Собраніе сочиненій
Чарльза Диккенса.
Нашъ общій другъ.
(Романъ.)
Часть третья.
Переводъ М. А. Шишмаревой.
С.-Петербургъ.
Типо-литографія Товарищества ‘Просвщеніе’,
Забалканскій просп., соб. д. No 75.
Книга третья (окончаніе).
X. Шпіоны
XI. Во мрак
XII. Каверза мистера Райи
XIII. Козелъ отпущенія
XIV. Мистеръ Веггъ собирается прищемить хвостъ мистеру Боффину
XV. Золотой мусорщикъ въ наихудшемъ своемъ вид
XVI. Пиршество трехъ сильфовъ
XVII. Общественный хоръ
I. Травля
II. Золотой мусорщикъ немного подымается въ нравственномъ смысл
III. Золотой мусорщикъ снова надаетъ во прахъ
IV. Бглая чета
V. Жена нищаго
VI. Крикъ о помощи
VII. Лучше быть Авелемъ, чмъ Каиномъ
VIII. Приправлена перцемъ
IX. Два вакантныхъ мста….
X. Миссъ Дженни подсказываетъ нужное слово
XI. Открытію маленькой швеи дается надлежащій ходъ
XII. Мимолетная тнь
XIII. Какъ золотой мусорщикъ расчистилъ мусоръ
XIV. Шахъ и матъ предпріятію двухъ компаньоновъ
XV. Что попало въ ловушку?
XVI. О дйтвующихъ лицахъ вообще
XVII. Голосъ общества
Постскриптумъ
— Итакъ, миссъ Ренъ, мн не удастся васъ убдить, чтобы вы одли для меня куклу?— сказалъ Юджинъ Рейборнъ.
— Нтъ,— рзко отвчала миссъ Ренъ.— Если вамъ нужна кукла, сходите въ магазинъ и купите.
— Такъ, стало быть,— продолжалъ шутливо-жалобно мистеръ Рейборнъ,— стало быть, моя очаровательная юная крестница въ Гердфордшир…
— Въ сумбуръ-шир — хотите вы, кажется, сказать,— ввернула миссъ Ремъ.
—… будетъ зачислена въ разрядъ простой срой публики и не извлечетъ никакой выгоды изъ моего личнаго знакомства съ придворной швеей?
— Если для вашей очаровательной крестницы, которую поистин можно поздравить съ такимъ милйшимъ крестнымъ папашей… если для нея есть выгода знать, что придворная швея знакома со всми вашими штуками и повадками, такъ можете передать ей это по почт съ моимъ глубочайшимъ почтеніемъ,— отвчала миссъ Ренъ своему собесднику, тыкая противъ него въ воздухъ иглой.
Миссъ Ренъ прилежно шила при свт свчи, а мистеръ Рейборнъ, наполовину забавляясь, наполовину раздражаясь ея сердитыми отвтами, праздно, съ скучающимъ видомъ стоялъ подл ея табуретки и смотрлъ на нее. Несносный ребенокъ миссъ Ренъ находился видимо въ опал: онъ сидлъ въ противоположномъ углу, являя всей своей дрожащей особой поучительное зрлище пьяницы, потерявшаго человческій образъ.
— У—у, скверный мальчишка!— воскликнула миссъ Ренъ, до которой донесся звукъ его стучащихъ зубовъ.— Хотла бы я, чтобы твои противные зубы посыпались теб въ горло и заиграли въ бабки у тебя въ живот. Тьфу! гадкое, негодное созданіе! Черная овца!
Вся эта брань сопровождалась грознымъ постукиваньемъ объ полъ маленькой ножки, противъ чего несчастное существо протестовало только хныканьемъ.
— А тутъ еще плати за тебя!— продолжала миссъ Ренъ.— Пять шиллинговъ — шутка сказать!— Какъ ты думаешь, сколько часовъ мн нужно гнуть спину, чтобъ заработать эти пять шиллинговъ?.. Сейчасъ же перестань хныкать, не то я запущу въ тебя этой куклой… Пять шиллинговъ штрафу за такую дрянь,— каково? Я съ радостью дала бы пять шиллинговъ мусорщикамъ, чтобъ они увезли тебя отсюда въ своей тачк.
— Нтъ, нтъ, не надо!— молилъ полоумный старикъ.
— Онъ способенъ растерзать материнское сердце — этотъ негодный мальчишка,— сказала миссъ Ренъ не то про себя, не то обращаясь къ Юджину.— На свою голову я взростила его. Онъ быль бы ядовите зми, не будь онъ грязне свиньи… Взгляните вы на него! Какое утшительное зрлище для родительскихъ глазъ.
И въ самомъ дл, въ томъ, боле чмъ свинскомъ, состояніи, въ какомъ онъ теперь находился (свиньи хоть жирютъ отъ обжорства и становятся хороши для ды), этотъ человкъ представлялъ во всякомъ случа любопытное зрлище, и не только для родительскихъ глазъ.
— Ну, на что ты годенъ, старый хрычъ?— кричала, все больше и больше ожесточаясь, миссъ Ренъ.— Разв только на то, чтобы посадить тебя въ спиртъ, которымъ ты отравляешься, въ большую стекляную бутыль, и выставлять напоказъ другимъ сосунамъ такого же десятка. Ты хоть бы мать пожаллъ, если своей печенки не жалешь.
— Жалю! Охъ, жалю!— хныкалъ злополучный предметъ этихъ нападокъ.— И ты меня пожалй!
— У тебя одна псня: пожалй да пожалй. А самъ что длаешь, а? Зачмъ ты такъ длаешь?
— Не буду больше! Право, не буду! Прости!
— Замолчи!— сказала миссъ Ренъ, закрывая рукою глаза.— Я не могу тебя видть. Ступай наверхъ, принеси мн шляпку и шаль. Будь хоть чмъ-нибудь полезенъ, негодный, и хоть на минуту уйди прочь съ моихъ глазъ.
Онъ покорно вышелъ, шатаясь на дрожащихъ ногахъ, и тутъ Юджинъ Рейборнъ увидлъ, что между тонкихъ пальчиковъ двочки, прижатыхъ къ глазамъ, катятся слезы. Ему стало жаль ее, но жалость не расшевелила его равнодушія и осталась лишь жалостью, не проявившись ни въ чемъ.
— Я иду въ итальянскую оперу примривать наряды,— сказала, спустя нсколько минутъ, миссъ Ренъ, отнимая руку отъ глазъ и смясь иронически, чтобы скрыть, что она плакала.— Вы должны откланяться, прежде чмъ я уйду, мистеръ Рейборнъ. И позвольте мн сказать вамъ разъ навсегда: вамъ незачмъ длать мн визиты. Вы изъ меня не вытянете того, что вамъ нужно, не вытянете, если бъ даже вы запаслись щипчиками и стали рвать меня но кусочкамъ.
— Неужто вы такъ крпко уперлись на своемъ и такъ-таки не беретесь соорудить туалетъ для моей крестницы?
