М.Н. Катков
‘Нас хотели бы возвратить к тому времени…’
М.Н. Катков
‘Нас хотели бы возвратить к тому времени…’
‘Нас хотели бы возвратить к тому времени…’, Катков Михаил Никифорович, Год: 1882
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Нас хотели бы возвратить к тому времени, когда наш государственный корабль быстро несся на риф, когда политическая интрига овладела было самим кормилом правления. Это было тотчас после великой крестьянской реформы, за которой вслед ожидались потрясения внутри самой России и когда, казалось, достаточно было лишь легкого толчка извне, чтобы она распалась. Пусть старожилы припомнят те годы. Пусть припомнят золотые грамоты и попытки взволновать народ, пусть припомнят, наконец, польский мятеж и с тем вместе доктрину, которая тогда овладела нашей интеллигенцией — как той, которая честит себя либеральной, так и той, которая кичится титулом консервативной. Всеми овладело бешенство, как бы раздробить и ослабить Россию, как бы выкроить из нее несколько государств. Самое существование русского народа отрицалось. Важные правительственные лица не стесняясь заявляли, что русский народ есть фикция, что его не наберется и десятка миллионов, что весь он заключается только в подмосковных населениях, в пределах бывшего Московского великого княжества, что все прочее населено другими народами, которые требуется-де выделить в особые автономные политические тела, и что усилия правительства как в законодательстве, так и в администрации должны клониться не к тому, чтобы укреплять и поддерживать единство России, а к тому, напротив, чтобы все в России обособлять, выделять, отделять, ставить врознь, из каждого племенного фрагмента, никогда не имевшего самостоятельной политической жизни и никакой культуры, из каждого оттенка народного говора создавать особый язык, особую политическую национальность. Нынешние молодые поколения не помнят этого времени и знают о нем только понаслышке, но кому лет за сорок, те должны хорошо его помнить, а также помнить, чего стоила в то время борьба с этим обманом, который охватил наши дела и действовал растлевающим образом, тем сильнее и успешнее, что он был во власти и располагал правительственными способами, а в то же время пользовался потаенными ходами интриги и только что народившейся у нас печатью. То было удивительное время, когда все казалось возможным. Это было время, о котором постоянно с тяжкими вздохами припоминали и покойный ‘Порядок’, и здравствующий ‘Голос’, служивший и тогда, как теперь, официозным органом интриги. Были готовы планы раздробления России. Сколько новых государств должно было родиться с падением России из ее развалин! Сколько, если угодно, новых корон!
В сущности же, все это были только потуги, сопровождавшие рождение польского вопроса. Нужно было подавить в русском обществе патриотизм и национальное чувство и вызвать в России центробежное стремление, для того чтобы воскресить Польшу… И вдруг, с подавлением польского мятежа, это вожделенное движение приостановилось. Люди одумались, возникло русское народное чувство, сказался русский патриотизм, он сказался во всех слоях общества и в правительстве. Интрига была раскрыта, обман был уличен на всех путях его. Здравый смысл, подкрепляемый событиями, вступил в свои права, единство России стало общим лозунгом, изменническая политика многих национальностей спряталась пред идеей одной государственной национальности в России. Всем тогда стало понятно, что если России суждено жить, то в ней может быть только одна государственная национальность и что русская национальность есть не этнографический, а политический термин, что русский народ есть не племя, а исторически, из многих племенных элементов сложившееся политическое тело. Наши дела вышли было на путь здравой национальной политики, но, к сожалению, они оставались в руках или сомнительных, или малоспособных, и интрига, продолжавшая действовать подземными путями, умела парализовать или лженаправить самые лучшие меры. Она продолжала действовать, приноровляясь к обстоятельствам и пролагая себе новые пути, в надежде, что день ее опять наступит, что она снова воцарится и снимет с себя маску среди русской обесславленной, одураченной, потерявшей смысл публики.
