Георгий Гребенщиков
Георгий Гребенщиков
Набожный
Набожный
I
I
II
II
III
III
Набожный, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Терентьич уже давно поселился в Сибири и, не в пример новоселам, успел обзавестись хорошей заимкой, домком в большом селе и кое-какими деньжонками, о которых не знала даже его жена.
Он крепко хранил заветы предков, родной язык и православную веру. Кресты клал большие и по всякому поводу. Арбуз на бахче перекрестит еще на корню, затем перекрестит сорвавши, затем перед разрезом и т. д.
И всегда все внешние знаки своей набожности он делал медлительно, с чувством, и если кто-либо при этом присутствовал, то непременно и с комментариями:
— Воно того, значить… Бо Господь вiн то… Это, як его… — И длинно идет бессвязное предисловие с наставительными жестами.
В разговорах о вере с людьми неверующими Терентьич был тонким дипломатом. Сидит, бывало, слушает и посмеивается, ударяя ладонями о свои коленки и, если ему особенно что-то не нравится, то он вскакивает с места и торопливо крестится со словами:
— О, Господы, Мыкола мылостлывiй!..
Затем добродушно засмеется и уйдет, неодобрительно покачивая головою и Похлопывая себя по бедрам.
Любил он говорить об Афоне, и письмо, присланное ему оттуда в благодарность за посланные десять рублей, тщательно хранил в боковом кармане старого, еще дедовского жилета. Письмо это у него завернуто в чистую тряпочку, и при случае он не ленится доставать его и давать читать грамотным. При этом он снова, сняв шапку, благоговейно слушает письмо, широко крестится и качает головой:
— О, Господы, Мыкола мылостлывiй! — грустно скажет по окончании чтения и бережно начнет завертывать письмо.
Но, при всей этой набожности, Терентьич был страшно скуп, не только на деньги, но и на все предметы хозяйственного обихода. Никому не давал даже дровней или вил.
О деньгах же он говорил как о чем-то священном:
— Еге, денежкы! Воны того… значить… Это, як его… — И плутовато прищурив глаза, умильно так засмеется и поправит на голове картуз.
Во время лета он жил на заимке со всеми ребятишками, а в селе домом управляла жена, к которой Терептьич ездил только по пятницам, к вечеру.
— Воно, того, як его… Знаитэ, у баньку сходыть треба и то… Это, як его… И это самое ‘то’ произносил он с такой торжествующей усмешечкой, точно кого-то только что мастерски сумел одурачить. И добавлял, строго показывая на небо: .
— А у церкву?! О-о! У церкву ж треба чистому… Бо вiн, Господь… То, як его… — И, для убедительности прищелкнет даже языком, а потом опять широко улыбнется и ласково потреплет по плечу собеседника.
Судя по его словам, он ужасно боялся не только своих, но и чужих грехов и самым страшным из них считал плюнуть на Пасхе в окошко.
— Бо вiн, то… Господь стоит у вiкна о ту пору… Эге, а як же-ж!.. Больше же и смертное всех грехов он считал веру помимо православной. И по этому вопросу он мог спорить часами и, хотя никогда не мог, по неумению, доказать своей правоты, но зато свои полуслова, полунамеки и полностью бессвязность мысли уснащал таким ворохом междометий и энергичных жестов, что слушателю становилось тошно, и он, махнув рукой, добровольно считал себя побежденным, прекращая разговор.
Тогда Терентьич торжествующе тыкал на собеседника пальцем, улыбался и восклицал:
— О-о! То-то же! Бо вiн, Господь, то… як его… значить… — Легкий смешок довольства собою долго кривил его губы, а крючковатые руки торопливо теребили редкую рыжую бородку и то снимали, то поправляли старый картуз на гладко причесанной голове.
Была у Терентьича соседка кума. Вдова, одинокая и бедная, она довольно часто ходила в дом Терентьнча и помогала его жене по хозяйству и уборке. Терентьич как-то в одну из суббот приколачивал в горнице новую картинку с какими-то угодниками, а кума мыла пол.
Подтыкав подол и завязав на затылке красным платком свои черные густые волосы, она хлюпалась в тазу и громко, без всякой злобы, на кого-то сплетничала своему куму. Лицо ее было розово, щиколотки босых ног белы, движенья проворны и упруги.
Терентьич, казалось, без интереса слушал ее и, когда кончил работу, то, как бы в ответ на её слова, заухмылялся и, оглянувшись кругом, подошел к куме и. сильно шлёпнув её по крутым бедрам, как-то визгливо произнес:
— А яка ж бо ты сдобна, кума!..
— Кум!.. Да шоб те клеймило!.. — взвизгнула кума и, разогнувшись, почесала ударенное место.
А он как-то странно захохотал и, поглядывая на неё через плечо, направился в сени. Его синие прищуренные глаза насмешливо косились на куму из-под белесых бровей и, сверкая плутовством, беспокойно моргали.
