Константин Михайлович Станюкович
Константин Михайлович Станюкович
Надежда Порфирьевна
Надежда Порфирьевна
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV
IV
V.
V.
VI.
VI.
— ——————————————————————
Надежда Порфирьевна, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1897
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Поздний вечер под Светло-Христово воскресение.
Свет дешевой лампы на краю большого стола, на котором лежит светлая юбка неоконченного платья, освещает маленькую, худощавую женскую фигурку, склонившуюся над тихо постукивающей швейной машинкой, и захватывает часть небольшой, очень скромно убранной комнаты. В темном углу ее виднеется детская кроватка.
Хозяйка этой комнаты, нанимаемой от жильцов, — наборщика с женой и двумя детьми — Надежда Порфирьевна Иванова, ‘девица, дочь статского советника’, как значится в ее виде на жительство, — торопливо доканчивает щегольское платье. И то она с ним запоздала! Обещала принести в пятницу и затянула до самого праздника. Но что было делать? Как назло, несколько дней тому назад вдруг захворала маленькая Катя, и Надежда Порфирьевна бросила работу. Она не отходила от больного ребенка целых два дня, встревоженная и огорченная при виде этого быстро осунувшегося личика с лихорадочным румянцем на щечках и с потускневшими глазками, глядевшими из-под длинных ресниц с выражением беспомощной покорности. По временам, особенно ночью, Надежду Порфирьевну охватывал ужас отчаяния при мысли, что эта девочка, единственное существо в мире, привязывающее ее к жизни, вдруг может умереть. И она со страхом вглядывалась в спящую девочку, щупала горячий лоб, и слезы невольно текли по ее лицу. Напрасно доктор, молодой, симпатичный, чахоточный брюнет, успокаивал Надежду Порфирьевну, уверяя ее, что пока ничего серьезного нет. Только сегодня утром, когда девочка проснулась веселая, с светлыми глазками, и доктор сказал, что она через день будет совсем здорова, Надежда Порфирьевна успокоилась и принялась наверстывать потерянное время. Шила она почти без перерывов, с утра.
За такой работой она просиживает целые дни, вот уже скоро шесть лет, не замечая как подтачивается ее здоровье. Впереди — та же вечная работа с скромными надеждами принять двух-трех мастериц. Но Надежда Порфирьевна не жалуется на тяжесть работы. Напротив! Она благодарит судьбу за то, что случай научил ее мастерству, которое дает ей заработок хотя и небольшой, но более обеспеченный, чем неверные заработки интеллигентного труда. Испробовала она и его и намучилась. Теперь она может кое-как жить со своей любимой девочкой и, главное, не разлучаться надолго с этой полусироткой, без имени отца, брошенной, как и мать, на произвол судьбы.
Обыкновенная история! Был женихом, уверял в любви, говорил красивые фразы, хотел жениться и поступил, как негодяй!
Надежда Порфирьевна недаром пользуется среди клиенток репутацией искусной портнихи. У нее много изящного вкуса и фантазии. Она умеет сочинять костюмы и выбирать, что к лицу. Платья, сшитые ею, сидят безукоризненно и так изящны, что некоторые ее заказчицы выдают их за работу французского магазина. Работа у нее не переводится. Она добросовестна и не дорого берет за фасон.
Машина тихо постукивает среди тишины. Маленькая бледная рука безустанно вертит колесо, а красивые тонкие пальцы другой руки придерживают светлую шелковую материю, над которой быстро ходит игла.
Надо спешить!
Уж сегодня перед обедом приходила горничная от Сокольниковых. Надежда Порфирьевна заметила, с каким изумленным вниманием оглядывала она девочку.
‘Вот ты какая!’ — как будто говорил ее наглый взгляд, когда она спрашивала о платье.
— Завтра в одиннадцать часов принесу. Завтра барышня будет в новом платье. Так и скажите ей.
— Барыня просила, чтобы беспременно. Барыня сердится!
— А барышня?
— Барышня? — переспросила горничная, высокая, некрасивая пожилая девушка, одетая не без претензий. — Они упрашивали не посылать к вам. И как еще упрашивали! Она ведь жалеет человека, наша барышня. Это все генеральша кипятится.
‘Милая!’ — мысленно поблагодарила Надежда Порфирьевна барышню.
— Будьте так добры, скажите барышне, что…
Она вдруг спохватилась и оборвала речь.
— Что сказать?
— Нет, ничего не говорите. Я завтра сама объясню ей, почему запоздала.
— Какой славный ребеночек! — с неожиданной фамильярностью сказала вдруг горничная, как-то подчеркивая слова и улыбаясь…
И не дождавшись ответа, проговорила:
— Так вы будете завтра с платьем, Надежда Порфирьевна?
— Буду.
Она слегка поклонилась и ушла, думая с злорадством:
‘Вот они, благородные! А какой тихоней казалась. Никак не подумала бы!’
