НАДГРОБНОЕ СЛОВО1
НАДГРОБНОЕ СЛОВО1
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Надгробное слово, Огарев Николай Платонович, Год: 1863
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том первый.
Государственное издательство политической литературы, 1952
Друзья юноши, Великая скорбь и великое упование нудят меня говорить с вами.
Надгробным словом хочу звать вас к усиленному труду на постройку новой жизни. Память Потебни 2 — ничем лучше не могу почтить. Он погиб ради этой новой жизни, уверенный, что его смерть послужит примером и заветом. Я не встречал юноши преданнее общему делу, больше отбросившего всякие личные интересы и такого безустального в своей постоянной работе — основать общество русских офицеров и солдат для завоевания русскому народу земли и воли. Судьба его поставила в Польше, где он и основал комитет русских офицеров {Вот что А. А. Потебня писал 7 июня 1862 г. из Варшавы к А. Герцену: ‘М. Г. В своем воззвании к русским войскам в Польше в 54 г. вы писали: ‘мы скажем вам что делать, когда придет час’, по нашему крайнему убеждению, этот час пришел, что можно было делать — сделано, если вы имеете верное понятие о положении дел в Польше, вы должны знать также и дух войска в Польше, мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши, но мы настолько привыкли уважать ваше имя, что хотели бы прежде знать ваше мнение по этому вопросу. Я уже писал вам раз по поручению своих товарищей, тогда я еще не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна, теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово драться с своими, если б они вздумали итти против поляков. На свое письмо я не получил никакого ответа, может быть, оно не дошло до вас, может быть, вы не нашли нужным отвечать на письмо, правда, несколько дикое. Во всяком случае, от имени многих офицеров обращаюсь еще раз к вам с просьбой уведомить нас о вашем мнении о положении нашем в Польше’ 3.}.
Вскоре потом он приезжал к нам. По желанию его и его друзей мы напечатали адрес офицеров к великому князю и адрес офицеров к офицерам. ‘Я еду,— писал он к нам на возвратном пути в Польшу,— а в ушах у меня раздается: мы, на смерть идущие, вам кланяемся!’…
Но нам еще раз суждено было увидеться.
Приехавши в Польшу, он соединил общество русских офицеров с главным обществом ‘Земли и Воли’ в России.
А как он жил в Польше! Для того, чтоб не быть прикованным к месту, он уже давно оставил свой полк и долго скитался, являясь то тут, то там, где только требовали обстоятельства, ежеминутно подвергаясь опасности быть узнанным и расстрелянным {‘…Я только что возвратился… Я не могу вам писать теперь подробно о результате этой поездки, но вообще он оказался лучшим, нежели мы могли предполагать. События приближаются, работы слишком много у каждого, у меня в особенности, а между тем мое положение со дня на день становится труднее, за мной просто охотятся, и не знаю, долго ли можно будет скрываться от них…’ (Отрывок из письма Потебнп из Варшавы от 17 (5) дек. (1862)4.}. Он глубоко чувствовал трудность положения русского в Польше — весь ужас драться против своих и всю необходимость отпора петербургскому гнету. Он глубоко чувствовал позор, который ляжет на имя русское, если в войске не найдется ни одного свободного голоса, ни одного свободного подвига, а только палачество да палачество… Но что же можно было делать? Собрать русский отряд, сначала пристать с ним к польскому восстанию и потом итти в Россию подымать народ за землю и волю и, вероятно, погибнуть, заявив, что нашлись солдаты и офицеры, которые не хотели быть палачами в Польше, но хотели сложить головы, чтобы кликнуть первый клич на всю Русь — о слушной поре, когда земля русская должна быть отдана бессословно вольному русскому народу.
Потебня собрал отряд…
Несчастный случай разрушил его… Но теперь мы не станем говорить об этом, много причин заставляют молчать. Вы это поймете, друзья юноши! Придет время — мы скажем, в летописях пропуска не останется 5.