— Да, я уперлась на своемъ,— отрзала миссъ Ренъ, дернувъ подбородкомъ.— Я очень упряма и по вопросу о кукольныхъ туалетахъ, и по вопросу объ… адресахъ, если хотите. Отправляйтесь-ка себ по-добру по-здорову и отложите попеченіе на этотъ счетъ.
Ея преступное дитя, между тмъ, воротилось и стояло у нея за спиной со шляпкой и шалью въ рукахъ.
— Давай сюда и ступай опять въ свой уголъ, старый хрычъ!— сказала миссъ Ренъ, случайно обернувшись и замтивъ его.— Нтъ, нтъ, твоихъ услугъ мн не нужно. Ступай въ свой уголъ,— слышишь?
Сконфуженно потирая руки, несчастный человкъ побрелъ, шатаясь, къ мсту своего изгнанія, но, проходя мимо Юджина, онъ какъ-то особенно взглянулъ на него и сдлалъ при этомъ движеніе, которое можно бы было принять за движеніе локтемъ, если бъ его члены повиновались его вол. Не обративъ на него вниманія и только инстинктивно посторонившись, чтобъ избжать непріятнаго прикосновенія, Юджинъ вяло раскланялся съ миссъ Ренъ, попросилъ позволенія закурить сигару и вышелъ.
— Слушай ты, блудный сынъ!— заговорила тогда Дженни, тряхнувъ головой и внушительно грозя миніатюрнымъ указательнымъ пальчикомъ своему неисправимому чаду.— Сиди дома, пока я не вернусь. Если ты двинешься изъ своего угла, пока меня не будетъ, я все равно вдь догадаюсь, зачмъ ты уходилъ.
Съ этимъ наказомъ она задула свчу, служившую ей для работы, оставивъ старика только при свт камина, положила въ карманъ большой ключъ отъ двери, взяла свою крючковатую палочку и ушла.
Юджинъ неспшнымъ шагомъ, покуривая, направлялся къ Темплю, но не видалъ ужъ больше кукольной швеи, такъ какъ она случайно пошла по другой сторон улицы. Угрюмо шелъ онъ впередъ все тою же лнивой походкой, остановился на минуту въ Черингь-Кросс, поглазлъ по сторонамъ, не удостаивая своимъ вниманіемъ сновавшую мимо толпу, и снова тронулся дальше. Вдругъ на глаза ему попался совершенно неожиданный предметъ,— не что иное, какъ непослушный сынокъ Дженни Ренъ, собиравшійся переходить улицу.
Едва ли можно было увидть на улиц что-нибудь смшне и безпомощне этого жалкаго, трясущагося бдняка, слабо пытавшагося продвинуться на мостовую и тотчасъ же отступавшаго назадъ на нетвердыхъ ногахъ, въ страх передъ, экипажами, которые показывались, а можетъ быть, и не показывались вдали. Когда путь очищался, онъ снова пытался перейти улицу, доходилъ до середины, затмъ описывалъ кругъ и возвращался вспять, хотя усплъ бы перейти разъ десять. Посл этого онъ стоялъ, дрожа всмъ тломъ, на краю троттуара и долго смотрлъ вдоль улицы направо и налво, въ то время какъ десятки пшеходовъ толкали его, переходили на другую сторону и продолжали свой путь. Затмъ, подстрекаемый ихъ успхомъ, онъ длалъ новую попытку, доходилъ почти до противоположнаго троттуара, но тутъ, увидавъ — въ дйствительности или въ своемъ воображеніи — что-то мчащееся на него, въ испуг откидывался, описывалъ кругъ и, спотыкаясь, возвращался назадъ. Постоявъ немного, онъ принимался длать какія-то судорожныя движенія, какъ будто готовился къ гигантскому прыжку, наконецъ, ршался двинуться впередъ какъ разъ въ ненадлежащій моментъ, попадалъ на окрики возницъ, пугливо съежившись, пятился и становился, весь дрожа, на прежнее мсто только затмъ, чтобы вновь продлать то же самое.
‘Пріятель мой, сдается мн, опоздаетъ къ мсту назначенія, если онъ отправляется по срочному длу’, сказалъ себ спокойно Юджинъ посл нсколькихъ минутъ наблюденія надъ интереснымъ субъектомъ.
И съ этимъ фолософскимъ замчаніемъ побрелъ своей дорогой и больше не думалъ о немъ.
Ляйтвудъ, къ которому онъ шелъ, оказался дома и обдалъ одинъ. Юджинъ придвинулъ себ стулъ къ камину, у котораго тотъ допивалъ свое вино, просматривая газеты, потомъ досталъ рюмку и налилъ себ за компанію.
— Другъ Мортимеръ, поистин ты поучительная иллюстрація самодовлющаго прилежанія, отдыхающаго въ кредитъ отъ своихъ добродтельныхъ дневныхъ трудовъ.
— Другъ мой Юджинъ, поистин ты поучительная иллюстрація скучающей, но не отдыхающей праздности. Гд ты былъ?
— Шатался по городу,— отвчалъ Юджинъ,— и вотъ теперь явился въ эти Палестины съ намреніемъ посовтоваться съ моимъ велемудрымъ и высокочтимымъ стряпчимъ о положеніи моихъ длъ.
— Твой велемудрый и высокочтимый стряпчій, Юджинъ, полагаетъ, что положеніе твоихъ длъ незавидное.
— Логично ли говорить такимъ образомъ о длахъ кліента, которому нечего терять и котораго нельзя, повидимому, заставить платить, это еще, думается мн, подъ сомнніемъ,— замтилъ глубокомысленно Юджинъ.
— Ты попалъ въ жидовскія лапы, Юджинъ.
— Другъ любезный, мн уже случалось попадать въ кое-какія христіанскія лапы, такъ что этото я могу снести, какъ философъ,— возразилъ должникъ, хладнокровно поднося ко рту рюмку.
— Сегодня, Юджинъ, я видлся съ однимъ евреемъ, который, кажется, собирается порядкомъ насъ съ тобой поприжать. Типичный Шейлокъ, а видомъ патріархъ. Живописная, сдовласая, сдобородая фигура въ широкополой шляп и длиннополомъ балахон.
— Да ужъ не пріятель ли это мой? не почтенный ли мистеръ Ааронъ?— проговорилъ Юджинъ, поставивъ на столъ свою рюмку.
— Онъ называетъ себя мистеромъ Райей.
— Я, впрочемъ, вспомнилъ, что это я самъ — должно быть, по инстинктивному желанію принять его въ лоно нашей церкви — окрестилъ его Аарономъ,— сказалъ Юджинъ.
— Охъ, Юджинъ! Ты нынче какъ-то особенно нелпъ. Объясни, что ты хочешь сказать.
— Только то, другъ любезный, что я имю честь и удовольствіе быть отчасти знакомымъ точь-въ-точь съ такимъ патріархомъ, какого ты описалъ, а зову я его мистеромъ Аарономъ потому, что такъ оно выходитъ и въ еврейскомъ стил, и выразительно, и любезно,— вообще къ мсту. Но не взирая на столь вскія причины для мистера Аарона именоваться этимъ именемъ, весьма возможно, что это не настоящее его имя.
