НАБОРЪ.
НАБОРЪ.
Л.
Набор, Л., Год: 1899
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Татевскій сборникъ С. А. Рачинскаго. СПб, 1899
Толпа новобранцевъ сегодня не узнаваема.
Вчера, при вынутьи жеребьевъ, молодые люди, входя въ присутственную комнату, по волостямъ, группами въ тридцать, пятьдесятъ и боле человкъ, отличались отважнымъ видомъ, иногда даже дерзкимъ. На улиц шумла тысячная толпа изъ новобранцевъ, ихъ родныхъ и постороннихъ. Не смотря на вс старанія старшинъ представить своихъ рекрутъ въ трезвомъ вид, не смотря на отчаянныя усилія двухъ-трехъ урядниковъ поддерживать должный порядокъ среди нестройныхъ массъ молодежи, имъ это невсегда удавалось. Быть можетъ, такая храбрость сообщается новобранцамъ тми изъ нихъ, которые, имя льготу второго или третьяго разряда и зная, что ихъ не возьмутъ, пользуются призывомъ, какъ случаемъ покутить въ большой компаніи. Кром того, нкоторую разнузданность публики, стоящей передъ присутствіемъ, сообщаютъ ей право каждаго хотя бы совершенно посторонняго длать передъ жеребьевкой заявленія о неправильно предоставленныхъ льготахъ, и обязанность рекрутскаго присутствія выслушивать эти заявленія и входить въ ихъ обсужденіе. Положимъ, въ этомъ заключается самая большая гарантія для самаго присутствія, ограждающая его отъ плутней волостныхъ чиновъ, составляющихъ призывные списки (которые могли бы ‘устраивать’ льготы по усмотрнію), но бда въ томъ, что подается слишкомъ много черезчуръ глупыхъ заявленій.
Сегодня начинается самый пріемъ новобранцевъ на службу. Картина измнилась: передъ присутствіемъ являются уже т, которые не имютъ льготы, т, которые могутъ быть освобождены только по тлеснымъ недостаткамъ, а сужденіе объ этомъ всецло принадлежитъ присутствію. Новобранцы это понимаютъ, и вы не узнаете вчерашнихъ удальцовъ въ тхъ унылыхъ, блдныхъ, взволнованныхъ молодыхъ парняхъ, которые стоятъ здсь, ожидая, пока ихъ вызовутъ къ освидтельствованію, вы тмъ мене ихъ узнаете, что вчера вы видли ихъ въ тхъ разнообразныхъ костюмахъ, которыми теперь отличается нашъ народъ: кого въ бдномъ армяк, кого въ поддевк, кого въ пальто или въ пиджак, сегодня ихъ костюмъ совершенно однообразный, короче сказать, они вовсе безъ костюма, что, быть можетъ (почемъ знать?), способствуетъ ихъ унылому виду.
Помщеніе рекрутскаго присутствія отвратительное, оно засдаетъ въ волостномъ правленіи, комната низкая, небольшая и все время наполненная народомъ, кром членовъ и канцеляріи, здсь находятся еще волостные старшины и писаря всхъ волостей призывного участка и наконецъ сами призываемые, которыхъ вводятъ партіями въ нсколько десятковъ человкъ, и которые тутъ же раздваются. Воздухъ до-нельзя тяжелый. Правда, отъ времени до времени по комнат брызгаютъ разведенною карболовою кислотою при помощи пульверизатора, но и это какъ-то мало помогаетъ.
Предсдатель присутствія, мстный предводитель, держитъ предъ собою книги призывныхъ списковъ, гд онъ, по закону, обязанъ длать собственноручно вс отмтки. Врачи и воинскій начальникъ возятся около принимаемаго, канцелярія строчитъ-строчитъ, едва поспвая.
Старый унтеръ-офицеръ Захаровъ стоитъ у страннаго вида машины, поставленной у окна и напоминающей собою вислицу: сравненіе рискованное, такъ какъ я, напримръ, никогда не видалъ вислицы,— и вы тоже, надюсь?— но все равно машина эта должна напоминать вислицу, это — станокъ для измренія роста новобранцевъ.
Предводитель вызываетъ:
— Деревни Татева, Архипъ Михайловъ! Такъ какъ на вызовъ, сдланный обыкновеннымъ человческимъ голосомъ, никто не откликается, то унтеръ-офицеръ Захаровъ кричитъ во все горло:— Архипъ Михайловъ!