И шла домой довольная, что может сообщить барыне пикантную новость о портнихе, которую господа так ласково принимали, особенно барышня.
Надо спешить!
Работы оставалось, впрочем, уже немного. Юбка и большая часть лифа готовы. Надо прикончить лиф и сделать отделку. К раннему утру все будет готово. Она поспит часа два, три, обрадует Катю хорошеньким яичком и игрушкой, уберет комнату и отнесет платье. Наверно Людмила Алексеевна останется довольна обновкой. Она знает ее требовательный и изящный вкус и знает, чем угодить ей!
И у портних есть свои любимицы. Надежда Порфирьевна всегда особенно старается для барышни Сокольниковой и с любовью художника шьет для нее. Она любимая ее клиентка, эта изящная блондинка с хорошенькой, словно выточенной головкой, окаймленной чудными белокурыми волосами, отливавшими золотом, стройная, гибкая, грациозная, с красивым бюстом, на котором так отлично сидит лиф, с тонкими чертами нежного, подернутого розоватым отливом лица и с этими ясными и добрыми большими синими глазами, которые всегда так тепло и участливо глядят на Надежду Порфирьевну.
Эта милая девушка точно угадывает не одну только горечь ее тяжелого существования, но и тайну ее разбитого сердца, и с особенной, чисто женской, чуткой деликатностью говорит с Надеждой Порфирьевной, усаживая ее в своем уютном, роскошно убранном, будуаре-гнездышке, говорит, согревая нежной лаской, и сама как-то вся притихает в ее присутствии, точно смущаясь, что она такая веселая, беззаботная, жизнерадостная и счастливая в то время, как перед ней такое несчастное создание.
Она стала еще нежней и сердечней после того, как однажды, месяца четыре тому назад, заехала в первый раз к Надежде Порфирьевне, чтобы посоветоваться насчет выбора материи на платье. Она вошла и смутилась до слез, совершенно неожиданно для себя увидав около работавшей Надежды Порфирьевны маленькую Катю, как две капли воды на нее похожую. Молодая девушка с необычайной порывистостью поздоровалась с матерью и, усадив к себе на колени девочку, стала с горячей нежностью ее целовать.
И бедная обстановка, и сиротка-девочка, и маленькая, бледная, с поблекшими щеками Надежда сама несколько смущенная, благодарным взглядом отвечающая молоденькой девушке за ласку ребенку, — все это до того взволновало Людмилу Алексеевну, что слезы подступали к горлу. Перед ней внезапно раскрылась тяжелая интимная драма, и она поняла, сколько энергии и самоотвержения было в этом хрупком существе, в этой маленькой Надежде Порфирьевне, шьющей такие превосходные платья, чтоб взрастить свою девочку. А сколько пережила она горя и оскорблений?
Как хотелось в эту минуту Людмиле Алексеевне помочь чем-нибудь этой покинутой женщине. Но что она может сделать и как помочь? Она чувствовала, что Надежда Порфирьевна не из тех, которые примут помощь?
Эта молодая нарядная барышня просидела у Надежды Порфирьевны полчаса и все извинялась: не стесняет ли она? Ей видимо так хотелось посидеть! И она слушала с благоговейным вниманием шутливые рассказы Надежды Порфирьевны о ее затворнической жизни, всегда за платьями, о ее чтении урывками… В ее речах не было и тени жалобы… Жизнь ее вовсе не такая печальная, как верно думает Людмила Алексеевна.
— Но все-таки вам тяжело…
— А вот эта девочка! Она дает мне счастие жизни! — говорила Надежда Порфирьевна. — Вы не можете себе представить, сколько радости жить для этой крошки, мечтать, как я подниму ее, воспитаю, отдам в гимназию… Уж мы скоро с ней начнем учиться читать! — прибавила она, любовно трепля ребенка по щеке. — Балованная только моя дочурка!
— Прелесть! — восторженно воскликнула молодая девушка и снова принялась целовать ее.
— Не захвалите. И то ее все хвалят! — с едва скрываемым чувством материнской гордости промолвила Надежда Порфирьевна.
Только под конец этого затянувшегося визита Людмила Алексеевна решилась заговорить о цели посещения и показать привезенные образчики материи.
— Посмотрим, посмотрим!.. — деловым тоном заговорила Надежда Порфирьевна и выбрала один образчик. — Вот это вам пойдет… Только я посмотрю еще в куске… Вы мне оставьте образчик.
И она стала рассказывать, какое она сделает платье. Талантливая портниха заговорила в ней.
Они простились с большою сердечностью. Эти полчаса сблизили их больше, чем два года прежних отношений.
Уходя, молодая девушка сказала:
— Вы мне позволите навещать вас, Надежда Порфирьевна? Не правда ли?
В тоне ее ласкового голоса звучала просительная нотка.
