Народный читатель, как особый социально-психологический тип, Ан-Ский Семен Акимович, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

С. А. А-НСКЙ.

НАРОДЪ и КНИГА.
Опытъ характеристики народного читателя

СЪ ПРИЛОЖЕНЕМЪ ОЧЕРКА
НАРОДЪ и ВОЙНА.

УНИВЕРСАЛЬНОЕ КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО Л. А. СТОЛЯРЪ.
МОСКВА.— MCMXIII.

Народный читатель, какъ особый соцально-психологическй типъ.

Вопросъ о народномъ читател, объ особенностяхъ его психологи, его запросовъ отъ книги и воззрнй на нее, вопросъ, въ высшей степени интересный въ научномъ отношени и крайне важный въ смысл практическомъ, былъ поднятъ въ нашей литератур уже довольно давно, но до сихъ поръ онъ еще не получилъ не только опредленнаго ршеня, но даже сколько-нибудь серьезной научной разработки.

Боле сорока лтъ тому назадъ Л. Н. Толстой, выступивъ въ своихъ ‘Педагогическихъ статьяхъ’ съ рзкой критикой всей системы нашего школьнаго образованя, вмст съ этимъ выдвинулъ и совершенно новый вопросъ о народномъ читател и народной литератур.

Исходя изъ того взгляда, что ‘чувство правды, красоты и добра независимы отъ степени развитя’, а потому вполн доступны простому народу, на какой бы ступени развитя онъ ни стоялъ,— Л. Н. Толстой останавливается надъ вопросомъ: почему же, въ такомъ случа, народъ упорно не желаетъ знать ни нашей литературы, ни нашего искусства?— Отвтъ на этотъ вопросъ онъ нашелъ въ томъ, что наша литература, какъ и наше искусство, представляютъ собою не отражене абсолютной, общечеловческой правды, красоты и добра, а лишь отражене чувствъ я понятй (‘извращенныхъ’, по мнню Толстаго) образованнаго меньшинства, ‘общества’. У народа свое особое представлене о правд и добр, свое особое понимане и чувство красоты — и, вслдстве этого, онъ никогда не приметъ ни нашей литературы, ни нашего искусства.

Продолжительный опытъ чтенй народу произведенй великихъ писателей привелъ Л. Н. Толстого къ выводу, что ‘ваша литература не прививается и не привьется народу’, что вс наши ‘журналы и сочиненя (Пушкинъ, Гоголь, Тургеневъ, Державинъ), несмотря на давность существованя, неизвстны, не нужны для народа и не приносятъ ему никакой выгоды’ {‘Прогрессъ и опредлене образованя’. Сочиненя, T. IV, стр. 180.}, что ‘картина Иванова возбудитъ въ народ только удивлене передъ техническимъ мастерствомъ, но не возбудитъ никакого, ни поэтическаго, ни религознаго чувства, тогда какъ это самое поэтическое чувство возбуждено лубочною картинкой оанна Новогородскаго и чорта въ кувшин. Венера Милосская возбудить только законное отвращене передъ наготой, передъ безстыдствомъ женщины. вартетъ Бетховена послдней эпохи представится непрятнымъ шумомъ… Лучшее произведете нашей поэзи, лирическое стихотворене Пушкина, представится наборомъ словъ, а смыслъ его презрнными пустяками’ {‘Ясно-Полянская школа’ за ноябрь и декабрь мсяцы. Ib., стр. 354.}.

Но если народу недоступна и не нужна литература ‘общества’, то еще мене пригодна и желательна для него та quasi-народная литература, которая спецально дли него стряпается елейными моралистами или лубочными писаками. ‘Единственныя же книги, попятныя для народа и по его вкусу,— заключаетъ Толстой,— суть книги, писанныя не для народа, а изъ народа, а именно, сказки, пословицы, сборники псенъ, легендъ, стиховъ, загадокъ и т. п.’ {Ib., стр. 281.}.

Но, какъ ни богата сама по себ эта литература ‘изъ народа’, ея, конечно, недостаточно для удовлетвореня всхъ духовныхъ, умственныхъ и эстетическихъ запросовъ народа, для расширеня его кругозора, для полнаго освщеня его жизни во всей ея сложности. И если литература общества не въ состояни отвчать на эти запросы и нужды народа, то гд же взять ‘книгу для народа?’ Какъ создать истинно-народную литературу?

И Толстой снова принимается за изучене этого сложнаго вопроса. Онъ ищетъ, не найдется ли въ литератур ‘общества’ хоть что-нибудь годнаго для народа, имъ устраиваетъ проврочныя народныя чтеня, самъ начинаетъ писать для народа и издаетъ одну за другой нсколько книжекъ. Онъ обращается къ обществу съ призывомъ помочь ему въ этомъ: ‘Мы длали,— пишетъ онъ,— и постоянно длаемъ новыя попытки и новыя предложеня, опыты и ршеня вопроса… и просимъ всхъ тхъ, кому это дло близко къ сердцу, сообщить намъ свои предположеня, опыты и ршеня вопроса’… ‘Можетъ быть, есть переходная литература, которой мы не признаемъ только по недостатку знаня, можетъ быть, изучене книгъ, ходящихъ въ народ, и взглядъ народа на эти книги откроетъ намъ т пути, которыми люди изъ народа достигаютъ пониманя литературнаго языка. Такому изученю мы посвящаемъ особый отдлъ въ журнал (‘Ясная Поляна’) и просимъ всхъ, понимающихъ важность этого дла, прислать намъ свои статьи по этому предмету’ {Ib., стр. 282.}. Еще опредленне выспался Толстой относительно необходимости ‘изученя взгляда народа на книгу’ въ предислови къ одной изъ изданныхъ имъ для народа книжекъ:

‘Въ выбор повстей мы руководимся, на сколько- можемъ, только опытомъ и не позволяемъ себ врить нашему личному воззрню’.

Въ виду этого, ‘мы намрены,— говорится дале,— предложить народу только то чтене, которое ему нравится… и на такомъ язык, который бы весь безъ исключеня былъ понятенъ чтецу изъ народа’.

Такимъ образомъ, еще въ 60-хъ годахъ Л. Н. Толстой не только опредленно поставилъ вопросъ о народномъ читател, какъ объ особомъ психологическомъ тип, но и указалъ наиболе рацональный способъ изученя и ршеня этого вопроса.

Н. К. Михайловокй, посвятившй въ свое время ‘Педагогическимъ статьямъ’ Толстого рядъ замчательныхъ по своей глубин и яркости статей подъ названемъ ‘Десница и шуйца гр. Толстого’, свелъ также воззрня Толстого на народъ вообще и народное образоване въ частности къ вопросу о типахъ развитя.

По опредленю H. К. Михайловскаго, Толстой, въ своихъ воззрняхъ на задачи народнаго образованя вообще и народной литературы въ частности, исходитъ изъ того положеня, что народъ отличается отъ ‘общества’ не только по степени, но и по типу своего развитя, и если въ первомъ отношени народъ стоитъ гораздо ниже общества, то онъ гораздо выше его во вторимъ отношени, какъ типъ.