Изъ толпы раздтыхъ юношей нехотя и не торопясь выходитъ здоровенный парень.
— Ну, скорй, проворнй!
Захаровъ ставитъ его въ станокъ, одною рукою беретъ за голову или за лицо, безразлично, и вставляетъ подъ горизонтальную подвижную дощечку, а другою рукой толкаетъ его въ животъ и плотно приставляетъ къ станку.
— Шесть и два! кричить Захаровъ.
Это означаетъ, что ростъ новобранца 2 аршина 6 2/8 вершка. Предводитель записываетъ.
Архипъ Михайловъ, выходя изъ станка, попадаетъ прямо въ объятія врача, который обвиваетъ его тесьменною мркою:
— Считай: разъ, два!
Архипъ повторяетъ:— Разъ, два!
— Ну, дальше: три, четыре!
Архипъ продолжаетъ:— Три, четыре!
— Ахъ, братецъ, да считай дальше, до двадцати!
— Да ну, оставьте его, выходитъ слишкомъ.
— Двадцать вершковъ въ груди!— восклицаетъ врачъ,— всмъ здоровъ? Открой ротъ! Повернись! Хорошъ!
— Годенъ, говоритъ предсдатель,— принятъ!
Архипъ Михайловъ, надвая рубашку, медленно подвигается къ столу канцеляріи.
— Деревни Зехина, Иванъ Ивановъ!
— Иванъ Ивановъ, повторяетъ Захаровъ.
Никто не шевелится. Выходитъ одинъ изъ старшинъ и заявляетъ, что Иванъ Ивановъ немного тугъ на ухо. Выводятъ Ивана Иванова, который длаетъ видъ, что ничего не слышитъ и не понимаетъ.
— Что, онъ дйствительно глухой?
— Нтъ, помилуйте, поясняетъ старшина,— тугъ на ухо, да кажется на одно, а то ничего. Какъ ребята, обращается онъ къ толп новобранцевъ,— кто тутъ одного съ нимъ околотка?
— Я, я его знаю: вретъ, притворяется!
Ивана Иванова измряютъ, ростъ его и объемъ груди удовлетворительные.
— Нтъ ли у него пункта 35-го литеры А, dejectus membranae tympani partialis?
Доктора вставляютъ ему инструментъ въ ухо: барабанная перепонка цла.
— Ну, что, любезный, начинаетъ бесдовать съ нимъ врачъ,— притворяешься, слышишь меня?
Ивановъ длаетъ видъ, что ничего не слышитъ. Докторъ кричитъ ему на ухо во все горло:
— Слышишь, что я теб говорю?
Ивановъ наконецъ ршается отвтить, что слышитъ.
— А теперь, говоритъ вполголоса,— слышишь меня?
— А теперь не слышу, тоже вполголоса отвчаетъ глухой.
Въ комнат раздается смхъ: попался!
— Довольно, хорошъ, принятъ!
— Помилуйте, господа начальники…
— Одвайся, годенъ въ музыканты!
Проходитъ цлая вереница годныхъ и негодныхъ молодыхъ людей, воздухъ становится невозможнымъ.
— Господа, брызгайте карболкой, у кого пульверизаторъ, брызгайте, ради Бога!…
У молодого человка на ног шишка, такъ какъ онъ всю жизнь ходилъ въ лаптяхъ и валенкахъ, то она и не мшала ему уплетать по пятидесяти верстъ въ день, и онъ ни разу не подозрвалъ, что такіе пустяки могутъ пригодиться ему въ жизни. Воинскій начальникъ ршительно заявляетъ, что онъ не согласенъ принять такого новобранца, который не можетъ надть сапога,— вдь въ лаптяхъ въ войскахъ не ходятъ, наконецъ прямой законъ, пунктъ 7-й, литера А, ясно говоритъ: ‘опухоли, препятствующія ношенію обуви и головного убора’.
— Хорошо, возражаетъ оппонентъ воинскаго начальника докторъ,— значитъ, по вашему эта шишка мшаетъ ему въ ношеніи головнаго убора?
— Да вы и безъ головы готовы принять человка на службу.
— А для чего ему на военной служб голова? Одно безпокойство и непріятности…
— Прошу васъ оставить ваши неумстныя остроты, говоритъ свирпющій полковникъ.
