НАРОДНЫЕ ДЕНЬГИ
НАРОДНЫЕ ДЕНЬГИ
Народные деньги, Романов Пантелеймон Сергеевич, Год: 1926
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Пантелеймон Романов
Источник: Пантелеймон Романов, Избранные произведения.
Изд-во ‘Художественная литература’, Москва, 1988.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (http://belolibrary.imwerden.de), 20 августа 2002.
В одном из промышленных советских учреждений был поставлен вопрос о катастрофическом положении дела.
По плану должен был получиться доход в 500 тысяч, а на деле получился убыток на те же 500 тысяч.
— Чтоб тебя черти взяли! — говорили члены правления,— ведь как пригадало-то ловко: копеечка в копеечку подсчитали, только — наоборот.
Делу был дан ход. Приехали комиссии.
— Почему такой убыток?
— А кто его знает… Шло как будто все ничего. Мы уж под прибыль двести тысяч заняли, а тут как нечистая сила подшутила…
Стали проверять. Оказалось, что на каждом складе, где достаточно быть одному приказчику, были и заведующий, и конторщик, и машинистка, и курьер.
— Где же такую ораву просодержать! Вам еще к этим пятистам нужно добавить от казны,— сказали члены комиссии.
— Мы просили, а нам отказали,— сказали члены правления.— Бьешься, бьешься…
Лица, возбудившие это дело, в один голос показывали, что расходы производились старым правлением в высшей степени непроизводительно. Каждый член правления все норовит устроить своих родственников да знакомых, всюду протекции, без сильной бумажки не поступишь, а ежели у кого есть бумажка, так его сразу берут, нужен он или не нужен.
Особенно волновались два преданных делу работника — длинный Хрущев и маленький Таскин.
— Вы посмотрите, товарищи,— кричал Хрущев членам комиссии,— посмотрите, сколько одних столов! И все, кто здесь сидят,— пятьдесят процентов по протекции: то родственники, то знакомые, то по запискам от важных лиц. Вот как соблюдается режим экономии, вот как расходуются народные деньги!
Служащие ходили испуганные, ожидая сокращений.
— Поддерживайте! — говорили им члены правления,— а то если нас прогонят, то и вы все полетите.
И служащие согласились поддерживать, так как каждому пить-есть надо.
— Поддерживайте! — кричали служащим Хрущев и Таскин,— если мы старое правление свалим, то наладим дело с одной прибылью без дефицита, и в благодарность за поддержку из вас никого не уволим, так как производство будет расширено.
И служащие согласились поддерживать, так как пить-есть каждому надо.
Старое правление было смещено, и назначение получили Хрущев и Таскин.
На другой день к ним пришел делопроизводитель и сказал:
— Товарищи, моя сестра была нагло уволена прежними арапами. Необходимо восстановить справедливость, принять ее обратно.
— Где она? Давай сюда,— сказал Хрущев.
И, когда пришла сестра делопроизводителя, Хрущев привел ее в канцелярию и сказал:
— Вот жертва произвола прежних арапов, которые в учреждении завели кумовство и увольняли работников, не имевших сильной протекции. Предоставляю ей место с повышением.
Раздались дружные аплодисменты.
Потом к Таскину и Хрущеву стали приходить их родственники и знакомые. Они, даже не заходя в правление, сначала ходили по учреждению и с интересом осматривали его, как осматривают дом, доставшийся по наследству.
Но, когда Хрущев и Таскин говорили им, что не могут их взять на службу, они обижались и говорили:
— Хорош родственник, помнит о своих родных, нечего сказать. Пока мы ему были нужны, так он около нас околачивался, а теперь нос задрал и сделать для нас ничего не хочет. А почему же сестру делопроизводителя взял? Чужих устроить можно, а своих нельзя?
Потом к Хрущеву пришли родственники жены, сначала отказал им. А дома — надутые физиономии и целый скандал. Пришлось двоих взять.
Когда этих взял, тогда к Таскину пришли три родственника и при его отказе указали на то, что Хрущев ведь взял своих родственников, почему же он не может?
Пришлось, скрепя сердце, взять и этих троих.
Потом пришли с записками от важных лиц.
Им отказали.
Но они сказали, что почему им отказывают, а своих родственников принимают?