‘Противъ насъ,— говоритъ авторъ ‘Записокъ профана’, толкуя воззрня Толстого,— стоитъ мръ грубости и невжества, въ которомъ однако есть задатки такой красоты, такой правды, такого добра, которыя при благопрятныхъ условяхъ должны затмить насъ совсмъ, да и теперь уже отчасти затмеваютъ’ {‘Десница и шуйца гр. Толстого’. ‘Записки профана’. Сочиненя Т. III. стр. 503.}. ‘Лукашка и Плюшка,— говорить онъ нсколько раньше,— составляютъ для Толстого идеалъ не въ смысл предла, его же перейдеши, не въ смысл высокой степени развитя, а въ смысл высокаго типа развитя, не имвшаго до сихъ поръ возможности подняться на высшую ступень’ {Ib., стр. 500.}.

При подобномъ взгляд на народъ и общество передъ Л. И. Толстымъ выступаетъ очень сложный вопросъ, который формулируется Михайловскимъ слдующимъ образомъ: ‘Въ народ лежатъ задатки громадной духовной силы, которые нуждаются только въ толчк. Толчекъ этотъ можетъ быть данъ только нами, представителями ‘общества’: больше ему неоткуда взяться, а мы даже обязаны его дать. Но онъ долженъ быть данъ ‘ съ крайней осторожностью, чтобы какъ-нибудь не затоптать или не испортить лежащихъ въ народ зачатковъ силъ, а это тмъ возможне, что сами мы — люди помятые, боле или мене искалченные, дорожаще разнымъ вздоромъ {Ib., стр. 515.}, что мы съ нашей культурой и литературой принадлежимъ къ низшему типу развитя, чмъ народъ. И Толстой больше всего боится, какъ бы мы своимъ вмшательствомъ въ народную жизнь, вмсто того, чтобы ‘просто поднять развите народа на высшую ступень, не нарушая его гармони’, не принялись прививать народу ‘свои перлы и адаманты, объявивъ все, чмъ онъ живетъ теперь, дрянью и глупостью’ {Ib., стр. 527.}.

Этими опасенями проникнуты вс разсужденя Толстого о народномъ образовани и народной литератур, они, эти опасеня очень опредленно высказаны въ слдующихъ словахъ Толстого: ‘Введите дитя народа въ этотъ мръ (мръ культурнаго общества),— вы это можете сдлать и постоянно длаете посредствомъ ерархи учебныхъ заведенй, академй и художественныхъ классовъ,— онъ прочувствуетъ, и прочувствуетъ искренно и картину Иванова, и Венеру Милосскую, и квартетъ Бетховена, и лирическое стихотворене Пушкина. Но, войдя въ этотъ мръ, онъ будетъ дышать уже не всми легкими, уже его болзненно и враждебно будетъ охватывать свжй воздухъ, когда ему случится вновь выйти на него’ {‘Ясно-Полянская школа’, стр. 354—5.}. Приводя утверждене Толстого, ‘что псня о Ваньк-Ключник’ и напвъ ‘Внизъ по матушк по Волг’ выше любого стихотвореня Пушкина и симфони Бетховена, H. К. Михайловскй продолжаетъ: ‘Безъ сомння въ ‘Ваньк-Ключник’ и ‘Внизъ по матушк по Волг’ нтъ той тонкости и разнообразя отдлки, нтъ даже той односторонней глубины мысли и чувства, какими блестятъ Пушкинъ и Бетховенъ, они ниже послднихъ въ смысл ступеней развитя, по они принадлежатъ къ высшему типу развитя, находящемуся пока на низкой ступени, но могущему имть свой прогрессъ. Эту возможность развитя, боле широкаго и глубокаго, чмъ какимъ вы обладаете сами, вы отнимите, если вамъ удастся подсунуть народу Пушкина, вмсто ‘Баньки-Ключника’ и Бетховена, вмсто ‘Внизъ по матушк по Волг’, вы оберете мужика въ духовномъ отношени, прямо сказать, ограбите его. Ограбите даже въ томъ случа, если вамъ удастся всучить мужику именно таке свои перлы и адаманты, какъ Пушкинъ и Бетховенъ. По врне предположить, что народъ получитъ не ихъ, а что-нибудь врод ‘послдняго слова куплетистики’ {Десница и шуйца гр. Толстого, стр. 516.}.

II.

Взгляды Толстого на народъ и народное образоване, высказанные въ такой рзкой и опредленной форм, вызвали въ свое время цлый переполохъ въ сред педагоговъ, цлую бурю въ либеральной печати. По своей смлости, новизн и неожиданности взгляды эти показались большинству либеральныхъ критиковъ, по выраженю самого Толстого, ‘дикими’ и ‘противными всему свту’.

Однако, при внимательномъ взгляд, оказывается, что воззрня Толстого на народъ, какъ на особый психологическй типъ, и утверждене, что литература общества не пригодна и ее нужна для народа, даже въ то время далеко не. были такими ‘противными всему свту’, оказывается, что они, напротивъ, раздлялись лучшими представителями русской общественной мысли тогдашняго времени, Добролюбовымъ и Писаревымъ, которые оба очень опредленно подчеркивали коренное различе въ психологи народнаго и культурнаго читателей и, вслдстве этого, признавали, что произведеня нашихъ великихъ писателей не только недоступны, но и непригодны для народа.

‘Народу,— писалъ въ начал 60-хъ гг. Добролюбовъ,— къ сожалню, вовсе нтъ дла до художественности Пушкина, до плнительной сладости стиховъ Жуковскаго, паренй Державина… даже юморъ Гоголя и лукавая простота. Крылова вовсе не дошли до народа’. По если наша литература когда-нибудь даже и дойдетъ до народа, она тоже его не заинтересуетъ и не принесетъ ему большой пользы. ‘Масс народа чужды наши восторги. Мы дйствуемъ и пишемъ, за немногими исключенями, въ интересахъ кружка боле или мене незначительнаго, оттого, обыкновенно, взглядъ нашъ узокъ, стремленя мелки, вс понятя и сочувствя носятъ характеръ парцальности’ {‘О степени участя народности въ развити русск. литер.’ Соч. T. I, стр. 528.}.

То же самое, еще въ боле категорической форм высказываетъ и Писаревъ:

‘Ни Пушкинъ, ни Лермонтовъ,— говоритъ онъ,— не могли проникнуть творческой мыслью исключительно въ народное мросозерцане, потому что все ихъ внимане было поглощено анализомъ окружающей ихъ полурусской среды… Нашей поэтической пропаганды народъ не пойметъ, потому что мы говоримъ на двухъ разныхъ языкахъ, живемъ въ двухъ разныхъ сферахъ, и въ умственныхъ нашихъ интересахъ не имемъ ни одной… точки соприкосновеня’. ‘Эстетическя понятя наши расходятся также сильно съ понятями нашего народа… Словомъ, разстояне между нашими воззрнями и наклонностями до сихъ поръ еще такъ велико, что оно исключаетъ всякую возможность взаимнаго пониманя’ {‘Народныя книжки’. Сочиненя T. IX, ст. 41—42. Съ нсколько иной стороны подходитъ къ этому вопросу Скабичевскй, но и онъ приходитъ къ выводу относительно непригодности произведенй нашей литературы для народа. ‘Ручаетесь ли вы,— обращается онъ къ проповдникамъ передачи литературы общества народу,— что для народа будутъ волны т изящныя произведеня, которыя выходятъ въ настоящее время? Оглянемся назадъ и посмотримъ, сколько различныхъ литературныхъ школъ пало безвозвратно, смнившись новыми школами? Станетъ ли народъ читать, а если станетъ, найдетъ ли что-нибудь поучительное въ разныхъ произведеняхъ нашей литературы ложно-классическихъ, романтическихъ, идеалистическихъ и проч.?.. Что же такое вс эти произведеня, какъ не капиталы, безслдно похороненные въ архивной пыли библотеки’… ‘Вс наши стремленя къ народности въ литератур,— заканчиваетъ онъ свою статью,— служатъ только прелюдями къ движеню въ этомъ дух, которое должно послдовавъ, когда… изъ самой массы народа явятся пвцы ея нуждъ, стремленй, радостей и страданй’. (‘Народники беллетристы’. ‘Живая струя’. Спб. 1888, стр. 7 и 44).}.

