На заре, Бенсон Эдвард Фредерик, Год: 1898 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 210 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НА ЗАР

РОМАНЪ
ИЗЪ ИСТОРІИ БОРЬБЫ ГРЕКОВЪ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Е. БЕНСОНА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

(The Vintage)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., д. 13
1898

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

На краю золотистой бухты безмолвно гнздилась Навплія, словно мертвый городъ. Жгучее южное солнце заливало своими лучами главную улицу, тянувшуюся съ набережной до площади, и только мстами виднлась узкая полоса синеватой тни.

Вдоль одной стороны площади возвышались казармы турецкаго гарнизона — двухъэтажное, бурое, каменное зданіе, солидное, но душное, и украшенное съ фасада длинною аркадой. Здсь помщались три роты, собственно занимавшія городъ и поневол завидовавшія остальному гарнизону, занимавшему Паламедскую крпость, которая царила надъ равниной, на высот пятисотъ футовъ. Въ западномъ флигел казармъ жили офицеры, а въ противоположномъ — находилась тюрьма, переполненная, по обыкновенію, мстными греками, отбывавшими наказаніе за неплатежъ турецкимъ ростовщикамъ, которые давали имъ деньги въ займы подъ сорокъ и пятьдесятъ процентовъ. Противъ казармъ рядъ лавокъ и кофеенъ придавалъ общему виду мирный оттнокъ.

На восточной сторон площади начиналась узенькая улица и, пройдя чрезъ всю длину города, она прокладывала себ дорогу дале, чрезъ старыя венеціанскія укрпленія, образовавшія нчто въ род туннеля. Направо, отвсно, подымалась срая крпостная гора, мстами испещренная выгорвшею на солнц травой. У подножія этой горы, за городомъ, ютились дв или три блыя виллы среди кипарисовыхъ и гранатовыхъ деревьевъ, а дорога, пройдя мимо нихъ, выходила на открытую равнину, гд съ одной стороны разстилались маисовыя поля и виноградники, а съ другой — открывалось болото, покрытое тростникомъ и оканчивавшееся на берегу бухты. Весна была очень сухая, и въ эти ранніе іюньскіе дни вся страна уже представляла пожелтвшій, засохшій видъ.

Полуденный жаръ еще усиливался поднявшимся съ юга удушливымъ сирокко, который засыпалъ тонкою блою пылью всхъ прохожихъ.

На дорог, въ мил отъ города, стояла маленькая Винница, выдающійся портикъ которой былъ украшенъ олеандрами, образовавшими нчто въ род навса. Нсколько деревянныхъ стульевъ и еле державшійся на своихъ ножкахъ столъ приглашали путниковъ отдохнуть и выпить вина. Но, очевидно, гостей бывало немного, такъ какъ хозяинъ лежалъ на скамь, подъ тнью стны, и спалъ, широко открывъ рогъ. Большая, некрасивая собака охраняла его сонъ и безнадежно ловила мухъ.

Прямо противъ Винницы виднлся чисто выбленный домъ, обнаруживавшій большія притязанія на удобства, чмъ обыкновенное пепелище греческихъ поселянъ. Передъ нимъ красовался садъ съ серебристыми тополями, а съ двухъ сторонъ его окружала веранда, по деревяннымъ колонкамъ которой ползли цвтущія розы. Въ одномъ конц веранды стоялъ низкій диванъ, на которомъ сидло два человка. Они оба молчали, на одномъ изъ нихъ была священническая ряса.

Царившая повсюду тишина неожиданно была нарушена мяуканьемъ кошки, которая выбжала изъ-за угла веранды, и громкимъ смхомъ преслдовавшаго ее длинновязаго юноши. На немъ была блая полотняная, короткая юбка и такіе же узкіе панталоны, онъ былъ босой и съ непокрытою головой. Увидавъ сидвшихъ на диван, онъ, не останавливаясь, пробжалъ мимо съ крикомъ:

— Кошка хотла схватить рыбу. Вотъ я ей задамъ!

Одинъ изъ сидвшихъ посмотрлъ на юношу и улыбнулся.

— Ты дойдешь до грха, если будешь бгать по солнцу съ непокрытою головой. Посиди съ нами. У тебя нтъ никакихъ манеръ, Митсосъ. Разв ты не видишь отца Андрея?

Митсосъ подошелъ къ священнику и преклонилъ одно колно.

— Да благословитъ тебя Господь!— сказалъ отецъ Андрей, положивъ руку на его голову.

— Ну, садись, Митсосъ, и разскажи, чмъ провинилась передъ тобой кошка,— произнесъ отецъ.

При этихъ словахъ лице юноши, принявшее серіозное выраженіе подъ благословеніемъ священника, снова просіяло.

— Гадкая кошка пробралась въ кладовую, куда я положилъ рыбу, и я едва усплъ схватить ее за хвостъ, но она такъ меня оцарапала, что я выпустилъ ее. Но погоди! Я тебя еще догоню и задамъ теб по-турецки двойную порку.

— Полно, Митсосъ,— отвчалъ отецъ:— пора теб перестать гоняться за кошками: вдь теб уже восемнадцать лтъ, и ты знаешь, что сегодня вечеромъ прибудетъ твой дядя.

— Дядя Николай?

— Да. Поди-ка, вымой руки и накрой столъ, а потомъ свари яицъ, принеси хлба, сыра, да набери вишенъ.

— А отецъ Андрей будетъ кушать?

— Конечно. Да не забудь надть башмаки къ обду.

Митсосъ удалился въ домъ.

— Онъ совершенный ребенокъ,— замтилъ отецъ Андрей.

— И мн такъ кажется,— отвчалъ хозяинъ,— но вотъ увидимъ, что скажетъ Николай. Впрочемъ Митсосъ здоровый, крпкій дтина и суметъ сохранить тайну.

Священникъ всталъ и, бросивъ злобный взглядъ по направленію къ крпости, сказалъ:

— Справедливый Боже! Когда Ты воздашь туркамъ по ихъ заслугамъ? Они не знаютъ милосердія, и имъ не будетъ оказано пощады! Смерть и гибель врагамъ Греціи! Да будутъ они прокляты!

Одиннадцать лтъ передъ тмъ отецъ Андрей былъ вынужденъ отправиться въ Аины, чтобы продать участокъ земли, принадлежавшій его недавно умершей жен, такъ какъ, при существованіи турецкихъ налоговъ, земля скоре приносила убытокъ, чмъ доходъ. Онъ взялъ съ собою маленькую шестилтнюю дочь, которая уже тогда общала развиться въ несравненную красавицу. На возвратномъ пути, въ недалекомъ разстояніи отъ Аинъ, на него напала шайка турокъ и, оставивъ его на дорог окровавленнымъ, похитила его дочь съ цлью, вроятно, продать ее въ какой нибудь гаремъ. Нсколько часовъ бдный отецъ Андрей лежалъ безъ чувствъ, а когда очнулся, то едва добрался обратно до Аинъ, гд провелъ дв недли въ тщетныхъ поискахъ за исчезнувшей дочерью. Власти не хотли и слушать его жалобъ о похищеніи турками денегъ и дочери. Въ то время турецкія власти обходились съ греками, какъ съ собаками. Жестокость, грабежъ и казнь составляли единственныя орудія ихъ управленія.

Съ тхъ поръ одна мысль денно и нощно преслдовала отца Андрея — месть туркамъ, не только тмъ, которые украли его дочь, по всей рас этихъ дьяволовъ. Одиннадцать лтъ онъ не разставался съ этою мыслью и сначала выражалъ ее только гнвными словами, а въ послднее время сталъ уже принимать участіе въ организаціи общаго возстанія, которое тайно, но врно подготовлялось клубомъ патріотовъ.

Отецъ Андрей былъ человкъ высокаго роста, хорошо сложенный и, судя по его вншности, онъ дйствительно, какъ всегда уврялъ, былъ чисто греческаго происхожденія. Онъ былъ уроженцемъ юго-западной Арголиды, отдаленной горной страны, которую турки никогда себ не подчинили. Отецъ его умеръ пять лтъ передъ тмъ, но когда Андрей вернулся изъ Аинъ безъ дочери, то старикъ прогналъ его изъ дому.

— Ребенокъ — Божье благословеніе,— сказалъ онъ: — и отецъ долженъ скоре отдать свою жизнь, чмъ лишиться Божьяго благословенія! Ты обезчестилъ меня, отдавъ мою внучку проклятымъ туркамъ. Я не хочу боле тебя видть.

— Да что же я могъ сдлать?— отвчалъ Андрей:— ихъ было шестеро, а я одинъ. Я боролся съ ними сколько могъ, и они бросили меня на дорог замертво.

— Жаль, что они не убили тебя и твоей дочери!

— Я съ тобой согласенъ, но вдь въ этомъ я не виноватъ. Неужели ты мн никогда не простишь!

— Не прежде, чмъ узнаю о смерти едоры.

— Какъ едоры! Зачмъ ты теперь желаешь ея смерти?

— Потоку что она выростетъ среди позора и выйдетъ замужъ за окаяннаго турку, а этого еще не было въ нашемъ роду. Ступай и не возвращайся никогда.

Пять лтъ они не видались, но наконецъ старикъ, чувствуя, что дни его сочтены, отправился въ Навплію, гд поселился Андрей. Послдній былъ вн себя отъ радости, увидвъ отца.

— Я пришелъ къ теб, сынъ,— сказалъ старикъ:— потому что я старъ, и мн надоло быть одному.

День за днемъ сидлъ старикъ дома и смотрлъ на пыльную дорогу, поджидая едору. Но она не возвращалась, и однажды вечеромъ старикъ, вернувшись въ комнату, сказалъ торжественно:

— Я умираю и теперь не время болтать попустому. Когда вернется едора, то скажи ей, что я ее очень любилъ и ждалъ день за днемъ. А если теб, Андрей, не будетъ подъ силу ей простить, то прости ее ради меня, вдь она была очень молода и ни въ чемъ не виновна. И ты не виноватъ, такъ что я напрасно накинулся на тебя. Но если бы я не питалъ къ теб горячей любви, то и не сердился бы на тебя. Только помни, Андрей, что если ты не отомстишь туркамъ, когда настанетъ день возмездія, то я явлюсь и не дамъ теб покоя. Месть!— прибавилъ старикъ, вставая съ мста:— месть всмъ проклятымъ изуврамъ. Убивай безпощадно мужчинъ, женщинъ и дтей. Не жалй никого. Ты христіанинъ, а они окаянные язычники. Месть! Месть! Месть!

Онъ тяжело опустился въ свое кресло. Голова его поникла, руки опустились, какъ плети. Спустя нсколько минутъ, онъ умеръ съ местью на устахъ, съ местью въ сердц.

Съ того печальнаго дня отецъ Андрей сталъ вдвойн ненавидть турокъ и мечтать о мести. Онъ желалъ одного, чтобы принять личное участіе въ очищеніи Греціи отъ нечестивыхъ мусульманъ. Но, несмотря на пламя мести, овладвшее его сердцемъ, онъ сдерживалъ себя и терпливо ждалъ, пока не наступитъ день общаго возстанія. Уже боле года въ сверной Греціи дружно работали два тайныхъ комитета, собирая деньги посредствомъ секретныхъ агентовъ и всячески разжигая пламя патріотизма. Теперь было недолго ждать: сть, окружавшая враговъ, быстро затягивалась, и вскор долженъ былъ настать великій день освобожденія.

Но вернемся къ Митсосу. Онъ поспшилъ исполнить приказаніе отца: развелъ огонь, согрлъ воду и, отобравъ изъ корзины восемь яицъ, положилъ ихъ вариться, а самъ пошелъ набирать вишни.

Впродолженіе прошедшаго года Константинъ, отецъ Матсоса, обработывалъ вмст съ юношей свой участокъ земли, какъ простой рабочій, два года передъ тмъ прозжавшій мимо турецкій паша, Абдулъ-Ахметъ, плнился климатомъ Навпліи и построилъ себ домъ на берегу бухты, на земл, принадлежавшей Константину. Онъ общалъ щедро заплатить за нее, и Константинъ согласился уступить свою землю, такъ какъ хорошо зналъ, что въ противномъ случа паша отниметъ ее насильно. Конечно, онъ до сихъ поръ не получилъ ни гроша, и домъ знатнаго турка мозолилъ ему глаза тмъ боле, что возвышался на мст его стараго виноградника.

Абдулъ-Ахметь былъ губернаторомъ Аргоса и, пользуясь тмъ, что Навплія находилась недалеко отъ его мста должности, онъ поселился тутъ со своимъ гаремомъ. Въ теплые лтніе вечера можно было видть, какъ женщины этого гарема смотрли чрезъ высокую стну, которая отдляла ихъ садъ отъ берега. Самъ Абдулъ былъ дородный турокъ среднихъ лтъ, очень лнивый и молчаливый. Если онъ не платилъ Константину свой долгъ, то это объяснялось столько же неаккуратностью, сколько и турецкой привычкою никогда ничего не платить грекамъ.

Константинъ нсколько разъ спрашивалъ его о деньгахъ, но потомъ махнулъ рукой. Онъ принадлежалъ къ высшему классу земледльцевъ, которые были собственниками земли, обработываемой не только собственными руками, но и наемнымъ трудомъ. Итого рода люди были въ то время солью греческой земли. Подобно всмъ своимъ соотечественникамъ, онъ былъ трудолюбивъ и бережливъ, но въ настоящее время, лишившись своего виноградника и обязанный платить громадныя подати, онъ нашелъ нужнымъ боле не нанимать рабочихъ, а воздлывать землю самому съ сыномъ. Они работали безъ устали на оставшемся у нихъ участк земли, развели новый виноградникъ и, собравъ виноградъ, приготовляли изъ него вино. Даже въ свободное время они за деньги помогали сосдямъ на ихъ виноградникахъ.

Но, несмотря на это, Константинъ ощущалъ перемну въ своемъ положеніи. Вмсто того, чтобы распоряжаться нанятыми рабочими, ему приходилось работать самому и не только у себя, но и на чужой земл, при этомъ онъ чувствовалъ всю несправедливость своего униженія, такъ какъ онъ былъ ни въ чемъ не виноватъ. Кром недобросовстнаго поступка Абдула, его тяготили вчно увеличивающіеся подати и налоги. Полгода передъ тмъ онъ вынужденъ былъ продать хорошую лошадь, такъ какъ турки ввели новый налогъ на лошадей, и теперь у него оставались только плохая, маленькая лошаденка, старый домъ и лодка. Однако, онъ все-таки переносилъ все терпливо и даже удивлялъ своимъ хладнокровіемъ сосдей при встрч съ ними въ кофейн: въ то время, когда они ворчали и шопотомъ проклинали турокъ, Константинъ молчалъ и спокойно улыбался. Дня за два передъ началомъ нашего разсказа, одинъ изъ сосдей прямо спросилъ его:

— Послушай, Константинъ, ты пострадалъ боле насъ всхъ, за исключеніемъ тхъ, у кого взрослыя дочери. Отчего ты все молчишь и улыбаешься? Разв, у тебя идутъ такъ хорошо дла?

Очевидно, этотъ вопросъ былъ заране подготовленъ, и двое другихъ грековъ подошли къ Константину, ожидая съ нетерпніемъ его отвта.

Онъ медленно вынулъ изо рта чубукъ и хладнокровно произнесъ:

— Нтъ, у меня дла идутъ плохо, но я умю держать языкъ за зубами. Впрочемъ, я вамъ скажу кое-что: Николай Видалисъ прідетъ сюда черезъ три дня.

— Ну, такъ чгожъ?

— Николай посовтуетъ вамъ держать языкъ за зубами, подобно мн, а, быть можетъ, онъ скажетъ вамъ и что нибудь другое. Ну, мн пора домой. Доброй ночи, друзья!

И теперь, когда отецъ Андрей громко проклиналъ турокъ, Константинъ съ улыбкой сказалъ:

— Прости, отецъ Андрей, но Николай не любитъ, когда много болтаютъ. Ты знаешь его: онъ никогда не скажетъ лишняго слова.

— Ты правъ и не правъ,— отвчалъ священникъ,— Николай человкъ добросовстный и молчаливый, но я далъ клятву: каждый день три раза проклинать турокъ — на разсвт, въ полдень и при закат солнца. Мн все равно, что бы тамъ ни говорилъ Николай, но я буду свято исполнять свою клятву.

— Вотъ идетъ Митсосъ, пожимая плечами: ты хоть при немъ удержись. Митсосъ, обдъ готовъ?

— Обдъ-то готовъ,— отвчалъ юноша,— но я не могу найти второго башмака, а ты не веллъ мн обдать безъ башмаковъ.

— Ну, такъ поищи хорошенько.

— Я везд искалъ и нигд его нтъ, а если бы ты зналъ, отецъ, какъ я голоденъ!

Но Константинъ не уступилъ.

— Какъ хочешь, а найди прежде башмакъ, а потомъ приходи обдать,— сказалъ онъ,— ну, отецъ Андрей, пойдемъ.

И они оба услись за столъ, а бдный Митсосъ остался безъ башмака и безъ обда.

II.

Черезъ часъ Митсосъ, найдя свой второй башмакъ и пообдавъ, спокойно спалъ на веранд. Большую часть предыдущей ночи онъ ловилъ рыбу, а такъ какъ жатва окончилась, то и ему не было срочной работы, кром поливки виноградныхъ лозъ, по удаленіи солнца изъ виноградника, что не могло быть ране 4-хъ часовъ. Онъ спалъ, какъ собака, по выраженію его отца, потому что онъ лежалъ, свернувшись въ клубокъ, и сонъ его былъ такой легкій что онъ открывалъ глаза отъ малйшаго шороха.

Митсосъ былъ громаднымъ юношей обычнаго греческаго типа, съ кудрявыми, черными волосами, ниспадавшими на плеча, прямыми также черными бровями и большими глазами одинаковаго цвта. Носъ у него былъ короткій, толстый, а прекрасныя очертанія рта обнаруживали вс самыя мельчайшія тни душевнаго настроенія. Его лице и руки не знали никакихъ косметическихъ средствъ, кром солнца, втра и дождя, а потому отличались бурымъ цвтомъ, принимавшимъ боле темный оттнокъ подъ глазами и волосами. Его руки и ноги, съ которыхъ онъ сбросилъ башмаки, были поразительно чисты, что составляетъ характеристичную особенность греческаго поселянина.

Проспавъ часа два, онъ проснулся, благодаря тому, что солнце изъ-за угла веранды уже свтило ему прямо въ лице. Сна чала онъ повернулся къ стн, но черезъ минуту вскочилъ и лниво потянулся. Затмъ онъ пошелъ къ каменному колодцу, находившемуся за домомъ, и окунулъ голову въ свжую воду. Когда же сонъ совершенно прошелъ, Митсосъ посмотрлъ на большой тополь, бросавшій тнь поперекъ всего виноградника, взялъ лопату и пошелъ на работу.

Небольшой ручей, протекавшій черезъ садъ и терявшійся внизу въ бухт, былъ на протяженіи полумили покрытъ каменными, сводомъ, изъ-подъ котораго можно было отвести воду на лозы, окопанныя вокругъ.

Митсосъ прежде всего очистилъ отъ всякой налетвшей дряни резервуарчики у каждой лозы и затмъ пустилъ воду, быстро разлившуюся. Убдившись, что вода всюду проникла, онъ заткнулъ землей отверстіе каменнаго свода, и быстрый источникъ вернулся въ свое русло. Наконецъ, подойдя къ лозамъ, онъ сталъ копать вокругъ нихъ съ тою цлью, чтобъ вода могла омыть вс корни, очень засохшіе во время продолжительной засухи.

Хотя солнце прямо не свтило на землю, но было очень жарко, такъ какъ сирокко еще усилился и жегъ, словно выходя изъ горящей печи. Темнозеленые листья виноградныхъ лозъ съ подвтренной стороны были покрыты мелкою блою пылью, принесенною съ обнаженныхъ посл жатвы полей. По временамъ Митсосъ прерывалъ свою работу и отиралъ рукой потъ со лба, а затмъ снова принимался за лопату, напвая вполголоса крестьянскія псни. Онъ уже почти покончилъ свою работу, какъ увидала, отца, подходившаго къ нему.

— Что, Митсосъ,— сказалъ Константинъ,— теб сегодня пришлось одному работать? Мн надо было сходить въ Навплію. Ты хорошо полилъ вс лозы?

— Нтъ, еще осталось три.

— Поди, отдохни, а я кончу за тебя.

Митсосъ съ удовольствіемъ бросилъ на землю лопату.

— Врядъ ли въ аду такъ жарко! Бдный дядя Николай совсмъ изжарится, направляясь сюда чрезъ равнину.

— Онъ, конечно, потребуетъ ванну, и теб придется принести воду изъ колодца.

— Это ничего,— замтилъ Митсосъ и, бросившись на землю, сталъ смотрть, какъ работалъ отецъ.

— Ну, вотъ и кончено,— произнесъ Константинъ, спустя полчаса,— ты отправишься снова ловить рыбу сегодня ночью? Втеръ что-то великъ.

— Можетъ быть, онъ спадетъ посл заката. Во всякомъ случа, я вчера наловилъ довольно рыбы на два дня, положилъ ее въ воду и вынесъ на ледникъ, надюсь, что она не испортится.

Они оба пошли домой и, увидавъ, что передъ дверью стоятъ три мула, Константинъ ускорилъ шаги.

— Вроятно, прибылъ Николай,— сказалъ онъ,— его никогда не приходится ждать. Ну, пойдемъ, Митсосъ.

Вся веранда была заставлена ящиками и узлами, а въ комнат, на низенькомъ стул, сидлъ Николай.

— Ну, Константинъ,— произнесъ онъ, вставая,— какъ ты поживаешь? А ты, Митсосъ, все растешь. Когда ты будешь такимъ же высокимъ, какъ отецъ, то я дамъ теб сто піастровъ. Ну, ужъ, Константинъ, какая сегодня проклятая погода! Я просто не зналъ, куда дться отъ втра и ныли. Митсосъ, въ порядк ванна, которую мы съ тобой сколотили изъ досокъ? Погонщики муловъ помогутъ теб наполнить ее водой, а если она протекаетъ, то это не бда. Ты просто молодецъ,— прибавилъ онъ, потрепавъ юношу но плечу,— достань мн побольше воды, дай мн помыться десять минутъ, а когда я буду одваться, мы съ тобой поговоримъ.

Митсосъ вышелъ изъ комнаты, а Константинъ, обернувшсь къ зятю, спросилъ:

— Ну, что ты скажешь?

— Онъ славный мальчуганъ,— отвчалъ Николай,— только можно ли на него надяться?

— Въ немъ не обманется и турокъ.

— Ну, это излишне! А какъ онъ насчетъ трусости?

— Онъ не знаетъ, что такое страхъ.

— Это напрасно. Нельзя быть храбрымъ, не испытавъ страха. Ну, да мы это увидимъ.

Николай такъ же, какъ Константинъ, былъ одть по-албански: на немъ была открытая, красная, вышитая куртка, рубашка, короткая юбка и узкіе блые штаны, завязанные внизу. Онъ былъ высокаго роста, худощавый, и на взглядъ ему было или сорокъ лтъ, если онъ жилъ шибко, или пятьдесятъ, если онъ велъ спокойную жизнь. Въ сущности же ему было подъ шестьдесятъ лтъ. Чисто выбритый и очень блдный, онъ, повидимому, никогда не выходилъ на воздухъ, но подобное предположеніе нельзя было сдлать, при вид его свжей кожи. Его большіе, темно-срые глаза были полускрыты густыми черными бровями. У него былъ тонкій, почти орлиный носъ съ точеными ноздрями, которыя вчно были въ движеніи и нюхали воздухъ, какъ кровный конь. Его тонкія губы имли аскетическій оттнокъ, а волоса, очень густые и длинные, едва обнаруживали сдину на вискахъ. Голова гордо и прямо сидла на мощныхъ плечахъ, а шея его была слишкомъ длинна, но безупречно прямая. При его высокомъ рост и необыкновенной худоб онъ казался гигантомъ.

— Я пріхалъ изъ Корина и многое имю теб разсказать,— произнесъ Николай,— наконецъ, клубъ патріотовъ отдалъ въ мои руки всю Морею. Мн предоставлено употреблять фонды, какъ я найду нужнымъ, и подать сигналъ къ борьб съ турками. А что, здсь есть люди, на которыхъ можно падяться, или они вс погонщики муловъ и болтуны?

— Твоя правда: вс они еще тупе погонщиковъ муловъ и умютъ только болтать.

— Чтожъ, и ихъ можно будетъ запрячь въ дло, но кому поручить предводительствовать ими? Тутъ, кажется, былъ священникъ отецъ Андрей. Мн хотлось бы его видть. Я помню, что онъ много болталъ, но это ничего. Его можно сдержать.

— Онъ далъ клятву три раза въ день проклинать турокъ, и свято ее держитъ.

— Ну, отъ этого туркамъ не будетъ хуже! Лучше бы онъ поучился благословлять ихъ, тогда, по крайней мр, ихъ можно было бы обойти. Ну, да все равно. А! Митсосъ, ну, готова ванна? Прости, Константинъ, но я не свой человкъ, когда чувствую на себ грязь. Приходи ко мн, Митсосъ, черезъ десять минутъ, и тогда ты разскажешь мн о себ.

— Да мн нечего разсказывать.

— Это очень хорошо, значитъ, все благополучно. Ахъ, да, Константинъ, я привезъ вина, но прикажи Митсосу опустить его въ колодезь. Человкъ, себя уважающій, не можетъ пить теплаго вина.

Митсосъ не спускалъ глазъ съ Николая, пока тотъ не исчезъ за дверью, а затмъ шепотомъ сказалъ отцу:

— У меня очень грязныя руки отъ работы, и я боюсь, что это замтитъ дядя Николай.

— Вроятно, замтилъ: онъ все видитъ, такъ вымой руки, прежде чмъ пойти къ нему.

Митсосъ обожалъ дядю Николая, и въ его глазахъ это былъ лучшій человкъ, какого онъ когда либо видлъ. Николай ходилъ не разъ по морю въ большихъ судахъ и видывалъ заграничныя страны. Однажды, нсколько лтъ тому назадъ, онъ говорилъ пофранцузски съ матросами, выброшенными бурей на берегъ съ погибшаго корабля, и на это не былъ никто способенъ въ ихъ околотк, даже городской голова, который, слушая непонятный ему языкъ матросовъ, уврилъ, что это птичій. Николай постоянно предпринималъ таинственныя поздки, изъ которыхъ возвращался всегда неожиданно, онъ отличался удивительно мелодичнымъ голосомъ, длинными мускулистыми руками, умньемъ стрлять голубей на лету и почти всезнаніемъ. Ему были извстны названія всхъ птицъ и растеній, а когда Митсосъ какъ-то серіозно занемогъ, то онъ набралъ листьевъ невдомаго растенія и сварилъ настой, отъ котораго мальчикъ выздоровлъ на другой же день. Но всего боле Митсосу нравилось въ Никола умнье разсказывать интересныя исторіи о всемъ виднномъ въ различныхъ странахъ.

Умывъ руки, юноша поспшилъ въ комнату Николая, и уже засталъ его полуодтымъ. Грязное блье лежало на полу, и, указывая на него, онъ сказалъ:

— Я останусь здсь, по крайней мр, на четыре дня, и, пожалуйста, Митсосъ, распорядись, чтобы это все вымыли. Всего важне на свт — быть чистымъ.

— А вотъ отецъ Андрей говорить, что всего важне — любить Бога и ненавидть чорта, то-есть турокъ.

— Конечно, онъ правъ, но и я не ошибаюсь. Ну, Митсосъ, садись къ окну и разскажи мн, что ты длалъ съ тхъ поръ, какъ мы разстались.

— Я ухаживаю за виноградными лозами съ тхъ поръ, какъ кончилась жатва, и почти каждую ночь ловлю рыбу.

— Хорошо. Завтра мы отправимся съ тобой вмст на рыбную ловлю, а сегодня мн надо о многомъ поговорить съ твоимъ отцомъ.

— Какъ я буду радъ похать въ лодк съ тобой, и ты мн разскажешь новыя исторіи!

— Да и совершенно особаго рода. Меня очень интересуетъ узнать, какъ он теб понравятся. А сколько теб лтъ?

— Въ ноябр будетъ девятнадцать, и у меня уже пробиваются усы.

— Да, пушекъ виденъ. Ну, а къ чему теб усы?

— У всхъ мужчинъ усы.

— А ты хочешь быть мужчиной? Такъ помни, что не усы длаютъ юношу человкомъ, а храбрость и добродтель. Прежде чмъ мы выйдемъ изъ этой комнаты, я долженъ теб сказать, что если бы у тебя какой нибудь турокъ спросилъ обо мн: гд я и куда отправляюсь, то ты всегда отвчай — не знаю, я не видалъ его съ годъ.

— Да, я такъ всегда и скажу.

— А если ты отвтишь туркамъ иначе и выдашь меня, то я могу поплатиться за это жизнью. Дай мн слово, что этого никогда не сдлаешь.

— Общаю.

— А если теб пригрозятъ смертью?

— Ну, такъ чтожъ: я вдь общалъ!

Николай положилъ руку на плечо юноши и со сверкающими глазами произнесъ:

— Слава Богу! Я нашолъ того, кого мн нужно.

Во время наступившей ночи сирокко стихъ, выпала роса, и на слдующее утро весь міръ проснулся съ улыбкою, посл миновавшей непогоды.

Почти съ разсвта Митсосъ постоянно варилъ кофе, такъ какъ именитые греки всего околотка, узнавъ о прибытіи Николая, постили его, и каждому изъ нихъ онъ обязательно предлагалъ чашку турецкаго кофе. Сидя на веранд и почти не выпуская изо рта трубки, онъ, повидимому, давалъ инструкціи своимъ постителямъ.

Однимъ изъ первыхъ пришолъ отецъ Андрей, къ которому Николай отнесся съ особымъ уваженіемъ. А по окончаніи визита проводилъ его до задней калитки сада, которая выходила въ поле, и Митсосъ, мывшій чашки у колодца, слышалъ, какъ онъ сказалъ, прощаясь съ отцемъ Андреемъ:

— Главное молчи. Впослдствіи твой зычный голосъ намъ потребуется, но теперь одно лишнее слово можетъ все погубить. Вотъ ты ничего не замчаешь, а я знаю, что Митсосъ насъ подслушиваетъ. Эй, Митсосъ! Поди сюда.

Юноша подошолъ къ нему, покраснвъ, какъ ракъ.

— Ты несправедливъ ко мн, дядя Николай, я не подслушивалъ, но не могъ не слышать твоихъ словъ, когда ты говорилъ громко рядомъ со мной, хотя меня и скрывали кусты.

— Полно, голубчикъ, я и не думалъ тебя осуждать,— отвчалъ Николай,— я только хотлъ доказать отцу Андрею, какъ неосторожно болтать. Ну, теперь прощай, отецъ Андрей. Вотъ воньми мою лепту Господу Богу за мое счастливое прибытіе сюда.

Николай сдержалъ свое общаніе, и, какъ только сло солнце, онъ отправился съ племянникомъ къ лодк. Митсосъ несъ мшокъ съ факелами, корзинку для рыбы и дв остроги, а Николай слдовалъ за нимъ съ стью на плечахъ. Они ршили начать съ ловли острогами, а когда взойдетъ луна, то пробраться на противоположный берегъ бухты, гд мелкая вода, и тамъ пустить въ ходъ сти. Николай, однако, слъ въ лодку съ стью, а предоставилъ Митсосу одному работать острогой.

Юноша снялъ съ себя полотняные штаны и башмаки, закрпили, свою рубашку вокругъ пояса, закинулъ за плечи мшокъ и, взявъ въ лвую руку зажженный факелъ, а въ правую острогу, вошелъ но колно въ воду. Онъ держалъ огонь низко къ поверхности воды, чтобы рыба могла его видть, а острога была у него наготов, чтобы не дать промаха при появленіи рыбы.

Это была сцена, которую Рембрандъ изобразилъ бы съ любовью на полотн. Луна еще не взошла, но небо было свтлое, звздное, а по поверхности бухты пробгала лишь легкая зыбь, терявшаяся въ тни противоположнаго берега. При слабомъ мерцаніи факела едва можно было отличить очертаніе лодки, въ которой Николай приготовлялъ сть, а среди окружающаго мрака только свтлли юная фигура Митсоса и маленькое пространство воды вокругъ него. По временамъ онъ быстро опускалъ острогу и чрезъ мгновеніе вытаскивалъ ее изъ воды среди тысячи брызгъ съ той или другой рыбы на остріяхъ. Очень рдко онъ давалъ промахъ и тогда съ улыбкой показывалъ Николаю пустую острогу.

Прошло полчаса, зыбь посвжла, и стало трудно видть въ вод рыбу, а потому Митсосъ направился къ лодк, вскочилъ въ нее, поднялъ парусъ, и лодка понеслась по мрачной поверхности бухты. Николай слъ на руль, а Митсосъ помстился рядомъ съ нимъ.

— Ну, что, дядя,— сказалъ юноша:— у насъ двадцать рыбъ. Вдь это не дурно для получасовой ловли. Держи вонъ на тотъ домъ, окна котораго свтятся на берегу.

— Хорошо, но вдь туда далеко. Раньше часа мы не дойдемъ.

— Ну, такъ что же, ты мн разскажешь пока твои новыя исторіи.

— Нтъ, каждая изъ этихъ исторій очень длинная, и мы лучше займемся ими на возвратномъ пути, такъ какъ противъ втра намъ придется еще дольше идти.

Боле часа они плыли, почти не прерывая молчанія. Втеръ еще боле посвжлъ, и на вершинахъ горъ, по направленію къ Триполи, по временамъ сверкала молнія. Свтъ въ томъ дом, на который указывалъ Митсосъ, погасъ, но коса, на которой онъ стоялъ, рельефно выдавалась въ темнот.

— Ну, Митсосъ, опустимъ теперь сть,— сказалъ Николай, когда они приблизились къ берегу:— можно пристать къ этой кос?

— Да, тамъ глубоко.

Спустя нсколько минуть, лодка остановилась, и Митсосъ привязалъ ее къ скал, а потомъ вмст съ Николаемъ перетащилъ на берегъ сть, такъ какъ они должны были ловить рыбу по другую сторону косы, гд водилось боле рыбы. Выходя изъ лодки, Николай надлъ высокіе сапоги Константина, а Митсосъ, по обыкновенію, разулся.

Сть имла въ длину двадцать пять ярдовъ, и Митсосъ, взявъ ее за одинъ конецъ, пошолъ по вод, а когда она вся вытянулась, то Николай послдовалъ за нимъ. Въ короткое время они укрпили сть поперегъ теченія и стали ждать рыбу. Луна уже взошла, и при ея свт можно было легко различить серебристую камбалу, которая одна за другой запутывалась въ петляхъ сти.

Прошло часа полтора, но ловля не оказалась успшной, и Митсосъ предложилъ пойти подальше, гд водилась мелкая рыба. Но тамъ было глубже, и Митсосъ раздлся догола. Тутъ имъ повезло, и въ короткое время они наловили много рыбы.

— Теперь надо поскоре достичь берега!— воскликнулъ юноша: — потому что рыбы такъ много, что она молилъ прорвать петли и уйти.

Дйствительно, не успли они сдлать нсколько шаговъ, какъ сть лопнула, и при лунномъ свт заблестла масса серебристой чешуи.

— Проклятые турки!— произнесъ Митсосъ,— вс улизнули.

— Погоди,— отвчалъ Николай:— надо вытянуть сть, можетъ быть, что нибудь осталось.

— Нтъ,— промолвилъ Митсосъ: — если они уйдутъ, то вс разомъ.

Такъ дйствительно и оказалось: въ глубин сти было дв или три рыбки, которыхъ не стоило брать.

— Ну, теперь не довольно ли, дядя?— сказалъ юноша:— мы побывали во всхъ лучшихъ мстахъ для ловли.

Николай согласился, и, пока Митсосъ одвался, онъ сложилъ сть, а затмъ они оба вернулись къ лодк.

III.

Втеръ между тмъ усилился и дулъ прямо противъ нихъ, такъ что лодк пришлось лавировать.

— Ну, теперь время и для твоихъ разсказовъ, дядя,— произнесъ Митсосъ, закрпивъ парусъ.

— Хорошо,— отвчалъ Николай:— я теперь разскажу теб истинную исторію, случившуюся со мной. До сихъ поръ я баловалъ тебя, какъ ребенка, сказками, а пришло время разсказать теб исторію для взрослыхъ. Все, что ты услышишь, произошло двадцать лтъ тому назадъ, когда ты еще не родился, а я былъ разбойникомъ.

— Ты, дядя Николай, разбойникомъ!— воскликнулъ съ удивленіемъ Митсосъ.

— Да, я былъ тогда разбойникомъ, отщепенцомъ, вн закона, клефтомъ, какъ хочешь! Голова моя была оцнена, и у меня не было ни крова, ни пріюта, кром горныхъ ущелій. Но бываетъ жизнь и похуже этого, когда попадешь въ руки турокъ. А сдлался я разбойникомъ въ ту ночь, какъ у меня умерла жена. Мы жили въ то время въ Демицан, въ Аркадіи, а какъ случилась смерть моей жены, ты узнаешь потомъ. Сдлавшись разбойникомъ, я дни и ночи скитался въ горахъ, поджидая турокъ, на которыхъ я охотился, какъ на дикаго звря. Спустя мсяцъ или два, ко мн присоединилось нсколько человкъ такихъ же отверженцевъ, какъ я. Тогда у насъ пошла игра на большую ногу. Мы хватали турокъ, и когда попадались богатые, то брали за нихъ большой выкупъ, но никогда мы не трогали грековч, или женщинъ, все равно, греческихъ или турецкихъ. Мы вели дло счастливо, и ни одинъ изъ насъ не попалъ въ руки турокъ, а если двое или трое были ранены, то мы сами, похристіански облобызавшись съ ними, отправили ихъ на тотъ свтъ, чтобы не отдать на посрамленіе мусульманамъ.

Николай замолчалъ, но черезъ нсколько минутъ продолжалъ съ улыбкой:

— Никогда я не забуду, какъ мы взяли въ плнъ Магомета-бея. Это былъ толстый, жирный дьяволъ, съ нжнымъ цвтомъ лица, какъ у женщины. Попавъ къ намъ въ руки, онъ кричалъ и ревлъ безъ устали, несмотря на мои слова, что мы задержимъ его дня на два, пока родственники или друзья не пришлютъ выкупъ за него. Я отъ души смялся надъ его страхомъ и до сихъ поръ не могу вспомнить объ этомъ безъ улыбки. Но въ разбойничьемъ существованіи не всегда весело, а часто приходится цлыми сутками оставаться безъ ды и питья. Большею частью мы скитались на свер Аркадіи, но однажды лтомъ я почувствовалъ непреодолимое желаніе вернуться на родину. Товарищи согласились со мной, и мы отправились въ Демицану. Не желая подвергать ихъ опасности, я одинъ пошолъ въ селеніе. По дорог мн попалось нсколько знакомыхъ грековъ, но я знаками просилъ, чтобы они не выдавали меня, а турецкій гарнизонъ перемнился, и никто изъ солдатъ меня не зналъ. Приблизившись къ моему дому, я увидлъ, что онъ былъ безъ оконъ и дверей, которыя турки сорвали въ досад, что не нашли меня въ моемъ жилищ. На порог сидлъ мой старикъ отецъ, которому было уже за восемьдесятъ лтъ, и безсознательно укачивалъ куклу, когда-то принадлежавшую моей дочери. Я не вытерплъ, бросился къ нему, покрылъ его поцлуями и воскликнулъ: ‘неужели, отецъ, ты меня не узнаешь?’. Онъ ничего не отвчалъ, какъ-то странно посмотрлъ на меня и продолжалъ укачивать куклу. Я остался въ своемъ родномъ селеніи около часа и, прежде чмъ уйти оттуда, произнесъ клятву, исполнить которую ты можешь мн теперь помочь, Митсосъ.

— А въ чемъ заключалась эта клятва, и какъ я могу теб, дядя Николай, помочь ее исполнить?

— Узнаешь въ свое время, а теперь пора теб объяснить, почему я сдлался разбойникомъ. Ты никогда не видалъ моей жены по той простой причин, что она умерла прежде твоего рожденія. Она была лучшая и прекраснйшая изъ женщинъ, а ея дочь Елена походила бы во всемъ на нее, если бы осталась въ живыхъ. По несчастью, въ Делицану прибылъ новый начальникъ гарнизона. Этотъ офицеръ былъ очень пріятный человкъ и обращалъ на меня большое вниманіе, такъ какъ я былъ тогда старостой селенія. Онъ часто обдалъ у насъ, и я иногда посщалъ его, но Катерин онъ не нравился, и она очень мало говорила съ нимъ. Прошло не боле двухъ недль посл его прибытія къ намъ, какъ я былъ вынужденъ отправиться на два дня въ селеніе Андрисену, гд у меня была земля, и мн приходилось принять участіе въ выборахъ старосты. Но по дорог я встртилъ знакомаго поселянина, который сказалъ мн, что выборы отложены. Я, конечно, вернулся домой, но достигъ Делицаны только поздно вечеромъ. Окна моего дома не были освщены, и войдя я не нашелъ ни жены, ни ребенка. Я прождалъ ее нсколько времни, думая, что она у кого нибудь изъ знакомыхъ. Но время шло, а она не возвращалась. Тогда я обгалъ всхъ знакомыхъ, и нигд ея не оказалось. Наконецъ, я направился къ офицеру, чтобы спросить у него, не видлъ ли онъ моихъ. Дверь его дома была заперта, но въ окн верхняго этажа виднлся свтъ. Не усплъ я подойти къ дому, какъ услышалъ женскій вопль. Сердце у меня кнуло, и я зарядилъ пистолетъ, никогда меня не покидавшій. Однимъ ударомъ я выломалъ дверь и очутился въ темной комнат, изъ которой вела лстница на верхъ. Я бросился туда, и въ ту же минуту по лстниц сбжала ко мн моя маленькая Елена, которой было тогда семь лтъ, съ крикомъ: ‘папа! папа!’ Не успла она приблизиться ко мн, какъ на верху лстницы показался офицеръ и выстрлилъ. Онъ не попалъ въ меня, но убилъ мою дочь. Я спустилъ курокъ, и онъ грянулся на полъ мертвымъ. Между тмъ ко мн тихо подошла Катерина и сказала: ‘ты опоздалъ! Мн остается только одно’… она выхватила у меня двухствольный пистолетъ и выстрлила себ въ голову. Я не усплъ еще опомниться отъ ужаса, какъ на меня накинулись два солдата, разбуженные выстрлами. Я оттолкнулъ ихъ отъ себя и выскочилъ въ окно. Милосердный Боже! Пресвятая Богородица и святой Николай! помогите мн исполнить мою клятву!..

— Я знаю твою клятву!— воскликнулъ Митсосъ:— ты поклялся извести всхъ турокъ въ нашей стран. Я завтра пойду въ церковь и дамъ ту же клятву. Да помогутъ мн вс святые и вс черти исполнить ее! Но ты только, дядя, научи меня, что длать.

— Конечно. Но теперь довольно.

Въ это время лодка проходила мимо садовой стны у дома Абдула-Ахмета.

— Что это! Новый домъ?— спросилъ Николай.

— Да, это жилище свиньи Ахмета.

— Почему онъ свинья боле другихъ турокъ?