— Прошу васъ не длать мн замчаній, вы не предсдатель, затмъ, по заведенному въ ‘провинціи’ порядку, споръ грозитъ перейти въ столкновеніе и, конечно, на личную почву. Несчастный предсдатель на иголкахъ, и совершенно напрасно: споры самые ужасные не прекращаются между этими двумя противоположными людьми, везд, гд бы они ни встртились — на служб, въ обществ, по какимъ бы вопросамъ ни сталкивались, нигд мирно не расходятся, а встрчаться имъ приходится часто. И дйствительно, трудно подыскать дв такія противоположности: докторъ разговорчивъ до безконечности и весь на распашку, полковникъ молчаливъ и сосредоточенъ, докторъ — страшный либералъ и, на словахъ, противъ всякихъ основъ и всякаго начальства, полковникъ — консерваторъ, какъ большинство полковниковъ, и ставитъ заведенный порядокъ и дисциплину выше всего. И вотъ, не смотря на все это, докторъ съ полковникомъ какъ-то дружатъ между собою, и по набору здятъ они вмст, вотъ и теперь пріхали на однхъ лошадяхъ, на которыхъ подутъ вмст во вс пункты узда.
Наконецъ объявленъ краткій перерывъ для закуски, вс торопятся, дни короткіе, а надобно до сумерекъ непремнно окончить пріемъ рекрутъ на дйствительную службу (ополченіе — завтра), чтобы сегодня же, не распуская ихъ, привести къ присяг.
Черезъ минутъ двадцать работа снова начинается. Часы слдуютъ за часами, на всхъ замтна усталость, но вс напрягаютъ силы. Уже и свтъ не тотъ. Члены спрашиваютъ у предсдателя: ‘Сколько еще остается принять?’ Предводитель отвчаетъ вполголоса, ‘Только пять человкъ!’ Говорится это не громко, чтобы не волновать новобранцевъ, ожидающихъ освидтельствованія. Съ этого участка надо принять 90 человкъ, и вотъ уже принято 85, а безльготныхъ остается еще человкъ 40, вс раздтые съ унылымъ видомъ готовятся идти къ станку. На всякій случай велно готовить льготныхъ третьяго разряда. Уныніе возрастаетъ: ‘Знать пылче безольготные вс пойдутъ, а я то обрадовался, что большой жеребъ взялъ, да слышно, и за третью льготу возьмутся!’
Въ станк стоитъ малый, средняго роста, ничего особеннаго не представляющій, ростъ средній, мрятъ въ груди: ‘ну, разъ, два!’ Рекрутъ помалкиваетъ и равнодушно глядитъ на врача, но грудь выходитъ съ ‘походцемъ’, малый чистый, круглый, какъ яичко.
— Всмъ здоровъ? Ничего не заявляешь?
Молчаніе знакъ согласія.
— Годенъ! Принятъ единогласно.
Но изъ кучки старшинъ выходитъ старшина той волости, откуда только что принятъ новобранецъ, и съ выраженіемъ сильнаго безпокойства видимо желаетъ протестовать.
— Ступай, ступай, любезный! Теперь поздно, вдь видишь, что всмъ хорошъ, принятъ!
— Да помилуйте…
Въ это время встаетъ секретарь присутствія и заявляетъ:
— У послдняго принятаго что-то подозрительно, на мои вопросы ничего не отвчаетъ…
— Да онъ глухонмой отъ рожденія! восклицаетъ старшина.
Все присутствіе разваетъ рты. Общее смятеніе: вотъ такъ хороши! приняли глухонмого! И затмъ вс разомъ накидываются на разговорчиваго врача:
— Вы, вы виноваты, вы его осматривали.
Но въ конц концовъ, случай кажется такимъ смшнымъ, что вс смются, и глухонмому выдаютъ блый билетъ.
Но вотъ остается принять одного только рекрута. Члены заволновались, предсдатель встаетъ съ своего мста и подходитъ къ станку. Въ объем груди не хватаетъ 4/8 вершка!
— Негоденъ! Отсрочка до будущаго года.
Теперь въ станк стоитъ славный парень, ростъ пять и два, грудь девятнадцать и шесть! Годенъ, принятъ.
Предводитель обращается къ толп ожидающей молодежи:
— Наборъ оконченъ! Одвайтесь! Остальные пойдутъ въ ополченіе.
Раздается неудержимый взрывъ шумной радости, гудитъ вся комната, всть быстро проходитъ наружу, гудитъ вся толпа на площади.
