Начала русской словесности
Начала русской словесности
Une vue de la littrature isole
de Vhistoire des nations crerait
un prodigieux mensonge*.
Chateaubriand
Устная литература
Устная литература
Начала русской словесности, Вельтман Александр Фомич, Год: 1834
Время на прочтение: 39 минут(ы)
Вельтман А. Ф. Древности и сокровища российские
М.: Институт русской цивилизации, 2015.
* Рассмотрение литературы изолированно от истории народов привиодит к колоссальной лжи. Шатобриан (фр.).
В обширном смысле литература, или словесность1, в народном теле есть орган слова, выражающий его деятельность материальную и нравственную устно или письменно.
Если для человека необходима память о прошедшем, законе и правила для настоящего и мысль о будущем, то для народа — столь же литература, ибо в ней отражается вся жизнь народа: его дела, его понятия, его думы, желания и надежды, радости и печали. Если человеку необходимо слово или способность передавать закон Бога, условия общества, свои мысли, чувства и дела другому, то и народу необходима та же способность, чтоб от поколения к поколению передавать завет, опыт и познания. Следовательно, литература в отношении к телу народному есть неоспоримо голос прошедшего к настоящему и настоящего к будущему.
Начало литературы относится, можно сказать, к временам первой семьи людей. В патриархальном, или семейном, обществе людей чувствовали природными писцами и живописцами, а память была природной хартией. Не человек учил чувства свои начертывать в памяти, звуки слов — изображениями предметов и рисовать самые предметы, а Божество, создавшее человека и заключившее в нем узел тайны создания. Но обилие труда утомило орган памяти, этой дивной хартии недоставало уже на все начертания, которые должны были сохраняться для потомства, и человек в необходимости должен был заменить природу искусством: те же начертания, которые изображались в памяти, чувства его перенесли на бумагу. Эти начертания, однако же, были бы понятны для каждого, потому что первый язык и первые буквы были предметные, но человек, желая таить свои мысли, должен был изобрести буквы условные, или гражданские, которые вместе с тем имели преимущество для скорописания.
Таким образом, покуда не было изобретено письмо, литература, как потребность нравственного сообщения, существовала в памяти. В памяти отпечатывались законы, опыт и мысли и передавались живыми вестниками в словах, думах, сказках, песнях и пословицах.
Рассматривая литературу в обширном смысле, мы должны разделить ее на все те периоды, которые она как орган народного слова выражает, развиваясь и совершенствуясь с возрастом его.
Развитие литературы народа, предупредившего прочих в просвещении, могло иметь только два периода:
В первом периоде она была литературою памяти, или устною, естественно развиваясь во всех родах, свойственных жизни народа: или свободной песнею любви, или обрядной славой самой жизни и силе природы.
В этом первоначальном своем быте литература чуждалась прозы и была неразлучна с голосом: этого требовала память, ибо мерный стих легко отпечатывается в памяти, имеет от природы какую-то наружность, как плод одушевленного чувства, которое не просто говорит, но рисует.
По изобретении письма литература письменная должна была начать деятельность свою с собрания священных или прославляющих божество песен, и в этом смысле, без сомнения, и приняла название изящной (Isiaca), или восхваляющей мать-природу2.
Совершенствуясь, она образовала священный язык, или язык богов — поэзию (песнопение),— возвысившийся над разговорным живым языком, или прозой, которая составила со временем другую ветвь литературы — как необходимое орудие деятельности гражданской, обнимая собою всю прозу жизни, словом, язык чувств принял название поэзии, а язык ума — прозы.
Предание об изобретении письмен у всех народов одинаково, повсюду письмо изобретено мифом гражданской жизни и торговых сношений. В Индии — Ганезой, божеством торговли, искусств и наук, в Египте — Таутом, или Гермесом, который учил людей всем полезным знаниям и изобрел священные письмена (иероглифы) и гражданские. Это тот же Эрмий, Гермес греков и Меркурий латин. Невозможно определить, где пало семя изобретения письмен, но так как в природе все развивается от единого семени, то и изобретение письма имело один исток и было распространено тем народом, который предупредил прочих деятельностью торговой и гражданской жизни. Мифические имена его: у китайцев — Фо, сходное с египетским фоф (а-фоф — египетское название эфиопов)3, у индийцев — Ганеза, сходное с Вавилонским Оанес4 (Азакон) или Уан, у греков мифическое имя уже исчезает и их законодатели — атланты и финникиане (настоящее назв. Фана-х), по северным преданиям, основатели гражданской жизни Азы (Aesir), в библейских преданиях Иувал изобрел цевницу и гусли, а Фовел — кование меди и железа, и, следовательно, искусства гражданские.
Судя по ближайшим к нам образцам, поэзия всегда принадлежала патриархальному быту народов, а проза — развитию гражданственности: так, учение друидов таллинских или кельтийских заключалось в песнях. Древние народы, населявшие Германию, по словам Тацита, ‘воспевают бога Туискона древними стихами, которые у них составляют единые мемориалы и летописи’.
Основываясь на этом, на древнюю литературу индейцев можно смотреть как на единственный образец самобытного развития и перехода из устной в письменную. Пураны (древнейшие писания), заключающие в себе полный курс учения и познаний, писаны мерными стихами, равно как и Веды — книги богословия, Магабгарата и Рамайяна — исторические предания.