H. К. Михайловскй останавливался такъ подробно и съ такимъ глубокимъ вниманемъ на воззрняхъ Толстого не только потому, что эти воззрня были высказаны великимъ писателемъ, но, главнымъ образомъ, потому, что онъ, въ общемъ, вполн согласенъ съ ними, потому что онъ видитъ въ ‘точк зрня гр. Толстого’ его ‘десницу’, ‘свжую и здоровую часть его воззрнй’ {‘Записки профана’, стр. 459.}.

Помимо того, что H. К. Михайловскй во всхъ своихъ статьяхъ о педагогическихъ теоряхъ Толстого выступаетъ горячимъ защитникомъ воззрнй Толстого по вопросу о народномъ читател и литератур для народа, онъ и прямо отъ себя неоднократно очень опредленно высказываетъ т же мысли о возможности передачи литературы общества народу. Говоря о томъ, что ‘стать чисто народнымъ писателемъ… дло крайне трудное въ техническомъ отношени’, онъ заявляетъ, ‘что теперешняя наша литература, вообще говоря, не прививается и не привьется народу’. Онъ, правда, допускаетъ, что въ этомъ отношени существуютъ исключеня, примромъ которыхъ онъ беретъ разсказы Толстого ‘Кавказскй плнникъ’ и ‘Богъ правду видитъ’, написанные первоначально не для народа. ‘Однако,— продолжаетъ онъ,— народнымъ писателемъ гр. Толстой не сдлался не только потому, что нашелъ въ педагоги иной способъ оплаты за эксплоатацю, въ которой онъ участвуетъ наравн съ другими писателями. Тутъ есть и другая причина. Кругъ его умственныхъ интересовъ и слишкомъ широкъ и слишкомъ узокъ для роли народнаго писателя. Съ одной стороны, онъ владетъ запасомъ образовъ и идей, недоступныхъ народу по своей высот и широт. Съ другой стороны, онъ, какъ человкъ извстнаго слоя общества, слишкомъ близко принимаетъ къ сердцу мелкя узкя радости и тревоги этого слоя, слишкомъ ими занятъ, чтобы отказаться отъ поэтическаго ихъ воспроизведеня… Въ самомъ дл, рдко кому дано счастье писать для народа’ {Ib., стр. 492—3.}.

Но если Михайловскй не признаетъ даже за Толстымъ способности стать народнымъ писателемъ, то онъ, конечно, не можетъ признать годнымъ для народа литературу общества, даже произведеня первоклассныхъ художниковъ. ‘У насъ, напримръ,— говоритъ онъ,— часто называютъ Пушкина общечеловческимъ поэтомъ. Это замчательно неврно. Пушкинъ есть поэтъ по преимуществу дворянскй, и потому его способенъ принять близко къ сердцу и образованный нмецъ, и образованный французъ, и средней руки русскй дворянинъ. Но ни русскй купецъ, ни русскй мужикъ ему большой цны не дадутъ {Очень характерно, что эту же мысль почти въ тхъ же выраженяхъ высказалъ 35-ю годами раньше генальный предшественникъ Добролюбова и Михайловскаго. Въ 1841 г. Блинскй писалъ: ‘Русская (т. е. народная) псня сильно дйствуетъ на русскую душу, но нма для иностранца и непереводима ни на какой другой языкъ’. А съ другой стороны, ‘русскй мужикъ не пойметъ Пушкина, но за то Пушкинская поэзя доступна всякому образованному иностранцу и удобопереводима на вс языки’. (Сочиненя Т. V., стр. 31). Любопытно и мнне . Буслаева по этому вопросу: ‘Стремлене нашихъ образованныхъ писателей сойтись съ народностью,— писалъ онъ въ 1861 г.,— не приводило къ удовлетворительнымъ результатамъ… Сколько внутренней борьбы, сколько усилй нужно было сдлать генальнйшему изъ русскихъ поэтовъ, чтобы отъ аристократическаго письмеца, испещреннаго для выраженя большей искренности и точности французскими фразами, возвыситься до драмы ‘Русалка’ или до ‘купца Остолопа?’ Но принесли ли эти усиля желанный плодъ? Свыклась ли съ народностью та индиферентная публика, улыбкою которой такъ дорожилъ Пушкинъ? Или онъ хотлъ только развлекать ея равнодуше своею способностью принимать на себя какой угодно видъ, хотя бы дунайскаго славянина или русскаго мужичка, распвающаго свои духовные стихи и историческя былины? Отозвался ли, наконецъ, простой грамотный людъ сочувствемъ на эти нацональныя стремленя, или же ему стихи Пушкина остались такъ же чужды, какъ трагедя Сумарокова и оды Петрова?’ (‘О русскихъ народныхъ книгахъ и лубочныхъ изданяхъ’. ‘Отеч. Зап.. Т. СХХXVII).}. Тотъ кругъ идей и чувствъ, который волновалъ современнаго ему средняго дворянина, Пушкинъ исчерпалъ вполн и блистательно. Можно удивляться тонкости его анализа, законченности образовъ, можно, пожалуй, любоваться, какъ глубоко залзаетъ онъ иногда въ дворянскую душу, можно, наконецъ, восхищаться красотою его выраженй и смха, но все это возможно только намъ, образованнымъ людямъ, ‘обществу’. Допустимъ, что онъ блистательно разработалъ вс мотивы нашей жизни, чего однако допустить нельзя, но онъ разработалъ мотивы только нашей жизни, жизни извстнаго, спецальнаго слоя общества, на которомъ свтъ не клиномъ сошелся’ {Ib., стр. 526.}.