— Меня навещать? — взволнованно повторила Надежда Порфирьевна. — Благодарю вас, милая Людмила Алексеевна. Горячо благодарю. Добрая вы… Но…
И вместо окончания фразы Надежда Порфирьевна как-то смущенно, точно виноватая, взглянула в лицо молодой девушки.
— Вы этого не хотите? — сконфуженно проронила та.
— Что вы? Что вы, родная моя? Я была бы так рада видеть вас у себя. Но… подумайте… Вам, молоденькой девушке, нельзя бывать у меня. Что скажет ваша мама?
— Моя мама? Но мама может этого и не знать, я ей не скажу! — сказала Людмила Алексеевна и в ту же минуту ее лицо залилось румянцем. — Ведь это ложь простительная. Я ничего дурного не сделаю, навещая вас? Не правда ли? — прибавила она с видом ребенка, ищущего поддержки.
— Нет, нет… Не делайте этого. Не навещайте меня, голубушка, прошу вас! Спасибо за доброе желание.
— Как это все грустно! Эти глупые предрассудки.
— Что делать! — вздохнула Надежда Порфирьевна. — Я к вам скоро приду… поговорить насчет платья. Вот и увидимся!
— Приходите скорей. Если бы вы знали, как я вас люблю! — вдруг взволнованно проговорила с внезапно нахлынувшим чувством молодая девушка и с горячностью стала целовать Надежду Порфирьевну, а потом Катю.
Слезы блестели у нее в глазах, когда она, вся умиленная, выходила из этой скромной комнаты.
После этого визита Людмила Алексеевна чаще звала Надежду Порфирьевну к себе: то надо было заказать платье, то переделать старое. Она усаживала ее у себя в комнате, и они беседовали. Каждый раз молодая девушка осведомлялась о Кате и часто передавала для нее какую-нибудь игрушку или лакомство.
‘Милая, славная девушка! Как она не похожа на других!’ — мысленно произнесла, полная благодарного чувства, Надежда Порфирьевна, вспоминая о барышне Сокольниковой.
Из темного угла комнаты донесся протяжный вздох спящей девочки.
Надежда Порфирьевна приостановилась вертеть колесо, подняла голову и напряженно прислушивалась.
Свет лампы охватил миловидное, бледное и истомленное лицо этой маленькой, худенькой женщины в белой кофте, — брюнетки с красивыми темными глазами и черными, как смоль, густыми распущенными волосами, покрывавшими спину. Она выглядела гораздо старше своих двадцати шести лет. Тяжелая жизнь видимо наложила на нее свою печать, и в ее лице, во взгляде ее добрых глаз словно застыло то серьезное, грустно-спокойное выражение, которое бывает у людей, переживших тяжкое горе.
— Катюша! Ты не спишь? — произнесла Надежда Порфирьевна тихим голосом.
Ответа не было. Снова среди тишины слышалось ровное дыхание.
Надежда Порфирьевна поднялась и тихой, чуть слышной походкой, едва касаясь пола маленькими ногами, обутыми в туфли, приблизилась к кровати. Привычным движением материнской руки она осторожно ощупала голову ребенка, поправила сбившееся одеяло и, нагнувшись, тихо прикоснулась губами к пухлой теплой ручке девочки.
Когда Надежда Порфирьевна вернулась и села на свое место, в лице ее светилась счастливая улыбка успокоенной матери.
Раздался звон колокола. Она перекрестилась, и снова застучала машинка.
А в голову ее невольно напрашивались воспоминания. Работа не мешала ей думать. Сколько тяжелых дум передумала она за шитьем в течение шести лет!
Она вспоминала, как встречала в последний раз этот праздник прежде, когда у нее еще был ‘дом’, давно уже совсем чужой. Она, недавно окончившая курс гимназистка, веселая, счастливая двадцатилетняя девушка, ждавшая от жизни всего хорошего и светлого, только что вернувшись со всеми от заутрени, сидит в кругу близких за столом, уставленным пасхальными яствами. Она — такая хорошенькая в своем белом платье, с алым бантом на черноволосой головке, и все кажется таким прекрасным! Все празднично настроены, все веселы. Даже и отец, обыкновенно суровый и желчный, старый работяга-чиновник, почему-то гордившийся древностью своего захудалого дворянского рода, теперь сидит в виц-мундире, с крестом на шее, ласковый и приветливый, несказанно довольный повышением, благодаря которому он будет получать четыре тысячи вместо трех. Он любуется дочкой. ‘Хорошего жениха найдешь, Надя’, — шутливо говорит он. И все смеются: и мать, добрая, нежная, с кротким покорным взглядом, и сестра Нюта, пятнадцатилетняя пышная блондинка с голубыми глазами, и двенадцатилетний брат, курчавый гимназист Вася…
Ах, как все это, кажется, давно было!
