученію мистера Боффина. Почему я ими заинтересовался,— нтъ надобности объяснять. Вамъ вдь извстно, что ихъ отца припутали было къ этой исторіи… Я говорю объ убійств Гармона.

— Сэръ, я знаю вс обстоятельства этого дла,— проговорилъ Брадлей въ неподдльной тревог.

— Такъ, пожалуйста, мистеръ Гедстонъ, скажите мн, не легло ли на молодую двушку какой-нибудь тни по случаю этого невозможнаго… лучше сказать, ни на чемъ не основаннаго обвиненія, которое было взведено на ея отца и въ сущности уже взято назадъ.

— Нтъ, сэръ,— отвтилъ Брадлей почти съ гнвомъ.

— Очень радъ это слышать.

— Репутація этой двушки безупречна,— продолжалъ Брадлей, такъ заботливо разставляя и выговаривая слова, какъ будто онъ ихъ вычитывалъ изъ книги,— и честный человкъ, собственными силами создавшій себ положеніе въ свт, можетъ, не колеблясь, раздлить съ ней это положеніе. Я не говорю — поднять ее до него, я говорю просто: раздлить его съ ней. На ней нтъ никакого пятна, если только, по несчастью, она сама не накличетъ бды на свою голову. Если честный и трудящійся человкъ не боится смотрть на нее, какъ на равную, если онъ убжденъ, что на ней нтъ пятна, то уже одинъ этотъ фактъ, полагаю, говоритъ самъ за себя.

— А есть такой человкъ?— спросилъ секретарь.

Брадлей Гедстонъ сдвинулъ брови, сжалъ зубы, отчего еще рзче обозначилась его широкая нижняя челюсть, и, уставившись въ полъ съ видомъ ршимости, казавшейся совершенно излишнею въ данномъ случа, отвчалъ:

— Да, такой человкъ есть.

У Роксмита не было больше ни причинъ, ни предлога продолжать разговоръ, который на этомъ и кончился. Часа черезъ три посл того привидніе въ парик и съ бородой изъ пакли явилось опять въ лавку миссъ Плезантъ, и въ тотъ же вечеръ заявленіе Райдергуда лежало въ почтовомъ ящик, адресованное на имя Лиззи Гексамъ.

Вс эти дла заняли у него столько времени, что онъ увидлся съ Беллой только на слдующій день. Они, казалось, безъ словъ сговорились вести себя такъ, чтобы Боффины не могли замтить перемны въ ихъ отношеніяхъ. Этому много способствовали хлопоты по снаряженію въ путь Бетти Гигденъ,— хлопоты, очень занимавшія Беллу и поглощавшія вниманіе всей семьи.

Когда старуха принялась укладывать свою корзинку, и вс они окружили ее,— вс, кром Беллы, примостившейся на колняхъ у кресла, на которомъ стояла корзинка, и дятельно помогавшей въ укладк, Роксмитъ сказалъ:

— Мн кажется, мистрисъ Гигденъ, что вамъ слдовало бы по крайней мр взять съ собой письмо. Я могу вамъ сейчасъ его написать. Тамъ будетъ обозначено, когда и гд оно было написано, и засвидтельствовано отъ имени мистера и мистрисъ Боффинъ, что они ваши друзья,— не говорю: покровители, потому что это не понравилось бы ни имъ, ни вамъ.

— Нтъ, нтъ,— подхватилъ мистеръ Боффинъ,— не надо покровительства! Что бы тамъ ни случилось,— покровительство въ сторону! Ну его!

— Этого добра и безъ насъ вволю. Правда, Нодди?— сказала мистрисъ Боффинъ…

— Еще бы, старушка! По горло!— поддержалъ ее супругъ.

— Однако многіе любятъ покровительствовать. Разв не правда?— обратилась къ нему Белла, поднимая глаза.

— Да я-то не люблю. А если кто любитъ, тотъ, значитъ, не понимаетъ, въ чемъ тутъ суть. Вс эти патроны да патронессы, вице-патроны и вице-патронессы, покойные патроны съ покойными патронессами, что вс они означаютъ въ тхъ отчетахъ благотворительныхъ учрежденій, которые такимъ дождемъ сыплются на Роксмита, что онъ иной разъ сидитъ въ нихъ по самыя уши? Если какой-нибудь мистеръ Томъ Ноксъ расщедрится на пять шиллинговъ, разв онъ не патронъ? И разв не патронесса какая-нибудь тамъ мистрисъ Джекъ Стайльсъ, если она дастъ бднымъ пять шиллинговъ? И изъ за какого чорта весь этотъ шумъ? Если это не самое наглое безстыдство, то какъ вы это назовете — любопытно знать?

— Не горячись, Нодди,— сказала мистрисъ Боффинъ.

— Не горячиться! воскликнулъ золотой мусорщикъ.— Да это хоть кого разогретъ! Никуда нельзя сунуться безъ патронства! Не хочу я патронства! Когда я покупаю билетъ на цвточную выставку или на музыкальный вечеръ, или на. какое-нибудь тамъ представленіе, и плачу за него втридорога,— на что мн вс эти патроны и патронессы? Вдь не они же меня угощаютъ. Если нужно сдлать доброе дло, такъ разв нельзя его сдлать попросту, затмъ только, что оно доброе дло? А дурное дло разв поправятъ ваши патроны съ патронессами?… А вотъ когда бываетъ нужно построить зданіе для благотворительнаго заведенія, такъ подумаешь, что патроны съ патронессами гораздо нужне для такой цли, чмъ кирпичи съ известью. Я, право, дивлюсь, какъ эти патроны самихъ себя не стыдятся. Вдь не пилюли же они, не краска для волосъ, чтобы трубить о нихъ такимъ манеромъ!

Выпустивъ эту тираду, мистеръ Боффинъ, по своему обычаю, засменилъ рысцой, и тою же рысцой вернулся къ тому мсту, съ котораго отправился.

— Что же касается письма,— сказалъ онъ,— то вы правы, Роксмитъ, совершенно правы. Дайте ей письмо, заставьте ее взять, насильно положите ей въ карманъ. Она можетъ захворать… Вдь вы можете захворать,— продолжалъ мистеръ Боффинъ, обращаясь къ Бетти.— Не возражайте, мистрисъ Гигденъ,— это упрямство. Вдь вы и сами знаете, что можете захворать.

Старуха засмялась и сказала, что возьметъ письмо съ благодарностью.

— Вотъ это такъ!— воскликнулъ мистеръ Боффинъ.— Это умно. И благодарите не насъ — намъ не пришло это въ голову,— а мистера Роксмита.

Письмо было написано, прочтено вслухъ и отдано по принадлежности.

— Ну что же теперь? Вы довольны?— спросилъ старуху мистеръ Боффинъ.

— Письмомъ-то, сэръ?— спросила она.— Чудесное письмо.

— Нтъ, нтъ, нтъ, не письмомъ, а вашей затей. Хватитъ ли у васъ силъ жить такъ, какъ вы задумали?

— Я такъ-то лучше отъ тоски избавлюсь и здорове буду, чмъ при всякомъ другомъ способ заработка изъ всхъ, какіе мн оставлены на выборъ.

— Пожалуйста не говорите: оставлены на выборъ, потому что способамъ заработка счету нтъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— У насъ вотъ, напримръ, есть домъ — павильономъ называется, такъ намъ бы очень не мшало помстить туда ключницу. Не хотите ли заглянуть въ павильонъ? Тамъ живетъ одинъ ученый человкъ съ деревянной ногой, по фамиліи Веггъ: вы тамъ можете познакомиться съ нимъ.

Но Бетти устояла даже противъ этого соблазна, ничего не отвтивъ, она принялась надвать свою черную шляпку и шаль.

— А я бы васъ все-таки не пустилъ, кабы не надялся, что безъ васъ Слоппи скоре ума наберется и станетъ на свои ноги,— проговорилъ мистеръ Боффинъ, и вдругъ спросилъ: — что это у васъ такое, Бетти? Никакъ кукла?

То былъ гвардеецъ, стоявшій на часахъ надъ кроваткой Джонни. Осиротлая старушка показала солдатика и снова запрятала его въ свой узелокъ. Затмъ она нжно распрощалась съ мистрисъ Боффинъ и съ мистеромъ Боффинъ, и съ Роксмитомъ, обвила своими старыми изсохшими руками молодую, прекрасную шейку миссъ Беллы и шепнула, повторяя послднія слова Джонни: ‘Поцлуй красивую леди’. Секретарь глядлъ съ порога на ‘красивую леди’ въ объятіяхъ старой Бетти, и потомъ еще и еще глядлъ на красивую леди, когда она осталась одна, между тмъ, какъ мощная фигура старухи, съ твердымъ яснымъ взоромъ, ковыляла по улицамъ, уходя отъ паралича и отъ рабочаго дома.

XV. Вотъ до чего дошло.

Брадлей Гедстонъ, какъ утопающій за соломинку, уцпился за послдній свой шансъ — за то единственное свиданіе съ Лиззи Гексамъ, которое ему еще предстояло. Когда онъ просилъ ее объ этомъ свиданіи, онъ былъ подъ властью чувства, близкаго къ отчаянію, и это чувство не покидало его съ того дня. Вскор посл его разговора съ Роксмитомъ, они, вдвоемъ съ Чарли Гексамомъ (и, разумется, не безъ вдома миссъ Пичеръ), въ одинъ прохладный сренькій вечерокъ отправились на это безнадежное свиданіе.

— А вы замтили, Гексамъ, что эта кукольная швея не благоволитъ къ намъ съ вами,— сказалъ Брадлей.

— Этакій противный уродецъ! И предерзкая двченка при этомъ. Я боялся, какъ бы она не выкинула какую-нибудь изъ своихъ всегдашнихъ штукъ и не помшала нашему длу, потому и сказалъ, что лучше идти прямо въ Сити и тамъ дождаться сестры.

— Да, да, я и самъ это думалъ,— проговорилъ Брадлей, натягивая на ходу перчатки на свои жилистыя руки.

— Ужъ кром сестры моей никто бы не откопалъ себ такой несуразной подруги,— продолжалъ Чарли.— И все это изъ за какихъ-то смшныхъ фантазій. Ей, видите ли, непремнно надо кому-нибудь принести себя въ жертву. Что то въ этомъ род она и говорила въ тотъ вечеръ, когда мы были у нея.

— Но почему же она должна приносить себя въ жертву этой шве?— спросилъ Брадлей.

— Вотъ то-то и есть! Это одна изъ ея романтическихъ идей,— воскликнулъ мальчикъ, красня отъ досады,— я пробовалъ ее урезонить, но напрасно. Ну, все равно: лишь бы намъ удалось добиться чего-нибудь путнаго сегодня, остальное придетъ само собой.

— Вы все еще увлекаетесь надеждами, Гексамъ?

— Да помилуйте, мистеръ Гедстонъ, вдь все на нашей сторон.

‘Кром вашей сестры, можетъ быть’, подумалъ Брадлей. Онъ это только съ горечью подумалъ, но ничего не сказалъ.

— Все ршительно на нашей сторон,— повторилъ мальчикъ съ ребяческой самоувренностью: — солидное положеніе, завидное родство для меня, здравый смыслъ,— все!

— Я знаю, ваша сестра всегда была любящей сестрой,— сказалъ Брадлей, пытаясь удержаться хоть на этомъ низкомъ уровн надежды.

— Конечно, мистеръ Гедстонъ, я имю большое вліяніе на нее. И теперь, когда вы почтили меня нашимъ довріемъ, когда вы первый заговорили со мною объ этомъ, я не могу не твердить: на нашей сторон все.

А бдный Брадлей опять подумалъ горько: ‘Кром вашей сестры, можетъ быть’.

Срый пыльный вечеръ въ лондонскомъ Сити мало способствуетъ расцвту надеждъ. Запертые магазины и конторы носятъ на себ какой-то отпечатокъ смерти, а наша національная цвтобоязнь придаетъ всему траурный видъ. Колокольни и шпицы стиснутыхъ домами церквей, темные, мутные, какъ само небо, какъ будто придавившее ихъ, не представляютъ ничего отраднаго среди общаго унынія. Солнечные часы на церковной стн съ ихъ безполезной черной тнью, точно обанкрутились въ своемъ предпріятіи и навки прекратили платежи. Меланхолическіе челядинцы ближайшихъ домовъ толкутся на улицахъ, словно разбредшееся стадо, сметаютъ меланхолическія кучки сора въ канавы, а другіе меланхолическіе люди, тоже какъ стадо, копаются въ этихъ кучкахъ, выискивая что-нибудь годное на продажу.

Такимъ-то хмурымъ, непривтливымъ вечеромъ, когда густая пыль лондонскаго Сити въдается вамъ въ глаза, въ кожу и въ волосы, а палые листья съ немногихъ злосчастныхъ деревьевъ этой счастливой Аркадіи перемалываются по угламъ подъ жерновами втра, учитель и ученикъ показались близъ Лиденгольской улицы, высматривая Лиззи съ восточной стороны. Они пришли немного раньше времени и теперь стояли, прижавшись къ стн, въ ожиданіи ея появленія.

— Вотъ она, мистеръ Гедстонъ! Идетъ. Пойдемте къ ней навстрчу.

Она замтила ихъ и, казалось, немного смутилась, но все-таки поздоровалась съ братомъ съ обычной сердечностью и слегка прикоснулась къ протянутой рук Брадлея.

— Куда это ты собрался, Чарли?— спросила она.

— Никуда. Мы шли именно съ тмъ, чтобы повидаться съ тобой.

— Со мной?

— Да. Мы вс вмст пойдемъ прогуляться. Только не большими людными улицами, гд трудно слышать другъ друга, а гд поменьше зды. Вотъ кстати церковь съ оградой. Тутъ очень тихо. Зайдемъ.

— Мн это совсмъ не по дорог, Чарли.

— Ничего, по дорог!— сказалъ мальчикъ капризно.— Мн по дорог, стало быть, и теб.

Она держала его за руку и, не выпуская ея, взглянула на него съ выраженіемъ протеста и жалобы. Онъ уклонился отъ ея взгляда, повернувшись къ своему спутнику со словами: ‘Идемте, мистеръ Гедстонъ’. Брадлей пошелъ рядомъ съ нимъ,— не съ нею. Братъ и сестра шли рука объ руку. Они вошли въ ограду. На мощеномъ четырехугольномъ двор, посредин возвышалась земляная насыпь въ половину человческаго роста, окруженная желзной ршеткой. Здсь, благополучно подымаясь надъ уровнемъ живыхъ, покоились мертвые подъ надгробными памятниками, изъ коихъ многіе стояли криво, точно собираясь упасть оттого, что имъ стало стыдно той лжи, которую они гласили.

Они обошли разъ-другой вокругъ насыпи, съ неловкимъ и стсненнымъ видомъ. Вдругъ Чарли круто остановился и сказалъ:

— Лиззи, мистеръ Гедстонъ иметъ сказать теб кое-что. Я не хочу вамъ мшать, такъ я пойду пройдусь немного и скоро ворочусь назадъ. Я знаю въ общихъ чертахъ, что желаетъ сказать теб мистеръ Гедстонъ, и очень одобряю это. Надюсь, даже увренъ, что ты согласишься со мной, когда узнаешь, въ чемъ дло. Мн незачмъ говорить теб, Лиззи, какъ много я обязанъ мистеру Гедстону и какъ я принимаю къ сердцу всякій успхъ мистера Гедстона во всхъ его длахъ. Надюсь и врю, что ты будешь это помнить.

Онъ отнялъ руку, но Лиззи снова тихонько завладла ею, пытаясь его удержать.

— Чарли,— сказала она,— я думаю, теб лучше остаться, я думаю, мистеру Гедстону лучше не говорить того, что онъ хочетъ сказать.

— Да разв ты знаешь, что онъ хочетъ сказать?— спросилъ мальчикъ.

— Можетъ быть, и нтъ, но…

— Можетъ быть, и нтъ?… А я думаю, ты не знаешь. Если бы ты знала, въ чемъ дло, ты бы не то сказала… Ну, пусти меня, будь умницей! Не понимаю, какъ это ты забываешь, что мистеръ Гедстонъ смотритъ на тебя.

Она опустила руку, и онъ пошелъ прочь, сказавъ ей еще разъ на прощанье:

— Будь же разсудительна, Лиззи, и будь мн доброй сестрой.

Она осталась наедин съ Брадлеемъ Гедстономъ. Онъ заговорилъ только тогда, когда она подняла глаза.

— Когда мы съ вами видлись въ послдній разъ,— началъ онъ, — я вамъ сказалъ, что долженъ объяснить вамъ кое-что, на что вы, можетъ быть, обратите вниманіе. Сегодня я пришелъ для этого объясненія. Прежде всего прошу васъ не судить обо мн по тому нершительному, робкому виду, съ какимъ я теперь говорю. Вы видите меня съ самой невыгодной стороны. Въ томъ-то и горе мое, что мн хотлось бы всегда являться передъ вами въ самомъ лучшемъ моемъ вид, а между тмъ я знаю, что вы видите меня въ дурномъ свт…

Она тихонько двинулась впередъ, когда онъ замолчалъ, и онъ пошелъ рядомъ съ ней.

— Какой эгоизмъ, скажете вы, начинать объясненіе изліяніями о собственной своей особ,— заговорилъ онъ опять.— Но все, что я вамъ здсь говорю, отдается въ моихъ ушахъ совсмъ не тмъ, что я хотлъ бы вамъ сказать и что необходимо сказать. Я не могу съ этимъ сладить. Это сильне меня. Вы меня губите, вы меня уничтожаете!

Она вздрогнула отъ страстнаго звука этихъ послднихъ словъ и отъ страстнаго движенія рукъ, которымъ они сопровождались.

— Да, уничтожаете… губите… уничтожаете меня! Я совершенно теряюсь, у меня пропадаетъ всякое довріе къ себ… я не имю надъ собой никакой власти, когда я съ вами или даже когда только вспомню о васъ… А я всегда помню о васъ, вы не выходите у меня изъ головы. Я ни на мигъ не могъ отдлаться отъ васъ съ той минуты, когда увидалъ васъ впервые. О, то былъ несчастный день для меня! Несчастный, бдственный день!

Невольная жалость къ нему на минуту пересилила отвращеніе, которое онъ въ ней возбуждалъ, и она сказала:

— Мистеръ Гедстонъ, мн больно слышать все это. У меня никогда и въ помышленіи не было сдлать вамъ зло…

— Вотъ, вотъ!— вскрикнулъ онъ съ отчаяніемъ.— Выходить, что я еще длаю вамъ упреки, когда я хотлъ только раскрыть передъ вами мою душу… Сжальтесь надо мной! Я всегда неправъ, когда дло касается васъ. Такова моя доля.

Борясь съ самимъ собой и бросая безнадежные взгляды на безлюдныя окна домовъ, какъ будто на ихъ тусклыхъ, равнодушныхъ стеклахъ было что-нибудь написано для его вразумленія, онъ прошелъ рядомъ съ ней отъ одного до другого угла церковной ограды, прежде чмъ снова заговорилъ:

— Я долженъ постараться выразить словами то, что у меня на душ. Да, долженъ. Хоть вы и видите, до чего я смущенъ, хоть я и становлюсь совершенно безпомощнымъ передъ вами, я все-таки прошу васъ врить, что есть люди — и ихъ не мало,— которые хорошо думаютъ обо мн, которые высоко меня цнятъ, и что на своемъ поприщ я достигъ такого положенія, какого многіе добиваются и немногіе достигаютъ.

— Я знаю, мистеръ Гедстонъ. Я врю вамъ. Я всегда это знала отъ Чарли.

— Поврьте же, что если бъ я вздумалъ предложить мое теперешнее жилище, мое теперешнее положеніе въ свт, мои теперешнія чувства любой изъ молодыхъ двушекъ одной со мною профессіи,— двушекъ, одаренныхъ самыми высокими качествами сердца и ума и занимающихъ одинаковое со мной положеніе въ обществ,— мое предложеніе, вроятно, было бы принято… принято охотно.

— Я въ этомъ не сомнваюсь,— проговорила Лиззи, глядя въ землю.

— Было время, когда я подумывалъ сдлать такое предложеніе и устроиться по семейному, какъ многіе мои сверстники и товарищи по ремеслу: я въ одномъ отдленіи школы, жена моя въ другомъ,— оба за однимъ и тмъ же дломъ.

— Отчего же вы этого не сдлали?— спросила Лиззи.— Отчего вамъ не сдлать этого и теперь?

— Слава Богу, что не сдлалъ! Единственною крупинкой отрады за все это послднее время,— выговорилъ онъ все тмъ же страстнымъ голосомъ и все такъ же взмахивая руками, точно онъ стряхивалъ передъ ней кровь своего сердца, каплю за каплей на камни мостовой,— единственною крупинкой отрады было для меня то, что я этого не сдлалъ. Если бъ я это сдлалъ и если бы, на мою пагубу, т же чары овладли мною, что и теперь,— я разорвалъ бы… разорвалъ бы, какъ нитку, семейныя узы…

Она взглянула на него пугливымъ взглядомъ и подалась назадъ. Онъ сталъ отвчать, какъ будто она что-нибудь сказала:

— Это произошло бы помимо моей воли, точно такъ же, какъ и теперь помимо моей воли я пришелъ сюда. Вы тянете меня къ себ. Сиди я подъ замкомъ въ тюрьм, вы вытащили бы меня и оттуда. Я бы пробился къ вамъ сквозь стну. Лежи я на смертномъ одр, вы подняли бы меня: я дотащился бы къ вамъ и упалъ бы у вашихъ ногъ.

Дикая сила, звучавшая въ этихъ словахъ,— сила мужчины, теперь уже совершенно разнузданная,— была страшна. Онъ остановился и тяжело положилъ руку на одинъ изъ камней кладбищенской ограды, какъ будто хотлъ сорвать его съ мста.

— Ни одинъ человкъ, пока не пробьетъ его часъ, не знаетъ, какія глубины кроются въ его душ. Для иныхъ такой часъ никогда не приходитъ, и пусть они почіютъ съ благодарностью къ судьб. Вы мн принесли этотъ часъ, вы обрушили его на меня,— и вотъ это море (говоря это, онъ билъ себя въ грудь)… это море взволновалось до самаго дна.

— Мистеръ Гедстонъ, довольно я слышала! Позвольте остановить васъ на этомъ. Такъ будетъ лучше и для меня, и для васъ… Пойдемте, поищемте брата.

— Нтъ, я долженъ высказать все, и я выскажу. Я терзался все это время съ того дня, когда былъ принужденъ замолчать, не договоривъ всего до конца… Вы встревожились, испугались… Вотъ и еще мое несчастье, что я не могу говорить съ вами или о васъ, не спотыкаясь на каждомъ слог, а не то перепутаю вс мысли и заврусь до безумія… Ничего, это сторожъ фонари зажигаетъ. Онъ сейчасъ уйдетъ… Умоляю васъ, пройдемтесь еще разъ вокругъ этой ограды. Вамъ нтъ причины тревожиться: я могу сдержать себя и сдержу.

Она покорилась. Да и что другое ей оставалось? Въ молчаніи они двинулись дальше. Одинъ за другимъ засвтились огоньки фонарей, казалось, отдаляя отъ нихъ холодную срую колокольню, и вотъ они снова остались одни. Онъ не сказалъ ни слова, пока они не воротились къ тому мсту, гд онъ прервалъ свою рчь. Тутъ онъ опять остановился и опять ухватился за камень. Говоря то, что было сказано дале, онъ ни разу не взглянулъ на нее: онъ упорно, не отводя глазъ, глядлъ на этотъ камень и пошатывалъ его.

— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю васъ. Я не знаю, что чувствуютъ другіе, когда говорятъ эти слова. Но я знаю, что чувствую я. Я чувствую влеченіе, неодолимое, страшное, которому противиться не могу: оно охватываетъ все мое существо. Вы можете завлечь меня въ огонь и въ воду, вы можете завлечь меня на вислицу, вы можете завлечь меня на смерть. Вы можете меня завлечь на то, что для меня страшне смерти,— на публичный позоръ. Вотъ отъ этого то и отъ того, что у меня при васъ путаются мысли, я никуда не гожусь: потому я и сказалъ, что вы меня уничтожаете. Но если бы… если бы вы приняли мое предложеніе, вы могли бы съ одинаковой силой повлечь меня къ добру. Положеніе мое вполн обезпечено, и вы бы ни въ чемъ не нуждались. Репутація моя стоитъ высоко и была бы щитомъ для вашей. Видя меня за моей работой, убдившись, что я длаю свое дло добросовстно и хорошо, что вс меня уважаютъ, вы, можетъ быть, стали бы гордиться мной. О, какъ бы я объ этомъ старался! Я отбросилъ въ сторону все, что могло идти въ разрзъ съ моимъ ршеніемъ просить васъ быть моей женой, и прошу васъ объ этомъ отъ всего моего сердца. Вашъ братъ одобряетъ мое ршеніе, и мы бы стали жить вс вмст и вмст работать. Я бы оказывалъ ему во всемъ мое содйствіе и поддержку… Не знаю, что еще прибавить къ тому, что я уже сказалъ. Пожалуй, я только ослабилъ бы то, что и безъ того дурно выражено. Прибавлю только, что я требую отъ васъ серьезнаго отвта, такъ какъ самъ я не шучу.

Стертая въ порошокъ известка изъ подъ камня, который онъ шаталъ, сыпалась на мостовую какъ бы въ подтвержденіе его словъ.

— Мистеръ Гедстонъ…

— Постойте!— Прежде чмъ вы будете отвчать, молю васъ — пройдемтесь еще вокругъ ограды. Это дастъ вамъ лишнюю минуту подумать, а мн собраться съ силами.

Опять она уступила мольб, и снова вернулись они на то же мсто, и снова онъ заработалъ надъ камнемъ.

— Ну что же,— заговорилъ онъ, повидимому поглощенный этимъ занятіемъ: — да или нтъ?

— Мистеръ Гедстонъ, я искренно вамъ благодарна, благодарна отъ всей души за вашу любовь. Надюсь, что вы скоро найдете достойную васъ жену и подругу и будете счастливы. Но я должна отвтить вамъ — нтъ.

— Не нужно ли вамъ немного поразмыслить… нсколько недль… можетъ быть, дней?— спросилъ онъ тмъ же сдавленнымъ голосомъ.

— Нтъ

— Окончательно ли въ: ршили и нтъ ли надежды на перемну въ мою пользу?

— Я окончательно ршила, мистеръ Гедстонъ, и обязана вамъ отвтить: нтъ, никакой.

Онъ повернулся къ ней и стукнулъ стиснутой рукой по камню съ такой силой, что до крови ссадилъ себ кожу на суставахъ.

— Если такъ,— сказалъ онъ рзко измнившимся тономъ,— если такъ,— дай Богъ, чтобъ мн не довелось его убить!

Мрачный взглядъ ненависти и мести, которымъ сопровождались эти слова, сорвавшіяся съ его блдныхъ губъ помимо его воли,— неумолимый, страшный взглядъ, съ которымъ онъ стоялъ теперь, протянувъ впередъ окровавленную руку, какъ будто она была оружіемъ, только что нанесшимъ смертельный ударъ,— такъ напугалъ Лиззи, что она повернулась бжать. Но онъ схватилъ ее за руку.

— Пустите меня, мистеръ Гедстонъ! Я буду звать на помощь!

— Это мн слдовало бы звать на помощь,— сказалъ онъ,— вы не знаете, какъ я нуждаюсь въ ней.

Его исказившееся лицо въ ту минуту, когда она пятилась передъ нимъ, выглядывая кругомъ, не видно ли Чарли, и не зная, что ей длать, могло бы во всякое другое время вырвать у нея крикъ ужаса. Но вдругъ это лицо окаменло, какъ будто подъ рукою смерти.

— Вотъ!.. Вы видите, я овладлъ собой. Выслушайте же меня до конца.

Съ полнымъ самообладаніемъ женщины, сознающей свое человческое достоинство, какъ будто припомнивъ всю свою жизнь, въ которой она привыкла опираться только на себя, вспомнивъ и о своемъ прав считать себя свободной отъ всякой отвтственности передъ этимъ человкомъ, она высвободила изъ его руки свою руку, прямо глядя ему въ глаза. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасной. Когда онъ взглянулъ на нее, на его глаза точно упала темная тнь, какъ будто она вытягивала изъ него даже свтъ его глазъ.

— Теперь по крайней мр я не оставлю ничего недосказаннымъ,— продолжалъ онъ, крпко скрестивъ руки, очевидно затмъ, чтобы удержаться отъ какого-нибудь бшенаго порыва: — теперь я по крайней мр не буду, какъ прежде, мучиться мыслью, что упустилъ случай. Мистеръ Юджинъ Рейборнъ…

— Такъ это о немъ вы говорили съ такимъ неудержимымъ бшенствомъ?— смло спросила она.

Онъ закусилъ губы, поглядлъ на нее и не отвтилъ ни слова.

— Такъ это мистеру Рейборну вы грозили?— повторила она свой вопросъ.

Опять онъ поглядлъ на нее, закусивъ губы, и опять ничего не сказалъ.

— Вы просили выслушать васъ, а сами не хотите говорить. Позвольте мн пойти отыскать брата.

— Постойте! Я никому не грозилъ.

Ея взглядъ на мгновеніе упалъ на его окровавленную руку. Онъ поднесъ ее ко рту, вытеръ о рукавъ и опять скрестилъ руки.

— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ…— началъ онъ снова.

— Зачмъ вы все твердите это имя, мистеръ Гедстонъ?

— Затмъ, что это имя — текстъ для тхъ немногихъ словъ, которыя мн остается сказать. Замтьте, въ этомъ нтъ угрозы. Если я буду грозить, остановите меня… Мистеръ Юджинъ Рейборн …

Едва ли у него могла бы вырваться угроза страшнй той, которая таилась въ его способ произношенія этого имени.

— Мистеръ Юджинъ Рейборнъ повадился къ вамъ. Вы принимаете его услуги. Вы довольно охотно слушаете его. Я это знаю не хуже его самого.

— Мистеръ Рейборнъ былъ внимателенъ и добръ ко мн въ тяжелые для меня дни, посл смерти моего отца, когда мое горе омрачалось еще подозрніемъ, падавшимъ на его память,— сказала Лиззи гордо.

— Конечно, это было очень любезно со стороны мистера Юджина Рейборна. Онъ добрый человкъ — что и говорить!

— Для васъ-то онъ, я думаю, ничто,— сказала она съ негодованіемъ, котораго уже не могла подавить.

— О, нтъ! Вы ошибаетесь. Онъ для меня очень многое.

— Чмъ же онъ можетъ быть для васъ?

— Онъ можетъ быть мн между прочимъ соперникомъ,— сказалъ Брадлей.

— Мистеръ Гедстонъ!— воскликнула Лиззи съ запылавшимъ лицомъ.— Низко съ вашей стороны говорить со мной въ этомъ тон!.. Впрочемъ я даже рада этому: это даетъ мн смлость сказать вамъ прямо, что вы не нравитесь мн, что вы никогда мн не нравились съ самаго начала, и что ни одно живое существо не виновато въ томъ впечатлніи, которое вы произвели на меня.

Голова его склонилась на мигъ, какъ будто подъ непосильнымъ гнетомъ, затмъ онъ снова поднялъ ее и смочилъ языкомъ себ губы.

— Мн остается прибавить еще немногое. Все то, что вы сейчасъ сказали о мистер Юджин Рейборн, я зналъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ меня начало тянуть къ вамъ. Я всячески отбивался отъ мысли о немъ, но напрасно. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ голов я шелъ сюда. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ голов я говорилъ теперь съ вами. Съ мистеромъ Юджиномъ Рейборномъ въ голов я забракованъ сейчасъ и отвергнутъ.

— Если вы такъ называете то, что я поблагодарила васъ за ваше предложеніе и отклонила его, то моя ли въ томъ вина, мистеръ Гедстонъ?— проговорила Лиззи, почти въ такой же мр жаля его въ его жестокой борьб, въ какой онъ пугалъ и отталкивалъ ее.

— Я вдь не жалуюсь,— отвтилъ онъ горько,— я только устанавливаю фактъ. Мн приходилось подавлять въ себ чувство собственнаго достоинства, когда, несмотря на мистера Юджина Рейборна, я поддавался влеченію къ вамъ. Можете теперь представить себ, какъ низко я упалъ въ своихъ глазахъ.

Она была оскорблена и раздражена, но удержалась изъ уваженія къ его страданію и ради дружбы брата къ нему.

— Мое достоинство лежитъ у него подъ ногами,— продолжалъ Брадлей, какъ то странно разводя руками и бшено грозя ими камнямъ мостовой.— Помните это: мое достоинство лежитъ подъ ногами у этого молодца, и онъ топчетъ его и торжествуетъ надъ нимъ.

— Ничего подобнаго онъ не длаетъ! — сказала Лиззи.

— Длаетъ!— повторилъ Брадлей гнвно.— Я стоялъ передъ нимъ лицомъ къ лицу: онъ бросилъ меня въ грязь своего презрнія и наступилъ на меня. Почему?— Потому, что онъ заране торжествовалъ, зная, что мн заготовлено къ ныншнему дню.

— Ахъ, мистеръ Гедстонъ, вы говорите въ состояніи невмняемости!

— Въ полномъ ум. Я хорошо знаю, что говорю… Теперь я все сказалъ. И помните: я никому не грозилъ, я только показалъ вамъ, какъ обстоитъ дло, какъ оно обстоитъ до сихъ поръ.

Въ эту минуту показался Чарли. Она кинулась къ нему и взяла его подъ руку. Брадлей пошелъ за ней и положилъ свою тяжелую руку на другое плечо мальчика.

— Гексамъ, я иду домой. Мн надо пройтись одному. Я ни съ кмъ не могу теперь говорить, я пойду и запрусь въ своей комнат. Дайте мн уйти на полчаса раньше и не тревожьте меня, когда вернетесь. Утромъ вы застанете меня за работой, какъ всегда.

Онъ стиснулъ руки и, испустивъ отрывистый, нечеловческій вопль, пошелъ своею дорогой. Брать и сестра остались одни на безлюдномъ кладбищ. Они смотрли другъ на друга при свт фонаря. Лицо мальчика потемнло, и онъ грубо сказалъ:

— Что это значитъ? Что ты сдлала моему лучшему другу? Скоре — всю правду!

— Чарли!— взмолилась сестра,— не говори со мной такимъ тономъ!

— Я не въ такомъ настроеніи, чтобы разбирать и взвшивать слова,— отвтилъ онъ рзко.— Говори: что ты тутъ натворила? Отчего мистеръ Гедстонъ ушелъ отъ насъ такимъ образомъ?

— Онъ просилъ меня… ты самъ знаешь, Чарли… онъ просилъ меня быть его женой.

— Ну?— перебилъ мальчикъ нетерпливо.

— И я должна была отвтить ему, что я не могу.

— Должна была отвтить!— повторилъ онъ сквозь зубы и грубо оттолкнулъ ее.— Должна была — скажите пожалуйста! Да знаешь ли ты, что онъ стоить пятидесяти такихъ, какъ ты?

— Очень можетъ быть, Чарли. Но все-таки я не могу выйти за него.

— Ты врно хочешь сказать, что ты не стоишь его, не можешь его оцнить и сама это сознаешь?

— Я хочу сказать, что онъ мн не нравится и что я никогда не выйду за него.

— Однако ты примрная сестра, ей-Богу!— проговорилъ язвительно брать.— Олицетворенное безкорыстіе, можно сказать! Такъ значить всмъ моимъ стараніямъ забыть прошлое, выйти въ люди и тебя вытащить за собой такъ и пропадать по милости твоихъ глупыхъ причудъ? Такъ, что ли?

— Я не хочу упрекать тебя, Чарли.

— Слышите, что она говорить!— вскрикнулъ мальчикъ, озираясь кругомъ, точно онъ искалъ свидтелей въ обступавшей ихъ темнот: она не хочетъ меня упрекать! Бьется изо всхъ силъ, чтобы разрушить и мое, и свое счастье, и не хочетъ меня упрекать!.. Ты эдакъ, чего добраго, скажешь, что не хочешь упрекать мистера Гедстона за то, что онъ спустился изъ сферы, которую онъ украшаетъ собой, спустился къ твоимъ ногамъ для того, чтобы ты, ты оттолкнула его!

— Нтъ, Чарли. Я только скажу теб, какъ сказала и ему самому, что благодарна ему за его любовь, но жалю, зачмъ такъ случилось, и надюсь, что онъ сдлаетъ лучшій выборъ и будетъ счастливъ съ другой.

Очерстввшее сердце мальчика немного смягчилось, когда онъ взглянулъ на нее, терпливую маленькую няню его младенческихъ лть, терпливую подругу, наставницу и заступницу его отрочества, сестру, забывшую о себ и столько для него сдлавшую. Онъ взялъ ее подъ руку, и голосъ его былъ почти нженъ, когда онъ сказалъ:

— Ну полно, Лиззи, что намъ ссориться? Будемъ разсудительны: давай потолкуемъ, какъ брать съ сестрой. Согласна ты меня выслушать?

— О, Чарли,— проговорила она сквозь дрожавшія въ голос слезы,— разв я когда-нибудь не слушаю тебя? И сколько горькаго приходится мн слышать!..

— Я очень объ этомъ жалю. Право, Лиззи,— искренно жалю. Но ты сама выводишь меня изъ себя… Ну, слушай же: мистеръ Гедстонъ глубоко теб преданъ. Онъ говорилъ мн совершенно серьезно, что онъ не узнаетъ себя съ той минуты, какъ я познакомилъ его съ тобой. Вотъ теб доказательство: миссъ Пичеръ, наша школьная учительница, молоденькая, хорошенькая и все такое, страшно влюблена въ него — вс это знаютъ,— а онъ даже и не смотритъ на нее, не хочетъ и слышать о ней: значитъ привязанность его къ теб совершенно безкорыстна, не такъ ли? Ему было бы во всхъ отношеніяхъ выгодне жениться на миссъ Пичеръ. Женясь же на теб, онъ никакой выгоды не получаетъ,— вдь никакой?

— Никакой, Богу извстно.

— Прекрасно,— продолжалъ Чарли,— вотъ ужъ и есть кое-что въ его пользу, а это очень важно… Теперь обо мн. Мистеръ Гедстонъ всегда старался меня выдвинуть, и отъ него зависитъ многое. Сдлавшись моимъ зятемъ, онъ не меньше, но еще больше заботился бы о моихъ успхахъ. Подумай только: мистеръ Гедстонъ приходитъ ко мн съ самымъ лестнымъ для меня довріемъ. Онъ говоритъ мн: ‘Я надюсь, что мой бракъ съ вашей сестрой будетъ вамъ по сердцу, Гексамъ, и, я думаю, окажется небезвыгоднымъ для васъ’. Я отвчаю: ‘Ничему на свт я не обрадовался бы такъ искренно, какъ этому, мистеръ Гедстонъ’. Онъ говоритъ на это: ‘Такъ значитъ я могу положиться на вашу дружбу, Гексамъ, я могу разсчитывать, что вы замолвите за меня словечко вашей сестр?’ А я говорю: ‘Конечно, мистеръ Гедстонъ, тмъ боле, что я имю большое на нее вліяніе’. Вдь это правда, Лиззи?

— Да, Чарли.

— Отлично! Вотъ видишь, дло пошло у насъ на ладъ съ тхъ поръ, какъ мы начали мирно бесдовать, какъ дружные братъ и сестра. Хорошо. Теперь о теб. Какъ жена мистера Гедстона, ты заняла бы солидное, уважаемое положеніе въ обществ, навсегда раздлалась бы съ прошлымъ, съ тяжелыми воспоминаніями о рк и обо всемъ, что съ нею связано, и тоже навсегда освободилась бы отъ разныхъ кукольныхъ швей, ихъ пьянчужекъ-отцовъ и тому подобной дряни. Я не хочу унижать миссъ Джонни Ренъ: дай Богъ ей здоровья и всего лучшаго въ ея скромномъ положеніи. Но такая подруга была бы теб уже не подъ стать, если бы ты вышла за мистера Гедстона… Ну такъ какъ же, Лиззи? Ты сама теперь видишь, что и для мистера Гедстона, и для меня, и для тебя самой это было бы во всхъ отношеніяхъ лучшее, чего мы могли бы только пожелать.

Они тихо шли рука объ руку, пока онъ говорилъ, теперь же онъ остановился взглянуть, какое впечатлніе произвела на нее его рчь. Ея глаза глядли на него, но такъ какъ въ нихъ нельзя было прочесть ничего похожаго на уступку, а она молчала, то онъ опять двинулся впередъ. Когда онъ снова заговорилъ, въ его голос слышалось неудовольствіе, хоть онъ и старался его скрыть:

— При томъ вліяніи, какое я имю на тебя, Лиззи, было бы, можетъ быть, лучше, если бы я потолковалъ съ тобой до объясненія мистера Гедстона. Но все, что я говорилъ о немъ раньше,— мои лестные отзывы о немъ казались мн настолько ясными и неотразимыми, и кром того я всегда зналъ тебя за такую разсудительную и умную двушку, что это было ошибкой съ моей стороны, но вдь ее легко поправить. Для этого теб стоитъ только сказать, чтобы я шелъ домой и передалъ мистеру Гедстону, что все случившееся еще не конецъ и что, можетъ быть, понемножку все устроится.

Онъ опять остановился. Блдное личико глядло на него тревожно и любовно, но двушка молча покачала головой.

— Что жъ ты молчишь? Говорить, что ли, разучилась?— рзко спросилъ братъ.

— Очень не хочется мн говорить, Чарли. Но если надо,— изволь. Я не могу уполномочить тебя сказать что-нибудь утшительное мистеру Гедстону,— никакъ не могу. Мн нечего передавать ему больше посл того, что я сказала ему сегодня разъ навсегда.

— И эта двченка еще сметъ называть себя моей сестрой!— крикнулъ мальчикъ, презрительно отталкивая ее.

— Чарли, мой другъ, опять ты за прежнее! Ты почти ударилъ меня, и это уже не въ первый разъ. Не обижайся на меня: я не думаю — Боже меня отъ этого сохрани!— я не думаю, чтобы ты это съ умысломъ. Но ты и самъ не подозрваешь, какъ ты теперь далекъ отъ меня.

— Ладно!— проворчалъ онъ, не обращая вниманія на выговоръ и чувствуя только горечь собственной неудачи.— Я знаю, что все это значитъ, но предупреждаю: теб не удастся опозорить меня.

— Это и значить только то, что я теб сказала, Чарли, а больше ничего.

— Неправда!— воскликнулъ онъ съ гнвомъ.— И ты сама это знаешь. Это значить: твой драгоцнный мистеръ Рейборнъ,— вотъ что это значить.

— Чарли! Въ память нашей прежней дружбы, не говори такихъ вещей!

— Повторяю: не удастся теб меня опозорить,— продолжалъ онъ, не слушая.— Разъ я вылзъ изъ грязи, теб ужъ не стащить меня назадъ — никогда! Если я прекращу всякія сношенія съ тобой, твой позоръ меня не коснется. А я теперь знать тебя не хочу!

— Чарли! Много разъ въ такую точно ночь, какъ эта, я сидла на улиц, укачивая тебя на рукахъ. Откажись отъ этихъ словъ, не говори даже, что жалешь о нихъ, только откажись,— и мое сердце будетъ попрежнему открыто для тебя.

— Не откажусь. Я готовъ даже повторитъ. Ты черствая эгоистка и вроломная сестра. У меня съ тобой все покончено. Покончено навсегда!

Онъ вскинулъ вверхъ свою неблагодарную руку, какъ бы ставя преграду между собой и сестрой, повернулся на каблукахъ и пошелъ прочь. Молча, не шевелясь, стояла она на томъ же мст, покуда бой часовъ на колокольн не вывелъ ея изъ столбняка. Она тронулась съ мста. Но тутъ, когда она вышла наконецъ изъ своего оцпеннія, вырвались наружу слезы, замороженныя холоднымъ сердцемъ себялюбиваго брата. ‘О, если бы мн лечь тутъ, подл мертвыхъ!’ и еще: ‘Чарли, Чарли! это ли конецъ нашихъ картинокъ въ огн?!’ — вотъ и все, что она сказала, склонившись лицомъ на сложенныя руки надъ каменной верхушкой ограды.

Въ это время мимо проходилъ какой-то человкъ и уже прошелъ было, но вдругъ остановился и оглянулся на нее. Это былъ сгорбленный старикъ въ широкополой шляп съ низкой тульей и въ долгополомъ сюртук. Посл недолгаго колебанія онъ повернулъ назадъ и, подойдя ближе, съ участіемъ сказалъ:

— Простите, молодая женщина, что я первый заговариваю съ вами, но я вижу — вы чмъ-то разстроены. Я не могъ пройти мимо и оставить васъ тутъ одну въ слезахъ. Скажите, чмъ я могу вамъ помочь? Что я могу сдлать, чтобы успокоить васъ?

При первомъ звук этихъ ласковыхъ словъ она подняла голову и радостно воскликнула:

— О, мистеръ Райя, это вы!

— Дочь моя, я изумленъ: я говорилъ, какъ съ чужою,— отвтилъ старикъ.— Возьми мою руку,— возьми скоре и пойдемъ. Что тебя печалитъ? Кто тебя огорчилъ? Бдная двушка! Бдная двушка!

— Мой братъ на меня разсердился и отказался отъ меня!— рыдала Лиззи.

— Неблагодарный онъ песъ!— сказалъ еврей гнвно.— Оставь его. Отряхни прахъ отъ ногъ твоихъ и оставь его… Пойдемъ со мной, дочь моя, пойдемъ въ мой домъ: это близко, только улицу перейти. Подожди у меня, пока миръ оснитъ твою душу, и глаза просохнутъ отъ слезъ, а гамъ я провожу тебя домой. Теперь ужъ поздно, дорога не близкая, а сегодня на улицахъ много празднаго люда.

Она взяла его подъ руку, и они тихонько вышли изъ ограды. Не успли они повернуть въ первую улицу, какъ какая-то мужская фигура, слонявшаяся тутъ уже довольно давно, съ замтнымъ нетерпніемъ озираясь вокругъ, кинулась къ нимъ со словами:

— Лиззи! Гд же это вы были? Что это такое?..

Когда Юджинъ Рейборнъ обратился къ ней такимъ образомъ, она наклонила голову и плотне прижалась къ старику. Пронзивъ молодого человка насквозь долгимъ, наблюдательнымъ взглядомъ, старикъ тоже опустилъ голову и молчалъ.

— Лиззи, въ чемъ дло?

— Мистеръ Рейборнъ, сейчасъ я не могу вамъ сказать. Я не могу сказать сегодня, и не знаю, скажу ли когда-нибудь… Прошу васъ, уйдите.

— Но, Лиззи, вдь я нарочно за вами. Я пообдалъ въ гостиниц здсь, по сосдству, и потомъ вышелъ, чтобы проводить васъ домой. Я вдь знаю, въ какіе часы вы возвращаетесь. Ужъ я ждалъ васъ, ждалъ… точно сторожъ или врне (тутъ онъ взглянулъ на Райю)… точно старый старьевщикъ-еврей.

Старикъ поднялъ глаза и снова пронзилъ его взглядомъ.

— Прошу васъ, мистеръ Рейборнъ,— очень прошу: оставьте меня съ этимъ моимъ другомъ, съ нимъ я въ безопасности… И еще вотъ что: пожалуйста берегите себя.

— Что за Удольфскія тайны?— проговорилъ Юджинъ удивленно.— Простите, если я осмлюсь спросить въ присутствіи этого пожилого джентльмена, кто онъ такой — сей другъ и защитникъ?

— Истинный другъ, которому можно довриться,— отвтила Лиззи.

— Я могу избавить его отъ обязанности охранять то, что ему вврено,— сказалъ Юджинъ, и прибавилъ: — А все-таки, Лиззи, объясните мн, въ чемъ дло.

— Она огорчена ссорой съ братомъ,— сказалъ старикъ, поднимая глаза.

— Ага, опять нашъ братецъ!— протянулъ Юджинъ съ легкимъ презрніемъ.— Братецъ нашъ не стоитъ того, чтобъ и думать о немъ, не только что плакать… Что же такое нашъ братецъ натворилъ?

Старикъ снова поднялъ глаза, серьезно взглянулъ на Юджина и потомъ на Лиззи, которая стояла, потупившись. Оба взгляда были такъ полны значенія, что даже Юджинъ немного опшилъ и только задумчиво промычалъ: ‘Гм!’

Оставаясь безмолвнымъ и опустивъ глаза, старикъ стоялъ съ невозмутимо-терпливымъ видомъ, держа Лиззи подъ руку. Съ своей укоренившейся привычкой къ терпнію онъ былъ готовъ, казалось, простоять тутъ неподвижно всю ночь.

— Если мистеръ Ааронъ,— заговорилъ наконецъ Юджинъ, вскор найдя утомительнымъ ожиданіе,— если мистеръ Ааронъ будетъ такъ добръ, что уступитъ мн свою обязанность, онъ освободится для занятій, которыя, вроятно, ожидаютъ его въ синагог… Мистеръ Ааронъ, не будете ли вы настолько любезны?..

Но старикъ попрежнему стоялъ столбомъ.

— Прощайте, мистеръ Ааронъ, не смю васъ задерживать,— продолжалъ учтиво Юджинъ, но видя, что тотъ все молчитъ, обратился къ Лиззи: — Нашъ другъ, мистеръ Ааронъ, какъ будто глуховатъ немножко?

— Слухъ у меня очень хорошій, христіанскій господинъ,— спокойно отозвался старикъ,— но я не оставлю эту двушку, пока не доведу ее до дому, какъ бы вы меня ни просили объ этомъ. Я могу послушаться только одного голоса: если она сама потребуетъ этого, я исполню. Я это сдлаю по ея просьб и ни по чьей другой.

— Смю спросить — почему, мистеръ Ааронъ?— сказалъ Юджинъ, нисколько не смущаясь.

— Простите: если она спросить меня, я ей скажу,— отвтилъ старикъ.— Больше никому не скажу.

— Я васъ не спрашиваю, мистеръ Райя, и прошу васъ, отведите меня домой,— сказала Лиззи.— Мистеръ Рейборнъ, сегодня меня постигло горькое испытаніе, и я надюсь, вы не сочтете меня неблагодарной, скрытной или капризной за то, что я прошу васъ оставить меня. Ничего подобнаго нтъ. Я только чувствую себя несчастной. Бога ради, помните, что я вамъ сказала: пожалуйста, берегите себя.

— Милая Лиззи,— проговорилъ онъ тихимъ голосомъ, наклоняясь къ ней: — чего беречься? Кого?

— Того, кого недавно видли и разсердили.

Онъ презрительно щелкнулъ пальцами и засмялся.

— Пойдемте,— сказалъ онъ.— Ужъ если иначе нельзя, такъ мы съ мистеромъ Аарономъ раздлимъ ваше довріе и оба доставимъ васъ домой: мистеръ Ааронъ съ того бока, я съ этого. Шествіе сейчасъ же двинется въ путь съ позволенія мистера Аарона.

Онъ зналъ свою власть надъ нею. Онъ зналъ, что она не будетъ настаивать на его удаленіи. Онъ зналъ, что ей будетъ тяжело разстаться съ нимъ теперь, въ виду грозившей ему воображаемой опасности. Несмотря на все свое кажущееся легкомысліе и на свою безпечность, онъ зналъ все, что хотлъ знать, изъ завтныхъ помысловъ этой двушки. И теперь, въ этотъ вечеръ, когда шелъ рядомъ съ ней, спокойный, веселый, пренебрегая всми препятствіями, такъ высоко стоящій въ своемъ самообладаніи, въ своемъ непринужденномъ остроуміи надъ угрюмой, неуклюжей принужденностью искателя ея руки и надъ себялюбивымъ задоромъ ея брата, такъ искренно преданный ей, тогда какъ другая, боле близкая, казалось бы, опора ей измнила,— какимъ огромнымъ преимуществомъ, какимъ всеподавляющимъ вліяніемъ владлъ онъ въ этотъ вечеръ! А если ко всему еще прибавить, что бдная двушка только что слышала, какъ его поносили изъ-за нея, то чему же удивляться, что случайный, можетъ быть, тонъ серьезнаго участія, какимъ звучала его рчь и который еще рзче оттнялъ его безпечное отношеніе къ опасности, какъ будто съ умысломъ напущенное имъ на себя, чтобы успокоить ее,— что малйшее прикосновеніе его руки, каждый его взглядъ,— даже самый фактъ присутствія его подл нея здсь, въ этой темной улиц,— были для нея проблесками какого-то высшаго, заколдованнаго міра, недоступнаго для низости и пошлости, глубоко ненавидимаго темными силами, врагами всего добраго и прекраснаго.