Положение становилось невыносимо. Потебня приехал к нам, чтобы сколько-нибудь одуматься. Через несколько дней он опять поехал в Польшу, давши нам слово, во всяком случае, сохранить комитет русских офицеров и его связь с обществом ‘Земли и Воли’.
В марте мы получили записку, писанную карандашом: ‘Песочная Скала, 3 марта. Пишу вам из лагеря Лангевича, я решился остаться здесь… Надежды сделать что-нибудь мало, попробуем. Ваш А. П.’ 6.
Это была последняя записка. В одной из схваток у Песочной Скалы он был убит. Подробностей нам не пишут.
Друзья юноши. Дайте волю моей личной скорби. Я любил его как сына. Я чувствовал, что он погибнет за дело чужое, по многой розни в постановке общественных вопросов, но свое, потому что оно дело свободы, я чувствовал, что он едет на убой, а все же с мыслью, что его уже нет на свете, не могу ужиться. Знаю, что плакать некогда, а слезы душат. Гляжу на его портрет, он его прислал нам за несколько дней до битвы. Мы напечатаем снимок, чтоб вы его знали и помнили и показывали народу русскому, во искупление которого от грехов петербургского императорства он сложил голову. Гляжу на его диплом, который он мне оставил на память, чувствуя, что уже не вернется {Шлиссельбургского пехотного полка прапорщик Андрей Потебня — за отличное знание теории и практической части ручного огнестрельного оружия и усердие к службе в течение курса 1858—1859 года, учебным Советом Стрелковой Офицерской Школы, на основании 61 положения о Школе, высоч. утвержденного 1 сентября 1859 г., удостоен свидетельства первого разряда — декабря 1 дня 1859 года.
Учебного Совета Стрелковой Офицерской Школы:
Председатель полковник Банковской (?)
Члены: полковник Обручев,
капитан Герстфельд,
поручик Вельяминов-Зернов,
правитель дел капитан Тащер.}. Да еще два-три письма. Вот и все, что от него осталось…
И где его труп? И долго ли он страдал, подстреленный русской пулей? И кто и где похоронил его?
…И то, что он сказал перед кончиной,
Из слушавших его не понял ни единый…7
Я знаю, что он сказал… Он сказал, что с радостью отдает свою молодую жизнь за оправдание имени русского, в надежде, что своей смертью заставит встрепенуться много юношей и итти на завоевание народу русскому земли и воли. Только этой мыслью он и жил, стало, он с ней и замер.
Друзья! Отслужите по нем такую панихиду, которая его достойна. Дайте друг другу словопродолжатьего дело.
Вы, которые его знали, не расторгайте своей связи, как бы вы ни были рассыпаны по пространству земли русской, сохраните свято офицерский кружок, которого влияние должно сделаться силой по всему русскому войску. Не разъединяйтесь с обществом ‘Земли и Воли’. Сплотитесь в единый крепкий союз, которого работа соединила бы все войско и все крестьянство — в одно стремление, в одну мысль, в одно дело. Отомстите за его смерть стройным сооружением русской свободы.
Вы, которые его не знали, которых его смерть разбудит из дремоты,— примыкайте к обществу. Не спрашивайте, сильно оно или не сильно, не говорите, что вы примкнете тогда, когда убедитесь, что оно сильно. Покуда вы так будете спрашивать, откуда же взять ему силы? Поймите, что вы, каждый собою, приносите свою силу и что, примыкая, вы создаете силу союза. Если вы будете медлить и сомневаться, вы не создадите этой силы и только обречете себя на самопрезрение.
Обстоятельства сложны. Польское дело еще не разрешилось. Элементы движения, рассеянные по России, медленно скопляются в тучу.
Перейдет ли польское дело из национального в крестьянское и, с литовской окраины, как дрожжи, зашевелит всю Россию? Устанут ли от борьбы обоюдно — и Польша, с страстной преданностью приносящая свои благородные жертвы, и петербургское императорство, заклеймившее себя изумительной неспособностью? Сведут ли они, при враждебной для обеих сторон помощи европейского Запада, свою развязку на какое-нибудь освобождение Польши?.. Как это знать!