Вот уже более пяти лет, как она живет одинокая со своей Катей. Мать скоропостижно умерла, не предчувствуя тяжкой доли своей любимицы Нади. Отец выгнал ее из дома… Сестра вышла замуж за видного чиновника и не хочет ее знать. Один только брат изредка пишет из дальней провинции коротенькие, почти официальные письма.
Она в глазах этих людей, когда-то ей близких, отверженная.
За что же?
Не раз задавала себе этот вопрос Надежда Порфирьевна и не могла понять этого бессердечного наказания за то, что имела несчастье полюбить человека с тою беззаветностью и силою страсти, на которую способны только глубокие натуры. Он был молод, хорош, говорил красивые речи о долге перед родиной и кончал университет. Отец невзлюбил его и отказал от дому… Ряд упреков, сцен, ужасных сцен, и молодая девушка должна была оставить отчий дом, чтобы больше уж никогда в него не возвращаться…
Надежда Порфирьевна поселилась отдельно и стала давать уроки. Жених проводил у нее вечера. Читали вместе и праздновали весну любви. Свадьбу назначили через два месяца, как только он окончит курс. Курс окончен. Ему надо на две недели съездить на юг, повидаться с матерью. Молодая девушка доверчиво простилась, нетерпеливо ждала жениха и… вдруг письмо.
Ах, какое это было ужасное, бесчеловечное письмо, несмотря на всю его подлую деликатность! ‘Я ошибся в своем чувстве…’ ‘Жизнь имеет более высокие цели, чем личное счастье…’ Все эти фразы длинного, сладоточивого письма навсегда запечатлелись в ее памяти и теперь при одном воспоминании об этих лживых строках мучительно сжимается сердце. Почувствовавшая себя матерью, пораженная ужасом от потери любимого человека, с жгучим стыдом и отчаянием в сердце, без друзей, без родных, молодая девушка хотела в первую минуту лишить себя жизни, но сила характера и инстинкт материнства спасли ее. Она решила жить.
Спасибо еще, нашлись совершенно незнакомые добрые люди, которые подбодрили ее, нашли уроки, поместили потом в родильный дом и не дали первое время умереть ей с голоду.
Она оставила ребенка при себе, привязавшись к нему с первого же дня рождения с какой-то болезненной страстностью. Она теперь будет жить для него… И эта мысль смягчала остроту ее горя. ‘Пусть говорят, что хотят! Пусть бросают в нее камнем, — она не расстанется с девочкой’.
И когда отец, возмущенный главным образом этим ее решением, написал ей, что с ребенком он никогда не примет ее в дом, — она, не задумываясь, отвечала, что никогда с ним не расстанется.
С тех пор все отношения были прерваны…
Она сделалась портнихой и выкармливала девочку. Тяжкое было время!
Слезы невольно тихо, одна за другой, текут по лицу маленькой женщины при этих воспоминаниях прошлого… Она вытирает их и, тяжело вздохнув, торопливо вертит ручку.
‘Где он теперь?’ — проносится в голове мысль о виновнике ее разбитой жизни. Она вспоминает о нем почти спокойно. Любовь к нему вместе с обидой давно уж улеглись в ее сердце, занятом беспредельной привязанностью к дочери. Она с тех пор не видала его и не слыхала о нем. Она хорошо понимала, что он один из бездушных негодяев, не щадящих людей. И тем не менее, там, где-то в далеком уголке ее души, все-таки теплилось воспоминание о ее первой и последней любви, и карточка его все еще хранилась у нее в шкатулке.
С тех пор она уж никого не любила, да и не думала о любви. Не до того было. Маленькое беспомощное создание одно захватило все ее помыслы, всю силу ее любви, заставляя бодро нести тяготу жизни.
Раннее солнечное утро заглянуло в комнату и застало Надежду Порфирьевну за работой. Она изнемогала… Прежние бессонные ночи дали себя знать. Лицо совсем осунулось. Глаза ввалились, окруженные темными впадинами. Ее клонило ко сну, и она с трудом пересиливала себя. Еще четверть часа и из груди ее вырвался радостный вздох. Слава богу! Платье окончено, красивое, изящное платье с роскошной отделкой, полной вкуса. Но какого утомления стоило оно ей. Она едва держалась на ногах и, торопливо раздевшись, обессиленная бросилась на постель, чувствуя как ноет и болит спина.
За стеной пробило пять часов и раздались голоса вернувшихся из церкви наборщика и его жены…
Надежда Порфирьевна тотчас же заснула, как убитая.
В одиннадцать часов Надежда Порфирьевна, оставив дочь на попечение квартирной хозяйки, подъехала на извозчике, с большим коробом на коленях, к красивому дому на Гагаринской набережной и поднялась на второй этаж.