— Ты положительно самый нелпый человкъ на земномъ шар, Юджинъ,— проговорилъ, смясь, Мортимеръ.
— Нимало, увряю тебя… Не говорилъ ли онъ, что знаетъ меня?
— Нтъ, не говорилъ. Выразилъ только надежду, что ты ему заплатишь.
— Какъ будто похоже на то, что онъ меня не знаетъ,— замтилъ Юджинъ совершенно серьезно,— Надюсь, что это не мистеръ Ааронъ, потому что, сказать теб по правд, Мортимеръ, я боюсь, что у него есть маленькое предубжденіе противъ меня. Я сильно подозрваю, что онъ приложилъ руку въ этой исторіи исчезновенія Лиззи.
— О чемъ бы ни зашла у насъ рчь, какой-то силой рока все приводитъ насъ къ Лиззи,— съ досадой проговорилъ Мортимеръ.— ‘Шатался по городу — читай: — ‘въ поискахъ за Лиззи’. Не такъ ли, Юджинъ?
— Мой стряпчій, долженъ я сознаться, человкъ въ высшей степени проницательный,— сказалъ Юджинъ, поворачиваясь спиною къ огню.
— А разв не такъ, Юджинъ?
— Такъ, Мортимеръ.
— А между тмъ знаешь, Юджинъ: вдь въ сущности ты мало занятъ ею.
Юджинъ Рейборнъ поднялся со стула, засунулъ руки въ карманы, поставилъ ногу на ршетку камина и принялся раскачиваться всмъ тломъ, глядя въ огонь. Посл довольно длинной паузы онъ сказалъ:
— Нтъ, я этого не знаю. И я долженъ тебя попросить не говорить этого больше, то есть не говорить въ такомъ смысл, какъ будто это у насъ съ тобою ршеный вопросъ.
— Но вдь если она теб дорога, такъ ты тмъ боле обязанъ оставить ее въ поко.
Помолчавъ опять, какъ прежде, Юджинъ отвчалъ:
— И этого я тоже не знаю. Но скажи: видлъ ты когда-нибудь, чтобы я такъ безпокоилъ свою особу, какъ теперь, въ поискахъ за нею? Спрашиваю просто изъ любознательности.
— Нтъ, не видалъ, милый другъ, но, признаюсь, желалъ бы видть.
— Такъ не видалъ, стало быть? Вотъ именно. Ты подтверждаешь мое собственное впечатлніе. Какъ ты находишь теперь, похоже ли на то, что я какъ будто занятъ ею, что она мн дорога? Спрашиваю изъ любознательности.
— Это я спрашивалъ тебя, Юджинъ,— сказалъ Мортимеръ съ укоризной.
— Я понимаю, милый другъ, но не могу ничего теб разъяснить. Я самъ жажду разъясненій. Что я хочу сказать — спрашиваешь ты? Если мои старанія разыскать ее не значатъ, что она вчно у меня на ум, такъ что же они значатъ?
Онъ говорилъ шутливо, но на лиц его было сомнніе, неразршенный вопросъ, какъ у человка, который силится и не можетъ себя разгадать.
— Принимая во вниманіе возможныя послдствія…— началъ возражать Мортимеръ, но Юджинъ ухватился за эти слова:
— Эхъ, да вотъ этого-то я и не могу! Какъ ловко ты всегда затрагиваешь мою слабую струнку, Мортимеръ! Когда мы съ тобой были въ школ, ты вспомни: я всегда готовилъ уроки въ послднюю минуту, и такъ изо дня въ день. Теперь мы съ тобой дйствуемъ въ жизни, и я готовлю уроки все такъ же. Въ данномъ случа мои планы не идутъ дальше слдующаго: я хочу отыскать Лиззи, я твердо ршился ее отыскать, и употреблю для этого вс средства, какія представятся. Честныя средства или подлыя средства — мн все равно. Теперь спрошу — такъ, просто изъ любознательности: что это значитъ? Когда я отыщу ее, тогда я, можетъ быть, спрошу — тоже изъ любознательности — зачмъ я ее отыскивалъ и что это значитъ? Но покамстъ это было бы преждевременно, а загадывать впередъ я не умю: не такой у меня складъ ума.
Ляйтвудъ только головой качалъ, не зная, что сказать. Весь тонъ этой простодушно откровенной аргументаціи былъ до того убдителенъ, что — какъ ни странно — она не производила впечатлнія увертки.
Вдругъ за наружной дверью послышался шорохъ, потомъ слабый, нершительный стукъ, какъ будто кто-то нащупывалъ скобку.
— Должно быть, какой-нибудь шелопай тамъ лампу задулъ,— сказалъ Юджинъ.— Я съ удовольствіемъ вышвырнулъ бы его съ площадки прямо на дворъ безъ всякихъ промежуточныхъ церемоній. Надо пойти посмотрть: я сегодня дежурный.
Ляйтвудъ едва усплъ отмтить про себя небывалый проблескъ энергіи, съ какою его другъ говорилъ о своемъ ршеніи найти эту двушку,— проблескъ, погасшій съ послднимъ звукомъ произнесенныхъ имъ словъ,— какъ Юджинъ воротился, сопутствуемый позорной тнью человка, дрожащаго съ головы до ногъ и кутающагося въ засаленныя, грязныя лохмотья.
— Этотъ интересный джентльменъ — сынокъ одной знакомой мн леди: ребенокъ, испытывающій материнское сердце, ибо онъ иметъ свои слабости.— И Юджинъ представилъ: — Мистеръ Мортимеръ, мистеръ Куклинъ.
Онъ не зналъ фамиліи старика, такъ какъ фамилія маленькой швеи была вымышленная, но отрекомендовалъ его съ своей обычной непринужденностью подъ первою кличкой, пришедшей ему въ голову по ассоціаціи идей.
— По всмъ повадкамъ мистера Куклина (хоть въ нихъ и мудрено бываетъ разобраться) я заключаю, что онъ желаетъ сдлать мн какое-то сообщеніе,— продолжалъ Юджинъ, пока Ляйтвудъ съ удивленіемъ разглядывалъ жалкаго постителя.— Я уже намекнулъ мистеру Куклину, что мы съ тобой вполн довряемъ другъ другу, и просилъ его объясниться здсь.
Несчастное существо испытывало большое стсненіе отъ того, что ему нужно было держать въ рукахъ остатки своей шляпы. Поэтому Юджинъ, недолго думая, швырнулъ шляпу въ уголъ, а гостя усадилъ на стулъ.
— Придется, кажется, подмазать мистера Куклина, иначе намъ не выжать изъ него ничего, что имло бы человческій смыслъ,— сказалъ онъ.— Водки, мистеръ Куклинъ, или?..
— Рому на три пенса,— сказалъ мистеръ Куклинъ.