— Потому, что онъ отнялъ отъ насъ виноградникъ, и хотя общалъ за него заплатить, но не далъ до сихъ поръ ни піастра. Посмотри, дядя, на террас дв женщины.

Дйствительно дв женщины стояли, облокотись на стну. Въ эту минуту къ нимъ подошелъ какой-то мужчина, вроятно, евнухъ, и ударилъ одну изъ нихъ.

— Зачмъ ты меня бьешь?— промолвила она со слезами.

Николай вздрогнулъ и съ удивленіемъ произнесъ:

— Ты слышалъ, Митсосъ? Она говорила погречески.

— Ну, такъ чтожъ!

— Какъ чтожъ? Откуда она знаетъ погречески?

— Да, твоя правда. Это странно.

IV.

Слдующіе два дня Николай посвятилъ обученію Митсоса. Онъ взялъ его съ собой на охоту. Въ горахъ, за Навпліей, по направленію къ Эпидавру, водилось много зайцевъ и оленей. Къ концу второго дня они возвратились домой съ порядочной добычей: на спин лошаденки Константина висли два оленя и нсколько зайцевъ, а Митсосъ, который самъ убилъ одного оленя, скоре тянулъ ее за уздцы, чмъ велъ за собою.

— Ну, Митсосъ, я доволенъ тобой,— сказалъ Николай:— если ты умешь подкараулить и напасть невзначай на оленя, то ты можешь сдлать то же съ человкомъ, который въ сущности самое глупое животное въ свт. А въ охот за человкомъ, или, что гораздо хуже, во время охоты человка за тобой, главное дло — незамтно приближаться и скрываться. Черезъ два дня я уду, но оставлю теб ружье.

— Неужели, дядя!? -воскликнулъ Митсосъ вн себя отъ радости.

— Да, но это не игрушка, и я дамъ теб ружье не для забавы. Ходи съ нимъ ежедневно на охоту, но веди себя въ отношеніи оленя, какъ будто онъ человкъ, и да будетъ теб стыдно, если онъ когда нибудь увернется отъ твоего выстрла. Точно также лови рыбу каждую ночь, но не для удовольствія, а старайся набить себ руку въ управленіи лодкой и парусомъ.

— Никто лучше меня въ Навпліи не управляетъ лодкой!— воскликнулъ гордо Митсосъ.

— Но вдь Навплія маленькій городокъ, а теб надо заткнуть за поясъ всхъ въ этомъ отношеніи. Изучи хорошенько вс перемны втра, и въ какое время дня и ночи он чаще случаются, а также изучи вншніе берега бухты, со всми ихъ заводями и косами.

— Но, какъ же я могу днемъ охотиться, а ночью ловить рыбу? Кто же будетъ работать въ нашемъ и сосднихъ виноградникахъ?

— Не безпокойся объ этомъ. Я говорилъ съ твоимъ отцомъ, и все устроится. Потомъ не сиди дома по вечерамъ, а посщай кофейни и играй въ карты или шашки, но не для забавы, а держи ухо востро и запомни все, что будутъ говорить при теб о туркахъ. Когда я вернусь, то ты мн укажешь на добрыхъ грековъ, готовыхъ на все для родины, и на негодяевъ, думающихъ только о пьянств и животныхъ удовольствіяхъ. Главное же не забудь, что ты меня не видалъ годъ или два.

— Только бы ты вернулся назадъ скоре этого срока,— со смхомъ замтилъ Митсосъ.

— Почемъ знать? Ты теперь вполн взрослый молодецъ… Ну, да мы поговоримъ обо всемъ по моемъ возвращеніи. Дай мн поводъ лошади. Ты, кажется, очень усталъ?

— Не усталъ, а голоденъ.

— И я также, но я привыкъ къ голоду и усталости. Погоди, и теб они будутъ ни почемъ. Но довольно на сегодня. Прибавимъ шагу. Пора намъ отдохнуть.

На слдующій день Николай отправился въ Навплію и взялъ съ собою Митсоса, которому приказалъ одться почище.

Они прямо отправились къ городскому голов, который принялъ Николая очень почтительно и приказалъ жен подать кофе. Потомъ онъ съ любопытствомъ посмотрлъ на Митсоса, и юнош показалось, что они перемигнулись съ Николаемъ.

— Такъ это твой волчонокъ?— произнесъ голова, котораго звали Димитріемъ:— что же онъ началъ скалить зубы?

— Еще бы, онъ только ждетъ добычи,— произнесъ Николай и прибавилъ:— а знаешь что, другъ Димитрій, завтра я узжаю, и во время моего отсутствія, сдлай милость, держи языкъ за зубами. Я здсь сдлалъ все, что надо, и желалъ бы, чтобы вы молча ждали сигнала. Вонъ въ Аинахъ много надлала зла глупая болтовня. Тамошніе патріоты собрали много людей и денегъ, но все выболтали. Пожалуйста, не сдлайте вы здсь того же. Когда настанетъ минута разговора, то за насъ за всхъ будетъ говорить отецъ Андрей. Съ какимъ бы удовольствіемъ я отдалъ пять лтъ моей жизни, чтобы у меня былъ такой языкъ, какъ у него.

— Ты отдалъ бы за это слдующія пять лтъ твоей жизни?— переспросилъ съ улыбкой Димитрій.

— Нтъ, эти пять лтъ я не отдамъ за пять тысячъ лтъ въ царствіи небесномъ. Ну, Димитрій, есть у тебя зерно?

— Черное, для турокъ?

— Конечно!

— И теперь мельницы работаютъ его,— произнесъ Димитрій, искоса поглядывая на Митсоса.

Юноша ничего не понялъ изъ этихъ словъ, и Николай нашелъ нужнымъ только сказать ему:

— Ты потомъ узнаешь, что это за зерно, изъ котораго мы спечемъ славные хлба. А теперь забудь, что ты слышалъ отъ насъ. А что же, Димитрій, ты приготовилъ мн людей?

— Да. Нужно теб прислать ихъ сегодня?

— Нтъ, Митсосъ проводитъ меня до Навпліи, а ты пришли ихъ туда къ завтрашнему вечеру. Имъ безопасне быть въ турецкой одежд.

Съ этими словами Николай всталъ.

— Куда ты торопишься? Выпей водки.

— Нтъ, спасибо. Ты знаешь, что я не пью.

На закат слдующаго дня Николай отправился въ путь, такъ какъ въ т времена для грековъ было безопасне путешествовать по ночамъ. Турки начинали подозрвать, что готовится какое-то народное движеніе, и часто солдаты останавливали мирныхъ путниковъ въ горныхъ проходахъ и подвергали допросу. Въ сущности большинство простолюдиновъ не знало о план дйствія, подготовленномъ вожаками, а потому и пойманные турками греки ничего не могли имъ сказать, но они принимали это незнаніе за упорство, и нердко дло кончалось пулей, или вислицей. Но по обыкновенію турки были такъ лнивы и безпечны, что по ночамъ спали и некараулили дорогъ, а также не увеличивали своихъ гарнизоновъ. Поэтому Николай, отправлявшійся въ такую часть страны, гд особенно сильно развилось недовольство, предпочиталъ путешествовать по ночамъ, а дни проводить въ селеніяхъ.

Онъ и Митсосъ похали верхами по равнин, направляясь къ Корину. Дорога вела чрезъ Аргосъ, но они миновали этотъ городъ и взяли направо, вдоль рки. Около десяти часовъ вечера, при лунномъ свт, они увидали блые дома Фактіи. Ко и тутъ они уклонились съ большой дороги, чтобы избгнуть вниманія турецкаго гарнизона. Прозжая мимо стнъ древней Микены, Николай остановилъ лошадь и, указывая на нихъ, сказалъ Митсосу:

— Тутъ, говорятъ, похоронены греческіе цари и, быть можетъ, прежде чмъ у тебя выростетъ борода, снова въ Греціи будутъ цари.

Отъ Микенъ горная тропинка вывела ихъ на большую дорогу между Кориномъ и Аргосомъ, но въ ту самую минуту, какъ они очутились на этой дорог, лошади наострили уши и задрожали всмъ тломъ.

— Что съ ними?— воскликнулъ Митсосъ, соскакивая на землю.

Но онъ самъ вздрогнулъ, увидавъ на сосднемъ дерев висвшаго человка. На Николая это зрлище не произвело сильнаго впечатлнія, и онъ спокойно, сойдя съ лошади, вынулъ изъ кармана ножъ и перерзалъ веревку, на которой вислъ человкъ.

— Мы опоздали!— сказалъ онъ.— Онъ давно умеръ.

Неожиданно этотъ мужественный, хладнокровный человкъ, ничего не боявшійся и смло встрчавшій всякую опасность, горько зарыдалъ.

— Ты его зналъ, дядя Николай?— спросилъ Митсосъ, растроганный до глубины сердца.

— Нтъ, но онъ принадлежитъ къ греческой рас, которую черти-турки всячески притсняютъ, обращаясь съ нами, какъ съ собаками. Митсосъ, поклянись что ты никогда не забудешь этого зрлища! Оки убили его только потому, что онъ грекъ, и съ тобой сдлаютъ то же, если поймаютъ тебя въ уединенномъ мст. Ты слыхалъ, какъ они убили Казантона и его брата? Они колотили ихъ до смерти деревянными молотками, и, чтобы они дольше жили, не дотрагивались до головы, но Георгій, здоровый молодой парень, съ перебитыми руками и ногами, громко издвался надъ своими палачами.

— Довольно! Довольно! Пойдемъ отсюда! Я не могу боле смотрть на ужасный трупъ.

— Нтъ! смотри,— продолжалъ Николай въ дикомъ изступленіи:— смотри и поклянись именемъ Бога, что ты въ минуту расчета не пожалешь ни старика, ни женщины, ни ребенка!

Юноша повиновался и, мужественно взглянувъ на повшеннаго, произнесъ требуемую клятву.

— А теперь бери его за ноги, и похоронимъ его.

Но прежде онъ оторвалъ кусокъ отъ одежды несчастнаго и, написавъ на ней его кровью, сочившеюся изъ плеча, слово — ‘месть’, привязалъ его къ веревк, на которой только что вислъ грекъ. Затмъ онъ вмст съ Митсосомъ отнесли трупъ за кусты и навалили на него нсколько большихъ камней, такъ что его нельзя было видть. Когда все было окончено, Николай обнажилъ голову и торжественно произнесъ:

— Боже Милостивый, прости ему вс его согршенія и покарай вдвое его убійцъ! Боже справедливый, даруй мн возможность во Имя Твое убивать безъ конца и безъ устали враговъ христіанства.

Они вернулись къ лошадямъ, но одна изъ нихъ убжала, и Николай настоялъ, чтобы Митсосъ слъ на оставшуюся лошадь, такъ какъ ему приходилось вернуться домой пшкомъ, а самъ пошелъ рядомъ. Они продолжали путь молча и черезъ часъ достигли перекрестка двухъ дорогъ: изъ Немеи и Корина.

— Здсь мы разстанемся,— сказалъ Николай,— мн безопасне хать дале одному, а теб пора идти домой. Да, смотри, торопись — ночи вдь коротки. Ну, прощай, да помни, что многое можетъ зависть отъ тебя. Я давно слдилъ, какъ ты развивался, и, признаюсь, ты превзошелъ вс мои надежды. Не бойся ничего, врь только отцу и мн, а подозрвай всхъ и каждаго. Береги себя: ты нуженъ мн и нашему святому длу. Я вернусь черезъ годъ, полгода, можетъ быть, завтра или никогда. Если меня не будетъ, то отецъ скажетъ теб, что длать. Прощай, Митсосъ!

Онъ поцловалъ его въ об щеки и, вскочивъ на лошадь, ускакалъ.

Юноша долго смотрлъ ему вслдъ, а потомъ быстро пошелъ домой.

Спустя йять минутъ, Николай достигъ селенія, куда онъ приказалъ Димитрію прислать трехъ человкъ. Вс они были греки, но одинъ слуга, а двое другихъ мстные вожаки народнаго движенія противъ турокъ. Они были одты іютурецки, и слуга подалъ Николаю турецкую одежду, которую онъ быстро надлъ.

— Веди лошадь подъ уздцы, а я пойду пшкомъ.

Между тмъ Митсосъ быстро направлялся по дорог къ Аргосу. Онъ находился въ мрачномъ настроеніи, и ему было непріятно думать, что придется пройти мимо того дерева, на которомъ онъ видлъ повшеннаго, но, мужественно поборовъ свое волненіе, онъ смло повернулъ на тропинку и ршительными шагами направился къ роковому мсту. Однако прошло немного времени, какъ онъ услыхалъ за собою поспшные шаги. Онъ бросился въ кусты, чтобы скрыться отъ преслдователей, и, спрятавшись за груду валежника, сталъ поджидать, что будетъ.

Спустя нсколько минутъ, на тропинк показалось двое людей, въ которыхъ онъ тотчасъ узналъ турокъ. Они тихо о чемъ-то говорили между собой, и одинъ изъ нихъ, какъ бы сговорившись, убжалъ въ противоположную сторону, съ цлью, какъ онъ полагалъ, розыскать его.

Видя, что остался только одинъ врагъ, Митсосъ вспомнилъ слова Николая и сталъ тихо, какъ кошка, пробираться къ турк. Но неожиданно подъ его ногами затрещали сухіе сучья, и въ ту же минуту турокъ, стоявшіе на тропинк, громко крикнулъ, призывая на помощь товарища. Митсосъ пустился бжать, слыша за собой погоню, и инстинктивно сунулъ руку за поясъ, чтобы выхватить ножъ, но, къ его изумленію, его тамъ не оказалось. Это было очень странно, такъ какъ онъ никогда не выходилъ изъ дому безъ ножа, но теперь не было времени разсуждать о странности, а надо было искать способа къ спасенію.

Онъ ускорилъ шаги, но наткнулся на какіе-то корни и упалъ. Впервые въ жизни имъ овладлъ страхъ.

Въ ту же минуту на него набросились турки и, связавъ его по рукамъ и по ногамъ, понесли къ тому самому дереву, на которомъ онъ недавно видлъ повшеннаго грека.

Тамъ уже сидлъ третій турокъ и хладнокровно курилъ трубку. Увидавъ товарищей, онъ что-то сказалъ имъ потурецки, чего не повялъ Митсосъ.

Черезъ минуту одинъ изъ захватившихъ его людей сказалъ погречески:

— Скажи намъ, гд Николай Видалисъ, и мы тебя отпустимъ.

Митсосъ ничего не отвтилъ.

— Мы знаемъ, кто ты такой. Ты Митсосъ Кодонесъ, сынъ Константина изъ Навпліи и племянникъ Николая.

— Это врно,— отвчалъ юноша, поднявъ голову,— но я не видалъ дядю Николая боле года.

— Пустяки,— произнесъ турокъ со смхомъ,— тебя видли вчера съ нимъ въ Навпліи! Скажи намъ, гд онъ, и ты получишь горсть піастровъ.

Митсосъ также засмялся, но какимъ-то неестественнымъ смхомъ, который показался страннымъ даже ему самому.

— Это ложь,— сказалъ онъ,— дядя Николай не бывалъ въ Навпліи уже боле года. А если бы дйствительно я лгалъ, а не вы, то неужели вы думаете, что меня можно купить деньгами? Убирайтесь къ чорту со своими піастрами!

И онъ снова захохоталъ.

— Даю теб минуту на размышленіе. Если ты не исполнишь нашего требованія, то мы тебя повсимъ на дерев. Я вижу, что кто-то снялъ висвшаго на немъ негодяя, но оставшейся веревки довольно, чтобы тебя повсить.

И они оба направились къ третьему турк.

— Не пустить ли сейчасъ же въ дло конецъ этой веревки?— сказалъ одинъ изъ нихъ,— быть можетъ, онъ тогда открылъ бы намъ всю правду?

Но сидвшій турокъ молча покачалъ головой.

Митсосъ безпомощно смотрлъ вокругъ себя: онъ видлъ луну, медленно выходившую изъ-за тучъ, онъ чувствовалъ дуновеніе восточнаго втра, колыхавшаго веревку на дерев, и слышалъ щебетаніе птицы, вылетвшей изъ куста.

Наконецъ палачи приблизились къ нему, завязали петлю на веревк и накинули ее на его шею.

— Ну, молодецъ, говори! Еще не поздно!— произнесъ одинъ изъ нихъ.

Митсосъ закрылъ глаза и стиснулъ зубы. Прошло мгновеніе томительнаго ожиданія.

— Ну! Подтягивай!— послышалось ему.

Сердце его екнуло, и онъ ждалъ, что веревка стянетъ его шею, но его кто-то обнялъ и тихо произнесъ:

— Митсосъ! Мой славный, храбрый Митсосъ!

Онъ открылъ глаза: передъ нимъ стоялъ Николай.

— Ты здсь?— промолвилъ онъ.

— Да, я. Прости меня, Митсосъ! Я самъ теб вполн врю, но для другихъ было необходимо доказательство твоего мужества. Ну, полно дрожать. Теперь все прошло. Скажи же мн что нибудь, дитя мое.

Но Митсосъ опустился на землю блдный, дрожащій.

— Выпей водки,— прибавилъ Николай, поднося фляжку къ губамъ юноши.

Митсосъ никогда не пилъ крпкихъ напитковъ, и водка подйствовала на него живительно. Онъ быстро оправился и съ дтскою улыбкой спросилъ:

— Такъ я хорошо велъ себя, дядя Николай?

— Еще бы. Твой отецъ былъ правъ, говоря, что ты умешь держать тайны.

— Въ такомъ случа я ни о чемъ не сожалю. Вотъ только досадно, что у меня пропалъ ножъ.

— Вотъ онъ,— отвчалъ Николай со смхомъ,— я вынулъ его у тебя изъ-за пояса, когда ты дремалъ, сидя на лошади. Я боялся, чтобы ты безъ всякой причины не отправилъ на тотъ свтъ мирнаго грека.

— Ну, что жъ! Мн пора идти,— произнесъ юноша, засовывая ножъ за поясъ.

— Я провожу тебя немного, а потомъ мы разстанемся.

Дйствительно, пройдя нсколько шаговъ, Николай остановился и сказалъ на прощаніе:

— Ну, или съ Богомъ! Ты молодцемъ вышелъ изъ тяжелаго искуса. Я былъ въ теб увренъ, и очень радъ, что ты оправдалъ мое довріе. Греція отомстить своимъ врагамъ, и ты будешь въ первомъ ряду ея мстителей!

Они разстались, и при первыхъ лучахъ утренняго солнца Митсосъ былъ уже дома.

V.

Мирно прошло лто въ Навпліи, хотя изъ другихъ частей страны получались извстія о нестерпимыхъ жестокостяхъ турокъ, о новыхъ тяжелыхъ налогахъ и всякаго рода притсненіяхъ. Но спокойствіе сохранилось въ этомъ округ, благодаря съ одной стороны здравому смыслу губернатора, который чувствовалъ, что не надо переходить границъ даже въ отношеніи неврныхъ собакъ, а также совтамъ Николая и отца Андрея, чтобы греки молчали въ ожиданіи дня мести.

Въ іюл и август было очень жарко, но отъ жары сплъ виноградъ, и на это нельзя было жаловаться, тмъ боле, что въ половин сентября уже можно было его собирать, тогда какъ въ другіе годы приходилось иногда ждать этого радостнаго событія до конца октября.

Между тмъ Митсосъ со времени отъзда Николая совершенно перемнился. Онъ неожиданно созналъ свою возмужалость и пересталъ гоняться за кошкой, а все свое свободное время проводилъ, по совту дяди, въ охот и катань на лодк въ бухт и вн ея. Такъ такъ на суш и на вод онъ всегда былъ одинъ, то на свобод обдумывалъ то, что слышалъ отъ Николая и отъ сосдей объ ужасномъ положеніи родины. Но съ особой силой вліяли на него слова дяди, которому онъ всецло подчинялся.

Что касается до Константина, то онъ не мшалъ ему исполнять совтовъ дяди, тмъ боле, что Николай просилъ его не занимать юноши слишкомъ много ручнымъ трудомъ, что могло бы его отвлечь отъ подготовки служенію родин. Онъ даже общалъ заплатить ему изъ денегъ, отпущенныхъ аинскимъ комитетомъ, за наемъ рабочаго въ случа надобности. Впрочемъ въ продолженіе этихъ мсяцевъ было мало работы въ виноградник, такъ что и самъ Митсосъ, видя, что отецъ не нуждается въ его труд, спокойно проводилъ свое время въ охот и на лодк, а также по вечерамъ ходилъ въ кофейню, гд слушалъ разговоры и игралъ въ карты или шашки. Въ послдней игр онъ сдлался такъ искусенъ, что могъ вести три игры за разъ.

Однажды вечеромъ, незадолго до сбора винограда, Митсосъ вернулся домой ране обыкновеннаго и съ недовольнымъ лицомъ.

— Ты слышалъ, что турки придумали на счетъ сбора винограда?— воскликнулъ онъ, входя на веранду, гд сидлъ отецъ.

— Что такое?

— Вмсто платежа десятины намъ придется вносить сборщикамъ податей седьмую часть сбора и то виномъ.

— Это невозможно! Отъ кого ты это слышалъ?

— Объ этомъ вс говорятъ въ кофейн на площади. Вс тамъ кричатъ и бранятся, а солдаты ходятъ по улицамъ.

— Мн надо пойти туда,— произнесъ Константинъ, вскакивая съ мста:— вотъ этого-то и боялся Николай! А, что? Еще не было драки между греками и солдатами?

— Какъ же. Янко выбилъ вс зубы у турецкаго солдата, который назвалъ его собакой, и его повели въ тюрьму.

— А когда его выпустятъ оттуда, то я задамъ ему взбучку. Онъ врно былъ пьянъ, по обыкновенію. Вотъ дуракъ-то! Разв, выбивъ зубы у солдата, можно отмнить новый налогъ? А отецъ Андрей тамъ?

— Я его встртилъ на дорог: онъ отправлялся въ городъ.

— Останься дома, Митсосъ, а я догоню отца Андрея и заставлю его убдить народъ успокоиться. Съ его краснорчіемъ можно все сдлать.

— А разв я не могу идти съ тобою?— спросилъ Митсосъ, не желая, чтобы безъ него обошлась свалка.

— Теб хочется, чтобы помяли теб ребра. Погоди! Не уйдетъ отъ тебя драка, но за лучшее дло.

Константинъ пошелъ быстрыми шагами и настигъ отца Андрея, прежде чмъ тотъ вошолъ въ городъ.

— Отецъ Андрей,— сказалъ онъ,— угомони дураковъ, они тебя послушаются. Помнишь, что теб говорилъ Николай?

— Я затмъ и иду въ городъ,— отвчалъ священникъ,— до меня дошли слухи о ссор грековъ съ турками. Николай правъ. Мы должны платить все, что съ насъ потребуютъ, но за каждое ведро излишняго сплоченнаго вина мы впослдствіи возьмемъ бочку турецкой крови.

— Тише! тише! Вонъ турецкіе солдаты.

Часовые сначала не хотли ихъ пропустить въ городъ, но Андрей, не задумавшись ни на минуту, сказалъ, что онъ идетъ исповдывать умирающаго, а Константинъ его прислужникъ. Турки поврили и пропустили обоихъ.

— Богъ мн проститъ эту ложь,— сказалъ отецъ Андрей, очутившись на пустынной улиц,— вдь я лгу для торжества его святого дла.

Посл ухода Митсоса безпорядокъ все увеличивался. Около пятидесяти грековъ собралось на площади, а турецкіе солдаты сбгались со всхъ сторонъ. У грековъ всегда были ножи за поясомъ, но больше ничего, а турки были вооружены пистолетами и ружьями. Въ народной толп слышался грозный ропотъ, и дло кончилось бы кровопролитіемъ, если бы не подосплъ отецъ Андрей.

Сказавъ Константину, чтобы онъ не входилъ въ толпу, онъ сталъ быстро пробираться сквозь ея ряды, громко говоря:

— Пропустите! Я служитель алтаря.

Греки почтительно разступались передъ нимъ, и хотя нкоторые турецкіе солдаты хотли преградить ему дорогу, но онъ остановилъ ихъ такимъ повелительнымъ жестомъ, что и они отступили. Онъ уже достигъ центра толпы, какъ неожиданно, передъ самымъ его лицемъ произошла грубая перебранка между грекомъ и туркомъ, а вслдъ затмъ грекъ нанесъ ножемъ ударъ въ плечо своего противника. Тотъ выстрлилъ изъ пистолета, и грекъ упалъ мертвыми, на землю.

Толпа взволновалась, и послышались дикіе крики, но Андрей поднялъ руку кверху и громко воскликнулъ:

— Я отецъ Андрей! Вдь вы вс меня знаете. Заклинаю васъ именемъ Бога! Выслушайте, что я вамъ скажу.

Наступило молчаніе, и Андрей продолжалъ:

— Да будетъ проклятъ тотъ грекъ, который станетъ продолжать эту кровопролитную стычку! Кто здсь старшій офицеръ?

— Я,— отвчалъ молодой турецкій офицеръ, подходя къ священнику,— и я теб приказываю уйдти, а то мы тебя арестуемъ вмст съ другими зачинщиками.

— Я не уйду. Здсь мое мсто.

— Смотри! Я теб говорю въ послдній разъ. Уходи!

— Я готовъ служить заложникомъ, что греки боле не нарушатъ порядка,— спокойно произнесъ отецъ Андрей,— къ сожалнію, кровь пролита, но я для того и пришелъ сюда, чтобы этого боле не повторилось. Дозволь мн обратиться къ нимъ съ нсколькими словами, а потомъ арестуй меня, и даже убей, если безпорядки возобновятся.

— Хорошо,— отвчалъ офицеръ,— я объ теб слышалъ и готовъ доставить теб случай усмирить толпу. Я такъ же, какъ ты, нимало не желаю дальнйшаго кровопролитія.

Толпа съ лихорадочнымъ любопытствомъ ждала, чмъ кончится разговоръ отца Андрея съ турецкимъ офицеромъ.

— Глупыя дти!— воскликнулъ священникъ,— что вы длаете? Правда, султанъ прибавилъ ко всмъ налогамъ еще новый, но вдь вамъ будетъ не легче, если васъ перебьютъ, какъ собакъ. У васъ только ножи, а у турокъ — ружья. Умершій бднякъ понялъ это различіе, но уже поздно. Какую пользу принесетъ ему тотъ фактъ, что онъ поранилъ своего противника. А васъ всхъ повсятъ, если вы не прекратите безпорядковъ. Я ничмъ не вооруженъ, что и слдуетъ, какъ служителю алтаря, и если вы не разойдетесь мирно по домамъ, то меня также повсятъ, такъ какъ я ручался за васъ. Ну, ступайте по домамъ!

Толпа внимательно выслушала священника, и нкоторые заткнули за поясъ ножи, но все-таки никто не тронулся съ мста.

— Ступайте по домамъ!— повторилъ отецъ Андрей,— и если кто изъ васъ содержитъ Винницу, то закройте ее, такъ какъ сегодня пролита христіанская кровь.

Но толпа попрежнему стояла на мст, и даже послышался среди нея ропотъ. Тогда отецъ Андрей схватилъ перваго попавшагося ему человка и сказалъ:

— Ну, вотъ ты, Христофоръ, что же ты не идешь домой? Вдь ты живешь близко, и тебя ждетъ жена, лучше ты или самъ домой, а то тебя отнесутъ, да еще ногами впередъ.

Слова отца Андрея наконецъ подйствовали, и толпа медленно разошлась.

Когда на площади остался только отецъ Андрей и турецкіе солдаты съ офицеромъ, то онъ обратился къ послднему:

— Я въ твоемъ распоряженіи. Длай со мной, что хочешь, пока вполн не убдишься, что порядокъ водворенъ.

— Я не желалъ бы поступить съ тобой нелюбезно,— отвчалъ офицеръ посл минутнаго молчанія,— но для общаго спокойствія я полагаю, что ты не прочь посидть въ нашей офицерской дежурной комнат часа два. Если позволишь, то я прикажу отвести тебя туда.

Онъ махнулъ рукой двумъ солдатамъ, и они повели отца Андрея. Самъ же офицеръ остался на площади еще съ часъ времени и только когда совершенно убдился, что безпорядки не возобновятся, то пошелъ въ казармы къ отцу Андрею.

— Что ты хочешь: курить или пить?— спросилъ онъ у священника, снявъ свою саблю и положивъ ее на столъ.

— Я не курю и не пью,— отвчалъ отецъ Андрей.

— Ты долженъ насъ ненавидть — сказалъ офицеръ, смотря на него пристально,— а если бы не твое вмшательство, то была бы пролита кровь и не однихъ грековъ. Я бы желалъ знать, почему ты прекратилъ бунтъ.

— Разв недостаточна та причина, которую я объяснилъ толп?— замтилъ съ улыбкой Андрей.

— Конечно, достаточна, но только я думалъ, что у тебя есть и другая причина. Ну, все равно. Я не стану тебя больше задерживать, такъ какъ безпорядки сегодня боле не возобновятся.

Отецъ Андрей всталъ, и они оба гордо посмотрли другъ другу въ лице. Каждый изъ нихъ былъ типомъ своей расы: грекъ — смлый и вспыльчивый, а турокъ — смлый, но флегматичный.

— Доброй ночи!— произнесъ офицеръ,— можетъ быть, мы еще разъ встртимся когда нибудь. Меня зовутъ Магометъ-Саликъ. Мы другъ другу ничмъ не обязаны: ты прекратилъ мятежъ и избавилъ меня отъ непріятностей. Я удержалъ тебя подъ арестомъ, пока не убдился, что не будетъ боле безпорядковъ. Поэтому, если мы встртимся когда нибудь, то врагами и не будемъ жалть другъ друга.

— При такой встрч я никого не пожалю и не попрошу ничьей жалости,— отвчалъ отецъ Андрей.

На слдующей недл начался сборъ винограда и приготовленіе вина. Митсосу пришлось на это время отказаться отъ прогулокъ въ лодк, такъ какъ онъ одинъ зналъ до тонкости вс пріемы Константина въ винодліи. Такъ какъ дло было трудное, то Константинъ пригласилъ себ въ помощь нсколько сосднихъ молодыхъ двушекъ и мальчика Сперо, который въ послдніе дни отгонялъ птицъ отъ виноградника. Они начали со сбора винограда, и когда наполнились дв большія корзины сплыми, сочными кистями, то приступили къ выжимк сока. Эту обязанность принялъ на себя одинъ Митсосъ, и когда Сперо предложилъ помочь ему въ этомъ, то онъ презрительно воскликнулъ:

— Мы длаемъ вино не для того, чтобы ты мылъ въ немъ ноги! Иди собирать виноградъ.

Самъ же Митсосъ засучилъ штаны по колно, старательно вымылъ ноги горячей водой и, прыгнувъ въ чанъ, наполненный сочнымъ виноградомъ, началъ безъ устали мять его. По мр того какъ увеличивалось количество темнаго сока, сборщики всыпали въ чанъ новыя корзины. Такъ работалъ Митсосъ до девяти часовъ. Константинъ тогда подошелъ къ нему и сказалъ:

— Кажется, достаточно для одного боченка? Но хотя мы и выпустимъ вино, теб все-таки одному не поспть. Собираютъ виноградъ скоре, чмъ ты его мнешь.

— Я и то умаялся,— отвчалъ юноша, отирая рукой потъ съ лица,— если ты полагаешь, что я не справлюсь одинъ, то пришли двушку, но вели ей прежде хорошенько вымыть ноги.

Константинъ засмялся.

Черезъ нсколько минутъ Марія явилась на помощь Митсосу. Это была хорошенькая семнадцатилтняя двушка, съ большими глазами и матовымъ цвтомъ лица. Когда она подошла къ чану, приподняла свою юбку и обнажила свои розовыя ноги, то Митсосъ не могъ не замтить ихъ красиваго очертанія. Онъ протянулъ ей руку, чтобы помочь ей вскочить въ чанъ, и глаза ихъ встртились.

— Ну, теперь у насъ пойдетъ дло отлично!— сказалъ онъ.

Дйствительно они стали такъ дружно работать, что когда черезъ короткое время явился съ боченкомъ Константинъ, то уже не осталось не размятой ни одной виноградины.

— Открой втулку!— сказалъ Константинъ.

Митсосъ и Марія бросились исполнить его приказанія, но они не сразу ее нашли и, шаря руками, ненарочно или нарочно, постоянно дотрогивались другъ до друга. Наконецъ Марія нашла втулку, но она такъ забухла, что даже Митсосъ съ трудомъ ее вытащилъ.

Между тмъ Константинъ подставилъ къ отверстію боченокъ, куда шумно полился пурпурный сокъ съ примсью зернышекъ и кожицы. Митсосъ зорко слдилъ за выливавшейся массой, и, какъ только она наполнила три четверти боченка, закрылъ втулку, потому что при броженіи жидкость подымается до самаго верха. Затмъ Константинъ и Сперо отнесли боченокъ на веранду и накрыли его полотномъ.

Въ полдень наступилъ общій отдыхъ, и вс работники пообдали подъ тнью тополя у колодезя. Они принесли съ собою обдъ, кром Маріи, которая увряла, что она не голодна, но Митсосъ, подл котораго она сидла, замтилъ ея утомленный видъ и, молча вставъ, принесъ ей хлба и сыра, при вид чего апетитъ у молодой двушки вернулся, и она пола съ удовольствіемъ.

Посл обда вс улеглись спать: кто на веранд, кто подъ деревьями. По прошествіи часа Митсосъ первый проснулся и пошелъ будить остальныхъ. Марія лежала подъ отдаленнымъ тополемъ, и изъ-подъ ея короткой юбки выглядывали обнаженныя выше колнъ ноги. Митсосъ снова замтилъ ихъ красоту и вообще удивился, что ране онъ не обращалъ вниманія на такую хорошенькую двушку.

Пока онъ молча любовался на нее, она открыла глаза и покраснла, спрятавъ обнаженныя ноги.

— Пора работать!— сказала она:— а я тутъ сплю, какъ противная соня.

— Помочь теб встать?— спросилъ юноша, протягивая руку.

Но она потянулась и вскочила безъ всякой помощи.

Работа возобновилась, и ее прекратили только при закат солнца, такъ какъ еще два боченка были наполнены виномъ, а четвертаго нельзя было докончить до наступленія сумерекъ.

Митсосъ и Константинъ отужинали вдвоемъ, и юноша въ этотъ день не пошолъ въ кофейню, а растянулся на полу веранды, чтобы отдохнуть отъ тяжелаго труда.

Въ девять часовъ онъ всталъ и произнесъ звая:

— Я пойду спать. Но, отецъ, ты замтилъ, какая хорошенькая Марія! Странно, что я этого не находилъ до сегодняшняго дня.

— Всякій находитъ въ свое время, что есть на свт хорошенькая двушка,— отвчалъ съ улыбкой Константинъ:— я также пришелъ къ этому сознанію въ твои лта.

— А что ты тогда сдлалъ?

— По Божьей милости я женился на той, которую нашелъ красиве всхъ!

— На моей матери. Я едва ее помню. Но я не намренъ жениться на Маріи, а все-таки она очень, очень хорошенькая!

На слдующій день продолжался сборъ винограда, а Митсосъ и Марія попрежнему работали ногами въ чану, но теперь Митсосъ не спускалъ глазъ съ молодой двушки, разсказывалъ ей исторіи о своихъ подвигахъ на охот и вообще велъ себя, какъ молодой птухъ передъ курицей.

Такъ какъ для третьяго дня сбора винограда не было нужды въ двушкахъ, то вечеромъ второго дня Константинъ ихъ разсчиталъ. Такимъ образомъ Митсосу пришлось разстаться съ красивой Маріей, и онъ на прощанье повелъ ее къ вишневому дереву, ловко взлзъ на него и сталъ бросать ей внизъ самыя сплыя ягоды. Затмъ онъ слзъ и, проводивъ ее до калитки, съ удивленіемъ увидлъ, что она чему-то смялась.

— Прощай, маленькій Митсосъ!— сказала она, какъ бы издваясь надъ нимъ:— приходи на мою свадьбу.

Митсосъ вздрогнулъ отъ этихъ словъ, несмотря на то, что наканун говорилъ отцу о своемъ нежеланіи жениться на Маріи.

— Ты выходишь замужъ! А за кого?

— За Янко Влахоса. По крайней мр онъ сдлалъ мн предложеніе, и я не отказала ему.

— За Янко? Да онъ грубый уродъ!

— Я не нахожу его уродомъ.

— Но хотя онъ уродъ,— поправился Митсосъ:— я его очень люблю, и онъ храбрый человкъ. На прошлой недл онъ нанесъ такой ударъ одному турк, что тотъ долго не опомнится.

— Да, онъ очень хорошій человкъ,— прибавила Марія и удалилась, но съ прежнимъ страннымъ смхомъ.

Третій день сбора былъ посвященъ приготовленію вина изъ отборнаго сорта винограда, и теперь Митсосу показалось, что одному работать ногами гораздо скучне, чмъ когда рядомъ съ нимъ находилась хорошенькая двушка. Когда боченокъ былъ наполненъ этимъ отборнымъ сокомъ, то наступилъ послдній актъ сбора винограда, напоминавшій языческіе обычаи. Митсосъ вынесъ изъ дома большой сосудъ, а Константинъ наполнилъ его оставшимся на лозахъ виноградомъ. Затмъ они поставили его посредин виноградника на съденіе птицамъ.

Посл сбора винограда и приготовленія вина наступилъ отдыхъ для Митсоса, и онъ сталъ попрежнему ловить рыбу по вечерамъ и ночамъ.

Однажды, на закат солнца онъ слъ въ лодку и поплылъ по бухт къ противоположному берегу. Сумерки быстро смнились ночной темнотой, и когда онъ приблизился къ своей цли, то едва могъ разглядть возвышавшуюся прямо передъ нимъ блую стну жилища Абдула-Ахмета. Къ этому времени втеръ совершенно спалъ, и онъ только что хотлъ взяться за весло, чтобы обогнуть садовую стну, прямо опускавшуюся въ воду, какъ неожиданно услыхалъ женскій голосъ, пвшій погречески народную псню винодловъ.

Онъ не могъ видть пвицы, но ея пріятный мелодичный голосъ какъ-то странно взволновалъ его сердце. Неподвижно, какъ бы очарованный, онъ слушалъ это пніе, а когда голосъ невидимой пвицы умолкъ, онъ всталъ на корм своей лодки и громко заплъ второй куплетъ псни. Затмъ наступила безмолвная тишина, и Митсосъ сталъ съ удивленіемъ спрашивать себя, кто могла быть эта женщина, пвшая погречески въ турецкомъ гарем. Вдругъ онъ вспомнилъ, что во время прогулки на лодк съ Николаемъ, онъ былъ свидтелемъ того, какъ злой турокъ ударилъ женщину на этой самой террас, а она вскрикнула погречески: ‘за что?’.

Эти мысли такъ всецло заняли Митсоса, что онъ совершенно забылъ о ловл рыбы, а лодка, предоставленная судьб, медленно вышла въ открытое море. Когда онъ созналъ это обстоятельство, то нимало не испугался, а, воспользовавшись поднявшимся втромъ, поставилъ парусъ, какъ слдовало, и лодка быстро понеслась обратно къ бухт. Вдали, надъ горами, блеснула, молнія и пошелъ крупный дождь. Но юноша думалъ только о томъ, какъ бы вернуться къ блой стн и снова услышать пснь невидимой женщины.

Вскор онъ достигъ этой стны, но, конечно, на террас никого не было, и ему пришлось среди грозной непогоды возвращаться домой чрезъ всю бухту, по которой бгали сдые валы. Много труда стоило ему, чтобы направить свою лодку мимо всхъ опасныхъ мстъ бухты къ жилищу отца, и только поздно ночью онъ вышелъ на берегъ, гд его ждалъ отецъ.

— Ты напрасно, Митсосъ, плаваешь въ лодк въ такую бурную ночь,— сказалъ онъ,— самый лучшій морякъ съ трудомъ справился бы съ непогодой.

— Я люблю бороться съ втромъ и волнами,— отвчалъ Митсосъ, напвая въ полголоса пснь винодловъ.

Константинъ не сталъ его разспрашивать и, напоивъ горячимъ кофе, отпустилъ спать.

Два дня Митсосъ былъ занятъ дальнйшимъ процессомъ винодлія, но на третій вечеромъ Константинъ отправился въ Навплію, а юноша бросился въ лодку и полетлъ къ блой стн, которая во все это время не выходила у него изъ головы. Къ его неописанному блаженству онъ издали увидлъ на террас ее. Онъ былъ убжденъ, что — это именно та очаровательная пвица, голосъ которой все еще плнительно раздавался въ его ушахъ.

Яри вид этого юноши, сидвшаго на корм лодки, она также поняла, что онъ плъ второй куплетъ псни винодловъ среди окружавшей его ночной темноты. Глаза ихъ встртились и образовали въ прозрачномъ, насыщенномъ солнечными лучами воздух золотой мостъ для соединенія ихъ сердецъ.

Однако, когда лодка подошла къ самой стн, то она опустила голову, оторвала нсколько розъ, вившихся по стн и стала медленно отрывать ихъ лепестки и тихо, въ полголоса пть первый куплетъ псни винодла. Потомъ она перешла ко второму, но на третьей строф остановилась, какъ бы забывъ слова, и Митсосъ, не спуская съ нея главъ, сплъ конецъ. Не поднимая головы, она повторила за нимъ пропущенныя ею строфы, а затмъ снова спла весь второй куплетъ.

Солнце уже сло, но вершины горъ еще алли на восток. Но Митсосъ видлъ только молодую двушку въ бломъ плать, съ золотымъ кушакомъ, блую руку, державшую розы и лице, закрытое фатой до самыхъ глазъ.

— Есть еще третій куплетъ,— произнесъ онъ.

Она подняла голову, и ея черные глаза весело улыбались.

— Ты научишь меня третьему куплету въ другой разъ,— произнесла она.— Вотъ теб награда за урокъ. А теперь удались, идутъ.

Она бросила собранныя розы въ лодку и отошла отъ стны.

По близости послышались голоса, и Митсосъ налегъ на весла.

Сердце его было полно блаженства. Онъ впервые позналъ, что такое любовь.

На слдующее утро произошло внчаніе Маріи, и юноша пошелъ на свадьбу безъ малйшаго непріязненнаго чувства. Онъ даже нашелъ, что молодые составляли прекрасную парочку.

Въ 4 часа онъ уже собирался на береіъ къ лодк, какъ отецъ остановилъ его словами:

— Мы сегодня кончимъ вино. Помоги мн, Митсосъ.

— Я только что хотлъ покататься въ лодк,— отвчалъ юноша,— разв нельзя подождать съ виномъ дозавтра?

— Нтъ, да мы скоро кончимъ. Ты еще успешь покататься.

— Дядя Николай веллъ мн каждый день…— началъ Митсосъ, но отецъ перебилъ его:

— Онъ также веллъ теб слушаться меня.

Митсосъ съ минуту колебался, но потомъ покорно произнесъ:

— Да, отецъ. Мн очень жаль, но пойдемъ.

Какъ только работа была окончена, юноша, не прикасаясь къ ужину, вскочилъ въ лодку и сталъ грести изо всхъ силъ.

Вскор заблла стна, и снова въ темнот раздался чудный голосъ.

VI.