Она была одета со вкусом и имела очень элегантный вид в своей темной суконной жакетке, плотно облегавшей ее тонкий, гибкий стан, и в фетровой, скромно отделанной шляпке. Из-под шерстяной юбки светлого праздничного платья виднелись изящные ботинки. На маленьких руках были свежие шведские перчатки. Надежда Порфирьевна всегда старалась быть хорошо одетой при посещении клиенток. Ее красиво и ловко сидящие платья сразу располагали заказчиц в пользу ее искусства.
Молодой видный лакей во фраке отпер двери, имея наготове праздничную улыбку, в ожидании подачки от визитера, но при виде портнихи улыбка быстро исчезла с его лица, и он небрежно проговорил, впуская Надежду Порфирьевну:
— Подождите!
Надежде Порфирьевне показалось, что сегодня этот лакей был особенно пренебрежителен, не так, как прежде, и она вспомнила про вчерашний визит горничной, — вспомнила, и грустная усмешка пробежала по ее лицу. Не привыкать ей к этим мелким лакейским оскорблениям! Мало ли их было, и не только от лакеев?
Она присела в прихожей, — и к этому она привыкла. Прошла минута, другая, пока не вернулся лакей и не сказал:
— Идите в комнату барышни.
Людмила Алексеевна, в светлом фланелевом капоте, только что окончившая туалет, встретила Надежду Порфирьевну на пороге своей уютной, светлой комнаты, в которой красовалась жардиньерка с массой чудных свежих роз, — радостной, приветливой улыбкой.
Она была прелестна, эта стройная молодая блондинка, свежая и жизнерадостная, с розоватым румянцем на нежно-белых щеках, с античной прической белокурых волос, с красиво посаженной головой на сверкавшей белизной, словно изваянной, шее. Вся она точно сияла сегодня каким-то особенным радостным неудержимым счастьем, и ее большие синие глаза глядели так ласково, так нежно.
— Христос воскресе!
И только что Надежда Порфирьевна поставила свой короб, молодая девушка протянула алые губы и трижды горячо и любовно поцеловалась с Надеждой Порфирьевной.
— Садитесь, милая, дорогая! Ведь я вас так давно не видала. И так мне хотелось вас видеть… Чего хотите: чаю, кофе? Будем вместе пить.
— Благодарю, ничего не хочу, — отвечала Надежда Порфирьевна и улыбнулась, любуясь обаятельной прелестью этой девушки, ее движениями, полными простоты и грации.
Это просветленное лицо, этот вид неудержимого счастья невольно обратил на себя ее внимание. Она вспомнила, что и она когда-то переживала такое счастливое настроение, и у нее мелькнула мысль: ‘Верно любит и любима эта милая девушка’.
— А вы простите, голубушка Надежда Порфирьевна, — продолжала хозяйка, усадив свою гостью рядом с собой на маленьком диванчике и сняв, несмотря на протесты, с головы ее шляпку, — простите, что вчера беспокоили вас, посылали мамину горничную… Мама непременно хотела.
— Знаю, что не вы, — улыбнулась Надежда Порфирьевна.
— Право, не я…
— Я не могла кончить раньше: Катюша захворала…
— Бедняжка… Что с ней? — участливо спросила Людмила Алексеевна.
— Сегодня она совсем здорова, а в четверг и пятницу…
— И вы все-таки сшили мне платье?..
— Как видите… Вчера кончила…
— Господи! Да зачем же? Точно я не могла подождать? Точно у меня мало платьев?
Тень на мгновение омрачила ее лицо.
— Вперед так меня не обижайте… Слышите? Если хоть капельку любите… хоть одну капельку! Милая! И зачем не написали? Из-за этого платья вы, наверное, не спали ночь? Ведь не спали?
— Утром выспалась.
— Ах, как это неприятно!.. Мама вечно суетится… Я ей говорила, чтоб не посылала…
— Да полно, полно вам, Людмила Алексеевна… Что за беда не поспать ночь?..
Людмила Алексеевна покачала с укором головой и пожала руку Надежде Порфирьевне.
Затем она поднялась с места и достала из комода хорошенькое яйцо.
— Передайте Кате и покрепче поцелуйте за меня, — промолвила она, снова присаживаясь около Надежды Порфирьевны.
Лицо ее опять светилось лучами счастья и ей видимо хотелось поделиться с ним.
Она примолкла, устремив взгляд на розы в жардиньерке.
— А вам, дорогая моя, скоро будет много работы… Только уж вы возьмите себе помощниц, а то устанете, — вдруг проговорила она, и тотчас же яркий румянец залил ее лицо. — Я выхожу замуж, — чуть слышно прибавила она и горячо поцеловала Надежду Порфирьевну.
— Дай вам бог счастья!