Останавливался на вопрос о народномъ читател, и останавливался съ свойственной ему глубиной и оригинальностью и Гл. Ив. Успенскй. Считая народъ особымъ соцально-психологическимъ типомъ, Успенскй указываетъ на существоване коренного различя въ психологи и эстетическихъ потребностяхъ ‘мужика’ и ‘барина’. Для крестьянина главнымъ источникомъ эстетическихъ эмоцй является земледльческй трудъ, поэзя котораго совершенно недоступна человку изъ общества. И исходя изъ этого взгляда, Гл. Успенскй находитъ, что во всей нашей литератур нтъ, за исключенемъ Кольцова, ни одного художника, произведеня котораго отвчали бы эстетическимъ запросамъ народа. ‘Никто, не исключая и самого Пушкина,— пишетъ Г. И. Успенскй,— не трогалъ такихъ (курсивы автора) поэтическихъ струнъ народной души, народнаго мросозерцаня, воспитаннаго исключительно на условяхъ земледльческаго труда, какъ это мы находимъ у поэта-прасола. Спрашиваемъ, что могло бы вдохновить хотя бы и Пушкина, при вид пашущаго пашню мужика, его клячи и соки? Пушкинъ, какъ человкъ инаго круга, могъ бы только скорбть, какъ это и было, объ этомъ труженик, ‘влачащемся по браздамъ’, объ ярм, которое онъ несетъ и т. д. Придетъ ли ему въ голову, что этотъ кое-какъ въ отрепья одтый рабъ, влачащйся по браздамъ, босикомъ бредущй за своей кляченкой, чтобы онъ могъ чувствовать въ минуты этого тяжкаго труда что либо, кром сознаня его тяжести?’ А между тмъ, этотъ пахарь находитъ въ своемъ труд очень много поэзи, массу эстетическаго удовлетвореня, которыя длаютъ для него трудъ интереснымъ, захватывающимъ, веселымъ. И Успенскй спрашиваетъ, ‘Человкъ, такъ своеобразно, полно понимающй, живущй непонятными для меня и васъ, образованный читатель, вещами, пойметъ ли онъ меня, если я къ нему подскочу съ разговорами на темы, интересныя то лысо для насъ?’

‘Для меня стало совершенно яснымъ,— заканчиваетъ онъ,— что творчество въ земледльческомъ труд, поэзя его, его многосторонность,— составляютъ для громаднаго большинства нашего крестьянства жизненный интересъ, источникъ работы мысли, источникъ, едва ли даже не всхъ его отношенй, частныхъ и общественныхъ’ {‘Поэзя земледльческаго труда’. Соч. T. II, стр. 542—3. Приблизительно такое же различе между эстетическими воззрнями и запросами народа и общества длаетъ и Н. Г. Чернышевскй въ стать ‘Эстетическя отношеня искусства къ дйствительности’. (См. стр. 6—8).}.

Что касается непосредственнаго вопроса о пригодности литературы общества для народа, то о немъ мы находимъ у Г. И. Успенскаго слдующее суждене: ‘Существующая литература, ни лубочная, ни такъ называемая изящная, одинаково не могутъ служить пособемъ для дальнйшаго, посл новой школы, развитя, главное, не могутъ попадать новому грамотному въ руки, лубочная литература по своей глупости, изящная но дороговизн и, пожалуй, нкоторой ненужности: все въ этой литератур посвящено чуждымъ интересамъ, иному мру, чмъ мръ грамотнаго пахаря’ {‘Голодная смерть’. Соч. T. I, стр. 658.}.

Такимъ образомъ, мы видимъ, что лучше представители русской общественной мысли, почти вс, безъ исключеня, выдляли народъ — врне, крестьянство — въ особый, соцально-психологическй типъ и считали, что литература общества, даже таке ея перлы и адаманты, какъ произведеня Пушкина, недоступны и непригодны для народа.

III.

Первую изъ своихъ педагогическихъ статей, появившихся въ 1861 г., Л. Н. Толстой закончилъ словами: ‘Мы бы не дерзнули высказать столь противныя всему свту убжденя, если бы должны были ограничиться разсужденями этой статьи, но мы чувствуемъ возможность шагъ за шагомъ и фактъ за фактомъ доказать приложимость и законность нашихъ, столь дикихъ убжденй’ {‘Педагогич. статьи’. Соч. Т. IV, стр. 32.}. Эта оговорка очень характерна въ устахъ Толстого, который, по выраженю Михайловскаго, поражаетъ своею ‘истинно замчательною смлостью ‘. Толстой прекрасно сознавалъ, что своей новой теорей въ педагоги онъ выступаетъ не только противъ устарлыхъ педагогическихъ воззрнй, но и противъ основного базиса всей ‘либеральной’ программы тогдашняго времени. Какъ извстно, юридическимъ освобожденемъ крестьянъ еще далеко не была закончена борьба противъ крпостничества. И посл 61 г. крпостническая партя представляла собою огромную сплоченную силу, которая вскор стала у власти и постепенно принялась поворачивать назадъ ‘колесо истори’, сводитъ на нтъ ‘великя реформы’. Либеральная партя въ своей борьб противъ крпостническихъ тенденцй опиралась, главнымъ образомъ, на тезис, выдвинутомъ еще въ 40-хъ годахъ и получившемъ въ 61 г. нкоторую юридическую санкцю: ‘Крестьянинъ такой же точно человкъ, какъ и вс люди’. Тезисъ этотъ сдлался какъ бы боевымъ лозунгомъ ‘либеральнаго народничества’, и всякое посягательство на него, всякая, хотя бы малйшая попытка указать на коренное отличе крестьянина отъ человка культурнаго общества встрчалась, какъ посягательства на человческя права крестьянина, какъ крпостническая теоря. И Толстому, въ самомъ дл, понадобилось очень много мужества и ‘истинно замчательной смлости’, чтобы въ это самое время ‘дерзнуть’ выступить открыто съ заявленемъ: ‘Нтъ! Крестьянинъ совершенно не ‘точно такой же’ человкъ, какъ мы, люди культурнаго общества. Онъ кореннымъ образомъ отличается отъ насъ не только по степени, но и по типу своего развитя’.

И эти взгляды Толстого въ самомъ дл не были поняты, показались и ‘дикими’, и ‘дерзкими’, и крпостническими. Изъ либеральнаго лагеря на Толстого посыпался цлый градъ самыхъ тяжкихъ обвиненй. Его смшали, по выраженю Михайловскаго, ‘если не прямо съ грязью, то хоть съ г. Цвтковымъ’, крпостникомъ съ окраской ‘русскаго безногаго клерикализма’.

Насколько въ русскомъ обществ укоренился страхъ передъ какимъ бы то ни было посягательствомъ на священную формулу: ‘крестьянинъ точно такой же человкъ, какъ вс люди’, можно судить по слдующему. Конде, уже въ 90-хъ годахъ, снова былъ поднятъ вопросъ о народ, какъ объ особомъ соцально-психологическомъ тип, и пишущимъ эти строки было подробно развито мнне (въ кн. ‘Очерки народной литературы’) о недоступности и непригодности литературы общества для народа, противъ этого снова было выдвинуто обвинене въ крпостничеств. И характерно, что это обвинене было высказано писателемъ, по своимъ воззрнямъ очень далекимъ отъ ‘яснолобаго либерализма’, писателемъ, котораго, какъ мы увидимъ ниже, обширное знакомство съ народнымъ читателемъ заставило выдлить этого читателя въ особый психологическй типъ. Мы говоримъ о Н. А. Рубакин.