Николай благополучно добрался до Кориноа рано утромъ посл того, какъ разстался съ Митсосомъ, но вынужденъ былъ ждать два дня каика для переправы въ Патрасъ. Подготовлявшаяся революція на Пелопонез была сосредоточена въ рукахъ архіепископа Германа. Подобно Николаю, онъ жестоко потерплъ отъ турокъ и согласенъ былъ отложить свою месть до той поры, пока назретъ общее дло возмездія. Его гонецъ встртилъ Николая въ Корин и передалъ ему желаніе архіепископа видть его, какъ можно скоре. Но Николай намревался прямо отправиться въ Патрасъ и приказалъ гонцу сказать архіепископу, что онъ скоро будетъ, но предпочитаетъ, для большей безопасности, путь по морю. Онъ хорошо зналъ, что турки подозрвали его въ заговор противъ нихъ, а такъ какъ его планъ возстанія уже мало-по-малу приводился въ исполненіе, и онъ состоялъ главнымъ представителемъ революціоннаго клуба въ Море, то онъ не желалъ рисковать, прозжая чрезъ гарнизонные города на берегу залива.

Однако на второй день, нагруженный смоквой, каикъ вышелъ изъ Корина, и на его палуб находился Николай, перебравшійся туда въ сумерки.

Они пустились въ путь около полуночи. Сначала дулъ небольшой втерокъ, но часамъ къ четыремъ утра онъ совершенно стихъ, и поверхность моря стала стеклянной. На свер въ утренней вар виднлся Парнасъ, а прямо передъ ними была Итея, на противоположномъ же берегу блли на горныхъ вершинахъ остатки прошлогодняго снга, ослпительно блествшіе при первыхъ лучахъ солнца.

Эти лучи разбудили Николая, и онъ увидалъ, что рядомъ съ нимъ шкиперъ.

— Совсмъ нтъ втра,— сказалъ онъ:— и мы можемъ промаяться здсь нсколько часовъ. Ты очень торопишься?

— Я никогда не тороплюсь,— отвчалъ Николай, старательно наполняя табакомъ трубку: — и нечего торопиться, когда нельзя ускорить каика. Я не могу создать втеръ: значить надо ждать. А что у тебя тяжелый грузъ?

— Да, и онъ былъ бы еще больше, если бы проклятые дьяволы не захватили въ Корино шести кратъ смоквы.

— Кто, турки?

— Кто же другой? Они увряли, что это портовый налогъ. Хорошъ портъ Корписъ: навалена груда каменьевъ въ воду и сдлано пять ступеней, вотъ и все!

— Портовый налогъ? Это что-то новое! Давно онъ заведенъ?

— Съ мсяцъ, но я полагаю, что онъ недолго продержится.

— Отчего?

— Отъ того, что скоро будутъ рзать свиней. Я всю жизнь провожу на мор и рдко слышу новости. Но вдь ты былъ въ Корин. Разв ты не слышалъ тамошніе толки, что не пройдетъ и года, какъ греки освободятся отъ своихъ тирановъ?

Произнося эти слова, шкиперъ махнулъ рукой близъ стоявшему матросу, чтобы онъ удалился.

— Я не люблю говорить объ этомъ при своихъ людяхъ, но теб отчего не сказать. Ты высадишься въ Патрас, а я пойду дале. Къ тому же, хотя на теб турецкая одежда, но ты не турокъ, у нихъ короткія ноги, а у тебя длинныя. Вчера вечеромъ въ кофейн я слышалъ эти толки: четыре турка говорили, что поселяне припасаютъ оружіе. Кром того, они упоминали о какомъ-то Никола Видалис, котораго они хотли арестовать при его появленіи въ Корино, такъ какъ онъ былъ одинъ изъ вождей.

— Что же, имъ не удалось поймать? А кто этотъ Николай?

— Я его не знаю. Я съ острововъ, и думалъ, что, можетъ быть, ты скажешь мн, что это за человкъ.

— А ты съ какого острова?

— Съ острова Псары.

Николай затянулся, пристально посмотрлъ на собесдника и спокойно сказалъ:

— Я Николай Видалисъ, тотъ самый человкъ, котораго турки такъ желаютъ поймать. Теперь ты можешь сдлать одно изъ двухъ: или выдать меня туркамъ въ Патрас, или помочь мн въ нашемъ святомъ дл. Въ такомъ дл нельзя говорить: моя хата съ краю. Ты долженъ принять ту или другую сторону. Я теб доврился, потому что ты можешь быть намъ полезенъ. Ты уроженецъ Псары, и, вроятно, теб берегъ Греціи также хорошо извстенъ, какъ свой сапогъ. У насъ довольно людей для борьбы на сухомъ пути и довольно денегъ, но намъ нужны маленькія суда, для преслдованія турокъ, если они вздумаютъ искать спасенія на мор.

При этихъ словахъ глаза Николая засверкали, какъ угли.

— Я отъ тебя не скрою!— воскликнулъ онъ громко:— что близка заря, которая освтитъ гибель этихъ проклятыхъ дьяволовъ. Ты знаешь, какая человческая страсть всего сильне овладваетъ сердцемъ? Это — ни любовь, ни страхъ, а месть. А если бы ты выстрадалъ столько же, сколько я, то понялъ бы, какъ страшно вчно думать только объ однихъ ненавистныхъ врагахъ. Я вижу кровь и въ восход солнца и въ закат, я пересталъ быть человкомъ, а сдлался огненнымъ мечемъ, которымъ руководитъ десница Божія. Я только тогда стану снова человкомъ, когда не останется боле турокъ на нашей земл, и когда эта земля сдлается жилищемъ свободнаго народа. Ну, отвчай, чью сторону ты берешь?

Николай всталъ, и его собесдникъ послдовалъ его примру. Глаза ихъ встртились. Все существо Николая горло патріотическимъ энтузіазмомъ, которымъ невольно заразился шкиперъ.

— Скажи мн еще объ этомъ святомъ дл!— произнесъ онъ съ оживленіемъ:— но погоди: втеръ поднимается.

Онъ поспшилъ къ матросамъ, и раздалась его громкая команда. Хотя море представляло гладкую равнину, но вдали показалась легкая зыбь, которая стала быстро приближаться и принимать видъ прежде волнъ, а потомъ серебристыхъ валовъ. Матросы быстро закрпили паруса и взялись за весла, поставивъ каикъ прямо противъ втра. Они быстро понеслись, разрзая волны.

Николай зорко слдилъ за всми движеніями матросовъ и съ удовольствіемъ замтилъ, что они прекрасно знали свое дло. Онъ никогда не пропускалъ случая отмтить въ своей памяти то или другое обстоятельство, которое могло быть полезно въ день расчета съ турками. Какъ онъ сказалъ шкиперу, Николай предчувствовалъ, что суда и моряки потребуются для освобожденія родины. Возстаніе должно было начаться въ Пелопонез, а оттуда распространиться на сверъ. Патрасъ и Мисалонги отстояли другъ отъ друга по морю только на нсколько миль, но для того, чтобы они могли подать другъ другу помощь, слдовало между ними обезпечить водяное сообщеніе.

Спустя полчаса, Николай и Канарисъ, какъ звали шкипера, сидли за завтракомъ. Николай объяснилъ своему новому пріятелю всю подноготную народнаго движенія и необходимость дружнаго дйствія на суш и на вод. Онъ выразилъ желаніе, чтобы Канарисъ продолжалъ для вида заниматься торговлей, но всегда былъ бы готовъ для дйствія. Когда вспыхнетъ возстаніе, то, вроятно, турки, особенно живущіе на морскомъ берегу, станутъ искать спасенія въ мор, но этого не должно имъ дозволить, такъ какъ война съ ними не будетъ имть дипломатическаго характера, а сдлается съ самаго начала безжалостной кровавой рзней. Николай подробно развилъ планъ военныхъ дйствій, отраслью которыхъ было пресченіе бгства турокъ и на вод. Канарисъ слушалъ его съ пылающимъ сердцемъ и поклялся именемъ Бога сдлать все для успха святаго дла.

Около полудня втеръ снова спалъ, и каикъ сталъ лниво колыхаться на гладкой поверхности. Николай съ пользой употребилъ это время и подробно разспросилъ Канариса о его прошедшемъ. Онъ, оказалось, происходилъ изъ многочисленной семьи моряковъ, которые изъ поколнія въ поколнія всю жизнь ходили по морю и знали море, какъ свои пять пальцевъ. Николай общалъ въ конц года постить Псару, если у него на это хватитъ времени.

Спустя три часа, втеръ посвжлъ, и Канарисъ приказалъ поставить паруса, а самъ продолжалъ бесду съ Николаемъ, который дйствовалъ на него какимъ-то плняющимъ образомъ.

На слдующее утро не усплъ встать съ кровати патрасскій епископъ Германъ, какъ къ нему явился гонецъ съ извстіемъ, что Николай скоро прибудетъ. Кром того, онъ сообщилъ и о тхъ толкахъ въ кофейняхъ, о которыхъ говорилъ Канарисъ. Епископъ улыбнулся и приказалъ гонцу распространять слухъ, что Николай былъ взять турками и убитъ.

— Турки съ удовольствіемъ поврять тому, чего желаютъ,— прибавилъ онъ:— а греки знаютъ, что съ Николаемъ теперь ничего не случится: онъ слишкомъ нуженъ для святого дла. Приготовь комнату для моего умершаго друга, а также ванну, чтобы обмыть его мертвое тло.

Германъ былъ прекраснымъ типомъ грека, чистой, не смшанной крови. Его семья происходила съ острова Делоса, и изъ поколнія въ поколніе члены ея родились только обитателями острова. Самъ Германъ былъ выше средняго роста, а, благодаря своему черному клобуку, казался выше. Согласно церковному уставу, онъ носилъ длинные волосы, ниспадавшіе черными кудрями на его плечи, а такая же черная борода покрывала волной его грудь. Хотя въ продолженіе трехъ или четырехъ послднихъ лтъ онъ энергично организовалъ предстоящее возстаніе своихъ соотечественниковъ, турки не подозрвали его сообщничества и оказывали ему полное довріе, что, конечно, много содйствовало успху его пропаганды. Несмотря на то, что Германъ далеко не зналъ свта такъ хорошо, какъ Николай, онъ все-таки былъ человкъ культурный, воспитанный, уже не говоря объ его ум и ловкости. Поэтому Николай всегда съ удовольствіемъ встрчался съ нимъ посл постоянныхъ сношеній съ необразованными поселянами.

Прибывъ къ Герману передъ самымъ обдомъ, Николай былъ встрченъ очень радушно, и, садясь за столъ, сказалъ:

— Я познакомился съ хорошимъ человкомъ. Нго шкиперъ судна, на которомъ я прибылъ. Я хотлъ привести его къ теб, но онъ занятъ выгрузкой своего товара и общалъ зайти къ намъ завтра утромъ.

— Ты неутомимъ, другъ Николай,— отвчалъ Германъ:— я думаю, никто на свт не сталъ бы думать объ обращеніи грубаго моряка въ горячаго патріота. Жаль, что ты не священникъ. Но почему ты догадался, что изъ него можетъ выйти сторонникъ нашего святого дла?

— Я дошелъ до этого убжденія мало-по-малу. Онъ очень рзко выражался о портовомъ налог въ Корин, и я тогда рискнулъ объяснить ему все.

— Какой тамъ портовый налогъ, когда нтъ еще порта!

— Онъ такъ и говорилъ. Но все-таки у него взяли шесть кратъ смоквы.

— Хотя Богъ велитъ любить всхъ людей, я ненавижу турокъ и каждый день молюсь, чтобы какъ можно большее ихъ число было прибрано въ царствіе небесное, или въ какое другое мсто.

Николай улыбнулся:

— Ты настоящій христіанинъ! Ты молишься не о погибели, а о спасеніи своихъ враговъ.

— Я не могу любить турокъ, хотя Богъ и повелваетъ, потому что люблю свою родину, а удаленіе изъ нея турокъ будетъ величайшимъ благомъ. Къ тому же святой пснопвецъ, хотя и не знавшій турокъ, говоритъ: ‘я умою свои ступни въ крови безбожниковъ’.

— Насколько мн извстно, турки добивались моей крови въ Корино,— сказали, Николай: -но они прозвали меня. Они ждали моего прибытія въ Коринъ, когда я уже ухалъ оттуда.

— А какъ дла въ Навпліи?

— Лучше, чмъ я ожидалъ. Я нашелъ въ моемъ юномъ племянник именно такого человка, какого мн нужно.

— Ты говоришь о Митсос? А сколько ему лтъ?

— Восемнадцать, но онъ высокаго роста, очень силенъ, и я могу положиться на него.

— Восемнадцать лтъ немного мало. Относительно же доврія къ кому бы то ни было будь всегда остороженъ.

Въ отвтъ на это замчаніе Николай разсказалъ о томъ искус, которому онъ подвергнулъ Митсоса.

— Вроятно, ты правъ,— замтилъ Германъ:— и во всякомъ случа юноша мене возбудитъ подозрнія, чмъ взрослый человкъ. Но какъ ты могъ поступить столь жестоко съ нимъ?

— Правда, это было дло жестокое, но мн нужны люди желзные, и я хотлъ убдиться, можно ли на него надяться.

— А что ты хочешь съ нимъ длать?

— Вотъ за этимъ-то я пришелъ къ теб. Пора приниматься за дло! Ты знаешь, что клубъ патріотовъ даетъ мн самыя широкія полномочія и открылъ неограниченный кредитъ. Митсосъ обойдетъ вс селенія, особенно вокругъ Спарты, и скажетъ всюду, что надо быть готовымъ для дла. Турки меня караулятъ, и я не могу безопасно разъзжать по стран.

— Съ чего ты велишь начинать?

— Ты еще спрашиваешь! Конечно, я велю имъ молоть черное зерно для турокъ. Это должно быть сдлано быстро и въ тайн, преимущественно въ селеніяхъ Майны. Ну, а здсь, ты собираешь оружіе?

— Не здсь, а въ Мегаспелайонской обители. Значительная часть оружія куплена у турокъ, а монахи возятъ его скрытымъ подъ маисомъ и тростникомъ. Отца настоятеля надняхъ встртили турецкіе солдаты и спросили, зачмъ монахи возятъ столько тростника, а онъ отвчалъ, что для покрытія монастырской крыши.

— И они ничего не подозрваютъ?

— Нтъ, они подозрваютъ, но не могутъ ничего открыть. Я съ удовольствіемъ дозволю имъ произвести обыскъ во всей обители. Ты помнишь тамошнюю часовню?

— Конечно.

— Подъ алтаремъ монахи вынули одну плиту пола и продлали отверстіе въ склепъ, а дверь туда заложили камнемъ и заблили ее, такъ что въ стн не видно ничего. На прошлой недл былъ тамъ новый губернаторъ Триполи, Магометъ-Саликъ. Хотя онъ очень недоврчивый человкъ для своего молодого возраста, но онъ осмотрлъ всю обитель и ничего не нашелъ.

— Это хорошо! А сколько у васъ ружей?

— Около тысячи и вдвое боле сабель. Черезъ мсяцъ у насъ все будетъ готово. Мегаспелайонъ гораздо лучшій центръ, чмъ Патрасъ, такъ какъ онъ ближе къ Триполи. Тамъ слдуетъ начать борьбу.

— Кто знаетъ? Когда все будетъ готово, то мы начнемъ, гд будетъ удобно. Лично я бы предпочелъ, чтобы первый ударъ былъ нанесенъ въ Каламат и въ Навпліи. Мы вдь хотимъ не войны по правиламъ международнаго права, а кровавой рзни.

— Кровавая рзня не христіанское дло! Подумай о женщинахъ и дтяхъ.

— Какое мн дло до турецкихъ женщинъ и дтей!— воскликнулъ Николай, вскакивая и шагая въ сильномъ волненіи взадъ и впередъ по комнат: — я когда-то ихъ жаллъ, а турки пожалли мою жену и дочь? Если Богъ справедливъ, то онъ поможетъ мн оказать имъ такое же сожалніе, какое они оказали мн.

Германъ ничего не отвчалъ и посл нкотораго молчанія произнесъ:

— Хочешь еще вина? Если нтъ, то пойдемъ на балконъ. Вечеръ теплый. Я думаю, что ты правъ, и дйствительно лучше нанести первый ударъ туркамъ гд нибудь на юг, такъ какъ они тогда бросились бы искать спасенія въ Триполи, самой сильной ихъ твердыни. Я прежде думалъ, что удобне начать дло въ центр, но теперь вижу, что твой планъ практичне. Пойдемъ на воздухъ, Николай.

Домъ Германа стоялъ на границ города, высоко на гор, и съ его балкона виднлись свтъ въ форт, гнздившемся внизу, водяная равнина, залитая серебристыми лучами мсяца, и потивоположный берегъ, гд вдали чернлъ Мисалонги.

Мальчикъ подалъ имъ кофе, сваренный потурецки, и дв трубки. Николай и Германъ закурили и долго молчали.

— Повторяю,— сказалъ Николай, первый нарушая безмолвіе:— что когда настанетъ день возмездія, то отъ меня не будетъ никому пощады.

— А я,— отвчалъ Германъ: — не приму участія ни въ какой рзн беззащитныхъ. Конечно, кровь пролить надо, безъ этого не обойдешься, но и, кром меня, много палачей, я же не изъ ихъ числа. Во время боя не жалй никого, Николай, но когда дло будетъ кончено, то пусть турки мирно удалятся со своими семьями изъ нашей страны.

Они снова замолчали, и когда Германъ вторично заговорилъ, то произнесъ со смхомъ:

— Однако молодцы турки! Они думаютъ, что ты умеръ. Я приказалъ моему мальчику распространить всть о томъ, что тебя убили въ Корин. Пусть они врятъ этому вздору. Сегодня здсь былъ Махмедъ-Ахмедъ и выражалъ свое сожалніе о твоей смерти, хотя глаза его говорили другое. Они тебя вс здсь знаютъ?

— Нтъ! Никто. Это мн на руку. А что ты намренъ длать завтра?

— Что хочешь. Намъ бы хорошо създить съ тобою въ Мегаспелайонъ. Мы бы туда достигли въ одинъ день, если втеръ будетъ попутный. Я теб уже говорилъ, что у монаховъ преинтересный склепъ, и теб не мшало бы на него взглянуть.

Николай улыбнулся.

— Чмъ больше человкъ видитъ, тмъ лучше,— отвчалъ онъ:— но пора теб сказать о моихъ дальнйшихъ планахъ. Я думаю къ ноябр быть въ Навпліи, а до того времени я отправлюсь въ Майну къ моему двоюродному брату, Петросу Мавромихали, чтобы разузнать, готовъ ли онъ присоединиться къ общему возстанію со всмъ своимъ родомъ. Потомъ мн снова надо повидать Канариса, онъ очень ловко управлялъ своимъ судномъ, хотя я увренъ, что Митсосъ заткнетъ его за поясъ.

— Твоя мысль объ устройств брандера, для поджега турецкихъ кораблей, мн не нравится, Николай. Она слишкомъ ужасна.

— Это правда, но зато она необходима. Мы не можемъ дозволить, чтобы турки безпрепятственно получали моремъ оружіе и снаряды. Такъ какъ мы, по всей вроятности, не увидимся съ тобой ране дня расчета, то выслушай меня внимательно, я теб повдаю вс мои планы.

И цлый часъ Николай оживленно разсказывалъ о своихъ намреніяхъ Герману, который внимательно его слушалъ, и хотя возражалъ, но большею частью одобрялъ его. Изъ словъ Николая оказывалось, что клубъ патріотовъ въ сверной Греціи далъ ему безграничное полномочіе дйствовать его именемъ до того времени, когда придется клубу послать своего офиціальнаго представителя, такъ какъ если бы теперь турки узнали о всхъ подготовленіяхъ къ возстанію, то дло не удалось бы. Затмъ Николай подробно объяснилъ о распространеніи патріотическаго движенія среди поселянъ, которые должны были составить основу возстанія.

Окончивъ свой разсказъ, Николай пристально взглянулъ на Германа. Глаза ихъ встртились и засверкали одинаковымъ блескомъ.

VII.

Канарисъ къ вечеру кончилъ свою выгрузку и предложилъ отвезти Николая и Германа на другой день на зар въ Остицу, маленькое рыбачье селеніе, отстоявшее на четыре мили отъ ущелья, надъ которымъ возвышался Мегаспелайонъ. Тамъ они могли достать муловъ и дохать къ вечеру до монастыря.

Они охотно согласились и, благодаря попутному втру, прибыли черезъ четыре часа въ Остицу, гд Германъ прямо пошолъ въ домъ турецкаго губернатора съ Николаемъ, котораго выдалъ за своего родственника. Они втроемъ роспили кофе, и въ разговор вс единогласно признали нелпымъ слухъ о какомъ-то подготовлявшемся возстаніи грековъ, а также выразили удовольствіе, что Николай былъ убитъ въ Корин. По словамъ епископа, это былъ безпокойный человкъ, не понимавшій всей прелести мирнаго спокойствія, а его родственникъ также подтвердилъ, что Николай постоянно возбуждалъ ссоры въ кофейняхъ.

Видя, что его собесдники разсуждаютъ такъ благоразумно, губернаторъ, Саидъ-Ага, приказалъ уважить ихъ просьбу о доставленіи имъ двухъ муловъ для дальнйшаго путешествія. Прежде чмъ разстаться съ ними, онъ сообщилъ, что въ Діакоптон, въ трехъ миляхъ отъ Остицы, надняхъ были безпорядки, и убитъ турецкій сборщикъ податей.

— Охъ, ужъ этотъ строптивый народъ!— замтилъ Германъ: — а изъ-за чего вышла исторія?

— Изъ-за пустяка,— отвчалъ Саидъ-Ага:— турокъ взялъ у грека жену, а тотъ его убилъ. Хотя грекъ и бжалъ, но его поймаютъ и предадутъ казни. По-моему это все пустяки. Если мы, турки, владемъ страной, и ваісонъ дозволяетъ намъ имть много женъ, то вс должны намъ повиноваться.

— Еще бы,— отвчалъ Николай,— Богу не угодно, чтобы вс люди были равны.

— Я очень радъ, что вы не врите въ возможность возстанія грековъ: это было бы слишкомъ глупо съ ихъ стороны. Но, право, не знаю почему, а слухи о возстаніи все боле и боле распространяются. Вотъ недавно говорили, что у монаховъ въ мегаспелайон складъ оружія, и мой товарищъ Магометъ-Саликъ, очень энергичный молодой человкъ, недавно назначенный губернаторомъ Триполи, сдлалъ тамъ обыскъ, но, конечно, ничего не оказалось.

Германъ весело засмялся.

— Мы, служители Бога, люди мирные,— произнесъ онъ:— но наши мулы, вроятно, готовы, и намъ пора хать. Благодарю ваше превосходительство за вашу любезность.

Спустя нсколько минутъ, они уже хали по улиц селенія, которая была замощена крупными, неровными камнями. Вс жители были заняты сборомъ плодовъ, и въ домахъ никого не оставалось, кром собакъ, которыя громко лаяли на прозжихъ и юныхъ погонщиковъ муловъ.

Солнце уже садилось, когда они выбрались на большую дорогу, которая вела гізъ глубины долины къ монастырю. Передъ ними тянулся рядъ нагруженныхъ муловъ, рядомъ съ которыми шли два монаха. Увидавъ архіепископа, они подошли къ нему подъ благословеніе.

— Вы везете тростникъ?— спросилъ онъ:— откуда вы его взяли и для чего?

— Изъ Коловраты,— отвчалъ одинъ изъ монаховъ:— мы нагрузили тростникомъ шесть муловъ, а нуженъ онъ намъ для покрытія монастырской крыши.

Младшій монахъ улыбнулся.

— Многое, что требуетъ починки, отецъ,— произнесъ онъ:— вотъ мы и готовимся къ этому.

Николай осадилъ мула.

— А у васъ есть черное зерно?— спросилъ онъ:— хорошее черное зерно для турокъ?

— Я не понимаю,— отвчалъ монахъ, качая головою.

— Прежде надо починить крышу, Николай,— замтилъ съ улыбкой Германъ: — а потомъ придетъ время и для чернаго зерна. Ну, сынъ мой,— прибавилъ онъ, обращаясь къ младшему монаху:— или скоре въ обитель и скажи отцу настоятелю, что я съ моимъ двоюроднымъ братомъ скоро буду къ нему. Мы останемся у него дня на два, такъ какъ я хочу осмотрть починку вашей крыши, дабы все было сдлано во славу Божію.

Спустя полчаса, среди наступившихъ сумерекъ, путешественники приблизились къ монастырю. Въ узенькихъ, маленькихъ окнахъ, гнздившихся другъ надъ другомъ, виднлся свтъ, а направо, въ большихъ воротахъ, мелькали фонари, доказывая, что братья приготовили встрчу своему владык. Дйствительно, у самыхъ воротъ на террас монахи выстроились въ два ряда съ юными послушниками впереди. Подъ сводами же воротъ стоялъ отецъ-настоятель, красивый старикъ, высокаго роста, съ длинною сдою бородой. Онъ помогъ архіепископу сойти съ мула и, опустившись на колни, принялъ его благословеніе. Германъ остановился на порог обители и громко сказалъ, обращаясь ко всей братіи:

— Да будетъ благословеніе Божіе на эту обитель и на всхъ, живущихъ въ ней, а также на то святое дло, которому они служатъ.

Увидавъ Николая, котораго онъ давно зналъ, настоятель вздрогнулъ, словно ему явился призракъ.

— А мы слышали, что ты умеръ,— сказалъ онъ.

— Я очень радъ, что ты это слышалъ,— отвчалъ Николай съ улыбкой:— и прошу тебя, не распространяй всти, что я живъ.

Они втроемъ пришли въ келью настоятеля, и когда остались наедин, то Германъ произнесъ:

— Я вижу, поправка крыши идетъ хорошо. Мы встртили по дорог нсколько нагруженныхъ муловъ. Николай хотлъ лично убдиться въ томъ, что тутъ длается. Онъ нашъ… ну, какъ это сказать?— распорядитель, а мы работники. Онъ намъ скажетъ, къ какому времени кончить дло. Ну, теперь пойдемъ въ церковь и поблагодаримъ св. Луку, основателя вашей обители, и пресвятую Богородицу за наше благополучное прибытіе. Таковъ долгъ всхъ истинныхъ слугъ Божіихъ.

Настоятель пошелъ впередъ и, отворивъ тяжелую бронзовую дверь въ церковь, пропустилъ Германа. Архіепископъ пошолъ къ алтарю и опустился на колни передъ образомъ Богородицы, написаннымъ, по преданію, евангелистомъ Лукой, и произнесъ благодарственную молитву за себя и Николая. Затмъ они вернулись въ келью настоятеля и вторично пошли въ церковь.

На этотъ разъ настоятель заперъ за собою дверь, такъ какъ еще не многимъ изъ братьевъ была извстна тайна склепа. Онъ зажегъ фонарь, потому что въ церкви было темно, и только кое-гд мерцали лампады. Пройдя въ восточный уголъ церкви, онъ вошолъ въ алтарь и, вынувъ изъ-подъ престола ломъ, приподнялъ четыреугольную плиту, подъ которой было отверстіе достаточно большое, чтобы пролзъ одинъ человкъ. Деревянныя ступени вели внизъ, и они опустились по нимъ одинъ за другимъ. Склепъ имлъ въ длину сорокъ футовъ, а въ ширину двадцать, и при свт фонаря вс стны блестли отраженіемъ стали. Со времени послдняго посщенія Германа, число ружей, развшанныхъ по стнамъ, значительно увеличилось, и Николаю показалось съ перваго взгляда, что тамъ ихъ было не мене тысячи пятисотъ. Его глаза засверкали, и онъ живо сталъ обходить вс стны, высоко поднимая фонарь.

— Ну, вы собрали достаточно,— сказалъ онъ:— только теперь этотъ тростникъ станетъ требовать пищи, и надо смолоть большое количество чернаго зерна.

— Уже?— спросилъ настоятель.

— Уже. Теперь августъ, а весной настанетъ жатва, жатва кровавая. Гд ты помстишь пищу для этихъ голодныхъ глотокъ?

— Тугъ мста довольно, но не слдуетъ здсь сохранять черное зерно. Сюда нельзя ходить иначе, какъ съ фонаремъ, а, Боже избави, можетъ случиться бда. Мы лучше пойдемъ, Николай, завтра утромъ и осмотримъ всю обитель. Ну, а теперь-то ты доволенъ?

— Мн всегда мало! Если бы вс ангелы небесные спустились на землю съ огненными слезами, то и ихъ мн показалось бы мало. Но полно говорить о пустякахъ. Сколько ты можешь поднять людей?

— Пятьсотъ въ одну минуту и дв тысячи въ то время, какое понадобится, чтобы достигнуть отсюда Калавриты.

— Вотъ это хорошо! Ну, слушай меня. Мы, можетъ быть, не увидимся до славной минуты. Черезъ четыре мсяца, но дня назначить нельзя, начнется славное дло, и ты будь готовъ. Слушайся во всемъ архіепископа, какъ меня самаго. Мы съ нимъ дйствуемъ заодно. Главное, смотри, отецъ-настоятель, за тмъ, чтобы въ этотъ славный день никто не думалъ о самомъ себ. Кому бы ни досталась честь и слава, все равно — только бы Греція была свободна! Если ты, напримръ, отецъ-настоятель, желаешь почестей и богатствъ, то я теб уступлю все, что можетъ прійтись на мою долю. Прости, что я такъ говорю, но наше дло можетъ пострадать только отъ личнаго самолюбія, и я этого боюсь боле десяти султановъ. Я объ этомъ твержу всмъ и напоминаю себ ежедневно. Мн поручено вести дло въ Море, и я отдалъ этому святому длу свою жизнь и все, что имю. Вмст со мной работаютъ архіепископъ, Петросъ Мавромихади изъ Майны и другіе. Я даю клятву, что съ Божьею помощью честно исполню свой долгъ и не буду добиваться ничего для себя. Мы сообща будемъ ршать планъ дйствій, но когда настанетъ время его исполнить, то если одинъ голосъ возвысится противъ меня, то я откажусь отъ предводительства и займу мсто простого солдата. Повторяю, пока борьба не началась, будемъ разсуждать и сбираться, но какъ только грянетъ громъ, то вс должны повиноваться одному. Нашъ успхъ зависитъ отъ быстроты и единства, а этого нельзя добиться безъ должнаго повиновенія.

— Но какъ мы узнаемъ о твоемъ распоряженіи, когда начинать дло?— спросилъ настоятель: — ужъ не лучше ли мн дйствовать самостоятельно, если тебя здсь не будетъ?

— Нтъ, тысячу разъ нтъ!— отвчалъ Николай:— по всему, что я вижу здсь въ Мегаспелайон и Патрас, надо заключить, что первый ударъ и первый успхъ будутъ здсь. Какъ потомъ пойдетъ война — извстно одному Богу, но, во всякомъ случа, я требую безусловнаго повиновенія. Ты получишь отъ меня всть и повинуйся. Вотъ и все.

— Но какъ я узнаю, что всть отъ тебя?

— Очень просто: когда нибудь въ теплый лтній день или въ холодную зимнюю ночь къ теб явится монахъ и скажетъ: тебя, настоятель, желаетъ видть какой-то человкъ или мальчикъ, или даже двочка. Ты выйди къ посланному, и онъ теб скажетъ: ‘мн поручено спросить, есть ли у тебя зерно для тхъ, кто въ немъ нуждается?.. А ты отвчай: теб надо черное зерно и для кого, для голодныхъ или для турокъ? Тогда посланный произнесетъ: пошли черное зерно къ туркамъ въ Каламату или Калавриту, или въ какое другое мсто, и пусть его понесутъ двсти, или пятьсотъ, или тысяча человкъ’. Ты можешь получить и другія распоряженія, но всегда въ этой форм, и если ты свято ихъ исполнишь, то Господь уготовитъ теб мсто на неб, среди его святыхъ угодниковъ.

— Ты правъ, Николай,— отвчалъ настоятель:— и клянусь Пресвятой Богородицей, что буду слпо теб повиноваться. Ну, пойдемъ снова на верхъ.

Они опять пошли въ церковь, опустились по лстниц въ нижній этажъ, гд чисто выбленный коридоръ велъ въ монастырскую библіотеку и въ келью отца настоятеля. По дорог Николай постукивалъ своей палкой по стнамъ:

— Здсь, кажется, стна потоньше, чмъ въ остальныхъ мстахъ,— произнесъ онъ съ улыбкой и, остановившись, пристально взглянулъ на настоятеля:— однако Магометъ-Саликъ слишкомъ хитеръ, чтобы обратить вниманіе на такую простую вещь.

— Слава Богу, что наши враги такіе умные,— замтилъ Германъ, сопровождавшій Николая.

Вернувшись въ келью настоятеля, Николай закурилъ трубку и сказалъ, что съ позволенія настоятеля ляжетъ спать, такъ какъ на другое утро ему надо встать рано и отправиться дале.

— А ты куда?

— На югъ. мн надо постить много мстъ въ Мессеніи и повидать моего родственника Петровія. Онъ взялся поднять округъ Майны. Все дло въ томъ, чтобы начало грянуло, какъ громъ, а потомъ все пойдетъ хорошо.

Дйствительно на слдующій день Николай всталъ при первомъ звон колоколовъ, призывавшихъ къ заутрени. Онъ прямо пошелъ въ церковь, а посл службы вышелъ на террасу вмст съ настоятелемъ и Германомъ. Издали за ними слдили съ любопытствомъ монахи, среди которыхъ распространился слухъ, кто такой Николай, и зачмъ онъ пріхалъ въ ихъ мирную обитель. Наговорившись досыта и выпивъ кофе, Николай сталъ прощаться.

— Благослови меня, отецъ настоятель,— сказала, онъ:— мы, можетъ быть, увидимся до начала дла, а, можетъ быть, и нтъ. Во всякомъ случа мы съ тобой работники на одномъ пол, хотя это поле очень большое, и теб придется работать на свер, а мн, можетъ быть, на юг.

VIII.

Кончался ноябрь среди холодныхъ дождей и буйныхъ втровъ. Стаи глухарей налетли на равнину вокругъ Навпліи. Вдали, на вершинахъ горы Иліасъ виднлись снга, а туманъ и дождь заволакивали неприглядною мглой всю окрестную страну.

Митсосъ безъ умолка проклиналъ непогоду, которая не позволяла ему кататься въ лодк по заливу. Если же онъ иногда выходилъ изъ терпнія и садился въ лодку, то въ конц концовъ онъ возвращался домой мокрый, не достигнувъ своей цли. Въ послднее время Константинъ удивлялся поведенію сына, но объяснялъ его непонятнымъ для самого юноши физическимъ развитіемъ и, предоставляя все вол Божіей, не тревожилъ его вопросами, зная, что онъ, при своей скрытной натур, ничего не скажетъ. При этомъ (`то утшала мысль, что Митсосъ во всхъ отношеніяхъ развивался, и что Николай, о которомъ не было ни слуху, ни духу, по своемъ возвращеніи будетъ очень доволенъ, найдя въ немъ возмужалаго юношу.

Но отецъ не зналъ, что длалось къ душ Митсоса. Его знакомство съ Зюлеймой, молодой гречанкой изъ гарема богатаго турка, продолжалось такъ же странно, какъ началось. Ночь за ночью онъ подъзжалъ въ лодк къ блой стн и цлыми часами разговаривалъ съ нею до той минуты, когда она махала ему рукой, чтобы онъ удалился, въ виду приближенія другой двушки гарема или прислуги.

Такъ дло шло до одного вечера, передъ самымъ началомъ непогоды, когда Митсосъ захватилъ съ собою веревочную лстницу. Зюлейма общала прійти на террасу попозже, но зато спуститься къ нему въ лодку и покататься по бухт.

Этотъ вечеръ, или, лучше сказать, ночь, остался памятнымъ на вки имъ обоимъ. Несмотря на страхъ, чтобы ея не поймали, Зюлейма была очень рада быть на свобод хотя часа дна. Она весело приподняла съ лица покрывало, по просьб юноши, и обнаружила прелестныя черты этого лица. Потомъ она разсказала свою исторію, какъ много лтъ тому назадъ ее похитили турки, и какъ она помнила изъ своего дтства только то, что отецъ ея былъ высокаго роста и въ черной одежд. Она очень мило, но съ затрудненіемъ говорила погречески и презабавно обращалась съ Митсосомъ, какъ съ мальчикомъ, хотя сама была моложе его на годъ. Вообще для нея эта прогулка была дтской забавой, хотя ему казалось, что онъ былъ на седьмомъ неб.

На возвратномъ пути онъ сталъ разспрашивать ее объ ея несчастной жизни, но она отвчала, что была очень довольна своимъ положеніемъ, хотя старый Абдулъ-Ахметъ былъ порядочной свиньей, но она жила спокойно, ничего не длала, хорошо ла, и только изрдка Абдулъ сердился, а евнухъ наносилъ ей удары. Къ тому же въ гарем Абдула жизнь не была такая строгая, какъ въ другихъ. Абдулъ былъ очень старъ и только хороводился съ одной изъ нихъ. Что касается Зюлеймы, то она въ сущности не принадлежала къ гарему, а была любимой служанкой главной жены Абдула. Вообще ей недурно жилось, а если бы Митсосъ по временамъ каталъ ее въ лодк, то она была бы совершенно счастлива, тмъ боле, что онъ ей нравился. Въ дурную погоду ему не стоило являться, такъ какъ гаремъ былъ тогда запертъ, и она не могла выйти тогда въ садъ.

Посл этой очаровательной прогулки наступила непогода, продолжавшаяся дв недли. Въ это унылое время Митсосъ съ нетерпніемъ ждалъ, когда разгуляется погода настолько, чтобы можно было кататься въ лодк. Поэтому при первой улыбк природы онъ посл обда ршился попробовать счастья и отправиться въ лодк къ блой стн. Но теперь впервые онъ сталъ заботиться о своей вншности. Ему было стыдно за свою старую заштопанную одежду, и онъ надлъ свое праздничное платье, старательно причесалъ себ волосы, завязалъ свои сандаліи до самаго верха и молодцевато надлъ на бокъ феску.

Было уже девять съ половиною часовъ, когда онъ отправился въ путь, и луна поднялась высоко. Около часа ему понадобилось для того, чтобы добраться до блой стны. Увидавъ ее издали, онъ почувствовалъ, что его сердце сильно забилось, и онъ напрягъ свое зрніе, чтобы поскоре убдиться въ присутствіи любимаго созданія. Дйствительно, что-то блло на стн, и онъ живо подвелъ лодку въ каменнымъ устоямъ.

Въ ту же минуту раздался веселый голосъ:

— Я была уврена, что ты явишься, такъ какъ сегодня первая звздная ночь. У насъ вс спятъ. Я подслушивала у двери Магомета и ушла только тогда, когда раздался его громкій храпъ.

Митсосъ ничего не отвчалъ, вскочилъ въ лодк и ловко забросилъ веревку съ лстницей за стну.

— Да, я явился сюда при первой возможности,— сказалъ онъ,— а все это время я проклиналъ дождь, да проститъ мн Господь!

— Какой ты сегодня нарядный,— замтила Зюлейма, пристально смотря на него,— разв греки всегда ловятъ рыбу въ своей лучшей одежд?

Митсосъ улыбнулся и, очень довольный тмъ, что принарядился, отвтилъ:

— Мы объ этомъ поговоримъ въ лодк. Спускайся внизъ.

Когда они благополучно очутились въ лодк, то Митсосъ спросилъ:

— Куда мы подемъ сегодня?

— Въ море, открытое море, подальше отъ этого проклятаго мста!— воскликнула Зюлейма со смхомъ,— а гд мн ссть?

Митсосъ вынулъ изъ сти захваченную имъ изъ дому подушку и положилъ ее на скамейку въ корм.

— Вотъ видишь,— продолжалъ онъ,— я вспомнилъ, что, сидя прошлый разъ на моей сти, ты сказала, что она сильно пахнетъ рыбой, поэтому я и захватилъ для тебя свою подушку. Теперь ты будешь сидть, какъ царица.

Она молча услась, а Митсосъ сдлалъ нсколько взмаховъ веслами, чтобы отойти отъ стны, и потомъ поднялъ парусъ. Лодка быстро понеслась къ выходу изъ бухты.

— Что же, ты кончилъ свою работу?— спросила Зюлейма.

— Да. Теперь мы можемъ кататься по морю, сколько теб угодно.

— Ну, такъ садись рядомъ со мной,— отвчала молодая двушка.

Впродолженіе нсколькихъ минутъ они хранили молчаніе. Она весело улыбалась, а онъ серьезно, пристально смотрлъ на нее. Наконецъ она вынула изъ кармана маленькій ящикъ и открыла его.

— Я принесла теб сладкаго,— сказала она наконецъ:— это рахатъ-лукумъ. Я не знаю, какъ его называютъ у васъ, въ Греціи. Ты любишь сладкое?

Она отломила пальцами кусочекъ вязкой ароматной сладости и подала ему съ наивной улыбкой ребенка, угощающаго своего товарища.

— Что же, теб нравится?— спросила, она,— Абдулъ далъ мн этотъ ящикъ вчера вечеромъ, по я, признаюсь, испугалась его любезности. Я вдь теб говорила, что я не принадлежу къ гарему.

Митсосъ покраснлъ. Ему была не выносима мысль, что старый турокъ могъ длать подарки Зюлейм.

— Что это ты молчишь, Митсосъ?— продолжала молодая двушка,— разскажи мн, что ты длалъ все это время. Я же ничего не длала, ничего, ничего. Право, мн никогда не было такъ скучно.

Юноша быстро взглянулъ на нее.

— А теперь теб не скучно?— спросилъ онъ,— ты любишь кататься со мной?

— Конечно,— отвчала она:— иначе я не выходила бы къ теб. Я просто скучала по теб, что очень странно, такъ какъ прежде я никогда ни о комъ не скучала. Я никого не люблю въ дом, а нкоторыхъ ненавижу.

— Общай мн, что никогда не будешь ненавидть меня,— произнесъ Митсосъ, взявъ ее за руку.

— Это трудно общать,— отвчала она со смхомъ,— никогдавеличайшее изъ словъ, оно больше, чмъ всегда, но врядъ ли я когда буду тебя ненавидть. Ты мн понравился сразу, даже прежде, чмъ я тебя увидла, а именно когда я слышала только твой голосъ въ темнот. Но пть подъ нашей стной было очень неосторожно, такъ какъ, еслибъ объ этомъ узналъ Абдулъ, то онъ незадумавшись приказалъ бы застрлить тебя. Вотъ еслибъ я была не я и сказала бы ему о твоемъ пніи, такъ теб бы боле не пть.

— Но ты этого не сдлала, потому что ты — ты,— отвчалъ Митсосъ,— да и еслибъ ты была не ты, я не плъ бы.

— Ты говоришь пустяки. Но вотъ Зулейка.

— Кто это Зулейка?

— Это женщина, которая караулитъ, чтобъ никто не замтилъ нашихъ свиданій. Она старая, хотя помоложе Абдула, и ждетъ уплаты съ твоей стороны. Ты знаешь, она поставила условіемъ, чтобъ ты поцловалъ ее за каждое наше свиданіе. Она уже считаетъ, что мы видались съ тобой четыре раза, хотя по-моему теперь только третій. Когда же ты расквитаешься съ ней?

Митсосъ вскочилъ.

— Что мн Зулейка!— воскликнулъ онъ гнвно.

Молодая двушка пристально посмотрла на него.

— Зачмъ ты сердишься, Митсосъ?— сказала она.— Нечего сердиться. Зулейка говоритъ, что ты красиве всхъ людей, такъ зачмъ же ты выходишь изъ себя?