Когда же вышел на двор, где его заботливая жена Арина хлопала половики и о чем-то весело разговаривала с соседкой, то он глубоко вздохнув и, поправив картуз, громко произнес:
— О, Господы, Мыкола мылостлывiй!..
С этого дня Терентьич стал всячески выказывать куме свое благорасположение. Подолгу толковал с нею на божественные темы, открыл даже, вопреки своим привычкам, кредит на муку и арбузы и очень часто брал её в число подёнщиц на полевые работы,
На полосе он всегда становился на одну постать с кумой и довольно продолжительно проповедовал добродетель
Заканчивал же свои беседы с нею почти всегда одной и той же фразой:
— От, бачь як воно то… Я, значить, то… як его… нычого не пожалiю, колы што… як его.
Остальное, по его мнению, кума понимала из его прищуренного, моргающего и лукаво смеющегося взгляда…
Обычно кума громко смеялась в ответ и, нагибаясь к снопу, как бы обращаясь к другим жницам:
— Да штобы тебя, этого Терентьича!.. Че уж он и скажет!..
В одни из воскресных дней кума попросила у Терентьича лошадь и телегу, к родне в деревню съездить.
Терентьич как-то особенно пристально посмотрел на нее и, не говоря ни слова, пошел в пригон ловить лошадь, будто он всегда был таким добрым.
И, чтобы кума чувствовала его добродетель, он медленно надевал на лошадь хомут, не торопясь запрягал и то и дело отдавал куме приказания: либо лошадь подержать, либо вожжи подать, либо дугу поднести. А сам все втолковывал ей:
— Воно того, значить… и лошады не жаль… Тiлькi треба, шоб люды зналы… того, значить… Шобы воны понымалы…. то, як его… Вот примерно я… значить… Пришла п просишь… Воно дать можно… Тилькi то, значить, як его…
И опять лукавые, часто моргающие и прищуренные глаза досказывают остальное. Кума, может, и не поняла того, что они говорят, но Терентьич был уверен, что она понимает.
— Воно и Господь, то… велыт, значить, помогать… А тобi я и без Господа, то… як его… — И Терентьич, проходя мимо, как бы нечаянно толкает плечом в плечо кумы…
— Я то… кума, значить… Тiлькi на выд сердитый, а як до сердця, то воно… то, значить… я добрый… — И новый толчок в плечо, а тоненький рассыпчатый смешок кривит широкий рот. трясет рыжую редкую бороденку. и синие глаза, искрясь, щурятся и учащенно моргают…
Кума хохочет и садится в телегу, а Терентьич, подавая ей в руки вожжи, щиплет за крутое бедро и добавляет на дорогу:
— Вот и то… С Богом, значить… Бачь якш я… То… Як его… Тiлькi смотры, вечером лошадь и телегу мне треба самому… то…
Кума уехала, а Терентьнч, проводив ее смеющимися глазами, поправил картуз и со вздохом произнес про себя:
— О. Господы. Мыкола мылостлывiй!..
Пришел вечер, и Терентьич, выжидательно посматривая на похилившуюся. некрытую избу кумы, сидел на лавочке у ворот и щёлкал семечки.
Затем, когда зазвонили к вечерне, он в открытую створку окна крикнул в дом,
— Арына!.. Чего ж ты у Церкву не идешь?
— А ты ж чого? — донеслось оттуда.
— Та мин, щось то… трошки недужитця… Иды!
Вскоре расфранченная в нанбуковую кофту и кашемировую шаль Арина ушла к вечерне, а немного спустя вдали на улице показался Гнедко Терентьича, впряженный в его же телегу.
Нарядная кума приехала веселой и раскрасневшейся. Терентьич охотно пособил ей внести в избу какие-то горшки и мешок со свежим хмелем и как бы нечаянно оставил в телеге ее кошемку.
Поставив на выстойку выпряженную лошадь, Терентьич посмотрел на потухающую зарю и, заботливо свернув кошемку, понес ее куме.
Дверь у кумы оказалась на запоре,
— Та отпоры ж, кума, — как-то глухо произнес он после легкого стука, — бо то я кошму пришс тоби…
— Брось ее тамотко, кум, на крылечке…
— От ты, Господы! Та отворы ж… Бо то… Это, як его… Кума подошла к двери и, приоткрыв ее, высунула голову и переспросила со смехом:
— Ты че это, кум?!
— Та ппусты ж!.. От, яка бо ты…
— Ну дак че это будет?.. — впуская кума, сказала та и смотрела на него с насмешливой лаской…
— От, сыбирячка бестолковая!.. — смеясь и затворяя ,ча собой дверь, произнес Терентьич и добавил, приближаясь к, куме:
— Фу, як же ж то… кума… сердце грякотыть… Было совсем темно, когда Терентьич подходил к воротам своего двора. Шел он тихо, с оглядкой и будто прислушивался к чему-то… Когда же пошел в ограду, то возвел глаза к окропленному золотому небу и, поправив картуз, почти шепотом произнес:
— О, Господы, Мыкола мылостлывiй!..
На церкви звонили во все: кончилась всенощная…