Вероятнее всего, что дело земли и воли русского народа придется подготовлять еще не один день, что русская деятельность еще не на один день обречена на работу терпеливую, неутомимую, которая гораздо тяжелее и требует гораздо больше преданности и труда, чем просто итти на сражение. Умирать всегда больно, умереть в страстном настроении битвы — еще самый легкий вид смерти. Но жить в постоянном труде приготовления строя на борьбу, никогда не теряя времени и никогда не хватая очертя голову, никогда не уставая, не унывая при неудаче, не зазнаваясь и не останавливаясь при успехе,— это задача тяжелая, а теперь это ваша задача, друзья юноши. Примите ее на себя с твердостью, проводите ее с горячим сердцем и холодной обдуманностью. С школьной скамьи начиная, возьмите на себя доблесть быть совершеннолетними.
Как был хорош Потебня в этой неусыпной деятельности собирания строя! Условия, в которых он находился, не дали ему выбора, он не мог не итти на преждевременную смерть. Утрата его для дела огромна. Спешите заступить его место, вы, юноши офицеры, вы — подобно ему — страдальцы кадетских корпусов, которых узкое, тупое, нечеловечное воспитание домучило до понимания свободы,— не оставляйте военной службы. Как бы она ни была тяжела — терпите и идите в войско создавать ту силу, которая несокрушимо станет за землю и волю народную.
Было время, несколько лет тому назад, мы говорили офицерам, преданным общему делу,— не оставляйте военной службы, на вас лежит обязанность силу палачества превратить в силу освобождения. Но лучшие люди не вытерпели и вышли в отставку или перешли в гражданскую службу. Считают до 15 тысяч офицеров, оставивших войско с 1855 года. То ли было бы теперь, если б они оставались на своих местах? Не повторяйте этой огромной ошибки.
Что же они выиграли переходом в гражданскую службу? Еще в то время мы говорили — оставляйте гражданскую службу, выходите вон из рядов чиновничества. Чиновничество может быть только или правительственно, или немощно. Задача быть чиновником неправительственным, чиновником оппозиционным — задача невозможная. Чиновничество обречено на уничтожение, оно должно быть заменено службой общественной, мирской, выборной, а не казенной. Пополняя ряды казенного чиновничества, вы только поддерживаете учреждение, которое должно вымереть, которое чем скорее вымрет, тем лучше. События оправдали наше мнение. Даже мировые учреждения, взявши на себя правительственное распоряжение соединить две несоединимые выгоды, втоптались бесплодно в насильственное составление добровольных уставных грамот, и чем дальше, тем станут оказываться все бессильнее, т. е. все бесплоднее, или все правительственнее, т. е. все гаже.
Вы, которые на студенческой скамье не решились избрать какой-нибудь особенной, любимой вами деятельности и равнодушно смотрите на ту или другую карьеру, но неравнодушно смотрите на будущность народа,— ступайте в военную службу. Новый, свежий воздух повеет в войске с вашим приходом. Вы примкнете себя к солдату, вы примкнете войско к крестьянству — а в этом одна из главных задач.
Другая задача, не менее важная, не меньше трудная, не меньше требующая силы и выдержки,— это разъяснение самим себе общественных условий, целей и потребностей земли русской и разъяснение их самому народу.
Да в этом-то опять и повторяется приложение все той же вечной истины экономической науки: ‘совокупность постановки и разделение труда’. Для этого-то и нужно общество, для этого и нужны люди, которые, сохраняя совокупность постановки, разветвлялись бы на мыслящих и действующих, пишущих и проповедующих, военных и ходоков. Для этого-то и не нужно спрашивать — ‘довольно ли сильно общество’, а примыкать, чтоб сделать его страшно сильным, и каждому брать на себя то дело, которое сподручно.
Друзья юноши! Вы найдете в себе силу роста тем легче, что обстоятельства с каждым днем уясняются и что вам уже теперь видно — где людей искать нечего и, следственно, где людей искать надо.