— Бросимъ Зулейку,— отвчалъ юноша:— говори мн лучше о себ. Я такъ люблю слушать твой голосъ. И дай мн свою руку. Я никогда не видалъ такой блой и гладкой руки.

Зюлейма разсмялась.

— Пустяки. Да не сжимай мн такъ руки, больно. Что же мн говорить о себ? Право, не знаю. Ничего со мной не случилось за это время. Зулейка…

— Не говори о ней.

— Да я и не хочу говорить о ней. Но смотри, Митсосъ, какъ мы далеко въ мор. Навплія осталась за нами. Вернемся.

— Нтъ, еще рано.

— Пора, пора. Понадобится добрый часъ на возвращеніе. Пожалуйста, Митсосъ, подемъ назадъ.

Юноша ничего не отвтилъ, а посл минутнаго молчанія произнесъ шепотомъ:

— Скажи, что не хочешь вернуться.

— Конечно, не хочу. Я желала бы вчно быть такъ съ тобой, съ тобой однимъ.

Митсосъ вскочилъ.

— Хорошо,— сказалъ онъ:— теперь мы вернемся.

Онъ повернулъ парусъ, и когда лодка быстро понеслась назадъ, то Митсосъ попрежнему слъ рядомъ съ Зюлеймой.

— Теперь пойдетъ хорошая погода,— сказалъ онъ:— и ты будешь выходить ко мн? Ты вдь сказала, что теб нравятся эти прогулки.

— Да, он мн очень нравятся, но намъ не надо слишкомъ ихъ учащать,— отвчала молодая двушка, прижимаясь къ нему:— но ты можешь ежедневно приближаться къ стн, и я скажу теб, можно ли намъ покататься. А въ будущій разъ, Митсосъ, захвати свои орудія рыбной ловли. Я хочу посмотрть, какъ ты ловишь рыбу.

— Къ чорту рыбу! Я предпочитаю разговаривать съ тобою.

— Какъ смшно! А мн бы лучше хотлось смотрть, какъ ты ловишь рыбу, впрочемъ это не мшало бы намъ разговаривать. И ты позволишь мн помогать?

— Ты бы не совладала съ полной стью,— сказалъ онъ, снова взявъ ея руку:— ты не знаешь, какъ это тяжело.

— А сколько рыбъ въ полной сти?

— По пятидесяти на каждый твой палецъ, да еще сотня на прибавку,— сказалъ со смхомъ Митсосъ:— я разъ порзалъ себ палецъ до кости веревкой отъ сти.

Онъ поднялъ свою загорлую большую руку, и Зюлейма провела своимъ маленькимъ пальчикомъ по шраму на указательномъ пальц.

— Какъ ужасно!— воскликнула она:— много шло крови?

— Полъ-ведра.

Въ это время втеръ посвжлъ, и Зюлейма, завернувшись въ свой бурнусъ, еще крпче прежняго прижалась къ Митсосу.

— Теб холодно?— спросилъ онъ.

— Нтъ, если ты будешь сидть смирно. Хочешь еще кусочекъ рахатъ-лукума?

— Да, только положи мн сама въ ротъ.

Спустя десять минуть, они пристали къ блой стн, и поставивъ уже одну ногу на веревочную лстницу, Зюлейма наклонила голову и быстро поцловала въ лобъ юношу.

— Доброй ночи, милый Митсосъ,— прошептала она и, вся вспыхнувъ, прибавила:— не цлуй Зулейки: она гадкая старуха.

И, не дожидаясь его отвта, она взобралась по лстниц и исчезла въ темнот.

Долго Митсосъ сидлъ неподвижно въ лодк, кровь прилила къ его вискамъ. Онъ чувствовалъ, что пересталъ быть ребенкомъ, и что неожиданно въ немъ проснулся человкъ, съ пламенными страстями. Наконецъ онъ очнулся и съ улыбкой счастья на лиц отправился домой.

Но Зюлейм эта прогулка обошлась недешево. Въ саду ее поймалъ евнухъ, и хотя она объяснила свой выходъ въ садъ ночью головною болью, и Зулейка не проболталась, а Митсоса никто не видалъ, ей все-таки досталось порядочная встрепка, и она ршила боле не имть хоть на время головныхъ болей. Такимъ образомъ въ продолженіе двухъ недль она не выходила на террасу. Но, благодаря счастливой звзд влюбленныхъ, старый евнухъ напился пьянъ, и Абдулъ его немедленно прогналъ. Зюлейма стала старательно присматриваться къ привычкамъ его преемника и съ удовольствіемъ замтила, что онъ рано ложился и спалъ крпко. Поэтому она ршила возобновить прогулки въ лодк и снова вышла на террасу 1 января 1821 г.

Но она такъ же, какъ Митсосъ, за это время совершенно перемнилась, со времени послдней прогулки и поцлуя она сознавала, что ощущаетъ къ юнош какое-то особое чувство, и понимала, что онъ чувствуетъ относительно ея то же.

Выйдя на террасу за полчаса до условленнаго времени, она съ нетерпніемъ ждала его и даже заплакала при мысли, что онъ можетъ не явиться. Нтъ, онъ долженъ былъ прійти, она не могла жить безъ него. Что значило ему дв недли являться безуспшно, вдь онъ долженъ былъ понять, что она не выходила, потому что не могла. Наконецъ въ темнот показался блый парусъ, и лодка пристала къ стн.

— Это ты, Митсосъ?— произнесла она шепотомъ, и въ ту же минуту онъ бросилъ на террасу веревку, а затмъ и самъ стоялъ рядомъ съ ней.

Они молча опустились въ лодку, но какъ только она сла на заднюю скамью, онъ подошелъ къ ней и сказалъ тихо:

— Ты, Зюлейма, поцловала меня въ прошедшій разъ, могу я теперь отдать теб этотъ поцлуй?

— Да,— отвчала она, и сердце ее переполнилось радостью.

Онъ хотлъ поцловать ее также въ лобъ, но они уже не были боле дти, и ихъ уста встртились въ первомъ поцлу влюбленныхъ.

На этотъ разъ лодка понеслась не къ морю, а къ тому мсту бухты, гд Митсосъ когда-то ловилъ рыбу съ Николаемъ. Онъ захватилъ съ собою сть, острогу и факелы. Спустя полчаса, они пристали къ берегу, и Митсосъ, взявъ на руки Зюлейму, снесъ ее на песокъ и, устроивъ ей изъ тростника уютное гнздышко, самъ пошелъ въ воду и сталъ ловить рыбу.

Она слдила съ любопытствомъ за всми его движеніями, его красивой фигурой рельефа, освщенной мерцающимъ огнемъ факела. Уловъ былъ счастливый, и молодая двушка весело смялась каждый разъ, какъ онъ ей показывалъ большую рыбу. Вскор она такъ увлеклась новымъ для нея зрлищемъ, что покинула свое гнздо и стала быстро шагать взадъ и впередъ по песчаному берегу, не спуская съ глазъ Митсоса.

Наконецъ онъ присоединился къ ней съ большимъ количествомъ рыбы, и она стала съ любопытствомъ разсматривать добычу. Потомъ она вынула изъ кармана турецкій табакъ, набила его трубку и зажгла ее. Этотъ табакъ она принесла изъ гарема, гд вс женщины курили, кром нея.

Ночь была самая благопріятная для влюбленныхъ, легко дышалось свжимъ, майскимъ воздухомъ, луна скрылась за горами, и только звзды блестли, какъ козы на безоблачномъ неб. Факелъ, воткнутый въ песокъ, медленно догоралъ. Влюбленные сидли обнявшись, и горячій, пламенный поцлуй не покидалъ ихъ жадныхъ устъ.

Сколько прошло времени въ этомъ небесномъ блаженств, они сами не знали, но неожиданно Митсосъ услыхалъ на берегу за высокимъ тростникомъ тяжелые шаги мула. Сердце у него кнуло, и онъ сталъ прислушиваться съ какимъ-то инстинктивнымъ страхомъ. Черезъ нсколько минутъ на дорог показалась фигура всадника. Прямо противъ Митсоса, спрятаннаго въ тростникахъ, онъ остановился, выскъ кремнемъ огонь, закурилъ трубку и похалъ дале.

Митсосъ узналъ въ путник Николая. Лицо его поблднло, и зрачки расширились, словно онъ увидалъ призракъ.

— Кто это?— спросила тихо Зюлейма, нжно взявъ его си руку: — онъ не видалъ насъ.

— Это мой дядя,— глухо отвчалъ Митсосъ.— Конечно, онъ насъ не видалъ. Но я боюсь, что онъ пріхалъ за мною.

— За тобой? Что это значитъ?

— Мн надо ухать. Но, пресвятая Богородица, я не могу покинуть тебя. Я не знаю, что онъ намренъ длать, но онъ увезетъ меня, и, можетъ быть, мы никогда боле не увидимся. Нтъ, нтъ, я не могу, я не могу.

— Не говори такъ, Митсосъ, ты терзаешь мое сердце!— воскликнула испуганная Зюлейма, заливаясь слезами.

— Прости меня, красавица,— отвчалъ онъ нжно, стараясь успокоить ее.— Все устроится, и я вернусь, да, я непремнно вернусь. Но я далъ слово помочь ему въ его дл и долженъ сдержать свое общаніе.

— А разв ты не можешь сказать мн, что это за дло?

— Не могу. Одно могу теб сказать, но ты дай слово никому не проболтаться. Говорятъ, что греки вскор возстанутъ и выгонятъ турокъ. Такъ какъ ты ненавидишь турокъ не мене моего, то ты будешь рада, если это осуществится. Можетъ быть, нападутъ и на домъ Абдула, но ты не бойся. Твоя жизнь въ безопасности, если ты заявишь, что ты гречанка. Моли Бога и Пресвятую Дву, Зюлейма, чтобъ это случилось поскоре, тогда мы будемъ принадлежать всецло другъ другу.

— Такъ вотъ для чего ты узжаешь?

— Нтъ, цль моего отъзда совсмъ иная,— произнесъ Митсосъ, помня данное имъ общаніе Николаю,— Прости меня, Зюлейма, что я такъ перепугалъ тебя. Это все пустяки — выходи на террасу, какъ можно чаще. Если я и уду, то не надолго, и какъ только вернусь, то сейчасъ явлюсь подъ твою террасу.

Зюлейма успокоилась, взяла обими руками его голову, опустила ее и покрыла поцлуями.

— Я буду выходить на террасу, когда только могу, потому что ты мн дороже всхъ на свт. Ну, теперь неси меня на лодку, мой силачъ. Пора домой.

Митс.осъ поднялъ ее на руки, и она нжно обвила его руками. Но онъ не чувствовалъ прежняго блаженства: мысль о разлук съ нею сокрушала его сердце. Къ чему онъ непремнно долженъ былъ жертвовать собою и своимъ счастьемъ родин, когда у нея было столько другихъ и лучшихъ слугъ? Что ему была слава и почести, когда онъ долженъ былъ купить ихъ цною любви?]

Обуреваемый подобными мыслями, онъ достигъ лодки, посадилъ на скамейку миловидную двушку и отвезъ ее домой. Но пока онъ тревожился, она спокойно полулежала въ лодк, припавъ головой на его грудь, и, совершенно успокоенная, смотрла ему прямо въ глаза.

Выйдя изъ лодки, ина молча обняла его, и ихъ губы еще разъ слились въ долгомъ поцлу. Потомъ она побжала къ дому, а онъ вернулся къ отцу.

Несмотря на поздній часъ, Константинъ съ Николаемъ сидли и о чемъ-то говорили съ жаромъ.

— А вотъ и ты, Митсосъ,— воскликнулъ Николай при вид юноши,— насталъ часа, Теб надо отправиться сейчасъ.

Митсосъ молча посмотрлъ на дядю и твердо сказалъ:

— Я готовъ. Куда надо отправиться?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Съ августа мсяца Николай исколесилъ Пелопонезъ, и везд его принимала съ распростертыми объятіями, какъ одного изъ всми признаваемыхъ вожаковъ народнаго движенія. Турки, давно уже подозрвавшіе его и знавшіе, что подготовляется возстаніе, по своей фаталистической безпечности ничего не предпринимали противъ того и другого, а надялись, что слухъ о его смерти охладитъ революціонный пылъ, овладвшій страной. Но греки, по врному замчанію Германа, знали, что ‘Николай былъ не изъ тхъ людей, которые умираютъ, и хитрость турокъ, помогавшихъ распространять всть объ его смерти, обратилась только противъ нихъ самихъ. Она давала ему возможность боле свободнаго передвиженія, и въ октябр, находясь снова въ Коринн, онъ самъ вырзалъ небольшой деревянный крестъ съ своимъ именемъ и надписью: ‘Трубный гласъ раздастся, и мертвые возстанутъ’, въ сумеркахъ онъ пошелъ на греческое кладбище и водрузилъ этотъ знаменательный памятникъ на свжую могилу. Когда объ этомъ узнали, то греки смялись, но турки не поняли всей ироніи этой шутки. Впрочемъ, они не смли нарушить покой греческаго кладбища, такъ какъ мертвецы пользовались ихъ уваженіемъ, тогда какъ живыхъ они не ставили ни въ грошъ, и потому около года простоялъ этотъ странный крестъ надъ могилой живого человка.

Декабрь и половина января были проведены Николаемъ среди своихъ родственниковъ къ югу изъ Спарты, и оттуда онъ бжалъ въ Навплію, узнавъ, что его присутствіе въ Майн стало извстно туркамъ, и что губернаторъ Триполи, Магометъ-Саликъ, потребовалъ отъ греческаго бея этого округа Петроса Мавромихили, боле извстнаго подъ именемъ Петровія, выдачи Николая по старому обвиненію его въ разбойничеств. Петровій такъ же, какъ Германъ, имлъ высокое положеніе, и турки, повидимому, не подозрвали, что они стояли во глав народнаго движенія.

Конечно, получивъ такую бумагу, онъ сталъ совтоваться съ Николаемъ, что длать. Николай полагалъ, что ему слдовало офиціально увдомить Магомета-Салика о смерти Николая и погребеніи его на коринскомъ кладбищ, гд возвышается крестъ надъ его могилой. Но Петровій держался другаго мннія. По его словамъ, онъ могъ приносить большую пользу длу возстанія, пока турки не подозрваютъ его участія въ движеніи, и считалъ, что всего лучше было Николаю удалиться куда нибудь, гд его не станутъ искать, а онъ, Петровій, начнетъ офиціально его разыскивать, чтобъ доказать свою преданность турецкому правительству. Вдь у Николая былъ зять въ Навпліи, и трудно было придумать лучшаго убжища, такъ какъ вообще люди, а турки въ особенности, никогда не производятъ розыска у себя подъ носомъ. Но имъ необходимо было лице, на которое можно было бы вполн положиться для поддержанія между ними постоянныхъ сношеній. Николай говорилъ не разъ о своемъ племянник, жившемъ въ Навпліи, и Петровій совтовалъ ему тотчасъ отправиться въ Навплію, а въ Майну прислать своего племянника, который могъ быть тамъ очень полезенъ.

Николай согласился, и немедленно Петровій написалъ Магомету-Салику очень любезное письмо, въ которомъ заявляя, что его домъ все равно, что домъ Магомета-Салика, и что онъ считаетъ за честь исполнять его приказанія, онъ сообщилъ о слухахъ насчетъ пребыванія Николая недавно въ Майн. Однако, прибавилъ онъ, такъ какъ съ другой стороны говорили, что Николай похороненъ надняхъ въ Корин, то, можетъ быть, эти слухи ложны, во всякомъ случа онъ послать двадцать развдчиковъ во вс стороны, которые, конечно, поймаютъ эту адскую собаку, если онъ живъ, и доставятъ въ Триполи.

Петровій былъ главой многочисленнаго и могущественнаго рода Мавромихали, который составлялъ ядро народнаго возстанія. Хотя истый гребъ, онъ былъ губернаторомъ округа Майны и получилъ это назначеніе отъ султана по той причин, что родъ Мавромихали не дозволилъ послднимъ тремъ губернаторамъ изъ турокъ просуществовать боле мсяца. Его братья, родные и двоюродные, были головами и землевладльцами окрестныхъ сельскихъ общинъ, подобно семь Николая, ихъ кровь не была запятнана никакой смсью съ турецкой, и такъ какъ Николай былъ имъ родственникъ, то они принимали горячее участіе въ его несчасть и жажд мести. Поэтому, когда онъ вызвалъ своего зятя Димитрія и сказалъ ему при пяти посланныхъ, принесшихъ письмо Магомета-Салика, что ихъ проклятый родственникъ Николай Видалисъ разыскивается турками, то Димитрій не врилъ своимъ ушамъ, а посланные были пріятно поражены. Спустя часъ, они еще съ большимъ удовольствіемъ увидли, какъ двадцать конныхъ развдчиковъ поскакали на югъ съ приказаніемъ во что бы то ни стало розыскать Николая. Въ тотъ же вечеръ они сами отправились обратно въ Триполи съ отвтомъ Петровія, который на прощанье напоилъ ихъ.

Посл ихъ отъзда они съ Николаемъ поужинали. Ршено было, что въ эту ночь онъ покинетъ Паницу, чтобъ достигнуть на слдующее утро Гинтіи.

— Я сожалю, другъ,— сказалъ Петровій:— что я не могу самъ тебя проводить или послать съ тобою одного изъ нашихъ родственниковъ, по это было бы неблагоразумно.

— Мн никого не надо,— отвчалъ Николай:— въ два или три дня я достигну Навпліи и тотчасъ пришлю теб Митсоса. Ты можешь вполн положиться на него. Я теб, кажется, говорилъ о выдержанномъ имъ искус.

— Да. Онъ будетъ намъ очень полезенъ, потому что пора пускать въ ходъ мельницы, а такой юноша можетъ свободно ходить по всей стран, не возбуждая подозрній. Ну, дорогой родственникъ, я нарушу свои обычаи и выпью за твое здоровье и скорйшее осуществленіе твоей мести.

Они чокнулись, опорожнили стаканы и снова наполнили ихъ виномъ.

— Я не забываю обиды, и турки меня не забудутъ,— сказалъ Николай:— зерно уже колосится, и жатва будетъ богатая. Твое здоровье, родичъ, и въ память той, которую мы оба не забываемъ.

Водворилось молчаніе, такъ какъ Петровій зналъ, что Николай говорилъ о своей жен.

Когда они выпили кофе, то лошадь Николая привели къ двери Онъ дошелъ съ Петровіемъ до конца селенія, и тамъ они простились

— Я, вроятно, не увижу тебя до славнаго пира,— сказалъ Николай:— тогда мы насытимся вдоволь. Прощай, родичъ.

Они поцловались, и Николай ухалъ.

Спустя недлю, прибылъ въ Паницу Митсосъ, благополучно прохавшій чрезъ Триполи и Спарту. Слдуя указаніямъ Николая, онъ остановился въ Триполи въ греческой гостиниц и весь превратился въ слухъ, благодаря чему узналъ кое-что. Случайно онъ встртился съ однимъ изъ турецкихъ посланныхъ къ Петровію, и тотъ разсказалъ, что Магометъ-Саликъ остался очень доволенъ письмомъ Петровія и оставилъ въ его рукахъ, какъ надежнаго человка, все дло Николая. Кром того, до его слуха дошло, что собраніе примасовъ и епископовъ, обыкновенно созываемое въ апрл, состоится въ март, а также что городскія стны поспшно укрпляются.

Вторую ночь юноша провелъ въ Спарт, третью въ Марафинизи, береговомъ город, а около полудня четвертаго дня онъ приблизился къ Паниц. Лошадь его устала отъ долгаго пути, и юноша, соскочивъ, повелъ ее подъ уздцы вверхъ въ гору, на которой гнздилось селенье.

Въ это время Петровій сидлъ передъ кофейней при възд въ Паницу и, увидавъ красиваго юношу, пристально посмотрлъ на него.

— Это онъ,— произнесъ Петровій, обращаясь къ сидвшему рядомъ съ нимъ молодому человку:— Николай не ошибся въ своемъ выбор.

И они послдовали за Митсосомъ, который, увидавъ ихъ, остановился.

— Гд живетъ Петросъ Мавромихали?— спросилъ онъ.

— А къ чему онъ теб?— отвчалъ Петровій.

Митсосъ взглянулъ холодно на незнакомаго ему человка и пожалъ плечами.

— Вотъ видишь, другъ,— произнесъ онъ:— у меня свое дло, а у тебя свое дло. Если ты мн скажешь, гд живетъ Петросъ Мавромихали, то хорошо, если же нтъ, то я спрошу объ этомъ у кого нибудь другаго.

Петровій разсмялся.

— Ты, конечно, Митсосъ,— сказалъ онъ:— привтствую тебя радостно, дорогой родственникъ, ради Николая и тебя самого.

— Мн очень жаль, что я поступилъ съ тобой грубо, но вдь я не могъ догадаться, кто ты!— воскликнулъ юноша.— Я прибылъ изъ Навпліи. Дядя Николай прибылъ къ намъ благополучно.

— Это хорошо и хорошо, что ты также прибылъ сюда здравымъ и невредимымъ. Это мой сынъ Яни и твой родичъ. Яни, возьми его лошадь.

— Благодарю,— отвчалъ Митсосъ, нершительно смотря на Яни:— но я самъ отведу лошадь на конюшню, только укажите мн, гд она. Отецъ веллъ мн никогда не доврять никому своей лошади. Въ Триполи смялись надо мной за это.

— Неужели? Я никогда не смялся бы надъ тобой,— замтилъ Петровій:— что же ты сдлалъ съ насмшниками въ Триполи?

— Я одного повалилъ на землю, а другіе боле не смялись.

— Не бойся, отдай лошадь Яни, дитя мое.

Митсосъ повиновался, и они вошли въ домъ, гд былъ уже накрытъ столъ, у Петровія обдъ былъ важнымъ дламъ, и оставивъ обоихъ юношей на веранд, онъ пошелъ на кухню посмотрть, чтобъ поваръ не испортилъ поросенка.

— Надо всегда заглянуть самому,— объяснилъ онъ возвращаясь:— можешь себ представить, въ прошлый разъ этотъ дуракъ поваръ начинилъ поросенка чеснокомъ,— какой ужасъ!

Яни засмялся, а Петровій прибавилъ:

— Да, и мой сынокъ хорошъ: онъ не отличитъ куропатку отъ глухаря и закуриваетъ, не допивъ вина. Ну, ребята, за столъ. Мы потомъ наговоримся. Ну, глупая саранча, подавай,— закричалъ онъ, отворяя дверь въ кухню.

За обдомъ Петровій очень мало говорилъ, придерживаясь правила, что рчь портить трапезу. Онъ лъ тихо, смакуя каждый кусокъ, а когда подали жаренаго поросенка, то онъ принялъ серіозный, озабоченный видъ, какъ бы опасаясь, что кожа не будетъ достаточно хрустть.

— Ничего,— сказалъ онъ, прожевавъ:— кожа хорошо хруститъ, хотя могла бы и больше.

Митсосъ обнаружилъ необыкновенный апетитъ и этимъ снискалъ одобреніе Яни.

— Ты хорошій человкъ, потому что хорошо шь,— сказалъ онъ.

Посл обда они втроемъ услись на веранд.

— Твой дядя Николай,— произнесъ Петровій: — сказалъ, что я могу слпо довриться теб, и я имю теб сообщить много такого, которое если ты передашь туркамъ, будетъ стоить жизни мн и многимъ другимъ.

— И мн между прочимъ, не забывай этого,— прибавилъ Яни, растянувшійся на соломенномъ мат.

Но Митсосъ ничего не отвтилъ, а только пристально посмотрлъ на Петровія, который продолжалъ:

— Недолго терпть намъ дьяволовъ турокъ, они исчезнутъ, какъ снгъ весною. Теб и Яни придется ходить по селеніямъ и сообщать нчто извстнымъ личностямъ. Первое ваше странствіе, которое начнется завтра, займетъ дв недли, и вамъ придется плохо сть, да, быть можетъ, вамъ все равно. Покончивъ дло, вы вернитесь. Помни, Митсосъ, что вы вдвоемъ должны сдтать то, на что неспособенъ ни одинъ изъ насъ, такъ какъ два мальчика съ мулами съ грузомъ апельсиновъ могутъ проникнуть всюду. На первый разъ Яни будетъ тебя сопровождать, потому что онъ хорошо знаетъ мстность, но затмъ каждый изъ васъ получитъ особое порученіе. Вы войдете въ дома указанныхъ вамъ лицъ и спросите: ‘Вы мелете зерно?’ Вамъ отвтятъ: ‘Зерна для голодныхъ или для турокъ?’ Тогда вы скажите: ‘Черное зерно для турокъ, если вы еще не начинали, то начинайте и живо’.

— Что это значитъ?— спросилъ Митсосъ.

Петровій улыбнулся, вынулъ изъ-за пояса пороховницу, высыпалъ немного пороху на руку и, подбросивъ его на воздухъ, сказалъ:

— Славное черное зерно для турокъ!

— Вотъ теперь я понимаю,— со сверкающими глазами сказалъ Митсосъ.

— Для первой экспедиціи этого будетъ достаточно. Яни будетъ съ тобой, и теб не представится никакихъ затрудненій. Потомъ теб придется уже странствовать одному, между прочимъ ты постишь Навплію, гд найдешь Николая, а Яни отправится въ Триполи.

— Чортъ бы побралъ Триполи!— воскликнулъ Яни.

— А зачмъ ты пошлешь Яни въ Триполи?— спросилъ Митсосъ.

— Можетъ быть, дло обойдется безъ этого, но если онъ отправится въ Триполи, то будетъ тамъ заложникомъ за мою врность. Турціи. Не таращи глазъ, Митсосъ, его не убьютъ, потому что я начну вести себя дурно только посл его возвращенія. А, право, я даже сожалю, что не могу быть на его мст: у Магомета-Салика чудный поваръ! Во всякомъ случа отъздъ Яни въ Триполи зависитъ отъ того, начнутъ ли меня подозрвать турки или нтъ: но смотри, Митсосъ, объ этомъ никому ни слова. Вообще не отвчай ни на какіе вопросы объ мн или Никола. Еще помни: исполнивъ свое порученіе, не оставайся ночевать въ деревн, а спи днемъ въ лсахъ, путешествуй же по ночамъ, но въ селенія входи днемъ, какъ простой поселянинъ, наконецъ, будь всегда готовъ скрыться отъ сильнйшаго врага и вступить въ бой съ равнымъ себ. Ты, я думаю, предпочелъ бы сражаться со всми, но это не благоразумно. Вообще, прежде старайся скрыться отъ всякаго врага и уже въ крайности вступай въ бой. Гораздо полезне для дла, если твои экспедиціи обойдутся мирно.

— А я предпочелъ бы хорошую драку,— сказалъ съ улыбкой Митсосъ.

— Я въ этомъ увренъ,— замтилъ Яни: — но я не понимаю, отецъ, зачмъ ты говоришь о драк и о бгств? Вдь ты насъ посылаешь къ друзьямъ, и намъ придется только передать имъ твое порученіе, а потомъ продолжать путь.

— Дай Богъ, чтобы все обошлось мирно,— отвчалъ Петровій:— но вдь т, кого мы считаемъ друзьями, могутъ оказаться предателями. Однако довольно. Мн надо пойти къ Димитрію, а ты, Яни, познакомь Митсоса съ другими его родичами. Вечеромъ мы еще поговоримъ.

Оставшись наедин, молодые люди быстро подружились. Яни былъ красивый, хорошо сложенный грекъ, выше средняго роста. Вс его движенія поражали быстротой и ловкостью, а веселая добродушная улыбка играла на его лиц.

— Я очень радъ, что мы отправимся вмст съ тобой,— сказалъ Митсосъ, пока Яни набивалъ трубки себ и гостю.

— И я также. Работать или охотиться вдвоемъ гораздо пріятне, чмъ одному, непріятности кажутся вдвое меньше, а удовольствія вдвое больше. Попробуй этотъ табакъ. Онъ турецкій и гораздо лучше нашего. Отецъ не куритъ, и когда турки присылаютъ ему въ подарокъ таканъ, то онъ достается мн. Ты никогда не курилъ турецкаго табаку?

— Курилъ надняхъ,— отвчалъ Митсосъ, покраснвъ при воспоминаніи о томъ, отъ кого онъ получилъ этотъ табакъ: — и онъ мн очень понравился. Но разскажи мн поподробне о нашей предстоящей экспедиціи.

— Мы однемся бдными поселянами и подомъ на старыхъ мулахъ, но отецъ дастъ но двухствольному пистолету, а муловъ нагрузитъ апельсинами. Пойдемъ на другую сторону дома, оттуда видна мстность, по которой мы подемъ въ первый день пути.

Паница ютилась на откосахъ Тайгета, на вершинахъ котораго виднлись обнаженные утесы. Въ шестнадцати миляхъ къ сверу возвышалась наибольшая изъ нихъ, гора Иліасъ, покрытая снгомъ. Изъ Наницы тропинка извивалась на протяженіи пяти или шести миль, по краю откоса, до соленія Каливіи, гд, по словамъ Яни, они должны были сдлать первый привалъ. Затмъ тропинка перескала ущелье и опускалась съ другой стороны къ морю. Цлый день имъ понадобится для достиженія Плацы, гд они ночуютъ.

— Ты увидишь, Митсосъ, какая это будетъ славная прогулка!— воскликнулъ Яни посл всхъ этихъ объясненій.

Но Митсосъ невольно вспомнилъ о Навпліи и вздохнулъ, хотя Петровій и общалъ ему, что онъ вскор вернется туда.

Вообще онъ былъ очень доволенъ, что будетъ продолжать путь не одинъ, а съ юношей, одинаковыхъ съ нимъ лтъ, такъ что не будетъ возможности всецло предаваться грустнымъ мыслямъ о покинутой красавиц. Эти мысли въ первые дни, когда онъ халъ одинъ, такъ угнетали его, что онъ не разъ приходилъ въ отчаяніе и даже хотлъ вернуться назадъ. Только мысль, что онъ не только влюбленный юноша, но и преданный сынъ родины, останавливала его. Теперь же, собираясь въ дальнйшій путь, съ пріятнымъ товарищемъ, онъ уже не такъ мрачно смотрлъ на жизнь. Дйствительно, когда на слдующее утро Митсосъ и Яни выхали изъ Паницы, то первый съ легкимъ сердцемъ и искренней веселостью насвистывалъ пснь винодловъ.

II.

Утро было свжее, ясное. Ночью былъ маленькій морозецъ, и дышалось полной грудью. Митсосъ и Яни, въ грубой крестьянской одежд, медленно шли за тяжело переступавшими мулами, съ грузомъ апельсиновъ. Поэтому имъ понадобилось три часа, чтобы достигнуть перваго селенія, въ которомъ имъ надлежало передать порученіе Петровія. Яни уже бывалъ тутъ не разъ и прямо направился къ дому, сосднему съ водяной мельницей.

Они постучали въ запертыя ворота, и сначала откликнулся только ярый лай собаки, но потомъ на балкон, выходившемъ на улицу, показалась женщина и спросила, что имъ надо.

— Мы пришли къ Георгію Грегори,— отвчалъ Яни:— но неужели ты меня не узнаешь?

Женщина бросила какой-то деревяшкой въ собаку, которая завыла, и затмъ перестала лаять.

— Ты — Яни Мавромихали?— спросила женщина.

— Конечно.

Она на минуту исчезла въ дом, а потомъ ея шаги послышались на двор, и она отворила ворота. Собака съ прежнимъ неистовымъ лаемъ бросилась на Митсоса, но онъ замахнулся кнутомъ, и собака тотчасъ спряталась.

— Войди, Яни,— сказала женщина:— зачмъ ты пришелъ?

— Съ порученіемъ отъ Петровія къ твоему мужу.

— А это что за великанъ?— спросила жена Грегори, указывая на Митсоса.— Ты ведешь его показывать на ярмарку?

Яни засмялся.

— Нтъ, это мой родичъ. Но мы торопимся. Скажи намъ, гд найти Георгія.

— Онъ на мельниц. Но оттуда вернитесь сюда и выпейте стаканъ вина.

Горный ручей, который приводилъ въ движеніе колесо мельницы, протекалъ въ узкомъ каменистомъ русл, а въ мельницу вода проходила черезъ деревянный желобъ. Митсосъ и Яни подошли къ двери мельницы, но она была заперта и отворилась только посл того, какъ Яни громко назвалъ себя по имени.

— Что теб надо, Яни Мавромихали?— спросилъ чей-то голосъ.

— Спросить у тебя, мелешь ли ты зерно.

— Зерно для голодныхъ или для турокъ?

— Черное зерно для турокъ.

Дверь отворилась, и на порог показался сдой старикъ, съ морщинистымъ лицомъ и подозрительно глядвшими изъ-подъ нависшихъ бровей глазами. Увидавъ Митсоса, онъ хотлъ захлопнуть дверь, но Яни ему помшалъ.

— Это кто?— спросилъ старикъ.

— Мой родичъ,— отвчалъ Яни:— онъ вмст со мной присланъ Петровіемъ по длу къ теб о черномъ зерн. Не бойся, если насъ поймаютъ, то мы вс не избгнемъ вислицы.

Старикъ тотчасъ успокоился и любезно сказалъ, широко отворяя дверь:

— Входите оба.

Внутри мельницы стоялъ оглушительный шумъ, но Георгій остановилъ колесо, и жернова перестали стучать.

— Ты спросилъ, приготовляю ли я черное зерно для турокъ,— сказалъ старикъ, пристально посмотрвъ въ глаза Яни:— я только это и длаю съ утра до ночи. Я не военный человкъ, пусть дерутся такіе силачи, какъ твой родичъ, но вдь драка не можетъ обойтись безъ помощи такихъ людей, какъ я. Только ты, Яни, не болтай объ этомъ бабамъ, а то мн не дадутъ покою. Вонъ посмотри,— прибавилъ онъ:— сколько я надлалъ хорошаго, чернаго зерна.

И онъ пустилъ снова въ ходъ жернова, изъ-подъ которыхъ сталъ сыпаться въ боченокъ черный порошокъ.— Это уголь,— объяснилъ онъ:— а вотъ сра и селитра. Ночью я ихъ смшаю, и каждое зерно отправитъ на тотъ свтъ проклятаго турка!

Митсосъ и Яни поспшно простились съ нимъ и, выходя изъ мельницы, услышали, какъ щелкнулъ ключъ въ замк двери.

Они продолжали свой путь отъ Каливіи въ гору, а потомъ, по западному ея склону, до равнины, разстилающейся по берегу Каматской бухты. На закат солнца они достигли Плацы и, чтобы поддержать свою роль торговцевъ апельсинами, остановились на рыночной площади и стали предлагать свой товаръ. Потомъ они остановились на ночь въ маленькой гостиниц, и на вопросы ея постителей Митсосъ отвчалъ, что они везутъ изъ Спарты апельсины и возвращаются домой въ Цимолу, что было очень вроятно, и потому никто не выразилъ никакого сомннія.

На слдующій день они двинулись вдоль берега, и къ полудню остановились въ Прастіон, гд имъ надо было исполнить второе порученіе Петровія. Имъ нетрудно было найти необходимаго человка, такъ какъ онъ былъ головою сельской общины. Яни остался съ мулами на дорог, а Митсосъ пошелъ въ указанный имъ виноградникъ, гд находился Заравеносъ, по указанію прохожихъ. Вскор онъ нашелъ его за работой среди виноградныхъ лозъ и прямо спросилъ:

— Ты — Заравеносъ?

Хозяинъ виноградника молча кивнулъ головой и подозрительно посмотрлъ на пришельца.

— Ты мелешь зерно?

— Да,— отвчалъ онъ, боязливо озираясь по сторонамъ:— но о какомъ зерн говоришь ты: о зерн для голодныхъ или для турокъ?

— О зерн для турокъ.

— Слава теб, Господи! Неужели насталъ часъ? Скажи мн, кто тебя прислалъ. Николай? Я его хорошо знаю.

— Кто такой Николай?— отвчалъ Митсосъ, помня совты Петровія:— мн поручено теб сказать, что если ты не началъ молоть зерно, то начинай и поскорй. Вотъ и все.

— Ты, вроятно, Митсосъ?— произнесъ Заравеносъ, пристально смотря на юношу:— Николай говорилъ мн, что пришлетъ тебя къ намъ. Будь со мной откровененъ, я тебя увряю, что Николай мой лучшій другъ, и я очень бы хотлъ знать, гд онъ и все ли съ нимъ обстоитъ благополучно.

— Я не знаю, о комъ ты говоришь,— отвчалъ Митсосъ, качая головой, хотя ему очень хотлось успокоить добраго человка на счетъ безопасности Николая.

Въ продолженіе шести дней юные друзья странствовали, направляясь къ сверу то вдоль берега, то поднимаясь по склону Тайгета, гд гнздились маленькія уединенныя селенія. Большею частью они шля по ночамъ, а около полудня входили въ селеніе, отыскивали необходимаго имъ человка, передавали ему порученіе Петровія и отправлялись дале. Почти всегда ихъ встрчали со сверкающими глазами и радостно отвчали на сообщенную всть, но иногда, именно въ близости турокъ, имъ длали сухой, даже холодный пріемъ, а одинъ старикъ, выслушавъ ихъ слова, покачалъ головой и сказалъ, что онъ ничего не понимаетъ. Конечно, тутъ они вспомнили о совт Детровія и удалились какъ можно скоре.

На седьмой день они дошли до Каламаты и провели тамъ два дня, потому что они не только должны были передать тамъ порученіе Детровія тремъ именитымъ грекамъ, но навести справки о сил гарнизона и о томъ, дйствительно ли, какъ носились слухи, городскія укрпленія были возобновлены. Оттуда они на лодк добрались до порта Цимова, гд начинался ихъ обратный путь въ Паницу чрезъ Майну.

Они уже были въ дорог двнадцать дней, и Яни грустно разсчитывалъ, что имъ оставалось только четыре дня пріятнаго путешествія. Онъ никогда не проводилъ такихъ веселыхъ дней, какъ въ обществ Митсоса, къ которому онъ привязался всмъ сердцемъ. Съ своей стороны Митсосъ отвчалъ ему взаимностью и даже разсказалъ новому другу исторію своей любви, что придало ему въ глазахъ Яни вполн геройское значеніе.

Да тринадцатый день, посл полудня, они приближались къ селенію Димфіи, какъ неожиданно ихъ перегналъ турецкій солдатъ верхомъ. Онъ спросилъ, что они за люди и куда отправились, а Яни, ненавидвшій турокъ, грубо отвчалъ:

— А теб какое дло, свинья!

Солдатъ ничего не отвтилъ и быстро направился въ то же селеніе, куда держали путь молодые друзья. Достигнувъ его, онъ остановился у мельницы и постучался въ дверь.

— Кринасъ,— сказалъ онъ человку, отворившему дверь:— я обогналъ по дорог мальчишку, котораго я видлъ вчера въ Кот, а два дня тому назадъ въ Акіи, ихъ двое. Можетъ быть, онъ везетъ къ теб какую нибудь всточку.

— Но если ихъ двое, то вдь и насъ только двое,— отвчалъ Кринасъ, не отличавшійся храбростью.

— Глупости, мы впустимъ только одного. Онъ мальчишка, и мы съ нимъ легко справимся. Къ тому же не время посылать въ селенье, да и тамъ все греки изъ грековъ. Мальчикъ сейчасъ явится. Помни, не надо убивать его, пусть онъ прежде повдаетъ всю правду.

— Если онъ изъ рода Мавромихали, то мы отъ него ничего не добьемся.

— Увидимъ. Я встану за дверью и схвачу его, когда онъ войдетъ, а ты потомъ захлопни дверь, а второй останется на дорог.

Юные друзья очень хорошо сдлали, что поспшно удалились изъ Пигадіи, отъ личности, къ которой ихъ послалъ Петровій. У турокъ были повсюду шпіоны, которымъ былъ поручено играть роль патріотовъ и доносить начальству объ всемъ, что они узнаютъ. На другой день посл отъзда Митсоса и Яни изъ Пигадіи отправился на югъ подобный шпіонъ. Къ Цимов онъ спросилъ, били ли тамъ юноши, и, получивъ отрицательный отвтъ, такъ какъ они были въ Каламат, донесъ обо всемъ мстному турецкому начальнику и продолжать свой путь. Въ Нимфіи онъ постилъ Кринаса, который также былъ купленъ турками, и приказалъ ему добиться отъ таинственныхъ постителей какъ можно больше свдній. Затмъ онъ отправился на лодк въ Гитію, куда вовсе не собирались друзья.

Турецкій начальникъ въ Димов отличался обычнымъ мусульманскимъ нерадніемъ, и онъ ограничилъ свою дятельность тмъ, что заявилъ солдатамъ гарнизона о выдач награды тому, кто представитъ обоихъ подозрительныхъ юношей или одного изъ нихъ. Одинъ изъ солдатъ ршился заработать общанныя деньги и пустился на розыски. Вотъ онъ это перегналъ друзей по дорог въ Нимфію и предупредилъ объ ихъ приход Кринаса, который считался патріотомъ, но въ сущности былъ предателемъ и хотя приготовлялъ порохъ, но для турокъ.

Такимъ образомъ была подготовлена западня для Митсоса и Яни, которые, ничего не подозрвая, явились къ мельниц, но тутъ они увидали лошадь солдата, и Яни узналъ ее. Они тотчасъ поняли, что попали въ западню, но ршили не отступать, а смло вступить въ бой, такъ какъ они не подозрвали Кринаса въ измн и видли врага только въ солдат. Во всякомъ случа имъ надо было исполнить свою обязанность и передать Кринасу порученіе Петровія.

Поэтому Яни подошелъ къ двери мельницы и постучалъ, а Митсосъ спрятался за уголъ дома.

— Кто тамъ?— откликнулся голосъ изнутри.

— Все равно. Ты мелешь зерно?

— Для голодныхъ или для турокъ?

— Для турокъ.

Дверь отворилась, и Яни вошелъ, но Кринасъ не усплъ ее захлопнуть, и Митсосъ ворвался въ мельницу.

Солдатъ и Кринасъ уже боролись съ Яни. Бросившись на нихъ, Митсосъ оттащилъ Кринаса, и они стали ломать друга друга. Митсосъ былъ выше и больше, но Кринасъ мускулисте. Наконецъ юноша услышалъ, что чьи-то кости хрустнули, очевидно, не у него, и въ ту же минуту правая рука Кринаса опустилась за поясъ. Онъ, конечно, хотлъ прибгнуть къ помощи ножа или пистолета. Митсосъ напрягъ вс свои силы, приподнялъ соперника и бросилъ его на полъ, но и самъ отъ силы удара грохнулся на него. Раздался ужасный стонъ, затмъ затихло. Голова Кринаса попала между жерновами, которые были въ движеніи и раздавили ее, какъ орхъ. Митсосу не было времени торжествовать побду. Онъ быстро вскочилъ и бросился къ Яни, котораго солдатъ повалилъ на полъ. Въ эту самую минуту онъ выхватилъ пистолетъ, но Митсосъ сдлалъ то же, и разомъ раздалось два выстрла. Солдатская пуля вонзилась въ стну, а греческая не дала маху. Турокъ упалъ навзничь съ прострленной напролетъ головой.

Митсосъ поднялъ Яни, но онъ былъ безъ чувствъ, и волоса его были опалены. Юноша выбжалъ на дворъ, принесъ воды, примочилъ ему голову.