Вообще устные предания были основой, хранением и распространением древней индийской литературы. В сборниках священных гимнов и обрядных постановлений, известных под именем Вед, название шрути, т.е. слышанное, ясно подтверждает это. В том же смысле и название древних законных уставов — смрити, т.е. памятование.
Все древние творения индейцев передавались устно5: сочинитель заставлял учеников своих учить наизусть свои творения, ученики становились в свою очередь учителями и передавали новому поколению, таким образом, творение переходило из уст в уста в духовном потомстве брахманов или ученых.
К первобытной гражданской, прозаической литературе, кажется, должно отнести книги Таута, или Гермеса Трисмегиста, в которых, по преданию, заключались первые законы египтян, обряды жертвенные, гармония, астрология, медицина, искусство военное и музыка. Оригиналы не сохранились, но, по крайней мере, они были кладезем, исчерпанным греками во время их владычества над Египтом.
Греков и должно принять первым народом, принявшим свое учение от другого.
Ход литературы у народа, принявшего учение от другого, может быть вдвое скорее, но зато удваиваются и периоды ее развития.
После периода устной литературы, свойственной даже дикарю, с восприятием просвещения от другого народа наступает второй период, который можно назвать учебным, или хрестоматическим. В это время народу волею и неволею твердят первые правила гражданской жизни, он живет чужим умом, чужими чувствами и чуждыми условиями. Перед ним три пути: забыть свое хорошее и худое и принять чужое добро и худо, оставить свое худое и к своему доброму присоединить чужое хорошее, или забыть свое доброе и к своему недоброму перенять все чужое зло. В этом периоде народ заучивает наизусть чужую историю и литературу как данные ему образцы.
Третий период составляет литературу изящную классическую — или подражательную образцам литературы народа-учителя, или народа, совершившего со славой круг жизни своей и литературы.
Вслед за этим наступает [четвертый. — Сост.] период классической, ученой литературы. Водворяется философия и науки, но без применения к потребностям народа, ибо это уже составляет преимущественно собственную заботу каждого стремиться к самобытности, когда кончится наука и народный разум выйдет из опеки и периодов слепого подражания.
Периоды самобытности пятый и шестой. В первом из них народ начинает жить собственным сердцем и чувствами и отражать себя в собственной изящной литературе, во втором начинает жить своим умом и высказывать свой ум и опыт в собственной ученой литературе. Но самобытность его преимущественно основывается на наследии от отцов: чем больше добра оставили они ему, тем скорее он будет господином в доме своем. Прошедшее есть гранит, на котором зиждется здание новое.
Все указанные степени литературы, развившись вместе с возрастами народа, остаются в нем и совершают свой круг, так сказать, от посева до жатвы, от поколения до поколения.
Вместе с развитием литературы развивается и язык народа во все тоны гармонии звуков. Возьмем в пример полный круг развития латинского языка. ‘Из греческого дорического наречия, этрусских и осских салических гимнов и законов, известных под именем 12 скрижалей, которых стихиры распевали дети еще во времена Цицерона, образовался жесткий язык Дуплия, Цецилия и Энния, живой язык Плавта, сатирический Луцилия, исполненный грецизма язык Теренция, философический, задумчивый, медленный и спондеический Лукреция, красноречивый Цицерона и Тита Ливия, ясный и правильный Цезаря, нарядный Горация, блестящий Овидия, поэтический и точный Катулла, гармонический Тибулла, очаровательный Вергилия, чистый и мудрый Федра’6.
‘Язык образованный, развернувшийся из языка народного, отличается в основаниях своих от языка народного, проистекшего из языка образованного’,— замечает очень справедливо Шатобриан. Первый сохраняет в себе всю самобытность, ибо он развивается сам собою — и только развертывает свой зародыш, второй же, как прививок к языку образованному, теряет собственный свой сок и приносит плоды чуждые.
Образец первого — латинский язык, развернувшийся из наречия народного, образцы второго — все языки Европы, происшедшие от латинского образованного языка.
Живой язык, порожденный живым языком, сохраняет в себе жизнь: живой же язык, возникший из мертвого языка, заключает в себе что-то мертвенное и множество слов отживших, эти слова столько же неспособны выражать жизнь, сколько тишина неспособна выражать звука’.
Невозможно выразиться беспристрастнее насчет французского, английского и прочих языков латинского поколения: это кустарники, возникшие на пне огромного дерева. В Европе только две семьи языков, которые могут гордиться своей породой: семья готическая и славянская. Они сохранили сердцевину и сок своих корней, а следовательно, и всю силу жизни и плодотворности. В первой заметно более происхождение еврейское, во второй — индийское, в первой заметна давность гражданственности, а во второй — первобытный патриархализм и слова первоначальных понятий, звуки, которым учила человека сама мать природа, ибо человек не сочинял первобытного языка, но, одаренный способностью произносить все звуки природы, он перенимал их у нее, как младенец у матери, и из них развил, по сравнению, язык, высказывающий жизнь.