Дело русской свободы шло своим окольным путем, который не худо припомнить, чтоб хорошенько осмотреться. В 25-м году за него стояли дворяне, богатые дворяне из знатных семей, больше или меньше смутно, больше или меньше ясно понимая, что цель их — перестать быть дворянами. В то время только они думали, они говорили, они писали, они служили в войске, они подымали войско, они мечтали в гражданской службе выжить правительственных злодеев путем легальности. Они восстали против самодержавия и, заявив первую мысль политической свободы, мученически сошли с поприща, их сословие продолжало целовать руку, подписавшую их приговор, народ остался к их делу равнодушным.
В конце сороковых годов явились другие страдальцы, тоже из дворян. Это уже были люди не из знатного, а скорее из среднего дворянства, даже один мещанин примкнул к ним. Они оставили в стороне политическую свободу или едва коснулись до нее, их самоотречение шло дальше, они отрекались не только от своего сословия, но отрекались от помещичества, их труд шел на разработку социальных теорий Запада. Они прошли незамеченные своим сословием и неузнанные народом.
Тем не меньше и дело декабристов, и дело общества Петрашевского имели свое огромное значение, свое неистребимое влияние. И то и другое выражало степень русской мысли, и то и другое оставалось заветом для преемников. В кучке людей, составлявших тайные общества и создававших литературу, Россия почти втихомолку, сама не зная где и как, сжато, мгновенно переживала все развитие европейской мысли и приходила к сознанию ее недостаточности или неприложимости. Дело политической свободы стало заветом для всех поколений, следовавших за декабристами, но мысль о недостаточности формальной равноправности и законности, недостаточности конституционных форм, основанных на сословности и цензе, без действительного самоуправления всех, вытекающего из иного понятия отношений к собственности,— проникла и росла в общем сознании. Необходимость социальной основы для преобразования России стала заветом с сороковых годов, но неприложимость социальных теорий выдуманных приводит опять к разработке понятий о собственности и самоуправлении, вытекающих из самих условий народной жизни. В обоих случаях дворянство заявляло необходимость бессословности, отрекалось от самого себя и, заявив это самоотречение своими лучшими людьми, оставило касту догнивать, цепляясь вместе с правительством за какую-то постепенность смутных и неполных преобразований. Служа правительству орудием власти, чиновничеством, каста, естественно, вместе с правительством чувствует, что у них земля из-под ног уходит, и невольно старается корыстную попытку самохранения облагородить неопределенным именем постепенности. Последние происшествия на дворянских собраниях, закидывающих черными шарами всякую мало-мальски живую мысль, ясно доказывают, что дворянство покончило всякую инициативу в жизни. Оно ее покончило и в литературе, не говорю уже об отцах, но большое число из его детей (юношей, к которым не обращается наше слово) ударились в чувство сохранения помещичьих прав, бессознательно-своекорыстно пошли по следам подкупных газетчиков, профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлобленных, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли 8. С слабыми оттенками, эти дети, когда у них нехватает духу просто пристать к литературе бесчестной или к доктринерскому изуверству, выдаваемому за науку, порождают в литературе направление, похожее на плескание в мутной луже, где ни до чего ясного, ни до какого определенного понятия не доберешься. Живая мысль от них отлетела.
Тут вам людей искать нечего, довольно счесться своими в том малом меньшинстве из них, которое сохранило оба завета: отречение от дворянства и отречение от помещичества. Счет будет не труден.