‘По отношеню къ книжкамъ беллетристическаго содержаня,— писалъ онъ,— до сихъ поръ упорно держится и отражается на дл спецально-русскй взглядъ, что для народа должна существовать особая литература, упрощенная, потому что эстетическя и всякя другя тонкости народу недоступны… Грустно становится, когда приходится опровергать это коренное заблуждене, столь распространенное даже среди несомннно доброжелательныхъ для народа людей. (См. Ан—скй ‘Очерки народной литературы’). Присматриваясь къ этимъ взглядамъ, продолжаетъ онъ дальше, ‘вы не безъ удивленя замчаете въ этомъ ‘учени объ особой литератур для народа’, нчто старое, нчто знакомое, вамъ вспоминается, еще не истершееся изъ памяти народной, раздлене людей ‘на блую кость’ и ‘черную кость’. Переживане старыхъ воззрни еще удерживается въ области литературы. Блой кости доступны и наука, и искусство, вс тонкости эстетики, черная кость всего этого лишена,— это нчто невжественное, грубое, безъ образованя, неспособное подняться до отвлеченныхъ сужденй. Черной кости нужно все ‘разжевать да въ ротъ положить, да смотрть, какъ бы не подавилась, глотая’. Слушая разсужденя объ ‘особой литератур’, спрашиваешь себя: что это, трактоване ли деревенскихъ читателей свысока или незнане ихъ?’ и т. д. {‘Этюды о русской читающей публик’. Спб. 1895 г., стр. 142—144.}.

Какимъ красивымъ и гуманнымъ ни показался бы съ перваго взгляда либеральный тезисъ о томъ, что народъ кореннымъ образомъ ничмъ не отличается отъ общества, онъ, этотъ тезисъ, въ конц концовъ сводится къ полному игнорированю запросовъ и стремлени самого народа, къ признаню всхъ особенностей его жизни презрнными пустяками, результатомъ одного только невжества и грубости. Вдь, признавая равенство народа съ обществомъ, въ отношени типа развитя, либералы не могутъ не признавать, что по степени своего развитя народъ стоитъ ниже общества. И изъ этого можетъ быть сдланъ одинъ только выводъ: народъ долженъ быть ‘поднятъ’ до уровня культурнаго общества, и все, что въ народной жизни противорчивъ этому ‘подъему’, должно быть исключено и уничтожено, какъ нчто безусловно реакцонное.

Этого именно ‘либеральнаго’ взгляда на народъ придерживались и отчасти продолжаютъ придерживаться чуть ли не вс наши педагоги и практическе дятели по народной литератур. Эти педагоги, писатели р дятели, конечно, видли и знали, что народъ иначе относится къ книг, предъявляетъ ей особые запросы и по своему ее понимаетъ, но все это было поставлено исключительно только за счетъ народнаго невжества. Со всми этими особенностями народнаго читателя считали нужнымъ бороться, но не считали нужнымъ даже изучать ихъ. Напротивъ, дятели и писатели по народной литератур, передъ которыми постоянно носился призракъ (довольно таки реальный!) крпостника, завывающаго о томъ, что ‘народу не школа и не книга нужна, а розга’,— старались скрыть, затушевать эти особенности народнаго читателя, старались такъ сказать ‘реабилитировать’ этого читателя. Въ одномъ изъ капитальнйшихъ трудовъ но педагогической литератур 70-хъ годовъ, въ ‘Систематическомъ обзор русской народно-учебной литератур’, составленномъ цлой плеядой спецалистовъ, говорится о воспитательномъ значени произведени великихъ писателей для народа, о тамъ, что эти произведеня ‘могутъ очеловчить народъ’, въ этомъ ‘Обзор’, какъ и въ другихъ статьяхъ по народной литератур того времени, ни однимъ словомъ не упоминается ни объ особенностяхъ народнаго читателя, ни о его запросахъ, ни о его вкусахъ.

Въ течене четверти вка, со времени освобожденя крестьянъ до середины 80-хъ годовъ, появились десятая народно-издательскихъ предпрятй. За издане народныхъ книгъ брались и педагоги, и общественные дятели. правительственныя и общественныя учрежденя, комитеты и комисси. Издавались для народа книги и газеты, сказки и нравоучительные разсказы, отрывки изъ произведенй великихъ писателей и спецально для народа сочиненные разсказы и т. д., и т. д. Каждая изъ этихъ издательскихъ фирмъ конечно имла свою программу, преслдовала свою цль, но, за единичными исключенями, руководители ихъ не только не обладали знанемъ народнаго читателя, но и не считали обязательнымъ и нужнымъ такое знакомство. Да и зачмъ подобное знакомство съ читателемъ? Вдь дло не въ этомъ читател, не въ его запросахъ, а въ томъ, чтобы найти средство заставить его читать Пушкина и Гоголя вмсто ‘Вовы Королевича’ и ‘Еруслана Лазаревича’. А заставить его это сдлать совсмъ не трудно: надо только дать ему въ дешевомъ, очень дешевомъ издани произведеня нашихъ великихъ писателей. Можетъ ли быть сомння въ томъ, что онъ тогда самъ откажется отъ безсмысленной и дрянной лубочной книжки?

Въ начал 60-хъ годовъ одинъ изъ первыхъ писателей для народа, А. . Погооскй, обращаясь къ лубочнымъ издателямъ ‘съ покорной просьбой отъ имени всего честнаго и малограмотнаго народа’ начать издавать вмсто ‘ветхой ш гнилой дряни’, произведеня Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тургенева, прибавляетъ при этомъ съ большей увренностью: ‘Еще года-два, и каждый грамотный мальчишка посмется надъ купцомъ, который предложитъ ему какую-нибудь ‘Страшную вдьму’, ‘Вову Королевича’, ‘Еруслана Лазаревича’ и т. п. деревенскихъ дураковъ’ {Приводится въ стать Е. Некрасовой ‘Народныя книги для чтеня въ 25-лтней борьб съ лубочными изданями’. ‘Сверный Встникъ’ 1889 г. No 5.}.

Такимъ образомъ, повторяемъ, вопроса о пригодности литературы общества для народа ни педагоги, ни писатели, ни дятели по народной литератур совершенно не ставили, и ихъ взглядъ на этотъ вопросъ можетъ быть резюмированъ нсколькими словами одного изъ критиковъ книги ‘Что читать народу’?

‘Что читать народу?— вопрошаетъ этотъ критикъ.— Да разв объ этомъ есть что спрашивать? Не разршается ли этотъ вопросъ очень просто самъ собою? Во всемъ что считаетъ для себя полезнымъ и разумнымъ интеллигенця,— она, вроятно, не скажетъ народу, т.-е. необразованной масс. Цль народнаго чтеня, во всякомъ случа, поднять образоване этой массы, воспитать ее въ дух началъ, какя везд признаны образованнымъ обществомъ’ {В. Водовозовъ. ‘Замтка’. ‘Встн. Евр.’ 1886 г. No 7.}.

Народный читатель оказался однако боле упорнымъ, чмъ того ожидали педагоги, издатели и большинство писателей о народной литератур, и объ это упорство въ течене цлой четверти вка разбивались вс народно-издательскя начинаня, вс попытки передать народу литературу общества. Народъ систематически отворачивался отъ новой книги, не хотлъ ее ни понять, ни принять, ни признать — и продолжалъ по прежнему удовлетворять свой запросъ на чтене литературой Никольскаго рынка.

Такое систематическое и долголтнее упорство народнаго читателя должно было въ конц концовъ заставить дятелей по народной литератур задуматься надъ вопросомъ, который они долге годы игнорировали и затушевывали. И разъ задумавшись надъ нимъ, они должны были притти къ единственному и самому очевидному способу его ршеня: обратиться къ самому народному читателю съ вопросомъ: какая книга ему нужна?

IV.

Першая попытка, посл яснополянскаго опыта Л. Н. Толстого, перенести вопросъ о народной литератур на судъ самого народа была сдлана кружкомъ учительницъ харьковской воскресной школы по иницатив и подъ руководствомъ X. Д. Алчевской.