Райя не заговаривалъ больше о томъ, чтобы зайти къ нему, и они направились прямо къ тому дому, гд жила Лиззи. Не доходя до дома, она простилась съ ними и вошла одна.

— Мистеръ Ааронъ,— обратился Юджинъ къ старику-еврею, оставшись съ нимъ вдвоемъ,— изъявляя вамъ мою благодарность за пріятную компанію, я долженъ теперь, къ моему прискорбію, разстаться съ вами и пожелать вамъ счастливаго пути.

— Сэръ, желаю вамъ покойной ночи и желаю еще, чтобы вы были не такъ беззаботны,— отвтилъ серьезно старикъ.

— Мистеръ Ааронъ, я тоже желаю вамъ покойной ночи, а такъ какъ, признаться сказать, вы чуть-чуть скучноваты, то желаю еще, чтобы вы были не такъ озабочены,— сказалъ на это Юджинъ, не смущаясь.

Но тутъ, когда роль его была сыграна и когда, повернувъ спину еврею, онъ сошелъ на этотъ день со сцены, гд игралъ, его подвижное лицо омрачилось тнью заботы.

‘Что гласитъ катехизисъ Ляйтвуда?’ пробормоталъ онъ, останавливаясь закурить сигару. ‘Что изъ этого выйдетъ? Что ты длаешь? Куда ты идешь?’ — На вс эти вопросы теперь ужъ скоро послдуютъ отвты. ‘Ахъ!’ вздохнулъ онъ тяжело.

Тяжелый вздохъ повторился, какъ эхо, часъ спустя, когда Райя, сидвшій на чьемъ-то темномъ крыльц, противъ дома, гд жила Лиззи, поднялся на ноги и пошелъ домой, крадучись въ своемъ старинномъ одяніи по обезлюдвшимъ улицамъ, точно духъ прошлаго.

XVI. Годовщина.

Собственноручно одваясь у себя на квартир, надъ конюшнями, въ Дьюкъ-Стрит на Сентъ-Джемскомъ сквер, и слыша подъ собой лошадей за ихъ туалетомъ, почтенный мистеръ Твемло находитъ свое положеніе невыгоднымъ по сравненію съ положеніемъ этихъ благородныхъ животныхъ. Если, съ одной стороны, при немъ нтъ прислужника, который хлесталъ бы его, заставляя грубымъ окрикомъ переступать съ мста на мсто, то, съ другой стороны, у него и совсмъ нтъ прислужника. А такъ какъ вс суставы на пальцахъ, да и вс прочіе суставы кроткаго маленькаго джентльмена немножко ржавютъ по утрамъ, то ему, пожалуй, было бы даже пріятно, если бъ его привязали за голову къ двери его комнаты, ловко вытерли бы суконкой, окачивая при этомъ водой, и потомъ покрыли бы попоной, а самъ онъ принималъ бы лишь чисто-пассивное участіе въ этихъ многочисленныхъ операціяхъ.

Какъ управляется очаровательная Типпинсъ, украшая свою особу, чтобы дурачить мужчинъ, сіе извстно лишь граціямъ да ея камеристк, но очень возможно, что и это привлекательное созданіе хоть и не предоставленное собственнымъ рессурсамъ, какъ Твемло, могло бы избавить себя отъ хлопотъ, сопряженныхъ съ ежедневнымъ реставрированіемъ своихъ чаръ, ибо относительно лица и шеи богиня эта представляетъ изъ себя нчто въ род морского рака, каждое утро сбрасывающаго свою скорлупу и удаляющагося затмъ куда-нибудь въ укромное мсто, пока не окрпнетъ новая скорлупа.

Но возвратимся къ Твемло. Скромный маленькій джентльменъ кое-какъ обходится безъ прислужника: украсивъ свою тонкую шею воротничками и галстухомъ и натянувъ чистые нарукавники на свои костяшки, онъ отправляется завтракать. А съ кмъ же ему завтракать, какъ не со своими ближайшими сосдями Ламлями, обитающими въ Саквиль Стрит и извстившими его, что онъ сегодня встртитъ у нихъ своего дальняго родственника мистера Фледжби? Грозный Снигсвортъ можетъ, сколько ему угодно, налагать свое табу на Фледжби, но смирный Твемло разсуждаетъ такъ: ‘Я не виноватъ, что онъ мн родня, и встртиться съ человкомъ у общихъ знакомыхъ еще не значитъ знаться съ нимъ’.

Сегодня — день первой годовщины счастливаго бракосочетанія супруговъ Ламль, и день этотъ иметъ быть отпразднованъ званымъ завтракомъ, ибо обдъ, въ тхъ размрахъ роскоши, какіе желали бы ему сообщить радушные хозяева, затянулся бы, пожалуй, на такой же неопредленный срокъ, какъ и несуществующія великолпныя палаты, которыя они все собираются выстроить себ для житья и которыя уже свели съ ума отъ зависти столькихъ людей.

Итакъ, мистеръ Твемло съ немалыми затрудненіями ковыляетъ въ гости черезъ Пикадилли, съ грустью вспоминая счастливыя времена, когда онъ былъ пряме станомъ и не подвергался опасности попасть подъ колеса экипажей. Должно быть, это было въ т далекіе дни, когда онъ еще надялся получить отъ страшнаго Снигсворта разршеніе быть чмъ-нибудь въ жизни, то-есть еще до изданія этимъ великимъ богдыханомъ указа: ‘Поелику сей ничтожный смертный ничмъ отличиться не можетъ, то быть ему впредь и вовки бднымъ родственникомъ на моей пенсіи, а посему отнын считать ему себя пенсіонеромъ’.

Ахъ, Твемло, Твемло! Скажи мн, маленькій, слабенькій, сденькій, человчекъ,— скажи, каковы-то сегодня твои завтные помыслы о той особ, что разбила твое сердце, когда оно еще было молодо-зелено, а волосы на твоей голов темнорусы? Скажи мн правду: лучше или хуже, тяжеле или легче до сихъ поръ врить мечт, чмъ видть въ ней крокодила, захавшаго твою жизнь? Скажи еще, Твемло, какой жребій счастливе: быть ли бднымъ родственникомъ знатнаго вельможи или стоять зимой по щиколку въ грязи, поя наемныхъ лошадей изъ ведра на извозчичьей бирж?..

Твемло ничего не говоритъ и идетъ дальше. Въ то время, когда онъ приближается къ подъзду дома Ламлей, къ тому же дому подъзжаетъ маленькая одноконная каретка съ сидящей въ ней божественной Типпинсъ. Божественная опускаетъ въ каретк стекло и игриво хвалитъ бдительность своего кавалера, дожидающагося ее, чтобы высадить изъ экипажа. Твемло высаживаетъ ее съ такою бережной учтивостью, какъ будто она неподдльная драгоцнность, и затмъ они вмст поднимаются наверхъ. Очаровательная Типпинсъ выдлываетъ при этомъ ногами какіе-то невиданные антраша, стараясь показать, что эти, несовсмъ твердые, ея члены прыгаютъ сами собой по врожденной прыткости.

— Здравствуйте, дорогая моя мистрисъ Ламль! Здравствуйте, милйшій мой Ламль. Какъ поживаете?— говорить леди Типпинсъ.— Когда же вы отправляетесь въ… какъ бишь зовутъ это мсто?.. не то Гай, не то Варвикъ… ну, да вы знаете… сть фазановъ… А-а, Мортимеръ! Ваше имя, сэръ, вычеркнуто изъ списка моихъ обожателей, во-первыхъ, за непостоянство, во-вторыхъ, за трусливое бгство, но все-таки — какъ вы поживаете, злодй?.. Ага, да и вы здсь, мистеръ Рейборнъ! Васъ-то что могло сюда занести? Вдь мы можемъ быть заране уврены, что вы будете хранить безмолвіе во все продолженіе банкета… Ну, а вы, Венирингъ, членъ парламента, какъ идутъ дла тамъ у васъ палат и когда же вы наконецъ осадите съ мста этихъ ужасныхъ министровъ?.. Мистрисъ Beнирингъ, дорогая моя, неужто въ самомъ дл правда, что вы каждый вечеръ здите въ это душное мсто слушать скучную прозу всхъ этихъ господъ? Кстати, Венирингъ: что же вы-то не говорите рчей? Вдь вы еще и рта не раскрыли до сихъ поръ, а мы умираемъ отъ желаніи васъ послушать… Миссъ Подснапъ! Я въ восторг, что вижу васъ. Папаша здсь? Нтъ? Мамаши тоже нтъ?.. О! мистеръ Бутсъ! Очарована!.. И мистеръ Бруэръ! Вся семья въ сбор.

Затмъ прелестная Типпинсъ осматриваетъ въ свой лорнетъ мистера Фледжби и прочихъ незнакомыхъ ей гостей, вертясь во вс стороны и лепеча со свойственною ей наивной стремительностью: ‘Нтъ ли еще кого изъ знакомыхъ?.. Кажется, нтъ… Тутъ никого. А тутъ?— Тоже’. Мистеръ Ламль, весь блескъ и сіяніе, выдвигаетъ впередъ своего друга Фледжби, умирающаго отъ нетерпнія имть честь быть представленнымъ леди Типпинсъ. Мистеръ Фледжби, будучи представленъ, какъ будто что-то хочетъ сказать и какъ будто ничего не хочетъ сказать. Онъ послдовательно кажется о чемъ-то размышляющимъ, покорнымъ и огорченнымъ, затмъ онъ пятится на Бруэра, обходитъ вокругъ Бутса и увядаетъ вдали, на самомъ заднемъ план, ощупывая свои бакенбарды, очевидно, въ надежд, не выросли ли он за пять минутъ, съ тхъ поръ, какъ онъ ихъ щупалъ въ послдній разъ. Но Ламль снова вытаскиваетъ его на авансцену, прежде чмъ онъ усплъ вполн удосто вриться въ безплодіи почвы. Здоровье ‘Обаятельнаго’, надо полагать, очень плохо, ибо Ламль, выдвигая его впередъ для новаго знакомства, снова представляетъ его, какъ ‘умирающаго’. Только на этотъ разъ онъ ‘умираетъ’ уже отъ нетерпнія быть представленнымъ мистеру Твемло.

Твемло подаетъ руку.

— Радъ познакомиться. Ваша матушка, сэръ, была мн родней.

— Да, я слыхалъ, но моя мать была не въ ладахъ съ своей семьей,— находчиво откликается Фледжби.

— Вы живете въ город?— спрашиваетъ Твемло.

— Безвыздно,— отвчаетъ Фледжби.

— Вы любите городъ?— снова спрашиваетъ Твемло, но оказывается тутъ же сбитымъ съ ногъ, ибо Фледжби принимаетъ этотъ вопросъ за обиду и говоритъ:

— Нтъ, не люблю.

Ламль пытается смягчить силу паденія замчаніемъ, что многіе не любятъ жить въ город. Но когда на это Фледжби преспокойно возражаетъ, что онъ ни разу не слыхалъ о другомъ подобномъ случа, нападеніе Твемло становится несомнннымъ проваломъ.

— Не слышно ли сегодня чего-нибудь новенькаго въ газетахъ?— говорить маленькій джентльменъ, возобновляя разговоръ съ большимъ присутствіемъ духа.

Фледжби ничего не слыхалъ.

— Ничего новаго, ни словечка,— говорить Ламль.

— Ни полслова,— вторитъ Бутсъ.

— Ни одной буквы,— закрпляетъ Бруэръ.

Исполненіе этой маленькой концертной пьесы замтно оживляетъ умы сознаніемъ исполненнаго долга, и машина заведена. Каждый изъ присутствующихъ чувствуетъ, что теперь ему легче переносить тягость своего пребыванія въ этой компаніи. Даже Юджинъ, который стоитъ у окна, мрачно раскачивая кисть отъ шторы, сообщаетъ ей теперь особенно сильный толчекъ, какъ будто безмолвно признавъ, что положеніе его несомннно улучшилось.

Завтракъ поданъ. Сервировка пышная и бросается въ глаза, но съ какимъ-то самохвальнымъ и кочевымъ оттнкомъ театральныхъ декорацій. У мистера Ламля за стуломъ свой отдльный слуга, у Вемиринга за стуломъ алхимикъ. Оба являютъ собою интересную иллюстрацію той аксіомы, что слуги этого рода распадаются на два разряда: одинъ не довряетъ знакомымъ своего господина, другой — самому господину. Слуга мистера Ламля принадлежитъ ко второму разряду. Онъ, видимо, теряется въ изумленіи и совершенно падаетъ духомъ отъ того, что полиція такъ долго не арестуетъ его господина за уголовное преступленіе.

Венирингъ, членъ парламента, сидитъ но правую руку мистрисъ Ламль, Твемло по лвую. Мистрисъ Венирингъ, супруга члена парламента, иметъ справа леди Типпинсъ, а слва мистера Ламля. Но будьте уврены, что самый сильный огонь взглядовъ и улыбокъ мистера Ламля направленъ на маленькую Джорджіану. И будьте уврены, что возл маленькой Джорджіаны, а слдовательно, подъ зоркимъ наблюденіемъ того же ловкаго джентльмена находится Фледжби.

Раза два или три въ продолженіе завтрака Твемло рзкимъ движеніемъ поворачиваетъ голову въ сторону мистрисъ Ламль, съ секунду смотритъ на нее вопросительно и затмъ говоритъ: ‘Извините’. Обыкновенно за Твемло не водится такихъ странностей. Что же съ нимъ такое сегодня?— Дло въ томъ, что сегодня маленькій джентльменъ все время испытываетъ такое ощущеніе, какъ будто его сосдка съ правой стороны хочетъ съ нимъ заговорить, но, повернувшись къ ней, всякій разъ убждается, что онъ ошибся, и что глаза ея устремлены на Вениринга. Странно, что ощущеніе это не покидаетъ Твемло даже посл многократныхъ проврокъ, но это такъ.

Леди Типпинсъ, которая, не теряя времени, вкушаетъ отъ плодовъ земныхъ (со включеніемъ въ эту категорію и винограднаго сока), вскор оживляется и прилагаетъ вс свои старанія извлечь искру изъ Мортимера Ляйтвуда. Между посвященными условлено разъ навсегда, что сей неврный обожатель миледи долженъ сидть за столомъ противъ нея, дабы ей было удобне выскать изъ него огонь остроумія. Въ промежуткахъ между созерцаніемъ Мортимера, дой и питьемъ эта красавица вдругъ вспоминаетъ, что какъ-то разъ у Вениринговъ, въ присутствіи общества, которое и теперь налицо, этотъ джентльменъ разсказывалъ исторію о ‘человк невдомо откуда’,— исторію, которая впослдствіи ‘пріобрла такой трагическій интересъ’.

— Да, леди Типпинсъ, воистину такъ,— соглашается Мортимеръ.

— Ну, такъ мы ожидаемъ отъ васъ, что вы поддержите свою репутацію и разскажете намъ еще что-нибудь,— говоритъ эта фея.

— Нтъ, леди Типпинсъ, я тогда истощился на всю жизнь и теперь изъ меня ничего больше не выжмешь.

Мортимеръ такимъ образомъ парируетъ ударъ, думая про себя, что при другихъ условіяхъ не ему, а Юджину надлежало бы быть присяжнымъ острякомъ и что въ этой компаніи, гд Юджинъ упорно безмолвствуетъ, онъ, Мортимеръ, является, такъ сказать, тнью своего друга.

— Нтъ, какъ хотите,— продолжаетъ приставать очаровательная Типпинсъ: — я твердо ршилась вытянуть изъ васъ еще что-нибудь. Измнникъ! постойте: что я еще такое слышала о комъ-то, тоже пропавшемъ безъ всти?

— Такъ какъ вы слышали, то, можетъ быть, вы намъ и разскажете,— отвчаетъ Мортимеръ.

— Чудовище, прочь!— игриво вскрикиваетъ миледи и прибавляетъ: — Вашъ же золотой мусорщикъ направилъ меня къ вамъ за этимъ разсказомъ.

Тутъ мистеръ Ламль вступаетъ въ разговоръ, громко провозглашая:

— Продолженіе исторіи человка ‘невдомо откуда! ‘

За этимъ провозглашеніемъ слдуетъ общее молчаніе.

— Увряю васъ, господа,— говоритъ Ляйтвудъ, обводя взглядомъ присутствующихъ,— увряю васъ, что мн совершенно нечего разсказывать.— Но посл того, какъ Юджинъ шепнулъ ему: ‘Да ну, ужъ разскажи!’ онъ спшитъ поправиться, прибавивъ: — По крайней мр ничего такого, что стоило бы разсказать.

Бутсъ и Бруэръ тотчасъ же соображаютъ, что, напротивъ, это наврно стоитъ разсказать, и становятся учтиво назойливыми. Beнирингъ, конечно, тоже заране увренъ, что разсказъ долженъ быть въ высшей степени интересенъ. Впрочемъ вс остальные понимаютъ безъ словъ, что вниманіе Вениринга, какъ досточтимаго члена палаты, поглощено государственными длами и лишь съ трудомъ удерживается на постороннихъ вещахъ.

— Я вижу, господа, вы готовитесь слушать,— снова говоритъ Мортимеръ: — пожалуйста не трудитесь, потому что я кончу гораздо раньше, чмъ вы успете принять удобное положеніе для этой цли. Моя сказка похожа…

— На сказку про благо бычка,— нетерпливо перебиваетъ Юджинъ.— ‘Ты говоришь, я говорю… Не начать ли намъ сказку съ конца?’ Ну, начинай да и кончай скоре!

Юджинъ произноситъ это съ оттнкомъ досады, откинувшись на спинку стула и мрачно глядя на леди Типпинсъ, которая игриво киваетъ ему головой, какъ своему ‘милому медвжонку’, тонко намекая этимъ, что она ‘красавица’, а онъ ‘зврь’ {Изъ извстной сказки о красавиц, вышедшей замужъ за принца, превращеннаго злою волшебницей въ медвдя.}.

Мортимеръ продолжаетъ:

— Сказаніе, на которое, какъ я полагаю, намекала моя плнительная визави, состоитъ въ слдующемъ. Недавно нкая молодая двица, по имени Лиззи Гексамъ, дочь умершаго Джемса Гексама (Гаффера тожъ), который, если припомните, нашелъ тло ‘человка невдомо откуда’, какимъ-то таинственнымъ путемъ получила отъ Райдергуда, другого промышленника того же типа, полное отреченіе отъ всхъ обвиненій, взведенныхъ имъ на ея отца. Обвиненіямъ этимъ никто и раньше не врилъ, ибо Рогъ Райдергудъ еще въ юности своей игралъ въ большую игру такими обвиненіями. Какъ бы то ни было упомянутое отреченіе дошло до Лиззи Гексамъ, какъ будто въ это дло вмшался какой-то таинственный персонажъ въ темномъ плащ и мрачно надвинутой шляп, а ею было переправлено, для реабилитаціи памяти ея отца, къ моему кліенту мистеру Боффину. А такъ какъ у меня никогда не было другого кліента да, вроятно, никогда и не будетъ (надюсь, вы мн простите эту вульгарную оговорку), то я немного имъ горжусь, какъ рдкимъ произведеніемъ природы, пожалуй, что единственнымъ въ своемъ род.

Хотя по виду и спокойный, какъ всегда, Ляйтвудъ въ душ далеко не спокоенъ. Не глядя на Юджина, онъ чувствуетъ, что въ присутствіи Юджина этотъ предметъ разговора есть вещество весьма воспламенительнаго свойства.

— Ну-съ, такъ вотъ, этотъ рдкій экземпляръ,— продолжаетъ онъ,— составляющій единственное украшеніе моего профессіональнаго музея, приказалъ своему секретарю, экземпляру изъ породы крабовъ-отшельниковъ, которую зовутъ, кажется, Шоксмитъ… но дло не въ этомъ, назовемъ его хоть Артишокомъ — это все равно… приказалъ ему войти въ сношенія съ Лиззи Гексамъ. Артишокъ изъявляетъ готовность и пытается исполнить порученіе, но это ему не удается.

— Какъ не удается?— спрашиваетъ Бутсъ.

— Отчего?— спрашиваетъ Бруэръ.

— Извините,— отвчаетъ Ляйтвудъ,— я долженъ минутку помедлить отвтомъ, иначе мы погршимъ противъ постепеннаго развитія интереса. Такъ какъ Артишоку не удалось исполнить порученія, то мой кліентъ передаетъ его мн. Я принимаю охотно, ибо намренія моего кліента клонятся ко благу предмета его. розысковъ. Я готовлюсь вступитъ въ переговоры съ молодой особой, случайно у меня даже имются для этого особые пути (тутъ онъ украдкой бросаетъ взглядъ на Юджина), но и мн это не удается, потому что молодая особа исчезла.

Общее эхо: ‘Исчезла?!’

— Улетучилась — никто не знаетъ какъ, никто не знаетъ — куда. Тугъ и конецъ сказанію, на которое намекала моя досточтимая и плнительная визави.

Съ очаровательнымъ тоненькимъ визгомъ леди

Типпинсъ высказываетъ увренность, что скоро ‘всхъ насъ до одного найдутъ убитыми въ нашихъ постеляхъ’. Мрачный Юджинъ бросаетъ на нее при этомъ такой взглядъ, какъ будто съ него довольно было бы лишь нкоторыхъ жертвъ. Мистрисъ Венирингъ, супруга члена парламента, говоритъ, что стоить услышать о такомъ таинственномъ происшествіи, и будеть страшно отойти отъ ребенка. Венирингъ, членъ парламента, словно длая запросъ въ палат общинъ, освдомляется, слдуетъ ли разумть выраженіе ‘улетучилась’ въ томъ смысл, что молодую особу просто унесли крылатые духи, или же что ей нанесенъ какой-либо вредъ.

За Ляйтвуда отвчаетъ Юджинъ, и отвчаетъ торопливо и раздраженно:

— Нтъ, нтъ, нтъ, этого онъ не думаетъ, онъ думаетъ, что она скрылась добровольно, но скрылась, во всякомъ случа, безъ слда.

Однако супружеское счастіе супруговъ Ламль настолько важный сюжетъ, что нельзя же дать ему улетучиться, какъ улетучились убійца Гармона, мистеръ Юлій Гандфордъ и Лиззи Гексамъ. А потому Венирингъ считаетъ своимъ долгомъ вернуть все обртающееся передъ нимъ стадо въ загонъ, изъ котораго оно разбрелось. И кому же всхъ приличне ораторствовать о счастіи супруговъ Ламль, какъ не ему, считающему ихъ самыми дорогими и старинными своими друзьями? И къ какой аудиторіи всего приличне ему конфиденціально обратиться съ этимъ сюжетомъ, какъ не къ предстоящей передъ нимъ и состоящей изъ самыхъ старинныхъ и самыхъ дорогихъ его друзей?

Итакъ, опустивъ формальную процедуру вставанья, Венирингъ начинаетъ маленькую, семейнаго характера рчь, постепенно переходящую въ парламентскій спичъ и удостовряющую слушателей въ томъ, что онъ, Beнирингъ, видитъ за этимъ столомъ своего дорогого друга Твемло, ровно годъ тому назадъ въ этотъ самый день вручившаго его дорогому другу Ламлю прекрасную руку его дорогого друга Софроніи, а также въ томъ, что онъ видитъ за этимъ столомъ своихъ дорогихъ друзей Бутса и Бруэра, присоединенія которыхъ къ нему въ тотъ періодъ, когда къ нему же примкнула и дорогой его другъ леди Типпинсъ, онъ никогда не забудетъ, пока память не измнитъ ему. Но онъ считаетъ себя въ прав замтить, что ему недостаетъ за этимъ столомъ его дорогого стараго друга Подснапа, хотя сей послдній достойно представленъ здсь его дорогимъ юнымъ другомъ Джорджіаной. Дале онъ видитъ за этимъ столомъ (послднюю фразу онъ возглашаетъ съ торжествомъ, какъ бы восхищаясь необычайной силой своего телеоскопа), видитъ друга своего мистера Фледжби, если мистеръ Фледжби позволитъ такъ себя назвать. По всмъ этимъ причинамъ и по многимъ другимъ, которыя наврное не ускользнули отъ ‘людей съ такою исключительною проницательностью, какъ ваша’, онъ долженъ поставить вамъ на видъ, что наступило время со слезами на глазахъ, съ сердцемъ въ бокал и съ благословеньемъ на устахъ (‘и вообще основательно набивъ наши чемоданы ветчиной и шпинатомъ’, слдовало бы ему прибавить) дружно выпить за здоровье нашихъ дорогихъ друзей Ламлей, пожелавъ имъ много лтъ жизни, столь же счастливыхъ, какъ истекшій годъ, и многихъ друзей въ этой жизни, столь же удачно соединенныхъ, какъ они сами. Засимъ онъ прибавилъ, что Анастасія Венирингъ (всхлипыванья которой тутъ же подкрпляютъ эти слова) создана по одному образцу съ ея лучшимъ другомъ Софроніей, ибо и она тоже всею душой предана человку, искавшему ее и обрвшему, и тоже благородно исполняетъ долгъ супруги.

На этомъ мст своей рчи, не видя лучшаго выхода, Beнирингъ немного слишкомъ коротко натягиваетъ поводья своему Пегасу и летитъ съ него кувыркомъ со словами: ‘Ламль, да хранитъ васъ Богъ!’

Посл Вениринга поднимается Ламль. У этого человка все въ преизбытк. Особенно бросается въ глаза преизбытокъ носа, грубаго, некрасиваго покроя. Подъ стать носу и умъ, и манеры. Такой же преизбытокъ чувствуется и въ улыбк, отчего она и не кажется настоящей. Такой же преизбытокъ человконенавистничества въ выраженіи лица, отчего нельзя считать его притворнымъ. Такой же преизбытокъ зубовъ, и потому, когда они осклаблены поневол вспоминаешь, что зубы созданы на то, чтобъ кусать. Онъ благодаритъ васъ, дорогіе друзья, за ваши добрыя пожеланія и надется принять васъ — быть можетъ, даже въ ближайшую изъ этихъ, столь радостныхъ для него годовщинъ — въ такомъ помщеніи, которое будетъ боле соотвтствовать вашимъ правамъ на гостепріимство. Ему никогда не забыть, что у дорогихъ Вениринговъ онъ увидлъ впервые свою Софронію. Софроніи никогда не забыть, что у Вениринговъ она впервые увидла его. Они говорили объ этомъ между собой вскор посл свадьбы, и оба пришли къ заключенію, что имъ никогда этого не забыть. И въ самомъ дл, кому же, какъ не Венирингамъ, они обязаны своимъ супружескимъ счастьемъ? Они надются когда-нибудь доказать, какъ глубоко они это чувствуютъ. (Нтъ, нтъ!— со стороны Вениринга.) Да, да! Пусть онъ не сомнвается: они докажутъ ему это, какъ только представится случай. Ихъ бракъ съ Софроніей не былъ бракомъ по разсчету ни съ той, ни съ другой стороны: у нея было свое состояньице, у него свое. Они соединили свои скромные капиталы, это былъ бракъ по любви… Они съ Софроніей любятъ общество молодежи, но онъ не увренъ, что ихъ домъ достаточно безопасное мсто для молодыхъ людей, желающихъ остаться холостыми: онъ опасается, что картина его семейнаго счастья можетъ произвести перемну въ настроеніи ихъ умовъ. Онъ, разумется, не примняетъ этого ни къ кому изъ присутствующихъ, и ужъ конечно всего мене къ милой маленькой Джорджіан. Не примняетъ и къ другу своему Фледжби. Онъ благодаритъ Вениринга за т трогательныя выраженія, въ какихъ тотъ отзывался о друг его Фледжби, ибо онъ питаетъ къ этому послднему джентльмену глубочайшее уваженіе…

— Благодарю васъ, друзья мои, благодарю за все!— неожиданно возглашаетъ Ламль и, столь же неожиданно возвращаясь къ Фледжби, такъ заканчиваетъ свою рчь: — Въ самомъ дл, чмъ короче вы его узнаете, тмъ больше находите въ немъ того, кого желали бы найти. Еще разъ благодарю васъ всхъ. Отъ имени моей дорогой Софроніи и отъ моего имени — благодарю!

Все это время мистрисъ Ламль сидла совершенно спокойно, опустивъ глаза на скатерть. По окончаніи рчи Ламля, Твемло опять невольно повернулся къ ней, все еще не излчившись отъ своего страннаго ощущенія, что она хочетъ съ нимъ заговорить. И на этотъ разъ онъ не ошибся: она несомннно хочетъ съ нимъ заговорить. Beнирингъ разговариваетъ съ другимъ своимъ сосдомъ, а она произноситъ вполголоса:

— Мистеръ Твемло!

Твемло откликается: ‘Что прикажете? Извините’… все еще съ нкоторымъ сомнніемъ, потому что она не глядитъ на него.

— У васъ душа джентльмена, и я знаю, что могу положиться на васъ. Доставьте мн случай сказать вамъ нсколько словъ, когда мы перейдемъ наверхъ.

— Извольте. Почту за честь.

— Не подавайте вида, что вы меня слушаете, и не считайте страннымъ, что выраженіе моего лица не соотвтствуетъ моимъ теперешнимъ словамъ: за мною могутъ наблюдать.

Глубоко пораженный Твемло растерянно подноситъ руку ко лбу и въ изнеможеніи опрокидывается на спинку своего стула. Мистрисъ Ламль встаетъ. За ней встаютъ вс остальные. Дамы отправляются наверхъ. Вскор и джентльмены лниво пробираются туда же одинъ за другимъ. Фледжби посвящаетъ этотъ промежутокъ времени изученію бакенбардъ Бутса, Бруэра и Ламля, соображая, какого покроя бакенбарды предпочелъ бы онъ вырастить на своихъ щекахъ, если он не окажутся почвой, безнадежно безплодной.

Въ гостиной, какъ водится, составляются группы. Ляйтвудъ, Бутсъ и Бруэръ вьются вокругъ леди Типпинсъ, какъ моль вокругъ оплывшей, желтой восковой свчи. Прочіе гости ухаживаютъ за Венирингомъ, членомъ парламента, и за мистрисъ Венирингъ. Мистеръ Ламль, скрестивъ по-мефистофелевски руки, стоитъ въ уголк съ Джорджіаной и съ Фледжби. Мистрисъ Ламль сидитъ на соф передъ столикомъ. Она подзываетъ Твемло и обращаетъ его вниманіе на лежащій передъ нею раскрытый альбомъ.

Твемло садится на табуретку подл нея, и она показываетъ ему чей-то портретъ.

— Вы въ прав удивляться,— говоритъ она тихо,— но, прошу васъ, не давайте замтить, что вы удивлены.

Въ конецъ разстроенный Твемло, въ своихъ стараніяхъ скрыть удивленіе, выдаетъ себя еще больше.

—Вы никогда не видали этого вашего родственника — я говорю о Фледжби — до ныншняго дня?

— Никогда.

— Теперь вы видли, что это такое. Вы не гордитесь имъ?

— Сказать по правд — нтъ.

— Если бъ вы побольше знали о немъ, вы были бы еще мене расположены гордиться этимъ родствомъ… А вотъ еще портретъ. Какъ онъ вамъ нравится?

Твемло еле-еле находитъ въ себ достаточно присутствія духа, чтобы отвтить вслухъ:

— Очень похожъ. Похожъ замчательно!

— Вы, можетъ быть, замтили, кого онъ удостаиваетъ особеннымъ вниманіемъ? Вы видите, гд онъ сейчасъ и чмъ онъ занятъ?

— Да. Но мистеръ Ламль…

Она бросаетъ на него взглядъ, значенія котораго онъ не понимаетъ, и затмъ показываетъ ему еще какой-то портретъ.

— Очень хорошъ — не правда ли?

— Превосходенъ!— вторитъ Твемло.

— Похожъ до смшного… Мистеръ Твемло, не могу выразить, какая борьба была въ моей душ, прежде чмъ я ршилась завести съ вами этотъ разговоръ. Только при увренности, что вы меня не выдадите, я могу продолжать. Общайте мн, что вы никогда не измните моему доврію, что вы всегда будете его цнить, даже если потеряете уваженіе ко мн. Я вполн удовольствуюсь вашимъ словомъ, все равно, какъ если бы вы поклялись…

— Сударыня, даю вамъ слово джентльмена…

— Благодарю. Я ничего другого и не ждала отъ васъ… Мистеръ Твемло, умоляю васъ, спасите эту двочку!

— Эту двочку?

— Джорджіану. Ее хотятъ погубить. Ее хотятъ обмануть и выдать за этого вашего родственника. Это шулерская продлка, денежная спекуляція. У нея нтъ ни ума, ни характера для борьбы. Ей грозитъ опасность быть проданной въ страшную кабалу на всю жизнь.

— Ужасно! Но какъ я могу это предупредить?— вопрошаетъ бдный, одурвшій до послдней степени маленькій джентльменъ.

— Ахъ, вотъ еще портретъ! Взгляните: по моему нехорошъ.

Ошеломленный тою легкостью перехода, съ какой она откинула назадъ голову, критически оглядывая свой собственный портретъ, Твемло однако смутно постигаетъ значеніе этого маневра и тоже спшитъ откинуть голову, какъ сдлала она, хотя при этомъ онъ видитъ портретъ нисколько не лучше, чмъ если бы тотъ обртался въ Кита.

— Ршительно нехорошъ!— говоритъ мистрисъ Ламль,— натянуто и прикрашено.

— При…

Но несчастный Твемло, въ своемъ подавленномъ состояніи духа, никакъ не можетъ справиться съ этимъ словомъ, и вмсто ‘прикрашенно’ у него выходитъ ‘приглажено’.

— Мистеръ Твемло, ваше предостереженіе подйствуетъ на ея кичливаго, надутаго отца. Вамъ вдь извстно, какъ высоко онъ ставитъ ваше родство. Не теряйте времени: предостерегите его.

— Но отъ кого же?

— Отъ меня.

Къ величайшему своему счастію Твемло въ эту минуту получаетъ пріемъ возбудительнаго: такимъ возбудительнымъ средствомъ оказывается неожиданно раздающійся голосъ мистера Ламля:

— Софронія, мой дружокъ, чьи это портреты разсматриваете вы съ мистеромъ Твемло?

— Портреты знаменитостей, Альфредъ.

— Покажи мой послдній портретъ.

— Сейчасъ.

Она откладываетъ въ сторону альбомъ, беретъ другой, переворачиваетъ нсколько листовъ и подставляетъ портретъ своему собесднику.

— Вотъ это послдній. Какъ вы его находите?… Предостерегите ея отца отъ меня. Я этого заслуживаю, потому что сначала я сама была въ заговор. Всхъ участниковъ было трое: мой мужъ, вашъ родственникъ и я… Все это я вамъ разсказываю только затмъ, чтобы расположить васъ въ пользу этого бднаго глупенькаго, привязчиваго юнаго существа, чобы спасти бдняжку. Нтъ надобности говорить это ея отцу. Настолько-то, я уврена, вы пощадите меня и моего мужа. Правда, вся эта сегодняшняя церемонія — не боле, какъ злая насмшка, но онъ мн все-таки мужъ, и намъ надо жить вмст… Ну что, похожъ?

Въ состояніи, близкомъ къ столбняку, Твемло пытается притвориться, что сравниваетъ портретъ съ оригиналомъ, поглядывающимъ въ его сторону изъ своего мефистофелевскаго уголка.

— Очень похожъ. (Твемло, хоть и съ великимъ трудомъ, выжимаетъ-таки изъ себя эти два слова.)

— Я рада, что вы согласны со мной: я тоже считаю этотъ портретъ самымъ лучшимъ… Вотъ, напримръ, хоть этотъ…

— Но я не совсмъ понимаю… я не вижу пути,— запинается маленькій джентльменъ, нагибаясь надъ альбомомъ съ стеклышкомъ въ глазу.— Какъ же, предостерегая отца, не сказать ему всего? И что ему сказать? Чего не говорить? Я… я… теряюсь…

— Скажите ему, что я записная сваха. Скажите, что я лицемрка и проныра. Скажите, что, по вашему глубокому убжденію, его дочери неприлично бывать въ моемъ дом. Что бы вы ни сказали обо мн въ этомъ род, все будетъ справедливо. Вы знаете, какой это надутый, чванный человкъ, и какъ легко задть его тщеславіе. Скажите ему ровно столько, сколько понадобится, чтобы встревожить его, и пощадите меня въ остальномъ. Мистеръ Твемло, я чувствую, какъ я сразу упала въ вашихъ глазахъ. Я уже привыкла къ тому, что я упала въ собственныхъ глазахъ, но я глубоко сознаю, какая перемна должна произойти въ вашемъ мнніи обо мн въ эти послднія немногія минуты. Что жъ, пусть! Я врю въ вашу прямоту такъ же непоколебимо, какъ и прежде. Если бы вы знали, какъ мн трудно было заговорить съ вами сегодня, вы пожалли бы меня. Мн не нужно отъ васъ никакихъ новыхъ увреній: я довольна и тмъ, которое уже получила… Больше я ничего не скажу: я вижу, за мной наблюдаютъ. Если вы даете мн общаніе поговорить объ этой бдной двочк съ ея отцомъ и постараться спасти ее,— закройте альбомъ, передавая мн: я васъ пойму и поблагодарю въ душ отъ всего моего сердца… Альфредъ, мистеръ Твемло совершенно согласенъ со мной: онъ находитъ, что твой послдній портретъ очень удаченъ.

Альфредъ подходить къ нимъ. Группы гостей разбредаются. Леди Типпинсъ встаетъ, чтобы проститься. Мистрись Beнирингъ слдуетъ за своимъ вожакомъ. Вмсто того, чтобы любезно повернуться къ нимъ, хозяйка дома еще съ минуту остается въ прежней поз, не сводя глазъ съ Твемло, который смотритъ на портретъ Альфреда сквозь лорнетъ. Минута прошла. Твемло роняетъ лорнетъ на всю длину ленты и захлопываетъ альбомъ съ такимъ трескомъ, что заставляетъ вздрогнуть очаровательную Типпинсъ, эту питомицу фей.

Затмъ идутъ прощанья за прощаньями. Кругомъ раздается: ‘Спасибо вамъ, дорогая: мы такъ мило провели у васъ время’, и ‘Не забывайте же насъ’, и ‘Нтъ, положительно, сегодняшній пиръ достоинъ золотого вка’, и такъ дале, и такъ дале. Твемло идетъ по Пикадилли, пошатываясь и прижавъ руку ко лбу. На перекрестк онъ чуть-чуть не попадаетъ подъ почтовый фургонъ, но въ конц концовъ, цлый и невредимый, добирается до дому и падаетъ въ свое кресло. Рука добраго, невиннаго джентльмена опять прижимается ко лбу, а голова идетъ кругомъ отъ осаждающихъ ее думъ.

Конецъ 2-й части.

Книга третья.

I. Странные жильцы странной улицы.

Туманный день былъ въ Лондон, и туманъ стоялъ густой и темный. Лондонъ одушевленный, съ его больными глазами и раздраженными легкими, щурился, соплъ и задыхался, Лондонъ неодушевленный стоялъ, какъ нкій, покрытый копотью призракъ, долженствовавшій быть видимымъ и невидимымъ одновременно, и потому не бывшій ни тмъ, ни другимъ. Газовые рожки мерцали въ окнахъ магазиновъ такимъ несчастнымъ, тощимъ свтомъ, какъ будто понимали, что они — твари ночныя, которымъ не должно быть дла до земли, пока на неб солнце. А солнце между тмъ, неясно проступавшее минутами въ кружившихся струйкахъ тумана, казалось какимъ-то угасшимъ, какъ будто съежившимся отъ стужи и тоски. День былъ туманный и въ окрестностяхъ столицы, но тамъ туманъ стоялъ срый, здсь же, на окраинахъ, онъ былъ темно-желтый, поближе къ центру — бурый, и становился все темне и гуще, пока, дойдя до сердца лондонскаго Сити, то есть до Сентъ-Мэри-Акса, не превращался въ ржаво-черный. Съ любой возвышенности на сверъ отъ Лондона вы могли бы увидть, какъ самыя высокія изъ лондонскихъ зданій силились порой выставить голову надъ этимъ моремъ тумана и какъ огромный куполъ церкви Св. Павла умиралъ въ этихъ усиліяхъ особенно тяжко. Но ничего этого нельзя было замтить у подножія зданій, на улицахъ, гд весь городъ казался однимъ сплошнымъ клубомъ испареній, наполненнымъ глухимъ стукомъ колесъ и одержимымъ гигантскимъ катарромъ.

Въ девять часовъ описываемаго веселаго утра торговый домъ Побсей и К, даже въ Сентъ-Мэри-Акс, мстечк не слишкомъ веселаго свойства, казался не изъ самыхъ веселыхъ, со своимъ всхлипывавшимъ газовымъ рожкомъ въ окн конторы и съ воровскою струею тумана, вползавшей въ замочную скважину его наружной двери съ явной цлью его задушить.

Но вотъ огонь въ окн конторы погасъ, наружная дверь отворилась, и изъ нея вышелъ Райя съ увсистымъ мшкомъ подъ мышкой. И почти тотчасъ же, едва успвъ переступить порогъ, онъ погрузился въ туманъ и скрылся изъ глазъ Сентъ-Мэри-Акса, что не мшаетъ, однако, глазамъ этой повсти слдить за нимъ въ его странствіи по улицамъ Корнгиль, Чипсайдъ, Флитъ-Стритъ и Стрэндъ вплоть до Пикадилли и Альбани. Шелъ онъ спокойнымъ, размреннымъ шагомъ, въ своемъ долгополомъ камзол, съ посохомъ въ рук, и, вроятно, не одинъ встрчный прохожій, обернувшись назадъ взглянуть на эту внушительную фигуру, уже успвшую исчезнуть во мгл, говорилъ себ, что, должно быть, это просто воображеніе и туманъ придаютъ ей такой необыкновенный, особенный видъ.

Добравшись до того дома, гд во второмъ этаж помщалась квартира его принципала, Райя поднялся на лстницу и остановился передъ дверью квартиры. Не дотрагиваясь ни до звонка, ни до молотка, онъ постучалъ въ дверь набалдашникомъ своего посоха, прислушался и, ничего не услышавъ, слъ на лстницу у порога. Что-то особенное, трогательное и величавое, было въ покорности, присущей этому человку, съ какою онъ сидлъ теперь на темной и холодной лстниц, какъ сиживали, вроятно, многіе его предки въ темницахъ, готовые безотвтно принять все, что бы ни выпало имъ на долю.

Спустя, немного времени, когда онъ прозябъ до костей, онъ всталъ, еще разъ постучалъ въ дверь, еще разъ прислушался и снова слъ дожидаться. Три раза повторилъ онъ эту церемонію, прежде чмъ его настороженный слухъ различилъ голосъ Фледжби, кричавшій съ постели: ‘перестаньте стучать! Сейчасъ отопру!’ Но вмсто того, чтобъ отпереть, онъ заснулъ сладкимъ сномъ еще на четверть часика, а Райя все сидлъ на лстниц и ждалъ съ невозмутимымъ терпніемъ.

Наконецъ дверь отворилась, и ударившееся въ бгство ночное одяніе мистера Фледжби снова нырнуло въ постель. Слдуя за нимъ на почтительномъ разстояніи, Райя вступилъ въ хозяйскую спальню, гд уже каминъ пылалъ жаркимъ огнемъ.

— Что это значить, сэръ? Въ которомъ часу ночи вы изволили пожаловать ко мн?— спросилъ Обаятельный, отворачиваясь къ стн подъ своимъ одяломъ и подставляя бастіонъ плотно закутаннаго плеча подъ носъ издрогшему старику.

— Сэръ, теперь уже половина десятаго утра.

— Чортъ возьми! Туманъ, что ли, на двор, что ничего не видно?

— Сильный туманъ, сэръ.

— И свжо?

— Очень холодно,— отвчалъ Райя. Онъ досталъ платокъ и обтиралъ имъ сырость съ бороды и длинныхъ сдыхъ своихъ волосъ, стоя на краешк коврика передъ каминомъ и глядя на яркій, манящій огонекъ.

Продолжая нжиться въ постели, Фледжби только закутался поплотне и спросилъ:

— Что же на улиц: снгъ, гололедица или слякоть?

— Нтъ, сэръ, нтъ, погода не такъ ужъ плоха. На улицахъ довольно чисто.

— Ну, полно вамъ хвастать,— пробурчалъ Фледжби, обманувшійся въ своемъ ожиданіи, что Райя подчеркнетъ контрастъ между его теплой постелью и улицей.— Вы вчно чмъ-нибудь хвастаете… Книги принесли?

— Вотъ он, сэръ.

— Ладно. Минутки черезъ дв я буду готовъ приняться за дла, а вы покуда выложите все изъ мшка и приготовьте мн для просмотра.

И, снова съ наслажденіемъ нырнувъ подъ одяло, Фледжби снова заснулъ. Исполнивъ его приказаніе, старикъ опустился на кончикъ стула, скрестилъ руки и, мало-по-малу поддаваясь дйствію тепла, задремалъ. Онъ очнулся только тогда, когда мистеръ Фледжби уже стоялъ у кровати, въ турецкихъ туфляхъ и въ турецкихъ шароварахъ розоваго цвта (пріобртенныхъ за безцнокъ отъ кого-то, кто и самъ стянулъ ихъ отъ кого-то другого за грошъ), въ халат и феск подъ стать.

— Эй, старый хрнъ!— крикнулъ Обаятельный, подло издваясь надъ старикомъ.— Зачмъ вы хитрите со мной, сидя тамъ въ углу съ закрытыми глазами? Вдь вы не спите, я знаю. Жида, что хорька, соннаго не захватишь.

— Вы ошибаетесь, сэръ, я въ самомъ дл немножко вздремнулъ,— сказалъ старикъ.

— Не таковскій вы человкъ!— подхватилъ Фледжби, лукаво поглядывая на него.— Другимъ разсказывайте сказки, а меня на это не подднешь. Уловка, впрочемъ, недурная: ни о чемъ какъ будто человкъ не думаетъ, предается невинному сну, а самъ въ это бремя раскидываетъ мозгами, какъ бы ему дльце обдлать, деньгу зашибить. Хитрецъ!

Старикъ покачалъ головой, кротко и безмолвно отводя этотъ поклепъ, подавилъ вздохъ и подошелъ къ столу, за которымъ хозяинъ наливалъ себ въ чашку благовонный, дымящійся кофе изъ кофейника, стоявшаго передъ тмъ на огн. Назидательное зрлище представляли эти два человка: молодой, смакующій кофе, развалившись въ мягкомъ кресл у камина, и старикъ съ наклоненной сдой головой, стоящій въ ожиданіи его приказаній.

— Ну, подавайте-ка весь нашъ балансъ, сколько есть налицо, да объясните цифрами, почему онъ не больше,— сказалъ Фледжби.— Только прежде зажгите свчу.

Райя зажегъ свчу, разложилъ на стол счетныя книги, указалъ въ нихъ цифры взносовъ и отсчиталъ деньги на столъ. Фледжби пересчиталъ деньги очень тщательно, постучавъ при этомъ каждымъ совереномъ о другой.

— Надюсь,— проговорилъ онъ, взявъ одинъ соверенъ и внимательно разсматривая его,— надюсь, вы въ нихъ не поубавили всу: это вдь спеціальность вашего племени — сами знаете. Вдь вы, небось, понимаете, что значить ‘повытравить червончи’? Такъ, что ли, оно называется на вашемъ язык? Вдь понимаете — признайтесь.

— Не больше вашего, сэръ,— спокойно отвтилъ старикъ, пряча руки въ обшлага рукавовъ и почтительно, но твердо глядя въ глаза своему принципалу.— Позволите вы мн сказать вамъ нсколько словъ?

— Говорите,— милостиво разршилъ Фледжби.

— Не смшиваете ли вы, сэръ,— безъ умысла, разумется, безъ всякаго умысла,— не смшиваете ли вы иногда ту честную должность, которую я у васъ занимаю, съ личиной, которую я, по вашимъ разсчетамъ, бываю принужденъ принимать на себя?

— У меня нтъ досужаго времени входить въ такія тонкости!— отвтилъ холодно Обаятельный.

— Нтъ времени? Ради справедливости?

— Убирайся къ чорту съ своей справедливостью!

— Ну, пусть изъ великодушія.

— Жиды и великодушіе — вотъ такъ сочетаніе!— сказалъ Фледжби.— Достаньте-ка лучше расписки и не болтайте больше вашего іерусалимскаго вздору.

Расписки были представлены и поглотили все вниманіе мистера Фледжби на слдующіе полчаса. Расписки, какъ и счета, оказались въ полномъ порядк, и потому вс книги и бумаги снова заняли свое мсто въ мшк.

— Ну-съ, теперь насчетъ векселей,— заговорилъ Обаятельный: — эта отрасль нашего дла больше всего мн по вкусу. Есть ли въ продаж векселя и по какой цн? Составили ли вы списокъ рыночнымъ цнамъ?

— Подробный списокъ, сэръ,— отвчалъ Райя, доставая бумажникъ и вынимая изъ него сложенную въ нсколько разъ бумагу, которая, когда онъ ее развернулъ, оказалась большимъ, мелко исписаннымъ листомъ.

Принимая бумагу изъ рукь старика, мистеръ Фледжби присвистнулъ.

— Эге! Какъ видно, улица несостоятельныхъ полна жильцовъ въ настоящее время. Все это продается пачками, не такъ ли?

— Да, пачками или оптомъ, какъ здсь обозначено,— сказалъ старикъ, заглядывая въ списокъ черезъ плечо принципала.

— Конечно, половина всего количества окажется макулатурой: это можно предсказать напередъ,— замтилъ Фледжби.— Нельзя ли и пріобрсти ихъ по цн макулатуры — вотъ вопросъ.

Райя покачалъ головой, а Фледжби снова обратилъ свои маленькіе глазки на списокъ. Скоро эти глазки заблестли, и какъ только мистеръ Фледжби почувствовалъ, что они заблестли, онъ взглянулъ вверхъ, черезъ плечо, на склонившееся надъ нимъ спокойное лицо и перешелъ къ камину со спискомъ въ рукахъ. Обративъ наличникъ камина въ конторку, онъ сталъ спиной къ старику и, гря колни, принялся, не спша, просматривать списокъ, часто возвращаясь къ уже прочитаннымъ строкамъ, какъ будто въ нихъ заключалось нчто особенно важное. И всякій разъ при этомъ онъ заглядывалъ въ зеркало, висвшее надъ каминомъ, чтобы удостовриться, не наблюдаетъ ли за нимъ старикъ. Но ему не удалось поймать на этомъ Райю: хорошо зная подозрительность своего принципала, онъ стоялъ, потупивъ глаза.

Въ то время, когда мистеръ Фледжби былъ поглощенъ своимъ пріятнымъ занятіемъ, на площадк за дверью послышались шаги, и дверь отворилась.

— Слышите? Это вашихъ рукъ дло, ермолка вы израильская!— буркнулъ Обаятельный.— Вы не заперли двери.

Между тмъ шаги послышались въ квартир, и громкій голосъ мистера Альфреда Ламля спросилъ:

— Фледжби, вы тутъ?

Фледжби торопливымъ шепотомъ приказалъ Рай поддакивать всему, что онъ будетъ говорить, затмъ крикнулъ въ отвтъ: ‘Тутъ! ‘ и отворилъ дверь спальни.

— Войдите,— сказалъ онъ.— Этотъ почтенный джентльменъ — агентъ фирмы Побсей и К, изъ Сентъ-Мэри-Акса. Мы съ нимъ стараемся — то есть собственно стараюсь я — придти къ какому-нибудь соглашенію насчетъ одного моего несчастнаго друга по длу о кое-какихъ просроченныхъ векселяхъ. Но, откровенно сказать, Побсей и К до того строги къ своимъ должникамъ, что я, мн кажется, напрасно трачу время… Не можемъ ли мы съ вами сойтись хоть на чемъ-нибудь, мистеръ Райя? Мн такъ жаль моего бднаго друга!

— Я только представитель другого, сэръ,— отвтилъ еврей тихимъ голосомъ.— Я дйствую, какъ мн приказываетъ мой хозяинъ. Не мой капиталъ помщенъ въ это дло, и моей выгоды тутъ нтъ никакой.

