НАДО ЛИ ПОДДЕРЖИВАТЬ ‘ВИСЯЩЕЕ НА НИТОЧКЕ’?
НАДО ЛИ ПОДДЕРЖИВАТЬ ‘ВИСЯЩЕЕ НА НИТОЧКЕ’?
ПРИМЕЧАНИЕ
ПРИМЕЧАНИЕ
Надо ли поддерживать висящее на ниточке?, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. С. 17-20.
———————
Мне вспоминается один эпизод, из недавнего прошлого, который представляется теперь бесконечно далёким!
В Москве происходил знаменитый съезд земских и городских деятелей 1. Речь шла о том, поддерживать ли правительство, в лице графа Витте, или нет? При баллотировке вопрос этот вылился не более не менее как в формулу: ‘за или против Учредительного собрания’! Голосовавшие за поддержку правительства голосовали за конституцию, против — за Учредительное собрание.
Председатель поимённо спрашивал, с самым торжественным видом: ‘За или против?’ И все эти почтенные, солидные люди с бородами и с проседью самым серьёзным образом отвечали: ‘За Учредительное собрание’… ‘Против’…
Им, видимо, казалось, что они решают судьбу России.
Всё это происходило не на ‘конспиративной’ студенческой квартире, а в великолепном доме Морозова на Воздвиженке, не тайно, а гласно, хотя публика допускалась только по знакомству и особому приглашению, но всё же до такой степени гласно, что графу Витте по телефону докладывали обо всех постановлениях съезда…
И вот, во время прений какой-то оратор горячо убеждал поддержать Витте и конституцию, мотивируя это тем, что ‘Витте висит на ниточке’… Теперешний московский депутат Н. Н. Щепкин 2 очень ядовито спросил оратора: ‘Но не опасно ли поддерживать человека, который висит на ниточке?’
Очень тогда насмешил этот вопрос.
И действительно, он был очень смешно и остроумно поставлен.
Но рамки этого вопроса могут быть бесконечно раздвинуты, из частного он может стать принципиальным, из смешного по форме — глубоко серьёзным по содержанию.
Не опасно ли и надо ли поддерживать вообще ‘висящее на ниточке’?
Надо ли поддерживать обветшалое, отжившее, что ‘еле держится’, из боязни ‘резких потрясений’, ‘радикальных катастроф’? Надо ли создавать, поддерживая ‘висящее на ниточке’, какие-то ‘безболезненные’, ‘постепенные’ переходы? Или пусть падает, и чем скорее, тем лучше, потому что, в конце концов, все эти подпорки только тормозят жизнь.
Другими словами, всё сводится к вопросу, на чьей стороне правда: на стороне либерального или радикального общественного мировоззрения?
Основной мотив либерально-общественного мировоззрения — это ‘постепеновщина’. Полегоньку, помаленьку, ‘эволюционировать’ от Иоанна Грозного до Петра Великого, от Петра Великого до конституционной монархии. Ну а в случае достижения конституционной монархии так же тихо, без шума и без всяких тревожных потрясений, ‘прогрессировать’ дальше. Куда? Этого достаточно ясно никто себе не представляет, но, во всяком случае, куда-то в сторону ‘экономического и культурного развития’, как принято говорить в нашем культурном обществе.
При таком ‘настроении’ естественно желание сохранить историческую традицию и всему ‘висящему в воздухе’ помогать постепенно, не падая, опускаться в могилу.
Этот ‘эволюционизм’, наследованный от эпохи, когда властителем дум были Дарвин и Конт, до сих пор отравляет души нашей интеллигенции и по существу глубоко чужд национальному складу русского народа.
Русский народ не любит ничего половинчатого, недоделанного, недосказанного. И не боится сразу начинать жизнь по-новому. Душа русского человека способна перерождаться в одну ночь. И символом национального радикализма может служить русский граф, в пятьдесят лет надевший мужицкую блузу и начавший жить по-новому.
Таковы отдельные люди, таков и народ в целом.