Къ иде подобнаго опыта харьковскя учительницы пришли не сразу, а постепенно. Ихъ, какъ и Л. Н. Толстого, привела къ этой иде непосредственная дятельность на почв ознакомленя взрослаго народнаго читателя съ книгой.

Какъ извстно, харьковская воскресная шкода, старйшая изъ существующихъ школъ этого типа, возникла еще въ 1870 г. Обращая особенное внимане на самостоятельное внклассное чтене ученицъ, учительницы, чтобы проврить, насколько усвоены прочитанныя книги, ввели систему ‘пересказа’ прочитаннаго. Для облегченя такого пересказа былъ выработанъ для каждой книги рядъ вопросовъ. Затмъ учительницы завели ‘дневникъ’, гд отмчали результаты опросовъ. Затмъ он стали записывать подробно отвты ученицъ, ихъ разсужденя о книгахъ, а также длать свои отмтки и замчаня о доступности и пригодности книги, о впечатлни, какое она произвела и т. п. Наконецъ, были введены и систематическя чтеня, о каждомъ изъ которыхъ составлялся подробный отчетъ. Убдившись, что подобнымъ путемъ можно опредлить пригодность и доступность книги и для другихъ категорй читателей изъ народа, кружокъ учительницъ, подъ руководствомъ X. Д. Алчевской, сталъ устраивать въ 1880 г. въ своихъ и нкоторыхъ деревенскихъ школахъ, систематическя чтеня для взрослыхъ малограмотныхъ и неграмотныхъ крестьянъ и записывать дословно отзывы и разсужденя слушателей, а также наблюденя и выводы самой чтицы относительно доступности и пригодности книги для народа. Накопившйся такимъ образомъ богатый матералъ харьковскя учительницы издали, въ слегка обработанномъ вид, въ двухъ объемистыхъ томахъ, изъ которыхъ первый появился въ 1882 г., а второй въ 1889 г. Эти оба тома заключаютъ въ себ разборъ 2.510 народныхъ книгъ, большая часть которыхъ была прочитана въ школьной или деревенской аудитори г-жи Алчевской. Въ 1906 г. вышелъ III-й томъ, въ которомъ помщенъ разборъ 1674 кн.

Въ предислови ко второму тому ‘Что читать народу?’ X. Д. Алчевская пытается опредлить цль и значене выполненнаго его и подъ ея руководствомъ изслдованя: ‘Провряя книги съ читателями изъ народа,— пишетъ она,— мы обращали внимане не только на то, какъ была понята книга и насколько она усвоена, но и на т мысли, которыя она наввала на нихъ, на т сближеня, которыя они сдлали съ жизнью, даже самыя отклоненя въ сторону и замчаня, брошенныя вскользь, мы часто не считали удобнымъ опускать, находя, что все это, вмст взятое, уясняетъ до нкоторой степени мровоззрне слушателей и ихъ отношене къ книг‘. (Курсивъ нашъ). ‘Мы… не считаемъ,— говорится дале,— чтобы наша книга давала категорическй и точно формулированный отвтъ на поставленный нами вопросъ: что читать народу? Вопросъ этотъ слишкомъ обширенъ и требуетъ для всего разршеня боле продолжительныхъ и главное боле широкихъ наблюдени, чмъ т, которыя мы имли въ своемъ распоряжени’ {T. II. Предислове.}. Если составительницы ‘Что читать народу?’ далеко не такъ научно обставили свои опытъ и не такъ объективно отнеслись къ своей задач, какъ того можно было ожидать по только что приведенному мсту изъ предисловя {На эти недочеты въ книгахъ ‘Что читать народу?’ будетъ подробно указано въ одномъ изъ слдующихъ очерковъ.}, то это, однако, нисколько не умаляетъ значеня книгъ, какъ перваго опыта примненя въ изученю вопроса о народной литератур совершенно новаго метода. И въ этомъ отношени значене книгъ положительно огромное. Можно безъ преувеличеня сказать, что два тома ‘Что читать народу?’ сдлали эпоху въ истори народной литературы.

Книги харьковскихъ учительницъ были встрчены въ печати очень сочувственно. Имъ были посвящены во всхъ перодическихъ изданяхъ статьи, статейки и замтки очень хвалебнаго свойства. Однако, не смотря на многочисленность этихъ статей и статеекъ, между ними не оказалось ни одной, которая дала бы сколько-нибудь обстоятельный критическй разборъ этихъ книгъ, которая указала бы на значене новаго метода изученя одной) изъ важнйшихъ вопросовъ народной жизни, и сдлала бы попытку сгруппировать и пояснить заключающйся въ книгахъ матералъ. Вмсто всего этого въ десяткахъ газетныхъ и журнальныхъ статеекъ повторялись какимъ-то приподнято-ликующимъ тономъ нкоторые выводы г-жи Алчевской о доступности и пригодности произведенй великихъ писателей для народа, чмъ и исчерпывалась вся ‘критика’. Отъ всхъ этихъ статеекъ получалось, въ конц концовъ, слдующее впечатлне: тайные и явные, сознательные и безсознательные крпостники, считающе народъ ‘черной костью’, ‘низшими существами’, старались доказать, что наша литература недоступна и непригодна для народа. Чтобы опровергнуть эту клевету на народъ, г-жа Алчевская и предприняла свой опытъ и ‘неоспоримыми фактами блестяще доказала’, что народъ ‘не такъ глупъ, какъ о немъ думаютъ’, что все высокое и прекрасное ему не мене доступно, чмъ любому члену культурнаго общества. ‘Опытъ г-жи Алчевской доказалъ’, народъ ‘реабилитированъ’, ‘клеветники’ посрамлены.

Посл такой блестящей побды надъ ‘сознательными и безсознательными крпостниками’, вопросъ, казалось, долженъ былъ быть снятъ съ опереди. На практик, однако, произошло обратное. Опытъ г-жи Алчевской не только не снялъ вопроса съ очереди, но именно поставилъ его на очередь. Посл появленя перваго тома ‘Что читать народу?’ въ обществ и печати быстро возрастаетъ интересъ къ народной литератур и начинаются многочисленныя разнообразныя попытки изученя этого вопроса путемъ народныхъ чтенй, опросовъ и систематическихъ изслдованй {Въ оживлени всеобщаго интереса къ -вопросу народной литературы немаловажную роль сыграло и то, что Л. Н. Толстой въ начал 80-хъ гг. началъ писать для народа, при чемъ, подъ его руководствомъ, была основана народно-издательская фирма ‘Посредникъ’, начавшая издавать книжки ‘въ форм доступной масс и удовлетворяющей ея потребностямъ’. Огромный, еще небывалый успхъ изданй ‘Посредника’, среди которыхъ на первомъ мст стояли, конечно, разсказы Толстого, сильно содйствовалъ пробужденю интереса къ народной литератур.}. Въ 1883 г. московское статистическое бюро по иницатив В. П. Орлова занялось собиранемъ свднй по вопросу о народномъ чтени при помощи учителей, священниковъ, другихъ мстныхъ жителей. Въ слдующемъ году ‘проф. А. И. Чупровъ, отнесясь съ полнымъ сочувствемъ къ попытк В. П. Орлова выяснить путемъ статистическаго изслдованя вопросъ о томъ, что читаетъ народъ, какя книги больше всего распространены въ его сред и какъ онъ относится къ нимъ,— выразилъ желане, чтобы и другя статистическя бюро включили въ программу своихъ изслдованй вопросы о книгахъ, распространенныхъ въ народной сред {А. Пругавинъ. ‘Запросы народа’. Стр. 204—5.}. Въ 1885 г. кн. Шаховской составилъ и напечаталъ ‘Программу для собираня свднй о лубочной литератур’. Черезъ два года, въ 1887 г., А. Пругавинъ также выступилъ съ ‘Программой для собираня свднй о томъ, что читаетъ народъ’. Въ 1889 г. подобную же, но боле разностороннюю программу составилъ и Н. А. Рубакинъ. Рядомъ съ земствами и частными лицами за это же дло взялись и народно-образовательныя учрежденя и редакци нкоторыхъ педагогическихъ журналовъ. ‘Московскй Комитетъ Грамотности’ и ‘Харьковское общество, распространеня въ народ грамотности’ организовали собиране свднй о народной литератур по программамъ, ими составленнымъ, нкоторые педагогическе журналы обратились къ бывшимъ ученикамъ народныхъ школъ съ вопросами: много ли они читали по окончани школы, что именно читали, гд доставали книги и т. д. Помимо этого во многихъ мстахъ стали устраиваться народныя чтеня по примру чтенй харьковскихъ учительницъ.