— Ха, ха, ха!— засмялся Фледжби.— Слышите, Ламль? Что я вамъ говорилъ?

— Ха, ха, ха!— захохоталъ и Ламль.— Да, да, еще бы! Знаемъ мы васъ!..

— Дьявольски ловко, не правда ли?— продолжалъ Фледжби, несказанно забавляясь въ душ своей шуткой.

— Врны себ, врны себ!— смялся Ламль. Мистеръ…

— Райя, Побсей и К, въ Сентъ-Мэри-Акс,— вставилъ Фледжби, утирая катившіяся изъ глазъ слезы.

— Мистеръ Райя обязанъ соблюдать неизмнныя формы, предназначенныя и установленныя для такихъ случаевъ,— сказалъ Ламль.

— Онъ вдь только представитель другого!— съ восторгомъ подхватилъ Фледжби.— Дйствуетъ, какъ ему приказываетъ хозяинъ. Не его капиталь помщенъ въ это дло. Прелестно! Ха, ха, ха!

Мистеръ Ламль вторилъ этому хохоту, притворяясь, что понимаетъ, въ чемъ соль, и чмъ больше они хохотали, тмъ больше удовольствія доставляла мистеру Фледжби его милая шутка.

— Однако,— заговорилъ онъ другимъ тономъ, еще разъ утирая глаза,— однако, если мы будемъ продолжать въ такомъ дух, мистеръ Райя подумаетъ, чего добраго, что мы трунимъ надъ нимъ или надъ Побсеемъ и К, а между тмъ у насъ въ помышленіи этого нтъ… Мистеръ Райя, сдлайте милость, побудьте нсколько минутъ въ сосдней комнат, пока я переговорю кой-о-чемъ съ мистеромъ Ламлемъ. Я попытаюсь еще придти къ соглашенію съ вами, прежде чмъ вы уйдете.

Старикъ, ни разу не поднявшій глазъ, покуда продолжалъ шутить его принципалъ, безмолвно поклонился и вышелъ за дверь, предупредительно отворенную самимъ Фледжби. Плотно затворивъ ее за евреемъ, этотъ джентльменъ воротился къ своему гостю, который стоялъ спиной къ камину, заложивъ одну руку подъ фалды своего фрака, а въ другую собравъ весь густой кустарникъ своихъ бакенбардъ.

— О-го-го! что-нибудь да не такъ.— проговорилъ Фледжби.

— Почемъ вы знаете?— спросилъ Ламль.

— Всмъ видомъ вашимъ открываете,— отвчалъ Фледжби въ риму, безъ всякаго, впрочемъ, умысла съ своей стороны.

— Ну да, вы отгадали,— сказалъ Ламль.— Кое-что не такъ. Врне, все не такъ, какъ надо.

— Что вы говорите!— произнесъ Фледжби раздльно и опустился на стулъ спиной къ камину, положивъ руки на колни и выпучивъ глаза на своего друга.

— Я вамъ говорю, Фледжби: все не такъ!— повторилъ Ламль, сердито поводя въ воздух правой рукой: — Птичка улетла.

— Какая птичка?— спросилъ Фледжби такъ же раздльно, но гораздо сурове.

— Извстная намъ обоимъ. Наша птичка… Прочтите.

Фледжби взялъ записку изъ протянутой руки Ламля и прочелъ вслухъ:

‘Альфреду Ламлю, эсквайру.

‘Милостивый государь! Позвольте мн и жен моей выразить вамъ нашу общую признательность за любезное вниманіе, какимъ вы и ваша супруга удостаивали нашу дочь Джорджіану, и отказаться отъ такого вниманія на будущее время, высказавъ при семъ случа наше ршительное желаніе, чтобы впредь между нашими домами не было никакихъ сношеній. Имю честь, сэръ, быть вашимъ покорнйшимъ слугою, Джонъ Подснапъ’.

Фледжби долго и пристально разглядывалъ три блыя страницы записки,— такъ же долго и пристально, какъ разглядывалъ передъ тмъ ея первую много говорящую страницу. Потомъ онъ посмотрлъ на Ламля, который, какъ бы въ отвтъ на этотъ взглядъ, еще разъ повелъ въ воздух правой рукой.

— Чье же это дльце?— выговорилъ наконецъ мистеръ Фледжби.

— Придумать не могу,— сказалъ Ламль.

— Можетъ быть,— продолжалъ съ досадой въ голос Фледжби,— можетъ быть, кто-нибудь нелестно аттестовалъ ему васъ?

— Или васъ,— поправилъ Ламль, нахмурившись.

У мистера Фледжби готово было сорваться съ языка какое-то мятежное слово, но вдругъ рука его случайно дотронулась до его носа. Нкое воспоминаніе, связанное съ этою выдающеюся чертою его лица, послужило для него, очевидно, свеовременнымъ предостереженіемъ: онъ благоразумно взялся за эту черту большимъ и указательнымъ пальцами и задумался. Ламль, между тмъ, смотрлъ на него воровскими глазами.

— Что тутъ длать?— проговорилъ Обаятельный.— Разговорами не поможешь. Если мы только узнаемъ, кто разстроилъ нашъ планъ, мы съ нимъ, конечно, раздлаемся… Ну что жъ, въ заключеніе можно только сказать, что мы взялись за дло, но не могли довести его до конца по независящимъ обстоятельствамъ.

— Врне будетъ: вы взялись за дло, которое могли бы довести до конца, если бы лучше воспользовались обстоятельствами,— проворчалъ Ламль.

— Ну, это какъ на чей взглядъ,— замтилъ Фледжби спокойно, засовывая руки въ свои турецкія шаровары.

— Мистеръ Фледжби!— заговорилъ Ламль строгимъ тономъ.— Понимать ли мн васъ такъ, что вы приписываете мн всю вину и намекаете, что недовольны мною въ этомъ дл?

— Нтъ, если только вы принесли съ собой въ карман мою расписку и возвратите ее мн,— отвчалъ Фледжби.

Ламль неохотно досталъ расписку. Фледжби осмотрлъ ее со всхъ сторонъ, удостоврился въ ея подлинности, затмъ скомкалъ и бросилъ въ огонь. Оба друга наблюдали, какъ она вспыхнула, какъ погасла и какъ пушистый пепелъ улетлъ въ трубу.

— Ну-съ, отвчайте теперь мистеръ Фледжби,— заговорилъ Ламль тмъ же тономъ,— отвчайте: понимать ли мн васъ такъ, что вы приписываете мн всю вину и намекаете, что недовольны мною въ этомъ дл?

— Нтъ,— сказалъ Фледжби.

— Ршительно и безусловно нтъ?

— Ршительно и безусловно.

— Фледжби, дайте пожать вашу руку.

Фледжби далъ пожать свою руку прибавивъ:

— А если мы когда-нибудь дознаемся, кто разстроилъ нашъ планъ, мы съ нимъ раздлаемся… Затмъ позвольте мн сказать вамъ по дружб еще одну вещь. Я не знаю вашихъ денежныхъ обстоятельствъ и не спрашиваю о нихъ. Въ этомъ дл вы понесли убытки. Многіе изъ насъ подвергаются иногда денежнымъ затрудненіямъ. Вы, какъ и вс, можете въ свой чередъ подвергнуться затрудненіямъ, можете, конечно, и не подвергнуться. Но что бы ни случилось съ вами, Ламль,— не попадайтесь, не попадайтесь — убдительно васъ прошу,— въ руки Побсей и К, что сидитъ въ эту минуту въ той комнат. Это такія сутяги, милйшій мой Ламль, такіе обдиралы и сутяги,— повторилъ мистеръ Фледжби съ особеннымъ смакомъ,— что и выразить не могу. Они сдерутъ съ васъ кожу по дюймамъ, съ загривка до пятокъ, и каждый дюймъ вашей кожи изотрутъ въ порошокъ. Вы видли, каковъ мистеръ Райя. Не попадайтесь ему въ лапы, Ламль,— прошу васъ, какъ другъ!

Невольно проявляя нкоторый страхъ посл столь торжественнаго заклинанія, мистеръ Ламль спросилъ только, за коимъ чортомъ ему попадать въ лапы Побсей и К.

— Признаться откровенно,— проговорилъ простодушно мистеръ Фледжби,— я не на шутку встревожился, когда замтилъ, какой бросилъ на васъ взглядъ этотъ жидъ, услыхавъ ваше имя. Мн не понравились его глаза въ ту минуту. Но очень возможно, что это только пылкое воображеніе друга. Само собою разумется, что если вы не выдавали никакихъ опасныхъ для васъ документовъ, или если такіе документы не могли попасть ему въ руки, вамъ нечего бояться его, и я, значитъ, просто фантазирую. А все-таки мн не понравился его взглядъ.

Встревоженный Ламль, у котораго начали выступать на вздрагивающемъ носу уже извстныя читателю блыя пятна, имлъ такой видъ, какъ будто его пощипывалъ за носъ бсенокъ. Фледжби, наблюдавшій за нимъ съ отвратительными подергиваніями на своемъ подломъ лиц, исполнявшими у него обязанность улыбки, очень смахивалъ на такого бсенка.

— Нельзя однако задерживать этого жида слишкомъ долго, не то онъ выместитъ свою досаду на моемъ бдномъ друг, сказалъ онъ: — надо выйти къ нему… Ну, а что подлываетъ ваша умная и симпатичная супруга? Знаетъ ли она о нашей неудач?

— Я ей показывалъ письмо.

— Очень удивлена?

— Я думаю, она удивилась бы больше, если бы вы проявили побольше расторонности,— отвчалъ Ламль.

— Ага! Значитъ, неудачу она приписываетъ мн?

— Мистеръ Фледжби, я не позволю перетолковывать мои слова.

— Не сердитесь, Ламль,— заговорилъ покорнымъ тономъ Фледжби.— Нтъ никакой причины сердиться. Я только спросилъ. Значитъ, она не обвиняетъ меня — если позволите еще разъ повторить мой вопросъ?

— Нтъ, сэръ.

— Очень радъ,— сказалъ мистеръ Фледжби, удостоврившись, что Ламль солгалъ.— Засвидтельствуйте же ей мое глубокое почтеніе. До свиданья.

И пріятели дружески распрощались.

Ламль вышелъ въ раздумь. Фледжби проводилъ его до наружной двери. Воротившись къ себ, онъ прислъ къ камину съ сосредоточеннымъ лицомъ, широко разставивъ ноги въ розовыхъ шароварахъ и согнувъ ихъ въ колняхъ, какъ будто готовился встать.

‘Ваши бакенбарды, мистеръ Ламль, никогда мн не нравились’, бормоталъ онъ самъ съ собой: ‘такихъ и за деньги не купишь. Вы кичитесь своими манерами и своимъ краснорчіемъ. Вы хотли потянуть меня за носъ, вы запутали меня въ глупую исторію, и вы же съ женой говорите, что я самъ во всемъ виноватъ. Такъ я же вамъ насолю,— насолю непремнно, хоть у меня и нтъ бакенбардъ (тутъ онъ слегка потеръ то мсто, гд имъ слдовало быть), хоть у меня нтъ ни манеръ, ни краснорчія’.

Облегчивъ такимъ образомъ благородную душу, мистеръ Фледжби сдвинулъ ноги въ розовыхъ шароварахъ, выпрямилъ ихъ въ колнкахъ и крикнулъ Рай въ сосднюю комнату: ‘Эй вы тамъ!’ При вид вошедшаго старика, съ его кроткимъ лицомъ, такъ рзко противорчившимъ аттестаціи, которая была ему только что дана, Фледжби захохоталъ.

— Чудесно! Великолпно! Клянусь душой, необыкновенно хорошо!— выговорилъ онъ сквозь смхъ.

Когда весь запасъ его веселости изсякъ, онъ продолжалъ:

— Вотъ что, старикъ: вы скупите вс пачки, которыя я здсь отмчу карандашомъ,— вотъ черточка, вотъ еще и еще,— и я готовъ прозакладывать два пенса, что вы потомъ повыжмете этихъ христіанъ, какъ истый еврей. Теперь вамъ нуженъ чекъ, я знаю. Вы непремнно скажете — нуженъ, хотя у васъ у самого припрятанъ гд то кругленькій капиталецъ (только никто не знаетъ — гд), и вы скоре согласитесь, чтобъ васъ посолили, пересыпали перцемъ и поджарили на ршетк, чмъ сознаетесь въ этомъ… Чекъ я вамъ сейчасъ напишу.

Онъ отперъ ящикъ и досталъ изъ него ключъ, чтобъ отпереть имъ другой ящикъ, изъ котораго взялъ еще ключъ и отперъ еще одинъ ящикъ, гд хранилась у него чековая книжка. Потомъ онъ написалъ чекъ, снова спряталъ книжку въ ея укромное мсто и, давъ обратный ходъ ключамъ и ящикамъ, подалъ знакъ старику сложеннымъ чекомъ подойти и принять его изъ хозяйскихъ рукъ.

— Ну вотъ, о моихъ длахъ пока довольно,— сказалъ онъ, между тмъ какъ еврей, положивъ чекъ въ свой бумажникъ, опускалъ послдній въ боковой карманъ.— Теперь нсколько словъ о длахъ, которыя еще покуда не мои. Гд она?

Райя, не успвшій еще вынуть руки изъ кармана, вздрогнулъ и насторожился.

— Ого!— сказалъ Фледжби.— Вы этого не ожидали? Куда вы ее запрятали?— признавайтесь.

Захваченный врасплохъ старикъ взглянулъ на своего принципала съ мимолетнымъ замшательствомъ, что доставило послднему неописуемое наслажденіе.

— Ужъ не въ томъ ли она дом скрывается, который я нанимаю и за который плачу налогъ въ Сентъ-Мэри-Акс?— спросилъ Фледжби.

— Нтъ, сэръ.

— А то, быть можетъ, въ саду на крыш этого дома? Отправилась туда умирать или иначе какъ-нибудь забавляться въ вашемъ вкус?— продолжалъ Фледжби свой допросъ.

— Нтъ, сэръ.

— Такъ гд же она?

Райя опустилъ глаза, видимо соображая, можетъ ли онъ отвтить на вопросъ, не нарушая истины, и потомъ тихо поднялъ ихъ на лицо допросчика, какъ бы удостоврившись, что не можетъ.

— Такъ и быть, я пока не буду настаивать,— сказалъ Фледжби.— Но я хочу это знать, и узнаю. Но вы-то хороши! Что вы такое затяли?— объясните.

Съ извиняющимся движеніемъ головы и рукъ, длая видъ, что не понимаетъ значенія этихъ словъ, старикъ обратилъ на него взоръ безмолвнаго вопроса.

— Вдь вы не какой-нибудь волокита,— продолжалъ Фледжби.— Вдь вы патріархъ,— засаленная, истрепанная карта. Не влюблены же вы въ Лиззи.

— О, сэръ!— взмолился Райя.— О, сэръ!

— Такъ отчего же,— заговорилъ опять Фледжби съ легкой краской въ лиц,— отчего вы не хотите сказать, что заставило васъ вмшаться въ это дло?

— Сэръ, я скажу вамъ всю правду. Но съ условіемъ — простите, что ставлю вамъ условія,— съ условіемъ строжайшей тайны. Я полагаюсь на вашу честь.

— Туда же — честь!— воскликнулъ Фледжби съ насмшкой.— Честь у жида!.. Ну, ладно. Разсказывайте.

— Помните, сэръ, я полагаюсь на вашу честь,— повторилъ Райя съ почтительной твердостью.

— Само собою разумется,— подтвердилъ Фледжби.

Старикъ, котораго ни разу не попросили ссть, стоялъ, держась рукой за спинку мягкаго кресла, у стола, гд передъ тмъ нжился молодой человкъ. Самъ же молодой человкъ сидлъ у камина съ выраженіемъ жаднаго любопытства на своемъ безбородомъ лиц, готовый словить и прервать его на первомъ слов неправды.

— Разсказывайте же,— повторилъ онъ.— Начните съ вашихъ побудительныхъ причинъ.

— Сэръ, у меня нтъ другихъ причинъ, кром желанія помочь беззащитной.

Мистеръ Фледжби могъ выразить свои чувства по поводу такого невроятнаго показанія лишь необыкновенно продолжительнымъ насмшливымъ сапомъ.

— Какъ я узналъ и за что сталъ уважать эту двушку — я уже говорилъ вамъ въ тотъ разъ, когда вы встртились съ нею въ моемъ скромномъ садик на крыш дома,— началъ старикъ.

— Говорили?— переспросилъ недоврчиво Фледжби.— Допустимъ. Можетъ быть, и говорили.

— Чмъ больше я ее узнавалъ, тмъ ближе къ сердцу принималъ ея судьбу. Я встртилъ ее въ тяжелой обстановк. Себялюбивый и неблагодарный братъ, непріятный ей искатель ея руки, сти боле опаснаго поклонника, слабость ея собственнаго сердца…

— Значитъ, она неравнодушна къ одному изъ этихъ молодцовъ?

— Сэръ, съ ея стороны было очень естественно полюбить его: у него много большихъ преимуществъ. Но онъ не одного съ нею званія и не имлъ намренія жениться на ней. Ей со всхъ сторонъ грозила опасность въ то время, когда я — дряхлый старикъ (какъ вы это сами сказали), такъ что во мн нельзя заподозрить никакого другого чувства, кром отцовскаго,— когда я позволилъ себ вмшаться и посовтовалъ ей бжать. Я ей сказалъ: ‘Дочь моя, бываютъ въ жизни минуты такой опасности соблазна, что вся добродтель наша сводится лишь къ тому, чтобы поскоре бжать прочь’. Она отвтила, что это уже приходило ей въ голову. Но она не знала, куда и какъ ей бжать, и у нея не было никого, кто бы помогъ ей въ этомъ. Я указалъ ей человка, который могъ ей помочь: человкъ этотъ былъ я. И она бжала.

— Какъ же вы устроили ее?— спросилъ мистеръ Фледжби, ощупывая свою безбородую щеку.

— Я помстилъ ее въ семь… далеко отсюда.— Говоря это, старикъ красивымъ плавнымъ жестомъ раздвинулъ руки, вытянувъ ихъ во всю длину.— Она поселилась у извстныхъ мн людей нашего племени. Тамъ, при ея трудолюбіи, она легко заработаетъ себ на хлбъ и будетъ избавлена отъ всякихъ опасностей.

Маленькіе глазки мистера Фледжби оторвались отъ огня, чтобы взглянуть на плавное движеніе рукъ старика, когда тотъ сказалъ: ‘далеко отсюда’. Онъ попробовалъ (и весьма неудачно) передразнить это движеніе, потомъ покачалъ головой и сказалъ:

— ‘Я устроилъ ее далеко отсюда’… Ахъ, старый хитрецъ!

Положивъ одну руку на грудь, а другою держась за спинку кресла, Райя, не пытаясь оправдываться, ждалъ дальнйшихъ вопросовъ. Но Фледжби ясно видлъ своими маленькими глазками, слишкомъ близко сидящими одинъ отъ другого, что напрасно было бы допрашивать его объ этомъ предмет.

— Лиззи,— промычалъ Фледжби, снова переводя глаза на огонь.— Лиззи, гм…— повторилъ онъ и взглянулъ въ потолокъ.— Вы не сказали мн ея фамиліи тогда, въ вашемъ саду, на вышк. Я буду откровенне съ вами: фамилія ея — Гексамъ.

Райя склонилъ голову въ знакъ подтвержденія.

— Слушайте, сэръ,— продолжалъ Фледжби.— Я, кажется, кое-что знаю о томъ неотразимомъ молодц, второмъ ея поклонник — понимаете? Не принадлежитъ ли онъ къ корпораціи адвокатовъ, а?

— Да, такова, дйствительно, его профессія, то есть номинально.

— Такъ я и думалъ. Фамилія его какъ будто что-то въ род Ляйтвуда?

— Нтъ, сэръ, ничуть не похоже.

— Ну, старый, выкладывайте^:ка фамилію — безъ отговорокъ!— сказалъ Фледжби, подмигивая въ отвтъ на взглядъ старика.

— Рейборнъ.

— Ахъ, чортъ возьми!— воскликнулъ съ удивленіемъ Фледжби.— Такъ этотъ-то? Я думалъ — Ляйтвудъ, а этотъ мн и во сн не снился… Ну что жъ, я не прочь, чтобы вы натянули носъ тому или другому изъ этой милой парочки: оба они пренадутые франты, а этотъ Рейборнъ — такое невозмутимое животное, какого я никогда не встрчалъ. Чванится своими баками, скотина… Браво, браво, старикъ! Ну, ступайте, желаю вамъ успха.

Обрадованный этой неожиданной похвалой, Райя спросилъ, не будетъ ли еще какихъ приказаній.

— Нтъ, можете убираться, Іуда,— сказалъ мистеръ Фледжби,— и длать то, что вамъ уже приказано.

Поощренный этимъ пріятнымъ напутствіемъ, старикъ взялъ свою широкополую шляпу и посохъ и вышелъ, скоре какъ какое-нибудь высшее существо, благосклонно снисходящее къ мистеру Фледжби, чмъ какъ бдный подчиненный, котораго тотъ топталъ въ грязь. Оставшись одинъ, Фледжби заперъ наружную дверь и воротился къ камину.

‘Отлично!’ сказалъ онъ себ. ‘Ты, можетъ быть, и не довольно расторопенъ, другъ мой Фледжби, да зато дйствуешь наврняка’. Онъ раза три съ большимъ удовольствіемъ повторилъ эту фразу и, снова раздвинувъ ноги въ розовыхъ шароварахъ, согнулъ ихъ въ колняхъ. ‘Вотъ такъ выстрлъ!’ продолжалъ онъ свой монологъ: ‘Есть чмъ похвалиться: жида подстрлилъ. Когда я услыхалъ эту исторію у Ламлей, я вдь не сразу напалъ на этого стараго шута. Нтъ, я добрался до него постепенно’. Въ этомъ мистеръ Фледжби былъ совершенно правъ: собираясь кинуться на что-нибудь живое, онъ не имлъ привычки длать скачки, онъ подползалъ, какъ змя. ‘Я подступалъ къ нему понемножку’, бормоталъ мистеръ Фледжби, ощупывая свои бакенбарды. ‘Будь на моемъ мст какіе-нибудь Ламли или Ляйтвуды, они спросили бы его напрямикъ, не принималъ ли онъ участія въ укрывательств этоіг двчонки. А я… я лучше зналъ, какъ надо приняться за дло. Я спрятался за заборъ, навелъ на жида свтъ фонаря, выстрлилъ и сразу сшибъ его съ ногъ. Э, да гд же ему, хоть онъ и жидъ, тягаться со мной!’

При этихъ словахъ сухая корча губъ, изображавшая у мистера Фледжби улыбку, снова исказила его лицо.

‘Я бы совтовалъ и вамъ, господа христіане, остерегаться меня,— продолжалъ онъ свои размышленія вслухъ,— особенно вамъ, квартирующимъ въ улиц несостоятельныхъ должниковъ. Ужъ заберу я въ руки эту улицу, и вы еще увидите мою игру! Забрать васъ въ лапы, да такъ, чтобъ вы объ этомъ знать не знали, хоть и считаете себя всезнающими,— о, за это можно деньги заплатить! А мн еще барышокъ съ васъ достанется. Да это хоть куда!’

И, разсуждая такимъ образомъ, мистеръ Фледжби принялся снимать съ себя турецкое одяніе, и одваться въ христіанскій костюмъ. Когда онъ покончилъ съ этой церемоніей и съ церемоніей утреннихъ омовеній и умащеній новйшимъ радикальнымъ косметическимъ средствомъ для произращенія роскошныхъ волосъ на человческомъ лиц (шарлатаны были единственные мудрецы, которымъ онъ врилъ, если не считать ростовщиковъ),— густой туманъ принялъ его въ свои сырыя объятія. И если бы туманъ задушилъ его въ этихъ объятіяхъ, міръ, надо сознаться, не понесъ бы невознаградимой потери, безъ труда замнивъ его кмъ-нибудь другимъ изъ своего постояннаго запаса негодяевъ.

II. Честный человкъ въ новомъ вид.

Вечеромъ того же самаго туманнаго дня, когда желтая штора конторы Побсей и К спустилась посл дневной работы, старый еврей опять вышелъ на улицу. Но на этотъ разъ у него не было мшка подъ мышкой, и онъ отправлялся не по хозяйскимъ дламъ. Онъ перешелъ Лондонскій мостъ, вернулся по Вестминстерскому на Мидльсекскій берегъ и, пробираясь въ туман, добрался до дома кукольной швеи.

Миссъ Ренъ поджидала его. Онъ могъ видть ее въ окно, сидящую у тлвшаго камина, въ которомъ уголь былъ тщательно обложенъ сырою золой, чтобъ онъ дольше горлъ и чтобы меньше пропадало тепла въ ея отсутствіи. Она сидла въ шляпк, готовая въ походъ. Онъ легонько стукнулъ въ окно. Это вывело ее изъ задумчивости, и она поднялась, опираясь на крючковатую палку, чтобы отпереть дверь.

— Добрый вечеръ, тетушка,— сказала она старику.

Онъ засмялся и протянулъ руку, чтобы поддержать ее.

— Не хотите ли немножко обогрться?— спросила она.

— Нтъ, не хочу, если вы готовы, дорогая моя Синдерелла.

— Вотъ и прекрасно!— весело воскликнула миссъ Ренъ.— Какой вы умница, милый мой старичекъ! Если у насъ будутъ призы въ нашемъ заведеніи (пока у насъ, къ сожалнію, одни только бланки на нихъ), вы получите первую серебряную медаль за то, что такъ скоро поняли меня.

Съ этими словами двочка вынула ключъ изъ замка, положила его въ карманъ, потомъ старательно прихлопнула дверь и попробовала, заперлась ли она. Удостоврившись, что жилище ея въ безопасности, она взяла подъ руку старика и, опираясь другою рукой на свою палку, приготовилась употребить ее въ дло. Но прежде, чмъ они тронулись съ мста, Райя предложилъ, что лучше онъ понесетъ ключъ отъ двери, который былъ очень великъ и тяжелъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ, я сама понесу,— живо возразила миссъ Ренъ.— Вы вдь знаете, что я кривобока, а когда въ карман у меня этотъ ключъ, мой корабль приходитъ въ равновсіе. Скажу вамъ по секрету, тетушка: я и карманъ-то пришила на высокомъ боку нарочно для этого.

Онъ не сталъ настаивать, и они тронулись въ путь.

— Да, съ вашей стороны было очень умно, что вы сразу меня поняли, тетушка,— снова заговрила миссъ Ренъ.— Да, впрочемъ, чему же тутъ удивляться? Недаромъ вы такъ похожи на тетушку-волшебницу изъ дтской книжки. Вы вдь совсмъ не похожи на другихъ людей: мн всегда кажется, что вы приняли на себя вашъ теперешній видъ съ какою-нибудь благодтельной цлью… Э, да я даже вижу за этою бородою настоящія черты вашего лица!— воскликнула она вдругъ.

— Ну, а говоритъ ли вамъ, Дженни, ваше воображеніе, что я могу волшебствомъ измнять другіе предметы?

— Ахъ, какъ же, говоритъ. Стоить вамъ взять мою палочку и ударить ею о мостовую, вотъ объ эти грязные камни, по которымъ я ковыляю, и оттуда явится карета шестерикомъ. Знаете что? Давайте этому врить.

— Врю отъ всей души,— отвчалъ старикъ съ добродушной улыбкой.

— Такъ я вамъ скажу, тетушка, что мн нужно отъ васъ прежде всего. Ударьте палочкой по голов моего ребенка, чтобъ онъ совсмъ, совсмъ измнился. Ахъ, какъ ужасно велъ себя мой ребенокъ за послднее время! Онъ выводитъ меня изъ терпнія. Вотъ ужъ дней десять не прикасается къ работ. У него уже бредъ начинается. Вчера ему чудилось, будто пришли какихъ-то четверо людей, темнокожіе, вс въ красномъ, и хотли бросить его въ горящую печь.

— Однако это становится опасно.

— Еще бы! Онъ всегда опасенъ. Онъ, можетъ быть, въ эту минуту (тутъ двочка повернула головку и съ безпокойствомъ взглянула вверхъ, на небо)… онъ, можетъ быть, въ эту минуту поджигаетъ нашъ домъ. Врагу не пожелаю имть дтей. Даже бить его не стоитъ. Сколько разъ я колотила его до того, что сама выбивалась изъ силъ. ‘Ты не помнишь заповди, негодный мальчишка, не чтишь своей матери!’, говорю ему, а сама колочу, что есть мочи. А онъ только хнычетъ да таращитъ глаза.

— Ну, а еще что долженъ я измнить?— спросилъ ее Райя, шутливо-грустнымъ тономъ.

— Боюсь, тетушка волшебница, что вторая моя просьба будетъ своекорыстная: я попрошу васъ поправить мн спину и ноги. Вамъ, съ вашимъ могуществомъ, ничего не стоитъ это исполнить, а для меня, бдной больной, это такъ важно!

Въ этихъ словахъ не слышалось жалобы, и тмъ не мене они хватали за сердце.

— Хорошо. А потомъ?

— Потомъ? Вы сами знаете, тетушка. Мы съ вами сядемъ въ карету шестерикомъ и подемъ къ Лиззи… Ахъ да, это напомнило мн, что я хотла кой-о-чемъ васъ спросить… Вы умны (вдь васъ волшебницы учили), значить, вы можете мн сказать, что лучше: имть ли вещь и потерять ее или никогда не имть?

— Я васъ не понимаю,— объясните, племянница.

— Теперь, безъ Лиззи, я глубже чувствую свое одиночество и безпомощность, чмъ прежде, когда я не знала ея.

У двочки навернулись на глазахъ слезы при этихъ словахъ.

— Кто въ жизни не разставался съ дорогими сердцу людьми, моя милая?— проговорилъ старикъ.— И я вотъ тоже разстался съ женой, съ дочерью, съ любимымъ сыномъ, много общавшимъ. Но счастье все-таки было.

— Ахъ!— задумчиво вздохнула миссъ Ренъ, нисколько не убдившись, и заключила свой вздохъ рзкимъ движеніемъ подбородка.— Такъ я вамъ скажу, тетушка, съ какой перемны, по моему, вамъ лучше было бы начать. Вамъ слдовало бы перемнить ‘есть’ на ‘было’, а ‘было’ на ‘есть’, да такъ и оставить.

— А для васъ это разв было бы лучше? Разв намъ не пришлось бы тогда мучиться вчно?— нжно возразилъ старикъ.

— Ахъ, правда, правда!— воскликнула миссъ Ренъ, снова передернувъ подбородкомъ.— Вотъ вы сейчасъ измнили меня и сдлали умне. Но для этого,— прибавила она, блеснувъ глазами,— для этого вамъ незачмъ быть волшебницей.

Болтая такимъ образомъ, они перешли Вестминстерскій мостъ, миновали т улицы, по которымъ недавно проходилъ Райя, и, снова перейдя Темзу по Лондонскому мосту, повернули внизъ по теченію рки и пошли дальше среди еще боле густого тумана.

По пути Дженни притянула своего друга къ ярко освщенному окну одной игрушечной лавки и сказала:

— Посмотрите-ка на нихъ: вс моей работы.

Это относилось къ кукламъ, стоявшимъ въ окн лавки ослпительнымъ полукругомъ всхъ цвтовъ радуги и разодтыхъ на балъ, для представленія ко двору, для вызда въ открытомъ экипаж, для верховой зды, для прогулки, подъ внецъ, для прислуживанія другимъ кукламъ на свадьб и для всхъ вообще радостныхъ событій въ человческой жизни.

— Прелесть!— воскликнулъ старикъ въ полномъ восторг.— Дамы первый сортъ.

— Очень рада, что он нравятся вамъ,— сказала съ гордостью миссъ Ренъ.— Но знаете, тетушка, самое интересное то, какъ я примриваю платья этимъ важнымъ дамамъ. И замтьте: это самая трудная часть моего ремесла. Она была бы трудна, даже если бъ у меня спина не болла и ноги были въ порядк.

— Такъ какъ же это вы примриваете?— спросилъ Райя.

— Какая вы однако недогадливая колдунья!— воскликнула миссъ Ренъ.— Слушайте же. Назначенъ, напримръ, большой выходъ при двор, или гулянье въ парк, или выставка картинъ, или что-нибудь въ этомъ род. Прекрасно. Я проталкиваюсь въ толпу и высматриваю то, что мн нужно. Увижу какую-нибудь важную даму, подходящую для меня, и говорю себ: ‘Ага, вы мн какъ разъ годитесь, моя милая!’ Пригляжусь къ ней хорошенько, а потомъ бгу домой и тамъ выкраиваю ее и сметываю на живую нитку. Потомъ, въ другой какой-нибудь день лечу опять на какое-нибудь сборище, и опять присматриваюсь и прикидываю на глазъ. Иной разъ какая-нибудь важная дама такъ взглянетъ на меня, какъ будто хочетъ сказать: ‘Какъ странно смотритъ на меня эта двочка!’ И ей какъ будто это нравится, что на нее такъ смотрятъ. Нкоторымъ, впрочемъ, не нравится, но чаще все-таки имъ это бываетъ пріятно. А я тмъ временемъ говорю про себя: ‘Вотъ тутъ придется вырзать немножко, а тамъ припустить’. Словомъ, я длаю изъ нея все, что хочу: сама того не подозрвая, она мн служитъ, какъ служанка, примривая на себ кукольныя платья. Вечернія собранія для меня хуже всего, потому что тогда у меня передъ глазами только парадный подъздъ. Кром того, приходится ковылять между колесъ экипажей и чуть не подъ копытами лошадей, и я того и жду, что меня задавятъ въ темнот. Но все-таки я и тутъ успваю высмотрть моихъ дамъ, когда он, граціозно покачиваясь, проходятъ изъ кареты въ подъздъ. И если которая-нибудь изъ нихъ замтитъ мимоходомъ мою рожицу, выглядывающую изъ-за полицейскаго капюшона, она, должно быть, воображаетъ, что я любуюсь ею отъ чистаго сердца, ей и невдомекъ, что и она сама, и вс он только работаютъ на моихъ куколъ. Есть тутъ одна леди, зовутъ ее Белинда Витрозъ. Такъ эта Белинда однажды поработала на меня два раза въ одинъ вечеръ. Когда она вышла изъ кареты, я сказала себ: ‘Вы мн подходите, душечка’, со всхъ ногъ побжала домой, скроила ее и сметала. Потомъ поскоре назадъ, и дожидаюсь въ толп лакеевъ, подзывающихъ экипажи. Ночь была свтлая. Наконецъ слышу: ‘Карету леди Витрозъ!’ Смотрю: моя Белинда выходитъ. И я заставила ее примрить, да еще какъ акуратно, прежде чмъ она услась въ экипажъ… Вотъ она — эта леди: подвшена за талію, только жаль — слишкомъ близко къ огню для ея непрочной восковой фигурки.

Пройдя еще полмили вдоль рки, Райя разспросилъ дорогу къ нкоей таверн, извстной подъ названіемъ ‘Шести Веселыхъ Товарищей’. Слдуя полученнымъ указаніямъ, старикъ и двочка, посл двухъ-трехъ остановокъ для разршенія сомнній насчетъ дальнйшаго пути, подошли къ дверямъ владній миссъ Аббе Поттерсонъ. Заглянувъ въ стекло, служившее верхней половинкой двери, они узрли весь блескъ уголка за прилавкомъ и самое миссъ Аббе, сидящую во всемъ величіи на своемъ уютномъ трон за газетой, и представились ей съ достодолжнымъ почтеніемъ.

Отведя глаза отъ газеты съ разсяннымъ взглядомъ (такъ какъ ей хотлось дочитать начатую статью), миссъ Аббе спросила съ оттнкомъ суровости:

— Что вамъ нужно?

— Можно видть миссъ Поттерсонъ?— спросилъ старикъ, снимая шляпу.

— Она передъ вами,— отвчала хозяйка.

— Позвольте намъ переговорить съ вами, сударыня.

Миссъ Аббе замтила въ это время маленькую фигурку миссъ Дженни Ренъ. Чтобы лучше ее разсмотрть, она отложила газету, встала и выглянула черезъ дверку прилавка. Крючковатая палочка маленькой калки какъ будто умоляла за свою владлицу о позволеніи войти и отдохнуть у камина. И миссъ Аббе отворила дверку и, какъ будто отвчая палочк, сказала:

— Войдите и отдохните у огня.

— Моя фамилія Райя,— сказалъ старикъ съ учтивымъ поклономъ.— Я работаю въ Сити. А это вотъ моя молодая спутница…

— Постойте,— перебила его миссъ Ренъ.— Я подамъ свою карточку.

Она достала изъ кармана визитную карточку съ большой важностью, но не безъ затрудненія по милости огромнаго ключа, которой лежалъ на карточк, придавивъ ее. Миссъ Аббе, не скрывая своего удивленія, взяла миніатюрный документецъ и прочла на немъ слдующее:

‘Миссъ Дженни Ренъ,
кукольная швея.
По требованію является къ кукламъ на домъ’.

— Ахъ, Господи!— воскликнула миссъ Поттерсонъ, широко раскрывая глаза, и выронила карточку изъ рукъ.

— Сударыня,— заговорилъ тогда Райя,— мы съ моею молодою подругой взяли на себя смлость явиться къ вамъ по длу Лиззи Гексамъ.

Въ эту минуту миссъ Аббе нагибалась, чтобы развязать ленты у шляпы кукольной швеи. Она гнвно обернулась на слова старика и сказала:

— Лиззи Гексамъ — гордая двушка.

— Да, и она такъ гордится вашимъ добрымъ о ней мнніемъ,— ловко вставилъ Райя,— что прежде, чмъ ухать изъ Лондона…

— Куда? Не на мысъ ли Доброй Надежды?— перебила его миссъ Аббе, вообразивъ, повидимому, что Лиззи эмигрировала.

— Нтъ, въ провинцію,— былъ осторожный отвть.— Но, прежде, чмъ ухать, она взяла съ насъ общаніе побывать у васъ и показать вамъ одинъ документъ, который нарочно съ этой цлью и передала намъ въ руки. Я — другъ ей, хотя и безполезный. Я познакомился съ ней посл того, какъ она покинула ваши края. Одно время она жила съ миссъ Ренъ и была ей помощницей и другомъ. Добрымъ другомъ, сударыня,— прибавилъ онъ тихимъ голосомъ.— Поврьте мн — вы бы поврили, если бъ все знали,— добрымъ и полезнымъ другомъ.

— Я врю,— сказала миссъ Аббе, обративъ на двочку смягчившійся взглядъ.

— Если называть гордостью то, что сердце никогда не ожесточается и терпливо выноситъ вс невзгоды, а рука никогда не длаетъ зла, то Лиззи, конечно, горда,— проговорила, вспыхнувъ, миссъ Ренъ.

Ея твердое намреніе срзать миссъ Аббе было такъ мало оскорбительно для этой самодержавной власти, что вызвало только улыбку съ ея стороны.

— Это вы хорошо длаете, моя милочка, что заступаетесь за тхъ, кого любите,— сказала она.

— Хорошо или худо, но я всегда буду такъ длать,— пробормотала упрямо миссъ Ренъ съ характернымъ движеніемъ подбородка.

— Вотъ этотъ документъ, сударыня,— сказалъ Райя, вручая миссъ Аббе подлинное заявленіе Райдергуда за его подписью.— Не угодно ли прочесть?

— Погодите.

Тутъ миссъ Аббе обратилась къ двочк:

— Прежде всего скажите мн, моя милочка, вы пробовали когда-нибудь грогъ?

Миссъ Ренъ покачала головой.

— Хотите отвдать?

— Хочу, если вкусно.

— Хорошо. Я сейчасъ вамъ налью, надюсь, что понравится. Присядьте сюда, къ огоньку, и поставьте ваши ножки на ршетку. Ночь очень холодная: туманъ пронизываетъ до костей.

Когда миссъ Аббе помогала двочк повернуть стулъ къ огню, у той свалилась шляпа и упала на полъ.

— Ахъ, какіе прелестные волосы!— вскрикнула миссъ Аббе.— Ихъ хватить на парики всмъ кукламъ въ мір. Какая густота!

— Это что!— живо подхватила миссъ Ренъ.— Погодите-ка. Ну, что вы скажете объ этомъ?

Съ этими словами она развязала тесемку, которою были стянуты ея волосы, и золотой потокъ покрылъ ея станъ и весь ея стулъ до самаго пола. Восхищеніе, видимо, боролось съ недоумніемъ въ душ миссъ Аббе. Она сдлала знакъ еврею подойти и, доставая изъ шкапика бутылку, спросила его шепотомъ:

— Ребенокъ или взрослая?

— Ребенокъ по годамъ, взрослая по самостоятельности и опытности,— былъ отвтъ.

‘Вы это обо мн тамъ говорите, добрые люди’, думала тмъ временемъ миссъ Ренъ, сидя въ золотой бесдк своихъ волосъ и гря озябшія ноги. ‘Я не могу разслышать вашихъ словъ, но все равно: я знаю вс ваши хитрости и повадки! ‘,

Грогъ, налитый предварительно къ ложечку, пришелся по вкусу миссъ Ренъ, а потому надлежащая (въ предлахъ благоразумія) порція этого напитка была изготовлена искусными руками миссъ Аббе, причемъ и Райя получилъ свою долю. Посл такого вступленія миссъ Аббе принялась за чтеніе документа. Всякій разъ, какъ, во время этой процедуры, она поднимала брови въ знакъ своего удивленія, наблюдательная миссъ Ренъ подчеркивала это движеніе выразительнымъ хлебкомъ.

— То, что здсь написано,— заговорила миссъ Аббе, перечтя документъ нсколько разъ и уразумвъ его содержаніе,— доказываетъ только (хотя тутъ не требуется особенныхъ доказательствъ), что Рогъ Райдергудъ — негодяй. Я даже подозрваю, не онъ ли одинъ сдлалъ все дло. Впрочемъ, мои подозрнія, вроятно, навсегда останутся лишь подозрніями. Теперь я вижу, что напрасно обидла отца Лиззи. Но я никогда не обижала ее. Даже въ т времена, когда дла ея были въ самомъ плачевномъ положеніи, я ей вполн довряла и пыталась убдить ее перехать ко мн. Я очень жалю, что такъ дурно поступила съ человкомъ, особенно теперь, когда этого поправить нельзя… Будьте добры, передайте отъ меня Лиззи — и пусть она всегда это помнитъ, что если ей когда-нибудь вздумается заглянуть къ ‘Веселымъ Товарищамъ’, она найдетъ у нихъ пріютъ и врнаго друга. Она давно ужъ знаетъ миссъ Аббе — напомните ей это,— и знаетъ, какой пріютъ и какого друга найдетъ она здсь. У меня правило: кратко и сладко или кратко и горько, смотря какъ аукнется,— прибавила миссъ Аббе.— Вотъ все, что я имю сказать и этого довольно.

Но, прежде чмъ гости допили грогъ, хозяйка сообразила, что ей не мшало бы имть у себя копію съ документа.

— Бумага не длинная: можетъ быть, вы не откажетесь переписать ее для меня?— сказала она Рай.

Старикъ охотно согласился. Надвъ очки, онъ сталъ у маленькой конторки въ углу, надъ которой красовались нанизанные на проволоку хозяйственные счета миссъ Аббе, а на полочк хранились стклянки съ образцами питій (долговые же счета покупателей строго воспрещались администраціей ‘Товарищей’), и принялся писать красивымъ, четкимъ почеркомъ. Пока онъ стоялъ тамъ, поглощенный этимъ занятіемъ, напоминая всей своей фигурой древняго книжника за работой, миссъ Аббе, глядя на него и на крошечную кукольную швею, сидвшую въ золотой бесдк своихъ чудныхъ волосъ у камина, спрашивала себя, не во сн ли она видитъ эти дв, еще невиданныя за прилавкомъ ‘Веселыхъ Товарищей’, человческія фигуры и не окажется ли, когда она очнется отъ сна, что он об исчезли.

Два раза она, въ вид опыта, закрывала и снова открывала глаза, но фигуры не исчезали. Вдругъ до нея донесся (ужъ не во сн ли?) какой-то смутный, но тревожный шумъ. Она поспшно встала, и вс трое переглянулись въ недоумніи. Между тмъ смутный шумъ превратился въ громкіе голоса и топотъ человческихъ ногъ. Стало слышно, какъ гд-то близко хлопали окна. Крики и возгласы доносились со стороны рки. Еще мгновенье, и въ таверну влетлъ со всхъ ногь Бобъ Глиббери, такъ громко топоча по корридору, какъ будто стукъ всхъ гвоздей въ его сапогахъ сосредоточивался въ каждомъ отдльномъ гвозд.

— Что случилось?— спросила его миссъ Аббе.

— Въ туман опрокинули чью-то лодку, мэмъ! отвчалъ запыхавшійся Бобъ.— Народу на рк всегда много.

— Скажи, чтобъ поставили вс котлы на огонь!— скомандовала миссъ Аббе.— Вытащить ванну! Развсить передъ каминомъ теплыя одяла. Налить бутылки кипяткомъ… Эй, вы, тамъ, на кухн! Встряхнитесь! Живе поворачивайтесь, да помните, что длаете!

Пока миссъ Аббе частью отдавала эти приказанія лично Бобу (котораго при этомъ для большей вразумительности схватила за вихоръ и стукнула головой о стнку), частью же отсылала ихъ на кухню, вс ея кліенты, сидвшіе въ общей пріемной, толкая другъ друга, побжали на пристань, и шумъ снаружи усилился.

— Пойдемте, посмотримъ,— сказала миссъ Аббе своимъ гостямъ.

Вс трое торопливо прошли въ опуствшую пріемную, а изъ нея вышли на деревянный балконъ, висвшій надъ ркой.

— Эй, вы, тамъ внизу!— крикнула миссъ Аббе повелительнымъ тономъ.— Не знаетъ ли кто-нибудь, что тамъ случилось?

— Пароходъ, миссъ Аббе!— громко откликнулся кто-то, казавшійся въ туман срымъ пятномъ.

— Это все пароходъ, миссъ Аббе!— подтвердилъ еще кто-то.

— Вотъ его фонари, миссъ Аббе, видите?— вонъ они мелькаютъ!— прокричалъ кто-то третій.

— Вонъ онъ: пары выпускаетъ, миссъ Аббе, только прибавляетъ туману и шуму,— объяснилъ еще кто-то.

Лодки отчаливали, зажигались факелы, народъ, толпясь и галдя, бжалъ на берегъ. Какой-то человкъ съ плескомъ шлепнулся въ воду и былъ вытащенъ среди общаго хохота. Потребовали носилки. Изъ устъ въ уста передавалась команда подать поскоре спасательный буекъ. Разсмотрть, что длалось на рк, было невозможно, ибо каждая лодка, отчаливъ и продвинувшись въ туманъ на разстояніе собственной длины, мгновенно исчезала изъ виду. Ничего нельзя было понять, кром того, что со всхъ сторонъ осыпался упреками и возбуждалъ всеобщее негодованіе какой-то пароходъ. ‘Ему, душегубу, прямая дорога въ колоніи для ссыльно-каторжныхъ!’ ‘Капитана подъ судъ!’ ‘Что это за экипажъ, который тшится тмъ, что топитъ людей!’ ‘Да это все тотъ же пароходъ, что рветъ на куски своими колесами плашкотниковъ на Темз и поджигаетъ своими трубами дома’. ‘Дло извстное: онъ никогда ничего и не длалъ, кром вреда’.

Вся масса тумана была насыщена такими попреками, извергавшимися на вс лады охрипшими голосами. Все это время огни преступнаго парохода медленно двигались, мерцая въ туман какимъ-то призрачнымъ свтомъ. Вотъ онъ остановился, выжидая, и началъ жечь бенгальскіе огни. Вокругъ него образовалось свтлое пятно, точно туманъ загорлся, и въ этомъ пятн, подъ крики съ берега, измнившіе тонъ, сдлавшись еще громче, еще возбужденне, обозначились двигавшіяся тни людей и лодокъ. На берегу кричали: ‘Вотъ! Вотъ опять!’… ‘Ударь веслами еще раза два! Продвинь впередъ — вотъ такъ. Ура! держи!’… ‘Хватай! Тащи въ лодку!’ Вотъ полетло внизъ нсколько клочковъ бенгальскаго огня, ночь снова почернла, и стало слышно во тьм, какъ завертлись колеса парохода, посл чего огни его плавно двинулись по направленію къ морю.

Миссъ Аббе и двумъ ея спутникамъ казалось, что вся эта кутерьма заняла очень много времени. Теперь началось торопливое общее движеніе лодокъ и людей отъ рки къ таверн, какъ раньше отъ таверны къ рк, и только когда причалила первая лодка, они узнали, что случилось.

— Эй, вы!— провозгласила миссъ Аббе тмъ же повелительнымъ тономъ.— Если это Томъ Тутль тамъ стоитъ,— пусть подойдетъ сюда сейчасъ же.

Томъ Тутль покорно исполнилъ приказъ. Толпа повалила за нимъ.

— Что такое случилось?— спросила миссъ Аббе.

— Иностранный пароходъ опрокинулъ лодку, миссъ.

— Сколько человкъ было въ лодк?

— Одинъ, миссъ Аббе.

— Нашли?

— Нашли. Долгонько-таки былъ онъ подъ водой, ну, а все-таки вытащили.

— Пускай несутъ сюда. Эй, Бобъ, затвори наружную дверь и стань подл нея въ корридор. Не отворять, пока я не скажу!… Есть тамъ внизу полисменъ?

— Здсь, миссъ Аббе!— послышался оффиціальный отвть.

— Когда тло внесутъ въ домъ, не впускайте толпу — слышите? И помогите Бобу удержать дверь.

— Слушаю, миссъ Аббе.

Самодержавная хозяйка ‘Шести Веселыхъ Товарищей’ вернулась въ домъ съ миссъ Дженни и Райей и размстила эти силы по одной съ каждой стороны отъ себя, за дверкой прилавка, какъ за брустверомъ.

— Стойте здсь,— сказала она строго,— здсь никто васъ не тронетъ, и вы увидите, какъ его внесутъ.. Бобъ, не отходи отъ двери.

Сей врный часовой проворно и ршительно до плечъ засучилъ рукава своей рубашки въ знакъ своей готовности повиноваться.

Гулъ приближающихся голосовъ. Стукъ приближающихся шаговъ. Суетня и говоръ за дверью. Мгновенная остановка. Два тупые удара или, врне, толчка въ дверь, какъ будто мертвый человкъ, лежащій навзничь, добравшись до нея, стукнулъ въ нее подошвами своихъ закоченлыхъ ногь.

— Это носилки, на которыхъ его несутъ,— сказала миссъ Аббе, прислушавшись привычнымъ ухомъ.— Бобъ, отворяй!

Дверь отворилась. Тяжелые шаги людей подъ ношей. Опять остановка. Напоръ толпы на дверь. Входъ прегражденъ. Дверь заперта. Неясные возгласы, оставшихся на улиц оскорбленныхъ душъ, обманувшихся въ ожиданіяхъ.

— Идите, братцы, въ первый этажъ!— приказала миссъ Аббе, ибо эта повелительница до того самовластно распоряжалась своими подданными, что даже теперь, явившись въ ея владнія съ мертвымъ тломъ, они не смли двинуться дальше безъ ея разршенія.

Въ первый этажъ вела низенькая дверь, а потому носильщики, положивъ сначала на полъ свою ношу, подняли ее такъ, чтобы можно было пронести ее въ эту дверь. Распростертая фигура, когда ее проносили, лежала почти на высот дверки прилавка.

Миссъ Аббе взглянула и быстро попятилась.

— Боже милосердый!— вскрикнула она и прибавила, обращаясь къ своимъ гостямъ: — Это тотъ самый человкъ, чье показаніе вы дали мн сейчасъ прочесть, это Райдергудъ.

III. Тотъ же честный человкъ еще въ нсколькихъ видахъ.

Да, правда, это Райдергудъ, и никто другой, точне — скорлупа Райдергуда — то, что вносятъ теперь въ спальню перваго этажа таверны миссъ Аббе. Какъ ни былъ гибокъ Рогъ въ своихъ уловкахъ, теперь онъ до того закоченлъ, что препроводить его наверхъ, по узкой лстниц — довольно трудная задача, сопряженная съ усиленнымъ шарканьемъ ногъ, съ поминутнымъ маневрированьемъ носилокъ то вправо, то влво, и съ опасностью, что онъ свалится съ нихъ и полетитъ внизъ черезъ перила.