Какой же язык ближе к чистоте первобытной и к способности выражать жизнь и природу кратко, ясно и живо? — Разумеется, тот, которого слова возрастали на живых звуках самой природы, составляющих понятные чувствам корни устного разветвления. У кого заняты подобные слова, кроме подражания звукам самой природы — гром, треск, трепет, свист, шум, стук, грохот, гул, шипение, сипение, брань, буря?
Из названий видимого мира образуются по сравнению названия внутреннего: от гар, горение — горе (печаль), от гора — гордость и пр. От звука, выражающего в самой природе остановку: ест, ста — племя слов: стан, стена, стол, стопа, стае и пр. От слова жар, выражающего шипение и треск огня,— шар, идея о круге (солнца), гар, гора, город, ограда, горе (высота), груда, грудь.
Тьма (по-санскр. тама) — туман, дым, дом, и по сравнению внутреннего мира с наружным — дума.
Таким образом, природные звуки, составляя основу языка, облекаются в идеи, образуются в глаголы и все прочие части речи, соединяются свободно с другими словами для выражения новых понятий, например громогласный, громоносный, и располагаются свободно, беспредельно, не нуждаясь в займе слов от чуждого языка.
Все основы славянского языка есть природные звуки.
Рассмотрите же языки, происшедшие от мертвого латинского. Как развиваются и растут они? — принятием чужих слов в условную общину своего языка. Француз, изобретая средство писать на камне, поневоле должен назвать свое открытие греческим словом литография, т.е. камне-писание, потому что слова pierre и crire — происшедшие от латинских petra и scribere,— мертвы, не совокупляются друг с другом, не двигаются с места без помощи рычагов-членов. Они, как кажется, есть вернейший признак языков, составившихся из развалин другого, ибо народ, приняв чуждые слова и не зная форм их изменений, должен был поневоле заменить падежи членами.
В IX столетии славянский язык был уже столько могуч и полон разума, что в состоянии был воспринять все величие и дух Священного Писания, не заимствуясь ничем, кроме имен религиозных, непереводимых, и, следовательно, для этого необходимо было, чтоб устный язык славянский отразил уже в себе все фазы бытия и разума.
Прежде, нежели законы, события, хвала божеству и героям были написаны, они пелись, по этой причине, говорит Аристотель, в греческом языке ‘песнь и закон составляют одно слово’: nomos значит закон, обычай и песнь.
Во все времена было три первозаконных обряда жизни, постановленных самой природой: рождение, брак и смерть, посев, жатва и пир. В них и прославлялись разумом благой дух бытия и свойства его, а чувствами — сама жизнь и свойства ее. Так как каждый человек рожден быть по душе представителем преимущественно одного из свойств божественных, или добродетелей: смирения, милосердия, величия, мужества и пр., а равно одного из свойств жизни, или способностей организма,— почему у древних каждый, посвящаясь на служение одному из свойств, носил и его имя. Отсюда главнейшим обрядом древних было воспевание имени1.
Прославление имени свойства божественного или гения составляло в то же время и славу гениального человека, заключившего в себе полноту гения. Эта хвала составляла его апофеоз и высочайшую награду, которую только могло воздать человечество человеку. Вообще в глубокой древности этот апофеоз совершался уже при гробе. Это был пир во славу, и все присутствующие на трапезе воспевали божество и гения хором, каждый с миртой в руках. Впоследствии стали петь по очереди, и наконец, пели только избранные певцы.
Эти круговые песни у греков назывались схолион, без сомнения от санскр. сакала, skalle, чаша (заздравная), звук (от ударения в чашу), scalo (по гот.)8, откуда и слово школа (дом учения, воспевания, молитвы).
Все эти обряды прославления, составляющие изящную литературу древних, переселились с народами и в Европу, но в глуши новоселья цветущая жизнь одичала, пересаженное плодоносное дерево стало бесплодным и ждало, покуда новое просвещение заменит природную теплоту искусственной.
Однако же в Европе нравы и обычаи древнего патриархального Востока более, нежели где-либо, сохранялись в горах. В Шотландии и Ирландии уцелели они от руши-тельного влияния римлян. Уцелели в горах придунайских и в лесных трущобах Руси, куда поздно достигли перевороты европейских судеб. Славянские племена более прочих сберегли в себе семя патриархализма.
Древнейшею устною литературой Европы должно почесть диваны (duan), или думы9 кельтов (cael) или галийцев10, сохранившиеся доныне в памяти народа, населяющего Шотландию и Ирландию. Это думы патриархально-религиозного племени, составившегося из первонаселенцев Британии: камбров, ллгров (лигуров?), брито нов и пришельцев каледонян, которые вынесли с собою и вавилонское поколение. Владетельное же поколение, или воинственное, между ними впоследствии составляли ирландцы — ярлы (eriles — heriles)11.
Римляне тщетно хотели их покорить и принуждены были оградить себя от набегов их валом Адриана (Hadriani munis), отделявшим Каледонию от остальной части острова12.
Думы кельтов относятся преимущественно ко времени завоеваний римлянами Британии. Очистите эти думы от пышности и красок перевода на английский язык, не способный выражать древней простоты, подобно французскому, и вы невольно сознаетесь, что в созданиях бардов нет той премудрости, которая заставляла бы подозревать плохого сочинителя Макферсона в том, что это его вымыслы.