Вскор стали появляться и результаты этихъ программъ и опросовъ: ‘Запросы народа’ г. Пругавина, статьи г-жи Некрасовой, Рубакина, Яковлева, Щепотьевой и др., данныя о распространени книгъ въ той или иной мстности, отчеты о чтеняхъ въ деревняхъ, на фабрикахъ, въ городскихъ аудиторяхъ народныхъ чтенй и пр. Короче, въ какя-нибудь 10—12 лтъ вопросъ о народномъ читател вызвалъ цлую литературу и занялъ опредленное мсто въ ряду другихъ вопросовъ народной жизни.

Нельзя сказать, чтобы литература эта, въ цломъ, особенно выясняла вопросъ о народномъ читател. Въ большинств перечисленныхъ книгъ и статей приводятся данныя о характер и распространени лубочной литературы, о различныхъ попыткахъ издательства для народа, о современномъ состояни этого дла и т. п. И если въ этихъ статьяхъ затрагивался вопросъ о народномъ читател, то только съ точки зрня пригодности литературы общества для этого читателя, причемъ вопросъ этотъ большей частью ршался по традици, на основани ‘опыта г-жи Алчевской’, конечно, въ благопрятномъ смысл.

Однако, въ нкоторыхъ статьяхъ постепенно намчается другое отношене къ запросамъ народнаго читателя. Такъ, наприм., г. Пругавинъ, ставя вопросъ ‘Почему ‘хорошя книжки’ не доходили до народа?’ отвчаетъ на него слдующимъ образомъ: ‘По нашему мнню, главная причина этого заключается въ томъ, что лица, бравшяся за изданя книгъ ‘для народа’ въ сущности не знали этого народа, не знали условй деревенской среды, не знали потребности мужика, его привычекъ и вкусовъ, которые во всякомъ случа необходимо было принять во внимане’ {Ib., стр. 110.}.

Гораздо дальше въ этомъ отношени пошелъ Н. А. Рубакинъ. Въ своихъ статьяхъ, вышедшихъ затмъ отдльной книгой, онъ ужъ прямо и опредленно ставитъ вопросъ о народномъ читател, какъ объ особомъ соцально-психологическомъ тип. На этой сторон его книги мы и остановимся нсколько подробне.

Выше мы указали, какъ отрицательно Н. А. Рубакинъ относится къ мнню о необходимости для народа ‘какой-то особой литературы’. Вс эти разсужденя о непригодности народу литературы общества и необходимости для него ‘особой литературы’, на взглядъ Рубакина, не боле какъ отклики стараго крпостническаго взгляда на народъ, какъ на ‘черную кость’.

Однако, при всей рзкости отношеня Рубакина къ ‘ученю объ особой литератур’ вопросъ о народномъ читател для него не такъ уже простъ и ясенъ, какъ, напр., для В. Водовозова. Рубакинъ хорошо знаетъ, что вопросъ, что читать народу, не ршается ‘самъ собой’, что вопросъ о ‘подняти народа до себя’ не такая уже ‘слишкомъ элементарная истина’. Возставая противъ всякихъ попытокъ отдлить народнаго читателя отъ читателя культурнаго, Рубакинъ вмст съ тмъ самъ очень опредленно выдвигаетъ вопросъ объ особенностяхъ народнаго читателя, о его психологи, запросахъ и особомъ отношени къ книг.,

Рубакинъ прежде всего останавливается на теори французскаго критика Геннекена, который старался доказать возможность научнаго изученя цлой соцальной группы лицъ но наблюденямъ надъ тмъ, что и какъ они читаютъ и какъ на нихъ дйствуетъ та или иная книга, тотъ или иной авторъ, Геннекенъ старался доказать, что на основани такого изученя вполн возможно распредлить цлый народъ читателей на ‘длинный рядъ интеллектуальныхъ типовъ и, соотвтственно этому, на рядъ общественныхъ группъ, свойства которыхъ выражены въ терминахъ научной психологи’. Соглашаясь въ общемъ съ этой теорей, Рубакинъ пишетъ: ‘Изучене читающей публики иметъ не только историческй и соцологическй, но и психологическй интересъ, Читатели, какъ и всякя иныя явленя, поддаются классификаци по ихъ духовной физономи, на которую кладутъ свой отпечатокъ и племенныя особенности, и соцальная среда, и данный историческй моментъ и т. д. Въ виду этого,— продолжаетъ, онъ,— необходимо изслдоване читателей, именно сравнительное изучене читателей изъ разныхъ общественныхъ группъ или слоевъ, напр., читателей изъ привилегированныхъ классовъ и изъ народа’ {‘Этюды о русской читающей публик’. Спб. 1895 г., стр. 4.}.

И Рубакинъ въ самомъ дл даетъ въ своей книг, на основани богатаго матерала, имвшагося въ его распоряжени, общую характеристику различныхъ типовъ читателей, указываетъ ихъ отличительныя черты. Передъ нами проходятъ читатель европейскй и русскй, столичный и провинцальный, читатель фабричный и буржуазный и т. д.