— Бги за докторомъ!… Бги за его дочерью,— командуетъ миссъ Аббе.

Съ обоими приказаніями проворно отправляются гонцы.

Гонецъ за докторомъ встрчаетъ послдняго на полдорог подъ полицейскимъ конвоемъ. Докторъ осматриваетъ мокрый трупъ и говоритъ не слишкомъ обнадеживающимъ тономъ, что не мшаетъ сдлать попытку вернуть оный къ жизни. Лучшія изъ испытанныхъ средствъ немедленно пускаются въ ходъ, и вс присутствующіе помогаютъ доктору отъ всего сердца. Ни одинъ изъ нихъ не питаетъ никакого уваженія къ человку, который сталъ теперь трупомъ, для всхъ онъ былъ существомъ, котораго избгали, которое подозрвали, которымъ гнушались. Но искра жизни, еще тлющая въ этомъ распростертомъ тл, какимъ-то непонятнымъ образомъ отдляется отъ самаго человка, и въ этой-то искр вс они принимаютъ живйшее участіе — должно быть потому, что искра эта — жизнь, и что они сами живутъ и сами должны умереть.

Въ отвтъ на вопросъ доктора, какъ это случилось и кто тутъ виноватъ, Томъ Тутль даетъ свой вердиктъ: непредвиднный случай, и винить въ въ немъ нельзя никого, кром самого пострадавшаго.— Онъ рыскалъ по рк въ своемъ бот, что ему было въ привычку (не въ обиду будь сказано покойнику), и подвернулся прямо подъ носъ пароходу, который и раскроилъ его пополамъ,— говоритъ Томъ.

Говоря: ‘раскроилъ’, мистеръ Тутль выражается фигурально, разумя лодку, а не утонувшаго, ибо утонувшій лежитъ цлехонекъ передъ нимъ.

Капитанъ Джо, толстоносый завсегдатай таверны въ черно-лакированной шляп, принадлежитъ къ числу послдователей почтенной старой медицинской школы. Пробравшись въ комнату подъ предлогомъ весьма важной услуги (состоящей въ доставк имъ галстуха утопленника), онъ благосклонно длаетъ доктору мудрое, стариной освященное предложеніе подвсить тло вверхъ ногами, ‘на подобіе баранины въ мясной лавк’, и затмъ, въ вид особенно успшнаго пріема для возстановленія дыханія, рекомендуетъ покатать его на бочк. Но эти оскребки мудрости предковъ почтеннаго капитана возбуждаютъ такое негодованіе въ груди миссъ Аббе, что она, недолго думая, хватаетъ его за воротъ и молча выталкиваетъ вонъ со сцены безъ малйшаго протеста съ-его стороны.

Засимъ на сцен остаются только докторъ, Томъ Тутль и еще три завсегдатая таверны — Бобъ Глеморъ, Вильямъ Вильямсъ и Джонатанъ (фамилія послдняго, если она у него есть, никому неизвстна),— и этихъ пятерыхъ совершенно достаточно. Миссъ Аббе, заглянувъ къ нимъ въ комнату, чтобъ удостовриться, не нужно ли чего, уходитъ за прилавокъ и остается тамъ ждать результатовъ вмст съ добродушнымъ старикомъ-евреемъ и съ миссъ Дженни Ренъ.

Если ты не отправился на тотъ свтъ, Райдергудъ,— любопытно бы знать, куда же ты запропастился? Этотъ комъ земной персти, надъ которымъ мы хлопочемъ теперь съ такою терпливой настойчивостью, не подаетъ никакихъ признаковъ твоего присутствія на земл. Если ты совсмъ ушелъ отъ насъ, Рогъ, это очень серьезно, и едва ли не столь же серьезнымъ актомъ будетъ для насъ твое возвращеніе въ сей міръ. Въ таинственности, въ неразршимости этого вопроса, подразумвающаго вопросъ въ томъ, гд ты обртаешься въ этотъ мигъ, есть своего рода торжественность смерти. Вотъ почему вс мы, подл тебя находящіеся, боимся смотрть, боимся и не смотрть на тебя, и вотъ почему т, что остались внизу, чутко прислушиваются и вздрагиваютъ при каждомъ скрип половицы.

‘Постойте! Не шевельнулось ли вко?’ Такъ спрашиваетъ себя докторъ, едва переводя дыханіе и внимательно наблюдая. ‘Нтъ!… Не дрогнули ли ноздри?… Ну, а теперь, посл искусственнаго вдыханія, не чувствуется ли въ его груди слабаго трепетанія подъ моею рукой?— Нтъ. Нтъ и нтъ — опять и опять… Попробуемъ еще… еще разъ… Смотрите! Признакъ жизни! Несомннный признакъ… Искра можетъ угаснуть, но можетъ разгорться и вспыхнуть… Смотрите!’…

Четверо суровыхъ людей глядя на это прослезились. Не все ли имъ равно, на томъ свт Райдергудъ или на этомъ? Нтъ, Райдергудъ не могъ бы вызвать у нихъ слезъ. Но человческая душа, борющаяся между двумя мірами, можетъ вызвать слезы.

Вотъ онъ усиливается вернуться въ здшній міръ… Вотъ, вотъ, онъ почти уже здсь… Опять ушелъ… далеко… Вотъ онъ опять возвращается… старается вернуться изо всхъ силъ. И все-таки, какъ вс мы, когда мы лишаемся чувствъ или (какъ это бываетъ со всми нами ежедневно), когда мы просыпаемся, онъ инстинктивно не желаетъ возврата къ сознанію и хотлъ бы продлить сонъ, если бъ это было возможно.

Бобъ Глиббери возвращается съ Плезантъ Райдергудъ. Ея не было дома, когда за ней послали, и ее нескоро нашли. У нея платокъ на голов, и снявъ его и сдлавъ книксенъ миссъ Аббе, она, вся въ слезахъ, прежде всего закручиваетъ на макушк свои волосы.

— Благодарю васъ, миссъ Аббе, что вы позволили внести его къ вамъ.

— Я вамъ должна сказать, Плезантъ, что я не знала, кого несутъ. Но полагаю, что если бы и знала, это не измнило бы дла,— отвчаетъ миссъ Аббе.

Бдная Плезантъ, подкрпившись глоткомъ водки, входитъ въ комнату перваго этажа. Она не сумла бы выразить свое горе по отц, если бъ ее попросили произнести надъ нимъ надгробное слово, но она всегда питала къ нему больше любви, чмъ онъ къ ней. Увидвъ его лежащимъ безъ сознанія, она заливается слезами и, всплеснувъ руками, обращается къ доктору:

— О, сэръ! Есть надежда?.. Ахъ, бдный, бдный отецъ! Неужели онъ умеръ?!

На это докторъ, стоя на одномъ колн около тла, занятый только имъ и пристально его наблюдавшій, отвчаетъ, не оборачиваясь:

— Вотъ что, красавица: если вы не будете вести себя потише, я не могу вамъ позволить оставаться въ этой комнат.

Принявъ къ свднію это внушеніе, Плезантъ утираетъ глаза волосами, притянувъ ихъ съ затылка (посл чего ей снова пришлось заложить ихъ назадъ), и, отойдя къ сторонк, съ испуганнымъ любопытствомъ слдитъ за происходящимъ. И вскор, по свойственной всмъ женщинамъ сообразительности, она оказывается пригодною для разныхъ мелкихъ услугъ. Угадывая какимъ-то чутьемъ, какая вещь должна понадобиться доктору въ ближайшій моментъ, она безшумно подготовляетъ и подаетъ ему то то, то другое, и мало-по-малу добивается того, что ей разршаютъ поддерживать голову отца.

Видть отца предметомъ участія, найти кого-нибудь, не только готоваго терпть его общество въ этомъ мір, но даже настоятельно убждающаго, можно сказать — умоляющаго его, вернуться въ этотъ міръ,— было новостью для Плезантъ и возбуждало въ ней чувство, никогда дотол ею не испытанное. Въ ея ум бродитъ туманная мысль, что если бы дла могли остаться въ такомъ положеніи, это была бы чудная перемна. Она предается смутной надежд, что старое зло затонуло въ рк и что если отецъ ея благополучно вернется назадъ и снова водворится въ опуствшей оболочк, лежащей теперь на постели, онъ станетъ другимъ человкомъ. И въ этомъ умиленномъ состояніи духа она цлуетъ окаменвшія губы и горячо вритъ, что безчувственная рука, которую она теперь растираетъ, оживетъ боле нжной рукой.

Сладкое заблужденіе!— Да. Но какъ ей, бдняжк, не поддаться ему, когда эти люди хлопочутъ надъ нимъ съ такимъ горячимъ участіемъ, когда ихъ заботливость такъ искренна и бдительность такъ велика, когда радость ихъ такъ замтно возрастаетъ по мр того, какъ усиливаются признаки жизни. Вотъ онъ начинаетъ дышать безъ чужой помощи… вотъ шевелится, и докторъ наконецъ объявляетъ, что онъ воротился изъ того таинственнаго путешествія, гд его что-то задержало на темной дорог, и скоро предстанетъ предъ ними.

Томъ Тутль, стоявшій подл доктора во время этого заявленія, съ жаромъ трясетъ его за руку. Бобъ Глеморъ, Вильямъ Вильямсъ и Джонатанъ Безфамильный жмутъ руку другъ другу и доктору. Бобъ Глеморъ сморкается. Джонатанъ Безфамильный желалъ бы послдовать его примру, но, за неимніемъ носового платка, воздерживается отъ такого проявленія своихъ чувствъ. Плезантъ проливаетъ слезы, достойныя ея имени, и ея сладкое заблужденіе достигаетъ своего апогея.

Въ глазахъ его видно сознаніе. Онъ хочетъ что-то спросить. Онъ не понимаетъ, гд онъ. Скажите ему.

— Отецъ, тебя опрокинули на рк, а теперь ты въ дом миссъ Аббе.

Онъ съ удивленіемъ смотритъ на дочь, озирается кругомъ, потомъ закрываетъ глаза и впадаетъ въ дремоту, склонившись головой на руку дочери.

Кратковременное сладкое заблужденіе начинаетъ улетучиваться. Невзрачное, жесткое, злое лицо снова поднимается изъ глубины на поверхность. По мр того, какъ онъ согрвается, докторъ и четверо людей при немъ охладваютъ. По мр того, какъ черты его лица смягчаются съ возвратомъ жизни, черствютъ ихъ лица и сердца.

— Теперь онъ совсмъ оправился,— говоритъ докторъ, споласкивая руки и глядя на паціента съ возрастающей антипатіей.

— Бывали люди и получше его, однакоже такой удачи имъ не выпало,— философствуетъ Томъ Тутль, мрачно покачивая головой.

— Будемъ надяться, что теперь онъ станетъ вести себя лучше,— говоритъ Бобъ Глеморъ и прибавляетъ въ поясненіе: — по крайней мр лучше, чмъ можно разсчитывать.

— И чмъ онъ велъ себя прежде,— дополняетъ Вильямъ Вильямсъ.

— Не такой человкъ!— говоритъ Джонатанъ Безфамильный, заканчивая квартетъ.

Они говорятъ такъ тихо, что дочь его не можетъ ихъ слышать. Но она видитъ, что они отошли въ сторону и стоятъ кучкой въ другомъ конц комнаты и чуждаются его. Было бы гршно заподозрить ихъ въ томъ, что они жалютъ, зачмъ онъ не умеръ, когда былъ такъ близокъ къ смерти, но легко допустить, что они предпочли бы, чтобы ихъ участіе досталось кому-нибудь получше.

Отправляютъ гонца за прилавокъ. Миссъ Аббе снова появляется на сцен: она издали смотритъ на паціента и шепотомъ о чемъ-то бесдуетъ съ докторомъ. Искра жизни возбуждала живой интересъ, пока добивались, чтобъ она разгорлась, но теперь, когда она разгорлась, всмъ было бы, повидимому, гораздо пріятне, если бы тотъ, въ комъ она тлла, оказался не Райдергудомъ, а кмъ-нибудь другимъ.

— Вы все-таки исполнили свой долгь, какъ подобаетъ честнымъ людямъ,— говоритъ, ободряя присутствующихъ, миссъ Аббе.— Можете теперь сойти внизъ и выпить на счетъ ‘Веселыхъ Товарищей’.

Вс четверо отправляются внизъ, предоставивъ дочери смотрть за отцомъ. Вскор къ ней на подмогу является Бобъ Глиббери.

— Эхъ, какъ ему рожу-то покривило!— говоритъ Бобъ, осмотрвъ паціента.

Плезантъ киваетъ головой.

— А какъ очнется, и не такъ еще сморщится,— продолжаетъ Бобъ.— Разв нтъ?

Плезантъ выражаетъ надежду, что нтъ. Да и съ чего бы?

— Да вотъ какъ увидитъ, что онъ здсь,— поясняетъ Бобъ.— Вы разв не знаете? Вдь миссъ Аббе запретила ему бывать въ ея дом,— выгнала его вонъ. Но уже вотъ что называется — судьба: явился, и опять пустили. Ну, не чудно ли?

— Онъ никогда бы не пришелъ сюда по своей вол,— отвчаетъ бдная Плезантъ со слабой попыткой проявить нчто въ род благородной гордости.

Сладкое заблужденіе проходить теперь безъ слда такъ же ясно, какъ она видитъ у себя на плеч голову отца. Плезантъ видитъ и то, что онъ ничуть не сдлался лучше, и что вс опять отшатнутся отъ него, какъ только онъ возвратится къ сознанію. ‘Я уведу его отсюда какъ можно скоре: дома ему лучше’, думаетъ съ вздохомъ бдняжка.

Въ минуту вс возвращаются и ждутъ, чтобъ онъ очнулся и понялъ, что они будутъ очень рады развязаться съ нимъ. Ему собираютъ необходимый костюмъ, ибо собственное его верхнее платье все пропитано водой, теперешнее же его одяніе состоитъ изъ однихъ байковыхъ одялъ.

Чувствуя себя все боле и боле не но себ, какъ будто общая къ нему антипатія отыскала его гд-то спящимъ и высказала ему, что она о немъ, думаетъ, Райдергудь наконецъ открываетъ глаза и при помощи дочери садится въ постели.

— Ну, Райдергудъ, какъ вы себя чувствуете?— спрашиваетъ его докторъ.

Онъ отвчаетъ сурово: — Похвастаться не могу.

Онъ возвратился къ жизни въ необыкновенно мрачномъ настроеніи духа.

— Я не собираюсь читать проповди, но позволяю себ надяться, что сегодняшній случай, когда вы были такъ близки отъ смерти, благодтельно подйствуетъ на васъ,— говоритъ докторъ, многозначительно качая головой.

Въ послдовавшемъ въ отвтъ на это ворчань паціента трудно уловить какой-нибудь смыслъ, но дочь его могла бы, если бъ захотла, объяснить, что онъ сказалъ: ‘Убирайтесь вы къ чорту съ вашей

болтовней’.

Затмъ мистеръ Райдергудъ требуетъ свою сорочку и натягиваетъ ее на себя черезъ голову, точь-въ-точь какъ будто онъ сейчасъ только побывалъ въ кулачномъ бою.

— Такъ это пароходъ меня опрокинулъ?— спрашиваетъ онъ дочь.

— Да, отецъ.

— Я его къ суду притяну, чортъ его дери! Онъ у меня поплатится за это.

Потомъ онъ угрюмо застегиваетъ на себ сорочку и въ промежуткахъ, нагнувъ голову, поглядываетъ себ на руки такъ, какъ будто на нихъ и въ самомъ дл остались синяки отъ драки, потомъ сердито требуетъ прочія части одежды и, не спша, напяливаетъ ихъ съ видомъ крайняго раздраженія противъ своего недавняго противника и зрителей ихъ поединка. Ему, повидимому, кажется, что у него течетъ изъ носу кровь, и онъ безпрестанно утираетъ носъ верхнею стороною руки и смотритъ, не осталось ли на ней слдовъ крови, совсмъ какъ кулачный боецъ посл боя.

— Гд моя шапка?— вопрошаетъ онъ, облачившись.

— Въ рк,— отвчаетъ кто-то.

— Неужто не нашлось ни одного честнаго человка, который вытащилъ бы ее?.. А, можетъ, и вытащилъ да прикарманилъ?.. Хорошъ народецъ, нечего сказать!

Такъ говоритъ мистеръ Райдергудъ, съ недобрымъ чувствомъ принимая изъ рукъ дочери уступленную ему на подержаніе шапку и угрюмо натягивая ее на уши. Вслдъ за тмъ, поднявшись на свои, еще нетвердыя, ноги, тяжело оперевшись на дочь, онъ огрызается на нее:

— Держи крпче! Чего ломаешься? Ишь барыня нашлась!

И съ этимъ выходитъ изъ круга бойцовъ, гд у него происходилъ маленькій кулачный поединокъ со смертью.

IV. Годовщина счастливаго дня.

Мистеръ и мистрисъ Вильферъ начали праздновать годовщину своей свадьбы на четверть столтія раньше, чмъ начали праздновать свою годовщину мистеръ и мистрисъ Ламль, и все-таки — продолжали праздновать это событіе въ кругу своей семьи. Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы такія празднованія приносили съ собой что-нибудь особенно пріятное, или чтобы семья ожидала наступленія этого счастливаго дня съ какими-нибудь несбыточными, радужными надеждами и потому испытывала разочарованіе всякій разъ, когда онъ проходилъ. Годовщина отбывалась скоре какъ нравственный долгъ, какъ постъ, а не какъ праздникъ, давая мистрисъ Вильферъ — возможность проявить во всей крас ея зловщее величіе, составлявшее отличительную черту этой впечатлительной женщины.

Настроеніе благородной дамы въ такихъ радостныхъ случаяхъ представляло какую-то странную смсь героическаго терпнія и героически-христіанскаго всепрощенія. Мрачные намеки на боле выгодную партію, которую она могла бы сдлать, ярко просвчивали сквозь черную мглу ея спокойствія и выставляли Херувимчика, ея мужа, въ надлежащемъ вид,— въ вид маленькаго чудовища, неизвстно за что взысканнаго милостью небесъ и стяжавшаго сокровище, котораго искали и изъ-за котораго напрасно состязались люди боле достойные. Такой взглядъ на положеніе длъ установился въ семь такъ твердо, что каждая наступавшая годовщина заставала мистера Вильфера въ полос покаянія, доходившаго по временамъ до того, что онъ жестоко упрекалъ себя въ дерзновенной отваг, съ какою нкогда позволилъ себ назвать своею женой столь возвышенную особу.

Что же касается дтей (здсь рчь идетъ, конечно, о дтяхъ уже вышедшихъ изъ нжнаго возраста), то для нихъ дни этихъ торжествъ были до того непріятны, что ежегодно заставляли ихъ жалть, зачмъ мама замужемъ не за кмъ-нибудь другимъ, а за бднымъ папа, которому приходится такъ жутко, и зачмъ папа женатъ на мам, а не на комъ-нибудь другомъ. Когда въ дом остались только дв сестры, то въ первую же за тмъ годовщину отважный умъ Беллы проявился въ слдующемъ полушутливомъ замчаніи: ‘Не понимаю’, сказала она, ‘что такого необыкновеннаго папа нашелъ въ мама, чтобы разыграть дурачка и попросить ея руки’.

Когда, по прошествіи года, счастливый день снова наступилъ обычной чередой, Белла пріхала къ роднымъ въ Боффиновой карет. Въ семь было въ обыча приноситъ въ этотъ день жертву на алтарь Гименея въ вид пары пулярокъ, и потому Белла заране извстила запиской, что она привезетъ эту жертву съ собой. И вотъ, миссъ Белла и пара пулярокъ, соединенными усиліями двухъ лошадей, двухъ лакеевъ, четырехъ колесъ и большой собаки съ огромнымъ ошейникомъ, подъхали къ дверямъ родительскаго дома. Тутъ ихъ встртила сама мистрисъ Вильферъ, величіе которой, въ этомъ экстрекномъ случа, усугублялось таинственной зубной болью.

— Вечеромъ мн не нужна будетъ карета,— сказала Белла, — я возвращусь пшкомъ.

Лакей мистрисъ Боффинъ дотронулся до шляпы, а мистрисъ Вильферъ напутствовала его грознымъ взглядомъ, долженствовавшимъ вселить въ его дерзновенную душу увренность, что лакеи въ ливреяхъ — не рдкость въ этомъ дом.

— Милая мама, здоровы ли вы?— спросила Белла.

— Я здорова, Белла, насколько это возможно,— отвчала мистрисъ Вильферъ.

— Боже мой, мама, вы говорите такъ, какъ будто только что произвели кого-нибудь изъ насъ на свтъ,— замтила Белла.

— Да, да,— вмшалась Лавви черезъ родительское плечо,— мама съ самаго утра сегодня пребываетъ въ мукахъ. Теб хорошо смяться, Белла, но меня это приводитъ въ отчаяніе.

Бросивъ на Лавинію взглядъ до того подавляюще-величественный, что излишне было бы сопровождать его словами, мистрисъ Вильферъ повела обихъ дочерей своихъ на кухню, гд должна была готовиться жертва.

— Мистеръ Роксмитъ былъ такъ любезенъ, что уступилъ намъ на ныншній день въ полное распоряженіе свою гостиную,— сказала она съ покорностью судьб.— Поэтому, Белла, ты будешь принята въ скромномъ жилищ своихъ родителей настолько соотвтственно съ твоимъ теперешнимъ образомъ жизни, что у насъ для твоего пріема будутъ и гостиная, и столовая. Твой папа приглашалъ мисера Роксмита, но у него какое-то дло: онъ извинился, что не можетъ принять приглашенія, и предложилъ намъ свою комнату.

Белла знала, что у него въ этотъ день не было никакихъ длъ въ дом мистера Боффина, но одобрила его отказъ. ‘Мы только стсняли бы другъ друга’, подумала она, ‘а это и безъ того слишкомъ часто у насъ съ нимъ бываетъ’.

Но ей было такъ любопытно взглянуть, какъ онъ живетъ, что она безъ дальнйшаго отлагательства взбжала наверхъ и вошла въ его комнату и внимательно осмотрла все, что въ ней находилось. Комната была хоть и скромно, но со вкусомъ меблирована. Тутъ стояли шкапъ и этажерка съ книгами, англійскими, французскими и итальянскими, а въ портфел на письменномъ стол лежала куча бумагъ съ какими-то замтками и выкладками, очевидно относившимися къ имуществу Боффина. Тутъ же лежала наклеенная на полотно, покрытая лакомъ и скатанная, какъ ландкарта, та самая плакарда, въ которой описывался убитый человкъ, прибывшій издалека, чтобы сдлаться ея мужемъ. Она отодвинулась отъ нея съ удивленіемъ, и почти со страхомъ опять свернула ее. Осматривая комнату, она увидла гравюру,— прелестную женскую головку въ изящной рамк,— висвшую въ углу близъ его кресла. ‘Эге, такъ вотъ оно какъ’, сказала Белла, остановившись передъ гравюрой и пристально разсматривая ее. ‘Вотъ какъ, сэръ! Понимаю, на кого хочется вамъ, чтобъ это походило. Но я вамъ скажу, что это доказываетъ только вашу непомрную дерзость’. Сказавъ это, она убжала — не потому, чтобы была оскорблена, а потому, что ничего больше не оставалось разсматривать.

— Ну, мама,— заговорила она, входя въ кухню съ остатками румянца на лиц,— вы съ Лавви считаете меня ни къ чему негодной, а я намрена доказать вамъ противное. Я намрена стряпать сегодня.

— Воздержись!— возразила на это величавая мама.— Я не могу теб позволить стряпать въ такомъ плать.

— Что до моего платья, мама,— отвчала Белла, весело копаясь въ комод,— то я намрена подвязаться фартукомъ и прикрыть грудь полотенцемъ. Что же касается позволенія, то я безъ него обойдусь.

— Ты — стряпать?— сказала мистрисъ Вильферъ.— Ты никогда не стряпала даже въ то время, когда жила дома.

— Да, мама, но я хочу стряпать,— объявила ршительно Белла.

Она подпоясалась блымъ фартукомъ, тщательно, при помощи узелковъ и булавокъ, прикрыла себя нагрудникомъ изъ полотенца, который плотно обхватилъ ея шею до самаго подбородка, какъ будто хотлъ поцловать ее. Надъ этимъ нагрудникомъ радостно выглядывали прелестныя ямочки на щеткахъ, а подъ нимъ обозначался не мене прекрасный станъ.

— Мама,— сказала Белла, откидывая назадъ съ висковъ волосы обими руками,— что же во-первыхъ?

— Во-первыхъ,— торжественно отвчала мистрисъ Вильферъ,— если ужъ ты непремнно настаиваешь на томъ, что совершенно не соотвтствуетъ экипажу, въ которомъ ты пріхала…

— Соотвтствуетъ, мама.

— Въ такомъ случа надо, во-первыхъ, поставить пулярокъ къ огню.

— Ахъ, ну, конечно,— вскрикнула Белла.— А потомъ посыпать ихъ мучкой и повернуть вертелъ вотъ такъ — смотрите.— И она быстро пустила пулярокъ кружиться.— Ну, а потомъ что, мама?

— Потомъ,— сказала мистрисъ Вильферъ, взмахнувъ перчатками въ знакъ своего вынужденнаго отреченія отъ поварского трона,— потомъ я посовтовала бы посматривать за ветчиною на сковородк, которая стоитъ на огн, и за картофелемъ, съ помощью вилки. Кром того, необходимо заняться приготовленіемъ зелени, если ты непремнно хочешь настоять на твоемъ, ни съ чмъ не сообразномъ, намреніи.

— Конечно хочу, мама.

Упорствуя въ своемъ желаніи, Белла обращая вниманіе на одно и забывала другое, прилагала вс свои старанія къ другому и забывала третье, вспоминала о третьемъ и тутъ же отвлекалась къ четвертому, и каждый разъ, какъ длала что-нибудь не такъ, бросалась поворачивать несчастныхъ пулярокъ, а потому становилось чрезвычайно сомнительнымъ, изжарятся ли он когда-нибудь. Но стряпня была тмъ не мене очень веселая. Тмъ временемъ миссъ Лавинія бгала взадъ и впередъ между кухней и комнатой напротивъ, гд накрывала на столъ.

Это дло она (отправлявшая свои хозяйственныя обязанности всегда съ неохотой) исполняла порывисто и со стукомъ: скатерть стлала такъ энергично, какъ будто единственнымъ желаніемъ ея было поднять втеръ, стаканы и солонки ставила такъ азартно, какъ будто стучалась ими въ двери, а звонъ ножей и вилокъ въ ея рукахъ напоминалъ рукопашную схватку.

— Посмотри на мама,— шепнула Лавинія Белл, когда, по окончаніи своихъ хозяйственныхъ хлопотъ, она присоединилась къ сестр, жарившей пулярокъ.— Мама такимъ торчкомъ сидитъ въ углу, что даже самому покорному дтищу (какимъ я себя считаю) внушаетъ желаніе ткнуть ее слегка въ бокъ чмъ-нибудь деревяннымъ.

— Ты только представь себ, что и папа точно такъ же сидитъ торчкомъ въ другомъ углу,— отвчала Белла.

— Милая моя, такъ онъ не можетъ сидть,— сказала на это миссъ Лавви.— Папа сейчасъ же развалится, если вздумаетъ уссться въ такой поз. Я никогда не поврю, чтобы кто-нибудь на свт могъ сидть такъ прямо, какъ мама, или могъ бы взвалить себ на спину такую тяжесть унынія… Что съ вами, мама? Здоровы ли вы?

— Конечно здорова,— отвчала мистрисъ Вильферъ, взглянувъ на свою младшую дочь съ презрительною твердостью.— Что же можетъ быть со мной?

— Вы нынче что-то не очень проворны, мама,— отвчала храбрая Лавинія.

— Проворны?— повторила родительница.— Проворны? Откуда у тебя такое вульгарное выраженіе, Лавинія? Если я не жалуюсь, если я молча мирюсь съ своей судьбой, то пусть и семья моя помирится на этомъ.

— Хорошо же, мама!— вдругъ разразилась Лавви. — Ужъ если вы меня къ этому вынуждаете, то позвольте мн съ должнымъ уваженіемъ вамъ сказать, что семья ваша крайне признательна вамъ за вашу ежегодную зубную боль въ день вашей свадьбы и что ваша зубная боль — истинная благодать для семьи. Впрочемъ бываетъ дйствительно, что и такой благодати обрадуешься.

— Ахъ ты, воплощенная дерзость!— сказала мистрисъ Вильферъ.— Какъ ты смешь такъ со мной говорить, да еще въ самый важный изъ всхъ дней въ году! Скажи мн, сдлай милость, знаешь ли ты, что было бы съ тобой, если бъ я въ этотъ день не отдала своей руки твоему отцу?

— Нтъ, мама,— право не знаю,— отрзала Лавви,— и при всемъ моемъ уваженіи къ вашимъ способностямъ и познаніямъ, сомнваюсь, можете ли знать это даже вы.

Могла или не могла отчаянная отвага этой вылазки на слабый пунктъ окоповъ мистрисъ Вильферъ устрашить на время сію героиню, остается покрытымъ мракомъ неизвстности по причин прибытія нейтральнаго флага въ лиц Джорджа Сампсона. Онъ былъ приглашенъ на банкетъ, какъ другъ дома, и въ настоящее время былъ занятъ тмъ, что переносилъ свои нжныя чувства съ Беллы на Лавинію, причемъ содержался со стороны послдней въ строжайшей дисциплин, вроятно въ наказаніе за дурной вкусъ, такъ какъ онъ удостоилъ ее вниманіемъ не въ первой инстанціи.

— Поздравляю васъ съ торжественнымъ днемъ, мистрисъ Вильферъ,— сказалъ мистеръ Джорджъ Сампсонъ, обдумавшій это изысканное привтствіе на пути.

Мистрисъ Вильферъ поблагодарила его благосклоннымъ вздохомъ и снова покорно отдалась своей непостижимой зубной боли.

— Удивляюсь, какъ это миссъ Белла ршилась приняться за стряпню,— проговорилъ чуть слышно мистеръ Сампсонъ.

Тутъ миссъ Лавинія накинулась на родившагося подъ несчастной звздой молодого джентльмена съ сокрушительнымъ замчаніемъ, что ему ‘во всякомъ случа нтъ до этого никакого дла’. Это заставило мистера Сампсона съ прискорбіемъ сосредоточиться въ себ, пока не прибылъ Херувимчикъ, который крайне изумился, увидвъ, чмъ занимается ‘прелестнйшая женщина’.

Какъ бы то ни было, она сама разложила кушанья по блюдамъ и потомъ, снявъ нагрудникъ и фартукъ, услась за столъ, какъ почетная гостья, посл того, какъ мистрисъ Вильферъ на радостныя слова молитвы: ‘За все, что мы готовимся принять’, откликнулась замогильнымъ голосомъ ‘Аминь’, разсчитаннымъ такимъ образомъ, чтобъ отбить аппетитъ у всхъ и каждаго.

— Отчего он такъ красны внутри?— спросила Белла, наблюдавшая за разрзываніемъ пулярокъ.— Это меня удивляетъ, папа. Врно порода такая?

— Нтъ я, не думаю, милочка, чтобъ это отъ породы,— отозвался папа.— Я думаю, скоре оттого, что он не дожарились.

— Имъ слдовало бы дожариться,— замтила Белла.

— Да милочка, я знаю, что слдовало бы, только он не дожарились.

По этой причин потребовалась ршетка, и добродушный Херувимчикъ, часто отправлявшій въ семейств обязанности, несвойственныя херувимчикамъ, взялся дожарить пулярокъ. Вообще этотъ домашній геній, какъ и его прототипъ, отправлялъ много странныхъ обязанностей, съ тою, разумется, разницей, что онъ не упражнялся на духовыхъ инструментахъ, а разв на сапожной щетк, чистя ботинки всмъ домочадцамъ, причемъ исполнялъ это полезное дло съ веселой расторопностью, а не выставлялся, безъ всякой цли нагишомъ всмъ на показъ.

Белла помогала ему въ этой дополнительной стряпн, что сдлало его совершенно счастливымъ, но зато, когда снова сли за столъ, она навела на него смертельный ужасъ вопросомъ, какимъ способомъ, по его мннію, жарятся пулярки въ Гринвич, и дйствительно ли тамошніе обды такъ хороши, какъ разсказываютъ. Укоризненные кивки и подмигиванья, которыми онъ ей отвтилъ на этотъ вопросъ, такъ ее разсмшили, что она поперхнулась, а потомъ, когда Лавинія поколотила его по спин, опять расхохоталась отъ души.

Но мать ея, сидвшая на противоположномъ конц стола, была отличнымъ холодильникомъ для неумстнаго веселья, и къ ея матери отецъ ея, въ своемъ невинномъ благодушіи, обращался по временамъ со словами: ‘Душа моя, мн кажется, теб невесело сегодня’.

— Почему же теб это кажется, Р. Вильферъ,— вопрошала она въ такихъ случаяхъ звучнымъ голосомъ.

— Потому, мой другъ, что ты какъ будто не въ своей тарелк.

— Нисколько,— говорила она тмъ же тономъ.

— Не хочешь ли крылышка, моя милая?

— Благодарю. Я буду сть все, что теб угодно, Р. Вильферъ.

— Хорошо. Но все-таки скажи, мой другъ, любишь ты крылышко?

— Люблю, какъ и все другое, Р. Вильферъ.

Посл чего эта величавая женщина продолжала кушать съ такимъ видомъ, точно готовилась посвятить себя общему благу или кормила толпы народа на площадяхъ.

Белла привезла съ собою дессертъ и дв бутылки вина, озаривъ такимъ образомъ празднество небывалымъ дотол блескомъ. Мистрисъ Вильферъ приняла на себя честь провозгласить первый тостъ и сказала:

— Р. Вильферъ, пью за твое здоровье!

— Благодарю, моя милая. А я за твое!

— Здоровье папа и мама,— сказала Белла.

— Позволь, совсмъ не то,— вмшалась мистрисъ Вильферъ, распяливая одну изъ своихъ перчатокъ.— Я пила за здоровье твоего папа. Если же ты непремнно желаешь включить въ этотъ тостъ и меня, то я изъ чувства благодарности не буду препятствовать.

— Господи! Да какъ же иначе, мама?— заговорила храбрая Лавинія.— Разв ныншній день не тотъ самый день, когда вы и папа сдлались однимъ существомъ. Я наконецъ всякое терпніе теряю.

— Какимъ бы обстоятельствомъ ни ознаменовался этотъ день, но онъ во всякомъ случа не тотъ день, Лавинія, въ который я позволю дтямъ мн грубить. Прошу тебя, приказываю теб быть скромне… Р. Вильферъ, здсь кстати будетъ напомнить, что приказывать слдуетъ вамъ, а мн только повиноваться. Это вашъ домъ, и вы хозяинъ за вашимъ столомъ. За здоровье насъ обоихъ!— И она выпила тостъ съ ужасающей чопорностью.

— Я, право, побаиваюсь, душа моя, что теб несовсмъ весело сегодня,— замтилъ Херувимчикъ кротко.

— Напротивъ, очень весело,— отвтила мистрисъ Вильферъ.— И отчего мн можетъ быть невесело, хотла бы я знать?

— Мн показалось, что лицо твое…

— Лицо мое можетъ быть страдальческимъ лицомъ, но какое вамъ до этого дло и кто можетъ это знать, когда я улыбаюсь?

Она дйствительно улыбалась, и этой улыбкой, очевидно, заморозила всю кровь въ Джордж Сампсон, ибо, уловивъ ея улыбающійся взглядъ, сей молодой джентльменъ до того ужаснулся его выраженія, что совершенно растерялъ вс мысли, не понимая, чмъ онъ могъ навлечь на себя ея гнвъ.

— Въ этотъ день моя душа естественно впадаетъ въ задумчивость и обращается къ прошлому,— сказала мистрисъ Вильферъ.

Миссъ Лавинія, сидвшая наискосокъ, презрительно скрестивъ руки, отвтила на это (не вслухъ, однакоже):

— Ради Бога скажите, мама, какой кусокъ вамъ больше по вкусу, и кончите скоре эту канитель.

— Душа моя,— продолжала мистрисъ Вильферъ ораторскимъ тономъ,— естественно возвращается къ папа и мама (я разумю здсь моихъ родителей). Къ періоду одного изъ раннихъ разсвтовъ этого дня. Я считалась высокою ростомъ (можетъ статься, я и была такова). Папа и мама были несомннно высокаго роста. Мн рдко приходилось встрчать женщинъ красиве моей матери, и я никого не встрчала красиве отца.

На это неукротимая Лавви замтила вслухъ:

— Каковъ бы ни былъ ддушка по наружности, но онъ во всякомъ случа не былъ женщиной.

— Твой ддушка,— возразила мистрисъ Вильферъ грознымъ голосомъ, сопровождая свои слова грознымъ взглядомъ,— твой ддушка былъ именно такимъ, какъ я его описываю, и онъ хватилъ бы о земь любого изъ своихъ внучатъ, который осмлился бы усумниться въ этомъ. Одною изъ завтнйшихъ надеждъ моей мама была надежда, что мужъ мой будетъ мн подъ ростъ. Можетъ быть, это была слабость, но если такъ, то этой слабостью, мн помнится, гршилъ и король Фридрихъ Прусскій.

Вс эти изреченія обращались къ мистеру Джорджу Сампсону, у котораго, однако, не хватило смлости выйти на единоборство. Прижавшись грудью къ столу, онъ ничего не отвтилъ и сидлъ, не поднимая глазъ. Но мистрисъ Вильферъ продолжала съ возрастающей суровостью въ голос, пока не принудила сдаться этого труса.

— Мама, повидимому, имла неопредленное предчувствіе того, что случилось впослдствіи, потому что она часто говорила мн: ‘Не выходи за малорослаго. Общай мн, дитя мое, что ты никогда, никогда, никогда не выйдешь за малорослаго.’ Папа не разъ говорилъ (онъ обладалъ необыкновеннымъ юморомъ), что семейство китовъ не должно родниться съ сельдями. Обществомъ папа дорожили (чему нетрудно поврить) современные ему умные люди, и нашъ домъ былъ для нихъ любимымъ мстомъ отдохновенія отъ трудовъ. Я помню трехъ граверовъ, которые часто бывали у насъ и блистали другъ передъ другомъ самыми тонкими шутками и остротами. (Тутъ мистеръ Сампсонъ смиренно сдался въ плнъ и, безпокойно ерзая на своемъ стул, сказалъ, что ‘три’ — число большое и что остроты были, вроятно, въ высшей степени занимательны.) Въ числ наиболе замчательныхъ членовъ этого кружка былъ одинъ джентльменъ въ шесть футовъ и четыре дюйма ростомъ. Онъ былъ не граверъ. (На это мистеръ Сампсонъ замтилъ безъ всякой причины: ‘Само собой разумется,— нтъ’.) Этотъ джентльменъ оказывалъ мн честь своимъ особеннымъ вниманіемъ, чего я, конечно, не могла не понять. (Тутъ мистеръ Сампсонъ пробормоталъ, что ‘ужъ если до этого дошло, то отгадать нетрудно’.) Я немедленно объявила моимъ родителямъ, что я не могу позволить ему питать надежду. Они спросили меня, не слишкомъ ли онъ высокъ? Я отвчала, что дло не въ рост, а въ томъ, что умъ его слишкомъ высокъ для меня. Въ нашемъ дом, сказала я имъ, тонъ слишкомъ блестящій, давленіе слишкомъ высокое, и простой, скромной женщин трудно поддерживать ихъ въ будничной, домашней жизни. Я очень хорошо помню, какъ мама всплеснула руками и воскликнула: ‘Я вижу, это кончится маленькимъ человчкомъ!’ (Тутъ мистеръ Сампсонъ взглянулъ на хозяина и печально покачалъ головой.) Впослдствіи она предсказала даже, что кончится это маленькимъ человчкомъ съ умомъ ниже посредственности, но это было сказано въ пароксизм, если можно такъ выразиться, обманувшихся материнскихъ надеждъ. Черезъ мсяцъ,— продолжала мистрисъ Вильферъ, понижая голосъ, какъ будто она разсказывала страшную повсть о привидніяхъ,— черезъ мсяцъ я въ первый разъ увидла Р. Вильфера, моего мужа. Черезъ годъ я вышла за него. Душа моя въ ныншній день естественно вспоминаетъ это роковое стеченіе обстоятельствъ.

Мистеръ Сампсонъ былъ наконецъ выпущенъ изъ-подъ огня глазъ мистрисъ Вильферъ. Онъ медленно перевелъ духъ и сдлалъ оригинальное и поразительное замчаніе на ту тему, что ‘невозможно бываетъ объяснить иныя предчувствія’. Р. Вильферъ въ смущеніи почесывалъ себ голову и обводилъ столъ виноватыми глазами, пока они не остановились на его супруі. Замтивъ, что она какъ будто еще больше прежняго закуталась въ темное покрывало меланхоліи, онъ снова сказалъ ей:

— Мой другъ, положительно кажется, что у тебя невесело на душ.

Положеніе несчастнаго мистера Сампсона за этою трапезой было поистин плачевно, онъ не только долженъ былъ беззащитно подвергнуться ораторскому краснорчію мистрисъ Вильферъ, но еще терплъ всяческія униженія отъ Лавиніи, которая, отчасти чтобы показать Белл, что она, Лавинія, можетъ длать съ нимъ все, что захочетъ, отчасти же чтобъ отплатить ему за все еще, очевидно, продолжавшееся съ его стороны восхищеніе красотой Беллы, обращалась съ нимъ, какъ съ собакой. Ослпляемый съ одного боку ораторскимъ блескомъ мистрисъ Вильферъ, а съ другого оглушаемый попреками и фырканьемъ двицы, которой онъ посвятилъ свою жизнь, въ своемъ горестномъ одиночеств этотъ молодой джентльменъ испытывалъ такія страданія, что на него жалко было смотрть. Если умъ его минутами колебался подъ бременемъ этихъ страданій, то въ оправданіе такой слабости можно замтить, что умъ его былъ отъ природы колченогій, никогда твердо не державшійся на ногахъ.

Такъ проходили счастливые часы, пока не наступило время Белл отправиться домой въ сопровожденіи папа. Прикрывъ свои ямочки лентами шляпки и распрощавшись съ обществомъ, она вышла на улицу вмст съ папа, и тутъ Херувимчикъ вздохнулъ всею грудью, какъ будто сырой лондонскій воздухъ былъ необыкновенно освжителенъ для его легкихъ.

— Ну, папа, торжество можно считать оконченнымъ,— сказала Белла.

— Да, моя милая, прошелъ еще одинъ изъ этихъ торжественныхъ дней,— отвчалъ Херувимчикъ.

Белла плотне прижала къ себ его руку, и нсколько разъ потрепала ее.

— Благодарю, душа моя,— проговорилъ онъ, какъ будто она что-нибудь сказала.— Я теперь совсмъ оправился, моя милая. Ну, а ты какъ? Хорошо?

— Я?— нтъ, папа.

— Неужели нтъ?

— Нтъ, папа. Напротивъ, очень худо.

— Господи!— воскликнулъ Херувимчикъ.

— Со мною дло плохо, папа. Я до того углубляюсь въ вычисленія, подсчитывая сколько мн придется тратить въ годъ, когда я выйду замужъ, и какою суммой можно будетъ мн обойтись, что у меня даже морщинки по носу пошли. Вы замтили сегодня, папа, морщинки у меня на носу?

Папа засмялся, а Белла принялась его тормошить.

— Вы перестанете смяться, сэръ, когда убдитесь, какъ дурнетъ ваша ‘прелестнйшая женщина’. Вы лучше заране приготовьтесь къ этому — вотъ что я вамъ скажу! Скоро жадность къ деньгамъ будетъ просвчивать у меня въ глазахъ, и когда вы это замтите, вы пожалете — и подломъ вамъ будетъ — зачмъ не приготовились раньше… А теперь слушайте, сэръ: мы съ вами заключили конфиденціальный договоръ — надюсь, вы не забыли. Ну-съ, имете вы что-нибудь мн сообщить?

— Я думалъ, что сообщать будешь ты, моя милая.

— О! въ самомъ дл? Отчего же вы не спросили меня тогда, когда мы вышли изъ дому? Довріемъ прелестнйшихъ женщинъ не шутятъ. А впрочемъ я прощаю вамъ этотъ разъ… Смотрите на меня, папа: вотъ это (тутъ она приложила указательный пальчикъ своей правой перчатки сперва къ своимъ губамъ, а потомъ къ губамъ отца) — это вамъ поцлуй. А теперь я хочу серьезно разсказать вамъ… постойте, сколько бишь?.. Да, такъ: четыре секрета. Помните, четыре настоящихъ важныхъ, тяжеловсныхъ секрета. Подъ строжайшей тайной!

— Нумеръ первый, мой другъ?— спросилъ пана серьезно, укладывая ея ручку на своей, комфортабельно и конфиденціально.

— Нумеръ первый, папа, потрясетъ васъ, какъ громъ,— объявила Белла.— Какъ выдумаете, кто… (тутъ она смшалась, несмотря на веселое начало своей рчи). Какъ вы думаете, кто сдлалъ мн предложеніе?

Папа посмотрлъ на нее, потомъ посмотрлъ въ землю, потомъ опять заглянулъ ей въ лицо и сказалъ, что ршительно не можетъ отгадать.

— Мистеръ Роксмитъ.

— Да неужели, душенька, ты не шутя мн это говоришь?

— Ми-стеръ Рок-смитъ, папа,— повторила Белла съ удареніемъ, раздляя слога.— Ну-съ, что же вы на это скажете?

На это папа спокойно отвтилъ вопросомъ:

— Что ты сказала, дружокъ?

— Само собою разумется, что я сказала — нтъ,— рзко отвтила Белла.

— Да, да, само собою разумется,— проговорилъ, задумываясь, ея отецъ.

— И объяснила, почему я считаю такой поступокъ съ его стороны злоупотребленіемъ моего доврія и личнымъ оскорбленіемъ мн,— прибавила Белла.

— Да, да, конечно. Я, право удивляюсь ему. Я удивляюсь какъ онъ ршился на это такъ, на авось. Впрочемъ, припоминая вс факты, я прихожу къ убжденію, что онъ всегда восхищался тобой.

— Мною и извозчикъ можетъ восхищаться,— замтила Белла съ оттнкомъ надменности своей матери.

— Правда твоя, моя милая, въ этомъ нтъ ничего невроятнаго… Ну, а теперь нумеръ второй?

— Нумеръ второй, папа, очень похожъ на нумеръ первый, хотя и не такой нелпый. Мистеръ Ляйтвудъ сдлалъ бы мн предложеніе, если бъ я позволила ему.

— Изъ чего я долженъ заключить, моя милая, что ты не намрена позволять?

На это Белла, какъ и прежде, сказала съ удареніемъ: ‘Конечно, нтъ!’, на что отецъ ея счелъ нужнымъ отозваться, какъ и прежде: ‘Да, да, конечно, нтъ’.

— Онъ мн не нравится,— продолжала Белла.

— Этого и достаточно,— вставилъ отецъ.

— Нтъ, папа, недостаточно,— быстро перебила она, встряхнувъ его разокъ-другой.— Разв я не говорила вамъ, какая я жадная, бездушная дрянь. У него нтъ денегъ, нтъ кліентовъ, нтъ будущности, наконецъ, нтъ ничего, кром долговъ. И этого достаточно вполн.

— Гм!— промычалъ немного опечаленнный Херувимчикъ.— Ну-съ, нумеръ третій, мой другъ?

— Нумеръ третій, папа, гораздо лучше двухъ первыхъ. Это великодушное дло, благородное прекрасное дло. Мистрисъ Боффинъ сама сказала мн по секрету — а женщины правдиве ея не найти въ цломъ мір,— сказала мн, что они съ мужемъ желаютъ, чтобъ я сдлала хорошую партію, и что если я выйду замужъ съ ихъ согласія, они дадутъ мн хорошее приданное.

Тутъ молодая двушка залилась искренними слезами признательности.

— Не плачь, моя душечка,— сказалъ Херувимчикъ, прикладывая руку къ глазамъ.— Я дло другое: мн извинительно немножко расчувствоваться, когда мн говорятъ, что мое дорогое, любимое дитя посл всхъ своихъ обманутыхъ ожиданій, будетъ обезпечено и займетъ видное положеніе въ обществ, но ты то не плачь, ты не плачь! Я очень благодаренъ Боффинамъ. Поздравляю тебя отъ всей души, моя дорогая.

Высказавшись такимъ образомъ, чувствительный маленькій человчекъ осушилъ свои слезы, а Белла, обвившись руками вокругъ его шеи, нжно расцловала его среди улицы и съ увлеченіемъ стала говорить ему о томъ, что онъ лучшій изъ отцовъ и лучшій изъ друзей, и что она въ день своей свадьбы станетъ передъ нимъ на колни и будетъ просить у него прощенія за то, что всегда его мучила и мало цнила его терпливое, сострадательное, горячее юное сердце.

При каждомъ изъ этихъ прилагательныхъ она учащала свои поцлуи и кончила тмъ, что сбила съ него шляпу, а когда ее подхватило втромъ и папа побжалъ ее догонять,— громко расхохоталась.

Когда же наконецъ онъ поймалъ свою шляпу и перевелъ немного духъ, и когда посл этого они пошли дальше, онъ ее спросилъ:

— Ну, а что же нумеръ четвертый?

Белла вдругъ перестала смяться и измнилась въ лиц.

— Я думаю, не лучше ли будетъ не говорить пока о нумер четвертомъ,— сказала она.— Буду надяться, что, можетъ быть, я ошибаюсь,

Происшедшая въ ней перемна раззадорила любопытство Херувимчика, и онъ тихонько переспросилъ:

— Ошибаешься, милочка? Въ чемъ ошибаешься? Я что-то не пойму.

Белла задумчиво ноглядла на него и покачала головой.

— А между тмъ я знаю, что это такъ, папа. Слишкомъ хорошо знаю.

— Душечка моя, ты меня не на шутку тревожишь,— сказалъ папа.— Ужъ не отказала ли ты еще кому-нибудь?

— Нтъ, папа.

— Никому?— переспросилъ онъ, опять, многозначительно приподнимая брови.

— Никому, папа.

— А нтъ ли еще кого-нибудь, кто хотлъ бы попытать счастья, если бъ ты позволила ему, моя милочка?

— Никого, насколько мн извстно, папа.

— Такъ-таки и нтъ никого, кто былъ бы не прочь попытать счастья, если бъ ты позволила?— повторилъ свой вопросъ Херувимчикъ, прибгая къ послднему средству.

— Разумется, нтъ,— сказала твердо Белла, встряхнувъ его еще раза два.

— Разумется, нтъ,— согласился онъ.— Милая моя дочурка, я боюсь, что всю ночь не засну, если ты мн не скажешь нумера четвертаго.

— Ахъ, папа, ничего нтъ хорошаго въ нумер четвертомъ. Нумеръ четвертый очень меня огорчаетъ, мн даже не хочется врить ему. Я всячески старалась не замчать, и мн больно говорить объ этомъ даже съ вами… Дло въ томъ, что мистера Боффина портитъ богатство: онъ мняется къ худшему съ каждымъ днемъ.

— О, Белла, я надюсь, что нтъ! Я увренъ, что нтъ.

— Я тоже надялась, тоже старалась не врить себ, но это такъ, папа: онъ съ каждымъ днемъ становится хуже и хуже. Не ко мн — со мной онъ всегда одинаковъ,— но ко всмъ остальнымъ. Онъ подозрителенъ, капризенъ, жестокъ, несправедливъ. И мн кажется, это все усиливается въ немъ. Если когда-нибудь удача губила человка, такъ это случилось съ нимъ. И все-таки подумайте, папа, какъ несокрушима власть денегъ! Я вижу теперь эту власть, презираю ее, боюсь ея, и не уврена, что деньги не сдлаютъ со мной того же. И несмотря ни на что деньги занимаютъ вс мои помыслы, вс мечты, и вся моя жизнь, когда я себ ее представляю, состоитъ изъ денегъ, денегъ, однихъ только денегъ и всего того, что деньги могутъ дать.

V. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ дурную компанію.