Благоразумная порція этого горячительнаго была поднесена ему въ рюмк, и онъ препроводилъ ее ко рту съ безчисленными спотыканьями и уклоненіями отъ прямого пути.
— У мистера Куклина, я вижу, порядкомъ развинтились нервы,— замтилъ Юджинъ.— И, соображая вс обстоятельства, я нахожу полезнымъ слегка его окурить.
Онъ досталъ изъ-подъ камина лопаточку, загребъ немного горячаго угля и, взявъ изъ стоявшей на камин коробочки курительнаго порошку, бросилъ его на лопаточку, посл чего принялся съ полнйшимъ хладнокровіемъ покачивать ее передъ особой мистера Куклина, дабы отдлить ее, такъ сказать, отъ себя.
— Господи, спаси насъ и помилуй! Ну что за чудакъ этотъ Юджинъ!— воскликнулъ, хохоча, Ляйтвудъ.— Объясни, ради Бога, зачмъ къ теб явился этотъ несчастный?
— А вотъ услышимъ,— сказалъ мистеръ Рейборнъ, внимательно наблюдая за лицомъ постителя.— Ну, теперь говорите. Не бойтесь. Въ чемъ дло, мистеръ Куклинъ?
— Ми-стъ Рей-брнъ!— выговорилъ гость сиплымъ голосомъ и тяжело ворочая языкомъ.— Вдь это вы ми-стъ Рей-брнъ,— такъ, что ли?— прибавилъ онъ съ посоловлымъ взглядомъ.
— Онъ самый. Смотрите на меня. Ну, что же вамъ угодно?
Мистеръ Куклинъ какъ-то весь съежился на своемъ стул и произнесъ шепотомъ:
— Рому на три пенса.
— Сдлай милость, Мортимеръ, подмажь его еще. У меня руки заняты лопаточкой,— сказалъ Юджинъ.
Такая же порція была снова налита въ его рюмку, и онъ доставилъ ее по назначенію такими же окольными путями. Вытянувъ весь ромъ, онъ съ явнымъ опасеніемъ превратиться снова въ комокъ, если не поторопится, приступилъ къ длу:
— Ми-стъ Рей-брнъ! Хотлъ васъ локтемъ подтолкнуть, да вы не допустили. Вамъ адресъ нуженъ? Вы желаете знать, гд она живетъ? Желаете, ми-сть Рей-брнъ?
Юджинъ бросилъ быстрый взглядъ на своего друга и отвтилъ сурово:
— Желаю.
— Я тотъ человкъ, который вамъ это устроить,— объявилъ мистеръ Куклинъ, пытаясь ударитъ себя кулакомъ въ грудь, но вмсто того угодивъ себ въ скулу подъ самымъ глазомъ.— Тотъ самый человкъ, ми-стъ Рей-брнъ, который все устроитъ.
— Что такое устроитъ?— спросилъ все такъ же сурово Юджинъ.
— Достанетъ адресъ.
— Адресъ при васъ?
Съ самымъ добросовстнымъ поползновеніемъ на гордость и достоинство мистеръ Куклинъ помоталъ головой, возбуждая въ слушателяхъ самыя пріятныя ожиданія, и затмъ отвтилъ такъ, какъ будто это было самое радостное, что онъ могъ сообщить:
— Нтъ, не при мн.
— Такъ что же вы хотите сказать?
Окончательно превратившись въ комокъ и почти засыпая посл послдняго тріумфа своего ума, мистеръ Куклинъ заявилъ:
— Рому на три пенса.
— Подмажь его, другъ Мортимеръ. Подмажь еще, нечего длать,— сказалъ Юджинъ.
— Юджинъ, Юджинъ!— проговорилъ Ляйтвудъ тихимъ голосомъ, исполняя его просьбу.— Какъ ты могъ унизиться до такого средства?!
— Я вдь уже сказалъ: честными или безчестными средствами, а я ее отыщу,— былъ отвть, и въ тон его прозвучалъ прежній проблескъ ршимости.— Это средство — безчестное, и я возьмусь за него, если до тхъ поръ не раскрою башки мистеру Куклину вотъ этой лопаточкой… Ну что же, достанете вы мн адресъ?.. Что вы тамъ бормочете? Говорите толкомъ! Сколько вамъ за это?
— Десять шиллинговъ и на три пенса рому,— сказалъ мистеръ Куклинъ.
— Это вы получите.
— Пятнадцать шиллинговъ и на три пенса рому,— сказалъ мистеръ Куклинъ, длая попытку ссть прямо.
— Получите. На этомъ и остановитесь… Какъ же вы добудете адресъ?
— Я тотъ человкъ, который добудетъ его, ми-стъ Рей-брнъ,— я, и никто другой,— величественно возвстилъ мистеръ Куклинъ.
— Какъ вы его добудете, я васъ спрашиваю?
— Я горькій сирота, ми-стъ Рей-брнъ,— продолжалъ пьянчужка.— Меня съ утра до ночи бьютъ, ругаютъ, на чемъ свтъ стоитъ. Она куетъ деньженки, сэръ, а хоть бы на смхъ поднесла когда-нибудь на три пенса рому. Ни-ни!
— Ну, выкладывайте!— подбодрилъ его Юджинъ, пристукнувъ желзной лопаточкой его голову, упавшую на грудь.— Что дальше?
Съ горделивой попыткой овладть собой, но — если можно такъ выразиться разваливаясь на куски въ тщетныхъ усиліяхъ подобрать ихъ и сложить вмст, мистеръ Куклинъ моталъ головой, смотрлъ на допросчика презрительнымъ взглядомъ и улыбался (какъ онъ, очевидно, полагалъ) надменной улыбкой.
— Она обращается со мной, какъ съ маленькимъ, сэръ. Я не маленькій. Я взрослый человкъ. И съ талантами. Он переписываются. По почт, сэръ. У меня таланты. А адресъ добыть не трудне, чмъ свой собственный.
— Такъ добудьте,— сказалъ Юджинъ и отъ всего сердца добавилъ сквозь зубы: ‘Скотина!’ — Добудьте, принесите мн, возьмите свои деньги на шестьдесятъ три порціи рому, выпейте ихъ вс одну за другой и допейтесь до смерти какъ можно скоре.
Послдніе пункты этой спеціальной инструкціи онъ обращалъ къ камину, выбрасывая туда уголь съ лопаточки и засовывая ее на прежнее мсто.
Тутъ мистеръ Куклинъ сдлалъ неожиданное открытіе, что онъ былъ оскорбленъ Ляйтвудомъ, и выразилъ при этомъ твердое намреніе заставить его объясниться, не сходя съ мста, вызывая въ случа отказа, на бой на великодушныхъ условіяхъ: соверенъ противъ полупенса. Посл этого онъ ударился въ слезы, а потомъ проявилъ наклонность заснуть. Эта послдняя манифестація, какъ самая опасная, ибо она угрожала возможностью весьма длительнаго пребыванія въ дом пріятнаго гостя, требовала сильныхъ мръ. Юджинъ поднялъ съ полу щипцами его изношенную шляпу, нахлобучилъ ее ему на голову и, взявъ его за шиворотъ вытянутой на всю длину рукой, свелъ съ лстницы и вывелъ со двора на Флитъ-Стритъ. Тамъ онъ повернулъ его лицомъ на западъ и предоставилъ самому себ.