Пришлось взять и этих. Потому что, если им отказать, сам недолго продержишься. А пить и есть надо.
А потом в правление пришел делопроизводитель и сказал:
— Как же нам быть-то?
— А что?
— Да столов не хватает.
— А, черт… ну, посадите по два человека за стол.
— Какой там — по два, когда уж в иных местах по три сидят. Такая скученность, что дышать нечем. Ведь люди по шести часов в учреждениях сидят.
— Может быть, поубавить немного? Ведь тут много родственников прошлого правления.
— Неудобно… Они же на нашей стороне были. Лучше столов еще заказать, кстати, столяры тут внизу толкутся, точно святым духом учуяли, что пожива им будет.
В правление вбежал Таскин и торопливо сказал:
— Черт возьми, вот положение, ей-богу! Надо еще одного человека устроить. Ну, прямо, понимаешь, сил никаких нет! Им толкуешь, что невозможно, что учреждение — это не вотчина, деньги не мои, а народные,— нет, они знать не хотят. Да еще намекают на то, что свинью мне подложат, заметочку в газеты дадут. Что тут делать?
— Что делать? Придется взять,— сказал Хрущев.— Хорошему человеку отказать можно, а вот таким сволочам — опасайся. А чтобы штатов не раздувать, придется отдавать ему сдельно.
— Да ведь этак вдвое дороже выйдет!
— И втрое заплатишь, по крайней мере, расход в другую статью можно перевести. А то что же у нас на один штат-то сколько выходит! И так вон столярам сейчас целый подряд на столы дали. А ради этого план производства пришлось расширить. Хорошо его на бумаге расширить, а как на деле будем расширять — неизвестно.
А между тем уже начиналось брожение. Почти открыто кричали, что это не учреждение, а какая-то вотчина, что правление принимает на службу своих родственников и по разным записочкам, от ворот, а через биржу труда поступить и думать нечего.
Разговор этот подняли те, кому было отказано. Его поддержали те, кто оказался обиженным. В особенности сильно волновались три преданных делу работника — Сущев, Ласкин и Шмидт.
И когда столяры привезли столы к учреждению, они кричали, показывая на столы из окна:
— Вот как расходуются народные деньги! И все это для кого? Все для своих протеже. А моего брата вышвырнули в два счета, человека, который за них же стоял. Посмотрите на склады, сколько там народу: заведующий, да еще при нем заместитель, да два бухгалтера, да две машинистки, да три счетовода, да два курьера!! Да еще мы знаем, что сверх штата напихано, работа сдельно отдается… Поддерживайте, мы их к черту спихнем.
— Что же, мы вас поддержим, а вы потом половину из нас прогоните?
— Мы боремся не с вами, а с заправилами, которые мотают народные деньги.
— Тогда — другое дело.
Делу дан был ход. Приехали комиссии. Стали проверять. Оказалось катастрофическое положение: рассчитано было прибыли на семьсот тысяч, а оказалось убытку на те же семьсот тысяч.
— В точку!… Как при прежних, только цифры больше… Копейка в копейку подгоняет. Ну, прямо нечистая сила работает. А мы уж под будущую прибыль триста тысяч заняли. Дом, что ли, на нехорошем месте стоит, черт его знает, в чем тут дело…
— Нет, тут не в месте дело,— кричали Сущев, Ласкин и Шмидт,— а в том, что деньги народные. Кабы они на свои деньги дело вели, так небось не набрали бы столько народу, а из каждого бы последний сок выжимали. А раз деньги народные — вали и свата, и брата, и записочников. Тут чистой миллион прибыли должно быть, а у них семьсот тысяч убытку. Да и как убытку не быть — и автомобиль у них, и командировки черт ее знает куда, и чего только нет. Одним словом, народные деньги. Поддерживайте, надо изжить эту заразу!
Через неделю были назначены перевыборы правления. Все отмечали безусловную правоту и мужество выступавших Сущева, Ласкина и Шмидта и возмущались запутанными объяснениями прежних арапов и раздутыми штатами.
А внизу, прячась от проходивших по лестнице, толклись почему-то столяры и поглядывали наверх, где производились перевыборы.
— Вы чего тут собрались? — спросил швейцар.
— Так… ожидаем…