Выскажем простыми словами, например, начало поэмы под названием Картон: ‘Запою про старые времена, вспомяну великие подвиги падших витязей. Журчат потоки Лоры память былому. Шумят леса Гермаллатские приятное слуху. Смотри, Мальвина13, берег порос мхом, с темной вершины приклонились три старые сосны на зеленую долину. На горе цветет, клонит голову по ветру, степной ковыль стелет седые космы над двумя камнями, что вросли в землю, поросли мхом, дикая коза прочь бежит от духа, что стережет место святое’.
‘Кто таков возвращается из чужих стран со своей тысячью? Стяг морвенский перед ним развивается, густые кудри с ветром борются. На челе утихла гроза военная. Мирен взгляд его, как заря вечерняя на тихой долине Коны. Кому быть, кроме славного царя Фингала, сына Комгалова? Радостно смотрит он на родные берега, велит своей дружине песни петь, и грянула тысяча голосов:
Бежали враги, бежали в свои далеки степи!
Сидит царь земной (Рима) во своих во палатах,
Прослышал он, что тыл дала храбрая его дружина,
Мечет грозные взоры, выхватил меч отцовский.
Бежали враги, бежали в далекие степи.
Так пела дружина, и пришли они в палаты Сельмы, и зажгли тысячу светочей во славу победы Фингала над иноземцами, и был пир великий, и веселье во всю ночь’.
В подобном переводе, очищенном от высокопарности выражений перевода Макферсона, слепец Оссиан будет не более как слепец-гуслист, а его поэмы явятся в своей бесхитростной народной простоте ничем не выше дум малороссийских, только пусть переложат их на новейшие языки тоном Макферсона, и вы усомнитесь в достоверности их. Разыграйте простую, полную души народную песнь вместо рожка на фортепьянах и варьируйте ее всеми украшениями музыки, переведите переливы голоса в переходы аккордов, и вся вера в простоту темы исчезнет.
Все поэмы Оссиана и прочих бардов галлийских составляют рассказы в мирной прозе. Рифму они употребляли только в лиризме или в тех местах, где, прерывая рассказ, они брались за гусли или арфу и сопровождали голос звуками.
Певцы и музыканты кельтов, называемые бардами, как народные ученые и поэты составляли низшее сословие друидов или духовных, и воспевали богов, царей и героев. Это были живые книги преданий, передавая друг другу устно события народные в песнях, словом, они были то же, что поэты Индии, принадлежащие к сословию брахманов.
По-санскритски бъарата значит божество слова, преданий, и также: актер, мимик, бъарата сверх того есть общее название актеров, плясунов, мимиков, значит также горца, и есть прозвание младшего брата Рамы и одного славного сочинителя драматических произведений14.
В древнем норманнском языке Вага значит прославление, beractt — рассказ.
По древним преданиям Британии, первонаселенцы острова ‘пришли из страны жаркой, называемой Дефро-бани, пришли через море Гази на остров Бретании в Арморику, где и основались’.
Дефробана есть Тапробан, древнее название острова Цейлона, куда проник Рама — десница религии.
Основываясь на этом, можно полагать, что древней религией переселенцев был закон Рамы, и кельтическое название бард есть то же, что и индийское бъарата, тем более что из числа их были комедианты (bouffons satirique) и фигляры — jouglar.
Барды галлийские учились искусству своему 16 и 20 лет. Камиан, историк Ирландии, видел бардов в их школах, человек по десяти в одном покое, лежавших на соломе над книгами.
Бромптон говорит15, что наука бардов в Ирландии преподавалась тайно и поверялась только памяти, и было три разряда певцов: панегиристы знатных, певцы на праздниках народных и упомянутые наши музыканты и фигляры.
Барды, сопровождавшие начальников кланов (колънъ)16 на войну, составляли вместе и охранную их стражу и столько уважались, что присутствовали на пирах царских, имели земли и слугу, который носил за ними инструмент.
В значении телохранителей их название у норманнов образовалось в Ward, сходное и с санскритским варти — garde — стража.
Странно, что славяне были при дворе греческих императоров, были также в одно и то же время телохранителями и музыкантами:
‘В день народных игр, во времена Константина Багрянородного, чиностроитель должен был каждого наряжать к своему делу и приказать славянам, которые употреблены были при инструментальной музыке, чтоб оставили входы (т.е. сторожу при входах) и шли на театр17‘.
Патриархальное племя камбров, [кимвров, киммеров.— Сост] первых населителей острова, сперва прозванного Медовым, а потом получившего название Британии по имени родоначальника их Придана (Prydain), сына Эдда (Aedd),— было прозвано мирным, ибо оно не хотело занимать земли битвой и победой, но справедливостью и миром.
Этот характер племени, из которого образовались барды кельтические, так соответствует славянам, пришедшим от края западного океана в Грецию в царствование Маврикия (в 691 г.), что невольно чувствуешь родство между бардами и бандуристами-славянами. Гусли заменяют нам оружие, говорили они, ибо мы не знаем войны и музыку почитаем лучшим упражнением.