— Оно будет, оно есть. Я люблю, и он меня любит. Он такой хороший, умный, честный! — восторженно говорила девушка, и слезы блестели в ее глазах… — Вы только простите, что я вам говорю о том, как я беспредельно счастлива… Простите… Но мне хотелось поделиться с вами… Ах, как хотела бы я, чтобы и вы полюбили хорошего человека, чтоб и вы были счастливы, и все, все, весь мир!..
На бледном лице Надежды Порфирьевны стояла кроткая улыбка. Она без слов пожимала руку девушки и мысленно благословляла ее… А в душе ее поднималось жгучее чувство скорби.
— На днях только все было решено… Мама сперва не соглашалась. Он не богат… Но зачем мне богатство?.. Вот вы увидите моего жениха… Он скоро будет… Это он мне прислал эти чудные розы!
— Так одевайте скорей новое платье. Я посмотрю, удалось ли оно.
— О, разумеется. Ведь у вас золотые ручки!
Молодая девушка сняла капот и одела новое светлое платье цвета морской волны, отделанное серебром. Надежда Порфирьевна с серьезным, сосредоточенным видом обвела рукой лиф, обдернула складки, и они обе вышли в гостиную, чтобы Людмила Алексеевна могла оглядеть его со всех сторон в трюмо. Надежда Порфирьевна зорким опытным глазом снова окидывала произведение своих рук и осталась довольна. Платье действительно было великолепное. Нежная ткань шелкового лифа словно обливала красивый бюст и гибкую тонкую талию. Юбка спускалась изящными линиями, заканчиваясь сзади небольшим треном. Ни складочки, ни морщинки. И как оно шло к этой белокурой головке! Молодая девушка это чувствовала и, глядя в зеркало, мечтательно улыбалась, думая, что платье понравится любимому человеку.
— Нигде не узко? Нигде не жмет? Поднимите руки! — приказывала Надежда Порфирьевна.
— Нигде, нигде. Превосходно сидит!
— Ну-ка, пройдитесь!
Молодая девушка сделала несколько шагов и вернулась к трюмо.
— Кажется, хорошо! — проговорила Надежда Порфирьевна.
— Отлично! Мама, погляди, какую прелесть сшила Надежда Порфирьевна! — обратилась Людмила Алексеевна к нарядной пожилой даме, входившей в гостиную.
Надежда Порфирьевна поклонилась. Генеральша любезно наклонила слегка голову и, приблизившись, снисходительно протянула руку.
— В самом деле недурно! Оно к тебе идет, Мила! Очень идет, — говорила генеральша, оглядывая платье в лорнет на длинной черепаховой ручке. — Не короток ли трен?..
— Длинных не носят, — заметила Надежда Порфирьевна.
— Не носят? — протянула генеральша и, обращаясь к Надежде Порфирьевне, прибавила: — Мне с вами надо поговорить… Мила выходит замуж и приходится торопиться с приданым. Побывайте-ка на днях, Надежда Порфирьевна… Очень, очень недурно платье! — снова повторила генеральша и вышла, сказав по-французски, чтобы Мила принесла ей счет портнихи.
— А вот мы с вами и не доглядели! — озабоченно вдруг воскликнула Надежда Порфирьевна.
И с этими словами она достала из кармана приборчик и, вынув иголку с ниткой, опустилась на колени и стала подшивать распустившийся внизу рубец.
В эту минуту в гостиной раздались шаги, и мягкий, нежный мужской баритон проговорил:
— Здравствуйте, Людмила Алексеевна! Не помешал?
Иголка задрожала в руках Надежда Порфирьевны. Холодный трепет пробежал по всему телу при звуках этого голоса. Боже, какой знакомый, страшно знакомый голос!
— Вы? помешали?
В этих двух словах молодой девушки было столько чарующей ласки, столько нежного упрека, что нетрудно было догадаться о приходе жениха.
— Неужели, это?..
Охваченная страшным волнением, Надежда Порфирьевна с порывистой нервностью двигала иголкой и, притаившись за юбкой, вся обратилась в слух.
— Христос воскресе!
Из рук Надежды Порфирьевны чуть-чуть потянулось платье от поворота головы молодой девушки. Начались поцелуи, едва слышные, долгие.
Маленькую худенькую женщину била лихорадка. Она едва стояла на коленях и бесцельно, бессмысленно тыкала иголкой.
‘Этот голос…’
— И как вы прелестны, Людмила Алексеевна! Как идет к вам платье.
Голос говорил, точно ласкал.
‘Он, он!’ — подумала в ужасе Надежда Порфирьевна.
И все прошлое волной прилило к сердцу. В ушах стоял этот ласковый, нежный голос, говоривший ей такие же слова любви… О, господи, неужели она еще любит этого негодяя?
Она не решилась взглянуть на него.
— Что, скоро ли, голубушка Надежда Порфирьевна? — произнесла молодая девушка.
В ее мягком голосе слышалось нетерпение.
— Сию минуту… Еще один стежок… — чуть слышно произнесла она.