Вот почему иностранцев удивляет, что первый русский парламент, парламент полудикой, голодной, невежественной страны, вносил законопроекты, которые представляются и до сих пор слишком радикальными на Западе: проект о принудительном отчуждении земли и об отмене смертной казни. Спрашивается, существовала ли бы смертная казнь в России, если бы наша Дума избиралась, как французский парламент, и имела бы такое же законодательное значение? И не ясно ли, что, если бы в России ввести всеобщее избирательное право, народ потребовал бы не только ‘принудительного отчуждения земли’, но, может быть, и принудительного отчуждения фабрик! И во всяком случае, создал бы законодательство самое радикальное и встал бы впереди всех так называемых цивилизованных стран.
Русский народ сознательно, а интеллигенция бессознательно — верят в чудо. Верят в какую-то историческую ‘внезапность’, и вера эта освобождает от рабства перед исторической традицией, вдохновляет на героические перевороты, на самые крайние и радикальные решения вопросов, которые ставит жизнь.
Либерализм глубоко враждебен религиозному сознанью и, главное, религиозной психологии. Не думали апостолы о ‘постепенном’, ‘экономическом’ и тому подобном развитии. Не разбежались, когда заколебалось здание языческой жизни, не бросились поддерживать идолов, висевших на ниточке, не испугались ни огня, ни меча, ни катастроф, с пророческой верой в своё великое призванье вошли они в мир и повернули всю жизнь на новую историческую дорогу.
И ныне всё живое, творческое, смелое и сильное — всё должно вместе с скрытыми, неопознанными народными силами вылиться в форму радикального общественного мировоззрения. Я говорю здесь не только о политике. Даже, пожалуй, меньше всего о политике. Я говорю о всей жизни, которая требует коренного переустройства сверху донизу.
У Ибсена есть одно стихотворение, которое очень хорошо может иллюстрировать мою мысль. В русском переводе оно, к сожалению, очень неуклюже по форме, но остаётся необыкновенно знаменательным по содержанию. Ибсен оправдывается от упрёка ‘в отсталости’. ‘Нет’, — говорит он:
Я тот же всё, каким и был я весь свой век.
Фигуры лишь переставлять я не охотник,
Но опрокиньте доску всю — я ваш работник.
Я до сих пор один переворот
На свете помню настоящий: это тот,
Которым был потоп всемирный…
Однако, по мнению Ибсена, и потоп был не вполне радикальным переворотом:
Но Люцифер впросак попался и тогда:
Стал Ной диктатором, когда сбыла вода!
И вот, Ибсен задаёт вопрос:
Уж не проделать ли нам это всё сначала?
Людей лишь нужно и ораторов немало.
Так вот устройте мировой потоп скорей.
И в этом новом мировом потопе Ибсен хотел бы довести дело обновления до конца, дальше, чем оно доведено было тем потопом, после которого Ной стал диктатором.
Ибсен говорит:
И мину подведу я под ковчег, ей-ей! 3
Итак, надо ли поддерживать ‘висящее на ниточке’. Нет, не надо! Пусть разбивается вдребезги. Только бессильные живут прошлым. Отдаться во власть прошлого — это самое безнадёжное рабство. Надо жить будущим. Жизнь требует не новых подпорок, она требует нового всемирного потопа.
1 VI съезд земских и городских деятелей проходил 6-7 ноября 1905 г. в особняке Арсения Абрамовича Морозова (Москва, ул. Воздвиженка, д. 16). На открытии И. И. Петрункевич провозгласил: ‘Считаю себя и всех нас революционерами’. Большинство делегатов проголосовало против созыва Учредительного собрания, но потребовало всеобщего, равного и тайного голосования на выборах в ГД и наделения её учредительными функциями для выработки конституции с утверждения государя. Надежды председателя Совета министров С. Ю. Витте на безоговорочную поддержку не оправдались, и он отказался принять делегацию съезда.
2 Щепкин Николай Николаевич (1854—1919) — земский деятель, член ‘Союза освобождения’, один из создателей и член ЦК кадетской партии, депутат III и IV ГД.
3 Ср. перевод В. Г. Адмони стихотворения ‘К моему другу, революционному оратору’ (1869): ‘К чему двигать пешками? Кулаком / Всю доску смахните — я ваш целиком’ (Ибсен Г. Собр. соч.: В 4 т. М., 1957. Т. 4. С. 560).