Когда онъ вернулся, Ляйтвудъ стоялъ передъ каминомъ, размышляя, повидимому, о чемъ-то невеселомъ.
— Я только смою съ рукъ мистера Куклина (въ буквальномъ смысл слова) и явлюсь къ теб, Мортимеръ, сказалъ Юджинъ
— Я бы предпочелъ, чтобы ты смылъ его въ переносномъ смысл, Юджинъ,— сказалъ Мортимеръ.
— Такъ бы я и сдлалъ, мой другъ, но самъ ты видишь: я не могу обойтись безъ него,— возразилъ на это Юджинъ.
Минуты дв спустя онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, сидлъ на своемъ кресл у огня и подтрунивалъ надъ своимъ другомъ по поводу опасности, которой тотъ подвергался въ лиц ихъ отважнаго атлета-гостя и которой онъ еле избжалъ.
— Я не могу шутить на такую тему, Юджинъ,— сказалъ ему его другъ съ безпокойствомъ.— Ты умешь сдлать забавной для меня всякую шутку, только не эту.
— Ну ладно, ладно!— перебилъ его Юджинъ.— Мн самому немножко стыдно, а потому перемнимъ лучше разговоръ.
— Такъ некрасиво, такъ недостойно тебя прибгать къ услугамъ такого позорнаго шпіона,— продолжалъ Мортимеръ.
— Ну вотъ мы и перемнили тему!— подхватилъ безпечно Юджинъ.— Мы нашли новую: ‘шпіонъ’ — чего же лучше? Не гляди такъ, точно статуя Терпнія, хмурящаяся на мистера Куклина съ полки камина, а лучше сядь, и я разскажу теб кое-что, что тебя на этотъ разъ позабавитъ. Возьми сигару — вотъ такъ. Теперь смотри на мою. Вотъ видишь: я ее раскуриваю — втягиваю дымъ — выпускаю, и онъ улетучивается: это Куклинъ. Онъ улетучился, а разъ онъ улетучился, ты опять человкъ.
— Твоя тема, Юджинъ, была — ‘шпіонъ’, если не ошибаюсь,— напомнилъ Мортимеръ, закуривъ сигару и затянувшись раза два.
— Совершенно врно. Скажи: не странно ли, что я не могу выйти изъ дому посл сумерекъ, чтобъ не увидть за собой одного, а то и двухъ шпіоновъ?
Ляйтвудъ, въ безмолвномъ изумленіи, вынулъ изо рта сигару и посмотрлъ на своего друга, не зная, понять ли ему слова его, какъ шутку, или въ нихъ есть какой-то скрытый смыслъ.
— Нтъ, нтъ, я не шучу, клянусь честью!— сказалъ Юджинъ съ безпечной улыбкой, отвчая на его взглядъ.— Меня не удивляетъ, что ты не понялъ меня, но на этотъ разъ ты ошибся. Я говорю совершенно серьезно. Посл сумерекъ я не могу выйти изъ дому, чтобы не очутиться въ смшномъ положеніи человка, за которымъ охотится издали шпіонъ, а зачастую цлыхъ двое.
— Увренъ ты въ этомъ, Юджинъ?
— Увренъ ли? Да вдь они всегда одни и т же, мой милый.
— Но вдь тебя еще никто не притянулъ къ суду. Жиды пока только грозятся. Они еще ничего не предприняли. Къ тому же, они знаютъ, гд тебя отыскать: имъ извстно, что я твой представитель передъ закономъ. О чемъ же тутъ безпокоиться?
— Вотъ онъ — юридическій умъ!— сказалъ Юджинъ, обращаясь къ камину тономъ плохого актера, изображающаго восторгъ.— Вотъ он — руки красильщика, принимающія цвтъ того, что красятъ (или возьмутся выкрасить съ полной готовностью, если кто-нибудь ихъ найметъ). Высокочтимый господинъ стряпчій, все это не то. Это гуляетъ школьный учитель.
— Школьный учитель?
— Да. А часто вмст съ учителемъ гуляетъ и ученикъ… Что, все еще не понимаешь? Какъ же ты скоро тутъ заржавлъ безъ меня… Ну, словомъ, это т самые двое, что были разъ вечеромъ у насъ. Они-то и есть т шпіоны, о которыхъ я говорю, они-то и длаютъ мн честь провожать меня съ наступленіемъ темноты.
— Давно это продолжается?— спросилъ Ляйтвудъ съ серьезнымъ лицомъ, не обращая вниманія на смхъ своего друга.
— Мн кажется, съ тхъ поръ, какъ исчезла извстная намъ особа. Возможно, что началось оно прежде, чмъ я замтилъ, но во всякомъ случа приблизительно около этого времени.
— Не подозрваютъ ли они, что ты ее похитилъ,— какъ ты думаешь?
— Любезный другъ, теб извстно всепоглощающее свойство моихъ профессіональныхъ занятій. Мн было, право, недосугъ подумать объ этомъ.
— Спрашивалъ ты ихъ, что имъ отъ тебя нужно? Выражалъ какой-нибудь протестъ?
— Зачмъ мн спрашивать, когда мн дла нтъ до того, что имъ нужно? Зачмъ мн выражать протесты, когда я не протестую?
— Ты принимаешь это слишкомъ беззаботно,— даже для тебя. Между тмъ только сейчасъ ты назвалъ свое положеніе смшнымъ, а противъ этого протестуетъ большинство людей, даже такихъ, которые равнодушны ко всему другому.
— Я въ восторг отъ твоего умнья подмчать мои слабости, Мортимеръ. Я не люблю быть въ смшномъ положеніи,— это моя слабость, сознаюсь, — а потому я уступаю моимъ шпіонамъ.
— Желалъ бы я, Юджинъ, чтобъ ты говорила, проще и ясне, хотя бы изъ уваженія къ моимъ чувствамъ, которыя на этотъ разъ не такъ спокойны какъ твои.