Но какой стежок! Иголка не слушалась в ее руках.
Ее имя, произнесенное молодой девушкой, заставило Надежду Порфирьевну выглянуть из-за платья.
Никакого сомнения!
Этот молодой человек лет тридцати, в изящном фраке, свежий, блестящий, румяный, с кудрявыми темно-русыми волосами и маленькой бородкой, — это он, ее бывший жених и отец ее ребенка.
Имя ее не вызвало в нем, по-видимому, никакого воспоминания. Ни один мускул не дрогнул на этом красивом лице. Он с нежностью смотрел на невесту своими карими бархатистыми глазами и весело улыбался, покручивая шелковистые усы.
Чувство злобы и презрения охватило вдруг Надежду Порфирьевну. Глаза ее блеснули недобрым огоньком, и в голове пронеслась мысль:
‘А что если тут, сейчас, при невесте, она скажет, какой это негодяй?’
Но прошло мгновение, и жалость к нему смягчила вспышку возмущенного сердца. Надежда Порфирьевна употребила усилие, чтобы побороть волнение, и поднялась.
Она едва стояла на ногах.
— Ну, вот и кончено! — проговорила она дрогнувшим голосом, не поднимая глаз, и стала прощаться.
— Позвольте вас познакомить. Мой жених, Виктор Андреевич Нерпин…
Надежда Порфирьевна чуть-чуть наклонила голову. Молодой человек, взглянув на нее, слегка изменился в лице и постарался скрыть свое смущение в низком, почтительном поклоне.
— Но что с вами, голубушка? На вас лица нет? — с беспокойством спросила молодая девушка, только что заметившая, что Надежда Порфирьевна бледна как смерть.
— Устала… Не спала ночь! Прощайте.
— Ах, бедняжка!.. И все из-за моего платья! Пойдемте ко мне, выпейте воды, отдохните, — участливо говорила Людмила Алексеевна.
И, дружески обхватив Надежду Порфирьевну за талию, она пошла с ней из гостиной.
— Не надо, ничего не надо. Я поеду домой и все пройдет.
— Милая! Да вы совсем больны. Рука ваша как лед! — тревожно, полная участия, проговорила Людмила Алексеевна.
Но — странное дело! Это ласковое участие теперь тяготило Надежду Порфирьевну. В душе ее шевельнулось неприязненное чувство к той самой девушке, которую так любила, и она почти сухо ответила:
— Не беспокойтесь, поправлюсь.
А Людмила Алексеевна, вся поглощенная счастьем, ничего не замечавшая, обнимая в передней Надежду Порфирьевну, шепнула ей:
— Ну что, понравился он вам?
— Очень! — едва проговорила Надежда Порфирьевна и выбежала вон.
В этот день Катя, веселая и довольная подарками, отрываясь от игрушек, часто подбегала к матери и капризно спрашивала: ‘Отчего мама скучная и о чем она думает?’
И каждый раз Надежда Порфирьевна с какою-то особенной страстностью целовала девочку и, стараясь улыбнуться, отвечала:
— Так, милая деточка… задумалась. А ты не обращай на меня внимания… Играй себе.
И Надежда Порфирьевна снова ходила по комнате, занятая неотвязными думами.
Ей было стыдно за ревнивое, неприязненное чувство, шевельнувшееся было к Людмиле Алексеевне. Чем она виновата, милая, добрая девушка, что полюбила этого человека? Ее пожалеть только можно, пожалеть и спасти. Страх за ее судьбу и нежное участие занимали теперь мысли Надежды Порфирьевны. Ведь человек, поступивший с ней так безжалостно, бросивший ребенка и ни разу о нем не справившийся, бессердечный эгоист, который разобьет и эту молодую жизнь, как разбил и ее жизнь. Он не может любить и верно женится ради состояния. Она хорошо знает эту себялюбивую натуру, чарующую своей кажущейся искренностью и горячностью речей, тотчас же им забываемых.
Не следует ли открыть глаза Людмиле Алексеевне и все рассказать ей? Пусть она узнает прошлое своего жениха. Такой подлости не простит порядочная девушка. Ей, правда, тяжело будет узнать про любимого человека, но лучше теперь перестрадать, чем страдать потом всю жизнь.
‘Лучше ли?’
И как она все это скажет? Возьмется ли она нанести рану в молодое любящее сердце? И не нанесет ли она такого удара, от которого не оправляются во всю жизнь? Имеет ли она на это право, она, потерпевшая и обманутая?..
Сомнения мучили Надежду Порфирьевну. Жалея неопытную, молодую девушку, она не знала, как ей поступить.
И сердце подсказывало другие соображения:
А если и он ее любит и будет добрым мужем? За что нарушать их счастье? Не говорит ли в ней мстительное, пристрастное чувство покинутой, обиженной женщины?