Вскор Яни открылъ глаза и сталъ тупо смотрть вокругъ себя. Потомъ онъ улыбнулся и промолвилъ:

— Черти!

Онъ приподнялся и взглянулъ на трупъ турка.

— Я помню только,— продолжалъ Яни,— что упалъ и ударился о что-то головой. Ты хорошо сдлалъ, что убилъ его, а другой гд?

Онъ съ трудомъ поднялся, и глаза его съ ужасомъ остановились на жерновахъ, откуда текла кровь.

— Онъ самъ туда упалъ,— произнесъ Митсосъ.— Пойдемъ отсюда, я поддержу тебя.

Они вышли во дворъ и стали со страхомъ осматриваться. Но никого не было видно.

— Яни,— сказалъ Митсосъ,— что намъ теперь длать? Жаль, что съ нами нтъ дяди Николая. Кажется, никто не слыхалъ выстрловъ, и намъ надо бжать. Но что намъ сдлать съ трупами?

— Черти!— промолвилъ Яни, который еще не могъ совершенно прійти въ себя.

— Они уже въ аду! О нихъ нечего думать. Но намъ-то что длать?

— Погоди, я придумалъ,— воскликнулъ Яни, сверкая глазами:— тамъ много пороха. Взорвемъ мельницу, тогда не будетъ на насъ подозрнія. Пойдемъ скоре.

Они вернулись на мельницу, остановили колесо, и Митсосъ вытащилъ изъ-подъ жернововъ обезглавленный трупъ, а Яни сталъ искать порохъ.

— Посмотри,— воскликнулъ онъ наконецъ,— вотъ цлый боченокъ. Я не разъ взрывалъ дома утесы, и знаю, какъ сдлать пороховую дорожку. Поди, Митсосъ, за мулами и отведи ихъ съ лошадью солдата въ сосдній лсъ, а я все устрою.

Дйствительно они вдвоемъ наложили оба трупа на боченокъ, въ которомъ Яни сдлалъ отверстіе, и пока Митсосъ пошелъ во дворъ, Яни насыпалъ пороховую дорожку отъ боченка по полу и подъ дверь. Когда все было готово, Митсосъ вернулся и сказалъ:

— Ну, теперь ты или къ муламъ и лошади. Я скоре тебя бгаю, особенно теперь, и мн лучше поджечь порохъ.

Онъ такъ и сдлалъ изъ-подъ затворенной двери и пустился бгомъ къ лсу, гд Яни уже снялъ съ лошади солдата турецкое сдло и уздечку.

Спустя нсколько минутъ, раздался страшный трескъ. Порохъ сдлалъ свое дло.

Митсосъ посадилъ Яни на лошадь, самъ слъ на мула, взялъ поводъ другого, и они поскакали.

III.

Нсколько времени они хали молча. Яни держался за шею лошади, потому что голова у него кружилась, а Митсосъ усердно погонялъ палкой муловъ, чтобъ они не отставали. Наконецъ черезъ полчаса Яни натянулъ поводъ.

— Подемъ потише,— сказалъ онъ:— теперь мы миновали опасность. Мы снова на нашей сторон, и никто не видалъ, что мы были на мельниц, кром моего двоюроднаго брата Христоса, а у него скоре вырвутъ языкъ, чмъ заставятъ его говорить. Впрочемъ и говорить-то нечего. Мельницу взорвало. Вотъ и все.

Митсосъ остановился, соскочилъ съ мула и бросился на землю, полежалъ минуты дв, потомъ онъ всталъ, выпилъ изъ фляжки глотокъ вина и началъ къ удивленію Яни бранить Кринаса всми ругательными словами, которыми такъ богатъ греческій языкъ.

— А ты слышалъ, какъ голова проклятаго Кринаса щелкнула словно орхъ,— продолжалъ Митсосъ:— онъ думалъ разбогатть, благодаря своему пороху, а самъ сдлался его жертвой. Нтъ, Яни, это такъ смшно, что я буду смяться, до страшнаго суда.

И онъ истерически захохоталъ.

Яни никогда не видалъ припадка истерики, но онъ понялъ, что это вредно для здоровья, и надо тотчасъ его прекратить.

— Митсосъ,— воскликнулъ онъ гнвно:— не будь дуракомъ. Перестань смяться, сейчасъ перестань.

Митсосъ взглянулъ на него, какъ ребенокъ, котораго бранятъ старшіе, и внезапно прекратилъ свой хохотъ. Нсколько минутъ онъ стоялъ молча и нагнувшись рвалъ траву.

— А славный это день,— промолвилъ онъ наконецъ:— подобныя приключенія опьяняютъ меня, какъ вино. Но теперь мн легче. Хорошо поругаться и похохотать. Но отчего я смялся? Дядя Николай говорилъ не разъ, что иногда люди сходятъ съ ума посл перваго убійства, а я смюсь, ха, ха, ха!

И онъ снова захохоталъ.

— Нтъ, не надо, Митсосъ,— воскликнулъ Яни, боясь, не сошелъ ли онъ дйствительно съ ума:— ради Бога перестань. Твой смхъ такой страшный.

Митсосъ сдлалъ усиліе надъ собой и пересталъ смяться.

— Вотъ молодецъ,— произнесъ Яни, соскочивъ съ лошади и садясь на землю:— выпей вина и полежи, а если можешь, то поспи.

Митсосъ повиновался и, положивъ голову на колни Яни, растянулся во всю длину. Спустя минуту, онъ уже спалъ. Яни сидлъ очень неловко, но не двигался съ мста, боясь разбудить юношу. Ему казалось очень страннымъ поведеніе Митсоса: во время борьбы онъ дйствовалъ разумно, хладнокровно, энергично, и лице его дышало геройствомъ, а потомъ онъ сдлался слабымъ ребенкомъ.

Долго онъ караулилъ, какъ любящая сестра, спавшаго Митсоса, и послдній проснулся только, когда уже солнце стало склоняться къ западу.

— Какое я животное,— воскликнулъ онъ потягиваясь:— я спалъ, а теб тяжело было держать мою голову. Отчего ты ея не столкнулъ съ своихъ колнъ? Но пора и въ путь. А ты какъ себя чувствуешь?

— Ничего, все прошло. Ты сядь лучше на лошадь, Митсосъ.

— Пустяки.

И въ прежнемъ порядк они продолжали свой путь къ сосднему селенію Калаврис. Такъ какъ это была одна изъ твердынь семьи Мавромихали, то они были уврены въ радушномъ пріем, но имъ было извстно, что тамъ находился пикетъ турецкихъ солдатъ, а потому изъ осторожности сдлали крюкъ и вошли въ деревню съ свера.

Туркамъ въ Калаврис жилось нелегко, и его обитатели прямо заявили имъ, чтобъ они ни во что не мшались. Если правительство желало держать у нихъ солдатъ, то имъ было все равно, но они должны были вести себя тихо, покупать провизію по дорогой цн и не трогать женщинъ. При исполненіи этихъ условій солдатъ оставляли въ поко, разв только въ праздники греки, напившись пьяными, обзывали ихъ дурными словами. Тогда имъ было лучше не выходить изъ казармъ, такъ какъ имъ могли приключиться непріятности.

Вступивъ въ деревню благополучно, Митсосъ и Яни отправились въ кофейню. Не успли они переступить ея порогъ, какъ на встрчу имъ выбжалъ человкъ большаго роста и съ громадной бородой.

Это былъ братъ Петровія, и Яни зналъ, что ему можно было откровенно говорить обо всемъ. Дйствительно они разсказали ему о своихъ приключеніяхъ на мельниц, и онъ выслушалъ ихъ съ живымъ любопытствомъ, одобрительно кивая головой. Наконецъ, услыхавъ отъ Яни объ истерическомъ припадк Митсоса, онъ насупилъ брови и заставилъ его выпить залпомъ полъ-бутылки вина.

— Ну,— сказалъ онъ по окончаніи юношами своихъ разсказовъ:— это славный день для нашего рода. Ты также нашъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Митсосу:— и клянусь Богомъ, создавшимъ нашъ родъ, и діаволомъ, родившимъ турокъ, мы гордимся тобой. Вскор сюда соберутся десятки нашихъ, и если ихъ повстрчаютъ на улицахъ турки, то будетъ дло вислицамъ.

Вскор слова Кація Мавромихали оправдались, и его родичи стали собираться одинъ за другимъ. Они слышали, что произошло нчто особенное, и пришлось каждому повторить разсказъ Митсоса и Яни. Вс ликовали, и для общаго удовольствія недоставало только ссоры съ турками. Но по счастью они не выходили въ этотъ вечеръ изъ казармъ и даже не обратили вниманія на нсколькихъ молодыхъ грековъ, которые съ оскорбительными криками стали бить окна въ казармахъ и разошлись только въ виду энергичнаго вмшательства Кація.

На слдующее утро получились изъ Нимфіи извстія, которыя вполн подтвердили разсказъ юныхъ друзей. Оказалось, что мельница была взорвана, и отъ нея не осталось никакихъ слдовъ, а о существованіи Кринаса свидтельствовалъ его разбитый черепъ. Но очевидно во время взрыва у него кто-то былъ, такъ какъ нашлись на земл сорокъ зубовъ, а такого количества никогда не было у Кринаса.

Націй съ большимъ числомъ родичей проводилъ своихъ гостей по большей дорог, на разстояніи мили отъ деревни. Митсоса вс прославляли, какъ героя, убившаго двухъ враговъ, и Яни нимало не завидовалъ ему, а былъ очень радъ, что и другіе, кром него, признавали Митсоса героемъ, особенно молодежь восторгалась имъ, и когда Націй съ пожилыми обитателями деревни вернулись домой, то юноши еще дале провожали своихъ новыхъ товарищей. Наконецъ, около полудня они распрощались, и друзья, которые уже окончили вс данныя порученія, двинулись въ обратный путь.

Они теперь держались берега и хали медленно. Но все-таки къ заходу солнца они достигли Мавромати, гнздившагося на восточномъ скат Тайгета. Вершины кряжа были покрыты снгомъ, который ослпительно блестлъ подъ розоватыми солнечными лучами. Но внизу на равнин не видно было слдовъ зимы, и все дышало весной. Въ сердцахъ и глазахъ юношей также свтилась весна, отблескъ той весны, которая должна была вскор смнить пышными цвтами свободы, вковую хладную мрачную зиму тираніи.

IV.

Молодые люди достигли Паницы въ полдень, и къ нимъ на встрчу выхалъ Петровій, который, узнавъ объ ихъ похожденіяхъ и смерти Кринаса, преисполнился радостью.

Я очень сожалю,— сказалъ онъ, выслушавъ ихъ разсказы:— но. въ виду возбужденныхъ вами подозрній среди турокъ васъ надо раздлить. Ты, Яни, отправишься въ Триполи, а ты, Митсосъ — въ Навплію.

— О, какой ты счастливчикъ!— произнесъ въ полголоса Яни, знавшій романъ своего друга:— если только Зулейма тебя не забыла. А когда же мн отецъ,— прибавилъ онъ громко:— отправляться въ турецкую берлогу?

— Черезъ два или три дня. Ты можешь выхать отсюда вмст съ Митсосомъ.

— А сколько времени мн надо тамъ остаться?

— Надюсь, недолго. Можетъ быть, съ мсяцъ. Но ты не будешь жалть этой поздки. Тебя тамъ примутъ поцарски, потому что турки не хотятъ ссориться съ нашимъ родомъ. Митсосъ тебя проводитъ въ Триполи и останется тамъ съ тобой въ качеств слуги дня два, чтобъ знать, гд тебя помстятъ въ дом губернатора, и откуда тебя придется освободить, когда настанетъ этому часъ.

— А что же мн длать, разставшись съ Яни?— спросилъ Митсосъ.

— Вернись въ Навплію съ письмомъ отъ меня къ Николаю, но тамъ ты останешься недолго и предпримешь новую экспедицію на сверъ къ Герману. Ну, да объ этомъ теб подробно скажетъ Николай.

На третій день посл этой бесды юноши отправились въ Триполи. На Яни была его праздничная одежда, и онъ халъ на прекрасномъ сромъ кон, а за нимъ слдовалъ Митсосъ, одтый слугой на мул. Въ поводу же онъ держалъ другого мула, нагруженнаго багажемъ: четыре дня продолжалось ихъ путешествіе, потому что они не торопились, и когда они очутились наконецъ въ Триполи, то Яни пошелъ прямо въ губернаторскій домъ, а Митсоса оставилъ съ лошадью и мулами на площади.

Домъ стоялъ на одной сторон площади и представлялъ снаружи обнаженную блую стну съ немногими желзными ршетками вмсто оконъ. Митсосъ увидлъ въ одномъ изъ нихъ женское лице подъ густымъ покрываломъ и понялъ, что тутъ находился гаремъ. Единственнымъ входомъ были ворота, за которыми виднлся садъ. Не усплъ Яни постучаться, какъ они отворились, и потомъ привратникъ ихъ опять захлопнулъ. Спустя нсколько минутъ, снова отворились ворота, и турецкій слуга, подойдя къ Митсосу, помогъ ему внести вещи, но такъ какъ ихъ было немного, то юноша самъ снесъ ихъ, тогда какъ привратникъ въ вышитой куртк и красныхъ шароварахъ съ золотыми галунами, оперся на свою длинную палку и смотрлъ на него съ пренебреженіемъ, играя серебряной рукояткой своего кинжала. За воротами внутри дома находилась маленькая комната привратника, а налво тянулся флигель, выходившій на площадь, и окна были также ограждены желзными ршетками. Отъ воротъ шла дорожка, окаймленная садовыми куртинами, и Митсосъ по указанію привратника прошелъ вдоль флигеля къ другому зданію, возвышавшемуся въ его конц.

Это строеніе было двухъэтажное съ балкономъ, куда вела наружная лстница, на которую выходили четыре двери. Митсосъ постучался въ первую изъ нихъ, и ее отворилъ молодой турокъ, который, увидавъ грека съ вещами, вынулъ ключъ и отперъ дв комнаты, по его словамъ, он были отведены господину Митсоса, и онъ могъ спать въ послдней изъ нихъ, если господинъ позволитъ. Такъ какъ Яни не являлся, то Митсосъ распаковалъ вещи и сталъ дожидаться его съ нетерпніемъ.

Наконецъ пришелъ Яни въ сопровожденіи привратника и по удаленіи послдняго воскликнулъ:

— Вотъ дьяволъ-то! Мы попали въ западню. Я здсь, какъ въ тюрьм, и не могу отсюда отлучиться никуда. Меня будутъ кормить и мн дозволяютъ спать и гулять въ этомъ карманномъ садик, но за ворота ни ногой.

Митсосъ свистнулъ.

— Хорошо, что я проводилъ тебя. Вроятно, молодой турокъ, живущій въ сосдней комнат, твой сторожъ. Я останусь здсь на ночь и осмотрю все снаружи. Теперь надо пойти и посмотрть, куда поставили лошадь и муловъ.

Митсосъ пропадалъ около часа.

— Не хорошо, но могло быть хуже,— сказалъ онъ возвратясь:— на площадь можно попасть только черезъ ворота. Направо отъ воротъ находится угловой домъ на площади, а затмъ тянется рядъ домовъ, выходящихъ на улицу, начинающуюся съ площади. Слва длинная задняя стна дома выходитъ въ другую паралельную улицу, также начинающуюся съ площади. Но домъ сосдній съ жилищемъ Магомета стоитъ въ большемъ саду, окруженномъ небольшой стной, на которую нетрудно взлзть. Съ этой же стны легко пробраться на крышу нашего флигеля, а оттуда стоитъ только спрыгнуть на балконъ, чтобъ быть у тебя. А тамъ, гд прошелъ одинъ, могутъ пройти и двое. Значитъ, теб нечего отчаиваться.

— Теб-то хорошо говорить,— отвчалъ мрачно Яни:— но я долженъ сидть здсь цлый мсяцъ, какъ индюшка, гулять въ садик и съ горя сосать апельсины. Нечего сказать, веселое существованіе. Вернувшись за мной, ты найдешь меня толстымъ, обрюзгшимъ туркомъ, сидящимъ на одномъ мст, поджавъ ноги и покуривая трубку.

— Не бойся,— отвчалъ весело Митсосъ:— ты скоро оправишься въ горахъ.

— Но ты не думаешь,— сказалъ Яни, указывая пальцемъ на сосднюю комнату турка:— что этотъ молодецъ можетъ подкараулить тебя, когда ты спрыгнешь съ крыши, и поймать тебя?

— Конечно, еслибъ твое окно выходило на улицу, то я могъ бы подать теб сигналъ, а теперь придется мн самому пробраться сюда. Но не бойся, я все устрою.

Митсосъ остался въ Триполи два дня, и когда онъ ухалъ, то Яни смотрлъ на будущее далеко не такъ мрачно, какъ въ первую минуту. Какъ турки ни подозрвали враждебное настроеніе рода Мавромихали, но они не хотли безъ причины навлечь на себя ихъ гнвъ, а потому вс желанія Яни любезно исполнялись, за исключеніемъ только выхода изъ дома. Въ своемъ конечномъ освобожденіи онъ не сомнвался. Митсосъ еще разъ осмотрлъ сосднюю стну и нашелъ, что бгство съ помощью веревки было дломъ самымъ легкимъ. Во всемъ зданіи, гд были комнаты Яни, жилъ только молодой турокъ, его сторожъ, и находились кухни, куда ночью никто не ходилъ.

— Что же касается до турка, то мы съ нимъ распорядимся и заткнемъ ему глотку,— сказалъ Яни:— а пока я буду вести себя самымъ образцовымъ образомъ, такъ что не возбужу ни малйшаго подозрнія.

На третій день въ сумерки, предшествующія восходу солнца, Митсосъ вошелъ въ комнату Яни, совершенно готовый къ отъзду. Яни сказалъ Магомету-Салику, что слуга нуженъ отцу и потому долженъ ухать, а Магометъ предложилъ ему услуги турецкаго слуги, отчего, конечно, Яни поспшилъ отказаться.

— О Митсосъ,— сказалъ Яни, прощаясь съ своимъ другомъ:— возвращайся, какъ можно скоре. Я буду очень скучать по теб. Я ужасно тебя люблю, и мы такъ славно жили съ тобою.

— Да, Яни,— отвчалъ Митсосъ, цлуя его:— я вернусь за тобой при первой возможности, и даже Зулейма меня не удержитъ отъ этого.

— А, у тебя Зулейма,— произнесъ Яни, тяжело вздыхая:— а ты одинъ у меня. Прощай, не забывай меня и возвращайся скоре.

Митсосъ поклялся, что ни мужчина, ни женщина, ни ребенокъ, ни богатства, ни почести не удержатъ его отъ возвращенія къ другу при первой возможности.

Затмъ онъ пошелъ сдлать лошадь въ полупечальномъ, полувеселомъ настроеніи. Правда, онъ разставался съ другомъ, но за то его ожидало свиданіе съ Зулеймой.

Весь день онъ халъ безъ устали и ночью при блеск луны увидалъ Навплійскую бухту, лежавшую у его ногъ. Онъ выбралъ боле далекую дорогу, чтобъ не прохать ночью чрезъ Аргосъ, и когда очутился надъ тмъ песчанымъ берегомъ, гд онъ ловилъ рыбу съ Зулеймой, то сердце его радостно забилось. Вскор затмъ онъ миновалъ столь хорошо знакомую ему блую стну и наконецъ остановился передъ домомъ отца. Собака, спавшая на балкон, бросилась на него съ лаемъ, но, узнавъ Митсоса, стала ласкаться къ нему.

Спустя минуту, дверь отворилась, и знакомый голосъ Николая произнесъ:

— Это ты, Митсосъ?

— Да,— отвчалъ юноша:— я вернулся.

Какъ Николай ни горлъ желаніемъ узнать о результатахъ поздки Митсоса, но онъ не сталъ его разспрашивать и далъ ему спать до О часовъ слдующаго утра. Въ глазахъ Николая все было въ жизни не нужно, даже пить и сть, только спать и мыться онъ считалъ необходимостью. Поэтому, когда юноша проснулся, то увидалъ передъ собой приготовленную ванну. Впрочемъ, Николай также сварилъ ему кофе и яйца, такъ какъ у Константина дла шли плохо, и онъ долженъ былъ обходиться безъ слуги.

Подкрпивъ свои силы, Митсосъ разсказалъ о всхъ своихъ приключеніяхъ до разставанія съ Яни. Николай выслушалъ его молча, а когда онъ кончилъ, то сказалъ немного словъ, но отъ нихъ стало тепло на сердц у юноши.

— Ты не могъ поступить лучше, Митсосъ, и я доволенъ тобою. Дай письмо Петровія.

И онъ прочелъ это письмо вслухъ.

‘Любезный братъ, это посланіе теб передастъ Митсосъ, и я не могу желать лучшаго гонца. Онъ разскажетъ теб все, что онъ сдлалъ, и я могъ бы слушать его разсказъ сто разъ безъ малйшаго утомленія. Бдный Яни сидитъ взаперти въ Триполи, и такъ какъ онъ останется тамъ до начала нашихъ дйствій, то подумай о немъ, Николай, и не медли. Въ начал марта назначенъ създъ епископовъ, и теб надо послать Митсоса къ Герману. Вотъ еще новость для тебя. Итомскіе монахи приняли сторону отечества, и значитъ на юг не будетъ недостатка въ рукахъ, а потому братья Мегаснелайона могутъ оставаться у себя и возстать въ одно время съ нами въ Каламат. Тогда съ свера до юга пойдетъ такая кутерьма, что собакамъ туркамъ придется искать спасенія въ Триполи. Для дружнаго дйствія на свер я юг потребуется какой нибудь сигналъ, лучше всего зажечь огни ночью. О другъ мой, недалекъ нашъ праздникъ, и завоютъ проклятые отъ Каламаты до Патраса. Клянусь Богомъ, отдалъ бы пятьдесятъ паръ тетеревей, хотя ихъ въ ныншнемъ году мало, за то, чтобъ хоть однимъ глазомъ увидть, какъ твой племянникъ бросилъ Кринаса подъ мельничный жерновъ, а мой Яни выказалъ хитрость не но лтамъ. Все остальное теб скажетъ Митсосъ. Пости насъ при первой возможности. Да благословитъ тебя Матерь Божія и св. Николай.

‘Петросъ Мавромихали.

‘Скажи Митсосу о дьявольскихъ судахъ. Потомъ не будетъ времени’.

Прочитавъ письмо, Николай обернулся къ Митсосу и сказалъ:

— Ну, теперь скажи мн, что ты думаешь длать въ будущемъ, но только прежде покури и подумай хорошенько.

Митсосъ повиновался и, спустя нсколько минутъ, отвтилъ:

— Прежде всего я отправлюсь въ Патрасъ, ахъ, нтъ раньше я посщу Мегаспелайонъ, скажу имъ, что ихъ дятельность необходима на свер, а не на юг, и условлюсь съ ними о сигналахъ, съ помощью которыхъ мы съ Тайгета, изъ Каламаты и Паницы могли бы сноситься съ ними. Затмъ уже я отправлюсь въ Патрасъ съ порученіемъ отъ тебя къ Герману и предупрежу, его чтобъ онъ не здилъ въ Триполи на собраніе епископовъ, потому что это западня со стороны турокъ. Наконецъ мн предстоитъ какое-то дло относительно дьявольскихъ судовъ, о чемъ я не имю понятія, и освобожденіе Яни. Но прежде, вроятно, ты подешь къ Петровію.

— У тебя свтлая голова,— отвчалъ Николай,— хотя, по всей вроятности, ты не такъ хитеръ, какъ Яни. Въ настоящую минуту важне всего придумать предлогъ для того, чтобъ Германъ и другіе епископы могли отказаться отъ принятія приглашенія Магомета-Салика съхаться въ Триполи.

Митсосъ задумался.

— А, они не могутъ похать туда, и потомъ спастись изъ вражьяго вертепа, какъ Яни?— спросилъ онъ неожиданно.

— Ну, ты, Митсосъ, просто дуракъ!— отвтилъ Николай, качая головой:— ты хочешь, чтобъ пятьдесятъ старцевъ въ клобукахъ перелзли чрезъ каменную стну.

— Яни также не разъ говорилъ мн, что я дуракъ,— произнесъ юноша со смхомъ:— вроятно, это правда.

— Будь благоразумне. Дло въ томъ, что лучше отказаться имъ наотрзъ или прикинуться, что принимаютъ приглашеніе. Первое просто немыслимо, и значитъ надо разыграть комедію.

— Если они не должны прибыть въ Триполи,— замтилъ Митсосъ,— то что нибудь должно ихъ задержать на дорог.

— Но что?

— Вотъ этой причины для остановки я и не могу придумать. О несчастье, что я родился такимъ глупымъ!

— Погоди, дядя,— воскликнулъ Митсосъ, вскакивая.— Вотъ что придумалъ. Еслибъ мы вообразили, что въ Триполи есть турокъ, сочувствующій Герману, и что онъ напишетъ къ нему письмо, въ которомъ предупредитъ его не хать въ Триполи. Ты понимаешь? Германъ прочелъ бы это письмо громко святымъ отцамъ, послалъ бы въ Триполи требованіе о ручательств въ ихъ безопасности и распустилъ бы на вс четыре стороны сопровождавшихъ его епископовъ. Скоре, дядя Николай, пишите это письмо отъ имени турка.

Николай съ удивленіемъ посмотрлъ на юношу.

— Истина глаголетъ устами младенцевъ,— промолвилъ онъ:— о Митсосъ, какая это блестящая идея. Повторика ее.

— Да, она совершенно проста,— отвтилъ юноша, покраснвъ отъ удовольствія, что Николай его похвалилъ:— я отправлюсь въ Патрасъ, гд уже, вроятно, получено приглашеніе изъ Триполи. Я отдамъ Герману твои инструкціи, и епископы, собравшись въ Патрас, отправятся въ путь, а на второй день въ дорог Германъ получитъ письмо изъ Триполи отъ турка, котораго онъ когда-то облагодтельствовалъ. ‘Не прізжайте сюда,— будетъ сказано въ письм,— прежде чмъ получите увреніе въ своей безопасности, такъ какъ турки вроломны’. Затмъ, Германъ посылаетъ гонца въ Триполи съ требованіемъ ручательства въ безопасности, а покуда распуститъ епископовъ. Прежде же, чмъ турки созовутъ новое собраніе и выдадутъ требуемое ручательство, уже наступитъ нашъ пиръ, по выраженію Петровія.

— Однако, ты не дуракъ,— произнесъ Николай посл минутнаго молчанія:— а я самъ дуракъ, что сомнвался въ твоемъ ум.

Митсосъ разсмялся.

— Что же, мой планъ годится?— спросилъ онъ.

— Еще бы.

Чмъ Николай больше думалъ, тмъ великолпне казался ему планъ Митсоса. Онъ былъ очень простъ и не имлъ, повидимому, ни одного слабаго мста.

Вторая задача состояла въ томъ, чтобъ увдомить Мегаспелайонскую обитель, что ея люди и оружіе потребуются не на юг, какъ имъ говорилъ Николай, а на свер, и согласиться съ ними насчетъ сигналовъ, съ помощью которыхъ можно было бы сноситься въ теченіе часа или двухъ съ одного конца Пелопонеза до другаго. Конечно, лучшей системой сигналовъ были зажженные ночью костры, что особенно было удобно для Пелопонеза, покрытаго горами, съ выдающимися вершинами. Для соединенія Тайгета съ Мегаспелайономъ было достаточно трехъ такихъ маяковъ, а Мегаспелайона съ Патрасомъ — двухъ.

Такимъ образомъ въ Мегаспелайон надо было исполнить два порученія, но первое не требовало личнаго присутствія тамъ Митсоса, такъ какъ Николай предупредилъ братію, что имъ принесетъ всточку отъ него кто нибудь, мужчина, женщина или ребенокъ, котораго они узнаютъ по паролю о черномъ зерн для турокъ, хотя слдовало поторопиться съ передачей этого порученія. Что же касается переговоровъ о сигналахъ, то ихъ слдовало вести самому Митсосу, которому надо было прежде повидать по этому предмету Германа въ Патрас. Кром того, Николай хотлъ, чтобъ онъ еще ране постилъ Коринъ, а затмъ уже отправился въ Патрасъ и Мегаспелайонъ, откуда онъ вернется не въ Навплію, а въ Паницу, гд къ тому времени будетъ Николай.

— Но кого же послать съ первою встью въ Мегаспелайонъ?— спросилъ юноша.

— Кого мы тамъ по близости знаемъ?— произнесъ Николай, обращаясь къ Константину:— ахъ, да, мсяцъ или два тому назадъ, Янко Влахосъ съ своей женой Маріей перебрался въ т мста.

— Марія!— воскликнулъ Митсосъ: — она славная женщина, но Влахосъ ни на что не годится, это глупый мулъ.

— А гд онъ живетъ?— спросилъ Николай.

— Въ Гур, на разстояніи дневнаго пути отъ Немеи.

— Въ Гур. Тамъ много хорошихъ людей. Теб Митсосъ надо отправиться туда, переночуй у Янко и устрой тамъ дло о передач порученія въ обитель, а потомъ уже продолжай путь въ Коринъ водой. Если надо, заплати за лошадь и за четыре дня прогула. Я теб дамъ письма къ Герману и къ настоятелю. Ну, вотъ и все.

— Нтъ, остается еще дло о дьявольскихъ судахъ и освобожденіе Яни.

— О дьявольскихъ судахъ придется переговорить въ Паниц. Когда ты можешь отправиться въ путь?

Митсосъ вспомнилъ о блой стн, и сердце его забилось.

— Завтра,— отвтилъ онъ:— лошади надо отдохнуть денекъ.

Николай всталъ изъ-за стола и началъ ходить взадъ и впередъ

по комнат.

— Я желалъ бы,— сказалъ онъ наконецъ, останавливаясь передъ юношей:— чтобъ Яни не оставался у турокъ ни минуты боле, чмъ нужно. Это смлый шагъ со стороны Петровія, но онъ можетъ оказаться опаснымъ для молодого человка.

Митсосъ задумался. Тяжелая борьба происходила въ немъ. Сколько времени онъ жаждалъ свиданія съ Зулеймой, но съ другой стороны онъ поклялся, что никто, ни мужчина, ни женщина, ни ребенокъ, не задержитъ его отъ явки на выручку Яни.

— Дядя Николай,— сказалъ онъ наконецъ:— если я отправлюсь въ путь сегодня, то Яни освободится днемъ ране?

— Конечно,— отвтилъ Николай, пристально смотря на юношу.

— Я поду сегодня,— произнесъ Митсосъ ршительнымъ тономъ.— До Немеи только день пути. Пиши, дядя, письма.

— Впрочемъ, все равно, если подешь и завтра,— замтилъ Николай, видя, что по какой-то причин Митсосъ хочетъ остаться на ночь дома.

— Нтъ, нтъ,— воскликнулъ юноша,— ты сказалъ, что если я поду сегодня, то Яни освободится днемъ ране. Довольно. Я ду.

Николай съ удивленіемъ посмотрлъ на племянника, не понимая его восторженнаго оживленія.

— Хорошо,— отвтилъ онъ,— я сейчасъ напишу письма. Твоя правда, чмъ скоре Яни очутится на свобод, тмъ лучше.

Митсосъ отвернулся къ окну, и дв крупныя слезы покатились изъ его глазъ. Никто не зналъ, какую тяжелую жертву онъ принесъ.

Николай видлъ, что дло было неладно, но такъ какъ Митсосъ не хотлъ ему ничего объяснить, то онъ оставилъ его въ поко, но, положивъ руку ему на плечо, сказалъ:

— Ты молодецъ, Митсосъ, письма будутъ готовы черезъ часъ. Ты отобдаешь и отправишься въ путь. До ночи ты достигнешь Немеи.

И посл обда юноша снова пустился въ дорогу. Но сердце у него болзненно ныло. Его теперь не поддерживала надежда о скоромъ возвращеніи. Ему приходилось вернуться, по словамъ Николая, не въ Навплію, а въ Паниду, гд ему найдется дло до того времени, какъ явится возможность освободить Яни изъ плна въ Триполи. Тогда все будетъ готово, маяки загорятся по всему Пелопонезу, и вспыхнетъ заразъ возстаніе на свер и на юг. Мотивъ такого общаго движенія былъ двоякій. Греческія силы не были достаточно организованы, чтобъ ршиться на приступъ Триполи, очень сильно укрпленнаго и снабженнаго не только многочисленнымъ гарнизономъ, но и достаточнымъ запасомъ воды. Напротивъ, Каламата была мене защищена, плохо снабжена водой, и ея гарнизонъ не отличался значительнымъ числомъ. Кром того, это былъ портъ, и, овладвъ гаванью, которая не была укрплена и находилась далеко отъ цитадели, греки могли побудить турокъ бжать въ Триполи. Движеніе на свер должно было имть тотъ же результатъ. Триполи былъ самой грозной крпостью въ Педопонез и особенно, какъ надялся Николай, организація грековъ достигла бы такого развитія, чтобъ предпринять осаду этой твердыни, единственнаго къ тому времени убжища турокъ. Тамъ произошелъ бы ршительный бой, который освободилъ бы весь Пелопонезъ. До того же времени предполагалось отрзать страну отъ остальнаго свта съ помощью флота, формируемаго на островахъ, и брандеровъ, которые уничтожили бы вс турецкія суда, входящія въ порты или выходящія изъ нихъ. Практически было только четыре порта — въ Корин, Патрас, Навпліи и Каламат. Первые два составляли заботу предводителей возстанія на свер, а Каламата и Навплія находились въ распоряженіи Николая и Петровія.

Первую ночь своего новаго путешествія Митсосъ провелъ въ Неме и весь слдующій день странствовалъ по большой внутренней равнин, гд находятся озера. Тамъ всегда дышало весной, цвты наполняли воздухъ своимъ благоуханіемъ, и пчелы роями извивались надъ ними. Солнечные лучи весело играли въ прозрачной поверхности ручьевъ, а лошадь Митсоса съ восторгомъ ла въ полдень сочную траву. Но весна не отражалась въ сердц юноши, онъ халъ, мрачно насупивъ брови, и жизнь, полная геройскихъ приключеній, которой онъ пожертвовалъ свое счастье, потеряла для него всякій интересъ. Если бъ онъ зналъ, что его ожидала тяжелая, мучительная агонія, то онъ, быть можетъ, повернулъ бы лошадь и отказался бы отъ исполненія даннаго ему невозможнаго порученія. Но, по счастью для него, онъ зналъ только то, что ему предстояло сдлать въ теченіе двухъ недль, а исполнить это онъ былъ обязанъ не только въ виду даннаго слова Николаю, своей клятвы Яни и сознанія долга.

На второй день передъ закатомъ солнца онъ увидалъ Гуру на склон горы среди виноградниковъ. Сзади возвышались залитыя солнцемъ снжныя вершины горнаго кряжа. Домъ Янко находился въ конц селенія, и Марія встртила его самой веселой, любезной улыбкой. Янко былъ на работ въ пол, и молодые люди стали болтать на свобод о томъ, что произошло съ ними посл ихъ разлуки.

— Янко хорошій мужъ,— говорила Марія,— и онъ получаетъ прекрасное жалованье. Онъ сильне любой лошади и работаетъ за двухъ рабочихъ. Я также сильна, и когда онъ не возвращается до десяти часовъ, я часто иду за нимъ въ винную и толчками провожаю домой. А ты, Митсосъ, зачмъ здсь?

— По длу Николая. Янко можетъ намъ оказать большую услугу. Я могу теб объ этомъ сказать Марія, по разршенію Николая. Ему надо снести всточку въ монастырь. Онъ получитъ за наемъ лошади на четыре дня и сдлаетъ доброе дло.

— Противъ турокъ?

— Конечно.

Марія покачала головой.

— Янко хорошій человкъ,— отвчала она,— но онъ думаетъ только о пищ и вин, все остальное для него не существуетъ. Но онъ вскор вернется, и ты поговоришь съ нимъ. Какъ я рада тебя видть, Митсосъ. Помнишь, какъ мы вмст мяли виноградъ осенью? Ты еще выросъ съ того времени. Ты вдвое выше Янко, но онъ вдь такой толстый.

Марія смотрла на него съ видимымъ удовольствіемъ и была въ какомъ-то сентиментальномъ настроеніи. Митсосъ напомнилъ ей о Навпліи и о тхъ дняхъ, когда ей только что минуло семнадцать лтъ, и она гордилась тмъ, что была не только невстой, но и предметомъ, если не совершенно любви Митсоса, то во всякомъ случа ухаживанія. Она одно время даже сомнвалась, не бросить ли ей Янко ради боле красиваго юноши, но благоразуміе взяло верхъ, и она была очень довольна своимъ выборомъ. Однако, увидавъ его, она почувствовала нчто среднее между радостью и печалью, тмъ боле, что его геройскія приключенія и его усыновленіе великимъ родомъ Мавромихали длали его еще боле привлекательнымъ въ ея глазахъ. Такимъ образомъ, когда послышались тяжелые шаги Янко, то она пожалла, что онъ такъ рано вернулся домой.

Дйствительно, толстая, расплывшаяся фигура Янко, его красное, лоснившееся лицо и маленькіе, маслянистые глаза, представляли рзкій контрастъ съ загорлыми щеками Митсоса и его ясными, сверкающими зрачками. Онъ очень обрадовался Митсосу и отложилъ разговоръ о длахъ до окончанія ужина.

Подкрпивъ свои силы пищей и виномъ, Янко выслушалъ Митсоса съ видимымъ безпокойствомъ.

— И я дамъ теб четырехдневную плату за лошадь,— прибавилъ юноша къ изложенію дла, которое его привело въ Гуру.

Янко молчалъ нсколько минутъ, а затмъ приказалъ жен подать еще кружку вина. Онъ видимо боялся остраго язычка Маріи и желалъ объясниться съ Митсосомъ безъ нея, но она поняла его цль и быстро вернулась съ виномъ.

— Вотъ видишь,— говорилъ Янко, когда она снова вошла въ комнату,— у меня много полевой работы, и, признаюсь, я бы не желалъ вмшиваться въ ваше дло, что же касается четырехдневной платы за лошадь, то она покроетъ мои расходы, а что же я получу за хлопоты?

Митсосъ насупилъ брови.

— Ты не хочешь, такъ не задерживай меня,— воскликнулъ онъ вставая,— мн надо найти кого нибудь другого.

— Стыдись, Янко,— воскликнула Марія,— ты не мужъ мн, а какой-то мулъ. Ты думаешь только о піастрахъ и боишься посвятить два дня на то, что Митсосъ длаетъ мсяцами. Неужели ты будешь здсь сть и пить, пока другіе приносятъ себя въ жертву за родину? Еслибъ я была мужчиной, то не женилась бы на двушк, такой трусливой, какъ ты.

И она бросила презрительный взглядъ на Янко. Потомъ она встала, подошла къ Митсосу и, наливъ два стакана вина:

— За твое здоровье и за здоровье всхъ храбрецовъ,— сказала она, чокаясь съ юношей,— а ты,— прибавила она, обращаясь съ прежнимъ презрніемъ къ мужу,— ты даже не хочешь пить за здоровье людей, которые гораздо лучше тебя. Я была бы уже на дорог въ монастырь, если бъ Богъ создалъ меня мужчиной, и Митсосъ далъ бы мн такое порученіе.

— Ты Марія?— воскликнулъ Митсосъ.

— Да, и я не спросила бы за это ни гроша, мало того поставила бы свчку Богородиц въ благодарность за то, что мн удалось послужить святому длу.

— Такъ что же, Марія, тебя удерживаетъ?— сказалъ Митсосъ, вспомнивъ слова Николая,— ты исполнишь порученіе лучше всякаго мужчины. Спроси въ обители настоятеля и передай ему письмо Николая.

— Глупости, Марія,— промолвилъ Янко,— это не бабье дло.

— Болтай, ты самъ ходи за виномъ на погребъ,— отвчала она съ искреннимъ воодушевленіемъ,— а я исполню то, что ты боишься сдлать. Я завтра же на разсвт, Митсосъ, отправлюсь въ путь.

Въ сущности Янко былъ очень доволенъ. Если бъ другой патріотъ исполнилъ то, что предназначалось ему, было бы для него непріятно, а теперь все уладилось къ общему удовольствію. Онъ остался дома, и вмст съ тмъ никто не узнаетъ объ его отказ. Бдный Янко отличался робкой натурой, и спокойная, сытая жизнь была его единственной мечтой. Славные подвиги и смлыя приключенія не имли въ его глазахъ никакой цны. Даже въ пьянств онъ держался принципа умренности и никогда не допивался до портиковъ. Правиломъ его жизни была середина, названная поэтами золотой, хотя неизвстно почему, такъ какъ вс жвачныя животныя руководствуются этимъ принципомъ. Онъ отличался двумя прекрасными качествами: трудолюбіемъ и преданностью своей замчательной жен, но въ немъ отсутствовалъ геройскій духъ.

Митсосъ прибылъ въ Коринъ на слдующій день, поздно вечеромъ и нашелъ, что черезъ часъ или два каикъ отправлялся въ Патрасъ. Онъ только усплъ передать порученіе Николая городскому голов, пость и сторговаться съ шкиперомъ за перездъ съ лошадью въ Патрасъ. Втеръ часто мнялся во время ночи, но на слдующій день задулъ попутный, и онъ вышелъ на берегъ въ Патрас въ то самое время, какъ Марія подъзжала на мул къ монастырю.

У воротъ обители она увидла группу братьевъ, сидвшихъ у источника и курившихъ трубки. Одинъ изъ нихъ, сдой старикъ, подошелъ къ ней и сказалъ съ оживленіемъ:

— Да благословитъ тебя Богъ. Зачмъ къ намъ пожаловала?

— Мн надо видть отца настоятеля,— отвчала она.

— Ты говоришь съ нимъ.

— У васъ есть зерно, отецъ святой?

Ея голосъ раздавался ясно, твердо, и вс монахи окружили ее, притаивъ дыханіе.

— Для голодныхъ или для турокъ?— спросилъ настоятель.

— Черное зерно для турокъ. Готовьте много зерна, чтобъ не было голода, и пусть 1.500 человкъ понесутъ его, куда нужно, по первому сигналу, котораго теперь ждать придется недолго. Имъ не надо идти далеко, оно понадобится здсь въ Калаврис.

Сказавъ это, она нагнулась къ настоятелю и прибавила шепотомъ.

— Мн еще поручено кое-что теб передать, но я забыла буквально эти слова, хотя смыслъ ихъ мн объяснилъ племянникъ Николая, Митсосъ.

— Говори, какъ помнишь,— отвчалъ съ улыбкой настоятель.

— Если у тебя посланы ружья на югъ, то верни ихъ. Дло случится не такъ, какъ предполагалъ Николай. Вамъ понадобятся здсь все ваше оружіе и вс ваши люди.

— Хорошо, а какой будетъ сигналъ?

— Не знаю, но сюда явится черезъ нсколько дней Митсосъ съ Патраса. Ты его узнаешь съ перваго взгляда: онъ высокъ, какъ башня, и лице его свтитъ, какъ солнце, а смотрть на него отрадно на сердц. Онъ все знаетъ и объяснитъ теб.

— Я буду ждать Митсоса. А ты останешься у насъ ночевать, мы приготовимъ теб комнату для почетныхъ гостей, въ ней однажды жила дочь императора.

— Мн надо отправиться назадъ,— отвчала Марія:— я не могу терять ни минуты.