Ошибался ли на этотъ разъ быстрый и наблюдательный умъ Беллы Вильферъ или золотой мусорщикъ дйствительно попалъ въ пробирную печь житейскаго искуса и выходилъ изъ нея выжигой. Терпніе, читатель: худая молва быстро разносится, и скоро мы все узнаемъ.

Въ тотъ самый вечеръ, когда Белла вернулась домой, отпраздновавъ въ родительскомъ дом годовщину счастливаго дня, случилось нчто такое, что заставило ее еще больше насторожиться въ ея наблюденіяхъ. Въ дом Боффиновъ была комната, извстная какъ комната мистера Боффина. Не блиставшая такой пышностью, какъ все прочее въ этомъ дом, она была зато гораздо уютне другихъ апартаментовъ: въ ней царилъ духъ домашняго очага, который былъ загнанъ въ этотъ уголокъ обойнымъ и декоративнымъ деспотизмомъ, неумолимо отворачивавшимъ лицо свое отъ всхъ моленій о пощад, съ какими обращался къ нему мистеръ Боффинъ, пытаясь отстоять другія комнаты. Комната мистера Боффина, несмотря на свое скромное положеніе (окна ея выходили на бывшій уголъ Сайлеса Вегга) и на отсутствіе въ ней атласа, бархата и позолоты, занимала въ дом прочное мсто, въ род того, какъ туфли и халатъ. Всякій разъ, когда семья хотла провести особенно пріятный вечерокъ у камина, она непремнно, какъ бы по непреложному, разъ навсегда установленному правилу, собиралась въ комнат мистера Боффина.

Когда Белла вернулась домой, ей доложили, что мистеръ и мистрисъ Боффинъ сидятъ въ этой комнат. Направившись прямо туда, она застала тамъ и секретаря, явившагося, очевидно, по длу, такъ какъ онъ стоялъ съ какими-то бумагами въ рукахъ у стола, на которомъ горли свчи подъ абажуромъ и за которымъ сидлъ мистеръ Боффинъ, откинувшись на спинку мягкаго кресла.

— Вы заняты, сэръ?— спросила Белла, въ нершимости остановившись въ дверяхъ.

— Нтъ, нтъ, моя милая. Вы свой человкъ. Вы у насъ не гостья. Входите, входите. Вотъ и старушка наша на своемъ всегдашнемъ мстечк.

Мистрисъ Боффинъ поспшила подкрпить эти слова привтливымъ кивкомъ и улыбкой, и Белла, захвативъ свою книгу, подсла къ камину за рабочій столикъ хозяйки. Мистеръ Боффинъ сидлъ въ противоположномъ углу.

— Ну, Роксмитъ,— заговорилъ онъ, такъ громко стукнувъ по столу рукой, дабы привлечь вниманіе секретаря, что Белла, перевертывавшая листы своей книги, вздрогнула и обернулась къ нему,— ну, Роксмитъ, на чемъ бишь мы остановились?

— Вы говорили, сэръ,— отвчалъ секретарь съ замтной неохотой, оглянувшись на остальную компанію,— вы говорили, что находите своевременнымъ назначить мн окладъ.

— Не считайте для себя унизительнымъ сказать просто ‘жалованье’, милый мой,— жестко поправилъ его мистеръ Боффинъ.— Я никогда не говорилъ ни о какомъ своемъ ‘оклад’, когда былъ въ услуженіи, чоргь возьми!

—… Назначить мн жалованье,— поправился секретарь.

— Роксмитъ, вы не горды, я надюсь?— спросилъ мистеръ Боффинъ искоса взглянувъ на него.

— Надюсь, сэръ, что нтъ.

— Я по крайней мр не зналъ гордости, когда я былъ бденъ,— продолжалъ мистеръ Боффинъ.— Гордость не вяжется съ бдностью — помните это. Да и можетъ ли иначе быть? Дло ясно, какъ день: бдняку нечмъ гордиться. Это было бы чистйшей безсмыслицей.

Съ немного удивленнымъ взглядомъ и съ легкимъ наклоненіемъ головы секретарь беззвучно, однми губами, повторилъ: ‘безсмыслицей’, видимо, соглашаясь.

— Итакъ, значитъ, потолкуемъ насчетъ вашего жалованья,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Садитесь.

Секретарь слъ.

— Отчего вы раньше не сли?— спросилъ недоврчиво мистеръ Боффинъ.— Надюсь, не изъ гордости?.. Ну-съ, такъ возвратимся къ жалованью. Я все обдумалъ и назначаю вамъ двсти фунтовъ въ годъ. Достаточно? Какъ вы находите?

— Благодарю, это хорошая плата.

— Да, это, знаете ли, даже больше, чмъ достаточно, Роксмитъ,— продолжалъ свой торгъ мистеръ Боффинъ,— и я вамъ скажу, почему. Человкъ со средствами, какъ я, долженъ сообразоваться съ рыночными цнами. Прежде я какъ-то не думалъ объ этомъ, но потомъ, познакомившись ближе съ другими богатыми людьми, я понялъ, какія у нихъ бываютъ обязанности. Я не вправ повышать рыночныя цны, потому что можетъ случиться, что я и самъ останусь безъ средствъ. Овца на рынк стоитъ столько-то, и я долженъ давать за нее именно столько, а не больше. Секретарь на рынк стоить столько-то, и я не вправ дать за него больше. Впрочемъ съ вами я не намренъ скупиться.

— Вы очень добры, мистеръ Боффинъ,— выговорилъ съ усиліемъ секретарь.

— Итакъ, мы скажемъ — двсти фунтовъ въ годъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Вопросъ о жаловань, стало быть, поршенъ. Но я хочу, чтобы потомъ ужъ не было недоразумній, чтобы вамъ было ясно, за что я плачу вамъ двсти фунтовъ въ годъ. Когда я покупаю овцу, я ее покупаю совсмъ, точно такъ же, когда я покупаю секретаря, я его покупаю совсмъ.

— То есть вы покупаете все мое время, не такъ ли?

— Совершенно такъ. То есть, видите ли,— прибавилъ мистеръ Боффинъ,— это, конечно, не значитъ, что я хочу отнять у васъ буквально все ваше время. Часокъ-другой вы всегда можетъ выбрать на чтеніе книжекъ, если у васъ нтъ ничего лучшаго въ виду, хотя, мн кажется, вы всегда могли бы придумать для себя боле полезное занятіе. Я хотлъ только сказать, что вы должны всегда быть при мн. Я желаю имть васъ дома въ готовности на всякій часъ дня, и потому надюсь, что между вашимъ утреннимъ чаемъ и ужиномъ я всегда найду васъ у себя подъ рукой.

Секретарь поклонился.

— Въ былое время, когда я самъ состоялъ въ услуженіи,— продолжалъ мистеръ Боффинъ,— я не могъ шататься, какъ и куда мн заблагоразсудится, поэтому и вамъ незачмъ шататься. За послднее время вы, правду сказать, взяли эту привычку, но это, можетъ быть, оттого, что между нами еще не было формальнаго договора. А потому заключимте теперь формальный договоръ: если вамъ понадобится отлучиться,— спроситесь.

Секретарь снова поклонился. Во всей его манер, несмотря на его сдержанность, сквозили чувство неловкости, удивленіе и сознаніе своего униженія.

— Я прикажу провести звонокъ изъ этой комнаты въ вашу, и когда вы мн понадобитесь, я позвоню,— сказалъ въ заключеніе мистеръ Боффинъ и прибавилъ: — Больше мн пока вамъ нечего сказать.

Секретарь всталъ, собралъ свои бумаги и вышелъ. Глаза Беллы прослдили за нимъ до самой двери, потомъ поднялись на мистера Боффина, который сидлъ, самодовольно откинувшись въ своемъ удобномъ кресл, и опустились на книгу.

Между тмъ, мистеръ Боффинъ поднялся съ кресла и принялся прогуливаться рысцой изъ угла въ уголъ.

— Я признаться таки, распустилъ этого молодца,— бормоталъ онъ сквозь зубы,— позволилъ ему стать выше его положенія. Это не годится: надо поставить его на надлежащее мсто. Человкъ съ состояніемъ иметъ обязанности по отношенію къ другимъ состоятельнымъ людямъ и долженъ зорко смотрть за своими слугами.

Белла чувствовала, что мистрисъ Боффинъ неспокойна. Глаза доброй женщины старались прочесть по лицу молодой двушки, какое впечатлніе произвела на нее эта рчь. Вотъ почему глаза Беллы ни на секунду не отрывались отъ книги: она даже перевернула страницу, длая видъ, что совершенно поглощена своимъ чтеніемъ.

— Нодди,— заговорила нершительно мистрисъ Боффинъ, прерывая работу.

— Что теб, душа моя?— отозвался золотой мусорщикъ, круто останавливаясь на рыси.

— Мн хочется сдлать теб одно замчаніе, Нодди. Ты меня извини, но, право, я не могу удержаться и не сказать теб, что у меня на душ… Не слишкомъ ли суровъ ты былъ сегодня съ Роксмитомъ? Мн кажется, ты былъ сегодня немного… такъ, чуть-чуть… непохожъ на себя, на такого, какимъ ты былъ прежде.

— На это я скажу теб, старушка: да, я былъ сегодня другимъ,— отвтилъ мистеръ Боффинъ весело, почти самодовольно.

— И ты этому радуешься, мой другъ?

— Бываютъ случаи, когда нельзя быть самимъ собой, старушеночка. Неужто ты до сихъ поръ этого не смекнула? Оставаться такими, какими мы съ тобой были въ старину, къ добру не приведетъ: насъ будутъ только грабить да обманывать. Мы не были богаты въ старину, теперь мы богаты. Это разница.

— Ахъ, да, большая разница!— съ глубокимъ вздохомъ повторила мистрисъ Боффинъ, снова бросая работу и переводя глаза на огонь.

— И мы обязаны возвыситься до этой разницы,— продолжалъ ея супругъ,— мы должны стать въ уровень съ этой перемной. Это нашъ прямой долгъ. Теперь намъ приходится оберегать нашу собственность, оберегать отъ всхъ и каждаго, потому что каждый тянетъ къ ней лапу, каждому хочется забраться въ нашъ карманъ. Кром того, намъ всегда надо помнить, что деньги длаютъ деньги, какъ и все прочее.

— Надо помнить, ты говоришь…— задумчиво повторила мистрисъ Боффинъ. Она все еще не принималась за свою работу и глядла въ огонь, подперевъ рукой подбородокъ.— А помнишь ли, Нодди, что ты говорилъ мистеру Роксмиту, когда онъ въ первый разъ пришелъ къ намъ въ павильонъ? Помнишь, ты говорилъ ему, что если бы Богу было угодно возвратить Джону Гармону его достояніе, ты бы вполн удовольствовался завщанной намъ небольшой его долей и никогда бы не пожелалъ остального.

— Я это помню, старушка. Но вдь мы еще не испытали тогда, что значитъ владть остальнымъ. Намъ тогда только что принесли наши новые башмаки, мы ихъ еще не надвали. Теперь же мы носимъ ихъ, носимъ, и должны научиться, какъ въ нихъ ходить.

Мистрисъ Боффинъ опять взялась за работу и стала молча шить.

— Что же до этого моего молодца — я говорю о Роксмит,— прибавилъ мистеръ Боффинъ, понижая голосъ и поглядывая на дверь съ явнымъ опасеніемъ, какъ бы его не подслушали,— то тутъ дло обстоитъ, какъ съ прислугой. Теперь я это твердо знаю: если не приберешь къ рукамъ своихъ слугъ, такъ они теб сядутъ на шею. Только попробуй не командовать ими,— они и думать забудутъ, что ты повыше ихъ, вообразятъ себя твоей ровней, особенно, когда наслушаются всхъ розсказней о твоемъ происхожденіи. Начни только фамильярничать съ прислугой, и она не станетъ тебя уважать,— поврь слову, старушка.

Белла отважилась взглянуть на него украдкой, изъ-за книги, и увидла темное облако подозрительности, алчности и надменности, омрачившее его когда-то доброе, открытое лицо.

— Однако, все это не слишкомъ занимательно для Беллы,— сказалъ онъ.— Не правда ли, дружокъ?

И какъ же слукавила миссъ Белла, когда въ отвтъ на это взглянула на него съ такимъ задумчиво-разсяннымъ видомъ, какъ будто вс ея мысли были заняты книгой, и она не слыхала ни слова.

— Ага! Стало быть, вы нашли занятіе получше, чмъ слушать нашу канитель,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Ну вотъ, и чудесно, тмъ боле, что вы и сами знаете себ цну: не намъ васъ этому учить, моя милая.

Белла покраснла отъ этого комплимента и отвтила:

— Надюсь, вы не считаете меня тщеславной, сэръ.

— Нимало, дорогая моя. Но на мой взглядъ вамъ длаетъ честь, что вы, въ ваши годы, такъ хорошо выравниваетесь съ ходомъ свта и знаете, что къ чему. Вы правы. Ищите денегъ, душечка. Въ деньгахъ вся суть. И вы своими хорошенькими глазками добудете денегъ. Добудете и присовокупите ихъ къ тмъ, которыя мы съ мистрисъ Боффинъ почтемъ за удовольствіе упрочить за вами. Вы проживете и умрете богатой. А это и есть настоящее положеніе, въ какомъ хорошо жить и умереть всякому человку,— въ богатств! — закончилъ мистеръ Боффинъ далеко не елейнымъ тономъ.

На лиц мистрисъ Боффинъ было выраженіе почти что отчаянія, когда она, посл довольно долгаго изученія лица мужа, обернулась къ пріемной дочери и сказала ей:

— Не врьте ему, душечка Белла.

— А? Что? Не врьте ему?— воскликнулъ мистеръ Боффинъ.

— Я не то хотла сказать,— поправилась съ тоскою въ глазахъ добрая женщина.— Я хотла сказать: врьте только, что онъ добръ и великодушенъ, потому что, я знаю, нтъ человка лучше его. Да, это правда, Нодди: лучше тебя нтъ человка.

Она сдлала это заявленіе такимъ тономъ, какъ будто онъ ей возражалъ, чего онъ и не думалъ длать.

— А что касается васъ, моя дорогая,— продолжала мистрисъ Боффинъ все еще съ грустнымъ лицомъ,— то къ вамъ онъ такъ сильно привязанъ — что онъ тамъ себ ни говори,— что вашъ родной отецъ не можетъ принимать въ васъ боле искренняго участія и едва ли можетъ любить васъ больше, чмъ онъ.

— ‘Что онъ тамъ ни говори!’ Вотъ это мн нравится!— подхватилъ мистеръ Боффинъ.— Да это-то я вдь и говорю — какъ разъ это самое. Поцлуйте меня, дитя мое, на прощанье,— сказалъ онъ Белл,— и позвольте мн подтвердить то, что вамъ сейчасъ сказала наша старушка. Я очень васъ люблю, моя милая, и вполн раздляю ваши взгляды, и вмст съ вами постараюсь, чтобы вы были богаты. Эти хорошенькіе глазки (которыми вы имете полное право гордиться, хоть вы и не гордитесь, насколько я знаю)… эти глазки стоютъ денегъ, и вы ими добудете денегъ. Деньги, которыя вамъ достанутся, тоже будутъ стоить денегъ: вы изъ нихъ наколотите денегъ. У вашихъ ногь золотая розсыпь: стоитъ только нагнуться… Покойной ночи, милочка.

Белла почему-то не такъ обрадовалась этой блестящей перспектив, какъ бы слдовало ожидать. Желая доброй ночи мистрисъ Боффинъ, она обвилась руками вокругь ея шеи, и въ этотъ мигъ прочла на все еще грустномъ лиц ея сознаніе униженія и желаніе какъ-нибудь извинить своего мужа.

‘Да въ чемъ же его собственно извинять?’ думала Белла, сидя одна въ своей комнат. ‘Все, что онъ говоритъ, вполн благоразумно, конечно, и врно — въ чемъ я тоже уврена. Онъ говоритъ то самое, что я часто говорю себ и сама. А разв мн не нравится то, что онъ говоритъ?— Нтъ, не нравится, и хотя онъ мой благодтель, я осуждаю его… Такъ отвчай же мн’, продолжала она, сурово обращая вопросъ, по своей давнишней привычк, къ своему отраженію въ зеркал, ‘отвчай мн, чего же наконецъ теб надо, несообразная голова?’

Зеркало на такой призывъ къ объясненію сохранило благоразумное министерское молчаніе, и Белла улеглась въ постель съ тяжестью на душ, пересилившею тяжесть одолвавшаго ее сна. А утромъ она опять наблюдала, ожидая опять подмтить темное облако на лиц золотого мусорщика,— облако еще темне, еще гуще прежняго.

Около этого времени Белла сдлалась частою спутницей мистера Боффина въ его утреннихъ прогулкахъ, и около того же времени онъ сдлалъ ее участницей въ одномъ своемъ странномъ занятіи. Проработавъ, какъ волъ, всю свою жизнь на одномъ и томъ же мст, въ скучномъ, со всхъ сторонъ огороженномъ двор, онъ находилъ дтское наслажденіе въ разсматриваніи витринъ магазиновъ. Это было одною изъ первыхъ новинокъ, однимъ изъ первыхъ удовольствій его свободы. Такую же радость доставляло это занятіе и его жен. Въ теченіе многихъ лтъ супруги могли совершать свои прогулки по Лондону только по воскресеньямъ, когда вс лавки заперты, когда же каждый день недли сталъ для нихъ праздникомъ, разнообразіе, замысловатость и красота выставленныхъ въ окнахъ лавокъ предметовъ сдлались для нихъ источникомъ особеннаго наслажденія, которому, казалось, не было конца. Главныя улицы столицы стали для супруговъ Боффинъ чмъ-то въ род большого театра, а исполнявшееся на нихъ представленіе — волшебно занимательной сказкой и потому они всегда сидли въ первыхъ рядахъ и аплодировали съ искреннимъ увлеченіемъ. Такъ было почти съ первыхъ дней знакомства ихъ съ Беллой. Теперь же мистеръ Боффинъ началъ особенно интересоваться книжными магазинами. Само по себ это, конечно, ничего бы не значило, но странно то, что его любознательность сосредоточивалась исключительно на одномъ род книгъ.

‘Взгляните-ка сюда, моя милочка’, говорилъ мистеръ Боффинъ, останавливая за руку Беллу у окна какой-нибудь книжной лавки: ‘вы бгло читаете, и глазки у васъ такіе же быстрые, какъ и ясные. Посмотрите хорошенько и скажите, нтъ ли тутъ какой книжки про скупыхъ’.

И если Белла открывала такую книжку, мистеръ Боффинъ тотчасъ же кидался въ лавку и покупалъ ее. А затмъ они переходили къ другой лавк, и онъ опять говорилъ: ‘Ну ка, душечка, посмотрите еще: не увидите ли біографіи какого-нибудь скряги или біографій вообще разныхъ странныхъ людей, изъ которыхъ нкоторые были, можетъ статься, скупыми’.

Исполняя эту просьбу, Белла осматривала витрину съ величайшимъ вниманіемъ, а мистеръ Боффинъ въ это время наблюдалъ за ея лицомъ. И какъ только она указывала ему книгу съ подходящимъ заглавіемъ, въ род ‘Жизнеописанія эксцентрическихъ людей’, ‘Анекдотовъ о чудакахъ’ или ‘Разсказовъ о замчательныхъ людяхъ’, лицо мистера Боффина просвтлялось, онъ опрометью кидался въ лавку и покупалъ книгу. Величина, цна, литературныя достоинства не принимались въ разсчетъ. Мистеръ Боффинъ покупалъ всякую книгу, сулившую, по заглавію, повствованіе о скупц,— покупалъ, не задумываясь, и уносилъ домой. Узнавъ случайно отъ одного букиниста, что какая-то часть извстнаго ‘Ежегодника’ посвящена интереснымъ типамъ людей, мистеръ Боффинъ немедленно закупилъ всю партію этого остроумнаго сборника и принялся таскать его къ себ въ домъ, вручая Белл по одному тому, а самъ забирая по три заразъ. Эта работа заняла у нихъ около двухъ недль. Когда она была доведена до конца, мистеръ Боффинъ, все съ тмъ же аппетитомъ на скрягъ, который не только не ослаблъ а еще боле обострился, снова пустился на поиски.

Вскор оказалось совершенно излишнимъ указывать Белл, чего ей искать: между нею и мистеромъ Боффиномъ установилось какъ бы безмолвное соглашеніе, по которому она должна была искать по всмъ витринамъ жизнеописаній скупцовъ. Утро за утромъ бродили они вмст по городу въ этихъ оригинальныхъ поискахъ. Литература о скупцахъ небогата, и потому пропорція ихъ удачъ къ неудачамъ не превышала, вроятно, ста къ одному, но мистеръ Боффинъ не унывалъ и былъ все такъ же жаденъ до скрягъ, какъ и вначал. Замчательно то, что Белла никогда не видала этихъ книгъ въ дом Боффиновъ и ни разу не слыхала отъ мистера Боффина ни одного намека на ихъ содержаніе. Онъ видимо припрятывалъ своихъ скупыхъ, какъ сами они припрятывали свои деньги. Какъ дрожали они надъ своими денежками, таили и старались ихъ скрыть отъ всхъ глазъ, такъ дрожалъ и онъ надъ своими книжками и таилъ ихъ содержаніе про себя. Но было очень замтно (и Белла это очень хорошо замчала), что, пріобртая эту печальную литературу со рвеніемъ, достойнымъ Донъ-Кихота, когда тотъ занимался пріобртеніемъ рыцарскихъ романовъ, мистеръ Боффинъ расходовалъ свои деньги все боле и боле бережливой рукой. И зачастую, когда онъ выходилъ изъ книжной лавки съ жизнеописаніемъ какого-нибудь несчастнаго изъ облюбованныхъ имъ нравственныхъ уродовъ, Белла была почти готова отскочить при вид сухой и лукавой усмшки, съ какою онъ снова бралъ ея руку и пускался иноходью въ обратный путь. Мистрисъ Боффинъ, повидимому, ничего не знала объ его новой страстишк: онъ говорилъ о ней только на утреннихъ прогулкахъ, когда они съ Беллой бывали одни. Белла же съ своей стороны, отчасти изъ деликатности, не желая измнить оказанному ей доврію, отчасти потому, что не могла забыть встревоженнаго лица мистрисъ Боффинъ въ одинъ изъ минувшихъ вечеровъ, тоже хранила молчаніе.

Покуда совершались вс эти перемны, мистрисъ Ламль сдлала открытіе, что она очарована Беллой. Супруги Ламль, представленные Боффинамъ своими дорогими Венирингами, навшали ихъ уже довольно давно въ торжественныхъ случаяхъ, но мистрисъ Ламль сдлала свое открытіе только за послднее время, и совершенно внезапно. ‘Поразительная вещь’, говорила она мистрисъ Боффинъ, ‘она, Софронія, всегда была до глупости чувствительна къ дйствію красоты, но тутъ не одно это, нтъ!’ ‘Она, правда, никогда не могла устоять передъ врожденной граціей движеній, но и тутъ опять-таки не это одно: тутъ больше, чмъ все это вмст’, и у нея ‘нтъ словъ’, чтобы выразить, до чего она очарована ‘этой прелестной двушкой’.

Когда мистрисъ Боффинъ, гордившаяся тмъ, что Беллу находили прекрасной, и всегда спшившая доставить ей удовольствіе, передала ‘прелестной двушк’ эти слова, послдняя естественно признала въ мистрисъ Ламль женшину умную и со вкусомъ. Отвчая на чувства этой дамы удвоенной привтливостью, она дала ей возможность сойтись съ нею ближе. Очарованіе сдлалось взаимнымъ, хотя всегда отличалось большею сдержанностью со стороны миссъ Беллы, чмъ со стороны восторженной Софроніи. Но такъ или иначе, а онъ бывали вмст такъ много, что одно время мистрисъ Ламль чаще появлялась въ карет Боффиновъ, чмъ сама мистрисъ Боффинъ,— преимущество, которому эта лобрая душа ничуть не завидовала, смиренно говоря: ‘Мистрисъ Ламль моложе меня, и потомъ она, спаси ее Богъ, такая свтская дама’.

Однако между Беллой Вильферъ и Джорджіаной Подснапъ была та разница (въ числ многихъ другихъ), что Белла была вн опасности подпасть подъ чары Альфреда. Она не довряла ему и питала къ нему отвращеніе. Можно даже прибавить, что она не довряла и его супруг (до того былъ вренъ у нея глазъ), хотя по свойственному ей тщеславію, легкомыслію и упрямству, она загнала это довріе въ самый дальній уголокъ своей души и тамъ придавила его.

Мистрисъ Ламль съ самымъ дружескимъ участіемъ подыскивала Белл хорошую партію. Мистрисъ Ламль мило шутила на ту тему, что она непремнно должна показать Белл, какого калибра богатые люди имются въ запас у нихъ съ Альфредомъ, всегда готовые пасть къ ногамъ ‘прелестнйшей двушки’, какъ одинъ человкъ. И вотъ, устроивъ заране подходящій случай, мистрисъ Ламль собрала у себя самыхъ лучшихъ изъ тхъ непосдливыхъ, хвастливыхъ и нестерпимо распущенныхъ джентльменовъ, что вчно шатаются то въ Сити, то изъ Сити по биржевымъ дламъ или по дламъ греческихъ, испанскихъ, индійскихъ и мексиканскихъ облигацій, премій, дисконта и альпари. Вс эти господа наипріятнйшимъ образомъ, каждый на свой ладъ старались доказать свою преданность Белл такъ, какъ будто она была нчто среднее между хорошенькой двушкой, кровной лошадью, патентованнымъ кабріолетомъ и дорогимъ чубукомъ, но вс безуспшно, несмотря на то, что даже привлекательныя качества мистера Фледжби были при этомъ брошены на всы.

— Боюсь, душечка Белла,— сказала мистрисъ Ламль однажды, когда он куда-то хали вдвоемъ,— боюсь, что молодымъ людямъ трудно разсчитывать понравиться вамъ.

— Да мн вдь это и не нужно, мой другъ,— отвтила Белла, равнодушно взглянувъ на нее.

— Правда и то,— продолжала Софронія, лукаво покачивая головой и улыбаясь самою очаровательною изъ своихъ улыбокъ,— правда и то, что не легко найти человка, достойнаго вашихъ чаръ.

— Вопросъ не въ человк, душа моя, а въ доход,— сказала холодно Белла.

— Дорогая моя, ваша разсудительность изумляетъ меня,— подхватила мистрисъ Ламль.— Гд это вы успли такъ хорошо узнать жизнь? Но вы правы. Всякая двушка въ вашемъ положеніи должна поставить себ цлью приличный доходъ. Изъ дома мистера Боффина вамъ нельзя перейти на скудный доходъ, и если бы даже его не могла за вами упрочить одна лишь ваша красота, то надо надяться, что Боффины…

— О, они уже позаботились объ этомъ,— перебила ее Белла.

— Да что вы? Неужто въ самомъ дл они это сдлали?

Немножко сердись на себя за то, что проговорилась, миссъ Белла однако ршила не отступать отъ своихъ словъ.

— То есть они говорили мн, что намрены меня обезпечить, какъ свою пріемную дочь,— пояснила она.— Только, пожалуйста, никому не разсказывайте.

— Разсказывать!— горячо воскликнула мистрисъ Ламль, какъ бы преисполнившись глубокаго волненія при одной мысли о такомъ невозможномъ предположеніи.— Раз-ска-зы-вать! Что вы!

— Я не боюсь сказать вамъ, мистрисъ Ламль…— начала было Белла.

— Дорогая моя, говорите просто ‘Софронія’, а то и я не буду больше называть васъ Беллой.

Съ отрывистымъ, капризнымъ ‘о!’ Белла продолжала:

— Ну хорошо, пусть будетъ ‘Софронія’… Я не боюсь сказать вамъ, Софронія, что, по моему твердому убжденію, у меня нтъ того, что люди называютъ сердцемъ. Эту вещь я считаю безсмыслицей.

— Вы молодецъ!— пролепетала мистрисъ Ламль.

— Поэтому,— продолжала снова Белла,— если говорить о моемъ желаніи или нежеланіи, чтобы кто-нибудь мн понравился, то я могу желать этого только въ одномъ отношеніи, о которомъ уже говорила. Ко всему остальному я равнодушна.

— Но не отъ васъ зависитъ сдлать такъ, чтобы вы имъ не нравились, Белла,— сказала мистрисъ Ламль съ плутовскимъ, смющимся взглядомъ и съ самой лучшей изъ своихъ улыбокъ: — вы не можете помшать вашему мужу восхищаться и гордиться вами. Вы можете быть равнодушны къ тому, нравится ли онъ вамъ, вы можете не заботиться о томъ, чтобы нравиться ему, но вы не можете отдлаться отъ своихъ чаръ, вы нравитесь противъ вашей воли, мой другъ, у васъ широкій выборъ, сомнительно, поэтому, чтобы вы не нашли человка, который нравился бы вамъ во всхъ отношеніяхъ.

Лесть была грубая, но именно грубость ея. заставила Беллу постараться доказать, что она дйствительно нравится противъ своей воли. Она чувствовала, что поступаетъ нехорошо (хоть, впрочемъ, несмотря на смутное предчувствіе, что ея откровенность можетъ имть дурныя послдствія, она не остановилась на этой мысли), и все-таки начала свое признаніе.

— Не говорите мн о моей несчастной способности нравиться противъ воли,— сказала она,— я это слишкомъ хорошо знаю.

— Ого!— подхватила Софронія.— Значитъ, мои слова оправдываются на дл?

— Довольно объ этомъ, Софронія, не будемъ больше говорить. Не разспрашивайте.

А такъ какъ это ясно означало: ‘Спросите’, то мистрисъ Ламль, уступая просьб, продолжала:

— Ахъ нтъ, разскажите мн, Белла, пожалуйста! Какой это несносный нахалъ такъ крпко прицпился къ подолу вашего платья, о чародйка, что вамъ еле удалось его сбросить?

— Дйствительно, несносный,— проговорила Белла,— и притомъ мелкая сошка, такъ что и похвастаться нечмъ… Но нтъ, не разспрашивайте.

— Позвольте отгадать?

— Ни за что не отгадаете, все равно… Ну что вы скажете, напримръ, о нашемъ секретар?

— Душа моя, не можетъ быть? Тотъ самый секретарь отшельникъ, что лазитъ вверхъ и внизъ по задней лстниц дома и всегда остается невидимкой?

— Относительно его упражненій на задней лстниц мн извстно только то, что, говоря вообще, онъ тамъ не бываетъ,— отрзала Белла презрительно, — что же касается того, насколько онъ невидимъ, то я могу сказать одно, что я была бы очень рада никогда не видть его, хотя онъ видимъ совершенно такъ же, какъ и вы. Но я ему понравилась — должно быть, за мои грхи,— и онъ имлъ дерзость признаться мн въ этомъ.

— Не объяснился же онъ вамъ въ любви, моя дорогая?

— Вы въ этомъ уврены, Софронія? Я не уврена. Сказать по правд, я даже уврена въ противномъ.

— Онъ съ ума сошелъ!— пробормотала мистрисъ Ламль упавшимъ голосомъ.

— Повидимому, онъ былъ въ полномъ ум, и говорилъ онъ за себя очень мирно,— отвтила Белла, тряхнувъ головой.— Конечно, я сказала ему свое мнніе объ его поведеніи и отказала ему. Все это было, сознаюсь, нелегко для меня и не слишкомъ пріятно. Наше объясненіе осталось тайной между нами… Кстати: это напомнило мн, Софронія, что я нечаянно проговорилась вамъ. Надюсь, вы никому не разскажете?

— Я — разскажу?— воскликнула мистрисъ Ламль тмъ же, глубоко негодующимъ тономъ, какъ и раньше.— Что вы, мой другъ!

Въ этотъ разъ Софронія говорила такъ искренно, что даже сочла за нужное нагнуться и поцловать свою собесдницу. То былъ Іудинъ поцлуй, ибо, еще сжимая руку Беллы посл поцлуя, она думала: ‘Ты достаточно показала себя, тщеславная, безсердечная двчонка, въ конецъ испорченная сумасбродствомъ глупаго богача, я вижу, что мн незачмъ тебя щадить. И если мой супругъ, который подослалъ меня къ теб, придумаетъ ловкій планъ, чтобы тебя сдлать своей жертвой, ужъ я, конечно, не стану ему въ этомъ мшать’. А Белла въ эту самую минуту говорила себ: ‘Отчего я въ вчной вражд сама съ собой? Зачмъ я разсказала, точно повинуясь чьему-то внушенію, то, что слдовало бы скрывать, какъ я сама это сознаю? Зачмъ я сближаюсь съ этой женщиной вопреки тому, что мн шепчетъ мое сердце?’

Какъ и всегда, не прочла она отвта въ своемъ зеркал, когда, возвратившись домой, обратилась къ нему съ этими вопросами. Можетъ быть, посовтуйся она съ кмъ-нибудь другимъ, лучшимъ оракуломъ, она бы получила нужный отвтъ, но этого она не сдлала, а потому событія пошли своимъ чередомъ.

Былъ одинъ пунктъ, находившійся въ связи съ наблюденіями, которыя Белла производила надъ мистеромъ Боффинъ,— одинъ вопросъ, который очень ее занималъ, а именно: наблюдалъ ли за Боффиномъ его секретарь и замчалъ ли, какъ она, совершавшуюся въ немъ перемну? Ея крайне ограниченныя сношенія съ Роксмктомъ затрудняли для нея разршеніе этой загадки. Теперь все ихъ знакомство сводилось къ соблюденію необходимаго этикета передъ Боффинами, во избжаніе подозрній, а если когда-нибудь имъ случалось остаться однимъ съ глазу на глазъ, онъ тотчасъ же уходилъ. Онъ былъ почтителенъ со своимъ принципаломъ, но что бы ни говорилъ ему мистеръ Боффинъ, лицо его оставалось неподвижнымъ, какъ стна,— такъ хорошо онъ научился владть собой. Чуть-чуть сдвинутыя брови, не выражавшія ничего, кром механическаго вниманія, да плотно сжатыя губы — можетъ быть, нарочно для того, чтобы удержаться отъ презрительной улыбки,— вотъ все, что видла Белла съ утра до вечера изо дня въ день, недлю за недлей,— всегда и неизмнно одно и то же лицо, какъ лицо статуи.

Хуже всего было то (и выходило оно какъ-то само собой и было ‘нестерпимо досадно’, какъ жаловалась сама себ Белла со свойственной ей запальчивостью), что къ ея наблюденіямъ за мистеромъ Боффиномъ непремнно примшивались наблюденія за Роксмитомъ. ‘Неужели онъ и на это не сморгнетъ? Не можетъ быть, чтобъ даже это не сдлало на него впечатлнія’. Такіе и подобные вопросы Белла задавала себ такъ же часто въ теченіе дня, какъ часто смняются во дню часы. Нтъ никакой возможности добраться до правды: всегда одно и то же каменное лицо.

‘Неужели онъ такъ низокъ, что способенъ продать всегда себя за двсти фунтовъ въ годъ?’, думала Белла. ‘А почему бы и нтъ? Не онъ одинъ: для многихъ весь вопросъ лишь въ цн. Мн кажется, и я продала бы свою душу, если бъ мн дали хорошую цну’. И въ сотый разъ воевала она такимъ образомъ сама съ собой.

Такая же непроницаемость, хоть и другого сорта, лежала и на лиц мистера Боффина. Прежнее простодушіе этого лица притаилось гд-то въ уголк за выраженіемъ хитрости, подчинившей себ даже его врожденную доброту. У него и улыбка стала какая-то хитрая, точно онъ изучалъ въ свое назиданіе улыбки на портретахъ своихъ скупцовъ. Если не считать случайныхъ вспышекъ раздраженія и грубыхъ выходокъ хозяина, заявляющаго о своихъ хозяйскихъ правахъ, его добродушіе оставалось при немъ, но съ недостойною примсью подозрительности. Даже въ минуты веселья, когда глаза его блестли и лицо улыбалось, онъ сидлъ въ какой-то напряженной поз, обхвативъ себя обими руками, какъ будто ему хотлось спрятаться ото всхъ и нужно было всегда пребывать въ оборонительномъ положеніи.

Наблюдая эти два лица и чувствуя, что такое воровское занятіе должно оставить отпечатокъ на ея собственномъ лиц, Белла скоро пришла къ заключенію, что изъ нихъ четверыхъ ни у кого нтъ открытаго, естественнаго лица, кром мистрисъ Боффинъ. Ея лицо не утратило своей простоты выраженія оттого, что теперь оно не сіяло весельемъ, какъ прежде, врно отражая написанными на немъ тревогой и печалью каждую черточку перемны въ золотомъ мусорщик.

— Роксмитъ,— заговорилъ мистеръ Боффинъ однажды вечеромъ, когда они занимались какими-то счетами въ его комнат, гд въ этотъ часъ обыкновенно собиралась вся семья.— Роксмитъ, я слишкомъ много трачу, долженъ вамъ сказать. Или, пожалуй, вы слишкомъ много тратите за меня.

— Вы богаты, сэръ.

— Нтъ, я не богатъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ.

Рзкость отвта почти подразумвала, что секретарь лжетъ. Но это не вызвало никакой перемны въ его неподвижномъ лиц.

— Говорю вамъ, что я не богатъ,— повторилъ мистеръ Боффинъ,— и не хочу, чтобы мн говорили противное.

— Вы не богаты, сэръ?— переспросилъ секретарь съ разстановкой.

— А хоть бы и богатъ, такъ это мое дло,— отрзалъ мистеръ Боффинъ.— Я не желаю швырять деньгами зря, какъ того хотлось бы вамъ или кому-нибудь другому. Вамъ самому не понравилось бы такое швырянье, будь эти деньги ваши.

— Увряю васъ, сэръ, что даже въ этомъ невозможномъ случа я…

— Придержите языкъ!— закричалъ мистеръ Боффинъ.— Вы не должны допускать лишнихъ тратъ ни въ какомъ случа — вотъ что!… Я не хотлъ быть грубымъ, но вы сами вызываете меня на это. И потомъ, вдь я хозяинъ. Я не имлъ намренія васъ оскорбить. Прошу извиненія. Можете говорить, но не противорчьте. Читали ли вы когда-нибудь ‘Жизнь мистера Эльвза?’ — заключилъ мистеръ Боффинъ, добравшись наконецъ до своего конька.

— Это одинъ изъ знаменитыхъ скупцовъ?

— Да, люди зовутъ его скрягой. У нихъ вдь всегда найдется обидное прозвнще для ближняго. Читали вы о немъ?

— Да, кажется, читалъ.

— Онъ никогда не признавался, что богагь, а между тмъ онъ могъ бы два раза купить меня цликомъ… А про Даніэля Дансера слыхали?

— Про другого скупца? Какъ же, слыхалъ.

— О, этотъ былъ настоящій! И у него была сестра еще почище его. Они тоже никогда не называли себя богачами. А если бъ называли, то вроятно, никогда бы не были богаты.

— Они жили и умерли очень печально? Кажется, такъ?

— Ну нтъ, насколько мн извстно,— сухо возразилъ мистеръ Боффинъ.

— Такъ, стало быть, это не т скупцы, про которыхъ я думалъ. Т презрнные негодяи…

— Не бранитесь, Роксмитъ,— остановилъ его мистеръ Боффинъ.

— Т примрные братъ и сестра дошли до послдней степени человческаго униженія. Такъ они жили и умерли.

— Они были довольны, и, полагаю, не получили бы такого удовольствія, если бъ проживали вс деньги,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Во всякомъ случа, я не намренъ бросать на втеръ свои. Сократите расходы. Все дло въ томъ, что вы мало бываете въ этомъ дом, Роксмитъ. Надзоръ необходимъ во всхъ мелочахъ, и если не будетъ такого надзора, кто-нибудь изъ насъ умретъ въ рабочемъ дом.

— Какъ разсчитывали умереть, помнится, и т люди, на которыхъ вы ссылались, сэръ,— замтилъ секретарь спокойно.

— Да, и это длаетъ имъ честь,— отвтилъ мистеръ Боффинъ.— Они не боялись людского суда… Но довольно о нихъ. Предупредили вы вашихъ хозяевъ, что оставляете квартиру?

— Предупредилъ, сэръ, какъ было вами приказано.

— Такъ я вамъ вотъ что скажу,— продолжалъ мистеръ Боффинъ: — заплатите за три мсяца впередъ,— это въ конц концовъ обойдется дешевле,— и сейчасъ же перезжайте сюда, чтобы всегда быть здсь, и днемъ, и ночью, и каждый часъ заботиться о сокращеніи расходовъ. Что тамъ придется заплатить за три мсяца, поставьте мн въ счетъ, а мы ужъ постараемся выручить эти деньги на чемъ-нибудь другомъ. У васъ есть, говорятъ, приличная мебель?

— Да, у меня была своя мебель въ квартир.

— Ну такъ намъ не понадобится ничего для васъ покупать. Въ случа же, если бы вы нашли сообразнымъ съ вашей частной зависимостью, проговорилъ мистеръ Боффинъ, бросивъ на секретаря какой-то особенно непріятный, пытливо-хитрый взглядъ,— сообразнымъ съ вашей независимостью передать мн со временемъ эту мебель въ вид возмщенія за взносъ платы за вашу квартиру, то на этотъ счетъ будьте покойны, будьте покойны: я этого не требую, но и не буду препятствовать, если вы найдете, что вамъ слдуетъ такъ поступить. Теперь относительно вашего помщенія: вы можете взять любую изъ пустыхъ комнатъ наверху.

— Мн всякая пустая комната годится,— сказалъ секретарь.

— Берите, берите любую. Это будетъ все равно, что восемь или десять шиллинговъ прибавки въ недлю къ вашему жалованью. За комнату я съ васъ не буду вычитывать. Надюсь, что вы меня вполн вознаградите сокращеніемъ расходовъ… А теперь, если вы зажжете у себя въ контор огонь, я приду и продиктую вамъ два-три письмеца.

На ясномъ, добромъ лиц мистриссъ Боффинъ была написана такая сердечная мука, покуда тянулся этотъ діалогь, что у Беллы не хватило духу взглянуть на это лицо, когда он остались одн. Длая видъ, что она поглощена своимъ вышиваньемъ, молодая двушка сидла, не подымая глазъ и усердно работая иглой, пока на ея проворную ручку не легла тихонько рука мистрисъ Боффинъ. Уступая этому движенію, она перестала вышивать. Вдругъ она почувствовала, что бдная женщина поднесла ея руку къ губамъ и что на нее скатились дв слезинки.

— О мой милый, мой милый мужъ!— проговорила мистрисъ Боффинъ со стономъ.— Какъ тяжело мн все это видть и слышать! Но врьте мн, Белла, дорогая моя, врьте, что, несмотря ни на что, нтъ человка лучше его.

Онъ воротился въ ту минуту, когда Белла взяла руку мистрисъ Боффинъ въ об свои.

— Э? Что такое?— спросилъ онъ недоврчиво, заглядывая въ дверь.— Что она тутъ вамъ говоритъ?

— Она только хвалить васъ, сэръ,— отвтила Белла.

— Хвалитъ? Вы въ этомъ уврены? А не бранитъ ли за то, что я стою на страж противъ шайки грабителей, которые рады высосать по капельк меня всего? Не бранить ли и за то, что я былъ сейчасъ немножко рзокъ?

Онъ подошелъ къ нимъ. Жена скрестила руки у него на плеч и, покачавъ головой, опустила ее на эти руки.

— Ну полно, полно!— успокаивалъ ее мистеръ Боффинъ не безъ доброты.— Не огорчайся такъ, моя старушка.

— Не могу, не могу я видть тебя такимъ!

— Вздоръ! Не забывай, что мы теперь не то, что прежде. Не забывай, что или мы должны выжимать, или изъ насъ выжмутъ вс соки. Не забывай, что намъ нельзя упускать своего. Помни: деньги длаютъ деньги… И вы не волнуйтесь, Белла, дитя мое. Не сомнвайтесь ни въ чемъ. Чмъ больше я сберегу, тмъ больше вы получите.

Белла порадовалась въ душ за его жену, которая сидла въ прежней поз и не могла видть его лица, ибо лукавый блескъ его глазъ въ ту минуту, когда онъ это говорилъ, бросалъ, казалось, новый непріятный свтъ на происшедшую въ немъ перемну и длалъ ее еще безобразне, еще хуже.

VI. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ еще худшую компанію.

Обстоятельства сложились такимъ образомъ, что мистеру Сайлесу Веггу почти не приходилось больше являться на домъ къ баловню счастья, червю скоропреходящему тожъ, ибо онъ получилъ общія инструкціи дожидаться его въ извстные часы въ Павильон. Мистеръ Веггъ считалъ такое распоряженіе большою для себя обидой, такъ какъ назначенные часы были вечерніе — т самые часы, которые онъ находилъ особенно драгоцнными для успха дружескаго предпріятія, задуманнаго имъ вкуп съ мистеромъ Винасомъ. ‘Но это, впрочемъ, совершенно въ порядк вещей,— говорилъ онъ съ горечью мистеру Винасу,— что выскочка, растоптавшій даже такихъ высокихъ особъ, какъ миссъ Элизабетъ, мистеръ Джорджъ, тетушка Дженъ и дядюшка Паркеръ, притсняетъ своего ученаго человка’.

Когда Римская имперія доползла, наконецъ, до своего упадка и разрушенія, мистеръ Боффинъ явился въ кеб съ ‘Древнею Исторіей’ Роллена. Но, къ сожалнію, это капитальное сочиненіе, по причин своихъ летаргическихъ свойствъ, умерло своею смертью около того періода, когда вся армія Александра Македонскаго (насчитывавшая въ себ въ то время приблизительно сорокъ тысячъ человкъ) вдругъ залилась слезами, узнавъ, что вождь ея почувствовалъ ознобъ посл купанья. ‘Іудейскія войны’ тоже не слишкомъ-то быстро подвигались впередъ подъ главнымъ начальствомъ мистера Вегга, а потому мистеръ Боффинъ вскор прибылъ въ другомъ кеб съ Плутархомъ, жизнеописаніе котораго онъ нашелъ въ высшей степени занимательнымъ, позволяя себ, однако, надяться, что авторъ не потребуетъ отъ него полной вры во все, что онъ написалъ. ‘Чему врить?’ — Этотъ вопросъ былъ главнымъ литературнымъ затрудненіемъ мистера Боффина во время чтенія Плутарха. Одно время умъ его колебался между цлымъ, половиной и ни тмъ, ни другимъ, когда же, наконецъ, онъ ршился, какъ человкъ умренный, признать половину, то все-таки оставался вопросъ: которую половину? И перешагнуть черезъ этотъ камень преткновенія онъ никогда не могъ.

Какъ-то разъ вечеромъ (Сайлесъ Веггъ къ тому времени уже привыкъ къ появленіямъ своего принципала въ сопровожденіи какого-нибудь вольнодумнаго историка, заряженнаго неудобопроизносимыми именами непонятныхъ народовъ невозможнаго происхожденія, воюющихъ между собою несчетное число лтъ и съ величайшей легкостью высылающихъ безчисленныя полчища войскъ и цлые транспорты товаровъ за предлы географіи),— какъ-то разъ вечеромъ обычный срокъ миновалъ, а принципалъ не являлся. Выждавъ еще съ полчаса, мистеръ Веггъ отправился къ воротамъ и за воротами громко свистнулъ, давая тмъ знать мистеру Винасу (буде послднему случилось бы оказаться въ предлахъ этого звука), что онъ, мистеръ Веггъ, дома и свободенъ. Въ отвтъ на сигналъ изъ-подъ прикрытія сосдней стны немедленно выступилъ мистеръ Винасъ. Мистеръ Винасъ отозвался на свистъ суховатымъ ‘добрымъ вечеромъ’.

— Войдите, братъ по оружію,— сказалъ ему Сайлесъ, легонько хлопнувъ его по плечу,— войдите и присядьте къ моему камельку. Что говоритъ баллада?

‘Не бойтесь злобы, сэръ,

Не бойтесь вроломства.

Мы постоимъ за правду, мистеръ Винасъ,

И радость будетъ нашъ удлъ.

И много ли намъ съ вами надо?

Намъ лишь бы къ очагу скорй,

А тамъ мы найдемъ, чмъ намъ жизнь усладить…

Намъ лишь бы къ очагу скорй’.

И подъ звуки этого поэтическаго произведенія (прелесть котораго зависла скоре отъ вложеннаго въ декламацію чувства, чмъ отъ содержанія словъ) мистеръ Веггъ повелъ своего гостя къ своему очагу.

— Вы пришли, братъ по оружію,— заговорилъ мистеръ Веггъ, весь расплываясь въ радушіи,— вы пришли, какъ… какъ я не знаю что… точь-въ-точь, какъ тотъ… Я просто не узналъ бы васъ, положительно не узналъ бы, потому — вокругъ васъ такое сіяніе…

— Какое сіяніе?— спросилъ мистеръ Винасъ.

— Ваше сіяніе, я надюсь,— отвчалъ мистеръ Веггъ.

Мистеръ Винасъ, видимо, усомнился на этотъ счетъ, ибо онъ съ неудовольствіемъ сталъ смотрть на огонь.

— Мы посвятимъ этотъ вечеръ, братъ мой, осуществленію нашего братскаго предпріятія. А потомъ разопьемъ чару вина, то есть рому съ водой, вы за мое, а я за ваше здоровье. Что говоритъ поэтъ?

‘Зачмъ грустить вамъ, другъ мой Винасъ?

Пусть лучше грустить я буду одинъ.

Возьмемъ мы по стаканчику съ кусочкомъ лимона (къ которому вы, я знаю, питаете пристрастіе)

И выпьемъ за доброе, старое время’.

Такой преизбытокъ цитатъ и радушія въ мистер Вегг доказывалъ только, что онъ подмтилъ облачко недовольства въ настроеніи мистера Винаса.

— Я вотъ что вамъ скажу,— заговорилъ послдній изъ названныхъ джентльменовъ, брюзгливо потирая колни.— Относительно этого нашего дружескаго предпріятія или подвига, что ли, у меня есть одно возраженіе, а именно, что онъ не подвигается впередъ.

— Братъ мой!— торжественно возгласилъ мистеръ Веггъ.— Римъ, городъ Римъ родился (какъ, можетъ быть, не всмъ извстно) отъ близнецовъ и волчицы, а завершился императорскими мраморами, и, стало быть, былъ выстроенъ не въ одинъ день.

— А разв я сказалъ, что въ одинъ день?— возразилъ мистеръ Винасъ.

— Нтъ, этого вы не сказали, братъ мой.

— Но зато я скажу,— продолжалъ мистеръ Винасъ,— я скажу, что меня оторвали отъ моихъ анатомическихъ трофеевъ и заставили промнять мои человческія кости на какой-то угольный мусоръ, изъ котораго ничего не выходитъ. Мн пора это бросить, я нахожу.

— Нтъ, сэръ!— возразилъ съ энтузіазмомъ мистеръ Веггъ.— Нтъ и нтъ!

‘Въ аттаку, Честеръ мой, въ аттаку!

Впередъ, мой другъ и братъ, впередъ!

Человкъ вашего закала, сэръ, никогда не говоритъ: ‘Сдаюсь’.

— Я не столько противъ того, что говорится, сколько противъ того, что длается,— отвчалъ на это Винасъ.— Тутъ мн приходится работать на авось, и я не могу тратить свое время, копаясь въ мусор зря.

— Но подумайте, сэръ, какъ мало времени потратили вы до сихъ поръ на наше предпріятіе,— убждалъ его Веггъ.— Сочтите вс вечера: много ихъ выйдетъ? И что вы, сэръ, вы, сочувствующій мн во взглядахъ и мысляхъ,— вы, терпливо связывающій проволокой фундаментъ, такъ сказать, общества — я разумю человческій скелетъ,— вы сдаетесь такъ скоро?!

— Мн это дло не нравится,— угрюмо сказалъ мистеръ Винасъ, засовывая голову между колнъ и ероша свои пыльные волосы.— Да и поощренія никакого не вижу.

— Какъ?! Въ этихъ громадахъ, что тамъ, на двор, нтъ поощренія?— подхватилъ мистеръ Веггъ, протягивая, въ вид торжественнаго аргумента, правую руку въ сторону мусорныхъ кучъ.— Нтъ поощренія въ насыпяхъ, что глядятъ прямо на насъ?