О, видит бог, нет! Она забыла свою обиду и не скверное чувство говорит в ней… Она хочет уберечь Людмилу Алексеевну… Она и его простила, но… ведь он нехороший человек… Поступить так безжалостно?..
Надежда Порфирьевна опять с болью припомнила все. Действительно, безжалостно! Но мало ли мужчин, поступающих, как он? Он был тогда совсем молод, жизнь могла исправить его, заставить серьезнее относиться к людям… Если это так?
И добрая душа ее нашла и для этого человека оправдание.
Пусть он гадко поступил, но молодая девушка его любит. Даже иллюзия любви лучше одиночества. И, наконец, ради бывшей любви она не должна открывать своей тайны…
‘Нет, нет! Дай им бог счастья! Я ни слова не скажу!’ — решила Надежда Порфирьевна.
Это решение значительно облегчило ее, и она удивлялась теперь, как могли быть сомнения на этот счет.
‘Да и не оправдала ли бы она его?’ — подумала Надежда Порфирьевна.
— Любовь слепа… Я знаю по опыту! — проговорила она мысленно и подсела к Кате.
Сперва было Надежда Порфирьевна думала отказаться шить приданое для Людмилы Алексеевны, — ей тяжело бы встречаться с этим человеком в доме Сокольниковых, — но потом передумала. Она будет посылать для примерки мастерицу, которую возьмет в помощницы, и, таким образом, избегнет встреч. Наконец, и Людмилу Алексеевну можно попросить когда-нибудь заехать.
‘Теперь не беда приехать к портнихе с незаконным ребенком!’ — подумала с грустной улыбкой Надежда Порфирьевна.
А отказываться от такой выгодной работы она не хотела. Будь она одна, и разговаривать нечего, но с ней Катя… Надо и о завтрашнем дне подумать. От этой работы она отложит кое-что в заветный ‘Катин фонд’ и наймет на лето комнатку где-нибудь за городом.
Прошло два месяца.
За это время Надежда Порфирьевна сшила много платьев: и визитных, и простых. Оставалось последнее — венчальное.
И как же похудела за это время Надежда Порфирьевна! С этой спешной работой приданого она совсем истомилась.
‘Летом отдохну и поправлюсь. Зато хорошо наработала!’ — утешала она себя, любовно поглядывая на свою Катю.
В жаркий день, в начале июня, Надежда Порфирьевна сидела за своей машинкой, заканчивая роскошное венчальное платье. Завтра оно будет готово, как раз за три дня до свадьбы.
С грустной улыбкой шила она это платье для той, которая выходила замуж за человека, лишившего ее венчального наряда, как в душную комнату вошла Людмила Алексеевна.
Она вошла, нарядная и тихая, словно стыдясь своего счастья, которое так и сверкало во всем ее существе: в лице, в глазах, в манерах и, кажется, в самом ее светлом костюме.
— Голубушка… дорогая. Что ж это? За что вы забыли меня? Ни разу не были!
Она поцеловала Надежду Порфирьевну, Катю и, присев около Надежды Порфирьевны, продолжала:
— Уж не сердитесь ли вы? За что же? Отчего вы не приходили примерять платья?
— Я, сердиться? Бог с вами, Людмила Алексеевна! — промолвила, чуть-чуть краснея, Надежда Порфирьевна. — Некогда было. Сами знаете: спешка.
— То-то… А я думала…
Лицо молодой девушки озарилось улыбкой.
— Но это… венчальное платье вы придете примерить? Милая! Приходите…
И с невольным эгоизмом бесконечно счастливых людей прибавила.
— Ах, если б вы знали, как я счастлива! Просто совестно.
— Вижу, вижу! — ответила Надежда Порфирьевна с тихой улыбкой. — Будьте всегда так счастливы! — горячо добавила она.
— Мы едем сейчас после свадьбы за границу… в Швейцарию, в Париж. К осени вернемся. Надеюсь, вы побываете у нас и Катю приведете…
‘Глупенькая! Что она говорит?’ — смущенно думала Надежда Порфирьевна.
Но она еще минут пять говорила, счастливая и радостная, о своем счастии, о том, какой хороший ее Виктор и как ее любит, и вдруг поднялась с места.
— А ведь он меня у ворот ждет. Звала его сюда к вам… Не пошел… Стесняется… Ну, до свидания… Так придете примерить венчальное платье? Придете? И на свадьбе будете? Вот вам и билет в церковь! Мы в Уделах венчаемся…
— Приду… приду…
И Надежда Порфирьевна крепко и как-то торжественно прижала девушку к сердцу и, сдерживая рыдания, прошептала.
— Пошли вам господь счастья!..
Источник текста: Собрание сочинений К. М. Станюковича. Том 3. — М.: Издание А. А. Карцева, 1897. С. 469—488.
Оригинал здесь: Викитека.