— Принятые присягнутъ черезъ полчаса въ церкви, старшины, не упускать своихъ, чтобы вс были на лицо!
Члены присутствія съ особеннымъ удовольствіемъ выходятъ на улицу и втягиваютъ свжій морозный воздухъ посл страшно удушливой атмосферы волостного правленія. Площадь кишитъ народомъ, у крыльца стоятъ съ сіяющими лицами безльготные, ушедшіе отъ набора. Нигд не слышно того воя и плача, съ которымъ привыкли соединять представленіе о рекрутскомъ набор. И не удивительно. Солдатчина не составляетъ неожиданности для призываемаго и его семьи: они давно знаютъ, что ему идти въ солдаты, потому старшій дома остался, и младшему изъ-за него будетъ льгота. Въ большинств случаевъ его уже снарядили въ походъ, онъ въ новомъ тепломъ плать, и уже до пріема вы сразу отличите его отъ льготныхъ, которые знаютъ, что они дальше ополченія не пойдутъ. Одно бываетъ печально, это когда идутъ женатые, а это случается нердко.
Церковь переполнена народомъ, вс паникадила заставлены свчами, каждый новобранецъ, его родные принесли свчу угоднику. Впереди, у амвона стоятъ рекруты, позади — народъ, на клирос — члены присутствія. Начинается молебенъ, который служится всегда передъ присягою по желанію новобранцевъ. И усердно крестятся и кладутъ земные поклоны эти люди, переживающіе одну изъ серьезнйшихъ минутъ ихъ жизни. Съ этою же самою церковью, съ этою обстановкою связаны для нихъ и другіе моменты: здсь его крестили, здсь внчали, или быть можетъ, будутъ внчать, здсь онъ будетъ отпвать родныхъ, сюда и его когда-нибудь принесутъ… Но молебенъ кончается. Раздается голосъ діакона: ‘Благоденственное и мирное житіе въ здравіи и спасеніи и во всемъ благое поспшеніе, на враги же побда и одолніе…’ А ну, думается: побда-то и одолніе вдь отъ этихъ молодцовъ зависитъ! И дйствительно, они теперь глядятъ молодцами. Многолтіе государю составляетъ прекрасный переходъ къ присяг воинской. Присяга эта по редакціи своей немного устарла, такія слова какъ, напримръ, баталія, могли бы съ успхомъ быть замнены, но произнося слова присяги, всякій знаетъ, чему онъ присягаетъ, знаетъ, что отъ него требуютъ врности царю и честной службы.
Священникъ подходитъ къ краю амвона, гд поставленъ аналой съ крестомъ и Евангеліемъ и напоминаетъ о святости присяги: ‘Подымите правую руку и повторяйте за мною: Общаюсь и клянусь…’ Раздается тихій могучій гулъ молодыхъ голосовъ: ‘Общаюсь и клянусь…’ Интересно наблюдать лица присягающихъ, у нкоторыхъ замтно одушевленіе. Слова ‘не щадя живота до послдней капли крови’ произносятся съ чувствомъ и съ повышеніемъ тона. Да будетъ стыдно тмъ, кто при этомъ скептически улыбнется, кто усомнится въ возможности одушевленія русскаго юноши мыслью о служб, о войн, о будущихъ подвигахъ. Разв это не дла молодежи, и разв бдна паша исторія примрами подвиговъ юношей-солдатъ? Быть можетъ, въ войскахъ развиваются эти чувства, но зародышъ ихъ таится въ сердц этихъ молодцовъ въ полушубкахъ, которые теперь цлуютъ крестъ и Евангеліе.
И члены присутствія, смшавшись съ народомъ и новобранцами, выходятъ изъ церкви, на двор темно, они спшатъ добраться до квартиры, любезно предоставленной въ ихъ распоряженіе хозяевами села. Въ высокихъ комнатахъ тепло и уютно, въ столовой накрытъ столъ, и полковникъ съ докторомъ направляются къ закуск, о чемъ-то ожесточенно споря. Наступилъ длинный осенній вечеръ: его надо скоротать. Припоминается вчерашній винтъ, вчерашній ужинъ,— почему бы сегодня не заняться тмъ же? И конечно, займутся тмъ же. Кончился трудный дловой день:
Бой умолкъ, и вечеркомъ
Снова ковшикъ шевелится.