— Он слишкомъ велики,— проворчалъ Винасъ.— Ну что для нихъ значитъ, что мы поковыряемъ тутъ или тамъ, ткнемъ въ одномъ мст, ткнемъ въ другомъ? Да и къ тому же: что мы нашли?

— Что мы нашли?— воскликнулъ мистеръ Веггъ въ восторг, что можетъ сдлать уступку.— Ага! Въ этомъ приходится согласиться съ вами, товарищъ.— Ничего. Но вотъ другой вопросъ, товарищъ, что можемъ мы найти? Тутъ ужъ вы согласитесь со мной.— Все, что угодно.

— Мн самое дло не нравится,— брюзжалъ попрежнему Винасъ.— Я далъ согласіе, не подумавъ… И вотъ еще что. Разв вашъ мистеръ Боффинъ не знаетъ этихъ кучъ? Вдь онъ былъ близко знакомъ съ покойнымъ и съ его образомъ жизни. И разв мистеръ Боффинъ высказывалъ когда-нибудь надежду найти тамъ что-нибудь?

Въ эту минуту послышался стукъ колесъ за воротами.

— Не хотлось бы мн дурно думать о немъ,— заговорилъ мистеръ Веггъ съ видомъ христіанскаго терпнія, прощающаго и не такія обиды,— не хотлось бы допустить, что онъ способенъ явиться ко мн среди ночи. А между тмъ это его экипажъ.

На двор зазвенлъ колокольчикъ.

— Онъ — такъ и есть!— сказалъ Веггъ.— Да, значить, онъ на все способенъ. Мн это жаль, мн, право, хотлось сохранить хоть маленькій остатокъ уваженія къ нему.

Въ это время за воротами раздался веселый то, лось мистера Боффина:

— Эй, Веггъ! Ау!

— Сидите на мст, мистеръ Винасъ,— сказалъ Веггъ.— Можетъ быть, онъ не войдетъ.— Потомъ днъ прокричалъ въ отвтъ: — Здсь, сэръ! Сейчасъ выйду! Черезъ полминутки, сэръ! Бгу, бгу, мистеръ Боффинъ, бгу, насколько мн позволяетъ моя деревяшка.

И, захвативъ фонарь, онъ съ видомъ радостной поспшности заковылялъ къ воротамъ, гд увидалъ кебъ, а въ окн его мистера Боффина, заваленнаго грудами книгъ.

— Сюда, Веггъ, сюда! Помогите!— проговорилъ съ оживленіемъ мистеръ Боффинъ.— Я не могу выкарабкаться, пока вы не очистите мн дороги. Привезъ вамъ ‘Ежегодный сборникъ’ — полный кебъ томовъ. Знакомъ вамъ ‘Ежегодный сборникъ’?

— Знакомъ ли мн ‘Животный сборникъ’, сэръ?— переспросилъ шарлатань, не дослышавъ.— Я готовъ побиться объ закладъ, мистеръ Боффинъ, что съ завязанными глазами найду въ немъ любое животное.

— А вотъ еще ‘Музей Чудесъ’,— продолжалъ мистеръ Боффинъ.— Удивительная книжка, сочиненіе Керби. И еще ‘Типы оригинальныхъ людей’ — дв книжки: одну написалъ Кольфильдъ, другую Вильсонъ. Но что за типы, Веггъ, что за типы! Я сегодня же хочу послушать про кого-нибудь изъ нихъ. Просто удивительно, въ какія только мста они не прятали своихъ гиней, завернутыхъ въ тряпочки. Поддержите-ка эту связку, Веггъ, а то книги могутъ разсыпаться и упадутъ въ грязь. Нтъ ли тутъ кого-нибудь, кто бы могъ намъ помочь?

— Пріятель у меня одинъ тутъ сидитъ, сэръ, собирался провести со мной вечерокъ, когда я, къ моему прискорбію, ужъ потерялъ надежду увидть васъ сегодня.

— Зовите его!— воскликнулъ, оживившись, мистеръ Боффинъ.— Давайте его сюда! Пусть пособитъ… Осторожне, Веггъ: не выроните изъ подъ мышки книги. Это Дансеръ,— тотъ самый, что вмст со своей сестрой стряпалъ пироги изъ дохлой овцы, которую они нашли во время прогулки… Ну гд же вашъ пріятель?.. А, вотъ онъ… Будьте добры, помогите намъ управиться съ книгами. Не берите только двухъ Джемми, Джемми Тэйлора изъ Соутворка и Джемми Вуда изъ Глочестера, этихъ я самъ понесу.

И, не переставая болтать и суетиться, мистеръ Боффинъ продолжалъ въ томъ же дух свои указанія насчетъ доставки книгъ въ Павильонъ, пока вс книги не были разложены по полу и пока не былъ отпущенъ кебъ.

— Вотъ!— сказалъ мистеръ Боффинъ, окидывая свои сокровища довольнымъ взглядомъ.— Вотъ он, вс рядкомъ, точно солдаты на парад. Ну, Веггъ, надвайте очки. Я знаю ужъ, какую намъ выбрать. Мы сейчасъ же и посмотримъ, что тамъ такое написано… Какъ зовутъ вашего друга?

Мистеръ Веггъ представилъ своего друга какъ мистера Винаса.

— Э? Винасъ?— воскликнулъ мистеръ Боффинъ.— Изъ Клеркенвелля?

— Изъ Клеркенвелля, сэръ,— отвчалъ мистеръ Винасъ.

— Знаю, слыхалъ о васъ. Слыхалъ еще въ то время, когда былъ живъ мой старый хозяинъ. Вы хорошо его знали? Случалось вамъ покупать у него что-нибудь?

Мистеръ Боффинъ говорилъ съ необыкновеннымъ жаромъ.

— Нтъ, не случалось, сэръ,— отвчалъ Винасъ.

— Но вдь онъ показывалъ вамъ вещи? Разв нтъ?

Мистеръ Винасъ бросилъ украдкой взглядъ на своего друга и отвчалъ утвердительно.

— Что же онъ вамъ показывалъ?— спросилъ мистеръ Боффинъ, закидывая за спину руки и съ жаднымъ любопытствомъ выставляя голову впередъ.— Не показывалъ ли онъ вамъ какихъ-нибудь шкатулокъ, шкапчиковъ, портфелей, пакетовъ, вообще чего-нибудь такого, что запирается или что можно запечатать?

Винасъ покачалъ головой.

— Вы что-нибудь смыслите въ фарфор?

Викасъ снова покачалъ головой.

— Потому, видите ли, что если онъ когда-нибудь показывалъ вамъ чайникъ, то мн было бы пріятно это знать,— сказалъ мистеръ Боффинъ.

Потомъ, приложивъ правую руку къ губамъ, онъ повторилъ задумчиво: ‘Чайникъ, чайникъ’ и окинулъ разсяннымъ взглядомъ книги на полу, какъ будто припоминая, не было ли въ нихъ чего-то любопытнаго о чайник.

Два друга съ удивленіемъ переглянулись. Потомъ мистеръ Веггъ приладилъ на носу очки, взглянулъ поверхъ очковъ выпученными глазами на мистера Винаса и многозначительно постучалъ пальцемъ по одной ноздр: держи, дескать, ухо востро.

— Чайникъ, чайникъ,— твердилъ мистеръ Боффинъ себ подъ носъ, вертя въ рукахъ книгу.— Чайникъ… гм… чайникъ… Готовы вы, Веггъ!

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ,— отвчалъ этотъ джентльменъ, усаживаясь на скамью и запихивая подъ столъ свою деревяшку.— Мистеръ Винасъ, не желаете ли и вы оказать посильную поомощь? Не сядете ли вы возл меня, чтобы снимать нагаръ со свчи?

Винасъ принялъ приглашеніе прежде, чмъ оно было договорено до конца, и Веггъ ткнулъ его въ ногу своей деревяшкой, дабы обратить его вниманіе на мистера Боффина, задумчиво стоявшаго у камина.

— Кхе… гм!— откашлялся мистеръ Веггъ, желая привлечь вниманіе своего принципала.— Съ какого же животнаго прикажете начать, сэръ?

— Нтъ, Веггъ, оставимъ животныхъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ. Затмъ онъ досталъ изъ бокового кармана небольшую книжку, бережно передалъ ее ученому джентльмену и спросилъ: — Нусъ, какъ вы назовете это, Веггъ?

— Это, сэръ,— проговорилъ Веггъ, поправляя очки и всматриваясь въ заглавіе книги,— это ‘Анекдоты о скупцахъ’ Мерриветера… Мистеръ Винасъ, окажите посильную помощь: придвиньте свчу чуть-чуть поближе, сэръ.

Это было сказано съ цлью доставить себ лишній случай перемигнуться съ товарищемъ.

— Которые же изъ нихъ описываются въ этой книг?— спросилъ мистеръ Боффинъ.— Можете вы выбрать?

— Видите, сэръ, оно… какъ вамъ сказать?— промямлилъ Сайлесъ, пробгая оглавленіе и шелестя листами книги.— Мн кажется, они тутъ вс хороши. Ихъ тутъ большой выборъ. Вотъ я вижу: Джонъ Оуэрсъ, сэръ. Вотъ дальше Джонъ Литль, Дикъ Джаррель, Джонъ Эльвзъ, преподобный мистеръ Джонсъ изъ Блубери, Вельчуръ Г’опкинсъ, Даніэль Дансеръ…

— Давайте намъ Дансера, Веггъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ.

Выпучивъ еще разъ глаза на пріятеля, Сайлесъ порылся въ книг и нашелъ надлежащее мсто.

— Страница сто девятая, мистеръ Боффинъ. Глава восьмая. Содержаніе: ‘Рожденіе и положеніе въ свт. Одежда и наружность. Миссъ Дансеръ, ея женскія прелести. Палаты скупого. Находка сокровища. Исторія пирожковъ съ бараниной. Понятія скупого о смерти. Бобъ — собака скупца. Гриффитсъ и его хозяинъ. Какъ можно распорядиться однимъ пенсомъ. Замна топлива. Выгода имть табакерку. Скупой умираетъ нагишомъ. Кладъ въ навозной куч’.

— Э? Что такое?— переспросилъ мистеръ Боффинъ.

— Кладъ въ навозной куч, сэръ,— повторилъ Сайлесъ, отчетливо выговаривая слова.— Мистеръ Винасъ, сэръ, дйствуйте щипцами.— Мистеръ Веггъ и это сказалъ только затмъ, чтобъ обратить вниманіе Винаса на добавленную имъ, Веггомъ, однми губами поправку: ‘въ мусорной куч’.

Мистеръ Боффинъ придвинулъ себ кресло къ камину, опустился въ него и, весело потирая руки, сказалъ:

— Итакъ, давайте намъ Дансера.

Мистеръ Веггъ приступилъ къ чтенію. Онъ прослдилъ біографію вышереченнаго знаменитаго челорка черезъ вс разнообразныя фазы человческой скупости и свинства, прочелъ о томъ, какъ умерла миссъ Дансеръ вслдствіе чрезмрной воздержности въ пищ, какъ мистеръ Дансеръ подвязывалъ свои лохмотья веревочками, какъ онъ разогрвалъ себ обдъ при помощи сиднія на блюдахъ, и наконецъ добрался до утшительнаго факта кончины его — нагишомъ въ мшк. Засимъ послдовала такая тирада:

‘Домъ или, врне, груда развалинъ, въ коихъ жилъ мистеръ Дансеръ и кои, по смерти его, перешли по праву наслдства къ капитану Гольмсу, представляли собой ветхое, полусгнившее строеніе, въ продолженіе полустолтія не знавшее починокъ’.

Тутъ мистеръ Веггъ взглянулъ на пріятеля и потомъ обвелъ глазами комнату, въ которой они сидли и которая давно не ремонтировалась, правду сказать.

‘Но это бдное съ виду, полуразрушенное строеніе было богато внутри’, продолжалъ читать мистеръ Веггъ. ‘Для изслдованія всего, что въ немъ заключалось, нужно было потратить не одну недлю, и капитанъ Гольмсъ нашелъ пріятное для себя занятіе въ разыскиваніи потаенныхъ кладовъ скряги’.

Мистеръ Веггъ повторилъ: ‘потаенныхъ кладовъ’ и толкнулъ пріятеля деревяшкой.

‘Одинъ изъ богатйшихъ тайниковъ мистера Дансера оказался въ навозной куч, въ коровник: въ этой огромной груд удобренія было запрятано безъ малаго дв тысячи пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Сверхъ того, пятьсотъ слишкомъ фунтовъ банковыми билетами и золотомъ найдено въ старой куртк, крпко приколоченной гвоздями въ ясляхъ’.

Тутъ деревяшка мистера Вегга рванулась впередъ и начала медленно приподниматься, что, однако, не мшало ему продолжать чтеніе.

‘Было открыто еще нсколько чашекъ, наполненныхъ гинеями, да кром того пачки банковыхъ битетовъ оказались засунутыми по разнымъ угламъ дома. Нкоторыя были запиханы въ щели по стнамъ’.

Тутъ мистеръ Винасъ посмотрлъ на стны.

‘Подъ подушками и подъ чехлами стульевъ тоже оказались узелки’.

Мистеръ Винасъ посмотрлъ подъ себя на скамейку.

‘Нсколько штукъ укромно припрятались за комодами. Около шестисотъ фунтовъ банковыми билетами было сложено въ пустой старый чайникъ. Въ конюшн капитанъ нашелъ нсколько кружекъ, биткомъ набитыхъ старыми долларами и шиллингами. Дымовая труба тоже была обыскана и хорошо вознаградила за трудъ, ибо въ девятнадцати отдльныхъ ея углубленіяхъ, подъ грудами сажи, были найдены деньги небольшими суммами, всего на двсти слишкомъ фунтовъ’.

Деревяшка мистера Вегга поднималась все выше и выше, а самъ онъ все сильне и сильне упирался въ мистера Винаса противоположнымъ локтемъ, пока наконецъ дальнйшее сохраненіе равновсія первымъ изъ названныхъ джентльменовъ не сдлалось несовмстимымъ съ этими двумя маневрами, и онъ не опрокинулся на своего друга, придавивъ его къ краю скамьи. Въ продолженіе нсколькихъ секундъ ни тотъ, ни другой не сдлали ни малйшаго усилія принять боле приличную позу: оба застыли на мстахъ, точно въ столбняк.

Но видъ мистера Боффина, который спокойно сидлъ въ своемъ кресл, съежившись и не отрывая глазъ отъ камина, подйствовалъ на нихъ, какъ сильное укрпляющее. Чтобы возстановить свое равновсіе, мистеръ Веггъ искусно притворился, что чихаетъ, и съ спазматическимъ ‘чхи!’ мастерски вскинулъ вверхъ себя и мистера Винаса.

— Ну-ка, почитайте еще,— проговорилъ съ какой-то алчностью мистеръ Боффинъ.

— Слдующій будетъ Джонъ Эльвзъ, сэръ. Желаете послушать про Джона Эльвза?

— Ладно!— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Послушаемъ, чмъ отличился этотъ Джонъ.

Этотъ Джонъ, какъ оказалось, ничего не пряталъ по щелямъ, и потому чтеніе было скучновато. Но нкая примрная леди, по фамиліи Вилькоксъ (затаившая въ футляр стнныхъ часовъ кучу золота и серебра въ баночк изъ подъ пикулей, а въ уголк подъ лстницей набитую золотыми вещами жестянку, не считая изрядной суммы денегъ въ старой мышеловк) оживила интересъ. За этой дамой послдовала другая, выдававшая себя за нищую и оставившая посл себя огромное богатство, завернутое въ лоскуточки бумаги и въ старыя тряпки. За нею выступила на сцену еще одна женщина, торговка яблоками по профессіи, скопившая состояніе въ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые тоже оказались запрятанными по разнымъ щелямъ, за кирпичами и подъ поломъ. За нею послдовалъ французскій джентльменъ, засунувшій въ дымовую трубу, къ значительному ослабленію тяги, большой кожаный чемоданъ, въ которомъ заключалось двадцать тысячъ франковъ золотомъ и серебромъ и много драгоцнныхъ камней, какъ это было открыто трубочистомъ посл его смерти. Такимъ образомъ мистеръ Веггъ дошелъ до заключительнаго примра человка-сороки:

‘Много лтъ тому назадъ проживала въ Кембридж одна старая супружеская чета, по фамиліи Джердайнъ. У супруговъ было два сына. Отецъ былъ форменный скряга, и посл его смерти нашли въ его постели цлую тысячу гиней. Оба сына выросли такими же скрягами, какъ отецъ. Когда имъ было лтъ по двадцати или около того, они открыли въ Кембридж торговлю суконнымъ товаромъ и продолжали вести ее до самой смерти. Лавка Джердайновъ была самая грязная въ город. Въ ней рдко появлялись покупатели, да и т заглядывали больше изъ любопытства. Братья производили отталкивающее впечатлніе своей неопрятной вншностью. Окруженные щегольскими костюмами, составлявшими предметъ ихъ торговли, сами они ходили въ лохмотьяхъ. Говорятъ, у нихъ не было даже кроватей и, во избжаніе расходовъ на покупку таковыхъ, они спали подъ прилавкомъ на тюкахъ парусины. Они были до безобразія скупы въ своемъ домашнемъ хозяйств. За ихъ обденнымъ столомъ лтъ двадцать не появлялось куска мяса. Когда же одинъ изъ братьевъ умеръ, то другой, къ немалому своему удивленію, нашелъ большую сумму денегъ, которая была утаена даже отъ него’.

— Каково?— воскликнулъ мистеръ Боффинъ.— Вотъ видите: даже отъ него! Ихъ было только двое, и все-таки одинъ утаилъ отъ другого.

Мистеръ Винасъ, который, съ минуты своего знакомства съ французскимъ джентльменомъ, сидлъ нагнувшись и пристально разглядывалъ трубу, теперь обратилъ вниманіе на послднее замчаніе и взялъ на себя смлость его повторить.

— Вамъ нравится?— вдругъ спросилъ мистеръ Боффинъ, круто повернувшись къ нему.

— Какъ… какъ вы сказали, сэръ?

— Нравится вамъ то, что читалъ сейчасъ Веггъ?

Мистеръ Винасъ отвтилъ, что находить разсказъ въ высшей степени интереснымъ.

— Такъ приходите опять, послушаете и еще что-нибудь,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Приходите, когда вздумается: хоть послзавтра, только получасикомъ раньше. Тутъ еще много разсказовъ,— конца краю нтъ.

Мистеръ Винасъ изъявилъ свою благодарность и принялъ приглашеніе.

— Удивительно, чего только не припрятывалось въ разное время отъ постороннихъ глазъ,— проговорилъ задумчиво мистеръ Боффинъ,— ужъ точно — удивительно!

— Вы хотите сказать, сэръ,— вмшался Веггъ съ заискивающимъ лицомъ, въ надежд вытянуть что-нибудь изъ мистера Боффина, и съ новымъ толчкомъ деревяшки по адресу своего друга и брата,— вы хотите сказать: по части денегъ припрятывалось?

— По части денегъ?— Да!— сказалъ мистеръ Боффинъ.— И по части бумагъ.

Мистеръ Веггъ въ избытк восторга опять взвалился на мистера Винаса и, какъ прежде, поспшилъ оправиться, замаскировавъ свои взволнованныя чувства чиханьемъ.

— А-а, пчхи!.. Вы говорите, сэръ, и по части бумагъ? И бумаги тоже припрятывались?

— Припрятывались и забывались,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Книгопродавецъ, у котораго я купилъ ‘Музей Чудесъ’… А кстати: гд ‘Музей Чудесъ’?

Онъ торопливо опустился на колни и принялся съ нетерпніемъ рыться въ куч книгъ.

— Не помочь ли вамъ, сэръ?— спросилъ мистеръ Веггъ.

— Нтъ, я уже нашелъ: вотъ онъ,— отвчалъ мистеръ Боффинъ, стирая съ книги пыль обшлагомъ своего сюртука.— Томъ четвертый. Я помню, что тотъ книгопродавецъ прочелъ мн это мсто изъ четвертаго тома. Поищите-ка, Веггъ.

Сайлесъ взялъ книгу и началъ перевертывать листы.

— Замчательная окаменлость, сэръ?

— Нтъ, нтъ,— сказалъ мистеръ Боффинъ.— Не окаменлость, нтъ.

— Мемуары генерала Джона Рида, въ просторчіи именуемаго ‘Блуждающій Огонь?’ Съ портретомъ, сэръ.

— Нтъ, не то.

— Поразительный случай съ человкомъ, проглотившимъ крону? Да?

— Чтобы спрятать?— спросилъ мистеръ Боффинъ.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ мистеръ Веггъ, просматривая текстъ,— нтъ, это повидимому произошло случайно… А-а! Вотъ оно, должно быть. Необычайная находка духовнаго завщанія, пропадавшаго двадцать одинъ годъ.

— Оно самое!— радостно вскрикнулъ мистеръ Боффинъ.— Читайте.

‘Чрезвычайно любопытное дло’ началъ читать мистеръ Веггъ, ‘разбиралось въ послднюю сессію суда въ Мернборо въ Ирландіи. Вотъ его суть въ короткихъ словахъ. Нкто Робертъ Больдвинъ въ март 1782 года сдлалъ духовное завщаніе, и въ этомъ завщаніи отказалъ свои помстья, о коихъ идетъ нын тяжба, дтямъ своего младшаго сына. Вскор посл того онъ началъ впадать въ дтство и умеръ восьмидесяти слишкомъ лтъ. Тогда старшій сынъ, отвтчикъ по тяжб, заявилъ, что отецъ уничтожилъ свое завщаніе, и такъ какъ завщанія дйствительно не нашли, то онъ и вступилъ во владніе вышереченными землями. Въ такомъ положеніи оставалось дло двадцать одинъ годъ, и за все это долгое время вся семья была уврена, что отецъ умеръ безъ завщанія. Но вотъ, спустя двадцать одинъ годъ, умерла жена отвтчика, и вскор онъ женился (на восемьдесятъ восьмомъ году) на очень молодой двушк, что крайне огорчило двухъ его сыновей. Они такъ рзко выражали свои чувства по этому поводу, что раздражили его, и онъ, въ припадк гнва, написалъ завщаніе въ пользу одного меньшого сына, которому и показалъ его сгоряча. Но тотъ тутъ же ршилъ выкрасть у отца документъ и уничтожить его, чтобы старшій братъ не лишился наслдства. Съ этой цлью онъ взломалъ конторку отца и нашелъ въ ней не отцовское завщаніе, котораго искалъ, а духовную дда, о которой семья давно ужъ позабыла’.

— Ну вотъ — воскликнулъ мистеръ Боффинъ.— Вотъ видите, какія вещи иногда люди припрятываютъ и потомъ забываютъ, или собираются уничтожить и оставляютъ такъ.— Затмъ онъ произнесъ раздльно: ‘У-ди-ви-тельно!’ и обвелъ глазами комнату.

Веггъ и Винасъ проводили взглядомъ его взглядъ, посл чего мистеръ Веггъ окончательно установилъ глаза на мистер Боффин, попрежнему глядвшемъ на огонь, и собирался, казалось, наброситься на мистера Боффина и потребовалъ ‘тайну его мыслей или его жизнь’.

— Довольно, однако, на сегодняшній вечеръ,— сказалъ, помолчавъ, мистеръ Боффинъ и махнулъ рукой.— Послзавтра еще почитаемъ… Веггъ, разставьте-ка книги по полкамъ. Мистеръ Винасъ, я надюсь, будетъ настолько любезенъ, что поможетъ вамъ.

Еще не докончивъ этой фразы, онъ засунулъ руку за бортъ сюртука и принялся вытаскивать оттуда какой-то предметъ, повидимому, довольно большой, такъ какъ достать его оказалось не очень легко. Каково же было изумленіе компаньоновъ братскаго предпріятія, когда предметъ этотъ, наконецъ, вынырнулъ на свтъ Божій и оказался очень старымъ потайнымъ фонаремъ…

Совершенно не замчая эффекта, произведеннаго этимъ небольшимъ инструментомъ, мистеръ Боффинъ поставилъ его къ себ на колно, досталъ изъ кармана коробочку спичекъ, неторопливо зажегъ свчу въ фонар, потомъ задулъ спичку и бросилъ въ каминъ.

— Веггъ, я хочу сдлать обходъ двора,— объявилъ онъ.— Вы мн не нужны. Мы съ фонарикомъ длали сотни тысячъ подобныхъ обходовъ въ былыя времена.

— Но, сэръ, позвольте… я и подумать не могу… ни подъ какимъ видомъ…— началъ было Веггъ заискивающимъ тономъ, но мистеръ Боффинъ, который въ эту минуту уже усплъ встать и направлялся къ двери, остановился и повторилъ:

— Я вамъ уже сказалъ, Веггъ, что вы мн не нужны.

Мистеръ Веггъ сдлалъ видъ, что онъ только теперь понялъ желаніе своего принципала, когда хорошенько вдумался въ его слова, и мистеру Веггу не оставалось ничего больше, какъ выпустить мистера Боффина и затворить за нимъ дверь. Но едва лишь тотъ очутился по другую сторону двери, какъ Веггъ вцпился обими руками въ мистера Винаса и выговорилъ задыхающимся шепотомъ, какъ будто его душили за горло:

— Мистеръ Винасъ, надо за нимъ послдить, надо подкараулить его! Нельзя ни на минуту выпускать его изъ глазъ.

— Почему?— спросилъ, тоже задыхаясь, Винасъ.

— Товарищъ! Вы, врно, замтили, когда пришли ко мн сегодня, что я чмъ-то взволнованъ. Такъ я вамъ скажу: я нашелъ кое-что.

— Что, что вы нашли?— прошиплъ мистеръ Винасъ, въ свою очередь хватаясь обими руками за друга, такъ что они изобразили вдвоемъ довольно нелпую группу: двухъ сцпившихся гладіаторовъ.

— Теперь не время разсказывать. Я подозрваю, что онъ отправился взглянуть, все ли на мст. Намъ надо сейчасъ же идти за нимъ по пятамъ.

Выпустивъ другъ друга изъ объятій, они подкрались къ двери, тихонько отворили ее и выглянули во дворъ. Ночь была облачная, и темный дворъ казался еще темне отъ черныхъ силуэтовъ мусорныхъ кучъ.

— Не будь онъ записнымъ пройдохой, тогда зачмъ бы ему ходить съ потайнымъ фонаремъ?— зашепталъ мистеръ Веггъ.— Если бъ у него былъ обыкновенный фонарь, мы бы могли разсмотрть, что онъ тамъ длаетъ… Тише! Идите за мной.

И, осторожно ступая по дорожк, между грудами осколковъ фаянсовой посуды, пріятели пошли слдомъ за мистеромъ Боффиномъ.

Они легко могли его слышать по его своеобразной походк и по хрустнью мусора, на который онъ наступалъ.

— Онъ знаетъ наизусть вс мста,— бормоталъ со злостью Сайлесъ Веггъ,— и ему незачмъ открывать свой фонарь, чтобъ чортъ его побралъ!

Но почти въ тотъ же мигъ мистеръ Боффинъ пріоткрылъ фонарь и освтилъ ближайшую кучу.

— Это то мсто?— спросилъ шепотомъ Винасъ.

— Нтъ еще, но онъ подходитъ къ нему,— отвчалъ такимъ же шепотомъ Веггъ.— Теперь совсмъ близко… Вотъ, подошелъ! Я почти увренъ, что онъ идетъ освидтельствовать, все ли въ порядк… Что это онъ держитъ въ рук?

— Заступъ,— отвчалъ Винасъ.— И не забывайте: онъ уметъ управляться съ нимъ въ пятьдесятъ разъ лучше, чмъ мы съ вами.

— А что, какъ онъ заглянетъ туда и хватится пропажи?— шепнулъ мистеръ Веггъ.— Что мы тогда будемъ длать, товарищъ?

— Посмотримъ сперва, что будетъ длать онъ,— посовтовалъ на это Винасъ.

Совтъ благоразумный, ибо мистеръ Боффинъ опять закрылъ фонарь, и куча опять потемнла. Но черезъ нсколько секундъ снова блеснулъ свтъ фонаря, и они увидали его у второй кучи: онъ постепенно поднималъ фонарь, пока не поднялъ его на всю длину руки, какъ будто разсматривая, въ какомъ состояніи была поверхность кучи.

— А это то мсто?— освдомился Винасъ.

— Нтъ,— отвчалъ Веггъ,— онъ удаляется отъ него.

— Мн кажется, онъ хочетъ удостовриться, не разрывали ли которой-нибудь кучи,— замтилъ Винасъ.

— Тсъ!— остановилъ его Веггъ.— Вотъ онъ отошелъ еще дальше… Теперь совсмъ далеко.

Это восклицаніе объяснялось тмъ, что мистеръ Боффинъ, еще разъ закрывъ и потомъ снова пріоткрывъ свой фонарь, оказался уже у подошвы третьей кучи.

— Смотрите, онъ взбирается наверхъ!— сказалъ Винасъ.

— Съ заступомъ и со всмъ!— сказалъ Веггъ.

Мелкой рысцой, какъ будто лежавшій на плеч у него заступъ подгонялъ его напоминаніемъ его прежнихъ занятій, мистеръ Боффинъ взошелъ по извилистой дорожк на высокую насыпь,— ту самую, которую онъ описывалъ Сайлесу Веггу въ день ихъ перваго приступа къ ‘Разрушенію и упадку’. Добравшись до вершины, онъ закрылъ фонарь. Пріятели крались за нимъ, согнувшись въ три погибели, чтобы на неб не могли вырисоваться силуэты ихъ фигуръ въ томъ случа, если бы ему опять вздумалось открыть свой фонарь. Мистеръ Винасъ шелъ впереди, буксируя мистера Вегга, дабы имть возможность безотлагательно вытащить его строптивую ногу изъ всякой шахты, какую она могла бы вырыть для себя. Вдругъ они замтили, что золотой мусорщикъ остановился перевести духъ, и, разумется, они тоже остановились.

— Это его насыпь,— прошепталъ Веггъ,— какъ только могъ свободно вздохнуть.— Вотъ эта, третья съ краю.

— Да вдь он вс его собственность,— отозвался Винасъ.

— Такъ, по крайней мр, онъ думаетъ. Но эту кучу онъ называетъ своею, потому что она завщана ему прежде всхъ остальныхъ.

— Когда онъ опять откроетъ фонарь, вы нагнитесь пониже и держитесь поближе ко мн,— сказалъ Винасъ, ни на минуту не спускавшій глазъ съ бывшей впереди темной фигуры.

Мистеръ Боффинъ снова двинулся въ путь, и они снова пошли за нимъ по пятамъ. Поднявшись на верхушку слдующей кучи, онъ лишь чуть-чуть пріоткрылъ свой фонарь и поставилъ его на землю. Тутъ въ мусор былъ установленъ шестъ — голый, обтесанный съ одного боку, полусгнившій отъ непогоды, онъ здсь стоялъ уже много лтъ. Возл него стоялъ теперь фонарь, освщая на нсколько футовъ нижнюю его часть да небольшой кусочекъ поверхности кучи и безъ всякой надобности отбрасывая въ воздухъ маленькую яркую полоску свта.

— Не можетъ быть, чтобъ онъ затялъ выкапывать шестъ,— шепнулъ Винасъ пріятелю въ то время, когда они, низко пригнувшись, сидли въ своей засад.

— А можетъ быть, шестъ выдолбленъ внутри, и тамъ напихано чего-нибудь,— прошиплъ въ отвтъ мистеръ Веггъ.

Съ какою именуо цлью — неизвстно, но мистеръ Боффинъ несомннно собирался копать. Онъ засучилъ рукава, поплевалъ на руки и приступилъ къ длу съ ловкостью опытнаго землекопа, каковымъ онъ и былъ. Впрочемъ, относительно шеста у него, очевидно, не было никакихъ особенныхъ плановъ, кром того, что онъ отмрилъ отъ шеста пространство земли на длину заступа прежде, чмъ началъ копать. Копать глубоко онъ, очевидно, тоже не намревался. Десятка хорошихъ ударовъ заступомъ оказалось достаточно, посл чего онъ прекратилъ работу, заглянулъ въ яму, наклонившись надъ ней, и вытащилъ изъ нея какой-то предметъ, очень похожій на бутылку,— изъ тхъ приземистыхъ, толстенькихъ, съ короткой шеей бутылокъ, въ какія, какъ говорятъ, голландцы закупориваютъ свою храбрость. Доставъ бутылку, онъ закрылъ фонарь, и они услышали въ темнот, какъ онъ завалилъ яму. А такъ какъ это было дломъ нсколькихъ минутъ для его искусной руки, то они сочли за лучшее заблаговременно убраться во-свояси. Сообразуясь съ этимъ ршеніемъ, мистеръ Винасъ прошмыгнулъ мимо мистера Вегга и сталъ буксировать его внизъ. Однако спускъ не обошелся безъ кое-какихъ неудобствъ для послдняго джентльмена, ибо его строптивая нога на полпути застряла въ мусор, и мистеръ Винасъ, за недостаткомъ времени, взялъ на себя смлость вытащить его за шиворотъ изъ этого затрудненія и проволочить всю остальную часть дороги въ лежачемъ положеніи на спин, причемъ голова его исчезла въ фалдахъ его верхней одежды, а деревяшка тащилась въ хвост, какъ тормазъ. Мистеръ Веггъ былъ до того ошеломленъ такимъ путешествіемъ, что, установившись, наконецъ, на ровной почв своими умственными способностями вверхъ, онъ совершенно не могъ оріентироваться въ своемъ географическомъ положеніи и не отдавалъ себ ни малйшаго отчета въ томъ, гд находилась его резиденція, пока мистеръ Винасъ не впихнулъ его въ дверь. И даже тутъ онъ все повертывался на оси, слабо озираясь кругомъ, пока мистеръ Винасъ не вооружился жесткой щеткой и не возвратилъ ему память, стирая съ него пыль.

Мистеръ Боффинъ не спшилъ возвращаться, такъ что процессъ стиранья пыли окончательно завершился и мистеръ Винасъ усплъ отдохнуть къ тому времени, когда онъ показался въ дверяхъ. Не могло быть никакихъ сомнній въ томъ, что бутылка находилась гд-нибудь при немъ, но гд именно — невозможно было сказать. На немъ былъ длинный, толстаго сукна сюртукъ, застегнутый на вс пуговицы, и бутылка могла скрываться въ любомъ изъ полудюжины кармановъ этого сюртука.

— Что съ вами, Веггъ?— спросилъ мистеръ Боффинъ.— Вы поблли, какъ свча.

Мистеръ Веггъ отвчалъ съ буквальною точностью, что онъ чувствуетъ, что его какъ будто перевернуло.

— Желчь,— ршилъ мистеръ Боффинъ, задувая фонарь и запихивая его на прежнее мсто въ боковой карманъ.— Вы врно страдаете припадками печени, Веггъ?

Веггъ опять объяснилъ, строго согласуясь съ истиной, что, насколько онъ помнитъ, у него никогда еще не бывало подобнаго ощущенія въ голов въ такой степени.

— Вы завтра полчитесь, чтобъ быть здоровымъ къ слдующему вечеру,— посовтовалъ мистеръ Боффинъ.— А кстати, Веггъ: знаете, вдь этотъ дворъ скоро лишится кое-чего.

— Лишится, сэръ?..

— Лишится своихъ мусорныхъ кучъ.

Компаньоны по братскому предпріятію сдлали при этомъ такое явное усиліе не взглянуть другъ на друга, что лучше бы они ужъ откровенно переглянулись, вытаращивъ глаза во всю ихъ ширину.

— Вы, значитъ, разстаетесь съ ними, мистеръ Боффинъ?— спросилъ Сайлесъ.

— Да, он уходятъ отъ меня. Моя собственная, можно сказать, уже почти ушла.

— Вы говорите о той, что поменьше? О той, что съ шестомъ на верхушк, сэръ?

— Да,— отвчалъ мистеръ Боффинъ задумчиво, почесывая за ухомъ по своей всегдашней манер, въ которой былъ теперь новый оттнокъ — лукавства.— Да, о той самой. Она уже выручила деньгу. Завтра ее будутъ свозить.

— Вы, стало быть, ходили прощаться съ вашимъ старымъ другомъ, сэръ?— спросилъ Сайлесъ шутливо.

— И не думалъ. Какого чорта это вамъ пришло въ голову?

Мистеръ Боффинъ сказалъ это такъ неожиданно и такъ грубо, что Веггъ, который давно уже подбирался къ его фалдамъ и готовилъ руки въ экспедицію для изслдованія мстонахожденія таинственной бутылки, поспшно попятился шага на три.

— Прошу прощенья, сэръ,— пробормоталъ онъ смиренно.— Я не хотлъ васъ обидть.

Мистеръ Боффинъ посмотрлъ на него, какъ смотритъ собака на другую собаку, когда та хочетъ вырвать у нея кость, и зарычалъ на него почти какъ собака.

— Покойной ночи,— сказалъ онъ посл нсколькихъ секундъ угрюмаго молчанія, закинувъ за спину руки и подозрительно оглядывая его.— Я ухожу… Нтъ, нтъ, не провожайте. Я знаю дорогу, и мн не нужно свтить.

Природная алчность, вечернія легенды о скупцахъ и возбуждающее дйствіе всего имъ видннаго въ этотъ вечеръ (а можетъ быть, отчасти и просто разбурлившаяся при спуск съ мусорной кучи злокачественная кровь) до такой степени обострили ненасытный аппетитъ Сайлеса Вегга, что какъ только затворилась дверь, онъ кинулся къ ней и потащилъ за собой своего друга.

— Его нельзя выпускать!— крикнулъ онъ.— Намъ нельзя его выпускать! У него бутылка. Надо ею завладть.

— Неужели вы хотите отнять ее силой?— проговорилъ мистеръ Винасъ, удерживая его.

— Хочу ли я?— Ну да, хочу! Такъ или иначе, а я ее отниму. Или вы такъ боитесь этого старика, что дадите ему спокойно уйти, трусъ вы эдакій!

— Я васъ боюсь и вамъ не дамъ уйги,— сказалъ Винасъ твердымъ тономъ и ухватился за него обими руками.

— Слыхали вы, что онъ сказалъ?— заревлъ Веггъ.— Слыхали вы, какъ онъ сказалъ, что хочетъ оставить насъ въ дуракахъ? Слыхали вы, трусливый песъ вы эдакій, что онъ намренъ свезти вс эти кучи, причемъ ужъ конечно обшарятъ весь дворъ. Если у васъ нтъ мышиной отваги, чтобъ защитить свои права, такъ у меня есть! Пустите меня за нимъ!

Покуда мистеръ Веггъ, въ пылу разыгравшихся страстей, порывался исполнить свое намреніе, мистеръ Винасъ разсудилъ за благо приподнять его отъ пола, повалить и навалиться на него, ибо хорошо зналъ, что, очутившись на полу, онъ не скоро подымется на своей деревяшк. Такимъ образомъ оба друга покатились на полъ, и покуда они катались по немъ, мистеръ Боффинъ вышелъ, захлопнувъ за собой калитку.

VII. Дружеское предпріятіе упрочивается.

Компаньоны дружескаго предпріятія сидли на полу, отдуваясь и тараща глаза другъ на друга, еще довольно долго посл того, какъ мистеръ Боффинъ, хлопнувъ калиткой, ушелъ. Въ слабыхъ глазкахъ Винаса и въ каждомъ рыжевато-пыльномъ волоск его взъерошенной гривы проглядывали недовріе къ Веггу и готовность вцпиться въ него при малйшемъ повод къ тому. На грубомъ лиц Вегга и во всей его палкообразной, угловатой фигур, напоминавшей нмецкую деревянную куклу, было написано дипломатическое желаніе примиренія, въ которомъ не было искренности. Оба были красны, взволнованы и помяты посл недавней схватки, а Веггъ, сверхъ того, при паденіи ударился затылкомъ объ полъ, вслдствіе чего онъ теперь потиралъ себ голову съ такимъ видомъ, какъ будто былъ въ высшей степени, и притомъ весьма непріятно, удивленъ. Оба хранили молчаніе, предоставляя другъ другу начать разговоръ.

— Товарищъ,— заговорилъ наконецъ Веггъ,— вы правы, а я виноватъ. Я забылся.

Мистеръ Винасъ многозначительно тряхнулъ волосами, видимо находя, что мистеръ Веггъ не забылъ, а скоре вспомнилъ себя, явившись въ настоящемъ своемъ вид.

— Но вдь вы въ вашей жизни, товарищъ, не знали, ни миссъ Элизабетъ, ни мистера Джорджа, ни тетушки Дженъ, ни дядюшки Паркера,— продолжалъ оправдываться мистеръ Веггъ.

Мистеръ Винасъ согласился, что онъ не зналъ этихъ высокихъ особъ, прибавивъ при этомъ, что онъ и не добивается чести такого знакомства.

— Не говорите этого, товарищъ!— горячо возразилъ ему Веггъ.— Не говорите! Вы съ ними незнакомы, и потому не можете понять, въ какое бшенство можетъ придти знавшій ихъ человкъ при одномъ вид узурпатора.

Приведя это оправданіе такимъ тономъ, какъ будто оно длало ему великую честь, мистеръ Веггъ подползъ на рукахъ къ стулу, стоявшему въ углу комнаты, и посл нсколькихъ неуклюжихъ прыжковъ сталъ наконецъ въ перпендикулярное положеніе. Мистеръ Винасъ тоже поднялся.

— Товарищъ!— возгласилъ тогда Веггъ.— Товарищъ, присядьте. Товарищъ! Какое выразительное у васъ лицо!

Мистеръ Винасъ невольно провелъ рукой по лицу и потомъ посмотрлъ себ на ладонь, какъ будто освдомляясь, не стерлось ли съ этого лица которое-нибудь изъ его выразительныхъ свойствъ.

— Потому что я отлично знаю,— замтьте это,— продолжалъ мистеръ Веггъ, отмчая свои слова указательнымъ пальцемъ,— превосходно знаю, какой вопросъ задаютъ мн въ эту минуту ваши выразительныя черты.

— Какой вопросъ?— сказалъ Винасъ.

— А вотъ какой,— отвчалъ мистеръ Веггъ съ веселой привтливостью: — зачмъ, дескать, я не сказалъ вамъ раньше, что я нашелъ кое-что? Ваше выразительное лицо говоритъ мн: ‘Отчего вы мн этого не сказали, какъ только я пришелъ? Зачмъ скрывали отъ меня до той минуты, когда у васъ мелькнула мысль, что мистеръ Боффинъ явился затмъ, чтобы обревизовать свои тайники?’ . Ваше выразительное лицо, товарищъ, говоритъ это ясне всякихъ словъ. А вотъ можете ли вы на моемъ лиц прочесть отвтъ, который я собираюсь вамъ дать?

— Нтъ, не могу,— сказалъ Винасъ.

— Такъ я и зналъ! А почему не можете?— продолжалъ съ тою же игривой откровенностью Веггъ.— Потому, что я не претендую на выразительность лица. Потому, что я хорошо знаю свои недостатки. Не вс одинаково одарены природой. Мое лицо молчитъ, но я могу отвтить словами. Какими же словами?— Вотъ какими: я хотлъ сдлать вамъ пріятный сюрп-ри-изъ.

Растянувъ такимъ образомъ съ повышеніемъ голоса послднее слово, мистеръ Веггъ потрясъ своего друга и брата за об руки и покровительственно похлопалъ его по колнямъ, какъ великодушный благодтель, не желающій, чтобы вспоминали о небольшомъ одолженіи, которое онъ, по своему исключительно счастливому положенію, имлъ возможность оказать.

— Теперь, посл моего объясненія,— продолжалъ мистеръ Веггъ,— ваше выразительное лицо спрашиваетъ только: ‘Что же вы нашли?’ Я такъ и слышу этотъ вопросъ — поврьте слову!

— Ну, въ чемъ же дло?— спросилъ сварливо Винасъ, тщетно подождавъ продолженія.— Что жъ вы не отвчаете, коли слышите вопросъ?

— Выслушайте меня!— сказалъ Веггъ.— Къ тому я и гну. Выслушайте! Человкъ и братъ! Товарищъ, въ равной мр какъ по чувствамъ и побужденіямъ, такъ и по поступкамъ! Я нашелъ шкатулку.

— Гд?

— Выслушайте меня!.. (мистеръ Веггъ всячески старался удержать про себя, что только было возможно, и всякій разъ, какъ изъ него вытягивали признанія, прорывался лучезарнымъ, торопливымъ: ‘выслушайте’, чтобъ отвести глаза). Въ одинъ прекрасный день, сэръ…

— Когда?— перебилъ отрывисто Винасъ.

— Н—тъ!— протянулъ мистеръ Веггъ, многозначительно, глубокомысленно и въ то же время шутливо тряся головой.— Нтъ, сэръ! Это ужъ не ваше выразительное лицо задаетъ такой вопросъ. Это вашъ голосъ говоритъ, просто голосъ… Но продолжаю. Въ одинъ прекрасный день случилось мн гулять по двору,— врне, длать обходъ, ибо, говоря словами друга нашей фамиліи, автора стихотворенія ‘Слу-шай!’, положеннаго на музыку для дуэта:

‘Погасли, какъ вы помните, мистеръ Винасъ, мсяца лучи.

‘Одинъ при блеск — вы отгадаете, конечно, прежде, чмъ я успю сказать,— звздъ въ ночи.

‘На батаре иль на башн боевой

‘Обходитъ рундомъ часовой,

‘Обходитъ часовой’.

При такихъ-то обстоятельствахъ, сэръ, случилось мн длать обходъ однажды передъ вечеромъ. Въ рукахъ у меня былъ желзный прутъ, которымъ я привыкъ разнообразить, такъ сказать, мою ученую жизнь. И вдругъ этотъ прутъ ударился о какой-то предметъ, названіемъ коего я нахожу излишнимъ утруждать вашъ умъ.

— Нтъ, это далеко не излишне. Какой предметъ?— спросилъ Винасъ сердито.

— Выслушайте меня!— О насось. Когда мой прутъ ударился о насосъ, я убдился, что насосъ былъ не только не заколоченъ, но даже имлъ подъемную крышку, а подъ крышкой что-то гремло. Такъ вотъ, товарищъ, это что-то оказалось маленькой, плоской, продолговатой шкатулкой. Нужно ли говорить, что она была досаднйшимъ образомъ легка?

— Въ ней лежали бумаги?— спросилъ Винасъ.

— Ну вотъ, теперь ваше выразительное лиц опять заговорило!— воскликнулъ Веггъ.— Да, въ ней лежала бумага — одна. Шкатулка была заперта, завязана бичевкой и запечатана, а сверху подъ бичевку былъ подсунутъ лоскутокъ пергамента съ надписью: ‘Мое, Джона Гармона, духовное завщаніе временно положенное на храненіе здсь’.

— Намъ нужно знать его содержаніе,— сказалъ Винасъ.

— Выслушайте меня!— перебилъ его Веггъ…— Я сказалъ то же самое и взломалъ шкатулку.

— Не побывавъ у меня?— воскликнулъ Винасъ.

— Именно, сэръ!— подтвердилъ кротко и радостно мистеръ Веггъ.— Я вижу, шутка моя удалась… Слушайте, слушайте! Затвая для васъ мой сюрпризъ, я ршилъ (какъ это легко пойметъ вашъ тонкій, здравый умъ)… я ршилъ устроить вамъ полный сюрпризъ. Очень хорошо. И вотъ, я — какъ вы уже сдлали мн честь угадать,— я заглянулъ въ документъ. Составленъ онъ правильно, засвидтельствованъ законнымъ порядкомъ и очень кратокъ. Вотъ его суть. Такъ какъ у Джона Гармона никогда не было друзей, а со своей семьей онъ былъ въ ссор, то онъ, Джонъ Гармонъ, завшаетъ своему слуг Никодиму Боффину одну изъ своихъ небольшихъ мусорныхъ кучъ, считая, что для него этого вполн достаточно, остальное же имущество передаетъ въ казну.

— Слдовало бы заглянуть въ то завщаніе, которое вошло въ законную силу,— замтилъ Винасъ.— Можеть быть, оно написано поздне.

— Выслушайте меня!— подхватилъ мистеръ Веггъ.— Я сказалъ то же самое. Я заплатилъ шиллингъ (забудьте о шести пенсахъ, которые причитаются на вашъ пай)… за справку заплатилъ. Братъ и товарищъ! То завщаніе писано не много мсяцевъ раньше… А теперь скажите, какъ ближній и какъ компаньонъ по братскому предпріятію,— добавилъ мистеръ Веггъ, благосклонно взявъ друга за руки и ласково потрепавъ его по колнямъ,— скажите по совсти, исполнилъ ли я долгъ любви къ полному вашему удовольствію и получили ли вы настоящій сюрп-ри-изъ?

Мистеръ Винась окинулъ своего ближняго и товарища подозрительнымъ взглядомъ и сухо отвтилъ:

— Извстіе дйствительно важное, мистеръ Веггъ, съ этимъ не спорю. Но я предпочелъ бы, чтобы вы сообщили мн его нсколько раньше, во всякомъ случа не дожидаясь ныншняго вечера, когда мы такъ испугались. Желалъ бы также, чтобы вы спросили меня, вашего товарища, какъ намъ слдуетъ поступить, прежде, чмъ подумали о раздленіи между нами отвтственности.

— Выслушайте меня — закричалъ м-ръ Веггъ.— Я зналъ, что вы это скажете. Но я одинъ перенесъ вс волненія, и одинъ возьму на себя всю вину.

Это было сказано съ неподражаемымъ видомъ великодушія, не щадящаго себя.

— Ну, ладно,— сказалъ Винась.— Посмотримъ лучше завщаніе и шкатулку.

— Такъ ли долженъ я васъ понять, братъ по оружію,— заговорилъ съ замтной неохотой мистеръ Веггъ,— такъ ли долженъ я васъ понять, что вы дйствительно желаете видть завщаніе и…

Мистеръ Винась стукнулъ рукой по столу.

— Выслушайте меня,— заторопился Веггъ.— Выслушайте! Я сейчасъ за ними схожу.

Пробывъ нкоторое время въ отсутствіи, какъ будто въ своей алчности онъ никакъ не могъ ршиться показать свое сокровище, мистеръ Веггъ наконецъ появился со старой кожаной картонкой изъ подъ шляпы, въ которой онъ хранилъ шкатулку во избжаніе подозрній.

— Мн не хотлось бы открывать ее здсь,— проговорилъ онъ вполголоса, озираясь кругомъ.— Тотъ можетъ вернуться, онъ, можетъ быть, еще не ушелъ. Никогда нельзя отгадать, что у него на ум, посл всего того, что мы видли.

— Въ этомъ есть доля правды,— согласился Винасъ.— Пойдемте ко мн.

Опасаясь за цлость шкатулки и боясь въ то же время открыть ее у себя, Веггъ колебался.

— Пойдемъ ко мн, говорю я вамъ,— повторилъ Винасъ запальчиво.— Слышите?

Не находя достаточно благовиднаго предлога для отказа, мистеръ Веггъ отвчалъ торопливо:

— Выслушайте меня… Ну, конечно, пойдемъ.

Онъ заперъ павильонъ, и они отправились въ путь. Мистеръ Винасъ велъ пріятеля подъ руку и держался за него замчательно цпко.

Подойдя къ заведенію Мистера Винаса, они увидли тускло, какъ всегда, горящую свчу на окн, слабо освщавшую для публики все ту же пару препарированныхъ лягушекъ съ рапирами въ лапкахъ, все еще не ршившихъ своего поединка. Мистеръ Винасъ, уходя, заперъ лавку и теперь отперъ ее ключемъ, а когда они вошли, заперъ опять изнутри, но прежде плотно притворилъ оконные ставни и закрпилъ ихъ болтами.

— Теперь къ намъ никто не войдетъ, если мы сами не впустимъ,— сказалъ онъ.— Такой укромный уголокъ, что любо!

Онъ сгребъ въ кучу еще теплую золу на ршетк камина, развелъ огонь и снялъ нагаръ со свчи. Когда запылавшій огонь сталъ бросать свой трепещущій свіъ на грязныя стны,— индійскій младенецъ, африканскій младенецъ, разобранный по суставамъ англійскій младенецъ, ассортиментъ череповъ и вся остальная компанія вдругъ выступили на своихъ всегдашнихъ мстахъ, какъ будто вс они тоже уходили со двора, какъ и ихъ хозяинъ, и теперь пунктуально явились на сборный пунктъ, чтобы присутствовать при открытіи секрета. Французскій джентльменъ усплъ значительно вырасти съ тхъ поръ, какъ мистеръ Веггъ въ послдній разъ его видлъ: теперь онъ былъ снабженъ парой ногъ и головой, но рукъ все еще не хватало. И кому бы ни принадлежала первоначально эта голова, Сайлесъ Веггъ, въ скобкахъ сказать, почелъ бы въ эту минуту за особенное себ одолженіе, если бъ у нея прорзалось не такъ много зубовъ.