— Ты не хочешь воспользоваться нашимъ гостепріимствомъ. Это нехорошо. Къ тому же ты заговорщица и должна быть осторожна. Чмъ ты объяснишь свое быстрое возвращеніе на прежній ночлегъ? Завтра же ты разскажешь, что была въ обители у брата, который только что постригся, и что тебя радушно приняла вся братія. Нечего длать, намъ приходится лгать, и отвтственность за это падетъ на турокъ. Отдай своего мула послушнику, онъ озаботится о немъ.

Такимъ образомъ Маріи выпалъ случай послужить родин, и она исполнила свой долгъ, а затмъ вернулась къ своей скромной деревенской жизни. Гура не принимала никакого участія въ подготовлявшемся великомъ событіи. Это селеніе находилось на монастырской земл, и оно не терпло преслдованій отъ турокъ. Но всть о возстаніи, достигнувъ до этого отдаленнаго уголка, нашла откликъ въ сердц Маріи, и ея скучная, однообразная жизнь освтилась сознаніемъ, что она хоть на минуту приложила руку къ общему святому длу.

Митсосъ легко исполнилъ порученіе Николая въ Патрас. Германъ пришелъ въ восторгъ отъ сообщеннаго ему плана дйствія и очень удивился, что исторія о подложномъ письм турка придумана юношей, и Митсосу польстило его одобреніе. Разршеніе вопроса о маякахъ потребовало боле времени, потому что Митсосу приходилось на пути въ Паницу вступать въ соглашеніе съ лицами, согласными зажечь маяки въ одно время на видныхъ мстахъ. Но Германъ зналъ хорошо всю страну и далъ хорошіе совты юнош насчетъ выбора мстностей для маяковъ, такъ какъ, по справедливому его замчанію, если маяки зажглись бы на такихъ высотахъ, откуда ихъ снизу не видать, то изъ этого ничего бы не вышло.

Посл долгихъ совщаній было ршено, что Митсосъ не достигнетъ Паницы ране 10-го марта, а затмъ ему будетъ много дла, прежде чмъ онъ возьмется за освобожденіе Яни изъ Триполи. Поэтому маяки не могли быть зажжены ране 20-го марта, но съ этого дня сигнальщики должны были находиться на своихъ мстахъ каждый вечеръ. Относительно того, гд поставить маяки между Патрасомъ и Мегаспелайономъ, не было ни малйшаго затрудненія. Два маяка на возвышенныхъ мстахъ кряжа могли разнести всть повсюду, и только спорнымъ былъ вопросъ относительно маяка между Тайгетомъ и Гельмосомъ. Германъ полагалъ, что его всего лучше было помстить на выдающемся пункт Ликаона, надъ развалинами древняго храма, въ четырехъ миляхъ отъ Андрисены, гд живетъ священникъ, который, конечно, согласится зажечь маякъ.

Митсосъ распростился съ Германомъ на слдующій день и, спустя сорокъ восемь часовъ, онъ достигъ Мегаспелайона, тамъ узналъ о благополучномъ посщеніи обители Маріей.

— И молодецъ же она,— сказалъ съ восторгомъ настоятель.

Дло о маякахъ было скоро покончено, и отецъ настоятель самъ проводилъ Митсоса на вершину кряжа, возвышавшуюся надъ обителью и откуда были одинаково видны т пункты, гд предполагалось устроить маяки на Гельмос и въ Патрас. Мсто это было отлично выбрано, и настоятель общалъ, что тутъ съ 20-го марта каждый вечеръ будетъ караулить преданный святому длу монахъ, а какъ только запылаетъ маякъ на Гельмос, онъ зажжетъ и свой.

V.

Изъ селенія Леондари, лежащаго полукругомъ у подножія Гельмоса, гд должно было находиться второе звено въ цпи маяковъ, невозможно было видть Андрисену, но Ликаонъ прямо, ясно возвышался надъ нею, и Митсосъ надялся, что надъ тянувшимися къ западу небольшими вершинами гнздились развалины храма. На слдующій день онъ на зар отправился въ Андрисену, куда прибылъ на вторыя сутки. Страна, по которой онъ халъ, была пустынной, обнаженной, и турки, не подозрвая въ этомъ отдаленномъ уголк движенія противъ нихъ, не тревожили по дорог Митсоса. Онъ нашелъ радушный пріемъ въ дом священника, къ которому Германъ далъ ему письмо, и посл обда они похали въ горы надъ развалинами храма, чтобъ проврить, виденъ ли былъ этотъ путь съ Тайгета на юг и съ Гельмоса на свер. По словамъ священника, въ прошедшемъ году тамъ былъ какой-то долговязый англичанинъ, который срисовалъ развалины и сказалъ, что это былъ храмъ Аполлона, и древніе греки называли его Бассе.

— Однако мн не нравится это мсто,— прибавилъ отецъ Зервасъ.

Спустя часъ, на неб показались перистыя облака, и чмъ они выше поднимались въ горы, тмъ боле ихъ заволакивала пелена благо тумана. Это обстоятельство не общало хорошаго результата ихъ поздки, но, по словамъ Зерваса, не стоило возвращаться, такъ какъ эта мгла могла разсяться мгновенно, еслибъ только поднялся втеръ. Однако густая пелена все становилась мрачне, совершенно заслонила собою солнце, и они не видли десяти шаговъ передъ собой. Наконецъ на откос горы они увидали какія-то громадныя тни, и мало-по-малу выступили изъ тумана высокія колонны. Это были развалины.

Въ это время Митсосъ, чтобъ облегчить путь своей уставшей лошади, соскочилъ на землю и велъ ее подъ уздцы. Поэтому онъ отсталъ отъ своего товарища и медленно подвигался за нимъ по крутой тропинк. Неожиданно раздались за пеленой тумана какіе-то раздирающіе звуки. Митсосъ вздрогнулъ отъ суеврнаго страха и бгомъ догналъ отца Зерваса. Солнце проглянуло сквозь туманъ, и подъ дуновеніемъ сильнаго втра, свистъ котораго такъ перепугалъ юношу, блыя облака быстро разсялись. Когда Митсосъ добрался до гребня, на которомъ находился храмъ, солнце уже весело свтило на лазуревомъ неб. У его ногъ тянулись живописныя долины, а вдали на юг виднлась Каламатская равнина, съ окаймлявшимъ ее синимъ моремъ.

Юноша съ удивленіемъ смотрлъ на срыя колонны, которыя, казалось, скоре выросли изъ горъ, чмъ были произведеніемъ человческихъ рукъ. Но священникъ торопилъ его говоря:

— Я такъ и ожидалъ. Втеръ прогналъ облака, но они могутъ возвратиться. Намъ надо скоре добраться до вершины горъ.

Митсосъ оставилъ свою лошадь у колоннъ и взобрался по горнымъ уступамъ на высоту двухъ сотъ футовъ надъ храмомъ. На свер возвышался Гельмосъ, и ясно обрисовывался на его юговосточномъ фас утесъ надъ Леондари, словно онъ нарочно былъ созданъ для маяка. Обернувшись къ югу, юноша увидалъ Тайгетъ, поднимавшійся къ небу, представляя дюжину выдающихся пунктовъ.

— Теперь все ясно видно,— произнесъ отецъ Зервасъ, человкъ очень осторожный,— но я вотъ что сдлаю. Ты вдь направляешься на югъ и дня черезъ два будешь въ Каламат, такъ третью ночь ты проведешь въ какомъ нибудь селеніи въ горномъ проход, перескающемъ Тайгетъ по направленію къ Спарт. Въ эту ночь, посл заката солнца я зажгу здсь маякъ часа на два, и тогда теб будетъ удобне выбрать мсто для маяка на Тайгет. Смотри, мои слова снова исполнились, но, слава Богу, втеръ помогъ намъ сдлать, что нужно.

Не усплъ онъ произнести этихъ словъ, какъ стали подниматься снизу изъ долинъ блыя облака. Митсосъ бгомъ спустился къ колоннад. Лошадь мирно щипала сочную траву, и въ продолженіе нсколькихъ минутъ онъ любовался этими остатками культа красоты и бога юности, здоровья, солнечнаго свта.

Присоединившись къ нему, священникъ вошелъ въ колоннаду и перекрестился. На вопросъ удивленнаго юноши, что это значило, онъ отвчалъ:

— Окрестные жители разсказываютъ, что тутъ обитаетъ чортъ. Я не знаю, врить ли этому или нтъ, а потому изъ осторожности осняю себя крестнымъ знаменіемъ. Но поспшимъ внизъ, здсь нехорошо оставаться въ темнот.

Хотя туманъ снова покрывалъ горный откосъ, но онъ не былъ такъ густъ, какъ прежде, и солнечные лучи пробивались чрезъ него. Отъхавъ отъ храма, Митсосъ обернулся, чтобъ бросить на него послдній взглядъ, и увидлъ какой-то странный свтъ, выходившій изъ дверей разрушеннаго храма, вроятно, отблескъ заходившаго солнца сквозь окружавшую мглу.

— Посмотри,— сказалъ онъ, обращаясь къ священнику:— точно храмъ освщенъ изнутри.

Отецъ Зервасъ обернулся и, упавъ съ лошади на землю, сталъ креститься, произнося молитвы.

Митсосъ взглянулъ на его испуганное, блдное лице. Между тмъ поразившій его свтъ исчезъ, и, вскочивъ снова на лошадь, священникъ воскликнулъ:

— Скоре, скоре, здсь не надо оставаться.

И онъ шибко поскакалъ.

Митсосъ слдовалъ за нимъ. Онъ также не былъ спокоенъ. Въ его памяти воскресали слышанные въ дтств разсказы о странныхъ образахъ боле человческаго роста, которые носились вокругъ древнихъ храмовъ на Акропол, и о странныхъ крикахъ, слышавшихся въ горахъ Эгины.

— О,— промолвилъ Зервасъ, когда юноша догналъ его у поворота на большую андрисенскую дорогу:— Господь подвергъ меня тяжелому испытанію. Деметри правъ, говоря, что видлъ въ этомъ храм чорта въ вид прекраснаго юноши.

И онъ отеръ капли холоднаго пота, выступившаго на его чел.

— Но что же ты видлъ?— спросилъ Митсосъ.— Я только замтилъ, что изъ двери падалъ лучъ свта.

— Да, да,— отвтилъ Зервасъ:— я общалъ Герману зажечь маякъ и буду караулить на вершин, тогда какъ свтлый юноша, быть можетъ, будетъ караулить меня внизу. Нтъ, я выберу другую дорогу и поднимусь въ горы съ сосдней долины.

— А что же видлъ Деметри?

— Однажды вечеромъ, весной Деметри изъ нашего селенія насъ овецъ на горномъ откос надъ храмомъ. Его застала ночь, и онъ ршилъ остаться до утра въ храм, раздленномъ внутри на два покоя. Въ одинъ Деметри загналъ всхъ овецъ, а въ другомъ помстился самъ у разведеннаго огня. Поужинавъ, онъ прилегъ и хотлъ заснуть, но глаза его не закрывались, и онъ сталъ курить трубку. Что-то тревожило и безпокоило его. Въ храм было душно, и тамъ стояло какое-то странное благоуханіе. Деметри всталъ и вышелъ наружу. Тамъ онъ снова улегся передъ дверью храма и снова старался заснуть. Но вдругъ ему казалось, что изъ храма неслись звуки веселыхъ псенъ, онъ взглянулъ и увидлъ, что изъ двери падалъ лучъ свта, какъ мы только что видли съ тобою. Спустя минуту, послышался топотъ, и овцы выбжали съ испугомъ изъ двери и разбрелись во вс стороны. Деметри бросился ихъ остановить, но въ дверяхъ храма показался блестящій образъ. Это былъ красивый молодой юноша, граціозный, какъ горная газель, лице его сіяло неземной красотой. На одномъ плеч у него вислъ калчанъ съ золотыми стрлами, въ лвой рук онъ держалъ золотой самострлъ, на ногахъ у него были золотыя сандаліи, а на голов лавровый внокъ. Онъ былъ совершенно нагъ, какъ майская лунная ночь, и также свтилъ, какъ она. Два пальца лвой руки онъ положилъ на голову одной изъ овецъ, она стояла неподвижно, не обнаруживая никакого страха. Огонь, разведенный въ храм, тускло мерцалъ въ окружающемъ лучезарномъ свт, какъ свчка при солнечныхъ лучахъ. Мало-по-малу овцы собрались вокругъ него и смотрли, словно очарованныя, на необыкновенное видніе. Наконецъ языческій богъ, или просто чортъ,— прибавилъ священникъ, набожно крестясь: — поднялъ глаза и сказалъ: ‘Ты обратилъ мое святилище въ овечій загонъ, какъ ты не боишься меня?’ Деметри преклонилъ колна и отвчалъ: ‘Я не зналъ, что этотъ храмъ твой, владыка’.— ‘За наказаніе я беру эту овцу’,— произнесъ лучезарный юноша и дотронулся рукой до овцы, которая тихо опустилась къ его ногамъ:— ‘давно уже я не видлъ людей, и они стали некрасиве прежняго. Но я теб скажу, что веселье лучше самопожертвованія, и красота выше мудрости или любви къ Богу. Посмотри на меня, и ты убдишься въ справедливости моихъ словъ’.

Онъ протянулъ руку, но Деметри понялъ, что этотъ красивый юноша былъ злой духъ, и въ отчаяніи сдлалъ въ воздух крестное знаменіе. Въ эту минуту въ глазахъ у него почернло, и онъ потерялъ чувство, а когда очнулся, то лежалъ на каменномъ полу храма, а рядомъ валялась мертвая овца. Остальное же стадо спокойно окружало входъ въ храмъ. Было свтло, и солнце поднималось на восток. Это было десять лтъ тому назадъ, но Деметри и теперь съ ужасомъ вспоминаетъ о зловщей ночи. Я думалъ до сихъ поръ, что это — пустая сказка, но теперь, увидавъ свтъ въ дверяхъ храма, я начинаю врить его словамъ. Но если Господь охранилъ Деметри, то онъ охранитъ и меня, когда я пойду зажигать маякъ. Вдь это святое дло и угодное Господу.

Митсосъ не зналъ, что и думать о разсказ священника. Конечно, тотъ фактъ, что у Деметри была съ собою фляжка вина, могъ нсколько разъяснить виднное имъ, но, какъ грекъ, юноша былъ склоненъ къ суеврію.

— Все это очень странно,— произнесъ онъ:— но вдь ты отецъ Зервасъ не откажешься помогать намъ.

— Нтъ, я все свято исполню. Я знаю, что тогда Господь не оставитъ меня.

VI.

Въ половин марта Митсосъ снова поднимался по крутымъ горнымъ откосамъ въ Паницу. Уже часа два, какъ наступила ночь, небо было безоблачно, и хотя луна скрывалась за серебристой макушкой Тайгета, но звзды ярко блестли. Вдыхая въ себя свжій, горный воздухъ, юноша сознавалъ съ удовольствіемъ, что онъ успшно исполнилъ все, что было ему поручено. Три дня тому назадъ онъ видлъ, какъ маякъ въ Басс неожиданно освтилъ всю окружающую мстность и блестлъ издали, какъ большая звзда, а съ тхъ поръ онъ халъ безъ устали днемъ и ночью, что совершенно утомило его бдную лошадь. Очутившись наконецъ передъ домомъ Петровія, онъ постучалъ въ дверь, но на его стукъ откликнулся только Османъ громкимъ лаемъ.

— Османъ, Османъ, молчи,— крикнулъ Митсосъ:— меня никто не услышитъ.

Наконецъ внутри дома послышались шаги, и, пріотворивъ дверь, Петровій спросилъ:

— Кто тамъ?

— Я, Митсосъ,— отвчалъ юноша.

Черезъ минуту онъ былъ въ объятіяхъ Петровія.

— Очень ридъ тебя видть, Митсосъ,— произнесъ онъ: — какъ ты скоро вернулся. Мы ждали тебя только завтра.

— Да, да, я поспшилъ, но не говорите теперь со мной,— отвчалъ юноша:— а дайте мн сть, я голоденъ, какъ заяцъ зимой, а моя лошадь устала до смерти.

— Иди въ комнату, тамъ ты найдешь ужинъ и Николая, а я озабочусь о лошади.

— Нтъ, теб неприлично служить мн, мальчишк.

— Пустяки, ступай. Только мы съ Николаемъ съли всю рыбу, и теб остался глухарь.

Съ этими словами онъ повелъ во дворъ лошадь. Дло было въ томъ, что онъ узналъ отъ Николая о клятв Митсоса относительно освобожденія Яни и объ его самопожертвованіи ради скорйшаго ея исполненія, а потому хотлъ самъ услужить врному другу сына. Въ чемъ именно заключалось жертва, принесенная юношей, Петровій и Николай не знали, но они ршили, что, должно быть, Митсосъ былъ влюбленъ и пожертвовалъ свиданіемъ съ своей милой, хотя они никакъ не могли догадаться, кто бы она была.

Утоливъ свой голодъ и выкуривъ трубку, Митсосъ разсказалъ обоимъ друзьямъ все, что онъ сдлалъ, а потомъ спросилъ:

— Ну, а у васъ что новаго?

— Много хорошаго и мало дурнаго,— отвчалъ Петровій:— начну съ послдняго. Николай боится, что вскор въ Триполи узнаютъ объ его пребываніи здсь, а это очень не желательно. Четыре дня тому назадъ онъ встртилъ двухъ турецкихъ солдатъ, и ему показалось, что они узнали его. Они направлялись въ Триполи, и я не хотлъ бы, чтобъ мн приказали снова отыскивать его. Нашимъ родичамъ много и безъ того дла, и отправить двадцать человкъ на его поиски было бы неудобно.

— Обо мн нечего говорить,— замтилъ Николай:— но меня тревожитъ мысль объ Яни. Онъ до сихъ поръ находится въ полной безопасности, но дло приметъ совершенно иной оборотъ, если, напримръ, меня и тебя вызовутъ въ Триполи.

— Магометъ-Саликъ не посметъ сдлать этого,— отвчалъ Петровій со смхомъ:— и объ Яни не безпокойся. Онъ только разжиретъ, вотъ и все. Вдь турки дятъ по пяти разъ въ день. У нихъ нтъ причины подозрвать меня, а самое худшее, что можетъ случиться, это посылка сюда солдатъ для твоего ареста.

— Я очень люблю Яни, и я поклялся освободить его,— сказалъ Митсосъ звая: — но мн ужасно хочется спать. А когда я отправлюсь за нимъ?

— Черезъ недлю, я надюсь, а пока ты здсь, я тебя познакомлю съ дьявольскими судами,— произнесъ Николай:— ну, теперь ложись въ постель.

— О, какое счастье лечь въ постель посл дороги!

— Ну, и хорошій ужинъ не лишне,— замтилъ Петровій съ улыбкой.

Слдующіе два дня Митсосъ посвятилъ изученію брандеровъ. Онъ отправлялся съ Николаемъ на зар въ лсъ, и тамъ они оставались до солнечнаго заката. Но на второй день, возвращаясь домой, они увидали у двери турецкаго солдата верхомъ. Онъ держалъ въ поводу еще дв другія лошади.

— Это не хорошо,— сказалъ Николай, отскакивая въ тнь вмст съ Митсосомъ:— я такъ и зналъ. Ну, или въ домъ, Митсосъ, узнай, что длается, и приди мн сказать. Я буду ждать тебя за мельницей.

И онъ быстро исчезъ въ темнот.

Митсосъ пошелъ къ дому, но солдатъ его остановилъ:

— Ясакъ,— сказалъ онъ, что значитъ ‘нельзя пройти’.

— Нельзя, что выдумалъ,— отвчалъ весело юноша:— отчего же мн нельзя видть моего родича?

— Ясакъ,— повторилъ турокъ и выхватилъ изъ-за пояса пистолетъ.

Митсосъ задумался. Онъ съ удовольствіемъ вступилъ бы въ борьбу съ туркомъ, такъ какъ онъ не питалъ ни малйшаго уваженія къ мткости турецкихъ выстрловъ со времени приключенія съ Яни, но онъ зналъ, что въ дом было еще два турка, и благоразумно ретировался, говоря:

— Пойду домой. А какъ ты думаешь, глупая голова, передъ домомъ моего отца я не найду такого же дурака?

Солдатъ ничего не отвчалъ, очевидно, онъ не желалъ затвать ссоры съ могущественнымъ родомъ Мавромихали. Митсосъ медленно пошелъ по дорог, но, повернувъ за уголъ, побжалъ изо всхъ силъ къ мельниц, гд его ждалъ Николай.

— Что длать,— промолвилъ онъ шепотомъ:— у Петровія турецкіе солдаты, и они не пускаютъ меня въ домъ. О дядя, плохо будетъ Яни. Что длать?

— Не хорошо. Садись, Митсосъ, и подумаемъ.

Прошло пять минутъ, и Николай первый прервалъ молчаніе.

— Я знаю, что произошло,— сказалъ онъ:— эти люди явились отъ Магомета-Салика, чтобъ арестовать Петровія. Онъ находится въ ихъ рукахъ, потому что въ случа неповиновенія они могутъ выместить свою месть на Яни. Вотъ что намъ надо сдлать: освободить какъ можно скоре Яни изъ Триполи и Петровія на дорог туда же, такъ какъ его наврно повезутъ къ Магомету-Салику. Но какъ это сдлать? Будь молодцемъ, Митсосъ, придумай выходъ изъ этого затруднительнаго положенія. Мало того, надо еще предупредить всхъ родичей Мавромихали о случившемся и о томъ, что нельзя освобождать Петровія, пока Яни въ Триполи, такъ какъ онъ можетъ заплатить за это своей головой. А что касается до меня, то я просто отдамся въ руки турокъ.

— Зачмъ?

— Потому что двумъ легче бжать, чмъ одному, и что, имя насъ обоихъ, турки не будутъ торопиться въ Триполи. Иначе они будутъ подозрвать, что я отправлюсь на выручку Яни. Да, это прекрасная мысль, но для ея успха вс родичи должны не двигаться.

— Такъ я поскачу освобождать Яни.

— Какъ можно скоре. Гд твоя лошадь?

— У Петровія.

— Такъ ступай къ Деметри, возьми у него лошадь и въ дорогу. Нельзя терять ни минуты! Погоди, куда же ты днешься съ Яни посл его освобожденія? Вы должны бжать изъ Триполи ночью и отправиться прямо черезъ горы въ верхнюю аркадійскую равнину, гд стоитъ Мегалополисъ. Оттуда переските Тайгетъ и слдуйте до горы Подолидо, гд ты смотрлъ на Бассейскій маякъ. Мы будемъ тамъ ждать васъ. Теперь я пойду по всему селенію и объявлю родичамъ о случившемся и о томъ, что они должны присоединиться къ намъ въ Тайгет, а потомъ я отдамся туркамъ. Ну, ступай, Митсосъ, и помни, что судьба Яни въ твоихъ рукахъ.

Они разстались. Николай предупредилъ всхъ родичей и послалъ гонцовъ во вс окрестныя селенія съ встью о мст сбора и о томъ, что борьба начнется съ осады Каламаты. Покончивъ съ этимъ, онъ направился къ дому Петровія.

— Ясакъ,— произнесъ солдатъ, увидавъ его.

— Ты не знаешь, съ кмъ говоришь,— гордо произнесъ Николай:— я Николай Видалисъ, о которомъ ты, вроятно, слыхалъ?

Солдатъ прицлился въ него изъ пистолета и громко крикнулъ:

— Ни съ мста, или я выстрлю. Ей, сюда!— прибавилъ онъ:— я арестовалъ Николая Видалиса.

Николай не желалъ получить пулю въ упоръ и не перемнилъ своей позиціи, а изъ дома выбжалъ старшій солдатъ.

— Вы имете уполномочіе такъ дйствовать?— спросилъ Николай: — или вы дорого поплатитесь за самоуправство.

— Мы дйствуемъ по приказанію губернатора Триполи, онъ веллъ арестовать тебя и Петровія, а затмъ доставить васъ въ Триполи.

Все это было сказано потурецки, но тутъ Николай заговорилъ погречески.

— За что арестованъ я?

— Не понимаю погречески,— отвчалъ солдатъ.

— ‘И слава Богу’,— подумалъ Николай и повторилъ свой вопросъ потурецки.

— За составленіе заговора противъ верховной власти султана и его представителя въ Триполи, Магомета-Садика.

Николай засмялся.

— Это дло серьезное. Могутъ войти въ домъ, и если я вашъ плнникъ, то вотъ возьмите мой пистолетъ и ножъ.. Но я совтую вамъ послдовать за мною, а то еслибъ родичи Петровія узнали, въ чемъ дло, то вамъ не поздоровилось бы. Мое обвиненіе ложное, но я не хотлъ бы, чтобъ ваша кровь или кровь родичей была пролита.

Оба солдата послушались его и ввели во дворъ лошадей.

Петровій радостно услышалъ голосъ Николая. Это, конечно, значило, что онъ нашелъ средство выйти имъ изъ затруднительнаго положенія и спасти Яни. Онъ вопросительно взглянулъ на него и затмъ улыбнулся. Петровій понялъ, что все обстоитъ благополучно, и Митсосъ отправился на выручку Яни.

Николай слъ и продолжалъ вести веселую бесду съ солдатами.

— Это недоразумніе довольно ясно,— сказалъ онъ:— но я очень радъ увидть его превосходительство въ Триполи, куда я не могъ до сихъ поръ явиться.

— Его превосходительство также радостно васъ встртитъ,— произнесъ одинъ изъ солдатъ съ улыбкой:— вамъ извстно, что онъ посылалъ за вами прошлую недлю, но Петровій отвчалъ, что вы исчезли, и что онъ разыщетъ своего проклятаго родича.

— У насъ была маленькая ссора, но мы уже давно помирились, не правда ли, Петровій?— произнесъ Николай и прибавилъ погречески:— слава Богу, они не понимаютъ ни одного греческаго слова.

Петровій кивнулъ головой.

— Мы завтра утромъ очень рано отправимся въ путь,— сказалъ онъ:— а теперь пора ужинать. Прошу васъ теперь садиться. Извините за плохую ду, мы не знали, что насъ осчастливятъ своимъ посщеніемъ такіе гости.

Съ этими словами онъ ударилъ въ ладоши, и слуга вошелъ въ комнату, это былъ юноша одинаковыхъ лтъ съ Яни, Петровій взялъ его въ свой домъ, такъ какъ онъ остался сиротой. Константинъ былъ на половину слуга, а на половину товарищъ Яни, которому онъ былъ очень преданъ.

— Давай ужинъ,— сказалъ Петровій погречески:— и держи ухо востро.

Юноша подалъ ужинъ, и вс трое турокъ стали охотно сть и нить. Постоянно вращаясь среди грековъ, они привыкли къ вину и съ удовольствіемъ налегли на него. Николай мало болталъ потурецки, а подъ предлогомъ, что Петровій съ трудомъ объясняется на этомъ язык, онъ говорилъ погречески, Николай переводилъ его слова. Такимъ образомъ они могли при туркахъ безъ малйшаго подозрнія съ ихъ стороны передать другъ другу, что хотли.

Николай сообщилъ Петровію объ отъзд Митсоса но своимъ дламъ бгства. Они должны были отправиться въ путь на слдующее утро, а такъ какъ Митсосъ былъ впереди ихъ на двнадцать часовъ, то при первомъ привал попытать счастье. Это было бы для нихъ тмъ удобне, что они находились бы все еще среди родичей, въ случа надобности они могли прикрыть ихъ бгство. Николай предложилъ планъ очень простой, который ему уже разъ вполн удался. Юноша Константинъ долженъ былъ проводить ихъ съ прислугой для обда на первомъ привал, а тамъ въ то время, какъ турки будутъ утолять свой голодъ и жажду, ему предстояло удалиться подъ какимъ нибудь предлогомъ, подрзать ремни у турецкихъ сделъ и вернуться домой. Подождавъ нсколько минутъ, Петровій и Николай вскочили бы на своихъ лошадей и скрылись бы отъ удивленныхъ турокъ, которые не имли бы возможности преслдовать ихъ.

Все это Николай передалъ Петровію и Константину среди пустыхъ фразъ, сказанныхъ для отвода глазъ туркамъ, а чтобъ убдиться, понялъ ли его слуга, Петровій сказалъ:

— Если ты все понялъ, Константинъ, то налей мн стаканъ воды, а если нтъ, налей стаканъ вина Николаю.

Константинъ немедленно налилъ вина въ стаканъ хозяина дома и вышелъ изъ комнаты.

Покончивъ съ этимъ, Николай сталъ говорить съ солдатами потурецки. Онъ выразилъ желаніе, чтобъ они отправились въ путь на слдующее утро, какъ можно ране, такъ какъ онъ боялся, чтобъ родичи Мавромихали не напали на нихъ при вид, что они увозятъ Петровія, а съ другой стороны, онъ хотлъ какъ можно скоре увидть Магомета-Салика и выяснить возможное недоразумніе. Они согласились и сказали, что если Петровій и Николай не возьмутъ съ собой оружье, то они вс подутъ, какъ туристы, тмъ боле, что за ихъ хорошее поведеніе ручается присутствіе въ Триполи Яни, въ качеств заложника.

Хотя на слдующее утро они выбрались изъ селенія не очень рано, но по указанію Николая вс обитатели попрятались, однако изъ своихъ засадъ они со смхомъ слдили за процессіей, заране радуясь успху стратагемы, которую придумалъ Николай, поразившій всхъ родичей наканун своимъ планомъ. Впереди халъ одинъ солдатъ, за нимъ плелись Николай и Петровій съ остальными солдатами по сторонамъ, а въ арьергард слдовалъ Константинъ съ продовольствіемъ. Николай мало молчалъ, занимая турокъ интересными разговорами, и все шло, какъ по маслу.

Спустя три часа, они достигли живописной, тнистой рощи, среди которой протекалъ игривый потокъ. Петровій предложилъ остановиться тугъ для обда. Турки съ удовольствіемъ изъявили свое согласіе, и Константинъ быстро устроилъ все, какъ было ему приказано. Въ конц обда онъ удалился за деревья и, быстро исполнивъ данное ему порученіе насчетъ турецкихъ сделъ, немедленно ушелъ.

Долго ли и пили пятеро, пока, наконецъ, Николай не замтилъ, что солнце уже низко, а потому нора хать, если они хотятъ достигнуть Триполи ночью. Солдаты согласились, но неохотно, такъ какъ они выпили боле, чмъ бы слдовало. Николай и Петровій послдовали за ними къ лошадямъ. При этомъ первый съ удовольствіемъ увидлъ, что Константинъ отцпилъ кремни въ солдатскихъ ружьяхъ.

— Ну, скоре,— воскликнулъ онъ, обращаясь къ своему товарищу.

Они быстро вскочили на лошадей и поскакали въ лсъ, тянувшійся до подножія Тайгета. За ними послышались крики удивленія и стукъ кремней, вывалившихся изъ ружей.

Затмъ, послдовала комическая сцена. Двое солдатъ вскочили на лошадей, но, сдлавъ два шага, свалились на землю вмст съ своими сдлами, а третій, занеся ногу въ стремя, остался стоять рядомъ съ своей разсдланной лошадью.

Боле получаса прошло въ устройств сделъ, да и то можно было исправить только два. Ихъ владльцы вскочили на лошадей и поскакали, одинъ въ погоню за бглецами, а другой въ Триполи. Третій же пошелъ пшкомъ, неся въ одной рук сдло, а другой держа лошадь за уздцы.

Турокъ, преслдовавшій бглецовъ, достигъ вскор селенія, гд храбрый родъ Мавромихали былъ въ сбор и встртилъ солдата свистомъ пуль. Онъ остановился и бросилъ одинъ только взглядъ на толпу, но этого было достаточно, чтобъ увидть среди нея Николая и Петровія, которые учтиво кланялись ему. Онъ повернулъ лошадь и быстро ускакалъ.

VII.

Изъ Паницы въ Гифіумъ было два дня или три ночи пути, считая день въ 12 часовъ, а ночь въ 8, но Митсосъ, выхавъ въ 10 часовъ вечера, достигъ цли своего путешествія въ 20 часовъ, то-есть на восход солнца на второй день. А закатъ въ тотъ же день засталъ его въ горномъ проход надъ равниной, гд находится Триполи, куда онъ разсчитывалъ попасть за два часа до восхода солнца, чтобъ имть достаточно времени для бгства съ Яни до пробужденія жителей. Соскочивъ съ лошади, онъ далъ ей немного отдохнуть, а самъ не прислъ, боясь заснуть отъ усталости, а медленно ходилъ взадъ и впередъ, грызя кусокъ чернаго хлба и запивая кислымъ виномъ, которымъ онъ наполнилъ свою фляжку въ Гифіум. Покончивъ свою скудную трапезу, онъ закурилъ трубку, такъ какъ табачный дымъ было лучшее средство противъ сна.

Наконецъ, когда лошадь достаточно отдохнула, онъ пустился въ путь. Ночь была темная, и она не успла сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ поскользнулась и упала на груду камней, сваливъ на землю Митсоса. Онъ не получилъ ни малйшаго ушиба и быстро вскочилъ, но у бдной лошади оказалась рана до кости.

— Пресвятая Два!— воскликнулъ Митсосъ въ отчаяніи,— что теперь длать?

Еще оставалось до восхода солнца четыре часа, но половина ихъ потребовалась бы на достиженіе Триполи, а теперь съ окровавленной и раненной лошадью было невозможно это сдлать. Приходилось идти пшкомъ, несмотря на усталость и клонившій его сонъ. Но, главное, ему было жаль оставить лошадь въ пустынномъ мст на врную смерть посл долгихъ страданій. Поэтому онъ ршилъ тотчасъ покончить съ нею и, вынувъ пистолетъ, застрлилъ ее. Когда бдное животное растянулось на земл, Митсосъ со слезами на глазахъ пошелъ пшкомъ по направленію къ Триполи.

Какъ шло время, онъ не сознавалъ, а машинально шелъ, не останавливаясь, несмотря на утомленіе и напавшую на него дремоту. Только по временамъ онъ чувствовалъ нестерпимую боль въ колняхъ отъ удара объ острый камень и вспомнилъ свою бдную лошадь. Наконецъ, онъ неожиданно широко раскрылъ глаза. Небо на восток отливало розовымъ оттнкомъ и, спустя нсколько минутъ, съ южной быстротой показалось надъ горами солнце, облившее своими лучами Триполи, еще отстоявшее на милю.

Митсосъ окаменлъ. Онъ опоздалъ. Днемъ онъ не могъ попасть въ губернаторскій домъ, а къ вечеру явятся солдаты изъ Паницы.

— Яни! Яни!— воскликнулъ онъ, рыдая и ломая себ руки.

Онъ упалъ на землю, блествшую отъ ночнаго мороза. У него достало еще сознанія, чтобъ добраться на четверенькахъ за кусты, окаймлявшіе дорогу, и тамъ онъ заснулъ дтскимъ непробуднымъ сномъ.

Было уже далеко за полдень, когда онъ открылъ глаза. Сонъ подкрпилъ его силы, и онъ чувствовалъ себя совершенно свжимъ физически и умственно. Онъ прислъ и сталъ обдумывать свое положеніе. Ему нечего было упрекать себя за отдыхъ, такъ какъ это было необходимо. Хотя солдаты должны были достичь засвтло Триполи, но и ему необходимо было отправиться туда же, и, какъ только покажутся солдаты, попытать счастья достичь Яни окольнымъ путемъ. Онъ всталъ, быстро дошелъ до города, полъ въ какой-то гостиниц и затмъ, издали осмотрвъ губернаторскій домъ, вернулся на большую дорогу и началъ поджидать солдатъ. Но часы шли за часами, и они не появлялись. Наконецъ, стемнло, и Митсосъ радостно перевелъ дыханіе.

Онъ быстро вернулся на городскую площадь, гд уже по угламъ мерцали масленые фонари. Въ улиц, на которую выходила стна, сосдняя съ домомъ, гд былъ заключенъ Яни, находилась кофейня, и Митсосу пришлось ждать, пока ея не закрыли. Тогда онъ энергично взялся за дло. Взлзть на невысокую стну и оттуда пробраться на крышу флигеля губернаторскаго дома было нетрудно, но по крыш ему пришлось полети, чтобъ не обратить на себя вниманія караульныхъ. Онъ уже добрался до того мста крыши, подъ которымъ по его расчету находилась комната Яни, и хотлъ опуститься на балконъ, какъ что-то подалось подъ нимъ. Легкая крыша, покрытая по драни черепицей, треснула подъ его тяжестью, и онъ среди дождя черепицъ провалился въ комнату, которая по счастью оказалась темницей Яни.

— Это ты, Митсосъ,— раздался знакомый голосъ:— разржь скоре веревку.

Руки Яни были связаны на спин, и Митсосъ, выхвативъ изъ-за пояса ножъ, перерзалъ веревку. Но въ ту же минуту дверь отворилась, и тюремщикъ показался на порог митсосъ бросился на него и повалилъ на землю, а Яни завязалъ ему ротъ толстымъ шарфомъ.

— Давай веревку,— промолвилъ Митсосъ и быстро связалъ руки и ноги своей жертв.

— Сейчасъ явится привратникъ,— сказалъ Яни: — запри дверь.

Для большой безопасности они заставили дверь и окно всей мебелью, бывшею въ комнат. Затмъ Митсосъ взлзъ на столъ и сквозь отверстіе въ крыш пробрался наружу, очутившись тамъ, онъ легъ на животъ и, протянувъ руки, втащилъ туда же Яни.

— Я былъ правъ,— произнесъ онъ шепотомъ:— ты очень растолстлъ и сталъ такой тяжелый.

Съ крыши было нетрудно спуститься на стну, а оттуда на улицу, теперь совершенно пустынную. Но, добравшись благополучно до городскихъ воротъ, они съ ужасомъ увидли, что они были заперты, и подл стоялъ часовой.

Снова ихъ выручила хитрость Яни и сила Митсоса.

— Знаешь что,— шепнулъ первый:— онъ откроетъ теб ворота, принявъ тебя за торговца, возвращающагося хотя поздно съ базара. Ты схвати его за горло и толкни за ворота, а я возьму ключъ изъ воротъ и послдую за вами.

Митсосъ не понялъ, зачмъ Яни возьметъ ключъ, но повиновался.

Онъ подошелъ къ часовому и попросилъ отворить ворота, а Яни спрятался за уголъ дома.

— Ты съ базара?— спросилъ часовой.

— Да, и я иду домой въ Тану,— отвчалъ Митсосъ, называя сосднее селеніе.

Часовой вынулъ ключъ и отперъ ворота, а Митсосъ въ ту же минуту схватилъ его, потащилъ за стну, грозя убить его, если онъ крикнетъ. Почувствовавъ сильныя руки юноши вокругъ своего горла, турокъ не произнесъ ни звука. Между тмъ Яни выхватилъ изъ замка ключъ и поспшилъ за ними.

— Брось его подальше,— произнесъ онъ, подбгая къ Митсосу, который немедленно швырнулъ на дорогу турка, оказавшагося по счастью маленькаго роста.

Пока онъ лежа призывалъ себ на помощь пророка, Яни заперъ ворота и бросилъ ключъ въ кусты.

Оба юноши съ торжествомъ посмотрли другъ на друга и громко разсмялись. Дйствительно сцена вышла комичная. Но терять время было невозможно.

— Пойдемъ, Яни,— воскликнулъ Митсосъ: — намъ оставаться тутъ нельзя. Пойдемъ сначала по дорог и ускоримъ шагъ. Мы успемъ наговориться потомъ.

Два часа они быстро шли, даже частью бжали, хотя дйствительно Яни отъ мсячнаго заключенія очень обрюзгъ. Наконецъ они достигли на краю небольшей долины, въ горахъ, отдляющихъ Триполи отъ Мегалополиса, небольшей гостиницы, содержимой другомъ отца Митсоса. Въ ея окнахъ свтился огонь, и друзья постучались въ дверь.

Хозяинъ, котораго звали Анастасіемъ, радостно встртилъ Митсоса, который разсказалъ ему объ ихъ бгств и просилъ сказать туркамъ, если они явятся изъ Триполи, что бглецы пошли по дорог въ Мегалополисъ.

— Мы идемъ не туда,— прибавилъ Яни:— указавъ имъ ложную дорогу, мы выиграемъ время.

Это показалось очень забавно Анастасію, и онъ весело засмялся. Но понимая, что нельзя было терять ни минуты, онъ быстро поставилъ на столъ мясо и хлбъ.

Подкрпивъ свои силы на скорую руку, друзья бгомъ пустились по крутой тропинк, которая вела къ Тайгету. Всю ночь они не останавливались ни на минуту и къ восходу солнца очутились у подножія Тайгета.

Хотя имъ оставалось еще идти цлый день до мста свиданія, но Яни объявилъ, что онъ не въ состояніи боле сдлать ни шага. Глаза его слипались отъ сна, и ноги подкашивались. Митсосъ долженъ былъ примириться съ необходимостью и объявилъ, что они пролежатъ въ кустахъ цлый день и только ночью будутъ продолжать свой путь.

— И прекрасно,— отвчалъ Яни:— дай мн прежде поспать, и потомъ мы наговоримся всласть.

Онъ бросился на землю и черезъ минуту заснулъ.

Митсосъ вскор послдовалъ его примру, но первый проснулся. По положенію солнца было видно, что еще недавно пришелъ полдень, и онъ, тихонько вставъ, чтобъ не разбудить Яни, пошелъ искать воды. Невдалек нашелся источникъ, и вернувшись Митсосъ засталъ Яни уже вставшимъ. Они поли данныхъ имъ Анастасіемъ хлба и мяса, а затмъ Яни объявилъ, что пора поговорить.

— Ты, Митсосъ, начинай и разскажи мн все, что было съ тобой,— прибавилъ онъ.

— Въ первую ночь,— отвчалъ Митсосъ:— я прямо отправился въ Навплію и достигъ туда около полу-ночи, а на слдующій день я выхалъ оттуда.

— На слдующій день?— воскликнулъ Яни:— такъ-то ты любишь Зулейму? Ну, какъ она поживаетъ?

— Это дло мое,— произнесъ Митсосъ, насупивъ брови:— будемъ говорить лучше о другомъ. На слдующій день….

— Ты не видалъ Зулеймы?— перебилъ его Яни.

— Не видалъ.

— Отчего же ты не подождалъ ночи и не похалъ въ лодк къ ней?

— Потому, что Николай послалъ меня по длу.

Яни пристально взглянулъ на друга и, положивъ ему руку на плечо, сказалъ нжно.

— Милый, милый Митсосъ, я все понимаю. Ты отправился на слдующій день не по приказанію Николая, а въ силу твоей клятвы освободить меня какъ можно скоре. Но я боюсь, что ты меня возненавидишь.

— Пустяки, яни,— отвчалъ съ улыбкой Митсосъ:— клятву нельзя нарушать, и къ тому же, что было бы со мною, еслибъ я опоздалъ въ Триполи, а вдь я едва посплъ. Что бы я тамъ нашелъ, еслибъ явился въ Триполи сегодня ночью, а не вчера?

— Я теб объ этомъ скажу потомъ. А теперь продолжай свой разсказъ.

Митсосъ разсказалъ ему о своихъ похожденіяхъ до бгства отъ солдатъ.

— Конецъ намъ повдаютъ дядя Николай и твой отецъ, когда мы увидимся съ ними на Тайгет,— прибавилъ онъ:— ну, теперь твоя очередь, разсказывай.