Выход камбров из Тапробана18 сближает их имя с гумрами, или гомеритами [киммерийцами. — Сост], жившими на берегах Ерифрейского моря, название Gael с колхами19, по имени которых и залив между Цейлоном и мысом полуострова Индийского назывался Кольхийским, и, может быть, выход этих народов соответствует времени страшного гонения на буддистов в Индии.
Датчане, вступив в Британию, привели с собой скальдов, которые составляли также сословие певцов, подобное бардам, получившее свое название от Skal — звук. Скальды (Skaldrar) назывались также гальдами (galdrar), от gala — пить {гулять, гулить) и gol — гул, голос20, galldr, galdor-incantatio — чарование посредством песен (заговор, наговор), как например, чары Одина:
‘Знаю я песнь от стрелы от меча…’ и. т.д.
‘Скальды, поэты Севера,— пишет Далин в ‘Истории Швеции’,— были столько уважаемы, что ни один король или вельможа не мог обойтись без скальда, который был обыкновенно в числе знатнейших чиновников двора и всегда находился при особе государя. Его песнопения служили к ободрению, а советы и отважность — помощью. При каждом важном происшествии он сочинял скальде-квид — оду, песнопение, или сага-лиод — поэму, которая удобнее прозы впечатывалась в память. Римляне упоминают, что древние песни германцев заменяли им летописи. Короли так заботились о предании подвигов своих вечной памяти, что во время сражения скальды должны были стоять в ограде из щитов храбрейших воинов, посреди пыла битвы, чтоб быть близкими свидетелями подвигов.
‘По божеству красноречия Браге у древних готов скальды назывались также брагерами — название, сходствующее с бардами древних галлов и британцев’21.
‘Германцы воспевают,— пишет Тацит,— древними песнями (которые составляют у них единственный род памятников и летописей) бога Туискона, творца мира, и сына его Манна, как родоначальников и основателей своего племени’.
После кельтических памятников устной литературы занимает место скандинавская. Время процветания ее в Европе нельзя определить, но сборник XII столетия под названием Эдда представляет глубокую древность.
Овидий в заключении своем на границах Скифии знал поэтов готических и сарматских, учился этим языкам и даже сочинял на них.
Nam dedici Geltice Sarmatice que loqui,
Nec te mirari, si sint vitiosa, decebit
Carmina que faciam pene poeta Getes.
de Punto. Hb. III. 2
Threicio Scythico que fere circumsonor ore,
Et videor Geticis scribere posse modis.
Trist. III ult.
Сравнивая начало ‘Метаморфоз’ Овидия с первыми строфами Волюспэ, ясно видно близкое сходство, даже вся идея ‘Метаморфоз’ основана на Gilfaginning — превращения Гильфа, т.е. Одена.
Помещаю здесь первые строфы Волуспа, или премудростей Воли (Вила, Бела, Ваала).
Песни молю я
О всех событиях
В великой природе:
Подай, творец мира
Высказать повесть
От древних времен
До времен настоящих!
Доколе стихии
Исток возымели,
Все во Вселенной
Было без лика,
Не было тверди,
Не было моря
Единое целое
Во всем пространстве:
Везде пучина,
В пучине мрак.
Ни жара солнца,
Ни хлада ночи,
И не висела
Земля под небом:
Везде смешенье,
Нигде зерна.
Но дети Бора
Воздвигли сферу
И отделили
От неба землю.
Свет озарился
В солнцестоянье,
И в недрах тверди
Возникло семя.
На юге солнце,
И в лике полном
Луна стояла
У врат небесных.
Не знало солнце
Где его запад.
Не знали звезды
Мест постоянных,
Луна не знала
Своих ущербов.
Собрались Силы
Перед престолом
Благого Бога
На совещанье,
Чтоб ночь и вечер,
Заря и полдень,
Восток и запад,
Делили время.
Собрались Азы,
В долинах Иды
Создали храмы,
Дворцы воздвигли,
Уставив жертвы,
Устроив власти,
Жрецов избрали,
Всему учили,
Суд основали —
Всему ограду…
и т.д.
Но священные песни (Daemosaga), или священные сказания скандинавские, кажется, составляют следы древних халдейских Задал (Zalal), священных песен Бабеля, это, должно быть, отрывки, уцелевшие в рунах и в памяти переселенцев-готов.
Древнейшие исторические предания тевтонов со времен перехода этого племени из Задонья к северу, где было уже население кимвров или камбров, племени индийского, основаны на собранных устных сагах скальдов Тюдольфа, Гвинверске, Эйвинда и пр.
Этим и ограничивается древнейшая устная литература Европы, может быть, иссякший след древней письменной литературы восточной, сохранившейся в памяти переселенцев, полной одушевления и силы. Восточная роза переродились на новоселье в шиповник, лавр заменился дубом, кипарис — елью.
К устной германской литературе можно отнести также приключения (abenteuere, aventures) Нибелунгов, поэму в стихах с рифмами, составленную в XIII столетии из разновременных народных дум, но это сочинение письменного уже европейского тира, которому образцом служило направление романских поэтов.