Двадцать лет — много времени. От национальной политики осталось только имя, от русского патриотизма — только похмелье, от русского здравомыслия — только бессильный упрек совести. Интрига уже приветствует зарю своего дня, называя его завтрашним, и морочит публику, говоря, что она готовит для России нечто новое, она возвращает нас к старому, только сильнее против нас вооруженному. В прежнее время карбонарская сеть, на которую измена опиралась, была только польская, а теперь благодаря нашей слабости, заставлявшей нас слушаться заведомо лживых советов и затыкать уши для убеждений здравого смысла и жмуриться перед очевидностью факта, сеть эта наполнилась порчеными людьми из русских, и Россия вдруг превратилась будто бы в самую революционную страну мира. Что прежде не удавалось, то теперь кажется обеспеченным в успехе. Общество деморализовано и не знает, где правительство. Какая-то таинственная революция будто бы работает в его недрах. Русская власть, так глубоко коренящаяся в недрах народа, объявляется якобы потрясенной, почти упраздненной. Не только в простой публике, но и в официальных сферах владычествует фикция, будто самодержавия русского Царя на деле уже не существует, что права его ограничены многими конституциями, каких вчера не было, — судебной, земской, университетской и т.д. По убеждению интриги, в настоящее время стал анахронизмом брошенный врагам России стих нашего прославленного поэта: ‘Иль русского Царя бессильно слово…’
Та же самая интрига, те же лица, те же, в сущности, планы, только с новыми средствами, с новыми обманами, с новыми союзниками. Она не встречает себе противодействия во влиятельных сферах, где, к сожалению, уроки прошлого забыты или сохраняются в смутных воспоминаниях, между тем как интрига крепко помнит уроки прошлого. Ее вожаки воспользовались опытом, действуют последовательно. Весьма естественно, что она предвкушает свое торжество, ожидая только последних мер, которые превратили бы фиктивную слабость русской власти в действительную и серьезную, всячески напирая на то, чтобы произошло легальное, неестественное в России разделение и перемещение власти посредством какой-нибудь конституции, так чтобы авторитет власти, которым все держится, пошатнулся в народе. А когда авторитет этот пошатнется, тогда, как справедливо рассуждает интрига, ничто в России не может считаться обеспеченным и никакая сила не будет сильною. Всякая катастрофа окажется тогда возможной, и Русское царство можно будет руками разобрать…
Но хотя в двадцать лет и много воды утекло, однако события 1863 года не могли не оставить следа в русском обществе, не зарубиться в памяти, не могли не завещать некоторых понятий. Вот почему интрига не вдруг, а с некоторой осторожностью возвращается к доктринам того золотого времени, когда в ее видах Россия еще не спотыкалась на пути прогресса…
‘Голос’ запел уже старую песню о Западном крае, только на новый лад. Так как край этот должен составлять часть России, то ему и не следует-де находиться в исключительном положении: генерал-губернаторства должны быть упразднены, все новые учреждения, которые введены внутри России, должны-де быть введены и в губерниях Западного края. Не очевидно ли, куда клонится эта инсинуация? Отмена особого положения, в котором еще находится этот край, нужна, конечно, не для того, чтобы он плотнее соединился с Россией, а для того, чтобы могла просторнее и льготнее действовать антирусская интрига, у которой не отнята еще почва, так как меры, которых требовала политика государственного единства России, не были исполнены должным образом.
Вообще в программе ‘Голоса’ начинает по-прежнему выступать политика разных национальностей, которая разыгрывалась в 1863 году и клонилась к тому, чтоб убедить Россию превратиться в Австрию. ‘Голос’ берет под свое покровительство и языки Закавказского края.
В No 123 этой газеты высказывалось желание, чтобы в Тифлисской и Кутаисской губерниях и Батумской области, входивших когда-то в грузинское царство, производство дел в судах велось на грузинском языке: ‘Пришлось бы только части Ахал-калакского и Борчалинского уездов Тифлисской губернии присоединить к татарским губерниям’. Такой татарской губернией следует считать Бакинскую губернию, в которую также требуется ввести суд присяжных, причем все дела должны вестись на татарском языке. Некоторое затруднение представляют Эриванская и Елисаветпольская губернии и Карсская область: здесь ‘равно преобладают армянский и мусульманский элементы, и потому присяжных и дела, подлежащие их рассмотрению, нужно делить на две категории’.
Но этого мало. Мы не только должны-де тщательно оберегать жителей этой части Русской империи от русского языка, но, сверх того, стараться, чтобы коренные русские люди ассимилировались инородцами. В том же самом номере тифлисский корреспондент ‘Голоса’ с восторгом приветствует решение каких-то тифлисских городских дворян внести на обсуждение губернского собрания между другими вопросами и вопрос об обязательности обучения грузинскому языку в школах грузинских провинций.
‘Голос’ продолжает:
‘Нам кажется, что туземные языки должны преподаваться в местных учебных заведениях не только детям туземцев, но и русских, готовящим себя к деятельности в нашем крае. Справедливость такого требования сознается всеми, но, к сожалению, никаких мер не принимается к его удовлетворению. Напротив, уроки туземных языков необязательны в программе гимназического образования и назначены в неудобное для занятий время, в шестой час. Словом, они поставлены на одну доску с музыкой и танцами’.
Итак, туземные языки преподаются в кавказских гимназиях, да, но, увы, они необязательны! Каким же образом можно сделать их обязательными и вместе с тем преподавать их в удобное время, то есть в те самые часы, когда преподаются другие обязательные предметы? Этот вопрос, который затруднил бы всякого, не затруднит педагогов ‘Голоса’. Спросите их, как решить вышеупомянутую задачу, и они вам скажут, что это очень легко: стоит только вместо греческого языка преподавать грузинский и татарский, а вместо латинского — армянский, и дело улажено. При этом, конечно, эти образовательные заведения сохранили бы свое право выпускать своих воспитанников в университеты. Как ни нелепо это предположение, иного рекомендуемая петербургской газетой реформа не допускает.
Но дело не в этом. От этой реформы пострадала бы не одна только наука, внушители ‘Голоса’ преследуют своими требованиями другую, более для них серьезную цель: обособить окраины и повести к исполнению программы, которой красноречивым выразителем был покойной памяти Шедо-Феротти.
Петербургские шарлатаны называют себя либералами и отождествляют свои стремления с европейскими либералами. Но их сепаратистические тенденции как нельзя лучше доказывают всю фальшь их либерализма. Либеральные партии в Европе всегда считали одним из главных условий прогресса единство национальности. Совершенно немыслим был бы либерал во Франции, который стал бы требовать, чтобы в Бретани судебные дела велись на бретонском, а не на французском языке. Подобные ‘либералы’ бывают только у нас в России.
Впервые опубликовано: ‘Московские ведомости’ No 143, 24 мая 1882.