— Моя исторія не длинная, и слава Богу,— началъ Яни:— съ недлю или дв я спалъ и лъ, лъ и спалъ. Я видлъ за это время Магомета-Салика раза два, и онъ очень любезно спрашивалъ, хорошо ли мн, и не нуждаюсь ли я въ чемъ. Мн нужна была только свобода и свиданіе съ тобой, а такъ какъ онъ не могъ дать мн ни того ни другаго, то я отвчалъ, что ни въ чемъ не нуждаюсь.

Потомъ съ недлю онъ сталъ чаще посщать меня, разспрашивая объ отц и родичахъ, а также о томъ, былъ ли въ Паниц Николай. Я, конечно, отвчалъ, что мои родичи люди хорошіе, спокойные, мирно работаютъ въ пол и благодарятъ Бога, что ихъ господа, турки, такъ добры и справедливы къ нимъ, а объ Никола я сказалъ, что видлъ его только въ дтств. Такъ гало время, какъ неожиданно дней пять или шесть тому назадъ пришелъ ко мн Магометъ и сказалъ съ хитрымъ, злобнымъ выраженіемъ лица:

— Такъ ты говоришь, что твои родичи люди хорошіе, спокойные и благодарятъ Бога за то, что имютъ добрыхъ, справедливыхъ господъ. Что же ты самъ, Яни, хвалишь ихъ за это?

Я ничего не отвтилъ, такъ какъ я думалъ, что онъ и не ждетъ отвта, но онъ разсердился и, сверкая глазами, воскликнулъ:

— Отвчай, или я велю содрать съ тебя шкуру, собака. Вы вс греки собаки, хотя и красивыя. Но собакъ надо держать на привязи. Благодари Бога, что у тебя такой добрый господинъ, и не сопротивляясь дай связать себ руки.

— Зачмъ?— спросилъ я.

— Будь благоразуменъ, а то я исполню свою угрозу,— закричалъ онъ.

Длать было нечего. Пришлось подвергнуться этому униженію.

— Вотъ такъ хорошо,— сказалъ Магометъ, успокоившись, когда увидалъ мои руки связанными:— мы скоро научимъ тебя быть послушнымъ, какъ твои родичи. Ты вскор увидишь своего отца и Николая. Я послалъ за ними. Если они явятся сюда, то хорошо, хотя въ сущности мн все равно. Я не боюсь лающихъ собакъ. Но если ихъ не приведутъ сюда, то придется подумать, что сдлать съ тобою. Я еще этого не ршилъ,— прибавилъ онъ, смотря пристально мн въ глаза:— можно бы тебя повсить, но ты слишкомъ красивый мальчикъ, и я хотлъ бы лучше, чтобъ ты служилъ мн, напримръ, подавалъ бы розовую воду. Я одлъ бы тебя въ голубую безрукавку, вышитую серебромъ, красные шаровары и желтые башмаки, но я не позволилъ бы теб имть при себ ни ножа, ни пистолета за поясомъ. Ты слишкомъ злой для этого, несмотря на твою юность. Можно бы изъ тебя сдлать и евнуха. Во всякомъ случа ты будешь моимъ слугой, и я буду добрымъ для тебя господиномъ.

Голосъ Яни оборвался, и онъ замолчалъ въ сильномъ волненіи, но черезъ минуту онъ продолжалъ:

— И я долженъ было выслушать все это молча, я свободный грекъ, плевавшій до тхъ поръ на турокъ. Но я помнилъ твою клятву, Митсосъ, и зналъ, что ты меня освободишь. Вотъ почему я молчалъ. Магометъ продолжалъ меня посщать уже каждый день и все повторялъ:

— Время приближается, Яни. Они должны прибыть сюда вскор.

А вчера утромъ онъ сказалъ:

— Они будутъ сегодня.

А я тогда подумалъ: ‘Значитъ, меня не будетъ здсь сегодня вечеромъ’. Митсосъ меня освободитъ до того вечера. Такъ и случилось. Боле мн нечего разсказывать. Ты меня спасъ, и я теб обязанъ жизнью и сохраненіемъ моей чести,— прибавилъ онъ, протягивая ему об руки:— такъ люблю тебя, что меня не тяготитъ благодарность къ теб, но все-таки я желалъ бы отдать за тебя правую руку или правый глазъ.

Митсосъ взялъ об руки Яни и произнесъ новую клятву по обычаю грековъ:

— Да превратится для меня вода въ слезы и хлбъ въ соль, если я не окажу помощи, когда ты будешь въ ней нуждаться и не буду любить того, кого ты любишь, или ненавидть того, кого ты ненавидишь.

Солнце уже садилось за горы, на запад, когда они снова отправились въ путь. Ни тотъ ни другой никогда не бывали въ этой мстности, но они надялись напасть на тропинку, которая вела бы изъ Аркадской равнины въ одно изъ селеній, сосднихъ съ Лангардаскимъ проходомъ.

Чмъ боле они поднимались въ горы тмъ воздухъ становился свже, и они шли бодро, весело. Даже Митсосъ не сожаллъ долгой разлуки съ Зулеймой, такъ какъ, благодаря этому, онъ спасъ своего друга.

Около полуночи они остановились для отдыха. При серебристомъ свт луны блестли надъ ихъ головами снжныя высоты горъ, и Митсосъ вспомнивъ, что маякъ находился подъ самой снжной линіей, ршилъ, что имъ не надо боле подниматься на верхъ.

Собравшись съ силами, они взяли направо и шли по узенькой тропинк до той минуты, какъ первые лучи восходящаго солнца показались изъ-за горъ.

— Ужъ день,— сказалъ Яни:— значитъ, мы близко къ цли.

— Да,— отвчалъ Митсосъ: — это и есть мсто для маяка. Но кто это?

И онъ показалъ на бжавшаго къ нимъ на встрчу человка высокаго роста.

— Это дядя Николай!— воскликнулъ радостно Митсосъ:— покажемъ ему, что и мы умемъ бгать.

Спустя дв минуты, они оба были въ объятіяхъ Николая.

VIII.

Греческій лагерь, расположенный на этомъ никмъ не посщаемомъ скат Тайгета, походилъ на птичье гнздо, свитое на горной вершин. Онъ находился по об стороны горнаго ручья, переполненнаго отъ таянія снговъ и быстро направлявшагося по крутой ложбин въ Каламатскую равнину. На немъ въ пятистахъ шагахъ возвышался маякъ на уединенной, каменной площадк, окруженной узкими ущельями отъ главной массы горъ. Николай выбралъ эту мстность и очень удачно, потому что лагерь скрывался внутри горъ и былъ защищенъ отъ свернаго втра, маякъ могъ служить обсерваціоннымъ пунктомъ въ двухъ шагахъ отъ главной квартиры. На свер подъ нимъ разстилалась Аркадійская равнина, по которой только что пробирались Митсосъ и Яни, на запад лежала, какъ на ладони, Мессенская долина, съ ея главнымъ центромъ Каламатой, а на юг — извивался Лангардскій горный проходъ чрезъ Тайгетъ, между Мессеной и Спартой.

Лагерь былъ окруженъ крпкимъ плетнемъ изъ хвороста, а внутри она. состоялъ изъ шалашей на жердяхъ, переплетенныхъ сосновыми втвями и покрытыхъ въ вид крыши камышемъ. Въ центр, у самаго ручья стоялъ шалашъ Петровія и Николая. Онъ ничмъ не отличался отъ другихъ, кром разввавшагося надъ нимъ синеблаго флага съ греческимъ крестомъ надъ турецкимъ полумсяцемъ. Немного поодаль, среди нсколькихъ деревьевъ, виднлась боле основательная постройка, покрытая досками и войлокомъ: это былъ складъ пороха, снарядовъ и оружія.

Въ лагер было все оживлено, какъ въ пчелиномъ уль, только что прибывшій обозъ съ порохомъ изъ Каливіи и Цимовы быстро разгружался. Самъ Петровій наблюдалъ за тмъ, какъ относили порохъ въ магазины. Во всхъ концахъ виднлись костры, на которыхъ варили кофе для утренней трапезы, а вдали сверкали въ воздух топоры молодцовъ, рубившихъ сосны на различныя потребности лагеря. Въ продолженіе послднихъ двухъ ночей много прибыло изъ окрестныхъ деревень патріотовъ съ оружіемъ, провизіей и даже цлымъ стадомъ овецъ и козъ, которыя паслись въ овраг, подъ лагеремъ. Уже отрядъ вмщалъ въ себ двсти человкъ, а черезъ три дня Петровій надялся довести его до восьмисотъ. Въ недалекомъ разстояніи на откосахъ горы были расположены еще три лагеря, такъ что общее число вооруженныхъ людей, которые могли при первой надобности спуститься съ Тайгета въ Каламату, доходило до трехъ тысячъ. Вс они были уроженцы Лаконіи, Арголиды и южной Аркадіи, а изъ населенной Мессенской долины ожидалось еще дв тысячи человкъ. Патріоты сверной Греціи должны были еще возстать въ Ахай при первомъ блеск маяковъ.

Въ лагер соблюдались строгая дисциплина, порядокъ и правильная организація. Извстное число юношей помщалось на вершин горы, съ приказаніемъ увдомлять о всякомъ движеніи, замченномъ въ окрестностяхъ, и останавливать силой каждаго турка, который направлялся бы изъ Мессены въ Спарту, изъ опасенія, чтобъ онъ не принесъ въ Триполи всти о сбор патріотовъ. Въ сущности это опасеніе было основано не на существованія лагерей, которыхъ не видно было съ дороги, а на выбытіи значительнаго числа жителей изъ окрестныхъ деревень съ ихъ мулами и стадами, но и это обстоятельство не могло возбудить подозрнія, такъ какъ обыкновенно въ апрл мсяц поселяне отправлялись на время въ горы, чтобъ пасти овецъ и козъ на тучныхъ пастбищахъ и жечь сосны на уголь. Во всякомъ случа бгство Петровія, Николая и Яни могло возбудить различныя предположенія турокъ, а потому было очень важно, чтобъ изъ Каламаты не сообщили въ Триполи никакихъ извстій, грозившихъ опасностью этому городу, который за послднія недли сталъ быстро укрпляться съ цлью представить надежное убжище для турецкихъ семействъ въ случа возстанія грековъ.

Вс люди, оружіе, мулы, лошади и скотъ въ лагер находились въ распоряженіи Петровія. Такъ какъ онъ былъ главою многочисленнаго рода Мавромихали, изъ членовъ котораго преимущественно состоялъ отрядъ, занимавшій лагерь, то Николай нашелъ полезнымъ вручить ему высшее начальство, а самъ онъ, какъ говорилъ игумену, вполн довольствовался честью служить родин. Петровій не злоупотреблялъ этимъ благороднымъ порывомъ родственника и согласился исполнить желаніе Николая, подъ тмъ условіемъ, что онъ ничего не будетъ длать безъ совта послдняго, и что Николай всегда приметъ начальство, если отрядъ этого захочетъ. Между тмъ ему было препоручено наблюденіе за часовыми и развдчиками, которые поддерживали сношеніе между лагерями. Перемнивъ часовыхъ на маяк, Николай отправился съ обоими юношами къ Петровію. Онъ былъ занятъ разгрузкой муловъ, но, увидавъ сына, бросился къ нему.

— Слава Богу,— воскликнулъ онъ:— что ты спасенъ, но мы уже давно васъ ждали обоихъ, отчего вы такъ замшкались? О Митсосъ, какъ я теб благодаренъ за твою помощь! Идите теперь съ Николаемъ въ мой шалашъ. Я послдую за вами, когда покончу дло, и мы тогда позавтракаемъ.

Выгрузка пороха, по мннію Петровія, требовала большой осторожности. Онъ получался въ корзинахъ, которыя подвязывались по обимъ сторонамъ муловъ и былъ сверху покрытъ углемъ ила какимъ нибудь сельскимъ произведеніемъ. Эти корзины бережно относились въ магазинъ, а тамъ порохъ разсыпался въ маленькія бутылки, вмстилище которыхъ равнялось обычному пантронташу. Такихъ бутылокъ было приготовлено 800, по одной на каждаго молодца, а то количество пороха, которое осталось бы посл ихъ наполненія должно было сохраняться въ легкихъ деревянныхъ ящикахъ, боле удобныхъ для перевозки на мулахъ, чмъ корзины.

Цлый день прибывали въ лагерь новыя группы добровольцевъ по 8 и 10 человкъ, и получались всти изъ другихъ лагерей, что и тамъ силы быстро пополнялись. Между прочимъ присоединились къ патріотамъ пятьдесятъ человкъ изъ Навпліи и Аргосской равнины, въ числ которыхъ были отецъ Андрей и Константинъ. Митсосъ былъ назначенъ адъютантомъ къ Николаю и потому остался въ лагер Мавромихали, но вообще при распредленіи лицъ строго держались географическихъ условій, такъ какъ Петровій зналъ по опыту, что люди, близкіе другъ къ другу, храбре дерутся вмст. Каждый лагерь былъ организованъ по образцу лагеря Мавромихали, и начальники ихъ добровольно подчинились высшей власти Петровія, такъ какъ до сихъ поръ еще не возникали ссоры, впослдствіи нанесшія столько вреда патріотамъ. Къ тому же клубъ гетеріи со времени бгства князя Александра Ипсиланти строго приказалъ, чтобъ управленіе длами на юг было сосредоточено въ рукахъ кого либо изъ мстныхъ вождей, причемъ прямо указалъ на Петровія или Николая.

Прошла недля, лагери были переполнены людьми, и Петровій съ нетерпніемъ ожидалъ окончанія всхъ приготовленій. Благодаря принятымъ предосторожностямъ и счастливому случаю, не произошло еще ни одного столкновенія съ турками, и, повидимому, Каламата ничего не подозрваетъ. Два дня тому назадъ было получено извстіе, что два турецкихъ военныхъ судна были отправлены для защиты этого города и спасенія турецкихъ его жителей въ случа возстанія грековъ, но, несмотря на то, что съ утра до вечера наблюдали съ маяка за бухтой, не виднлось и слда этихъ кораблей.

Наконецъ 2-го апрля въ полдень развдчикъ съ маяка явился въ лагерь и объявилъ, что маленькій отрядъ турокъ въ двнадцать вооруженныхъ человкъ и съ обозомъ муловъ поднимался по горному проходу изъ Каламаты.

— Остановить ихъ!— скомандовалъ Петровій и послалъ двадцать человкъ на подкрпленіе маячнаго поста, а еще дюжин приказалъ быть наготов, чтобы отправиться туда же при первой надобности.

Прошло нсколько времени, и послышалась перестрлка, а затмъ, спустя полчаса, получилась всть о томъ, что приказаніе Петровія исполнено, и турки остановлены.

Петровій вскочилъ изъ-за стола, за которымъ обдалъ вмст съ Николаемъ, и громко воскликнулъ, сверкая глазами:

— Наконецъ-то наступила минута жатвы!

Не теряя ни секунды, онъ тотчасъ отправилъ своего адъютанта Яни съ приказаніемъ, чтобъ за часъ до заката солнца вся армія выступала въ Каламаты. Всюду начались энергичные сборы, но, несмотря на общее одушевленіе, нигд не были нарушены порядокъ и строгая дисциплина. Все длалось быстро, но аккуратно и методично. Къ четыремъ часамъ окончены были вс приготовленія, и мулы навьючены багажемъ и снарядами.

Между тмъ нсколько нарочно отряженныхъ для этого людей нанесли груду дровъ на вершину горы для костра, который долженъ былъ служить маячнымъ сигналомъ не только для другаго маяка въ Басс, но и для патріотовъ въ, селеніяхъ мессенской равнины. Митсосу было поручено зажечь этотъ маякъ, который долженъ былъ распространить по всей Греціи огненное слово свободы, какъ только наступитъ темнота, а затмъ онъ долженъ былъ присоединиться къ отрядамъ, которые со всхъ сторонъ стянутся къ Каламат.

Въ 5 часовъ началось общее движеніе, и Митсосъ, оставшись одинъ въ лагер, свободно поужиналъ, а затмъ сталъ ждать ночи, въ которую суждено было народиться Греціи. День былъ жаркій, душный, и юноша, отправивъ съ обозомъ теплый шерстяной плащъ, данный ему Николаемъ взамнъ того, который онъ бросилъ во время бгства изъ Триполи,— былъ одтъ. въ полотняной рубашк и такихъ же шароварахъ и открытой албанской куртк. Въ воздух было тихо, но съ вершинъ Тайгета тихо надвигались облака. Хотя къ закату солнца они застилали все пространство до Итома, но сверху небо было чисто, и маячный пикъ рельефно выдавался въ окружающемъ полусвт. Задолго до наступленія темноты Митсосъ отправился къ маяку и устроилъ тамъ большой костеръ, изъ дровъ, валежника и сухого мха. Едва усплъ онъ окончить свою работу и уже собирался внизъ за тлвшими углями, которые при втр быстро разожгли бы костеръ, какъ сталъ накрапывать дождь. Юноша быстро закрылъ сосновыми втвями приготовленный костеръ и побжалъ внизъ, но дождь усиливался, и поднялась сильная гроза. Однако онъ набралъ въ свою шапку горсть горячихъ углей и, снеся ихъ въ шалаши, сталъ разжигать на нихъ груду почернвшихъ углей.

Между тмъ наступила ночь темная, ненастная. Положеніе Митсоса было критическое. По всмъ вроятіямъ, костеръ, такъ прожогъ, что не было возможности его зажечь. Но тутъ юноша вспомнилъ, что Петровій оставилъ ему фляжку со спиртомъ. Но не усплъ онъ достать ее, какъ услышалъ невдалек шаги какого-то человка, поднимавшагося по горной тропинк.

Кто бы это былъ? Едва ли это могъ быть какой нибудь отставшій грекъ или гонецъ отъ Петровія, или заблудившійся поселянинъ, скоре всего на лагерь набрелъ какой нибудь турокъ, и Митсосъ, выйдя изъ шалаша, сталъ озираться во вс стороны. Почти въ ту же минуту сверкнулъ въ темнот огненный языкъ, и пуля, пролетвъ мимо его головы, вонзилась въ одну изъ жердей шалаша.

— Кто идетъ?— воскликнулъ Митсосъ, взводя курокъ у своего пистолета, но вмсто отвта послышался второй выстрлъ.

Юноша спрятался за уголъ шалаша и сталъ поджидать, чтобъ невидимый врагъ подошелъ поближе. Но шаги стали удаляться, и Митсосъ пустился въ догоню за незнакомцемъ, который очевидно былъ турокъ и могъ оповстить Спарту о наступленіи на Каламату возставшихъ грековъ.

Спустя три минуты, Митсосъ догнала, своего врага. Тотъ остановился и выстрлилъ въ него изъ ружья, но не попалъ, и также безплоденъ былъ второй выстрлъ изъ пистолета. Онъ еще разъ прицлился изъ ружья, и юноша видя, что ему грозитъ врная смерть, съ отчаянья бросилъ ему въ лицо изо всей силы пистолетъ. Онъ зашатался, забрызганный кровью, а Митсосъ бросился на него, выхватилъ изъ его рукъ ружье и нанесъ ему смертельный ударъ прикладомъ по голов. Онъ грохнулся на землю, и юноша почувствовалъ на своихъ рукахъ и одежд что-то мокрое, мягкое. Онъ остановился, чтобъ убдиться, дйствительно ли убилъ турка, а потомъ бгомъ пустился къ маяку.

Только теперь онъ увидалъ, что у него на рук была рана, изъ которой текла кровь. Онъ оторвалъ оіъ рукава рубашки кусокъ полотна, перевязалъ рану и, захвативъ уголь и спиртъ, продолжалъ свой путь къ маяку. Какъ онъ ожидала, костеръ совсмъ промокъ, и невозможно было его зажечь. Конечно, съ помощью углей, еще тлвшихъ въ его шапк, и спирта можно было поддержать огонь, но надо было прежде всего получить этотъ огонь, а это было невозможно, такъ какъ все вокругъ пропиталось дождемъ.

Неожиданно свтлая мысль озарила голову Митсоса: онъ снялъ съ себя рубашку, которая оставалась сухой, завернулъ въ нее угли и сталъ дуть на нихъ изъ всхъ силъ. Наконецъ появился маленькій огонекъ, Митсосъ подлилъ въ него спирта, и огонь весело запылалъ, пожирая рубашку. Тогда юноша запихалъ ее въ самую середину костра, гд еще находилось сухое топливо и сталъ сверху поливать спиртомъ. Мало-по-малу дрова загорлись, и Митсосъ старательно поддерживалъ пламя спиртомъ и сухими полньями, которыя онъ выхватывалъ изнутри костра и бросалъ въ огонь. Наконецъ весь костеръ представилъ пылающую груду, которую не могъ затушить дождь, все боле и боле ослабвавшій.

Тогда Митсосъ почувствовалъ въ спин холодъ, такъ какъ дождь пронизалъ его обнаженное тло, а въ груди боль отъ огня, противъ котораго онъ не принималъ никакой предосторожности. Мысль о великомъ дл, которое онъ совершалъ, объ освобожденіи Греціи, которое предвщалъ свтъ этого маяка, не давала ему до сихъ поръ времени подумать о себ. Теперь онъ отскочилъ отъ костра, и глаза его неожиданно остановились на горизонт.

Что это такое? На самомъ горизонт свтилась какая-то большая звзда. Нтъ, это не могла быть звзда. Она находилась слишкомъ низко, и свтъ ея былъ красный. Къ тому же за ней чернлась гора. Очевидно, это былъ отвтный свтъ маяка въ Басс.

Митсосъ вернулся въ лагерь, отыскалъ тло убитаго имъ турецкаго солдата и взялъ его пистолетъ и ружье. Затмъ онъ покрылъ трупъ сосновыми втвями, чтобы предохранить его отъ хищныхъ зврей, и перекрестившись, какъ всегда длаетъ грекъ передъ мертвецомъ, побжалъ подъ гору за своимъ отрядомъ.

Греки двигались тихо, такъ какъ хотли подойти къ Каламат за часъ до разсвта. Поэтому Митсосъ скоро ихъ нагналъ на привал у подножія Тайгета. Отыскавъ Петровія у разведеннаго костра, онъ только что хотлъ передать ему о томъ, что онъ сдлалъ, какъ послдній съ улыбкой махнулъ рукой и продолжалъ свой разговоръ съ Николаемъ и отцомъ Андреемъ.

— Такъ слышишь, отецъ Андрей,— говорилъ онъ:— городъ надо взять во что бы то ни стало, но чмъ мы меньше потеряемъ людей, тмъ лучше. Я предпочелъ бы капитуляцію штурму, но безъ всякихъ условій. Вс турки… Ты понимаешь?

— Понимаю,— отвчалъ отецъ Андрей.

— Луна ихъ пожретъ своими лучами,— продолжалъ Петровій:— а теперь, о. Андрей, пойди, отдохни. Ну, Митсосъ, мы видли, какъ ты зажегъ маякъ, но какъ ты это сдлалъ въ дождь, я, право, не понимаю. Разсказывай-ка!

Митсосъ молча раскрылъ свою куртку и показалъ обнаженную грудь.

— Рубашка иногда очень полезна,— произнесъ онъ и подробно разсказали, о случившемся.

— На этомъ юнош Божіе благословеніе,— промолвилъ тихо Петровій, когда онъ кончилъ свой разсказъ, и съ удивленіемъ взглянулъ на него.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

Ночью сильный втеръ разогналъ облака, и солнце взошло на свтломъ голубомъ неб. Прежде чмъ выступить въ путь посл кратковременнаго отдыха, Петровій созвалъ вождей остальныхъ трехъ лагерей и далъ имъ окончательную инструкцію. Три роты изъ майнотовъ, арголидцевъ и лаконидцевъ должны были атаковать цитадель, а аркадцамъ предстояло соединиться съ двумя ротами изъ Мессены и, направившись на гавань, уничтожить тамъ вс суда, кром четырехъ легкихъ барказовъ, ждать прибытія турецкихъ военныхъ кораблей. Мессенцы съ благороднымъ патріотизмомъ просили Петровія назначить начальника трехъ ротъ, не выставляя своего мстнаго кандидата, и онъ указалъ имъ на Никиту изъ Спарты, который пользовался большой популярностью и недавно вернулся съ Іоническихъ острововъ, такъ какъ турки дорого оцнили его голову въ случа его выдачи.

Цитадель Каламаты стояла на возвышеніи въ мил разстоянія отъ гавани, но она была малаго размра, и ее соединяло съ гаванью ничмъ не укрпленное предмстье, жители котораго занимались торговлей и производствомъ шелка. Самая же цитадель была защищена со всхъ сторонъ стною, и три ея стороны выходили на крутые утесы въ тридцать футовъ вышины. На запад подъ самой стной извивался горный потокъ, который лтомъ пересыхалъ, но теперь былъ переполненъ водою отъ таянія снговъ на горныхъ вершинахъ. Съ этой стороны городъ былъ неприступенъ, особенно для грековъ, которые не имли пушекъ, а были снабжены лишь старыми ружьями, точно также была бы только потерей времени атака съ свера или востока. Однако на свер были въ стн ворота, которыя выходили на каменныя ступени, выбитыя въ утес. Поэтому планъ Петровія заключался въ томъ, чтобъ сразу овладть нижнимъ не защищеннымъ городомъ и, поставивъ отрядъ солдатъ передъ сверными воротами, блокировать цитадель, изъ которой не было другаго выхода. На это дло онъ назначалъ три роты, а остальныя три должны были отрзать гавань отъ города.

Такимъ образомъ на разсвт и подъ прикрытіемъ сильнаго тумана греческая армія раздлилась на дв части: одна изъ нихъ спустилась въ гавань, а другая, обойдя цитадель, направилась къ нижнему городу. Спустя полчаса, солнечные лучи разогнали туманъ, и часовые на цитадели неожиданно увидали передъ собою три роты солдатъ на разстояніи полмили. Тотчасъ забили тревогу, и всть о наступленіи грековъ распостранилась съ быстротою молніи по нижнему городу. Немедленно улицы наполнились толпами мужчинъ, женщинъ и дтей, которые въ испуг метались во вс стороны. Но черезъ нсколько времени эти толпы двинулись по двумъ опредленнымъ направленіямъ — въ цитадель и въ гавань. Въ это время греки тихо, безмолвно заняли городъ безъ одного выстрла, не нанося ни малйшаго вреда перепуганнымъ жителямъ, а только возбраняя имъ искать спасеніе въ Триполи. Къ западу отъ города находился мостъ, перекинутый черезъ потокъ, и тамъ Петровій поставилъ нсколько сотъ человкъ, чтобъ помшать кому нибудь покинуть городъ съ этой стороны, но вскор понадобилось сосредоточить вс силы въ город, и Яни дано порученіе уничтожить мостъ. Онъ былъ деревянный, но уже сдланы было приготовленія построить желзный, а потому рядомъ лежало нсколько брусковъ. Одинъ изъ нихъ обратили въ рычагъ, и съ его помощью двадцать здоровенныхъ молодцевъ подняли съ полдюжины досокъ, а находившіяся подъ ними бревна подпилили. Черезъ нсколько минутъ мостъ обрушился и былъ унесенъ теченіемъ. Между обими сторонами потока образовалась бездна, и путь изъ города былъ пресченъ испуганнымъ жителямъ.

Тамъ и сямъ виднлись одинокіе дома, которые были закрыты и защищены изнутри, но вообще вс жилища были покинуты ихъ обитателяли и стояли настежь открытыми. Только одинъ турокъ оказалъ сопротивленіе и, выстрливъ изъ окна, убилъ грека. Самъ Петровій съ нсколькими молодцами ворвались въ домъ, и тамъ послышались выстрлы. Затмъ они вернулись и молча продолжали свой путь.

Площадь нижняго города находилась прямо подъ цитаделью, и на сверной ея сторон стояло нсколько шелковыхъ мастерскихъ. Вс он были покинуты хозяевами и рабочими, а потому Петровій помстилъ тамъ отрядъ изъ Майны. Какъ только этотъ отрядъ и аргосцы прошли черезъ весь городъ, побуждая жителей искать спасенія или въ цитадели или въ гавани, были вызваны спартанцы, сдерживавшіе бглецовъ на восточной сторон, и расположили ихъ противъ цитадели съ юга. Между тмъ, аргосцы были раздлены были на дв части: одна сторожила ворота на свер, а другая заняла мстность между майнотами и ркой. Такимъ образомъ блокада цитадели была полная: съ запада и востока ее окружали непроходимые утесы, съ юга греческая армія, а съ свера ворота, у которыхъ стояли аргосцы.

Туркамъ были открыты три пути къ спасенію: они могли или сдлать вылазку, какъ только появятся ихъ военныя суда, и достичь моря, или вступить въ бой съ греками и возстановить сношенія съ Триполи, или выдержать осаду до полученія помощи извн. Въ первыя минуты паники, объявшей жителей при неожиданномъ появленіи грековъ, жители бжали въ цитадель и переполнили ее невооруженными людьми. Каждый изъ нихъ думалъ только о себ и своей личной безопасности. Среди этой толпы бглецевъ были сотни грековъ, нкоторые изъ нихъ, потерявъ голову отъ страха, скрылись въ цитадели, но большинство присоединилось къ своимъ соотечественникамъ, жалуясь на перенесенныя отъ турокъ жестокости. Петровій принялъ въ ряды своей арміи всхъ, которые желали служить родин и годились на военную службу, и поручилъ имъ розыскать по домамъ скрывавшихся тамъ турокъ. По его приказанію, этихъ плнныхъ не слдовало ни убивать, ни подвергать дурному обращенію, а просто держать взаперти. Но дикая месть столь много претерпвшихъ рабовъ не знала границъ, и вс турки, найденные въ домахъ, были тайно убиты.

Главная слабость цитадели состояла въ дурномъ водоснабженіи. Существовалъ въ ней только одинъ колодезь, и его не было достаточно для потребностей того громаднаго числа людей, которые искали тамъ спасенія. Около полудня, Димитрій, командовавшій свернымъ отрядомъ, замтилъ, что со стнъ цитадели опускаютъ на веревкахъ ведра въ рку и подымаютъ ихъ потомъ съ водой. Онъ взялъ нсколько людей и подобрался къ самой стн: въ эту минуту надъ ихъ головами показались два ведра, и они спокойно отвязали ихъ отъ веревокъ. Продолжая эту продлку, они отвязали въ полчаса до двадцати ведеръ. Осажденные старались достать воды нсколько ниже, но тамъ утесы представляли острые углы, и ведра, зацпляясь за нихъ, или отрывались или выливали воду.

Между тмъ столбъ дыма, поднявшійся надъ гаванью, обнаружилъ, что мессенцы дйствовали энергично. Часть ихъ разсялась по берегу и жгла суда и лодки, а другая брала въ плнъ турокъ, пытавшихся спастись моремъ. Нкоторые изъ нихъ пустились бгомъ черезъ равнину въ горы, но по нимъ стрляли, и они падали мертвые. Большинство же, видя себя между двухъ огней, отрзанными отъ цитадели отрядомъ Петровія и отъ моря мессенцами, сдались Никит, который заперъ ихъ по группамъ въ гаванскихъ зданіяхъ. Между тмъ аркадцы, выстроившись вдоль берега, ждали прибытія турецкихъ судовъ и отъ нечего длать курили и пли цлое утро.

Въ два часа дня начальнику турецкаго гарнизона въ цитадели, Али-аг, доложили, что въ мор показались два корабля, которые при попутномъ втр могли черезъ нсколько часовъ войти въ гавань Каламаты. Али все утро бсновался, въ безпомощной злоб видя, какъ греки уничтожали суда и лодки, запасъ у него оружія и воды былъ далеко недостаточенъ для отраженія осады и существованія бглецовъ, переполнившихъ цитадель. Поэтому онъ ясно понималъ, что если изъ Триполи не подоспетъ помощь, а на это разсчитывать было нельзя,— такъ быстро установили греки осаду, то единственной для него надеждой на спасеніе было дйствовать заодно съ подходившими съ моря двумя военными судами, при чемъ являлась возможность самихъ грековъ поставить между двухъ огней. Но для этого ему приходилось ждать приближенія судовъ и ихъ вступленія въ бой съ греками.

Спустя полчаса, аркадцы, стоявшіе на берегу, ясно увидли подходившія турецкія суда, повидимому, военныя. Никита воспользовался для встрчи враговъ строившимся, но неоконченнымъ моломъ, благодаря чему валялось на берегу много большихъ камней.

— Турки строили молъ,— воскликнулъ онъ, обращаясь къ своимъ сподвижникамъ:— но Богъ и вс святые руководили ими на благо грековъ. Спрячьтесь за этими камнями, а когда, войдутъ въ гавань, то мы незамтно набросимся на нихъ. Молъ скрываетъ насъ отъ моря, и турки насъ не увидятъ, пока, обогнувъ уголъ, они очутятся въ нашихъ рукахъ. Здсь глубоко, и они подойдутъ близко.

Онъ потребовалъ на помощь одну изъ ротъ мессенцевъ и расположилъ 1.600 человкъ за каменьями подъ защитой мола, а самъ ползкомъ добрался до его оконечности и съ улыбкой сталъ ожидать судовъ, первое изъ которыхъ уже находилось въ нсколькихъ стахъ футахъ отъ берега.

Подойдя къ концу мола, судно, на которомъ виднлось много пушекъ, круто повернуло и пошло вдоль каменной стны на разстояніи пятидесяти футовъ. Никита приказалъ своимъ людямъ открыть огонь, какъ только судно поравняется съ ними. 1600 ружей ожидали момента для стрльбы.

Красиво и медленно подвигалось судно къ устроенной ему засад. Матросы бгали по палуб и унизывали реи, готовясь къ спуску парусовъ и отданію якоря. На мостик стоялъ капитанъ съ двумя офицерами, а на палуб было выстроено двсти молодыхъ солдатъ съ ружьями. Въ головахъ спрятанныхъ за каменьями грековъ блеснула одна мысль: ‘сначала солдатъ’, на нихъ былъ направленъ огонь сотни ружей. За этимъ залпомъ слдовалъ второй, третій, и турки падали, какъ кегли, а корабль продолжалъ тихо двигаться. Въ числ первыхъ жертвъ были капитанъ и два офицера. Всмъ экипажемъ овладла паника: одни спасались въ каютахъ, другіе прыгали въ воду, третьи, словно очарованные, стояли неподвижно, ожидая своей судьбы. Только немногіе солдаты сохранили присутствіе духа, выдвинули пушку и стали заряжать ее. Но одни за другими они падали подъ мткими выстрлами турокъ. И все-таки гордое судно не прекращало своего хода мимо направленныхъ на него ружей, и палуба его покрылась грудами мертвыхъ тлъ. Вскор некому было руководить ходомъ судна, и оно, повернувшись по втру, ударилось носомъ въ противоположный низкій песчаный берегъ. Свъ на мель, оно какъ бы окаменло, съ поднятыми, но неподвижными парусами.

Только тогда Никита и остальные греки вспомнили о второмъ судн и обернувшись обратили на него свои взоры. Оно все еще находилось на разстояніи четверти мили, но на немъ видно было сильное движеніе, и Никита сталъ бояться, что не приводятъ ли турки въ движеніе свои большія орудія. Но это опасеніе продолжалось недолго, судно перемнило ходъ и быстро удалилось въ море. Эта недостойная трусость возбудила негодованіе грековъ, и они стали съ громкой бранью стрлять по бглецамъ, что, конечно, Никита быстро прекратилъ, не желая даромъ терять снарядовъ.

Между тмъ на первомъ судн оставшіеся въ живыхъ тридцать человкъ съ отчаянія стали стрлять и даже зарядили пушку, но греки перебили еще человкъ пять или шесть, и тогда остальные бросили пушку, предпочитая защищаться ружьями. Но имъ приходилось стрлять въ невидимыхъ враговъ, а они служили имъ ясной мишенью. Что касается до турокъ, бросившихся въ воду, то ихъ перестрляли, какъ утокъ, и только одинъ выбрался на берегъ, но едва онъ усплъ стряхнуть съ себя воду, какъ пуля сразила его.

Пока все это происходило, Али-ага наблюдалъ изъ цитадели за гибелью одного судна и бгствомъ другаго. Въ ту минуту, какъ первое судно вошло въ гавань, онъ открылъ огонь по Майнотскому отряду, но греки, повинуясь приказаніямъ Петровія, попрятались за зданія шелковыхъ мастерскихъ и даже не считали нужнымъ отвчать на безцльную стрльбу. Поощряемый этимъ и видя, что въ гавани происходитъ бой, онъ уже хотлъ двинуться къ гавани съ половиной гарнизона, какъ онъ увидалъ, что одно судно сло на мель, а другое ушло въ море. Ему оставалось тогда одно — ждать, и дйствительно вылазка безъ помощи судовъ была бы безуміемъ.

Въ сумерки перестрлка замерла, и лодка отплыла отъ судна съ блымъ флагомъ. Немногіе турки, оставшись въ живыхъ, сдались, и ихъ удалили на берегъ, гд сдали подъ караулъ. Никита, отправившійся на корабль не могъ смотрть безъ уваженія на трупы людей, такъ мужественно сражавшихся. Вся палуба была залита потоками крови. Ружья, порохъ, деньги въ количеств 500 піастровъ, найденныя къ капитанской кают, и все, что годилось грекамъ, было взято ими. Они даже старались стащить пушки, но это было имъ де по силамъ безъ надлежащихъ приспособленій. Подконецъ они подожгли судно, чтобъ турки снова не овладли имъ. Всю ночь оно горло пылающимъ костромъ. Такъ кончился первый день осады.

Весь слдующій день блокада продолжалась, но не сдлано было ни одного усилія — ни произвести вылазку, ни пойти на штурмъ. Горные проходы изъ Аркадіи и чрезъ Тайгетъ, по которымъ могли прійти подкрпленія изъ Триполи, были охраняемы Петровіемъ, который не хотлъ даромъ жертвовать своими людьми, зная, что могъ достичь того же терпніемъ. Съ своей стороны Али готовъ былъ скоре сдаться, чмъ съ своими плохо вооруженными полутора тысячью людьми пойти на бой съ шестью полками молодцевъ, въ результат котораго было бы полное избіеніе всхъ турокъ въ Каламат.

Рано утромъ на третій день стало очевиднымъ, что не дождаться помощи изъ Триполи, и что если она когда нибудь придетъ, то поздно. Водоснабженіе изсякло, и началъ ощущаться голодъ среди толпы полуобнаженныхъ жителей города, которые выскочили изъ своихъ кроватей раздтые во время набга грековъ и въ этомъ вид искали спасенія въ цитадели. Въ греческой же арміи царили довольство и порядокъ. Греки были удобно расположены и пользовались всми городскими запасами, кром того, они забрали значительное количество добычи, половина которой была раздлена между солдатами, а остальная часть предназначена Петровіемъ на военный фондъ.

Съ полчаса уже раздались звуки первой трубы, и греки собрались завтракать, какъ блый флагъ взвился на угловой башн, и Али-ага, одинъ съ пашемъ, который несъ трубку, направился въ лагерь осаждающихъ. Нкоторые изъ грековъ, испытавшіе его жестокости, окружили тирана и стали осыпать его бранью, даже плевать на него. Но онъ хладнокровно отвчалъ имъ избранными ругательствами и такъ громко кричалъ на нихъ, называя ихъ собаками и собачьими дтьми, что они мало-по-малу отстали отъ него. По дорог онъ увидалъ слпого грека, который, сидя на земл, просилъ милостыню, Али остановился, распахнулъ свою красную одежду, подбитую лисьимъ мхомъ, вынулъ нсколько мелкихъ монетъ и бросилъ нищему. Потомъ онъ еще разъ остановился, снялъ туфлю съ одной ноги и выбросилъ попавшій туда камешекъ. Еслибъ онъ выражалъ хоть малйшій слдъ страха, то его убили бы сто разъ, но онъ презрительно обходился съ толпой, и она не дотронулась до него.

Петровій сидлъ передъ занимаемымъ имъ домомъ, когда увидала. подходящаго турка. Онъ всталъ, поклонился и приказалъ слуг подать трубку. Но Али не отвчать на поклонъ и движеніемъ руки указалъ, что онъ принесъ свою трубку. Для него вс греки были собаками, и онъ обращался съ Петровіемъ, какъ съ своимъ рабомъ.

— Я нахожу нужнымъ сдаться,— сказалъ онъ на прекрасномъ греческомъ язык,— и пришелъ, чтобъ сговориться насчетъ условій.

Глаза Петровія блеснули огнемъ. Онъ отличался мягкимъ характеромъ и молча слъ, скрестивъ ноги, а турокъ остался стоять передъ нимъ.

— Я не соглашусь ни на какія условія,— отвчалъ онъ,— но и прикажу, чтобъ не было общей рзни, а все-таки совтовалъ бы теб и твоимъ не выводить изъ терпнія грековъ своими нахальными манерами.

Али покачалъ головой, слъ безъ приглашенія и махнулъ рукой пажу, слдовавшему за нимъ съ трубкой.

— Ты, напримръ, не дашь намъ свободнаго пропуска въ Триполи?— сказалъ онъ.

— Нтъ.

— Ты не оставишь намъ оружіе?

— Никогда,— отвчалъ Петровій со смхомъ и прибавилъ гнвно,— а вотъ что я сдлаю для тебя: я запрещу моимъ людямъ убить тебя сейчасъ, какъ собаку, но боле ничего.

Али пожалъ плечами и, взявъ трубку отъ пажа, обратился къ одному изъ стоявшихъ подл грековъ съ просьбой одолжить ему уголекъ, зажегъ трубку и сталъ спокойно курить.

— Твои условія жестокія,— сказалъ онъ наконецъ,— но я не говорю, что совершенно отказываюсь ихъ принять. Только мн необходимо пять часовъ на размышленіе.

— Ты надешься на то, что въ это время поспетъ помощь изъ Триполи. Нтъ, я не согласенъ ждать. Говори сейчасъ: да или нтъ.

— А если я не скажу ни да, ни нтъ, что тогда?

— Тогда я велю проводить тебя въ цитадель въ полной безопасности, но когда мы доведемъ васъ до голодной смерти и возьмемъ вашу твердыню, то я не отвчаю за твою безопасность. У насъ съ тобой и твоими давніе счета. Здшніе греки имютъ много причинъ жаловаться на тебя.

— Еще бы, собаки. Я принимаю твои условія.

— Такъ считай себя моимъ плнникомъ,— сказалъ Петровій, вставая и не смотря на него,— возьмите его, Христо и Торги, а ты, Яни, прикажи, чтобъ вс три роты выстроились.

— А прежде дайте мн еще уголекъ,— произнесъ Али,— у меня очень сырой табакъ.

Спустя полчаса, вс турецкіе солдаты и городскія власти вышли безоружные изъ цитадели среди двухъ рядовъ греческихъ молодцовъ. Они были тотчасъ раздлены между различными отрядами и сдлались рабами грековъ, какъ греки были столько лтъ ихъ рабами. Многіе были выкуплены друзьями, а многіе, по выраженію грековъ, были ‘пожраны луной’. Греческій флагъ былъ поднятъ на башняхъ цитадели, и дло освобожденія Греціи, возвщенное Митсосомъ съ Тайгетскаго маяка огненнымъ словомъ, началось.

И въ этотъ день зарожденія греческой свободы вс греческія сердца,,терпливо дожидавшіяся такъ долго этой радостной минуты, ликовали, а небо и земля, повидимому, раздляли ихъ торжество. Солнце лучезарно свтило на безоблачной синев, море весело катило свои волны, словно смясь, а зеленые луга алли безконечными цвтами.