Но между тем как отцы и дети касты (за исключением наглядного меньшинства) уходили в смерть, возникала и росла другая молодежь, которой нечего отрекаться от дворянства и помещичества,— образованная молодежь разночинцев. Из духоты семинарий, из-под гнета духовных академий, из бездомного чиновничества, из удрученного мещанства она вырвалась к жизни и взяла инициативу в литературе. Этой молодежью Россия совершает свое отречение от буржуазии, скомканно, сжато, мгновенно переживает и отрицает всякую буржуазную сословность и опять-таки приходит к понятию действительной бессословности, к бессословности не по имени, а по общественному отношению к собственности, к бессословности не формально-юридической, но экономической. Отрекаясь отнюдь не от науки, но отрицая дворянство и отрекаясь от буржуазии, она из города и помещичьей усадьбы уходит на село, примыкает к крестьянству, идет в народ. Она должна собрать себя в общество, она должна умножить, вырастить это общество в силу, пополняя свои ряды людьми из так называемого низшего слоя — солдатами, дворовыми, мужиками.
Вот где вам людей искать надо.
Недавний приговор сената, осудивший, по одному делу пропаганды, двух медицинских студентов вместе с троими крестьянами, доказывает, что пора этого союза пришла 9.
Ваша деятельность очерчивается сама собою.
Выходя из потребности добыть, с народом и для народа, землю и волю, вы необходимо должны поставить себе целью созвание земства и для самоустройства, на вашем знамени должен быть написан Земский собор. Без определенной цели нельзя ни ясно понимать, ни ясно проповедывать, ни собрать людей на одно дело.
Ваш теоретический, литературный труд должен сосредоточить свои силы в одну цель, чтоб не расплыться в вопросах до того общих, что уходят в бесконечность. Вам предстоит разработка тех вопросов, которых решение подлежит Земскому собору. Труд огромный, но определенный. Свобода веры и проповеди, свобода науки, свобода и повсеместность преподавания, условия поземельного владения в России, их статистический разбор, поверка народного взгляда на землевладение и отсюда вытекающие последствия, значение сел и их внутреннее хозяйственное устройство, их естественное управление, организация суда, отношение местных потребностей к областным и к постановке общей земской жизни, устройство областных дум и общего собора, способ выборов, способ взимания податей на областные и общи1 нужды, сельские банки и их соединение в общее кредитное учреждение и пр. и пр. Работы много, времени мало. Страстность настроения разовьется быстро, спешите разрабатывать то, что нужнее, спешите работать, чтобы понимание не отставало позади от движения, но стройно росло вместе.
Ваш практический труд должен сосредоточить свои силы в одну цель, чтоб не расплыться в бесплодном брожении, в революции ради революции, чтоб не перейти в праздную революционную фразу, которая так пустозвонно раздирает слух на ненужных сборищах людей, которые не знают, откуда и куда идут. Поставив на своем знамени Земский собор, вы практически определяете цель, на которую люди пойдут, потому что она им видна. Правительство едва, и то со страху, приближается к точке зрения Сперанского, которая не может удовлетворить потребностям земства. Конституция может быть дана, но Земский собор должен быть взят. Вы пойдете к цели, не отдыхая ни у какого бархатного порога.
Ваша деятельность очерчивается сама собою: ясное географическое распределение своих центров, совпадающее с местными условиями жизни, выбор руководителей, как можно более сознательный, при совершенном устранении всякой игры мелких самолюбьиц и завистей, устная и печатная проповедь о Земском соборе и вопросах, которые на нем должны быть поставлены и решены, проповедь, обращенная к неученым, но способным здраво мыслить, а не спор с заучившимися до утраты здравого смысла, проповедь, обращенная к отрекающимся от помещичества и сословности и к тем, которые по своему положению ни к тому, ни к другому непричастны, а не праздный спор с теми, которые и в том и в другом закоренели, приращение общества людьми из народа. Когда ваше число и ваши требования вырастут в войске и крестьянстве, тогда, значит, настало время громогласного, действительного созывания земства.
Но будьте страшно искренни с самими собою и не представляйте себе своих сил, в какую бы то ни было минуту, сильнее, чем они на самом деле. Лучше лишний год употребить на приготовительную работу, чем обрушиться в немощную попытку. Искренне счесться во-время своими силами — требует великого самообуздания, самообладания, действительного практического смысла и действительной преданности, не своему хотению, а делу. Помните, что приготовительная работа — это рост в силу, рядом с ним идет соответственное принижение врага до бессилия. Следственно, на этой работе и этом росте основано возможное устранение кровавых дел и превращение восстания в стройную организацию снизу, в самоустройство, из народа растущее.