— Такъ я скажу теб просто и ясно. Я дразню школьнаго учителя, я довожу его до бшенства, до отчаянія. Я длаю его такимъ смшнымъ, и онъ у меня такъ хорошо понимаетъ, насколько онъ смшонъ, что безсильная ярость — я вижу — такъ и бьетъ у него изъ всхъ поръ, когда мы съ нимъ натыкаемся другъ на друга. Это пріятное занятіе служитъ мн утшеніемъ въ жизни съ той поры, какъ на моемъ пути встртилась преграда, о которой не стоить упоминать. Я почерпаю въ немъ невыразимую усладу. Я длаю такъ: какъ только смеркнется, выхожу на улицу, потомъ, пройдя немного, останавливаюсь передъ какой-нибудь витриной, а самъ исподтишка высматриваю, не покажется ли гд школьный учитель. И рано или поздно, а онъ оказывается тутъ какъ тутъ — на караул, иногда въ сопровожденіи своего многообщающаго ученика, но чаще одинъ. Убдившись, что онъ слдитъ за мной, я принимаюсь таскать его за собой во вс концы Лондона. Сегодня иду на востокъ, завтра на сверъ, и такимъ образомъ въ нсколько вечеровъ мы перебываемъ на всхъ точкахъ компаса. Въ иные дни я путешествую пшкомъ, въ другіе зжу въ кеб и опустошаю карманъ учителя, который гоняется за мной, конечно, тоже въ кеб. Днемъ я заблаговременно изучаю разные темные закоулки, а ночью съ таинственностью венеціанскаго злодя пробираюсь въ какой-нибудь закоулокъ, пролзаю черезъ темные дворы, заманиваю его за собой, и вдругъ круто поворачиваю назадъ и ловлю его на мст преступленія прежде, чмъ онъ успетъ спрятаться. Затмъ мы сталкиваемся носомъ къ носу, и я прохожу мимо, не удостаивая даже замтить его существованіе на земл, а у него на сердц кошки скребутъ. Иногда я скорымъ шагомъ пробгаю всю улицу, быстро заворачиваю за уголъ и, скрывшись такимъ образомъ у него изъ глазъ, такъ же быстро поворачиваю обратно. И опять уличаю его въ шпіонств. Опять мы сходимся лицомъ къ лицу, и я прохожу своей дорогой, не замчая его, а онъ опять терзается безсильной злобой. Съ каждымъ днемъ неудача раздражаетъ его все сильне и сильне, но надежда не покидаетъ этой замаринованной въ школьныхъ премудростяхъ души, и завтра онъ опять гоняется за мной. Такимъ образомъ я наслаждаюсь пріятными ощущеніями охотничьяго спорта и поправлю свое здоровье моціономъ. А въ т дни, когда я не наслаждаюсь охотой, онъ, я увренъ, караулить меня у воротъ Темпля всю ночь напролетъ.
— Исторія любопытная, но мн она не нравится,— замтилъ Ляйтвудъ, слушавшій съ серьезнымъ вниманіемъ.
— Ты что-то хандришь, милый мой,— сказалъ Юджинъ.— Это отъ сидячей жизни. Пойдемъ-ка, предадимся удовольствіямъ охотничьей травли.
— Неужели ты думаешь, что онъ и сейчасъ караулитъ?
— Я въ этомъ ни на минуту не сомнваюсь.
— Ты его видлъ сегодня?
— Я позабылъ взглянуть, когда выходилъ,— отвтилъ съ невозмутимымъ равнодушіемъ Юджинъ,— но полагаю, что онъ стоитъ на посту… Будь же истымъ британскимъ спортсменомъ, Мортимеръ: вкуси со мною прелестей охоты. Теб это полезно.
Ляйтвудъ сначала колебался, но, уступая любопытству, поднялся со стула.
— Браво!— воскликнулъ Юджинъ, тоже вставая.— Будетъ работа ногамъ, Мортимеръ! Да и сапогамъ твоимъ, кстати, сдлаемъ пробу… Ну, ты готовъ, я готовъ,— значитъ, идемъ! Го-го-го! У-люлю! Ату его, ату!
— Когда ты станешь серьезне?— проговорилъ Мортимеръ, смясь противъ воли.
— Я всегда серьезенъ, но сейчасъ я взволнованъ радостнымъ ожиданіемъ, ибо теплый южный втерокъ и облачное небо общаютъ намъ славную охоту… Ну, идемъ! Гасимъ лампу, запираемъ дверь и маршъ въ поле!
Когда друзья вышли изъ Темпля на главную улицу, Юджинъ спросилъ съ любезно-покровительственнымъ видомъ, въ какомъ направленіи желаетъ Мортимеръ начать травлю.
— Мстность къ Бетналь-Грину интересна своимъ разнообразіемъ, и мы давно тамъ не были,— прибавилъ онъ.— Что ты скажешь насчетъ Бетналь-Грина?
Мортимеръ одобрилъ Бетналь-Гринъ, и они повернули на востокъ.
— Послушай: когда мы пойдемъ къ кладбищу Святого Павла, мы тамъ немножко позамшкаемся для виду, и я укажу теб шпіона,— продолжалъ Юджинъ.
Но они увидли его раньше: онъ былъ одинъ и крался за ними подъ домами по другую сторону улицы.
— Ну, собирайся съ силами,— сказалъ Юджинъ.— Сейчасъ я припущу ходу. Какъ ты думаешь, не пострадаетъ ли юношество Великобританіи въ воспитательномъ отношеніи, если такая гонка будетъ повторяться изо дня въ день? Школьный учитель едва ли можетъ поспвать и школу вести, и возиться со мной… Ну что, собрался съ духомъ? Я бгу.
Слишкомъ долго было бы разсказывать, какъ онъ мучилъ бднаго учителя, какъ онъ то принимался шагать саженными шагами, почти что обгоняя лошадей, то шелъ въ развалку съ видомъ празднаго зваки, то останавливался передъ какой-нибудь витриной, подвергая чувства своего преслдователя иного рода пытк, какіе окольные пути онъ выбиралъ съ единственной цлью обмануть его ожиданіе, и какъ вообще терзалъ его всми замысловатыми способами, какіе только могъ изобрсти его капризный умъ. Все это Ляйтвудъ отмчалъ про себя съ чувствомъ глубокаго удивленія, не зная, какъ объяснить, что такой безпечный человкъ могъ такъ всецло отдаться одному желанію и что такой лнивый человкъ могъ быть такъ неутомимъ. Наконецъ, когда посл безъ малаго трехъ часовъ этой веселой охоты, прокруживъ несчастнаго шпіона на всемъ протяженіи отъ Темпля до Бетналь-Грина, они привели его обратно въ Сити, Юджинъ затащилъ Мортимера какими-то темными переходами въ маленькій квадратный дворикъ, круто повернулъ его назадъ, и они почти наткнулись на Брадлея Гедстона.
— Я правду говорилъ, какъ видишь, Мортимеръ,— замтилъ вслухъ Юджинъ съ неподражаемымъ хладнокровіемъ,— такъ, какъ будто никто ихъ не слышалъ,— самъ видишь — кошки на сердц скребутъ.
Это выраженіе было недостаточно сильно. Имя видъ скоре затравленнаго волка, чмъ охотника, сбитый съ толку, измученный бготней, съ отчаяніемъ обманутой надежды и пожирающей ненавистью, написанными у него на лиц, съ поблвшими губами, съ дикими глазами, всклоченный, обезображенный ревнивой злобой, терзаемый сознаніемъ, что все это видно на немъ и что они надъ нимъ издваются,— онъ прошелъ мимо нихъ въ темнот, точно отрубленная голова, повисшая въ воздух, до такой степени затушевала всю его фигуру сила выраженія его лица.