Новая эпоха устной литературы проявляется не прежде времени Крестовых походов, которые и были могущественной причиной возрождения народной поэзии. Здесь уже походные певцы являются под именами трубадуров, труверов, миннезенгеров, минстрелей, и эта устная, походная и распеваемая литература может назваться преимущественно романской, как внушенной Римом, но обычай путешествующих музыкантов и певцов, известных в Греции, на эолийском языке, под названием омиров (слепцов), а в России — гудочников, бандуристов и слепцов22 (несмотря на то, что большая часть из них зрячие),— очень древен. У галлийцев арморийских, по словам Юлия Цезаря, поэзия составляла народную науку и с малолетства преподавалась в школах общественных, но со времени Юлия Цезаря латинский язык обратился в привилегированный и стал подавлять народные языки во всей Западной Европе. Повсюду основались школы, и юношество училось подражать творениям Вергилия, Тита Ливия и пр. Народная поэзия и барды преданы были презрению. Поэзия галлов, перерожденных в римлян, в VIII, IX и X столетиях представляет искаженный латинский язык и невежество версификации. Могучее влияние готического языка на кельтический, а потом латинского на это смешение образовало язык романский, или так называемый провансальский. Между тем могущество Рима сперва ослабело от разделения на Восточную и Западную империи, а потом пало от меча Аттилы, предводителя восточных готов из рода Бальдера и основателя Восточной монархии (Austerreich). Но вместе со смертью Аттилы его преобладание перешло в руки западных готов из рода Амальского. В лице Карла Великого образовалась империя Германская и заменила собой колосс Западной Римской империи.
Но Рим еще был центром духовного владычества Пап: втайне они вели подкоп под все гражданские власти. Однако же народность, или гражданственность, уже возросла и была в силах противостоять монистическому направлению владык Рима. Последнее усилие совокупить распавшиеся части под знамя креста и отклонить общую вражду к Риму враждой к обладателям Святых мест было не только тщетно, но еще более раздробило целость и усилило части. В это-то время поэзия, как двигатель духа, возбуждала Европу на восстание против османов, но тут нужна была уже не поэзия привилегированного языка, а народные песни и припев: dieu el volt! — то Божья воля. Вот обстоятельство, которое мы полагаем причиною обращения к наречиям народным, но и здесь наречию романскому, как посреднику между латинским языком и наречиями-вассалами, которые жили на его хлебах, дана была привилегия. Рыцарство и поэзия вошли в моду. Потребность времени была на героев и прославителей геройства: они и народились повсюду, скоплялись в крестовую тучу и разбивались. Рыцари-паладины путешествовали и искали славы верхом, а певцы — труверы, трубадуры, юглары, музары, минстрели, и миннезенгеры — пешком. Одни ревновали друг друга к славе на турнирах, а другие на подмостках. Страсть к стихам обратилась в манию, даже короли считали за честь украшать чело свое венком трубадуров, и это столь же было необходимо, как в старину быть победителем на Олимпийских играх и взять скаковой приз.
Пространство между Альпами и Средиземным морем населено было первоначально лигурами — кельтами, впоследствии названо было Римской провинцией. Здесь и хранилась издавна народная способность к поэзии, родная кельтам шотландским. Здесь они и возникли снова, но уже на языке, переобразованном влиянием ученого латинского.
Во Франции первое проявление провансальских поэтов было в XI веке, когда Констанция (Blanche), дочь Вильгельма графа Провансальского, вышла замуж за Роберта, короля французского, в 1001 году. Вместе с нею прибыли трубадуры, научившие впоследствии и франков сочинять стихи. Но еще в XII веке язык французов был однообразен с провансальским.
Bele Idoine se siet desous la verde olive
En son pere vegier a sol tence et esirive…
До Филиппа-Августа (Gonquerant, или Diendonne) поэты франков употребляли латинский язык, вступив на престол, он изгнал из своего королевства жидов и богохульников, комедиантов и фарсеров, рассадником которых также были жиды (вероятно, итальянские). С этого времени возникли на народном языке lais, вроде элегий, и водевили — vaudevilles — сатирические куплеты, которых начало истекает из итальянских (провансальских) маскарадов, арлекинад (Har-leikin — чаровании Одина или волшебных игр Хара)23.
В Англии переворот литературный также был последствием Крестовых походов. Когда Великобританией овладели норманны под предводительством Вильгельма Завоевателя — все приняло новый вид. Там первоначальный галлийский язык был заглушн наречием тевтоническим, книжным и ученым языком был латинский. Норманны принесли с собою привилегированный язык того времени — романский. При Вильгельме и его первых преемниках в Англии писали и пели на латинском и на народных наречиях: галлийском и англо-саксонском, трубадуры, минстрели24, сказочники (conteors), побасенщики (fableors), паяцы (gesteors), гудочники (harpeors) возникли и в Англии, и поэзия развилась также под названиями: лей (lay, Lais, leudi, liod от lay, laique — в значении мирской, несвященной), баллад (ballade — bal-liod — песнь героическая), застольных песен (rotruenges), хвалебных песен (sirventes), и хоровых (chanson a carole). Здесь также начало романов (roman), т.е. романских сочинений любовных и рыцарских, мадригалов (madra-gol — хвалебная песнь божеству любви), мартингалов (хвалебная песнь божеству войны), драм (ten-son), и комедий.