Определенная цель, самообладание, искренность с самими собою, труд неутомимый и знающий, что время дорого,— вот что вы должны взять на себя, юноши — гонимые и оклеветанные, но чистые и преданные…
Горькая мысль мелькнула у меня: ну! если кто-нибудь из вас скажет: ‘по какому праву ты нам даешь советы, ты, безопасно стоящий на том береге? Мы и без тебя знаем, что делать’…
Нет! Это скажут разве те, которые не с вами, а против вас. Вы этого не скажете.
Мой совет — мое убеждение.
Я говорю с вами по праву.
По праву искренней преданности общему делу.
По праву глубокой любви к вам.
По праву светлой надежды на вас.
По тому праву, по которому, при вести об убитом Потебне, мое первое движение сказать вам, друзья юноши,— дайте ваши руки! Да разделите же вы мою скорбь, потому что у нас и скорбь общая, и соединимтесь в одно упование, на одну работу и, когда придет время, вместе пойдемте через все опасности на торжество вольного, землевладеющего русского народа.
1 Статья опубликована в ‘Колоколе’ 1 мая 1863 г., л. 162. Подпись ‘Н. Огарев’. Печатается по тексту ‘Колокола’.
2 Потебня Андрей Афанасьевич (1838 или 1839 г.— 1863 г.) — русский офицер. Один из самых мужественных молодых участников революционного общества ‘Земля и воля’, примкнувший к нему еще в 1862 г. Организатор ‘Общества русских офицеров в Польше’ и глаза Варшавского комитета общества. Автор обращения ‘Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше’ и один из авторов адреса офицеров великому князю Константину Николаевичу (напечатаны в ‘Колоколе’, л. 148 и 151).
После покушения на наместника Польши в июне 1862 г., организованного польскими террористами, перешел на нелегальное положение и в течение 8 месяцев действовал в Польше. Трижды приезжал в Лондон для совещания с Огаревым и Герценом. Сражался на стороне польских повстанцев. Убит в сражении в марте 1863 г.
3 Приводимый Огаревым отрывок письма Потебни от 7 июня написан после арестов офицеров и солдат, обвиненных в революционной пропаганде в войсках, и незадолго до приведения в исполнение смертного приговора по этому делу, вынесенного военным судом над офицерами Иваном Арнгольдом, Петром Сливицким, Ростковским (16 июня). Ответ редакции ‘Колокола’ на письмо Комитета русских офицеров в Польше был опубликован тремя месяцами позже — в л. 147. Ответ датирован 10 октября 1862 г.
4 Записка Потебни написана после возвращения из второй — в ноябре 1862 г.— поездки в Лондон. Приближающиеся события — восстание, ожидавшееся и фактически начавшееся в Варшаве в ночь с 22 на 23 января 1863 г. Уезжая из Лондона, Потебня увозил с собой обращение Огарева к русским офицерам в Польше. Оно, по рассказу Герцена, сохранилось в маленьком бумажнике Потебни, найденном после его смерти. Герцен напечатал часть его во французском издании ‘Колокола’, в статье ‘К польскому вопросу’, в 1868 г., апрель, No 7 (см. Л. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, т. XX, 1923, стр. 239).
Приводим его в переводе с французского текста статьи Герцена. Ввиду крайней важности этого документа для понимания позиции Огарева и его отношения к польскому восстанию даем уточненный перевод этого отрывка (ср. там же, стр. 248):
‘Друзья,
С глубокой любовью, с глубокой грустью прощаемся мы с вашим другом, который скоро присоединится к вам. Нас успокаивает, хотя и очень мало, и насчет вашей судьбы и насчет судьбы нашего дела только тайная надежда на то, что восстание может быть отсрочено. Мы отлично понимаем, что для вас невозможно не принять участия в восстании, вы должны это сделать как искупление. Вы не можете, не протестуя, позволить раздавить Польшу, молчаливая и покорная сопричастность была бы безнравственна и имела бы для России гибельные последствия.