Онъ молча слъ на деревянный ящикъ передъ каминомъ, а Винасъ, опустившись на свой низенькій стулъ, досталъ изъ за торчавшихъ рукъ скелета подносъ и чашки, и поставилъ чайникъ на огонь. Мистеръ Веггъ въ глубин души очень одобрялъ вс эти приготовленія, надясь, что они разршатся нкоторымъ разжиженіемъ опаснаго электричества, скопившагося въ ум мистера Винаса.

— Вотъ теперь, сэръ, мы въ безопасности и можемъ быть спокойны,— сказалъ этотъ джентльменъ.— Посмотримъ-ка находку.

Все еще неохотно, плохо повинующимися руками, бросая искоса недоврчивые взгляды въ сторону торчавшихъ мертвыхъ рукъ, какъ будто онъ боялся, что вдругъ какая-нибудь парочка изъ нихъ протянется къ нему и сцапаетъ документъ,— мистеръ Веггъ открылъ картонку, досталъ шкатулку и, отперевъ ее, извлекъ изъ нея завщаніе. Онъ крпко держалъ его за уголокъ все время, пока Винасъ, взявшись за другой уголокъ, пытливо и не спша читалъ.

— Ну что, товарищъ? Правду я вамъ говорилъ?— спросилъ наконецъ мистеръ Веггъ.

— Совершенную правду,— сказалъ Винасъ.

Тутъ мистеръ Веггъ сдлалъ легкое, граціозное движеніе, какъ бы собираясь свернуть свой документъ, но мистеръ Винасъ не выпускалъ изъ руки своего уголка.

— Нтъ сэръ,— сказалъ онъ, моргая глазками и тряся головой.— Нтъ, товарищъ! Ршимъ сперва вопросъ, кому хранить эту вещь. Извстно ли вамъ, кто будетъ хранить ее, товарищъ?

— Я,— сказалъ Веггъ.

— Ахъ нтъ, товарищъ, вы ошибаетесь,— возразилъ мистеръ Винасъ.— Хранить буду я. Послушайте, мистеръ Веггъ: я не желаю заводить съ вами спора, и того еще меньше желаю разводить анатомію надъ вашей персоной.

— Что вы хотите этимъ сказать?— спросилъ мистеръ Веггъ торопливо.

— Я хочу сказать вотъ что,— проговорилъ внушительно Винасъ.— Едва ли можетъ человкъ чувствовать больше дружбы и симпатіи къ другому человку, чмъ чувствую я къ вамъ въ эту минуту. Но у себя я окруженъ трофеями моего искусства и владю инструментами очень ловко.

— Что вы хотите сказать, мистеръ Винасъ?— повторилъ тревожно Веггъ.

— Я окруженъ, какъ я уже замтилъ, трофеями моего искусства,— въ свою очередь повторилъ мистеръ Винасъ.— Ихъ у меня не мало, мой складъ человческихъ костей очень великъ, лавка изрядно загромождена, и я больше не нуждаюсь въ трофеяхъ моего искусства. Но я люблю свое искусство и умю прилагать его къ длу.

— Лучшаго мастера по этой части не сыскать,— согласился Веггъ съ какимъ-то растеряннымъ видомъ.

— Цлый ассортиментъ различныхъ человческихъ образцовъ,— продолжалъ Винасъ,— хранится, между прочимъ, въ ящик, на которомъ вы сидите (хоть, можетъ быть, вы этого и не думали). Цлый ассортиментъ человческихъ образцовъ хранится и въ томъ хорошенькомъ шкапчик за дверью.— Тутъ мистеръ Винасъ кивнулъ на французскаго джентльмена.— Ему недостаетъ пары рукъ. Я не говорю, что тороплюсь добыть для него руки.

— Вы какъ будто заговариваетесь, товарищъ,— замтилъ убдительно Сайлесъ.

— Если я заговариваюсь, вы меня извините: я иногда подверженъ этому,— отвчалъ Винасъ.— Но я люблю свое искусство, умю прилагать его къ длу, и я ршилъ хранить этотъ документъ у себя.

— Но какое же это иметъ отношеніе къ вашему искусству, товарищъ?— спросилъ вкрадчиво Веггъ.

Мистеръ Винасъ моргнулъ своими хронически усталыми глазками, обоими заразъ, и прилаживая чайникъ на огн, проговорилъ глухимъ голосомъ:

— Минуты черезъ дв онъ закипитъ.

Сайлесъ Веггъ посмотрлъ на чайникъ, посмотрлъ на полки, посмотрлъ на французскаго джентльмена за дверью и немного съежился, когда посмотрлъ на мистера Винаса, мигавшаго своими красными глазками и нащупывавшаго что-то (почему бы. напримръ, не ланцетъ?) въ своемъ жилетномъ карман незанятой рукой. Мистеръ Веггъ и мистеръ Винасъ сидли по необходимости очень близко другъ къ другу, ибо каждый держался за уголокъ документа, который быль такихъ же небольшихъ размровъ, какъ и всякій листъ бумаги.

— Товарищъ!— заговорилъ мистеръ Веггъ сладчайшимъ голосомъ.— Я предлагаю разрзать его пополамъ: чтобы у каждаго осталось по половин.

Винасъ покачалъ головой и сказалъ:

— Не годится портить документъ, товарищъ. Могутъ подумать, что онъ былъ уничтоженъ.

— Товарищъ,— снова заговорилъ мистеръ Веггъ посл нсколькихъ секундъ молчанія, въ продолженіе которыхъ они созерцали другъ друга.— Не говоритъ ли мн ваше выразительное лицо, что вы намрены предложить какой-нибудь средній путь въ этомъ дл?

Винасъ встряхнулъ своей взъерошенной гривой и отвчалъ:

— Товарищъ! Вы одинъ уже разъ утаили отъ меня эту бумагу. Въ другой разъ не утаите. Я отдаю вамъ на храненіе шкатулку съ этикеткой, а бумагу буду хранить у себя.

Сайлесъ еще немного помедлилъ, а потомъ вдругъ отпустилъ свой уголокъ и, просіявъ блаженной улыбкой, въ какомъ-то экстаз воскликнулъ:

— Что намъ жизнь безъ доврчивости! Что намъ ближній безъ чести!.. Возьмите бумагу, товарищъ,— возьмите въ дух братскаго доврія и любви.

Не переставая моргать своими красными глазками, обоими заразъ, но безъ всякаго проявленія торжества, мистеръ Винасъ сложилъ бумагу, оставшуюся у него въ рукахъ, заперъ ее въ стоявшій за спиной его ящикъ и опустилъ ключъ въ карманъ, посл чего любезно сказалъ:

— Не налить ли вамъ чашку чаю, товарищъ?

Мистеръ Веггъ на это отвтилъ:

— Пожалуйста, товарищъ, я съ удовольствіемъ выпью.

И чай былъ заваренъ и розлитъ.

Мистеръ Винасъ налилъ чаю на блюдечко, принялся на него дуть и, глядя поверхъ блюдца на своего доврчиваго друга, сказалъ:

— Теперь вопросъ: какъ намъ дйствовать дальше?

По этому вопросу Сайлесъ Веггъ могъ сказать очень многое. Сайлесъ Веггъ могъ сказать, что, съ разршенія своего друга, брата и товарища, онъ желалъ бы напомнить ему о тхъ поучительныхъ анекдотахъ, которые они читали нынче вечеромъ, о томъ, что умъ мистера Боффина, очевидно, проводилъ нынче вечеромъ параллель между гороями этихъ разсказовъ и покойнымъ хозяиномъ павильона съ одной стороны, и между прежнимъ и теперешнимъ положеніемъ павильона — съ другой. Онъ желалъ бы напомнить ему о бутылк и шкатулк, а равно и о томъ, что матеріальное положеніе ихъ обоихъ — какъ самаго мистера Вегга, такъ и его друга и брата,— отнын вполн обезпечено, ибо имъ остается только назначить цну документу и получить ее отъ баловня счастья, червя преходящаго тожь, который теперь во всякомъ случа гораздо мене баловень счастья и гораздо боле червь, чмъ онъ воображалъ до сихъ поръ. Мистеръ Веггъ могъ сказать дале, что для достиженія этой желанной цли, по его мннію, совершенно достаточно одного выразительнаго слова, и слово это — половина, а что за симъ встаетъ одинъ лишь вопросъ: когда потребовать половину? Онъ можетъ, впрочемъ, рекомендовать для этого случая планъ дйствій съ одной оговоркой. Планъ заключается въ слдующемъ: выжидать терпливо, пока не разсортируютъ и не свезутъ всхъ мусорныхъ кучъ, причемъ зорко наблюдать за ходомъ работы, которая такимъ образомъ, избавляя ихъ отъ хлопотъ и траты времени на копанье, будетъ сдлана чужими руками и на чужой счетъ, что не лишитъ ихъ однако возможности покопаться въ ночное время и самимъ на свой страхъ въ своихъ личныхъ видахъ. Тогда то, но не раньше, чмъ будетъ свезена послдняя куча, когда они используютъ вс, могущіе имъ представиться шансы на успхъ ихъ общаго дла,— только тогда они обрушатся на баловня… сирчь, червя. Но вотъ тутъ-то и слдуетъ оговорка, на которую онъ, мистеръ Веггъ, проситъ своего друга, брата и товарища обратить особенное вниманіе. Они не должны допускать, чтобы баловень-червь утаилъ хотя бы минимальную часть достоянія, которое съ этой минуты они въ прав почитать своею собственностью. По крайней мр онъ, мистеръ Веггъ, съ той минуты, какъ баловень-червь на его глазахъ воровскимъ образомъ скрылся съ бутылкой и неизвстнымъ сокровищемъ, заключавшимся въ ней, считаетъ его просто-на-просто грабителемъ и, исходя изъ таковой точки зрнія, онъ непремнно отнялъ бы у него добычу, если бъ этому разумно не воспрепятствовалъ его другъ, товарищъ и братъ. А посему предлагаемая имъ оговорка заключается въ томъ, что если баловень еще разъ явится въ павильонъ такимъ же мошенническимъ образомъ и если, по внимательномъ наблюденіи, въ его карманахъ будетъ замчено что-нибудь подозрительное, то надлежитъ немедленно показать ему висящій надъ нимъ острый мечъ, строго допросить его, что онъ знаетъ о насыпяхъ и объ ихъ содержимомъ, и вообще поступить съ нимъ по всей строгости законовъ, а затмъ держать его въ состояніи унизительнаго нравственнаго рабства до тхъ поръ, пока не будетъ признано своевременнымъ дозволить ему выкупить свою свободу половиной всего имущества. Если (прибавилъ въ заключеніе мистеръ Веггъ) онъ ошибся, слишкомъ скромно сказавъ: ‘половину’, то онъ надется, что его другъ, товарищъ и братъ не замедлитъ поправить его и упрекнуть за излишнюю слабость. Быть можетъ, было бы цлесообразне назначить дв трети, быть можетъ, еще справедливе было бы сказать: три четверти. Относительно этого пункта онъ, разумется, всегда охотно приметъ поправку.

Съ успхомъ поддержавъ свое вниманіе къ этой длинной рчи тремя блюдечками чаю, которыя онъ послдовательно втянулъ въ себя одно за другимъ, мистеръ Винасъ изъявилъ свое одобреніе высказаннымъ взглядамъ. Воодушевленный этимъ, мистеръ Веггъ протянулъ правую руку и объявилъ, что это такая рука, которая никогда еще… На это мистеръ Винасъ, не пускаясь въ пространныя объясненія и не прекращая своего чаепитія, кратко, но учтиво, какъ того требовали приличія, высказалъ свою увренность въ томъ, что это дйствительно такая рука, которая никогда еще… Онъ удовольствовался однакоже чмъ, что посмотрлъ на нее, но къ груди своей не прижалъ.

— Товарищъ и братъ!— заговорилъ мистеръ Веггъ, когда было столь счастливо возстановлено взаимное вниманіе.— Мн хотлось бы спросить васъ кой о чемъ. Помните вы тотъ вечеръ, когда я заглянулъ сюда впервые и засталъ васъ погруженнымъ всмъ вашимъ могучимъ умомъ… погруженнымъ… или лучше сказать — плавающимъ въ ча?

Продолжая потягивать чай, мистеръ Винасъ кивнулъ головой въ знакъ того, что онъ помнить.

— И вотъ вы здсь, сэръ, сидите передо мной, какъ будто съ того дня вы не вставали съ мста,— продолжалъ мистеръ Веггъ съ глубокомысленнымъ изумленіемъ.— Вы сидите, какъ тогда, и, какъ тогда, пьете чай, точно какой-то волшебный сосудъ, обладающій неограниченной способностью поглощенія этого благовоннаго напитка. Вы здсь сидите, сэръ, въ уютномъ вашемъ уголк, какъ воплощеніе домашняго очага,— сидите и однимъ своимъ видомъ одолжаете всю компанію.

Вдали отъ очага безвкусны вс земныя блага.

И ты, о братъ, отдашь, я врю, вс свои богатства.

Всхъ этихъ птичекъ, такъ чудесно набитыхъ (хотя, увы!— он не прилетятъ на твой зовъ),—

Отдашь ихъ всхъ за миръ души, что намъ всего дороже,

И за очагъ домашній, мирный и святой.

Будь вашъ очагъ,— добавилъ прозою мистеръ Веггъ, обводя взглядомъ лавку,— будь вашъ очагъ еще замогильне въ смысл обстановки, для васъ онъ всегда будетъ лучшимъ въ мір уголкомъ.

— Вы сказали, что хотите спросить меня кой-о-чемъ, но ни о чемъ не спросили,— замтилъ Винасъ безъ всякой тни сочувствія этой тирад.

— Состояніе вашего духа,— проговорилъ мистеръ Веггъ соболзнующимъ тономъ,— было въ тотъ вечеръ въ весьма плачевномъ вид. Каково оно теперь? Улучшилось ли хоть сколько-нибудь?

— Она не желаетъ,— отвчалъ мистеръ Винасъ съ комической смсью упорнаго раздраженія и тихой печали,— она не желаетъ видть себя, не желаетъ, чтобъ и другіе видли ее въ этой обстановк. Этимъ все сказано.

— Ахъ, Боже, Боже, вотъ он женщины!— воскликнулъ Веггъ со вздохомъ, наблюдая за нимъ и притворяясь, что онъ, за компанію съ нимъ, смотритъ въ огонь.— Я помню, вы говорили въ тогь вечеръ… мы съ вами сидли совершенно такъ, какъ теперь: вы тамъ, а я тутъ… вы говорили въ тотъ вечеръ, когда я васъ засталъ въ такомъ упадк духа,— вы говорили, что тоже интересуетесь тмъ дломъ. Какое странное совпаденіе!

— Ея отецъ,— проговорилъ Винасъ и остановился, чтобъ отхлебнуть чаю,— ея отецъ былъ замшанъ въ томъ дл.

— Вы, кажется, не назвали тогда ея имени, сэръ?— сказалъ задумчиво Веггъ.— Да, нтъ, вы не назвали ея имени въ тотъ вечеръ.

— Плезантъ Райдергудъ.

— Ахъ, вотъ какъ! Плезантъ Райдергудъ. Въ этомъ имени есть что-то трогательное. Плезантъ. Боже мой! Это имя какъ будто выражаеть, чмъ она могла бы быть, если бъ не сдлала извстнаго намъ непріятнаго замчанія, и чмъ она не можетъ быть теперь именно потому, что сдлала его. Но пролью ли я цлительный бальзамъ на вашу рану, мистеръ Винасъ, если спрошу, какъ вы познакомились съ ней?

— Я какъ-то быль у рки,— началъ Винасъ, отхлебнувъ еще глотокъ чаю и грустно мигая на огонь.— Я высматривалъ тамъ попугаевъ.— Онъ отхлебнулъ еще глотокъ и замолчалъ.

Желая подстрекнуть его вниманіе, мистеръ Веггъ осторожно сказалъ:

— Едва ли вы могли охотиться на попугаевъ въ нашемъ климат, сэръ?

— Нтъ, нтъ, нтъ!— нетерпливо перебилъ его Винасъ.— Я стоялъ на берегу и высматривалъ, не удастся ли мн купить парочку попугаевъ у матросовъ для чучелъ.

— Понимаю, сэръ, понимаю.

— Искалъ я еще хорошенькой парочки гремучихъ змй, чтобы препарировать ихъ для музея. Вотъ тутъ-то и судила мн судьба встртиться съ ней. Я купилъ у нея кое-что. Это было въ то самое время, когда сдлали ту находку. А такъ какъ дло это получило широкую огласку, то я воспользовался этимъ, чтобы побывать тамъ еще разъ и познакомиться съ нею поближе. Съ той поры я уже не тотъ человкъ. У меня вс кости размякли отъ тоски по ней. Если бъ ихъ принесли мн разнятыми для сортировки, я, кажется, не призналъ бы ихъ за свои. Вотъ до чего довела меня эта любовь.

Мистеръ Веггъ, замтно остывшій въ своемъ любопытств, взглянулъ на одну полку, выглядывавшую изъ темноты.

— Я помню, мистеръ Винасъ,— заговорилъ онъ тономъ дружескаго соболзнованія,— мн вдь памятно каждое слово, сорвавшееся съ вашихъ губъ… Я помню, вы говорили въ тотъ вечерь, что тамъ у васъ хранится… А потомъ не докончили, сказавъ: ‘Ну, все равно’.

— Тамъ попугай, котораго я купилъ у нея,— сказалъ Винасъ, уныло вскинувъ глазами.— Вонъ онъ лежитъ на боку, весь высохъ, какъ щепка. Если бы не перья, онъ былъ бы вылитый я. У меня никогда не хватило духу препарировать его, и никогда, я знаю, не хватитъ.

Съ выраженіемъ обманутаго ожиданія на своемъ деревянномъ лиц, Сайлесъ отправилъ мысленно попугая въ мста пожарче тропическихъ странъ и, потерявъ, повидимому, на время способность сочувствовать печалямъ мистера Винаса, принялся подтягивать свою деревяшку, собираясь уходить, ибо гимнастическія упражненія этого вечера порядкомъ порасшатали ее.

Когда Сайлесъ Веггъ, съ кожаной картонкой въ рук, вышелъ изъ лавки, предоставивъ мистеру Винасу упиваться до самозабвенія чаемъ, изобртательный умъ его терзался мыслью, зачмъ онъ принялъ этого художника въ компаньоны. Онъ съ горечью чувствовалъ, что перемудрилъ съ самаго начала, уцпившись за соломинку туманныхъ намековъ Винаса,— соломинку, оказавшуюся совершенно непригодною для его цли. Раскидывая умомъ, какъ бы ему половче прервать эту дружбу безъ ущерба для кармана, упрекая себя за ненужную болтливость и восхваляя свыше мры за чисто случайную удачу со шкатулкой, онъ ковылялъ впередъ, сдлавъ такимъ образомъ незамтнымъ разстояніе между Клеркенвеллемъ и резиденціей золотого мусорщика.

Ибо чувствовалъ Сайлесъ Веггъ, что не заснуть ему въ этотъ вечерь, если онъ сперва не послоняется передъ домомъ мистера Боффина въ качеств его злого генія. Могущество (только не могущество ума и добродтели) всегда является величайшей приманкой для низшихъ натуръ, и уже одна угроза бездушному фасаду дома, въ которомъ жила ненавистная семья, одно сознаніе своей власти сбросить крышу этого дома, какъ крышу карточнаго домика, было такимъ удовольствіемъ, отъ котораго не могъ отказаться Сайлесъ Веггъ.

Покуда онъ, въ своемъ злорадномъ торжеств, ковылялъ передъ домомъ по противоположному тротуару, къ дому подкатила карета хозяевъ.

‘Скоро теб будетъ капутъ’, сказалъ Веггъ, грозя карет картонкой. ‘Скоро потускнетъ твой лакъ’.

Мистрисъ Боффинъ вышла изъ кареты и вошла въ домъ.

‘Смотрите, не споткнитесь, миледи мусорщица, а то ужъ больше не встанете’, проворчалъ Веггъ ей вслдъ.

Изъ кареты выпрыгнула Белла и побжала слдомъ за мистрисъ Боффинъ.

‘Какъ мы проворны!’, сказалъ Веггъ. ‘Не такъ-то весело, однако, побжимъ мы въ свой старый убогій домишко, моя милая барышня. А все-таки придется отправляться туда’.

Немного погодя изъ дома вышелъ секретарь.

‘Меня обошли изъ-за тебя’, сказалъ Веггъ. ‘А все же не мшало бы теб поискать другого мстечка, молодой человкъ’.

Тнь мистера Боффина послдовательно выступала на шторахъ трехъ большихъ оконъ (онъ видимо прохаживался по комнат своей обычной рысцой) и снова промелькнула въ обратномъ порядк, когда онъ возвращался назадъ.

‘А-а, и ты тутъ, пріятель!’, прошиплъ Веггъ. ‘Говори: гд бутылка? Охъ, какъ охотно ты обмнялъ бы ее на мою шкатулку, мусорщикъ!’.

Отведя такимъ образомъ передъ сномъ свою душу, мистеръ Веггъ отправился домой. Такъ велика была жадность этого негодяя, что мысли его очень скоро перескочили черезъ половину, дв трети и три четверти и остановились на захват всего. ‘А впрочемъ нтъ, тутъ что-то не выходитъ’, соображалъ онъ, остывая по мр ходьбы. ‘Вдь тогда ему не будетъ никакого разсчета насъ закупать, и мы останемся не при чемъ’.

Мы такъ привыкли судить о другихъ по себ, что мистеру Веггу до этой минуты и въ голову не приходило, что мусорщикъ, можетъ быть, и не пожелаетъ ‘насъ закупать’, а предпочтетъ остаться честнымъ человкомъ и стать бднякомъ. Теперь отъ этой мысли его даже кинуло въ дрожь, но впрочемъ ненадолго, потому что мысль была праздная и сейчасъ же ушла, какъ пришла.

‘Нтъ, нтъ, онъ слишкомъ привязался къ деньгамъ’, успокоилъ себя мистеръ Веггъ: ‘слишкомъ деньгу полюбилъ’.

По мр того, какъ онъ ковылялъ по тротуару, эти слова превращались въ напвъ, и всю дорогу до самаго дома онъ подстукивалъ имъ въ тактъ по камнямъ мостовой — piano здоровой ногой и forte деревяшкой: ‘Нтъ, нтъ, онъ слишкомъ привязался къ деньгамъ, онъ слишкомъ деньгу полюбилъ’.

Сайлесъ услаждалъ себя этою сладкозвучною псенкой даже и на другой день, когда, поднятый съ постели на разсвт стукомъ въ калитку, онъ отперъ ворота и впустилъ во дворъ длинный обозъ телгъ, явившихся свозить маленькую мусорную кучу. И цлый Божій день, пока онъ зорко наблюдалъ за этой медленной процедурой, общавшей продлиться много дней и даже недль, маршируя въ отдаленіи (во избжаніе опасности задохнуться отъ пыли) на небольшой, плотно убитой площадк и не спуская глазъ съ копальщиковъ, мистеръ Веггъ продолжалъ напвать и выстукивать въ тактъ: ‘Онъ слишкомъ привязался къ деньгамъ, слишкомъ деньгу полюбилъ’.

XVIII. Конецъ долгаго странствія.

Цлый день отъ зари до зари двигались къ павильону и отъ павильона ряды телгъ съ лошадьми, не оставляя или почти не оставляя сколько-нибудь замтныхъ слдовъ своей работы въ смысл уменьшенія мусорныхъ кучъ, и все-таки, по мр того, какъ дни проходили, мусорныя кучи понемногу таяли. Милорды и джентльмены, высокочтимые члены благотворительныхъ комитетовъ,— вы, нагромоздившіе цлую гору мусора промаховъ вашей безсмысленной, никому не нужной работой,— пора вамъ снять ваши высокочтимые фраки и приняться за свозку вашего мусора, приняться вплотную, приложить силу всхъ королевскихъ лошадей и всхъ королевскихъ людей къ этой работ, а не то обрушится гора и погребетъ васъ заживо подъ собою.

Истинно говорю вамъ, милорды и джентльмены, по вашему же катехизису, если вы захотите примнить его въ данномъ случа, пора вамъ съ Божьей помощью приняться за свозку. Ужъ если до того дошло, что, при наличности огромныхъ, находящихся въ нашемъ распоряженіи суммъ на поддержку неимущихъ, лучшіе изъ бдняковъ гнушаются нашимъ милосердіемъ, прячутся отъ насъ и позорятъ насъ, умирая съ голоду среди насъ, то куда же идти дальше? Такой порядокъ вещей несовмстимъ съ благоденствіемъ страны, онъ не можетъ продолжаться. Быть можетъ, этого не написано въ Евангеліи, по крайней мр подснаповщина тамъ не прочтетъ этихъ словъ. Не найдете вы и въ отчетахъ департамента торговли такого текста для проповди. Но слова эти были истиной съ того дня, какъ были положены основы мірозданія, и истиной останутся они до тхъ поръ, пока основы мірозданія не будутъ потрясены Зиждителемъ вселенной. Тщеславная работа рукъ вашихъ, не устрашающая профессіональнаго нищаго, закоснлаго въ порокахъ грабителя, взламывающаго окна и двери, и попрошайку, раздирающаго на себ ризы, жестоко и подло добиваетъ пришибленнаго судьбою страдальца, встаетъ пугаломъ предъ достойными и несчастными. Пора упразднить такой порядокъ вещей, милорды и джентльмены, а то смотрите, какъ бы въ худой часъ онъ не упразднилъ насъ съ вами всхъ до одного.

Старая Бетти Гигденъ кормилась въ своемъ странствьи, какъ кормятся многія простыя, честныя существа, пробивая себ путь по тропамъ жизни тяжелымъ трудомъ. Терпливо трудиться изъ-за куска хлба и спокойно умереть,— умереть не тронутою руками рабочаго дома,— въ этомъ были вс ея надежды, вс ея высшія земныя мечты.

Въ дом мистера Боффина о ней ничего не слыхали съ тхъ перъ, какъ она пустилась въ путь. Погода стояла ненастная, дороги были плохи, но она не падала духомъ. Мене стойкая душа сломилась бы подъ бременемъ такихъ неблагопріятныхъ условій, но денежная ссуда, которую получила Бетти на свое маленькое предпріятіе, не была еще уплачена, торговля ея пошла хуже, чмъ она ожидала, и надо было, стало быть, собрать вс силы, чтобы поддержать свою независимость.

Честная душа! Когда она говорила секретарю, что на нее порой находитъ ‘обмираніе’, она не придавала этому никакого значенія. Чаще и чаще стало теперь находить на нее обмираніе, темне и темне становилось оно, какъ тнь приближающейся смерти. Тнь была такъ густа, какъ тнь отъ реальнаго предмета, и съ каждымъ своимъ появленіемъ становилась гуще и гуще. И это вполн согласовалось съ законами физическаго міра, ибо свтъ, свтившій Бетти Гигденъ, лежалъ за чертою смерти.

Бдная старуха выбрала путь вверхъ по теченію Темзы. На этой дорог стоялъ ея послдній домь, послдній домашній очагъ, который она помнила и любила. Нсколько дней пробродила она въ ближайшемъ сосдств своего покинутаго жилища, вязала и продавала, и снова вязала, и наконецъ ушла. Въ теченіе послдующихъ немногихъ недль ея фигура всмъ примелькалась въ хорошенькихъ городкахъ Чертей, Вальтон, Кингстон и Станс, а потомъ исчезла.

Въ базарные дни она появлялась въ базарныхъ мстечкахъ, какія попадались ей по пути, ходила и по проселочнымъ дорогамъ, ведущимъ къ помщичьимъ домамъ. Здсь она просила у привратниковъ позволенія подойти къ дому со своею корзинкой и часто не получала его. Зато важныя дамы, прозжавшія по дорог въ каретахъ, нердко покупали у нея что-нибудь изъ ея незатйливаго товара и обыкновенно уносили съ собой свтлое впечатлніе отъ ея ясныхъ глазъ и бодрыхъ рчей. Это-то, да еще то, что она была всегда опрятно одта, и послужило источникомъ нелпой молвы, будто она не нуждается въ деньгахъ и даже богата по своему скромному положенію. Такого рода басни, обогащающія людей безъ всякихъ издержекъ съ ихъ стороны, бывали въ ходу во вс времена.

Въ хорошенькихъ, раскинутыхъ по Темз, тихихъ городкахъ, куда заходила Бетти Гигденъ въ своемъ странствіи, вы можете услышать журчаніе воды въ запрудахъ и даже шорохъ камышей. Съ моста вы тамъ увидите юную рку, шаловливо, точно ребенокъ, скользящую подъ деревьями, еще не оскверненную нечистотами, поджидающими ее въ ея дальнйшемъ пути,— веселую, беззаботную рку, до которой еще не долетли глухіе призывы моря.

Такія мысли не занимали старую Бетти,— нтъ, но она слышала нжный шепотъ рки, обращенный ко многимъ, ей подобнымъ: ‘Приди ко мн, приди ко мн! Когда позоръ и ужасъ, отъ которыхъ ты такъ долго убгала, настигнутъ тебя,— приди ко мн! Я — уполномоченный по вдомству призрнія бдныхъ, поставленный на мой постъ предвчнымъ закономъ, но меня не цнятъ по заслугамъ. Мое сердце нжне, чмъ у прислуги рабочаго дома, смерть въ моихъ объятіяхъ спокойне, чмъ въ больничной палат. Приди ко мн!’

Но въ ея неразвитомъ ум было мсто и не для такихъ мрачныхъ мыслей. Могутъ ли богатые люди и дти ихъ, живущія въ этихъ хоромахъ,— могутъ ли они, глядя на нее, понять, что значитъ чувствовать голодъ и холодъ? Встрчаясь съ ней, дивятся ли на нее, какъ она дивится на нихъ? Да благословитъ Господь милыхъ, смющихся малютокъ! Если бъ они увидли мертваго Джонни у нея на рукахъ, заплакали ли бы они отъ жалости? Еслибъ они увидли мертваго Джонни въ больничной кроватк, поняли ли бы они, что онъ умеръ и никогда не оживетъ? Но все равно,— ради Джонни, спаси, Господи, и сохрани всхъ дтей!

Т же мысли, т же вопросы и передъ боле скромными домиками маленькихъ улицъ, гд огонь каминовъ все ярче играетъ на окнахъ по мр того, какъ сгущаются сумерки. Бываетъ, правда, въ тотъ часъ, когда обитатели этихъ домиковъ запираются на ночь,— бываетъ, что въ голову взбредетъ шальная, горькая мысль, не жестоко ли съ ихъ стороны, что они закрываютъ ставни и гасятъ огни?

Т же мысли и передъ освщенными окнами магазиновъ, т же догадки на тему о томъ, чмъ заняты въ эту минуту хозяева: похоже на то, что они пьютъ чай въ задней комнат,— вотъ отчего на улицу, вмст съ отблескомъ пылающаго камина, доносится запахъ поджаренныхъ гренковъ.

Т же мысли, т же догадки и передъ оградой кладбища у опустлой дороги на пути къ ночлегу. ‘Охъ, Боже! Только мертвымъ хорошо въ такую темень и въ такую погоду. Зато какъ счастливы т, кто сидитъ теперь дома, въ тепл…’ Но добрая душа никому не завидовала: чувство злобы было ей незнакомо.

Только по мр того, какъ слабло ея старое тло, старая ненависть въ ней крпла и росла, находя въ ея скитаніяхъ гораздо боле подкрпляющей пищи, чмъ сама она. Порой глазамъ ея представлялось позорное зрлище какого-нибудь несчастнаго отверженца, или цлыхъ группъ жалкихъ оборванцевъ того или другого пола, а то и обоихъ половъ вмст, съ такими же оборванными ребятишками между ними, сжавшимися въ комокъ, какъ какія-нибудь гнусныя наскомыя, и цпенющими отъ холода гд-нибудь на ступенькахъ крыльца, между тмъ какъ безсовстные агенты общественной благотворительности старались извести ихъ изморомъ и такимъ образомъ избавиться отъ нихъ. Иногда она встрчалась съ какою-нибудь бдной, но приличнаго вида женщиной, какъ она сама, бредущею пшкомъ за нсколько миль, чтобы навстить своего больного родственника или друга, запрятаннаго благотворителями въ огромный, какъ казарма, блый рабочій домъ, отстоящій Богъ знаетъ на какое разстояніе отъ его прежняго жилища, а по своимъ удобствамъ для больныхъ бдняковъ — столу, помщенію и призору — оставляющій далеко за собой всякое карательное заведеніе. Иной разъ ей случалось слышать, какъ читали газеты. Тогда она узнавала, какъ казенные благотворители въ своихъ недльныхъ отчетахъ упрощеннымъ способомъ раздлываются съ умершими за этотъ срокъ отъ голода и холода единицами, проставляя ихъ въ особой граф, какъ полушки. Обо всемъ этомъ ей приводилось слышать такіе разговоры, какихъ мы съ вами, милорды и джентльмены, досточтимые члены благотворительныхъ комитетовъ, наврное, никогда не слыхали, и отъ всего этого она летла прочь на крыльяхъ отчаянія.

И это не фигура рчи. Старуха Бетти Гигденъ, несмотря ни на какую усталость, несмотря на боль въ ногахъ, стремительно срывалась съ мста и убгала всякій разъ, какъ только у нея являлась хоть тнь опасенія попасть въ руки благотворителей.

Два случая содйствовали укрпленію ея закоренлой ненависти къ нимъ.

Однажды (это было въ базарный день въ одномъ изъ базарныхъ мстечекъ) она сидла на скамь у гостиницы, разложивъ передъ собой небольшой выборъ своего товара, какъ вдругъ на нее нашло обмираніе, котораго она всегда боялась,— нашло съ такою силой, что все окружающее исчезло у нея изъ глазъ. Когда сознаніе вернулось, она увидла, что лежитъ на земл, что ей поддерживаетъ голову какая-то женщина, и что вокругъ нихъ собралась большая толпа.

— Получше ли вамъ, бабушка?— спросила женщина. Можете вы встать?

— А что со мной было?— спросила въ свою очередь Бетти.

— Вамъ было дурно,— въ род какъ обморокъ,— отвчали ей.— Вы не то, чтобы бились, бабушка, а просто лежали безъ чувствъ, совсмъ какъ мертвецъ.

— Ахъ, это опять обмираніе,— вздохнула Бетти.— Да. Со мной это бываетъ.

— Прошло ли теперь?

— Прошло,— сказала Бетти.— Теперь мн лучше будетъ. Спасибо вамъ, родные. Когда состаритесь, другіе сдлаютъ для васъ то же, что вы сейчасъ для меня.

Женщины помогли ей встать, но она еще не держалась на ногахъ, и он усадили ее на скамейку.

— Голова кружится и ноги какъ-то отяжелли,— проговорила старуха, безсильно опуская голову на грудь одной изъ женщинъ.— Черезъ минутку все пройдетъ… Ну вотъ, кажется и прошло.

— Спросите-ка ее, есть ли у нея родня,— сказалъ одинъ изъ фермеровъ, которые передъ тмъ сидли за обдомъ въ гостиниц и теперь вышли на шумъ голосовъ.

— Есть у васъ родственники, бабушка?— обратилась къ Бетти поддерживавшая ее женщина.

— Конечно, есть,— отвчала старуха.— Я слышала, какъ этотъ господинъ васъ спрашивалъ объ этомъ, только въ ту минуту отвтить не могла. У меня много родни. Вы за меня не бойтесь, мои милые.

— Да, но есть ли поблизости кто-нибудь?— послышались мужскіе голоса, а за ними тотъ же вопросъ повторили нараспвъ и женщины.

— Есть и поблизости,— сказала Бетти уже совсмъ бодрымъ голосомъ.— Не безпокойтесь обо мн.

— Но вдь нельзя же вамъ сейчасъ пускаться въ путь. Вы собственно куда идете?— былъ слдующій, услышанный ею вопросъ.

— Я пойду въ Лондонъ, когда все распродамъ,— сказала Бетти, съ усиліемъ вставая со скамьи.— Въ Лондон у меня есть друзья. Я ни въ чемъ не нуждаюсь. Со мной не приключится никакой бды. Спасибо вамъ за участіе. Не бойтесь за меня.

Въ ту минуту, когда она съ трудомъ подымалась, какой-то парень изъ толпы, съ краснымъ лицомъ и въ сапогахъ съ желтыми отворотами, пробурчалъ изъ-за своего туго намотаннаго краснаго шарфа, что ее не слдуетъ отпускать.

— Ради самого Бога, оставьте меня! Это ужъ мое дло,— вырвалось у бдной старухи, испугавшейся этихъ словъ.— Я теперь совершенно здорова и сейчасъ же пойду.

Она подняла свою корзину и уже пошла было нетвердыми шагами прочь отъ нихъ, но вдругъ тотъ же краснолицый парень схватилъ ее за рукавъ, настаивая, чтобы она сходила съ нимъ къ приходскому врачу. Собравъ всю свою ршимость, бдная, дрожащая старуха оттолкнула его почти съ яростью и бросилась бжать. Она только тогда почувствовала себя въ безопасности, когда прошла мили дв по проселочной дорог, оставивъ городокъ далеко за собой. Здсь она забилась въ кусты, какъ травленый зврь, чтобъ опомниться немного и отдохнуть, и тутъ только отважилась припомнить, какъ, выходя изъ городка, она оглянулась назадъ, какъ передъ ней мелькнула качавшаяся налъ улицей вывска ‘Благо Льва’, колыхавшіяся на втру базарныя палатки, старинная церковь и толпа народу, смотрвшая ей вслдъ и не ршавшаяся преслдовать ее.

Второй случай, напугавшій ее, былъ слдующій. Какъ-то разъ она почувствовала приступъ своей обыкновенной дурноты, но потомъ ей стало, лучше, и она продолжала путь. Она шла по дорог въ томъ мст, гд дорога подходитъ къ рк и часто затопляется во время дождей, и гд поэтому стоятъ высокія блыя вхи для обозначенія пути. Навстрчу ей, внизъ по теченію, шла баржа, она присла отдохнуть и стала смотрть на нее. Въ ту минуту, когда, на поворот рки, натянутая бичева вдругъ ослабла и погрузилась въ воду, въ голов у нея все смшалось, и ей почудилось, что на барж стоятъ ея умершія дти и внучата и машутъ ей руками. А потомъ, когда бичева, натянувшись, снова показалась изъ воды, сбрасывая съ себя алмазныя брызги, и, дрожа въ воздух, какъ будто раздляясь вдоль на дв параллельныя веревки, ей показалось, что он ударили ее, хотя въ дйствительности бичева была далеко. Когда она пришла въ себя, передъ ней уже не было ни баржи, ни рки, ни солнца. Передъ ней стоялъ человкъ, котораго раньше она никогда не видала, и держалъ свчу у самаго ея лица.

— Ну что, очнулись?— спросилъ человкъ.— Теперь объясните, откуда вы идете и куда пробираетесь, тетушка?

Бдная женщина въ свою очередь отвтила на это вопросомъ, гд и у кого она.

— Я смотритеть шлюза,— сказалъ человкъ.

— Смотритель шлюза?

— То есть я за смотрителя, а это вонъ его домъ. Исправляющій должность смотрителя все равно что смотритель, пока тотъ въ больниц лежитъ… А вы изъ какого прихода?

— Прихода?!..

Она вскочила съ постели и, шаря вокругъ себя въ поискахъ за корзинкой, съ испугомъ смотрла на него.

— Васъ объ этомъ спросятъ тамъ, въ город,— сказалъ человкъ.— Но тамъ васъ примутъ только на время и скоро препроводятъ на мсто вашего жительства. Вы не въ такомъ положеніи, чтобы васъ можно было принять въ чужой приходъ: васъ примутъ только на время и перешлютъ въ вашъ приходъ.

— Охъ! Ну вотъ, опять обмираніе…— прошептала Бетти, прикладывая руку къ голов.

— Что ‘обмираніе’, такъ это врно,— замтилъ человкъ.— И даже это слишкомъ мягко сказано на мой взглядъ. Я бы не такъ это назвалъ, по крайней мр въ ту минуту, когда васъ принесли сюда… Есть у васъ добрые знакомые или друзья?

— Самые лучшіе друзья, хозяинъ.

— Я бы вамъ посовтовалъ не медля повидаться съ ними, если вы уврены, что они захотятъ что-нибудь сдлать для васъ. А деньги у васъ есть?

— Есть немного.

— Хотите вы удержать ихъ при себ?

— Конечно, хочу.

— Такъ я вамъ вотъ что скажу,— проговорилъ человкъ, пожимая плечами, и, засунувъ руки въ карманы, покачалъ головой съ зловщимъ видомъ: — тамъ, въ город, приходскія власти отберутъ у васъ деньги, коли вы пойдете туда.

— Я не пойду туда.

— Они отберутъ все, что у васъ найдется въ карман, въ уплату за ваше содержаніе, за леченье и за доставку васъ въ вашъ приходъ,

— Отъ всей души благодарю васъ за предостереженіе, хозяинъ, благодарю и за то, что дали мн пріютъ. Покойной ночи.

— Погодите минутку,— сказалъ смотритель шлюза, становясь между нею и дверью.— Отчего вы такъ дрожите, моя милая, и куда такъ торопитесь?

— Ахъ, хозяинъ, хозяинъ! Я всегда боялась попеченій прихода, всю свою жизнь бгала отъ нихъ, и хочу умереть независимой,— съ чувствомъ отвтила Бетти.

— Я ужъ, право, не знаю, хорошо ли будетъ, если я васъ отпущу,— проговорилъ хозяинъ нершительно.— Я честный человкъ, снискиваю хлбъ свой въ пот лица и, пожалуй, наживу хлопотъ, если отпущу васъ въ такомъ вид. Я ужъ разъ попалъ въ бду, клянусь Богомъ, и сталъ умне съ той поры. На васъ можетъ опять найти обмираніе за полмили отсюда, а то и за восьмую мили — какъ знать?— а потомъ и спросятъ: ‘Зачмъ, дескать, этотъ честный смотритель отпустилъ ее, а не представилъ, какъ оно слдовало, въ приходъ? Ужъ этого меньше всего можно было ожидать отъ такого добросовстнаго человка’, станутъ, чего добраго, говорить,— продолжалъ этотъ плутъ, ловко затронувъ ея больное мсто: — ‘Онъ долженъ былъ доставить ее прямо въ приходъ,— вотъ что онъ долженъ былъ сдлать, какъ честный человкъ’.

Покуда, разсуждая такимъ образомъ, онъ стоялъ въ дверяхъ, загораживая выходъ, бдная старуха, измученная болзнью и страхомъ, вдругъ всплеснула руками и, заливаясь слезами, взмолилась, какъ въ предсмертной мук:

— Я ужъ вамъ сказала, хозяинъ, что у меня есть добрые друзья. Вотъ письмо: изъ него вы увидите, что я сказала правду. Они отблагодарятъ васъ за меня.

Смотритель шлюза развернулъ письмо съ важнымъ видомъ. Нa лиц его не произошло никакой перемны, пока онъ разглядывалъ его, но перемна могла бы произойти, если бъ онъ умлъ прочитать, что тамъ было написано.

— А что, если я спросилъ бы васъ, тетенька,— заговорилъ онъ съ разсяннымъ видомъ,— какую сумму мелкой монетой вы не сочли бы слишкомъ крупной для себя?

Торопливо опроставъ свой карманъ, Бетти выложила на столъ вс свои деньги: шиллингъ, два шестипенсовика и нсколько пенсовъ.

— Такъ вотъ, если я отпущу васъ теперь, вмсто того чтобы препроводить въ приходъ,— продолжали смотритель, пересчитавъ деньги глазами,— не соблаговолите ли вы оставить мн что-нибудь изъ вашихъ капиталовъ?

— Берите все, хозяинъ. Все берите! Я съ радостью отдамъ вамъ эти деньги и буду вспоминать васъ съ благодарностью.

— Я честный человкъ,— сказалъ смотритель, возвращая ей письмо и опуская въ карманъ ея деньги: — въ пот лица снискиваю пропитаніе (тутъ онъ утеръ себ лобъ рукавомъ, какъ будто послдняя часть его скромныхъ заработковъ была добыта особенно тяжелымъ трудомъ) и не хочу становиться вамъ поперекъ дороги. Идите, куда знаете.

Она вышла изъ дому, какъ только онъ посторонился, чтобы пропустить ее, и ея нетвердыя ноги опять зашагали. Но, боясь вернуться назадъ и боясь идти впередъ, и видя въ зарев фонарей раскинувшагося передъ нею городка то самое, отъ чего она убгала, и въ смутномъ ужас ощущая за собой присутствіе того же, какъ будто оно набрасывалось на нее изъ каждаго камня мостовой городка и гналось за ней по пятамъ,— она торопливо свернула съ большой дороги, пустилась по проселкамъ и скоро сбилась съ пути. Въ ту ночь она спаслась отъ добраго самарянина въ его новой акредитованной форм,— спаслась подъ стогомъ сна, и если бы (пожалуй, объ этомъ стоить подумать, братья христіане) — если бы въ эту печальную ночь вышереченный самарянинъ прошелъ мимо нея по другую сторону стога, не замтивъ ея, она благоговйно возблагодарила бы Господа за избавленіе.

Утро застало ее опять на ногахъ, быстро слабющею въ смысл ясности мыслей, но не въ смысл твердости ршеній. Понимая, что силы покидаютъ ее и что борьба ея жизни подходить къ концу, она не могла обсудить, какъ ей вернуться къ своимъ покровителямъ, не могла даже додуматься до этой идеи. Всепожирающій страхъ передъ рабочимъ домомъ и рождаемая имъ гордая ршимость умереть неуниженною — таковы были два раздльныя впечатлнія въ ея слабющемъ разсудк. Поддерживаемая однимъ лишь сознаніемъ, что надо побдить въ этой долгой борьб всей ея жизни, она шла впередъ.

И вотъ, насталъ часъ, когда нужды сей мизерной жизни перестали существовать для нея. Она не могла бы проглотить ни капли пищи, будь для нея накрытъ въ сосднемъ пол роскошнйшій столъ.

День былъ холодный и дождливый, но она не замчала ни холода, ни дождя. Она ползла, бдняжка, какъ преступникъ, боящійся, чтобъ его не схватили, и не чувствовала почти ничего, кром страха свалиться на дорог днемъ и быть захваченной живою. Она не боялась пережить еще ночь.

Деньги на похороны, зашитыя въ лиф платья, были цлы. Если она протянетъ еще день, а потомъ ляжетъ и умретъ подъ покровомъ ночной тьмы,— она умретъ независимою. Если ее найдутъ раньше, то деньги у нея отберутъ, какъ у нищей, не имющей права на нихъ, и отведутъ ее въ проклятый рабочій домъ. Если же ей посчастливится во-время умереть, на груди у нея найдутъ письмо съ деньгами, и, когда его доставятъ ея добрымъ друзьямъ, они скажутъ: ‘Она дорожила нашимъ письмомъ, наша старушка Бетти, дорожила, пока жива была, не опозорила его, не дала ему попасть въ руки тхъ, кого она такъ ненавидла и боялась’.

Разсужденіе въ высшей степени нелогическое, нелпое, непродуманное разсужденіе. Но путники въ долин смерти не склонны продумывать свои мысли, а доживающіе вкъ старые люди низшихъ классовъ мыслятъ вообще такъ же скудно, какъ и живутъ, и, безъ сомннія, оцнили бы наши законы о бдныхъ съ боле философской точки зрнія, имй они тысячъ по десяти годового дохода.

Держась окольныхъ дорогъ и избгая встрчъ, наша безпокойная старушка Бетти шла, крадучись, въ теченіе долгаго, тяжкаго дня. И все же настолько не походила она на обыкновенныхъ бродягъ, что минутами, когда день началъ наконецъ склоняться къ вечеру, въ глазахъ ея загорался яркій огонь и слабое сердце начинало биться сильне, какъ будто она говорила въ экстаз: ‘Господь проведетъ меня по моему пути’.

Какія невидимыя руки вели ее по этому пути бгства отъ добраго самарянина, какіе замогильные голоса окликали ее, какъ ей казалось, что умершее дитя снова покоится у нея на рукахъ, и какъ она несчетное число разъ поправляла на себ шаль, чтобы лучше согрть ему ножки, какія разнообразныя формы башенъ, крышъ и колоколенъ принимали деревья, какъ за нею скакали безчисленные всадники съ крикомъ: ‘Вотъ она! Стой! Стой, Бетти Гигденъ!’ и какъ они расплывались въ воздух, настигнувъ ее,— все это останется неразсказаннымъ.

Шагая все впередъ и прячась отъ людей, прячась отъ людей и шагая, бдная, беззащитная женщина, словно убійца, преслдуемый всмъ околоткомъ, скоротала кое-какъ этотъ день и дождалась ночи.

‘Кажется, заливные луга или что-то въ этомъ род’, бормотала она минутами на ходу, когда поднимала голову и замчала что-нибудь изъ окружавшихъ ее реальныхъ предметовъ. Вотъ, въ темнот передъ ней поднялось какое-то большое зданіе со множествомъ освщенныхъ оконъ. Изъ высокой грубы, стоявшей за домомъ, шелъ дымъ, а гд-то въ сторон шумло водяное колесо. Между нею и домомъ лежала площадь воды, въ которой отражались освщенныя окна. Кругомъ тянулись рядами деревья.

‘Смиренно благодарю Всесильнаго и Преславнаго Бога за то, что я дошла до конца моего странствія’, сказала Бетти Гигденъ, воздвъ къ небу свои изсохшія руки.

Она пробралась къ стволу одного изъ деревьевъ, откуда, въ промежутки между стволовъ и втвей, ей были видны освщенныя окна, реальныя и отраженныя въ вод. Она поставила свою чистенькую корзинку, опустилась на землю и прислонилась къ стволу. Ей это напомнило подножіе креста, и она поручила себя Тому, Кто умеръ на немъ. У нея хватило силъ расправить на груди письмо такимъ образомъ, чтобы всякій сразу могъ замтить, что тамъ лежитъ бумага. Силъ ея хватило только на это, и когда это было сдлано, он покинули ее.

‘Здсь я въ безопасности’, думала она, теряя сознаніе. ‘Меня найдетъ мертвою у подножія креста кто-нибудь изъ такихъ же бдняковъ, какъ я,— кто-нибудь изъ рабочихъ, трудящихся вонъ тамъ, гд огни… Вотъ я ужъ не вижу освщенныхъ оконъ, но они свтятся — я знаю… Благодарю за все’.

* * *

Мракъ разсялся, и надъ ней наклоняется чье-то лицо.

— Кто это? Неужели красивая леди?

— Не разберу, что вы говорите. Постойте: выпейте капельку вотъ этого… Дайте, я васъ подержу. Это водка. Я бгала за ней. Вамъ показалось, что я долго ходила?

Да, это лицо женщины, красивое лицо, отненное густыми темными волосами,— встревоженное, милое лицо женщины, молодой и прекрасной. ‘Но вдь на земл уже ничто не существуетъ для меня: должно быть, это ангелъ’.

— Давно я умерла?

— Не понимаю, что вы говорите. Проглотите еще каплю,— вотъ такъ. Я очень торопилась и никого не привела съ собой: боялась, что умрете, если увидите новыхъ людей.

— Я умерла?

— Я не могу разобрать, что вы сказали. У васъ голосъ такъ ослаблъ, что ничего невозможно разслышать. А вы,— вы слышите меня?

— Да.

— Сейчасъ я возвращалась съ работы (я была въ ночной смн эту ночь). Я проходила вотъ тутъ по тропинк, услышала стонъ и нашла васъ.

— Съ какой работы, дорогая?

— Вы спрашиваете, съ какой работы?— Съ писчебумажной фабрики.

— Гд это?

— Ваши глаза обращены къ небу, и вы не можете видть ее. Она совсмъ близко отсюда.. Видите вы мое лицо? Вотъ, я наклоняюсь надъ вами.

— Вижу.

— Приподнять васъ?

— Нтъ, не сейчасъ.

— Положить вамъ руку подъ голову? Я это сдлаю осторожно, вы и не почувствуете.