Подобно как теперь в Бельгии простой народ говорит по-фламандски, а дворянство и литература употребляют французский язык, так и в Англии с XI столетия до Эдуарда III народным языком был тевтонический, а языком дворянства, правления и литературы — язык франков (Frenck). Народная пословица говорила: ‘Недостает Якову французского языка, чтоб сыграть роль барина’. Народность, однако же, превозмогла, Эдуард III постановил актом парламента, чтоб судопроизводство совершалось на английском языке, а между тем сей же акт был писан по-французски. Но в XV столетии литература обратилась к языку народному, и первый билл парламента был написан на английском языке при Ричарде III, в 1483 году, вместо употреблявшихся прежде латинского и французского.
‘Английский язык в Англии был на волоске,— говорит Шатобриан. — Легко могло случиться, что три королевства Великобритании говорили бы по-французски и Шекспир писал бы на языке Рабле’.
Подобное заключение более блистательно, нежели справедливо: собственно народный язык искореняется только с народом.
Чосер (Chaucer) первый воскресил народную поэзию и был прозван Гомером Англии. В первое время трубадуров25 вся упомянутая нами народная литература была еще устной. Письменным языком был латинский. Народная же письменность образовалась в Европе с XII столетия и преимущественно развилась в XIII и XIV веках, язык провансальский становился общим. Он не только употреблялся в Провансе, Дофине и на всем пространстве древней земли басков, между Альпами и Пиренеями, но процветал в Италии, Испании, Англии и даже Германии. На провансальском языке сочиняли стихи: Роберт, король неаполитанский, Альфонс Арагонский, Ричард Львиное сердце, император Фридрих I, Мария Стюарт и пр. Ученый Бембо в Италии и славный Дриден (Dryden) в Англии сознавались, что провансальский язык есть самый образованнейший, превосходящий все языки Запада.
Словом, язык провансальский, или романский, простонародный язык римских провинций, достиг до высокой чести быть общим придворным и поэтическим языком, как некогда зендский язык был придворным в Древней Персии, греческий у римлян, арабский у турок и латинский у западных народов до передачи прав своих языку романскому. Само название его: langue d’oc — язык азов — значит ‘язык господ’, ибо готы, по Иорнанду, называли владетелей своих азами. — В этом распространении романского языка должно искать и причину универсальности языка французского.
Между тем в великой Греции, на почве переселенцев из Лидии, сложилось искусственно бытие Рима из разных племен и народов, между тем как идея искусственного отечества пала и вдруг замолк язык его, ни одному существу не родной, не природный. Язык славянский рос вместе с обширным племенем, которое говорило на нем от колыбели.
Славянское племя принадлежит неоспоримо к коренному индийскому племени, которого жизнь представляет высокое развитие поэзии, и отделилось от него во время религиозных войн, возникших, кажется, от распространения сивизма26, задолго до Р.Х. Филология раскрывает близкое родство славян с индийцами, как в отношении древней религии, так и в отношении языка, но история ограничилась сведениями византийских писателей, Иор-нанда и Прокопия, и вообще сведениями о племени под именем славян.
В ее глазах вообще славяне до IX столетия, а славяне-русы до прибытия князей варяжских,— не более как грубые прозябавшие дикари, которые в невежестве своем поклонялись истуканам и, что удивительнее, рекам и озерам. Не только рассудок, но и чувства начинают уже не верить подобным несообразностям, потому что и над мраком древней истории поднимается заря.
Не преступая за первое известие византийских писателей о славянах VI столетия, мы, однако же, узнали из Прокопия, что они в это время управлялись древними законами, имели веру в Бога и приносили жертвы, по Нестору, поляне, древляне, сивера, радимичи, вятичи, хорваты, дулебы, лютичи и тиверцы ‘имели свои города, обычаи, закон отцов своих и предания’.
Прокопий упоминает также, что славяне и анты не подлежали в его время единодержавной власти, но издревле имели общенародное правление, о пользе и вреде совещались на общих собраниях.
Этот патриархальный быт славян ничто лучше не объяснит, как легенда о Любуше. Славяне жили в то время еще племенами и имели правление отчинное:
Всяк от свей челеди воевод,
Мужье пашу, жены рубы строя.
И умре ли глава челедина.
Дети все ту збожьем въедно владу,
Владыку се з рода выбернуце,
К плезне дле снемы славны ходи,
Ходи с кметьми, лехи владыками,
Встаху кмети, леей и владыкы.
Похвалиху правду по закону.
. . . . . . . . . . . . . . .
Кда се сиеху леей и владыкы у Вышеград,
Прокны ступи роженья для свего,
Ступи княжна в белествуци ризе,
Ступи на стол отень в славн сием.
Две въгласне деве выучеше
Въстьбам.
У едней су дески правдодатне,
У вторей меч кривды карайче,
Против има пламень привдознестен.
И од нима сватосудна вода.
[Перевод]
Каждый своим сынам27 воевода,
Мужи пашут, жены шьют одежду.
И умрет ли глава сынов,
Все дети заодно владеют именем,
Избрав себе владыку из рода,
Который для их пользы на славные сеймы ходит,
Ходит с кметами (воинами)28
Людьми29, и владыками (духовенством)
Встали кмети, люди и владыки,
Восхвалили правду по закону (по обряду).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда сошлись люди и владыки в Вышеград (в столице),
И по рождению каждый занял место,
Вступила княжна в белейшей ризе,
Вступила на отчий престол в славном сейме,
Две благогласные девы, обученные провещанью,
У одной — правдодатные доски30
У другой — меч, карающий неправду.