Положение ваше трагическое и безвыходное. Мы не предвидим, ни одного шанса на успех. Если бы даже Варшава была свободна некоторое время, то и тогда вы не могли бы сделать ничего больше, как уплатить старый долг, приняв участие в движении за национальную независимость. Ибо не Польша подымет наше социалистическое знамя, наше знамя земли и воли, а вы, дорогие друзья, вы еще слишком слабы, чтобы сделать это!
Польша будет побеждена, если она восстанет раньше времени, а русское движение надолго будет потоплено в национальной ненависти, которая пойдет рука об руку с преданностью царю и всплывет только после вашей смерти, когда ваш героический пример, превратившись в традицию, приведет в движение новое поколение, подобно тому, как великое воспоминание о 14/26 декабря 1825 г. привело в движение нас!’ (подчеркнуто всюду Герценом).
В настоящее время Рукописным отделом Библиотеки имени Ленина обнаружена подлинная рукопись цитируемого обращения Огарева, подготовляемая к печати.
5 Намерение Огарева, видимо, не осуществилось. В известной части его литературного наследия (как и наследия Герцена) нет никакого рассказа об отряде Потебни и несчастном случае, его разрушившем.
6 Записка от 3 марта 1863 г., приведенная в отрывке Огаревым,— последний след сношений Потебни с редакцией ‘Колокола’.
Лагерь Лангевича — лагерь диктатора, провозглашенного в марте 1863 г. обеими партиями польского восстания. 24 марта Потебня погиб. Об обстоятельствах и месте гибели его имеются разноречивые показания. Огарев в ‘Колоколе’, л. 163, 15 мая 1863 г., напечатал следующую поправку: »Народная газета’ говорит, что А. Потебня, глава Комитета русских офицеров в Польше, погиб не при Песочной скале (как было сказано в ‘Колоколе’), а в известном ночном нападении на кладбище при Скале. ‘Он находился при Лангевиче с важными поручениями. Во время сражения, несмотря на все просьбы и убеждения, он схватил косу, во главе колонны пошел в атаку и погиб, сраженный пулей в грудь. Смерть его,— прибавляет ‘Народная газета’,— великая потеря. Человек чистейший и благороднейший, всей душой любивший свободу».
7 Из стихотворения Лермонтова ‘Памяти А. И. Одоевского’. Огарев цитирует неточно.
8 Это место в статье Огарева, от слов: ‘… профессоров, вьющих гнилую паутинку’ до слов ‘сочувствовать их золотушной мысли’ включительно, приводит В. И. Ленин в статье ‘Памяти Герцена’, характеризуя разрыв Герцена с либералами (см. В. И. Ленин, Соч., т. 18, изд. 4, стр. 13). Огарев имел здесь в виду прежде всего либерала К. Д. Кавелина.
9 Речь идет о деле студентов петербургской Медико-хирургической академии — П. Беневоленского, X. Хохрякова, К. Крапивина — учителей Самсониевской и Введенской воскресных школ, ‘шести учеников воскресных школ из сословия фабричных рабочих’ — М. Митрофаноза, М. Федорова, В. Трифонова, Е. Коченкова, И. Антонова, К. Андреева и др.
Учителя Самсониевской и Введенской воскресных школ обвинялись в революционной пропаганде среди рабочих, ‘з чтении являвшимся в эти школы фабричным работникам возмутительных воззваний ‘Что нужно народу’ и ‘Что делать войску’, также в разъяснении слушателям их смысла сих сочинений в революционном духе’ и были осуждены специальным постановлением Сената на каторжные работы (см. ‘Рабочее движение в России в XIX веке’, т. II, часть 1, Госполитиздат, 1950, стр. 589 и ел.).
Огарев перепечатал в ‘Колоколе’, л. 161, 15 апреля 1863 г., из газеты ‘Северная пчела’ содержание приговора.