— Нтъ, подождите… Бумага… письмо.

— Письмо? У васъ на груди?

— Благослови васъ Господь!

Она читаетъ письмо съ изумленіемъ, и съ новымъ выраженіемъ жалости и участія смотритъ на неподвижное лицо, подл котораго стоитъ на колняхъ.

— Мн эти имена знакомы. Я часто слышала ихъ.

— Вы отошлете письмо, моя дорогая?

— Не могу разобрать… Позвольте, я опять смочу вамъ лобъ и губы. Ахъ, бдная вы моя! (Это было сказано сквозь обильно текущія слезы.) О чемъ вы спрашиваете? Постойте: я наклонюсь поближе.

— Вы отошлете письмо?

— Тому, кто писалъ его? Да? Вы этого хотите?— Отошлю непремнно.

— Никому другому не отдадите?

— Нтъ, не отдамъ.

— Во имя старости, которая и къ вамъ придетъ съ годами, во имя смертнаго вашего часа,— общайте, моя дорогая, что никому не отдадите письма кром писавшаго его.

— Не отдамъ,— даю вамъ торжественное слово.

— Никогда не передадите въ приходъ?— спросила она еще разъ съ судорожнымъ движеніемъ.

— Нтъ, нтъ,— торжественно общаю.

— Не дадите приходу дотронуться до меня? Не позволите даже взглянуть на меня?— спросила она опять.

— Не позволю,— общаю и клянусь.

Признательная, счастливая улыбка освтила изможденное старое лицо. Умирающіе глаза, тускло глядвшіе на небо, обращаются съ сознательнымъ выраженіемъ на доброе молодое лицо, съ котораго капаютъ крупныя слезы, и на сморщеннымъ губахъ вновь появляется улыбка, когда он произносятъ:

— Какъ васъ зовутъ, душечка?

— Лиззи Гексамъ.

— Должно быть, я вамъ кажусь очень безобразной? Вамъ непріятно меня поцловать?

Въ отвтъ на это свжія губы быстро прижались къ холодному, но улыбающемуся рту.

— Спаси васъ Господь, моя радость! Теперь подымите меня.

Лиззи Гексамъ осторожно подняла многострадальную сдую голову и вознесла ее высоко — къ небесамъ.

IX. Предсказаніе.

‘Благодарю Тебя, Создатель, что Ты сію сестру нашу изъ юдоли грха и печали’. Такъ читалъ его преподобіе Фрэнкъ Мильвей не совсмъ твердымъ голосомъ, ибо сердце говорило ему, что не все какъ будто было ладно между ‘нами’ и ‘нашею сестрой’ въ этомъ мір и что подчасъ, когда мы читаемъ эти слова надъ нашей умершей сестрой или надъ нашимъ умершимъ братомъ, они звучатъ жестокой насмшкой.

А Слоппи, отъ котораго покойница никогда не отворачивалась, пока не убжала отъ него совсмъ, зная, что нтъ другого средства разлучить его съ нею,— Слоппи еще не находилъ въ своемъ сердц искреннихъ словъ для такого благодаренія. Своекорыстно это было со стороны Слоппи, но и простительно, ибо ‘сія сестра наша’ была для него больше, чмъ мать.

Вышеприведенныя слова молитвы были прочитаны надъ прахомъ Бетти Гигденъ въ самомъ дальнемъ конц убогаго кладбища, на которомъ не было ничего, кром небольшихъ могильныхъ холмиковъ, заросшихъ травой,— не было ни одной надгробной плиты. Пожалуй, что могильщикамъ не много прибавилось бы работы, если бы въ нашъ аккуратный вкъ — вкъ точнаго счетоводства — велись подробные списки всмъ вырастающимъ могиламъ, такъ, чтобы новыя поколнія всегда могли найти могилы близкихъ людей,— чтобы солдатъ, матросъ эмигрантъ, вернувшись на родину, легко могъ отыскать послднее мсто успокоенія своего отца, матери, друга дтства или своей нареченной, мы возводимъ очи гор и говоримъ: мы вс равны въ смерти. Мы могли бы съ такимъ же успхомъ опустить очи долу и т же слова примнить къ здшнему міру, по крайней мр въ томъ, что касается могилъ. Слишкомъ чувствительно — скажете вы. Но позвольте, милорды, джентльмены и досточтимые члены благотворительныхъ комитетовъ,— неужели у васъ не найдется мстечка хоть для маленькаго чувства, если вы оглянетесь на нашъ бдный народъ?..

Подл его преподобія Фрэнка, пока онъ читалъ, стояли его маленькая жена, секретарь Боффина Джонъ Роксмитъ и Белла Вильферъ. Если не считать Слоппи, они были единственными людьми, постившими эту бдную могилу. Ни одного пенни не прибавили они къ той скромной сумм денегъ, что была зашита въ плать Бетти Гигденъ: то, чего такъ жаждала всегда ея честная душа, было свято исполнено.

— Приходитъ мн въ голову,— сказалъ Слоппи, безутшно прислонивъ свою горемычную голову къ косяку церковныхъ дверей,— приходить мн въ голову, что я, кажется, мало работалъ за каткомъ и такъ мн горько теперь вспомнить объ этомъ.

Его преподобіе, Фрэнкъ, желая утшить его, распространился на ту тему, что даже лучшіе изъ насъ нердко плоховато работаютъ за своими катками (а иные и изъ рукъ вонъ плохо) и что вс мы слабыя гршныя, лнивыя существа.

— Только не она, сэръ,— сказалъ Слоппи, которому не понравилось это пессимистическое разсужденіе, какъ совершенно неподходящее къ его покойной благодтельниц.— Пусть всякій говоритъ за себя. Она честно трудилась и всякое свое дло доводила до пути, вкладывала въ него свою душу. Она всю душу вкладывала и въ меня, и въ питомцевъ, и во все, за что ни бралась… Ахъ, мистрисъ Гигденъ, мистрисъ Гигденъ! Вы были такая женщина, что лучше родной матери для сиротъ, и такая работница, какихъ и въ милліон не сыщешь!

Посл этихъ изъ сердца вылившихся словъ Слоппи отошелъ отъ дверей, тихонько пробрался въ конецъ кладбища къ могил, прижался къ ней головой и горько заплакалъ.

— Могила съ такимъ памятникомъ — не бдная могила,— промолвилъ Фрэнкъ Мильвей, проводя рукой по глазамъ.— И эта могила, мн кажется, не стала бы богаче, украсьте вы ее хоть всей скульптурой Вестминстерскаго аббатства.

Они оставили Слоппи одного и вышли за калитку. Тамъ водяное колесо писчебумажной фабрики давало о себ знать однообразнымъ шумомъ, который, казалось, смягчалъ яркую картину окружавшаго ихъ зимняго пейзажа.

Вс они пріхали къ самымъ похоронамъ, и Лиззи Тексамъ только теперь разсказала имъ то немногое, что оставалось прибавить къ отправленному ею письму, въ которое она вложила переданное ей покойницей письмо Роксмита и въ которомъ спрашивала, какъ ей поступить. Она разсказала, какъ она нашла умирающую и что было потомъ, какъ, посл ея смерти, она добилась разршенія поставить тло въ чистой пустой кладовой фабрики, откуда его и вынесли прямо на кладбище, и какъ, благодаря Бога, ей посчастливилось свято исполнить послднее желаніе умершей.

— Ничего этого я не могла бы сдлать,— прибавила Лиззи,— не могла бы при всемъ моемъ желаніи, если бы мн не помогъ нашъ директоръ.

— Это тотъ еврей, который насъ встртилъ?— спросила мистрисъ Мильвей.

— Почему жъ бы и не еврей, моя милая?— вставилъ ея мужъ.

— Да, господинъ этотъ еврей, жена его тоже еврейка, и рекомендовалъ меня имъ тоже еврей, но нтъ, я думаю, людей добре ихъ во всемъ мір,— сказала Лиззи съ жаромъ.

— Однако представьте себ, что они вздумали бы васъ совращать?— проговорила мистрисъ Мильвей, ощетиниваясь, какъ истая жена духовнаго пастыря, на защиту христіанской вры.

— Что они вздумали бы… Какъ вы сказали, мэмъ?— переспросила Лиззи съ застнчивой улыбкой.

— Что они захотли бы заставить васъ перемнить вру,— пояснила мистрисъ Мильвей.

Лиззи покачала головой, продолжая улыбаться:

— Они ни разу даже не спросили меня, какой я вры. Они попросили меня разсказать исторію моей жизни, и я разсказала. Потомъ попросили еще работать добросовстно, и я общала. Свои обязанности къ намъ — ко всмъ, кто у нихъ работаетъ,— они исполняютъ охотно и съ радостью, мы въ свою очередь стараемся исполнить свои обязательства. Они длаютъ для насъ даже больше, чмъ обязаны, они удивительно заботливо относятся къ намъ.

— Сейчасъ видно, что вы ихъ любимица, моя милая,— замтила, не слишкомъ довольная, мистрисъ Мильвей.

— Я была бы неблагодарной, если бъ отказалась это признать,— сказала Лиззи.— Я даже получила у нихъ довренное мсто. Но это ничего не мняетъ: они слдуютъ своей вр и не мшаютъ намъ слдовать нашей. Никогда не говорятъ они намъ ни о своей, ни о нашей вр. Будь я самой послдней чернорабочей на фабрик, было бы то же. Они и не подумали спросить, какой вры была бдная покойница.

— Мой другъ, мн бы хотлось, чтобъ ты поговорилъ съ ней,— сказала вполголоса мистрисъ Мильвей его преподобію Фрэнку.

— Мой другъ, предоставимъ это кому-нибудь другому,— сказалъ его преподобіе вполголоса своей доброй маленькой жен.— Теперь это едва ли будетъ кстати. По блу свту гуляетъ довольно говоруновъ, и вроятно, она скоро встртится съ которымъ-нибудь.

Пока супруги вели этотъ конфиденціальный разговоръ, Белла и мистеръ Роксмитъ внимательно наблюдали за Лиззи Гексамъ. Впервые очутившись лицомъ къ лицу съ дочерью человка, заподозреннаго въ убійств Джона Гармона, Джонъ Гармонъ, весьма естественно, имлъ причины интересоваться наружностью этой двушки. Белла, съ своей стороны, тоже знала, что одно время молва обвиняла отца Лиззи въ преступленіи, имвшемъ такое огромное вліяніе на ея собственную жизнь и судьбу, такъ что не мене понятенъ былъ и ея интересъ, хоть онъ и объяснялся другими причинами. Оба ожидали увидть совершенно не то, что увидли, и это привело къ тому, что Лиззи, сама того не зная, послужила поводомъ къ ихъ сближенію.

Вотъ какъ это вышло. Когда они всей компаніей вошли въ прилегавшую къ фабрик чистенькую деревеньку, и дошли до небольшого домика, въ которомъ Лиззи нанимала комнатку у одной пожилой супружеской четы, работавшей на той же фабрик, Лиззи пригласила Беллу зайти. Белла на минутку поднялась наверхъ въ ея комнату и скоро сошла внизъ. Въ это время на фабрик зазвонилъ колоколъ на работу, и Лиззи ушла. Такимъ образомъ секретарь и Белла очутились въ неловкомъ положеніи, одни среди улицы, такъ какъ мистрисъ Мильвей была занята уловленіемъ деревенскихъ ребятъ и допросомъ оныхъ насчетъ того, не угрожаетъ ли имъ опасность сдлаться дтьми Израиля, а его преподобіе Фрэнкъ, ужъ если говорить правду, былъ въ такой же степени поглощенъ стараніями уклониться отъ этой части своихъ духовныхъ обязанностей и незамтно стушеваться. Молодые люди чувствовали себя не очень-то свободно. Наконецъ Белла сказала:

— Не поговорить ли намъ, мистеръ Роксмитъ, о порученіи, которое мы взялись исполнить?

— Поговоримте, я къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ секретарь.

— Я думаю,— заговорила не совсмъ твердо Белла,— я думаю, вдь порученіе дано намъ обоимъ, иначе мы бы не были здсь?

— Полагаю, что такъ.

— Когда я предложила създить сюда съ Мильвеями,— продолжала Белла,— мистрисъ Боффинъ ухватилась за это, прося меня кстати представить ей отчетъ о Лиззи Гексамъ, т. е., врне, просто разсказать ей о моемъ впечатлніи… которому, впрочемъ, не стоитъ придавать значенія, такъ какъ вдь это только женское впечатлніе, и больше ничего.

— Такое точно порученіе получилъ и я отъ мистера Боффина,— замтилъ Роксмитъ.

Бесдуя такимъ образомъ, они вышли въ поле и пошли по заросшей лсомъ дорог вдоль рки.

— Понравилась она вамъ, мистеръ Роксмитъ?— спросила Белла, сознавая, что она унижается передъ этимъ человкомъ, длая навстрчу ему первый шагъ.

— Я въ восторг отъ нея.

— Какъ я рада это слышать! Въ ея красот есть что-то утонченное,— правда?

— У нея поразительная наружность.

— Что-то грустное, трогательное въ выраженіи лица. По крайней мр такъ мн показалось. Я, впрочемъ, не навязываю вамъ своего мннія, мистеръ Роксмитъ,— прибавила Белла очаровательно робкимъ тономъ, почти извиняясь, — можетъ быть, я ошибаюсь, и мн хотлось бы проврить себя.

— Я тоже замтилъ оттнокъ грусти,— сказалъ секретарь, невольно понижая голосъ.— Надюсь, что туть не при чемъ ложное обвиненіе, взведенное-было на ея отца, тмъ боле что теперь оно уже снято.

Посл этого они прошли нсколько шаговъ въ полномъ молчаніи. Белла раза два украдкой взглянула на своего спутника и вдругъ сказала:

— Ахъ, мистеръ Роксмитъ! Не будьте такъ строги ко мн… такъ суровы! Будьте великодушны. Я хочу говорить съ вами, какъ съ равнымъ.

Секретарь мгновенно просіялъ отъ этихъ словъ и отвтилъ:

— Клянусь вамъ честью, я былъ такимъ только ради васъ. Я всячески старался сдерживать себя, боясь, чтобы моя непринужденность не была истолкована въ дурную сторону… Ну вотъ, кончено: теперь я другой человкъ.

— Спасибо,— сказала Белла, протянувъ ему свою маленькую ручку.— Простите меня.

— Нтъ!— вскрикнулъ онъ съ увлеченіемъ.— Простите вы меня! (Ибо на глазахъ ея блестли слезы, показавшіяся ему прекрасне всякаго другого блеска въ мір, хоть он и кольнули его въ сердце, какъ упрекъ.)

Они прошли впередъ еще немного.

— Вы хотли говорить со мной о Лиззи Гексамъ,— снова заговорилъ секретарь, съ лица котораго теперь совершенно сошла такъ долго омрачавшая его тнь.— Я и самъ хотлъ бы побесдовать о ней съ вами, если бы смлъ начать разговоръ.

— Теперь вы смете,— отвтила Белла съ такимъ взглядомъ и съ такою улыбкой, какъ будто отмтила послднее слово курсивомъ, поставивъ подъ нимъ, вмсто точекъ, ямочки, появившіяся у нея на щекахъ.— Ну, что же вы хотли сказать?

— Вы помните, наврно, что Лиззи въ своемъ коротенькомъ письм къ мистрисъ Боффинъ,— коротенькомъ, но очень обстоятельномъ письм,— ставила непремннымъ условіемъ, чтобы ея имя и мсто жительства остались тайной между нами.

Белла кивнула головой.

— Теперь мн надо узнать, зачмъ она поставила такое условіе. Мистеръ Боффинъ поручилъ мн — да мн и самому очень хочется — разузнать, не оставило ли по себ слдовъ ложное обвиненіе, которое взвели было на ея отца, не лежитъ ли оно на ней пятномъ и теперь. Я хочу сказать: не ставитъ ли оно ее въ невыгодное положеніе по отношенію къ кому-нибудь, хотя бы, напримръ, къ себ самой.

— Да, да, понимаю,— проговорила задумчиво Белла.— Хорошо, что вы объ этомъ подумали. Это очень внимательно съ вашей стороны.

— Вы, можетъ быть, не замтили, миссъ Вильферъ, что она заинтересована вами не меньше, чмъ вы ею. Насколько вы очарованы ея красо… ея наружностью и обращеніемъ, настолько же и она очарована вами.

— Конечно, я этого не замтила,— сказала Белла, подчеркивая отрицаніе новой ямочкой на лвой щек,— а если бы замтила, то не похвалила бы ее за…

Секретарь приподнялъ руку съ улыбкой, такъ ясно говорившей: ‘только не за дурной вкусъ’, что личико Беллы залилось яркимъ румянцемъ стыда передъ ея кокетливой выходкой, которую онъ остановилъ.

— Такъ вотъ,— заговорилъ онъ опять,— было бы хорошо, если бы вы побесдовали съ нею съ глазу на глазъ теперь же, пока мы здсь. Я увренъ, что вы сразу завоюете ея довріе. Само собою разумется, никто не будетъ васъ просить измнить этому доврію. Само собою разумется, вы не измните ему, если бъ даже васъ объ этомъ и просили. Но если вы не откажетесь разспросить ее, какъ отразилась на ней эта непріятная исторія съ ея отцомъ и выяснить для насъ только этотъ вопросъ, вы сдлаете это гораздо лучше меня и всякаго другого. Мистеръ Боффинъ очень волнуется по этому поводу. Я въ этомъ тоже заинтересованъ… по особой причин,— добавилъ онъ черезъ секунду.

— Я рада быть хоть чмъ-нибудь полезной, мистеръ Роксмитъ,— сказала Белла.— Посл невеселыхъ впечатлній ныншняго дня я чувствую себя достаточно безполезнымъ существомъ въ этомъ мір.

— Не говорите этого,— перебилъ ее секретарь.

— Но я думаю это,— сказала Белла, упрямо приподнявъ брови.

— Не безполезенъ въ мір тотъ, кто облегчилъ его бремя хоть кому-нибудь изъ присныхъ своихъ,— возразилъ секретарь.

— Да я то никому его не облегчаю, мистеръ Роксмитъ, могу васъ уврить,— проговорила Белла, почти плача.

— А вашему отцу?

— Милый, добрый, самоотверженный, всегда и всмъ довольный папа!.. Да, правда, онъ такъ думаетъ.

— Довольно и того, что онъ думаетъ такъ,— сказалъ секретарь.— Простите, что я васъ прервалъ, но я не могу слышать, когда вы унижаете себя.

‘Зато вы унизили меня, сэръ,— былъ такой случай,— и надюсь, остались довольны послдствіями’, подумала Белла, надувъ губки. Ничего подобнаго она, однако, не сказала, а сказала кое-что совершенно иное:

— Мистеръ Роксмитъ, мы такъ давно не говорили между собой просто и искренно, что я теперь затрудняюсь заговорить съ вами еще объ одномъ предмет… о мистер Боффин. Вы знаете, какъ я ему благодарна за все. Вы знаете, что я привязана къ нему крпкими узами его собственнаго великодушія и глубоко уважаю его. Вы знаете все это.

— Конечно знаю, какъ знаю и то, что вы его любимица.

— Вотъ оттого-то мн и трудно говорить о немъ,— сказала Белла.— Но… я хотла только спросить: хорошо ли онъ обращается съ вами?

— Вы сами видли, какъ онъ со мной обращается,— отвтилъ секретарь покорнымъ тономъ, но съ достоинствомъ.

— Да, и мн больно это видть,— сказала Белла очень энергично.

Секретарь взглянулъ на нее такимъ сіяющимъ взглядомъ, что, если бъ онъ разсыпался передъ ней въ благодарностяхъ, то и тогда не выразилъ бы всего того, что сказалъ его взглядъ.

— Мн больно это видть,— повторила Белла,— и изъ-за этого я часто чувствую себя несчастной. Потому что мн невыносимо, чтобъ могли подумать, что я это одобряю или хотя бы косвенно участвую въ этомъ. И потому еще, что я не хочу, не хочу… а между тмъ я вынуждена признать, что богатство портитъ мистера Боффина.

— Миссъ Вильферъ,— заговорилъ секретарь съ просвтлвшимъ лицомъ,— если бъ только вы могли знать, какъ радостно мн видть, что богатство не испортило васъ, вы поняли бы, что эта радость съ лихвой вознаграждаетъ меня за всякое оскорбленіе съ чьей бы то ни было стороны.

— Ахъ, не говорите обо мн!— нетерпливо перебила его Белла, хлопнувъ себя перчаткой по рук.— Вы не такъ хорошо меня знаете, какъ…

— Какъ вы сами себя?— договорилъ онъ, видя, что она замолчала.— Да полно, знаете ли вы себя?

— Я достаточно себя знаю и, признаюсь, не извлекаю большой пользы отъ такого знакомства,— сказала Белла съ очаровательно-смиреннымъ видомъ человка, отчаявшагося въ своемъ исправленіи и махнувшаго на себя рукой.— Но мистеръ Боффинъ…

— Что обращеніе со мною мистера Боффина и вообще его отношеніе ко мн измнилось,— этого нельзя не признать,— замтилъ секретарь.— Перемна такъ рзка, что невозможно ее отрицать.

— Неужели вы еще склонны отрицать, мистеръ Роксмитъ?— спросила Белла съ удивленнымъ взглядомъ.

— Я бы желалъ — да и какъ же иначе?— ради себя самого я бы желалъ имть возможность отрицать.

— Да, правда, вамъ должно быть это очень тяжело и… Общайте мн, мистеръ Роксмитъ, что вы не обидитесь тмъ, что я собираюсь сказать.

— Общаю отъ всего сердца.

— Это должно, мн кажется,— продолжала она, запинаясь,— это должно подчасъ унижать васъ въ собственныхъ вашихъ глазахъ.

Соглашаясь съ ней движеніемъ головы, но ничуть не подтверждая этого ни выраженіемъ лица, ни вообще всмъ своимъ видомъ, онъ отвчалъ:

— Я имю очень вскія причины, миссъ Вильферъ, мириться съ непріятными сторонами моего положенія въ дом, гд мы съ вами живемъ. Поврьте, побужденія мои въ этомъ случа несовсмъ своекорыстны, хотя роковое сцпленіе обстоятельствъ и отняло у меня принадлежавшее мн по праву мсто въ жизни. Если вы, въ своемъ миломъ и добромъ участіи ко мн, хотли пробудить мою гордость, то у меня, съ своей стороны, есть другія соображенія — вы ихъ не можете знать,— и они то заставляютъ меня молчать и терпть.

— Мн кажется, я замтила, мистеръ Роксмитъ,— проговорила Белла, глядя на него съ удивленіемъ и какъ будто стараясь его разгадать,— мн кажется, что вы себя сдерживаете, что вы принуждаете себя разыгрывать пассивную роль.

— Вы правы. Я сдерживаю себя и принуждаю себя разыгрывать роль. Я это длаю не изъ трусости. У меня есть опредленная цль.

— Хорошая, надюсь?

— Надюсь, что да,— отвчалъ онъ, взглянувъ ей прямо въ глаза.

— Минутами мн казалось,— продолжала она, отводя въ сторону свой взглядъ,— что больше всего васъ заставляетъ такъ дйствовать ваше глубокое уваженіе къ мистрисъ Боффинъ.

— Вы опять таки правы. Безспорно такъ. Для нея я все готовъ сдлать, все вынести. Не могу выразить словами, какъ высоко я цню эту милую, добрую женщину.

— Я тоже… Могу я спросить васъ еще объ одномъ?

— О чемъ хотите.

— Вы замчаете, конечно, какъ она страдаетъ всякій разъ, когда проявится чмъ-нибудь происходящая въ мистер Боффин перемна?

— Я вижу это каждый день, какъ видите и вы, и мн очень больно, что я причиняю ей горе.

— Причиняете ей горе?— переспросила Белла, торопливо подхвативъ его выраженіе и удивленно приподнявъ брови.

— Да, вдь я обыкновенно бываю невольной причиной ея страданій.

— Не говоритъ ли она и вамъ иногда, какъ часто говоритъ это мн, что несмотря ни на что онъ лучшій и добрйшій изъ людей?

— Я часто слышу, какъ она, въ своей чистой, самоотверженной преданности ему, говоритъ это вамъ, но не могу сказать, чтобъ она когда-нибудь говорила это мн,— отвчалъ секретарь и снова пристально взглянулъ на нее.

Она встртила на мгновеніе его твердый взглядъ тревожнымъ, вдумчивымъ взглядомъ, затмъ покачала своею хорошенькой головкой съ видомъ философа (самой лучшей школы, конечно), морализирующаго о жизни вообще, и тихонько вздохнула, какъ будто признавая этимъ вздохомъ всю непригодность существующаго порядка вещей, какъ передъ тмъ она признала собственную свою непригодность.

Тмъ не мене прогулка ихъ вышла очень пріятной. Деревья стояли безъ листьевъ, рка не красовалась водяными лиліями, но небо блистало яркой лазурью. Вода отражала лазурь, а по поверхности рки струился ласковый втерокъ, покрывая ее легкой рябью. Человческими руками, кажется, еще не было сдлано такого волшебнаго зеркала, которое, воспроизводя вс образы, когда-либо отразившіеся въ немъ, не показало бы намъ какой-нибудь картины горя или бдствія. Но ясное, огромное зеркало рки могло бы, казалось, воспроизвести все, что оно отражало между своими тихими берегами, и мы не увидли бы ничего, кром самыхъ мирныхъ, пасторальныхъ, радостныхъ сценъ.

Такъ гуляли они, мирно бесдуя о только-что зарытой могил, о Джонни и обо многомъ другомъ. На возвратномъ пути они увидли везд поспвавшую мистрисъ Мильвей. Она шла имъ навстрчу съ пріятнымъ извстіемъ, что деревенскимъ ребятамъ не угрожаетъ, слава Богу, опасность совращенія, такъ какъ въ деревн имется христіанская школа, свободная отъ всякаго іудейскаго вліянія, если не считать того, что за садикомъ при школ смотритъ еврей. Затмъ они пришли въ деревню въ то самое время, когда Лиззи Гексамъ возвращалась съ фабрики домой. Белла отдлилась отъ своихъ спутниковъ и подошла къ ней, чтобы поговорить съ ней безъ помхи въ ея комнатк.

— Боюсь, что моя каморка кажется вамъ очень убогой,— сказала Лиззи съ привтливой улыбкой, усаживая гостью на почетное мсто у камина.

— Не такою убогой, какъ вы думаете, дорогая,— отвчала Белла.— И вы не сказали бы этого, если бъ все знали.

И въ самомъ дл, хотя вы попадали въ эту комнатку по какой-то невидимой витой лстниц, точно сквозь дымовую трубу, хоть потолокъ въ ней былъ и низокъ, полъ весь выбитъ и кривъ, а маленькое окошко изъ мелкихъ стеклышекъ длало ее подслповатой, она была много веселе и уютне той жалкой и постылой комнаты подъ родительскимъ кровомъ, гд Белла такъ часто оплакивала горькую необходимость пускать въ домъ жильцовъ.

Дв двушки сидли другъ противъ друга и смотрли другъ на друга, не отводя глазъ. День погасалъ. Потемнвшую комнату освщало только пламя камина… Какъ знать?— быть можетъ, то былъ не каминъ, а старая, знакомая жаровня, и въ его пылающихъ угольяхъ была, можетъ быть, знакомая старая ямка,— какъ знать?

— Мн въ диковинку посщеніе такой важной леди, да еще такой красавицы и почти ровесницы мн,— сказала Лиззи.— Мн такъ пріятно смотрть на васъ.

— Ну вотъ, мн теперь и не съ чего начать разговоръ,— отвчала Белла, красня,— потому что я тоже только что хотла сказать, какъ мн пріятно на васъ смотрть, Лиззи. Впрочемъ, мы можемъ вдь начать и безъ начала, не правда ли?

Лиззи взяла протянувшуюся къ ней хорошенькую ручку съ такой же милой простотой, съ какою ее предложили.

— Дорогая моя,— начала Белла, придвигая свой стулъ поближе къ Лиззи и взявъ ее подъ руку, точно он собирались идти вмст гулять,— дорогая моя, мн поручили сказать вамъ одну вещь. Боюсь, что не сумю передать какъ слдуетъ, но попытаюсь. Это по поводу вашего письма къ Боффинамъ… Постойте, кажется такъ?.. Да такъ, только это, больше ничего.

Посл такого вступленія она деликатно коснулась высказанной Лиззи въ этомъ письм просьбы о соблюденіи тайны ея мста жительства, затмъ осторожно перешла къ ложному обвиненію, которому подвергся было ея отецъ, и, наконецъ, спросила, не состоитъ ли это обвиненіе въ какой-нибудь связи, близкой или отдаленной, съ ея просьбой.

— Я чувствую, дорогая,— продолжала Белла, искренно дивясь своему таланту вести дловые переговоры,— я чувствую, что эта тема тягостна для васъ. Но вдь и я тутъ замшана, потому что — не знаю, извстно ли вамъ… догадываетесь ли вы,— я та самая завщанная по духовному завщанію двушка, которая должна была выйти замужъ за несчастнаго убитаго джентльмена, если бы онъ заблагоразсудилъ признать ее достойною такой чести. Какъ видите, меня припутали къ этой исторіи безъ моего согласія, какъ и васъ, и мы стоимъ по отношенію къ ней приблизительно въ одинаковомъ положеніи.

— Я, конечно, догадалась, что вы та самая миссъ Вильферъ, о которой я часто слыхала,— сказала Лиззи и прибавила: — Можете вы теперь мн сказать, кто мой неизвстный другъ?

— Неизвстный другъ?— переспросила съ удивленіемъ Белла.

— Тотъ, кто заставилъ взять назадъ оговоръ противъ моего бднаго отца и прислалъ мн письменное удостовреніе въ этомъ.

Белла никогда не слыхала объ этомъ человк и не имла понятія, кто могъ это быть.

— Я была бы счастлива, если бъ могла поблагодарить его за услугу,— сказала Лиззи.— Онъ сдлалъ для меня очень многое. Надюсь, что когда-нибудь онъ дастъ мн возможность сказать ему, какъ я ему благодарна… Вы спрашиваете, не это ли…

— Обвиненіе противъ вашего отца,— вставила Белла.

— Да. Не это ли заставляетъ меня жить такъ, чтобы никто не зналъ моего мстопребыванія? Нтъ. Совсмъ нтъ.

Въ тон, какимъ Лиззи это сказала, въ томъ, какъ она при этомъ обратила глаза на огонь, и даже въ ея спокойно сложенныхъ рукахъ была непоколебимая ршимость, не ускользнувшая отъ зоркихъ глазокъ Беллы.

— Давно вы живете одна?— спросила она.

— Давно. Мн это въ привычку. Я часто оставалась одна и днемъ, и ночью по цлымъ часамъ, еще когда былъ живъ мой отецъ.

— У васъ есть братъ, я слышала?

— Есть брать, но мы съ нимъ въ ссор. Онъ, впрочемъ, славный мальчикъ и собственными силами выбился на дорогу. Я не жалуюсь на него.

Когда она это говорила, глядя на ярко пылавшій огонь, на лицо ея легла мимолетная тнь — тнь печали. Белла не упустила этой минуты: она нжно дотронулась до ея руки.

— Лиззи, скажите: есть у васъ другъ? Женщина-другъ вашихъ лтъ?

— Я вела такую замкнутую жизнь, что у меня никогда не было подругъ,— отвчала Лиззи.

— У меня тоже,— сказала Белла.— Но не потому, чтобъ я вела замкнутую жизнь. Я была бы, пожалуй, даже въ прав желать, чтобъ моя жизнь была боле замкнутой. Это все-таки лучше, чмъ видть, какъ мама, точно трагическая муза, возсдаетъ съ головной болью въ почетномъ углу, или выслушивать дерзости Лавви. Я, впрочемъ, очень люблю ихъ обихъ,— это, разумется, само собой… Мн хотлось бы, Лиззи, стать вашимъ другомъ. Какъ вы думаете, можетъ это быть? Того, что называется характеромъ, у меня не больше, чмъ у канарейки, дорогая моя, но мн можно довриться — это я знаю.

Своевольная, но добрая, жизнерадостная, взбалмошная, легкомысленная за отсутствіемъ опредленной цли,— которая придала бы всъ ея мыслямъ, капризно-втреная отъ вчнаго порханья по мелочамъ жизни,— такъ или иначе она была обаятельна. Для Лиззи все это было такъ ново, такъ плнительно-мило, такъ ребячески женственно, что совершенно покорило ее. И когда Белла еще разъ спросила: ‘Такъ какъ же вы думаете, могу я стать вашимъ другомъ?’, спросила съ мило склоненной на бокъ головкой, съ вопросительно приподнятыми бровками и съ нкоторымъ сомнніемъ насчетъ этого въ груди,— Лиззи отвтила, что тутъ не можетъ быть и вопроса: конечно — да.

— Такъ скажите мн вашу тайну, дорогая моя отчего вы такъ странно живете?

Лиззи начала такой прелюдіей:

— У васъ, должно быть, много поклонниковъ?..

Но Белла прервала ее легкимъ возгласомъ удивленія.

— Душа моя, ни одного!

— Ни одного?

— То есть… Ну, можетъ быть, одинъ,— наврно не знаю. Былъ одинъ, но какія теперь его мысли на этотъ счетъ — право, не могу сказать. Пожалуй, что у меня осталось полпоклонника (я, разумется, не считаю этого идіота Джорджа Сампсона)… Впрочемъ не стоить обо мн… Я хочу знать о васъ.

— Есть одинъ человкъ,— заговорила Лиззи,— съ пылкой душою, но злой. Онъ говорить, что любитъ меня, и я думаю, что дйствительно любить. Онъ другъ моего брата. Онъ оттолкнулъ меня съ перваго же раза, когда пришелъ ко мн съ моимъ братомъ. Я и тогда въ глубин души боялась его. Въ послднее же наше свиданіе онъ такъ меня напугалъ, что и сказать не могу.

Она замолчала.

— Не для того ли, чтобъ избавиться отъ него, вы и забрались въ эту глушь, Лиззи?

— Я перехала сюда тотчасъ посл того, какъ онъ меня такъ напугалъ.

— Но вы и здсь боитесь его?

— Я, говоря вообще, не робкаго десятка, но его я боюсь. Я боюсь заглянуть въ газету, стараюсь не прислушиваться къ толкамъ о томъ, что длается въ Лондон: все жду, что вотъ онъ сдлаетъ что-нибудь ужасное.

— Вы, стало быть, не за себя боитесь?— сказала Белла, вдумавшись въ ея слова.

— Я и за себя боялась бы, если бъ встртила его здсь. Я всегда озираюсь кругомъ, когда иду на фабрику или возвращаюсь ночью домой.

— Вы, можетъ быть, боитесь, что онъ тамъ, въ Лондон, сдлаетъ что-нибудь надъ собой?

— Нтъ. Возможно, что онъ и сдлаетъ что-нибудь надъ собой: онъ достаточно для этого необузданъ. Но я не этого боюсь.

— Вы такъ говорите,— сказала вкрадчиво Белла,— можно почти подумать, что есть еще кто-то… кто-то другой.

Лиззи на одинъ мигъ закрыла руками лицо. Потомъ заговорила:

— Его слова и до сихъ поръ у меня въ ушахъ. Я помню, какъ онъ билъ при этомъ кулакомъ о каменную стну: эта картина у меня не выходитъ изъ глазъ. Я изъ всхъ силъ старалась выкинуть ее изъ головы, но не могу. Кровь текла у него по рук, когда онъ сказалъ мн: ‘Дай Богъ, чтобъ мн не довелось его убить’.

Белла вздрогнула, крпко обняла Лиззи и спросила тихимъ голосомъ (он не смотрли другъ на друга, об смотрли въ огонь):

— Этотъ человкъ, стало быть, ревнуетъ?

— Да. Къ одному джентльмену… Я даже не знаю, какъ вамъ объяснить… Къ джентльмену, высоко стоящему надо мной и надъ моимъ скромнымъ образомъ жизни. Онъ принесъ мн извстіе о смерти моего отца и съ того дня всегда принималъ во мн участіе.

— Онъ любить васъ?

Лиззи покачала головой.

— Ухаживаетъ за вами?

Лиззи молча прижалась рукой къ живому поясу, обвивавшему ея станъ.

— Вы поселились здсь по его настоянію?

— О, нтъ! Я ни за что въ мір не допустила бы… Я не хочу, чтобъ онъ зналъ, что я здсь, или напалъ бы на мой слдъ.

— Лиззи, голубушка! Почему же?— спросила Белла въ изумленіи передъ пылкостью этихъ словъ, но сейчасъ же прибавила, прочтя отвтъ на лиц Лиззи: — Нтъ, нтъ! Не говорите — почему. Это былъ глупый вопросъ. Я вижу! Я понимаю!

Он замолчали. Лиззи, съ поникшей головой, глядла на пылающіе уголья на ршетк камина, гд зародились ея первыя грезы и куда убгала она отъ безрадостной жизни, изъ которой вырвала своего брата, предвидя, какую получитъ за это награду.

— Теперь вы знаете все,— сказала она, поднявъ глаза на Беллу.— Я ничего не скрыла отъ васъ. Такъ вотъ почему я живу здсь одна. Одинъ добрый старикъ, врный мой другъ, помогъ мн здсь устроиться. За короткое время моей жизни съ отцомъ въ нашемъ старомъ дом я узнала такія вещи… не спрашивайте — что… которыя заставили меня отвернуться отъ прошлаго, и теперь я стараюсь стать лучше. Не думаю, чтобъ я могла что-нибудь сдлать въ то время, не теряя моего вліянія на отца. Но то, что было тогда, часто тяготитъ мн душу. Надюсь, что когда-нибудь это пройдетъ.

— Пройдетъ, какъ и эта слабость, Лиззи, слабость къ человку, который недостоинъ ея,— проговорила мягко Белла.

— Нтъ! Я не хочу, чтобъ это прошло,— быль рзкій отвтъ.— Не хочу врить и не врю, что онъ недостоинъ любви. Если это пройдетъ, что я выиграю и сколько потеряю?!…

Выразительныя бровки Беллы поспорили немного съ пламенемъ камина, прежде чмъ она возразила:

— Не сочтите меня навязчивой, Лиззи. Я хочу только сказать: вернуть себ покой, надежду, свободу,— разв это не выигрышъ? Не лучше ли будетъ не прятаться отъ людей и не быть оторванной отъ всхъ благъ, какія, при естественныхъ условіяхъ, могло бы дать вамъ будущее? Простите, если я еще разъ спрошу: разв это не былъ бы выигрышъ?

— А разв женское сердце съ такою… съ такою слабостью, о которой вы сейчасъ говорили, можетъ хотть выиграть что-нибудь?— отвтила Лиззи вопросомъ.

И вопросъ этотъ до такой степени не согласовался съ мечтами и планами самой Беллы, съ тми планами на будущее, которые она такъ авторитетно излагала своему отцу, что она мысленно сказала себ: ‘Ахъ ты, продажная тварь! Слышишь? Слышишь ты это? И теб не стыдно за себя?’ И, принявъ свою руку, обвивавшую станъ Лиззи, она покаянно ткнула кулакомъ себя въ бокъ.

— Но вы еще сказали, Лиззи,— заговорила она опять, возвращаясь къ той же тем, посл того, какъ должная кара была учинена,— вы сказали: ‘Что я этимъ выиграю и сколько потеряю?’ Что вы потеряете? Не можете ли вы мн объяснить?

— Я потеряю мои лучшія воспоминанія, мои лучшія побужденія, мои лучшія стремленія,— потеряю все, что теперь сопутствуетъ мн въ жизни. Я потеряю вру въ то, что, будь я равна ему и если бъ онъ меня любилъ, я изъ всхъ силъ старалась бы сдлать его лучше и счастливе, какъ и онъ — меня. Въ моихъ глазахъ потеряетъ почти всякую цну то немногое, чему я научилась, благодаря ему, и что осилила съ такимъ трудомъ, чтобъ онъ не подумалъ, что на меня даромъ потрачено время. Въ моей душ сотрется его образъ — образъ того, чмъ онъ могъ бы быть, если бы я была важною дамой и если бъ онъ меня любилъ,— тотъ благородный образъ, который теперь всегда со мной и передъ которымъ я, мн кажется, никогда не сдлаю ничего низкаго и дурного. Я потеряю память о томъ хорошемъ, что онъ сдлалъ для меня съ тхъ поръ, какъ я его узнала, забуду, что, по его милости, со мной случилось превращеніе… такое же, какъ вотъ съ этими руками, грубыми, жесткими, потрескавшимися и черными отъ работы въ т дни, когда я плавала по рк съ моимъ отцомъ, а теперь нжными и мягкими, какъ видите.

Эти руки дрожали, но не отъ слабости, когда она вытянула ихъ, показывая Белл.

— Поймите меня, дорогая моя,— продолжала она.— Онъ всегда былъ для меня только грезой, прекрасной картиной. Я никогда не мечтала, чтобы онъ могъ быть для меня чмъ-нибудь инымъ въ этомъ мір. Я, впрочемъ, все равно не сумю вамъ объяснить, если сами этого не чувствуете. Мн и на мысль не приходила возможность стать его женой. Я думала объ этомъ не больше, чмъ онъ самъ, а этимъ много сказано. И все-таки я люблю его такъ горячо и такъ нжно, что когда вспомню, какая безрадостная жизнь меня ожидаетъ изъ за него, я горжусь этимъ и радуюсь ей. Я съ гордостью и радостью буду страдать изъ за него, хоть ему это не принесетъ никакой пользы, хоть онъ никогда не узнаетъ объ этомъ и хоть ему дла нтъ до меня.

Белла сидла не шевелясь, околдованная страстью этой двушки однихъ съ нею лтъ,— глубокой безкорыстной страстью, смло изливавшейся въ своемъ довріи къ ея пониманію и сочувствію. А между тмъ сама она никогда ничего подобнаго не испытывала и не подозрвала до сихъ поръ о существованіи чего-либо подобнаго на земл.

Лиззи продолжала:

— Это было ночью, въ нашемъ старомъ дом у рки, совсмъ непохожемъ на этотъ. Въ поздній часъ той злополучной ночи глаза его впервые взглянули на меня. Быть можетъ, ужъ никогда больше они не взглянутъ на меня. Я даже почти желаю, чтобъ этого не случилось. Я надюсь, что не случится. Но ни за какія блага въ мір я не согласилась бы, чтобы свтъ этихъ глазъ угасъ въ моей душ… Теперь я все вамъ сказала, мой другъ. Мн самой какъ то странно, что я разсталась съ моей тайной, но я не жалю объ этомъ. Еще за минуту до вашего появленія я не думала, что заикнусь объ этомъ хоть словечкомъ какой-нибудь живой душ, но вы пришли, и я вамъ все сказала.

Белла поцловала ее въ щеку и горячо поблагодарила за довріе.

— Хотлось бы мн только быть боле достойной его,— прибавила она.

— Боле достойной?— повторила Лиззи съ недоврчивой улыбкой.

— Не въ смысл возможности предательства съ моей стороны,— пояснила Белла.— Меня скоре разорвутъ на куски, чмъ выжмутъ изъ меня хоть слово вашей тайны, хотя, впрочемъ, въ этомъ нтъ моей заслуги, потому что я отъ природы упряма, какъ оселъ. Я хочу только сказать, что я пустая, самонадянная, никуда негодная двчонка, и что вы пристыдили меня.

Лиззи поправила пышныя каштановыя кудри, разсыпавшіяся отъ энергичнаго движенія ихъ владлицы, тряхнувшей головой, и сказала съ нжнымъ упрекомъ:

— Милая!

— Ну, да, вамъ хорошо называть меня милой, и я рада, что вы меня такъ зовете, хоть не имю на это никакихъ правъ,— пробормотала, капризно надувая губки, Белла.— А все-таки я дрянь.

— Милая!— повторила настойчиво Лиззи.

— Такая мелкая, холодная, суетная, глупая тварь,— продолжала, не слушая, Белла, оттняя съ особенной силой послднее прилагательное.

— И вы думаете, я вамъ поврю?— проговорила Лиззи со своей тихой улыбкой, когда пышныя кудри были закрплены.— Мн лучше знать.

— Вамъ лучше знать?— повторила недоврчиво Белла.— Вы въ самомъ дл такъ думаете? Ахъ, какъ я была бы рада, если бы вы знали меня лучше, чмъ я! Но я очень боюсь, что знаю себя лучше.

Лиззи расхохоталась и спросила ее, видла ли она когда-нибудь свое лицо и слышала ли свой голосъ.

— Еще бы, надюсь!— отвчала Белла.— Я частенько таки смотрюсь въ зеркало, а болтаю я, какъ сорока.

— Я тоже видла ваше лицо и слышала вашъ голосъ,— сказала Лиззи.— И они подкупили меня, я разсказала вамъ — въ глубокой увренности, что я не длаю неврнаго шага,— то, чего, казалось мн, я никогда и никому бы не сказала. Разв это дурной знакъ?

— Нтъ, не дурной, надюсь,— проговорила Белла, надувъ губки, и замолчала, не зная, засмяться ей или заплакать.

— Когда-то я умла предсказывать будущее,— сказала Лиззи шутливо.— Я смотрла въ каминъ на горящіе уголья, и въ ямк подъ огнемъ мн видлись цлыя картины. Мой брать, бывало, заставлялъ меня разсказывать, что я вижу, и очень любилъ меня слушать. Сказать вамъ, что я вижу сейчасъ въ моей ямк подъ огнемъ?

Он уже стояли на ногахъ передъ каминомъ, обнявшись, потому что собирались прощаться.

— Ну что же, сказать, что я тамъ вижу?— повторила Лиззи свой вопросъ.

— Пустую, глупую, суетную…— подсказала Белла, вопросительно приподнимая бровки.

— Сердце, любящее и достойное любви. Сердце, которое, разъ полюбивъ, пойдетъ въ огонь и въ воду за того, кого любить. Сердце, которое ничего не устрашится и никогда не измнитъ.

— Женское сердце?— спросила Белла, аккомпанируя вопросу движеніемъ бровей.

Лиззи кивнула головой:

— И женщина, которой оно принадлежитъ….

— Вы?!— докончила Белла.

— Нтъ, вы. Я это ясно вижу.

Свиданіе закончилось обмномъ нжныхъ словъ, многократными просьбами со стороны Беллы помнить, что он отнын друзья, и общаніемъ скоро еще побывать, посл чего Лиззи снова принялась за свою работу, а Белла побжала въ гостиницу, гд ее ждали ея спутники.

— Вы что-то задумчивы, миссъ Вильферъ,— было первое, что ей сказалъ секретарь.

— Мн есть надъ чмъ подумать,— отвтила миссъ Вильферъ очень серьезно.

Больше ничего она ему не сказала, кром того, что тайна Лиззи Гексамъ не иметъ никакого отношенія къ ложному оговору противъ ея отца. Впрочемъ, нтъ, маленькая связь тутъ есть: Лиззи очень хочется поблагодарить своего неизвстнаго друга, приславшаго ей письменное опроверженіе этой клеветы. ‘Ей хочется поблагодарить его? Въ самомъ дл?’, равнодушно спросилъ секретарь. На это Белла въ свою очередь спросила, не знаетъ ли онъ, кто этотъ неизвстный другъ. Нтъ, онъ не имлъ объ этомъ ни малйшаго понятія.

Все описываемое въ этой глав происходило въ Оксфордшир: вотъ какъ далеко забрела въ своихъ скитаніяхъ бдняжка Бетти Гигденъ. Имъ надо было возвращаться съ ближайшимъ поздомъ, а такъ какъ станція была недалеко, то его преподобіе Фрэнкъ съ мистрисъ Фрэнкъ, мистеръ Слоппи, Белла и Роксмитъ пустились въ путь пшкомъ. Въ деревняхъ немного такихъ широкихъ тропинокъ, чтобы по нимъ можно было идти пятерымъ въ рядъ, а потому Белла съ секретаремъ пошли вдвоемъ позади остальныхъ.

— Поврите ли, мистеръ Роксмитъ,— заговорила Белла,— мн кажется, цлые годы прошли съ той минуты, когда я вошла въ домикъ Лиззи Гексамъ.

— Сегодня у насъ выдался очень хлопотливый день,— отвчалъ онъ.— Кром того, вы были очень разстроены на кладбищ, я замтилъ, и теперь, вроятно, очень устали.

— Нтъ, я ничуть не устала… Вы меня не поняли: я, врно, несовсмъ хорошо выразила свою мысль. Не то, чтобы мн казалось, что прошло много времени съ той минуты, а что за этотъ промежутокъ многое измнилось — для меня то есть.

— Къ лучшему, надюсь?

— Надюсь, что такъ,— сказала она.

— Вы озябли. Я вижу, вы дрожите. Позвольте мн накинуть на васъ мой плащъ. Вотъ такъ. Не изомнется ваше платье, если мы перекинемъ плащъ черезъ плечо?.. Нтъ, такъ нельзя, онъ слишкомъ длиненъ и тяжелъ. Дайте, я буду поддерживать этотъ конецъ, такъ какъ у васъ руки закрыты, и вамъ все равно нельзя взять меня подъ руку.

Тмъ не мене идти подъ руку оказалось возможнымъ. Какимъ образомъ Белла, закутанная до самаго подбородка, ухитрилась высунуть свою ручку, извстно одному Богу, но такъ или иначе, а она высунула ее и продла подъ руку секретаря.

— У насъ съ Лиззи вышелъ длинный и интересный разговоръ, мистеръ Роксмитъ. Она отнеслась ко мн съ полнымъ довріемъ, и все мн разсказала.

— Да и какъ она могла бы передъ вами устоять?— сказалъ онъ.

— Вотъ удивительно!— воскликнула Белла, круто останавливаясь и бросая на него недоумвающій взглядъ.— Вы говорите совершенно то же, что мн сказала и она по этому поводу.

— Должно быть, это оттого, что я чувствую то же самое, что чувствовала въ данномъ случа и она.

— Нтъ, но все-таки, какъ вы думаете, почему она такъ легко доврилась мн?— спросила Белла, снова двинувшись впередъ.

— Я думаю, что разъ вы захотли завоевать ея довріе — ея или кого-нибудь другого,— вы не могли въ этомъ не успть.

Въ эту минуту паровозъ на желзной дорог многозначительно лукаво зажмурилъ свой зеленый глазъ и широко открылъ красный, такъ что имъ пришлось пуститься къ станціи бгомъ. Белл, закутанной въ длинный плащъ, было трудно бжать, и секретарь долженъ былъ ей помогать. Когда она услась противъ него въ уголк вагона и вскрикнула: ‘Какія прелестныя звзды и что за чудная ночь!’, ея сіяющее личико было такъ обворожительно, что онъ хоть и отвтилъ: ‘Да’, но предпочелъ любоваться ночью и звздами, не изъ окна вагона, а отраженными въ этомъ миломъ лиц.

‘О ‘красивая леди’! Обольстительно красивая леди! Ахъ, если бъ мн быть законнымъ исполнителемъ послдней воли Джонни! Если бъ я былъ въ прав вручить теб завщанное имъ и получить съ тебя расписку!’ Что-нибудь въ этомъ род наврное примшивалось къ грохоту позда, проносившагося мимо станцій желзной дороги, причемъ вс он многозначительно лукаво жмурили свои зеленые глаза и открывали красные, готовясь пропустить красивую леди.

Оглавленіе.

Книга вторая (продолженіе).

Книга третья.

Нашъ общій другъ.(Продолженіе.)

V. Вспомоществующій Меркурій.

VI. Загадка безъ отвта.

VII. Дружеское предложеніе.

VIII. Невинная эскапада.

IX. Сирота длаетъ свое завщаніе.

X. Наслдникъ.

XI. Кой-какія сердечныя дла.

XII. Еще хищныя птицы.

XIII. Соло и дуэтъ.

XIV. Твердое ршеніе.

XV. Вотъ до чего дошло.

XVI. Годовщина.

Книга третья.

I. Странные жильцы странной улицы.

II. Честный человкъ въ новомъ вид.

III. Тотъ же честный человкъ еще въ нсколькихъ видахъ.

IV. Годовщина счастливаго дня.

V. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ дурную компанію.

VI. Золотой мусорщикъ попадаетъ въ еще худшую компанію.

VII. Дружеское предпріятіе упрочивается.

XVIII. Конецъ долгаго странствія.

IX. Предсказаніе.

Читайте также:

Нашъ общій другъ.
(Продолженіе.)