Против них пламень правдовестный,
Перед ними вода святосудная…
и т.д.
Начало легенды составляет, без всякого сомнения, статью древнейшего устного закона о наследии семейного владычества, ибо, как видно, на нем основывались и народные законы славян, которые жили племенами и главу племени считали не иначе как отцом своим.
Само слово сейм, снем, сонм происходит от слова семья, а семья от семя — слова, употребляемого в Священном Писании почти везде в значении семьи, потомков. Какими буквами были писаны законы на досках правдодатных, решить трудно, а тем более подтверждать мнение пражского профессора Юнгмана, что славяне из отчизны своей Индии вынесли и свое письмо, но что оно истреблено католическими священниками. Это требует усиленных доказательств, хотя очерк санскритских букв часто и сходен со славянским, особенно в начертаниях скорописных, что представится ниже, предоставляя времени прояснить отдаленную древность, мы, однако же, можем основываться на факте, что славянские трубадуры, или путешествующие музыканты, предупредили появление трубадуров провансальских и имеют какое-то родство с бардами кельтов, живших на оконечностях Западного океана.
‘В 591 году,— говорит Феофилакт, современный историк, воин императора Маврикия против персов, авар и славян,— пришли трое походных музыкантов во Фракию, с берегов Западного океана. В 9-е лето царствования Маврикия авары готовились сделать новый побег, почему император, выступив из Константинополя, собирал во Фракии войско. В это время царские телохранители привели трех человек, не имевших при себе оружия, но только инструменты вроде гуслей. Царь спросил их, что они за люди и откуда пришли в греческую землю. ‘Мы славяне,— отвечали они,— и живем на самом краю Западного океана, аварский хан прислал князьям нашим великие дары с тем, чтоб дали помощь против греков. Хотя князья и приняли дары, но помощи прислать не решились по причине далекого и трудного пути, почему и отправили нас с извинениями к хану. В дороге пробыли мы 15 месяцев.
Хакан противозаконно задержал нас у себя и не отпускал, представляя разные причины. Узнав о великом богатстве и человеколюбии греков, мы нашли случай уйти во Фракию. Гусли заменяют нам оружие, которого мы не носим, да и железа в нашей земле нет, живем в тишине и мире, играем на гуслях и не умеем играть на трубах, не ведая войны, мы почитаем музыку лучшим упражнением.’ — Император выслушал их и, подивившись дородству и крепости тела, приказал угостить и потом отправил их в Ираклию’.
Переселенцы из стран Инда на берега Западного океана и потом в Бретанию были, как уже мы упомянули, камбры или гумры. По народному преданию, известному под названием ‘Триад Британии’, племена камбров не хотели занимать земли битвой и победой, но справедливостью и миром, и потому носили название мирных.
Как это патриархальное направление камбров, так и объявленное тремя славянскими гуслистами Маврикию можно применить и к настоящему народному свойству славянского племени: оно могуче, мужественно, но его нельзя назвать, в сущности, и в его сельском быту воинственным, исключая южных славян, которые поневоле привыкли к вооружению. Русские селяне по сие время не знают употребления оружия и почитают песни и пляску любимым занятием в праздное время. В их смысле война есть защита веры и царств. По летописям, славяне повсюду являются преимущественно войском наемным: греки, римляне и готы пользовались всегда их телесною силою и мужеством. Составляя издавна расселившееся по Европе племя семьями, они попадали частями под зависимость иноплеменцев, добывающих землю мечом, и должны были волею и неволею служить в их рядах. Вот, кажется, причина, по которой из названия серб (serbi, servi) образовалось латинское слово servus, из слова люд, люди — lid, leute, и из слабое, славян — slaf— manciprium esclave, sclavi — les esclavons. Но так как прозванье славян это племя получило до принятия христианской религии, как доказано мною в статье о значении окончаний — слав и — мир в именах, и о значении самого прозвания славяне, то в древних латинских писателях (до Р.Х.) и известно было только слово servus, но sclavus было еще не употребительно, и, без сомнения, пан-нонийские славяне издавна уже носили название сербов, которое в летописях изменялось в сорабы, сабиры, споры, северы, савроматы, унны-сабиры или саберы и пр.
Не имея никаких следов письменности славян до составления грамоты славянской Константином и Мефодием, мы, однако же, можем утвердительно сказать, что этот живой устный язык не был уже в это время в младенчестве31.
‘В болгарех дунайских,— пишет Нестор,— словеном живущим крещеным и князем их Ростиславу, и Святополку и Коцелу, послаша к царю Михаилу, глаголюще: ‘земля наша крещена, и несть учителя, иже бы наказал нас, и поучил нас, и протолковал святыя книги: не разумеем ни греческу языку, ни латинску, они бо ны инако учат, а они инако: тем же не разумеем книжнаго образа, ни силы их: да послете ны учителя, иже нам может сказати книжная словеса, и разум их».
Михаил послал в славянскую землю двух ученых мужей из г. Селуня (Солуни. —