Мортимеръ Ляйтвудъ не былъ особенно впечатлительнымъ человкомъ, но на него произвело впечатлніе это лицо. Онъ не разъ заговаривалъ о немъ по пути къ дому, да и дома не разъ вспоминалъ о немъ.
Они давно уже лежали въ постеляхъ, каждый въ своей комнат, какъ вдругъ Юджинъ очнулся отъ дремоты, разбуженный шумомъ чьихъ-то шаговъ, и окончательно проснулся, увидвъ у своей кровати Ляйтвуда.
— Случилось что-нибудь, Мортимеръ?
— Ничего.
— Съ чего же теб пришла фантазія разгуливать ночью?
— Мн что-то не спится, Юджинъ.
— Отчего бы это — не пойму.
— Юджинъ, у меня изъ головы не выходитъ лицо того человка, я просто не могу отвязаться отъ него.
— Странно!— сказалъ Юджинъ съ легкимъ смхомъ.— А я вотъ могу.
И, повернувшись на другой бокъ, онъ заснулъ.
Не было сна для Брадлея Гедстона въ ту ночь, когда Юджинъ Рейборнь такъ скоро заснулъ, повернувшись на другой бокъ, у себя на кровати. Не спалось и маленькой миссъ Пичеръ. Брадлей старался убить часы этой ночи и убивалъ себя, блуждая вокругъ того мста, гд его беззаботный соперникъ покоился въ грезахъ. Миссъ Пичеръ коротала эти часы, прислушиваясь, не возвращается ли домой властелинъ ея сердца, и терзалась грустнымъ предчувствіемъ, что съ нимъ творится что-то неладное. А съ нимъ творились настолько неладныя вещи, что въ рабочемъ ящичк мыслей миссъ Пичеръ — немудромъ ящичк безъ всякихъ глубоко запрятанныхъ тайничковъ — он все равно бы не могли умститься. Состояніе души этого человка было ужасно.
Состояніе его было ужасно, и онъ это сознавалъ. Мало того: онъ самъ бередилъ свою душу съ какимъ-то непонятнымъ наслажденіемъ, родственнымъ тому извращенному чувству, съ какимъ иногда бередитъ свою рану больной. Связанный въ теченіе дня требованіями школьной дисциплины, принужденный продлывать все ту же рутину своихъ обязанностей педагога, окруженный буйной ватагой ребятъ, онъ срывался съ привязи ночью, точно плохо прирученный дикій зврь. Въ его вынужденной сдержанности въ теченіе дня для него было не мученіемъ, а утхой оглядываться на свои ночныя терзанія и помышлять о близкой возможности предаться имъ безъ помхъ. Если бы великіе преступники говорили правду (которой, какъ великіе преступники, они не говорятъ), мы рдко слышали бы отъ нихъ объ ихъ борьб съ преступной мыслью. Вся ихъ борьба, вс усилія направлены не противъ преступленія, а къ нему. Они борются со встрчными волнами затмъ, чтобы достигнуть кроваваго берега, а не удалиться отъ него. Этотъ человкъ прекрасно понималъ, что онъ ненавидитъ соперника самыми темными, самыми опасными силами своей души, и что если онъ выслдить его до Лиззи Гексамъ, отъ этого не будетъ добра ни самому ему, ни ей. Вс его труды клонились лишь къ тому, чтобы доставить себ мучительное наслажденіе увидть ненавистнаго человка тамъ, гд скрывалась она,— увидть его съ нею, отличаемымъ ея благосклонностью. И онъ такъ же хорошо зналъ, что послдуетъ съ его стороны, если онъ этого добьется, какъ зналъ, что онъ рожденъ на свтъ своей матерью. Я допускаю, впрочемъ, что ни той, ни другой изъ этихъ двухъ истинъ онъ не говорилъ себ словами.
Зналъ онъ и то, что онъ нарочно разжигаетъ въ себ гнвъ и ненависть, и что онъ затмъ и длаетъ себя игрушкой безпечнаго и дерзкаго Юджина, чтобы имть еще больше причинъ ненавидть его и еще больше предлоговъ къ самооправданію. И, зная все это, и все-таки продолжая идти по тому же пути съ безконечнымъ терпніемъ и настойчивостью,— могъ ли онъ, могла ли его темная душа сомнваться, куда онъ идетъ?
Одураченный, доведенный до отчаянія, усталый, онъ остановился противъ воротъ Темпля, когда они затворились за Рейборномъ и Ляйтвудомъ, разсуждая самъ съ собой, воротиться ли ему домой или покараулить еще. Весь охваченный въ своей ревности крпко засвшей въ мозгу его мыслью, что Рейборнъ, если даже не онъ устроилъ бгство Лиззи, во всякомъ случа участвуетъ въ секрет,— этотъ человкъ былъ твердо увренъ, что, преслдуя его по пятамъ, онъ наконецъ осилитъ его, какъ осилилъ бы и какъ нердко уже осиливалъ всякій предметъ изученія, входившій въ кругъ его спеціальности, помощью все той же неослабной настойчивости. Эта настойчивость уже не разъ сослужила ему службу, какъ человку небыстраго ума и бурныхъ страстей, и сослужитъ еще.
Покуда онъ смотрлъ на ворота Темпля, прислонившись къ косяку дверей одного изъ противоположныхъ домовъ, у него мелькнуло подозрніе, не скрывается ли она тамъ, въ его квартир. Это объясняло безцльныя шатанья Рейборна, да и почему, въ самомъ дл, не скрываться ей тамъ? Онъ думалъ и передумывалъ объ этомъ, и наконецъ ршился, если удастся, прокрасться на ту лстницу и подслушать у дверей. И вотъ, повисшая въ воздух блдная голова точно призракъ одной изъ множества головъ, когда-то выставлявшихся на Темпль-Бар, перенеслась черезъ улицу и остановилась передъ сторожемъ у воротъ.
Сторожъ посмотрлъ на голову и спросилъ:
— Къ кому?
— Къ мистеру Рейборну.
— Теперь ночь.
— Я знаю, онъ вернулся съ мистеромъ Ляйтвудомъ часа два тому назадъ. Но если онъ уже легъ спать, я только спущу пакетъ въ его ящикъ за дверью. Онъ ждетъ этого пакета.
Сторожъ ничего не сказалъ и отворилъ ворота, хоть и неохотно. Увидвъ, однако, что поститель пошелъ быстрымъ шагомъ по надлежащему направленію, онъ успокоился.
Блдная голова всплыла вверхъ по лстниц и тихо опустилась почти до полу у наружной двери квартиры. Двери изъ комнаты въ комнату были, должно быть, растворены. Откуда-то проходилъ свтъ огня и доносились звуки шаговъ по комнат. Можно было различать голоса — два голоса. Словъ нельзя было разобрать, но оба голоса были мужскіе. Черезъ нсколько минуть голоса смолкли, шаги затихли, и свтъ погасъ. Если бы Ляйтвудъ могъ видть, какъ лицо человка, прогнавшее его сонъ, смотрло и подслушивало за дверьми въ то время, когда онъ о немъ говорилъ, у него, пожалуй, пропало бы всякое желаніе уснуть на остальные часы ночи.