Переходя къ читателю изъ народа, въ особенности къ крестьянскому читателю, Рубакинъ не даетъ и даже не пытается дать характеристики этого типа, считая, что для такой характеристики еще нтъ достаточно матерала, и онъ настаиваетъ на необходимости самаго серьезнаго изученя этого типа читателя. ‘Если бы писатели для народа,— говоритъ онъ,— и вообще люди, причастные къ составленю ‘народныхъ’ книгъ, боле глубоко взглянули на свою задачу, то они не оставили бы безъ вниманя отзывовъ своихъ читателей, присмотрлись бы къ нимъ, узнали бы мнне о той или иной книг этихъ самыхъ читателей. Познакомиться съ читателями изъ народа, прислушаться къ ихъ сужденямъ, поучиться у нихъ — необходимо’ {Ib., стр. 145.}. То же самое повторяетъ онъ и дальше: ‘Изучене читателей изъ народа иметъ не только огромный теоретическй интересъ въ смысл изученя народнаго мровоззрня,— оно иметъ, кром, того, ^нтересъ практическй. Авторы должны прислушиваться и дорожить указанями своихъ читателей’. ‘Если тотъ, кто берется за трудъ составленя книжекъ для народа, не знаетъ тхъ, съ кмъ онъ желаетъ бесдовать,— пусть онъ хоть дорожитъ указанями, замчанями, мннями этихъ послднихъ и учится по нимъ. Эти мння безусловно необходимы составителямъ научныхъ книжекъ, эти мння полезны (курсивъ автора) и авторамъ беллетристическихъ произведенй, для созданя которыхъ первое услове — талантъ’. ‘Сведя все предыдущее къ одному,— (резюмируетъ авторъ,— мы видимъ, какое огромное (если не ршающее) значене иметъ для составителей народныхъ книжекъ, прежде всего популярно-научныхъ, затмъ книгъ беллетристическихъ изучене народа, какъ читателя. Для автора и издателей книгъ беллетристическихъ это изучене разршить таково рода пререканя, какъ пререкане объ особой литератур ли народа, о дтскомъ элемент въ народной литератур и о поучительной мисси ея, это-же можетъ удержать подчасъ отъ ошибокъ’ {Ib., стр. 153.}.

Въ общемъ, ‘Этюды’ Рубакина, несмотря на вс противорчя, которыя въ нихъ встрчаются, опредленно и широко ставятъ вопросъ о народномъ читател, какъ объ особомъ соцально-психологическомъ тип и выдвигаютъ необходимость всесторонняго изученя этого читателя. Понадобилось. такимъ образомъ, боле 30 лтъ практической дятельности на почв народной литературы, многочисленныя неудачи и разочарованя, чтобы въ сред дятелей по народной литератур получилъ хоть нкоторое право гражданства взглядъ на народнаго читателя, ясно формулированный въ начал 60-хъ годовъ Л. Н. Толстымъ.

VI.

До настоящаго времени у насъ намчены и практикуются три научныхъ метода изученя народнаго читателя: статистическй, програмный и народныхъ чтенй. Каждый изъ этихъ методовъ иметъ свое особое значене, свои достоинства и недостатки и поэтому, практикуясь одновременно, они могутъ пополнять другъ друга.

Первый методъ, статистическй,— механическое занесене въ таблицы числа издаваемыхъ разными фирмами книгъ для народа, числа требованй изъ народныхъ библотекъ по отдламъ, названямъ и авторамъ, количества и названя книгъ, встрчающихся у крестьянъ извстной мстности, и т. п.— методъ самый простой и безспорно-научный, но въ то же время и слишкомъ общй и недостаточный. Данныя, получаемыя этимъ путемъ, ничего не говорятъ о томъ, какъ народный читатель понялъ ту или другую книгу, какъ онъ ее оцнилъ.

Второй методъ, програмный, состоящй въ собирани свднй путемъ письменной программы или устнаго опроса,— даетъ гораздо боле обширный матералъ, способный указать (въ особенности, если отвты даются непосредственно, письменно или устно -самимъ народнымъ читателемъ), каково отношене народнаго читателя къ книг, каковы его запросы, уровень литературнаго и эстетическаго развитя и т. д. Но и этотъ методъ не можетъ дать картины непосредственнаго впечатлня книги на читателя, не можетъ отмтить тонкихъ и наиболе цнныхъ особенностей психологи народнаго читателя, уловимыхъ только при самомъ чтени книгъ народнымъ читателемъ {Останавливаясь на этихъ двухъ методахъ изслдованя вопроса о народномъ читател, Рубакинъ пишетъ: ‘Программы обращаютъ главное внимане на то, что читаетъ народъ, мало касаясь внутренней, задушевной, такъ сказать, стороны дла,— впечатлнй, которыя производитъ такая-то книжка на такихъ-то читателей. Между тмъ, эта-то сторона особенно и важна. Много ли могутъ дать для изученя читателя списки книгъ, найденныхъ у крестьянъ? Разумется, кое-что они уясняютъ, но все-таки несомннно, что по спискамъ нужно очень осторожно судить объ отношени деревенскихъ читателей къ книг’ (Ib., стр. 151).}.

Самымъ разностороннимъ и ‘тонкимъ’ методомъ изслдованя даннаго вопроса, является безспорно методъ народныхъ чтенй съ записями отзывовъ слушателей и впечатлня, произведеннаго книгою на аудиторю. Но, вмст съ тмъ, это и самый сложный, самый трудный методъ.

Данныя, добытыя этимъ путемъ, только тогда имютъ неоспоримую научную цнность, когда чтене представляетъ собою прототипъ самостоятельныхъ чтенй народныхъ грамотевъ, когда вляне интеллигентнаго чтеца въ нихъ доведено до минимума. А такая постановка чтенй и самая трудная. Помимо того, что чтецу въ высшей степени трудно, почти невозможно воздержаться отъ объясненй, отъ выраженя смело мння, отъ исправленя ошибокъ въ понимани того или другого мста, положеня, типа и т. д., онъ, этотъ интеллигентный чтецъ, вляетъ на уровень пониманя аудитори самымъ процессомъ хорошаго чтеня, давитъ на нее своей личностью, своимъ присутствемъ, которое не позволяетъ народному читателю высказаться такъ свободно, какъ онъ привыкъ высказываться въ сред своихъ. Съ другой стороны, большое вляне на характеръ добытаго чтенемъ матерала иметъ и предвзятое мнне чтеца. Нельзя запомнить и заносить на бумагу каждое, слово, каждый жестъ слушателя. Запоминается только то, что чтецу кажется типичнымъ, интереснымъ. И если, какъ это случились съ чтенями въ аудиторяхъ харьковскихъ учительницъ, чтецъ или чтица убждены, что, напр., произведеня великихъ писателей вполн пригодны для народа, если они страстно желаютъ, чтобы эти произведеня оказались и доступными и интересными для народа, то очень естественно, что, при всей добросовстности отношеня къ длу, они скоре будутъ замчать и отмчать черты сходства между народнымъ читателемъ и культурнымъ, чмъ черты различя. Понадобится, вроятно, долголтнй опытъ, пока рядомъ съ чтенями дидактическаго характера выработается особый типъ народныхъ чтенй, совершенно объективныхъ, съ цлью изученя народнаго читателя.

Вопросъ о народномъ читател требуетъ не только объективнаго, серьезнаго, но и всесторонняго изученя. Для какихъ-нибудь общихъ выводовъ необходимы данныя о читателяхъ различныхъ этнографическихъ, соцальныхъ и культурныхъ категорй. И только, когда будетъ собранъ обширный, разнообразный и вполн научный матералъ по данному вопросу, только тогда сдлается возможнымъ установить главныя и характерныя черты народнаго читателя, какъ особаго соцально-психологическаго типа. Пока же можно только констатировать тотъ несомнный фактъ, что народный читатель представляетъ собою особый соцально-психологическй типъ, съ отличительными чертами, только ему одному свойственными.

С. А. А-НСКЙ.

НАРОДЪ и КНИГА.Опытъ характеристики народного читателя

Народный читатель, какъ особый соцально-психологическй типъ.

Читайте также:

НАРОДЪ и КНИГА.
Опытъ характеристики народного читателя