‘Ея тутъ нтъ, но была, можетъ быть’, сказалъ себ Брадлей.
Голова поднялась съ полу на свою прежнюю высоту, спустилась съ лстницы и приплыла къ воротамъ. Тамъ со сторожемъ разговаривалъ какой-то человкъ.
— А, вотъ онъ!— сказалъ сторожъ.
Догадавшись, что рчь шла о немъ, Брадлей взглянулъ вопросительно на сторожа и на стоявшаго передъ нимъ человка.
— Вотъ онъ принесъ письмо мистеру Ляйтвуду,— пояснилъ сторожъ, показывая письмо въ своей рук,— и я сказалъ ему, что одинъ человкъ только что прошелъ въ ту же квартиру. По одному длу, можетъ статься?
— Нтъ,— отвтилъ Брадлей, взглянувъ на незнакомца.
— Нтъ,— подтвердилъ угрюмо и тотъ.— Мое письмо — писала-то его моя дочь, а все-таки оно мое — мое письмо касается моего дла, а дло мое никого не касается.
Выйдя изъ воротъ нершительнымъ шагомъ, Брадлей услышалъ, какъ они затворились за нимъ и вслдъ за тмъ услышалъ шаги человка, который его догонялъ.
— Прошу прощенья,— сказалъ незнакомецъ, скоре споткнувшись о него, чмъ прикоснувшись къ нему, чтобы привлечь его вниманіе.— Вы, можетъ быть, знакомы съ тмъ… съ другимъ почтеннйшимъ.
— Съ кмъ?— удивился Брадлей.
— Съ другимъ,— повторилъ незнакомецъ, тыча куда-то назадъ черезъ правое плечо правымъ большимъ пальцемъ,— съ другимъ почтеннйшимъ, я говорю.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Глядите-ка сюда.— И, загибая каждую фразу на пальцахъ лвой руки правымъ указательнымъ пальцемъ, онъ продолжалъ: — У насъ два почтеннйшихъ,— такъ? Одинъ да одинъ — два. Законникъ Ляйтвудъ — это одинъ. Вотъ онъ — мой указательный палецъ. Одинъ — вдь такъ? Такъ вотъ, вы, можетъ быть, знакомы съ моимъ среднимъ пальцемъ — съ другимъ почтеннйшимъ то бишь?
— Я знаю его ровно настолько, насколько мн нужно его знать,— сказалъ Брадлей, нахмурившись и глядя прямо предъ собой.
— Урра-а!— закричалъ незнакомецъ.— Ура другому почтеннйшему! Я такого же мннія, какъ и вы.
— Чего вы кричите! Не забывайте, что теперь ночь… О чемъ вы тамъ толкуете — я не пойму.
— Слушайте, третій почтеннйшій, что я вамъ скажу,— отвчалъ сиплымъ шепотомъ незнакомецъ, переходя въ конфиденціальный тонъ.— Другой почтеннйшій взялъ себ манеру длать изъ меня шута, должно быть, потому что я честный человкъ и въ пот лица добываю хлбъ свой. А онъ — ни, ни! Не таковскій онъ парень.
— А мн то что до этого?
— Знаете, третій почтеннйшій: коли вы не хотите больше слушать, такъ и не слушайте,— проговорилъ человкъ тономъ оскорбленной добродтели.— Вы сами начали. Вы сказали, и очень ясно показали, кром того, что вы никоимъ образомъ не другъ этому парню. Но я своихъ мнній и своей компаніи никому не навязываю. Я честный человкъ — вотъ кто я. Приведите меня, куда хотите, хоть въ судъ, и я скажу: ‘милордъ, я честный человкъ’. Вызовите меня въ судъ, какъ свидтеля — или куда тамъ хотите,— и опять-таки скажу его свтлости то же самое и книгу поцлую. Я не рукавъ поцлую, а книгу.
Не столько во вниманіе къ этимъ превосходнымъ аттестаціямъ, сколько изъ неугомоннаго желанія набрести на какой-нибудь путь къ открытію, на которомъ были сосредоточены вс его помыслы, Брадлей отвчалъ:
— Вамъ нечего обижаться. Я вдь не имлъ намренія васъ задирать. Вы слишкомъ громко кричали на улиц — вотъ и все.
— Почтеннйшій,— заговорилъ смягчившись мистеръ Райдергудъ таинственнымъ тономъ: — Я знаю, что значитъ громко, и что значить тихо — тоже знаю. Натурально, знаю. Да и странно было бы мн не знать, какъ меня христіанскимъ именемъ назвали, Роджеромъ, и назвали такъ по моему отцу, а моего отца по его отцу. Кто первый въ нашемъ роду получилъ это имя — я, натурально, не знаю, не стану васъ обманывать на этотъ счетъ. Засимъ желаю вамъ, чтобы здоровье ваше было лучше, чмъ оно оказываетъ по лицу, потому какъ внутри у васъ должно быть очень неладно, если тамъ то же, что снаружи.
Испуганный открытіемъ, что лицо его слишкомъ явно изобличаетъ состояніе его души, Брадлей сдлалъ усиліе придать ему спокойное выраженіе. Не мшало во всякомъ случа разузнать, въ чемъ состояло дло, которое имлъ этотъ человкъ къ Ляйтвуду или къ Рейборну, или къ нимъ обоимъ, въ такой неурочный часъ. И онъ ршилъ узнать это, тмъ боле, что незнакомецъ былъ у нихъ, можетъ быть, на посылкахъ.
— Вы поздненько заходили въ Темплъ,— замтилъ онъ съ неуклюжей развязностью.
— Я только что собирался сказать вамъ то же самое, третій почтеннйшій, провалиться мн на этомъ мст!— воскликнулъ мистеръ Райдергудъ съ хриплымъ смхомъ.
— Дло тутъ было одно у меня,— проговорилъ Брадлей, въ смущеніи озираясь.
— И у меня дло было,— сказалъ Райдергудъ.— Но я не боюсь разсказать, какое. Чего мн бояться? Я подручный у смотрителя шлюза — здсь, на рк. Сегодня была не моя очередь, а завтра я дежурный.
— Да?
— Да. И я пришелъ въ городъ по своимъ дламъ. А дла мои въ томъ, чтобы получить штатное мсто смотрителя шлюза, и еще чтобы притянуть къ суду проклятый пароходъ, что меня утопилъ. Я не позволю топить себя задаромъ.
Брадлей посмотрлъ на него такъ, какъ будто передъ нимъ было привидніе.
— Пароходъ меня опрокинулъ и потопилъ,— продолжалъ съ тупымъ упорствомъ Райдергудъ.— Меня вытащили посторонніе люди, но я ихъ вовсе не просилъ. Я хочу, чтобъ мн заплатили за жизнь, потому какъ пароходъ отнялъ ее у меня.
— Такъ за этимъ-то вы и ходили къ мистеру Ляйтвуду ночью?— спросилъ Брадлей, недоврчиво осматривая его.