Какъ только окончилось распредленіе плнныхъ, вся греческая армія выстроилась на площадк у цитадели и вознесла горячія молитвы къ небу, благодаря его за дарованную побду. Въ этой открытой церкви, гд солнце было лампадой, а легкій сверный втерокъ — иміамомъ, искренно молилась первая армія свободныхъ грековъ со времени римскаго ига. Вс старики, которымъ не было суждено дожить до апогея свободы, и юноши, смотрвшіе на борьбу съ тиранами, какъ на забаву, чувствовали, что сердца ихъ бьются одной радостью на зар вками ожидаемаго возрожденія цлаго народа.

Посредин на небольшомъ холм стояло сорокъ два священника, а впереди всхъ отецъ Андрей. Глаза его блестли, какъ у горнаго ястреба, и жажда кровавой мести свтилась въ нихъ. А когда зычнымъ голосомъ, громче котораго не было въ Греціи, онъ заплъ ‘Теб Бога хвалимъ’, то вся тысячная толпа стала вторить ему съ радостью въ сердц и слезами на глазахъ.

Петровій молча смотрлъ на стоявшаго подл него Николая, за которымъ виднлись Митсосъ и Яни. Крупныя слезы струились но его загорлому лицу. Для него, какъ и для всхъ окружавшихъ, не было теперь ни прошедшаго, ни будущаго, а все сливалось въ одномъ лучезарномъ настоящемъ. Они были наконецъ посл столькихъ вковъ неволи свободнымъ народомъ и благодарили Бога за успхъ перваго удара, нанесеннаго врагамъ, за первую дарованную небомъ побду.

Когда молебенъ кончился, Петровій сказалъ Николаю:

— Старый другъ!

Но слезы помшали ему продолжать.

Николай отвчалъ также:

— Старый другъ!

Боле они не могли ничего произнести, да и слезы радости, катившіяся по ихъ щекамъ, были краснорчиве всякихъ словъ.

II.

Еще два дня оставалась греческая армія въ Каламат, предаваясь своей радости. Петровій разставилъ нсколько военныхъ пикетовъ на отрогахъ Тайгета и въ проход изъ Аркадіи, съ цлью отрзать путь подкрпленію изъ Триполи, если таковое будетъ послано. Упоенные первою побдою, греки хотли прямо идти на эту твердыню, но Петровій былъ остороженъ. Онъ зналъ, что дло подъ Каланатой не было серьезной пробой военныхъ способностей его арміи, они, въ сущности, стояли съ сложенными руками, и добыча свалилась съ неба къ ихъ ногамъ. Аттаковать сильно укрпленную позицію съ большимъ корпусомъ было нчто совершенно иное. Для этого у него теперь не было довольно ни людей, ни оружія, и благоразуміе требовало довольствоваться небольшими стычками, пока возстаніе не распространится по всей стран и не сдлается общимъ. Поэтому онъ остался въ Каламат, дожидаясь извстій съ свера Морей о послдствіяхъ тамъ зажженія маяковъ и въ надежд соединить свои силы съ отрядами изъ Патраса и Мегаспелайона. Какъ главнокомандующій первой греческой арміи, вступившей въ бой съ турками, онъ издалъ прокламацію и заявилъ, что греки ршились свергнуть съ себя магометанское иго, и просилъ помощи всхъ христіанъ для ихъ единоврцевъ, боровшихся за свободу.

Между тмъ епископы и духовенство Морей, приглашенные въ Триполи въ конц марта, воспользовались сгратегемой, придуманной Митсосомъ, и воздержались отъ этой поздки. Германъ, говорившій и писавшій потурецки, составилъ подложное письмо, будто бы написанное отъ дружественно настроеннаго турка изъ Триполи, который предупреждалъ его, что Магометъ-Саликъ, подозрвая близкое возстаніе грековъ, хотлъ убить двухъ или трехъ выдающихся духовныхъ лицъ, и тмъ убить двухъ зайцевъ: навести панику на весь народъ и лишить его вождей. Съ этимъ подложнымъ письмомъ въ карман онъ спокойно отправился къ Калавриту, гд находились въ сбор вс высшіе представители духовенства. Германъ прибылъ туда вечеромъ и, прежде чмъ лечь спать, далъ письмо своему слуг, Ламбросу, и приказалъ ему отправиться по дорог въ Триполи, а около полудня вернуться и, встртивъ ихъ на полупути, отдать Герману письмо, объяснивъ, что онъ получилъ его отъ встртившагося ему турка, который просилъ какъ можно скоре передать его Герману.

Ламбросъ, имвшій пристрастіе южанина ко всему таинственному и драматическому, исполнилъ съ успхомъ данное ему порученіе, и когда духовныя лица, отправившись утромъ въ путь, остановились для полудневнаго отдыха, онъ подскакалъ къ нимъ, соскочилъ поспшно съ лошади и подалъ своему господину подложное письмо. Германъ пробжалъ его съ удивленіемъ и страхомъ, а потомъ прочелъ въ слухъ товарищамъ, которые пришли въ ужасъ. Никто не зналъ, что длать, и вс ждали авторитетнаго совта Германа.

— Вотъ что мы сдлаемъ, братья,— сказалъ онъ,— если вы одобрите мой планъ. Я пошлю это письмо моему почтенному другу Магомету-Салику, котораго я все-таки считаю таковымъ, и попрошу, чтобъ она. поручился за нашу безопасность, конечно, только для проформы, что онъ и сдлаетъ немедленно, если другой мой почтенный другъ, написавшій это письмо, введенъ въ заблужденіе. Но пока намъ необходимо дйствовать согласно его предостереженію, принимая его за справедливое. Поэтому я предлагаю, чтобъ мы разъхались и окружили себя небольшимъ числомъ тлохранителей. А прежде чмъ придетъ отвтъ,— прибавилъ онъ, пристально смотря на всхъ патріотовъ,— можетъ быть, у насъ на рукахъ будетъ другое дло.

Ныть можетъ, нкоторыя изъ духовныхъ лицъ догадались, что письмо подложное, но они были слишкомъ рады предлогу не хать въ Триполи и охотно приняла планъ Германа.

Затмъ наступили десять дней лихорадочнаго ожиданія, во время котораго Петровій подготовлялъ взятіе Каламаты. Вечеръ за вечеромъ люди взбирались на горную вершину, гд былъ собранъ матеріалъ для маяка, и съ нетерпніемъ смотрли на горизонтъ, карауля, не засвтится ли вдали маякъ. И каждое утро они возвращались къ своимъ товарищамъ патріотамъ, говоря: ‘Ничего, ничего’. Наконецъ въ одну темную ночь показался желанный свтъ, и зажглись маяки по всей стран съ юга до свера съ главной встью о наступленіи зари греческой свободы. Въ Калаврит, гд былъ нанесенъ первый ударъ на свер, турки были еще мене подготовлены къ защит, чмъ въ Каламат, и 3-го апрля города’ сдался также подъ условіемъ, что не будетъ поголовной рзни. Этотъ городъ былъ не важный, но обладаніе имъ имло громадное значеніе для возставшихъ грековъ, такъ какъ онъ лежалъ среди богатйшей во всей Греціи долины и вблизи Мегаспелайона и сдлался центромъ ихъ дйствій на свер. Кром того, въ Каланриг жило нсколько очень богатыхъ турокъ, и ихъ деньги, попавшія въ руки грековъ, были большою помощью для веденія войны.

Получивъ извстіе объ этомъ событіи, Петровій ршился дйствовать. Успхъ на свер доказывалъ, что тамъ не нуждались въ помощи, а совмстныя дйствія двухъ армій, гнавшихъ турокъ съ юга и свера въ Триполи, главную твердыню Порты въ Греціи,— составляли ужо давно его излюбленную мечту. Однако тмъ боле надо было дйствовать осторожно и трезво, при извстіи о взятіи Калавриты его молодцы стали требовать немедленнаго похода на встрчу сверянамъ и осады Триполи, но Петровій, котораго стойко поддерживалъ Николай, выказалъ твердость Тайгета: такой шагъ могъ только кончиться катастрофой, потому что они еще не были опытны въ военныхъ дйствіяхъ и могли разомъ погубить святое дло греческой свободы. Они должны еще научиться азбук войны, и лучшей школы было трудно придумать, какъ ихъ лагерь на скатахъ Тайгета, гд не могла дйствовать противъ нихъ турецкая конница. Поэтому, сдлавъ громадныя бреши въ стнахъ цитадели, засыпавъ колодезь и уничтоживъ ея значеніе, какъ твердыни, Петровій отвелъ свою армію обратно въ лагерь на горномъ откос, но уже съ лучезарной славой побдителя.

Спустя три ночи, Яни и Митсосъ сидли посл ужина у бивачнаго огня.

— О Яни,— говорилъ Митсосъ:— ты теперь сталъ такой толстый поросенокъ отъ долгой) откармливанія въ Триполи, что, право, жаль, что нельзя тебя поджарить.

— Еслибъ тебя такъ откармливали, Митсосъ, какъ меня,— отвчалъ Яни: — то ты былъ бы еще толще.

— Бдный Магометъ,— продолжалъ Митсосъ со смхомъ:— онъ даромъ старался. Знаешь, что, Яни, въ прошедшемъ году въ Навпліи показывали на ярмарк толстую женщину, но, право, ты толще ея. Нтъ, серьезно, я ненавижу толстяковъ, и теб надо скоре похудть. Вотъ посмотри на дядю Николая,— продолжалъ юноша, не замчая, что Николай вышелъ изъ своего шалаша и стоялъ за ними:— онъ выше тебя на двнадцать вершковъ и на сорокъ лтъ старше, а теб не препоясаться его ремнемъ.

— Полно болтать пустяки,— сказалъ Николай, весело смясь:— идите оба ко мн, для васъ готова работа.

Яни быстро вскочилъ и воскликнулъ радостно:

— Намъ надо хать и вдвоемъ. Отлично.

— Ну, войдемъ въ шалашъ,— произнесъ Николай: — и я разскажу вамъ, въ чемъ дло.

Онъ въ двухъ словахъ объяснилъ имъ свой новый планъ. Турецкое судно, подходившее къ Каламат, вернулось въ Навплію и должно было перевезти въ Аины нсколько богатыхъ турецкихъ семействъ, которыя не считали себя тамъ безопасными, а изъ Аоинъ доставить въ Навплію грузъ оружія и снарядовъ. Пора было пустить въ ходъ брандера.

— Николай говоритъ, что ты, Митсосъ, хорошо знаешь Навплійскую бухту,— сказалъ Петровій.

— Да, я знаю ее, какъ свои пять пальцевъ,— отвчалъ юноша, покраснвъ отъ удовольствія:— когда мн отправляться?

— Завтра утромъ. Турецкое судно прибыло въ Навплію три дня тому назадъ, но оно останется тамъ еще пять дней. Напасть же на него надо въ открытомъ мор, когда уже ему нельзя вернуться обратно. Но теб надо товарища. Кого бы хотлъ взять съ собою?

— Конечно, тощаго Яни,— отвчалъ Митсосъ съ улыбкой.

— А толстый Яни этого желаетъ?

— Ему все равно,— произнесъ Яни, сіяя отъ удовольствія.

Полно болтать, и выслушайте мою инструкцію,— произнесъ

Петровій и подробно объяснилъ планъ дйствія.

Внимательно дослушавъ рчь Петровія, жители вышли на свжій воздухъ и долго весело разговаривали, покуривая трубки, пока, наконецъ, Николай, обходя часовыхъ, не замтилъ ихъ и не прогналъ спать.

На слдующее утро они отправились въ путь налегк, такъ какъ ихъ ожидало въ Навпліи все нужное для устройства брандера изъ каика. Они взяли съ собою только одну лошадь для ‘толстяка’, и ихъ проводили до горнаго прохода въ Спарту Петровій и Николай.

Дальнйшая ихъ дорога лежала черезъ равнину, и имъ предстояло обойти окольнымъ путемъ Триполи и переправиться черезъ Навплійскую бухту въ лодк, чтобъ миновать Аргосъ. Въ Навпліи они должны были остановиться въ дом Константина, но какъ можно скрытне. Что же касается до каика, то онъ находился на сохраненіи у Леласа, содержателя кофейни.

Путешествіе совершилось благополучно. Вечеромъ перваго дня они находились въ конц Лангардскаго прохода: передъ ними простиралась громадная плодородная Спартанская равнина, то зеленая, то сроватая, изъ масличныхъ плантацій. Въ разстояніи мили оттуда гнздился у подошвы горнаго прохода маленькій турецкій городокъ Мистра, и друзья его обошли горной тропинкой изъ боязни, чтобъ турки не получили извстія о событіяхъ въ Каламит и не поджидали появленія грековъ. Но, очутившись на другой сторон города, Яни обернулся и съ удивленіемъ сказалъ:

— Странно, въ домахъ не видно свта.

— Да, диковинно,— отвчалъ Митсосъ: — погоди. Надо посмотрть.

Они оба сли на землю и стали ждать подъ защитой сумерекъ, чтобъ въ город, казавшемся совершенно пустымъ, явился какой нибудь признакъ жизни. Но время шло, а въ окнахъ не появлялось свта, и никого не было видно, никого не было слышно въ этомъ странномъ человческомъ селеніи.

— Пойдемъ потихоньку къ городскимъ воротамъ,— сказалъ Яни:— пріятне будетъ ночевать въ дом, чмъ на холодной земл.

— Ишь какъ ты привыкъ къ теплымъ жилищамъ Триполи,— отвчалъ со смхомъ Митсосъ:— ну, да ничего, пойдемъ.

Отправились къ воротамъ, которыя были широко открыты.

— Странно, пойдемъ дальше,— произнесъ Митсосъ.

Вс дома, мимо которыхъ они проходили, были пусты къ отворенными настежь дверями.

— Вроятно, жители получили всть о взятіи Каламаты,— сказалъ Митсосъ,— и бжали. Здсь не осталось ни одной души. Дойдемъ-ка до конца улицы.

Они оставили лошадь во двор мечети и осторожно продолжали путь. Везд была та же пустота, то же безмолвіе. Въ окна виднлись валявшіяся шелковыя турецкія платья, роскошныя изданія корана и т. д. У входа въ старинную греческую церковь, превращенную въ мечеть, стояли два высокихъ серебряныхъ канделябра на двадцать свчей.

— Знаешь что,— сказалъ Яни, смотря пристально на эти канделябры:— было бы недурно поужинать при свт этихъ диковинъ. Возьмемъ-ка ихъ, Митсосъ. Ай, ай, какъ они тяжелы!

— Но куда мы ихъ днемъ?

— Поставимъ въ красивомъ дом, который я уже присмотрлъ. Тамъ еще виднлся боченокъ съ виномъ, а я непрочь теперь хорошо выпить. Э! какое чудесное женское платье! Да и его хозяйка была, вроятно, красавица.

Домъ, понравившійся Яни, былъ двухэтажной кофейней. Въ верхній этажъ вела наружная лстница изъ сада, и какъ только они подошли къ ней, явилась неизвстно откуда кошка и стала подозрительно коситься на нихъ. Внизу было три комнаты, и въ наружной виднлись слды поспшнаго бгства. На полу валялся длинный турецкій нарлиле съ янтарнымъ мундштукомъ, на полк лежало нсколько чубуковъ, а на стол виднлся полуоткрытый кисетъ съ табакомъ. Низенькій покойный диванъ съ мягкими подушками занималъ три стны комнаты, и кошка, повидимому, почувствовавшая неожиданное расположеніе къ чужестранцамъ, спокойно услась въ одномъ изъ угловъ дивана и стала весело мяукать. Вторая комната была переполнена ящиками съ кофе и табакомъ, а на среднемъ стол помщалась лаханка съ двумя полуощипанными циплятами. Третье помщеніе нижняго этажа была конюшня, въ одномъ углу ея было навалено свжее сно, а въ другомъ виднлась печка съ грудой угля передъ нею. На заглохнувшихъ угляхъ внутри печки стояли два маленькихъ мдныхъ кофейника.

— Я надюсь, что вы будете сегодня ужинать у меня, Митсосъ,— сказалъ Яни искусственно жеманнымъ тономъ, когда они осмотрли вс комнаты.

Митсосъ молча поклонился.

Потомъ они заперли ставни и зажгли канделябры.

Затмъ они осмотрли дв верхнія комнаты, и въ нихъ оказались въ одной дв кровати, а въ другой одна. Он не были постланы, очевидно, спавшіе на нихъ бжали прямо съ постели, поэтому Митсосъ съ отвращеніемъ отдернулъ простыни, на которыхъ спали турки.

Покончивъ съ обзоромъ помщенія, Яни сталъ разводить огонь, чтобъ сварить курицъ, а Митсосъ заглянулъ въ кладовую.

— Что это, анчоусы?— воскликнулъ онъ:— прекрасно. Мы ими закусимъ, это обостритъ нашъ апетитъ. Пресвятая Два, тутъ есть еще табакъ и набитыя трубки. Нечего сказать, мы проведемъ здсь превеселый вечеръ. Но наша лошадь ждетъ, у воротъ. Я пойду за ней, а ты поторопись съ ужиномъ.

Яни засмялся.

— А, право, турки славные люди. Они намъ приготовили провизіи, которой хватитъ до Навпліи, и намъ нечего будетъ покупать хлба и вина въ селеніяхъ, въ сумерки.

Яни поставилъ циплятъ вариться и, пока Митсосъ пошелъ за лошадью, чтобы поставить ее въ конюшню, сталъ для забавы примрять женское турецкое платье, которое они нашли на улиц. Когда Митсосъ позвалъ его въ конюшню, то онъ не снялъ свой костюмъ, а такъ отправился къ своему другу, который въ первую минуту удивился появленію турецкой женщины, а затмъ весело расхохотался.

— Что, женщина, мой ужинъ готовъ?— воскликнулъ онъ, весело.

Они со смхомъ сли за столъ и принялись съ аппетитомъ за циплятъ и анчоусы, запивая виномъ, которое Митсосъ нашелъ въ кладовой. Особенно ихъ потшало, что они ли и пили на турецкій счетъ.

— Славный турецкій ципленокъ,— воскликнулъ Яни:— прекрасное турецкое вино! Отличный турецкій табакъ! Мы унесли бы отсюда съ удовольствіемъ эти красивые турецкіе подсвчники, но еслибъ мы потащили ихъ на спин, то слишкомъ обратили бы на себя вниманіе по дорог.

Посл обда они вышли въ садъ и стали курить турецкія трубки. Все было тихо, только вдали журчалъ ручей, или слышалась трель соловья. Кошка бгала по саду, то лазая на деревья, то прыгая за какой-то воображаемой добычей. А когда они пошли въ домъ, чтобы лечь спать, она торжественно предшествовала имъ и, вспрыгнувъ на кровать Митсоса, стала нжно мяукать.

III.

На слдующее утро, очень рано, они нагрузили лошадь различной провизіей и направились на юго-востокъ. Спарта съ ея красными крышами и масличными рощами осталась налво, а передъ ними извивались холмы, покрытые верескомъ и полевыми цвтами. Спустя два часа, они очутились на берегу серебристо извивавшагося Еврота. Митсосъ, взросшій на вод, не могъ устоять отъ соблазна и, быстро раздвшись, сталъ весело плавать. Прошло еще два часа, и они достигли подножья горъ, тамъ они сдлали привалъ и поли.

Такимъ образомъ, они продолжали свой путь еще два дня, и наконецъ, миновавъ Триполи и Аргосъ, вышли на берегъ Навплійской бухты у Милая. Тамъ ихъ ждала лодка, и при свт восходящаго солнца Митсосъ снова увидалъ знакомую ему синеву бухты, на противоположной сторон которой блла стна, скрывавшая жилище его возлюбленной.

Въ десять часовъ они были уже въ дом Константина, откуда ясно виднлся турецкій корабль. Очевидно, они поспли во-время. Нападеніе по инструкціи Петровія должно было произойти, конечно, ночью, а черезъ содержателя кофейни, Леласа, они узнали, что корабль уйдетъ въ море въ тотъ же вечеръ, около 12 часовъ, что было для нихъ удобно, такъ какъ въ случа ухода корабля днемъ имъ пришлось бы слдовать за нимъ до наступленія темноты и совершить свое рискованное дло въ открытомъ мор, далеко отъ берега. Леласъ показалъ имъ каикъ, который по распоряженію Николая онъ долженъ былъ отдать Митсосу, и юноша объявивъ, что надо испробовать ходъ лодки, вскочилъ въ нее. Отталкивая отъ берега, онъ мигнулъ Яни, и тотъ отвтилъ съ улыбкой.

— Очень жаль, я не могу отправиться съ тобой.

Онъ очень хорошо зналъ, куда спшилъ Митсосъ, хотя у него не было ни малйшаго шанса увидть днемъ Зулейму, и, вернувшись домой, сталъ терпливо ждать его возвращенія.

Но прежде чмъ онъ разстался съ Леласомъ, послдній хотлъ во что бы то ни стало вывдать у него, на что нуженъ былъ каикъ Митсосу.

— Я увренъ,— сказалъ онъ, наконецъ,— что каикъ понадобился для какихъ нибудь военныхъ дйствій противъ турокъ.

Но Яни не удовлетворилъ его любопытства, напротивъ узналъ отъ своего собесдника вс навплійскія сплетни, которыя касались преимущественно поспшнаго удаленія турокъ изъ города. Кто бжалъ въ Константинополь, кто въ Аины, а многіе искали спасенія на военномъ корабл, стоявшемъ въ гавани. Такъ велика была паника, которая распространилась между турками, благодаря взятію Каламаты.

Между тмъ, Митсосъ прямо направилъ каикъ кч, блому дому. Втеръ дулъ попутный, и такъ какъ парусъ на каик былъ боле, чмъ на лодк юноши, то онъ и летлъ быстре. Но этой именно причин, вроятно, его и выбралъ Николай, бывшій опытнымъ морякомъ, и Митсосъ, смотря на виднвшійся вдали корабль, мысленно говорилъ себ:

— Я теб дамъ 15 минутъ впередъ и догоню въ продолженіе часа.

Вскор онъ очутился подъ самой стной. На террас никого не было, и это показалось ему страннымъ, такъ какъ прежде всегда виднлись тамъ женщины или слуги. Но если онъ не видлъ Зулеймы, то все-таки ему было отрадно чувствовать, что она близко и, можетъ быть, въ эту самую минуту говоритъ о немъ съ Зулейкой.

Въ стн была маленькая калитка, всегда запертая, а теперь, случайно приблизившись къ ней отъ движенія воды, Митсосъ съ удивленіемъ увидлъ, что она настежь открыта. Онъ поблднлъ. Страшная мысль блеснула къ его голов. Онъ выскочилъ на берегъ и вошелъ въ калитку. Садъ былъ пустой, и двери дома растворены, какой-то заяцъ выскочилъ изъ-за кустовъ и спрятался въ цвточной куртин.

Юноша вздрогнулъ. Домъ былъ покинутъ, и Абдулъ бжалъ со всми своими людьми. Мало того, по всей вроятности, онъ нашелъ убжище на корабл, который Митсосъ долженъ былъ поджечь.

Въ глазахъ его потемнло. Онъ не могъ подвергнуть смерти Зулей я у вмст съ остальными турками на корабл и, слдовательно, брандера не надо было пускать въ ходъ. Но Яни былъ съ нимъ, и ничто не могло удержать его отъ исполненія своего долга. Нтъ, ему надо было отправиться съ нимъ на каик и потомъ, подъ предлогомъ отсутствія отлива или чего либо другаго, отложить уничтоженіе турецкаго судна до другаго раза.

Возвращаясь домой, Митсосъ все боле и боле убждался, что онъ не могъ подвергнуть врной смерти Зулейму, хотя этого требовалъ долгъ и преданность Николаю и родин. Зулейма была ему дороже всего. Она была его первой любовью, его сокровищемъ, его женой передъ Богомъ, и къ тому же….

Яни обдалъ, когда вошелъ въ комнату Митсосъ, но, увидвъ его, онъ вскочилъ.

— Что случилось? Что съ тобой?— воскликнулъ онъ.

Митсосъ посмотрлъ на него молча, и жажда подлиться съ другомъ своею печалью взяла верхъ надъ его ршимостью не говорить Яни о случившемся, и онъ промолвилъ:

— Яни, нельзя поджечь турецкій корабль. Абдулъ бжалъ съ Нулеймой и всми домочадцами. Они, вроятно, на этомъ корабл. Я не могу предать ее смерти.

Яни въ отчаяніи бросился на диванъ.

— Митсосъ! Бдный Митсосъ!— воскликнулъ онъ:— Боже милостивый!

— Отчего ты называешь меня бднымъ, вдь я не могу…

— Ты не можешь, а клятва, а родина…

— Есть кое-что святе клятвы и родины. Къ чорту клятва, къ чорту родина!

Яни молчалъ.

— Какъ ты смешь молчать! Какъ ты смешь осуждать меня!— продолжалъ Митсосъ, выходя изъ себя:— я спасъ тебя два раза отъ врной смерти, а ты…

— Митсосъ…— могъ только прошептать Яни.

Митсосъ закусилъ губу и смолкъ. Черезъ минуту онъ заплакалъ, какъ ребенокъ.

— Яни,— сказала, онъ, немного успокоившись:— прости меня, но я не могу, не могу этого сдлать. Это сверхъ моихъ силъ.

Яни обняла, своего друга, и они стали плакать вмст.

— Бдный Митсосъ,— прошепталъ наконецъ Яни, первый прерывая молчаніе: — что длать? Можетъ быть, Николай и мой отецъ освободили бы тебя отъ твоей клятвы, если бъ они знали. Но они далеко. А если ея нтъ на корабл?

— А если она тамъ?

Снова наступило молчаніе.

— Нечего объ этомъ боле говорить,— промолвилъ, спустя нсколько минутъ, Митсосъ: — будетъ, что будетъ. Ршиться на это страшное дло я не могу и отказаться отъ него также невозможно. Пожалй меня, Яни, и прости за все, что я наговорилъ теб непріятнаго.

Яни улыбнулся.

— Прощать мн нечего, милый Митсосъ. Ты не можешь меня оскорбить!

— Такъ забудь, милашка, я, право, не сознавалъ, что говорилъ.

— Да, да, я ничего не помню.

Часы шли за часами, а Митсосъ все лежалъ неподвижно на веранд, какъ раненый зврь. Яни оставилъ его въ поко, зная, какая тяжелая борьба происходила въ его сердц. Однако, мало-помалу онъ успокоился, всякая тнь нершительности исчезла изъ его глазъ, и ясно было видно по ихъ выраженію, что онъ ршился на одно или другое.

— Съшь что нибудь,— сказалъ Яни, подходя наконецъ къ нему, когда уже солнце было близко къ закату.

— Не хочу,— отвчалъ Митсосъ.

Яни поднесъ къ его губамъ стаканъ съ виномъ.

— Выпей скоре,— сказалъ онъ:— это тебя подкрпитъ.

Митсосъ повиновался, какъ ребенокъ.

— Ты долженъ на что нибудь ршиться,— промолвилъ Яни посл минутнаго молчанія: — если ты ршишь ничего не длать, то мн надо что нибудь придумать.

Митсосъ кивнулъ головой.

— Оставь меня на полчаса одного,— сказалъ онъ: а потомъ я теб скажу, на что я ршусь.

Яни ушелъ съ горькой печалью въ сердц. Ему жаль было друга, но онъ ничмъ не мои’ ему помочь.

Прошло боле получаса, и въ дверяхъ комнаты, гд сидлъ Яни, показался Митсосъ. Онъ былъ очень блденъ и едва держался на ногахъ.

— Пойдемъ, Яни,— сказалъ онъ, не смотря на своего друга: — пора отправляться. Гд дрова и сосуды съ терпентиномъ?

— Въ лодк, я уже снесъ ихъ.

— Такъ ты хотлъ одинъ исполнить наше порученіе, если-бъ я отказался?

— Я постарался бы сдлать, что возможно.

Не разъ люди всходили на эшафотъ твердыми шагами, и мученики твердо смотрли на смерть близкихъ имъ людей. Точно въ такомъ же настроеніи находился теперь Митсосъ. Всмъ сердцемъ и душой онъ врилъ въ святость дла освобожденія Греціи и уничтоженія турокъ, а потому онъ далъ клятву повиноваться руководителямъ этого святаго дла и не могъ нарушить ее. Онъ добровольно сдлался однимъ изъ колесъ патріотической машины, и одно колесо не можетъ отказаться отъ движенія, когда весь механизмъ пущенъ въ ходъ. Поэтому онъ твердыми шагами, но совершенно машинально направлялся къ лодк, осмотрлъ, все ли было приготовлено, и слъ на руль.

Предпріятіе двухъ юныхъ друзей было опасное. Каикъ былъ переполненъ горючимъ матеріаломъ: въ немъ находилось четыре сосуда съ терпентиномъ, которымъ они должны были пропитать парусъ и грузъ валежника. Планъ дйствія заключался въ томъ, чтобъ подойти незамтно къ турецкому кораблю, прицпить къ снастямъ каикъ, поджечь его и самимъ спастись въ маленькой лодк, которую они вели на буксир. Но такъ какъ огонь быстро распространился бы по каику, то имъ предстояла двойная опасность — сгорть, прежде чмъ имъ удалось бы попасть въ лодку и отойти отъ брандера, или быть убитыми отъ, турецкихъ выстрловъ. Но именно этотъ элементъ опасности и поддерживалъ мужество Митсоса.

По крайней мр ночь вполн благопріятствовала подвигу: небо было покрыто тучами, и втеръ дулъ довольно сильный, такъ что они могли подойти къ кораблю незамтно и быстро. Иначе при свтлой ночи рискъ удвоивался бы. Втеръ дулъ съ сверо-востока и приходилось подождать, пока военное судно, пройдя съ милю, повернуло бы къ югу для выхода изъ бухты. Тогда оно находилось бы далеко отъ берега, и всего удобне было дйствовать противъ него. Сначала слдовало подойти къ нему за четверть мили и ждать, пока карабль снимется съ якоря.

Времени было много, и Митеосъ направилъ прежде лодку къ блой стн, съ которой онъ хотлъ проститься навки. Яни понялъ его намреніе и отвернулся, чтобъ не видть его отчаянія. Дйствительно, несмотря на твердую ршимость исполнить свой долгъ и клятву, онъ испытывалъ самую мучительную пытку. Сердце его разрывалось на части. Приблизившись къ блой стн, Митсосъ бросилъ на нее такой взглядъ, какимъ прощаются люди съ любимымъ умершимъ существомъ. Для него Зулейма была мертвой, и онъ думалъ о ней, какъ о покойниц, которую любилъ и собственноручно предалъ смерти. Съ глубокимъ вздохомъ онъ перемнилъ курса, лодки, и она быстро понеслась назадъ къ Навпліи, которая вскор засвтилась вблизи.

Передъ ея многочисленными огоньками чернла темная масса военнаго корабля. Палуба его была блестяще освщена, и на ней слышались громкіе разговоры и веселый смхъ. Матросы очевидно приготовлялись поднять якорь, такъ какъ по временамъ виднлись люди, лазавшіе по снастямъ, и слышалась команда. Наконецъ раздался звонъ колокола, вроятно, сигналъ къ отплытію.

Но друзьямъ пришлось еще прождать два часа, такъ медленно шли приготовленія къ отходу на турецкомъ корабл. Мало-по-малу зажглись фонари на главной мачт и въ нкоторыхъ другихъ частяхъ судна. Наконецъ подняли якорь и поставили малый парусъ, достаточный для того, чтобъ выйти изъ бухты. Тихо, величаво двинулся корабль, оставляя за собою городъ съ его многочисленными огоньками.

Митсосъ молча расправилъ свой парусъ, и каикъ пошелъ въ слдъ за большимъ судномъ, мимо гавани, и вскор они очутились среди бухты, вдали отъ берега, и со всхъ сторона, ихъ окружали только грозныя морскія волны.

— Былой одинъ сосудъ на хворостъ лежащій на дн,— сказалъ Митсосъ вставая,— и дай мн другой.

Яви повиновался, и его товарищъ взлзъ на мачту и оттуда полилъ парусъ легко воспламеняющейся жидкостью. Затмъ они оба опорожнили два сосуда на остальныя части каика.

— Распусти парусъ и прыгай въ лодку,— скомандовалъ Митсосъ глухимъ голосомъ:— подай мн прежде фонарь.

Яни быстро все исполнилъ, и каикъ быстро полетлъ впередъ. Митсосъ хладнокровно направилъ его прямо на чернвшуюся передъ ними массу. Черезъ нсколько минутъ карабль повернулъ къ югу, и мачта каика врзалась въ него своимъ концомъ, разбивъ вдребезги стекло въ одномъ изъ люковъ. Въ туже секунду лодку отбросило въ сторону, и Митсосъ прыгнулъ въ нее, держа высоко фонарь.

— Скоре, скоре,— промолвилъ онъ:— я не могу.

И онъ передалъ фонарь Яни. Тотъ мгновенно открылъ фонарь и сунулъ его въ облитый терпентиномъ хворостъ, который вспыхнулъ, какъ спичка. Еще минута, и весь капкъ, зацпившись мачтой за разбитое стекло въ люк корабля, представлялъ громадный костеръ. Между тмъ Митсосъ отрзалъ веревку, которой лодка была привязана къ каику, и они оба взялись за весла. Горвшій каикъ скрывалъ ихъ отъ турокъ, и спустя пять минуть лодка отошла отъ корабля на такое разстояніе что была вн всякой опасности. Тогда Митсосъ бросилъ весло и упалъ на дно лодки, какъ мертвый.

На темномъ горизонт рельефно вырвался столбъ огня. Пылавшій каикъ поджегъ корабль, и онъ загорлся со всхъ сторонъ. Крики и вопли неслись изъ каютъ и съ палубы, гд толпились объятыя ужасомъ женщины, дти. Матросы пытались спустить лодку, но насмоленная веревка загорлась, и лодку унесло, прежде чмъ въ нее попали спасавшіеся люди. Между тмъ огонь пожиралъ внутренность и палубу корабля, а затмъ длинными языками поднялся по мачтамъ къ парусамъ. Прошло еще нсколько минутъ, и наступила конечная катастрофа. Огонь достигъ пороховаго магазина, послышался страшный взрывъ, корабль разлетлся на части, и все исчезло въ темнот и бушующихъ волнахъ.

Взрывъ заставилъ очнуться Митсоса, и, поднявъ голову, онъ промолвилъ:

— Это что?

— Все кончено,— отвчалъ Яни:— корабль взорвало на воздухъ, и остатки его погружаются въ море.

— Слава Богу, что все кончено,— произнесъ едва слышно Митсосъ и снова опустился на дно лодки.

Яни налегъ на весла: ему было очень трудно грести противъ втра. Но все-таки, спустя часъ онъ причалилъ къ берегу противъ дома Константина.

— Мы дома,— сказалъ онъ, взявъ за плеча Митсоса.

Послдній всталъ и молча послдовалъ за Яни. Войдя въ домъ, онъ слъ къ окну и безсмысленно устремила, глаза въ темноту.

Прошло нсколько минутъ, и кто-то постучалъ въ дверь. Яни спросилъ:

— Кто тамъ?

— Я, Леласъ,— отвчалъ голосъ за дверью. Яни неохотно отперъ дверь, и въ комнату вошелъ веселый, толстый содержатель кофейни.

— Гд вы пропадали?— произнесъ онъ съ улыбкой.— Вы потеряли прекрасное зрлище. Турецкій корабль сгорлъ въ мор и низвергнулся посл страшнаго взрыва въ мрачную пучину, такъ что ни одна душа не спаслась. Жаль, что на немъ не было свиньи Абдула съ его бабами.

— Что? Какого Абдула!— громко воскликнулъ Митсосъ, схватывая за плеча Леласа и неистово встряхивая его.

— Что съ вами, оставьте меня!— завопилъ толстякъ:— я говорю о проклятомъ Абдул-Ахмет, который вчера ухалъ со всми домочадцами въ Триполи.

Митсосъ преобразился. Глаза его сверкали радостью, и онъ смотрлъ на Яни, какъ безумный. Наконецъ онъ обнялъ Леласа и сталъ цловать его на об щеки.

— Ай да толстякъ!— воскликнулъ онъ:— вотъ молодецъ. Я тебя люблю за эту радостную новость. Яни, напоимъ его въ сласть. Я принесу вина.

И онъ выбжалъ изъ комнаты.

— Что Митсосъ сошелъ съ ума?— спросилъ Леласъ, ничего не понимая.

— Да, совсмъ, но только отъ радости,— отвчалъ Яни.

И онъ выбжалъ за нимъ. Митсосъ стоялъ на порог, и лицо его сіяло счастьемъ. Яни молча обнялъ его. Они понимали другъ друга и не нуждались въ словахъ.

IV.

Въ греческій лагерь на Тайгет ежедневно прибывали свжіе отряды новобранцевъ, со всхъ сторонъ и вс бойцы за свободу разсказывали о подвигахъ своихъ товарищей. Взятіе Каламаты было искрой, которая подожгла пороховую нить, и въ сотн селеній возстали патріоты противъ ненавистныхъ турокъ, убивая родовыхъ враговъ, поджигая ихъ жилища и уводя въ плнъ женщинъ и дтей. Въ немногихъ случаяхъ турки были подготовлены, и грековъ ожидала жестокая рзня, но почти везд турки дремали въ своей изнженной истом, пока неожиданно не обрушилась на нихъ тяжелая кара за вс ихъ преступленія. Конечно, подвиги грековъ не отличались безукоризненною нравственною славой, ихъ месть была жестока, но справедлива, и вообще рабы, возставая противъ своихъ тирановъ, никогда не могутъ дйствовать вполн законно. Насытившись местью, каждый отрядъ патріотовъ стягивался къ одному изъ центровъ — Калаврит или Тайгету, но преимущественно къ послднему, такъ какъ тамошняя армія, все еще состоявшая подъ начальствомъ Петровія, славилась первой побдой грековъ надъ турками при Каламат.

Но вскор число патріотовъ настолько увеличилось и съ ними стало такъ трудно справляться, что Николай ршилъ нанести туркамъ второй ударъ.

Въ Мессеніи, гд единственною твердыней турокъ была Каламата, имъ ничего не оставалось длать, кром партизанскихъ набговъ, но въ Аркадіи было нсколько укрпленныхъ мстъ, которыми необходимо было овладть прежде, чмъ двинуться на Триполи. Главнйшее изъ нихъ, Каритена, находилось на отвсной вершин надъ Алфеемъ. Это былъ укрпленный городъ, почти исключительно турецкій, и Петровій ршился избрать его второй цлью своихъ военныхъ дйствій. Дйствительно, уже давно была пора организовать настоящую армію изъ толпы вооруженныхъ людей, сбжавшихся со всхъ сторонъ, ничего не длавшихъ и не имвшихъ ни малйшаго понятія о томъ, что такое война. Поэтому Петровій предложилъ Николаю сформировать нчто въ род полка, кадрами котораго послужили бы люди, уже бывавшіе въ бою и взявшіе Каламату. Съ этимъ полкомъ онъ долженъ былъ атаковать Каритену и, если возможно, овладть ею. Во всякомъ случа, даже если они не одержатъ побды, новобранцы научились бы военнымъ пріемамъ и дисциплин. Между тмъ Петровій перевелъ бы свою главную квартиру дале въ горы, между аркадійской равниной и Триполи, такъ что, въ случа пораженія, Николай могъ туда ретироваться, а съ другой стороны Петровій имлъ возможность слдить за тмъ, что длалось въ турецкой крпости. Однако онъ долженъ былъ оставить небольшіе отряды въ горномъ проход между Аркадіей и Мессеніей, а также на мст теперешняго лагеря, такъ что если бы турки вздумали высадить войска въ Каламат, то нашли бы оба горные прохода изъ Мессеніи занятыми.

Николай одобрилъ этотъ планъ, и, спустя два дня, двинулся въ путь съ отрядомъ самыхъ неопытныхъ и мало обученныхъ солдатъ. Но онъ самъ намренно выбралъ такой негодный для войны матеріалъ, зная, что необходимо для торжества греческаго дла создать изъ нихъ регулярную армію. Съ одной стороны онъ считалъ, что подобное превращеніе было возможно, такъ какъ его солдаты были мужественные, здоровые люди, умвшіе переносить всякаго рода лишенія, а съ другой, если бы они оставались въ лагер безъ всякаго занятія, то скоро бы среди нихъ распространилась деморализація.

Сначала, чтобы сразу ихъ не испугать, онъ дозволилъ имъ перебраться черезъ горы, какъ кто умлъ, и только назначилъ имъ сборный путь на равнин, гд намревался приступить къ ихъ военному обученію. Тамъ долженъ былъ ихъ ждать обозъ, который вы ступилъ раньше ихъ на нсколько часовъ.

Два дня подобнаго движенія въ разсыпную привели Николая со его молодцами въ Мегалополисъ, находившійся среди зеленой аркадійской равнины. Этотъ городъ уже былъ въ рукахъ грековъ, и занимавшій его отрядъ въ двсти человкъ тотчасъ присоединился къ войску Николая. Тутъ впервые обнаружилось зло, которое впослдствіи надлало столько вреда, именно ссоры за добычу, но Николай съ пламеннымъ негодованіемъ сталъ осыпать ихъ упреками.

— Что,— спрашивалъ онъ ихъ:— вы возстали для пріобртенія нсколькихъ піастровъ? Вы жертвуете дломъ освобожденія родины, чтобы пріобрсть бочку вина или турецкую невольницу?

Затмъ онъ взялъ на себя раздлъ добычи и половину отложилъ на покрытіе военныхъ расходовъ, а другую раздлилъ между всми молодцами, насколько возможно справедливо.

Изъ Мегалополиса до Каритены было только четыре часа ходьбы, и онъ хотлъ достигнуть этого мста рано утромъ, такъ чтобы никто не зналъ о наступленіи грековъ. Мегалопольцы также мало знали военное дло, какъ и его люди, но имъ хорошо была извстна окрестная страна, и онъ организовалъ изъ нихъ отрядъ развдчиковъ, которые должны были идти впереди и перехватывать всякаго, кто вздумалъ бы увдомить Каритену о грозившей ей опасности. Единственнымъ средствомъ взятія этого города было захватить его врасплохъ, какъ Каламату.

Каритена, подобно Каламат, могла быть взята лишь съ одной стороны, но тамъ шла дорога вдоль крпостной стны, и нападающіе могли подвергнуться по всей этой дорог огню осажденныхъ. Такъ и вышло на дл, и Николай попалъ въ заране подготовленную турками западню.

Развдочная партія выступила передъ закатомъ, а остальной отрядъ долженъ былъ вскор послдовать за нею такъ, чтобы подойти къ городу въ полночь, и тотчасъ ночью же пойти въ атаку, а въ случа, если бы это оказалось невозможнымъ,— обложить городъ, который на разсвт увидлъ бы себя въ осад. Но развдчики пошли дале инструкціи Николая и такъ поторопились, что турки узнали объ ихъ наступленіи и подготовили ловкую стратагему для слдующаго утра. Между тмъ Николай прибылъ въ полночь и, видя, что все спокойно, а городскія ворота хорошо укрплены, ршилъ отложить до утра атаку. Сдлавъ лично рекогносцировку непріятельской позиціи, онъ вернулся въ свой отрядъ и отдалъ приказаніе о дизлокаціи отряда. Самыхъ надежныхъ солдатъ, именно аргосцевъ, онъ разставилъ по дорог и у моста черезъ Алфей, а наимене опытные солдаты заняли посты на свер и юг, откуда нельзя было ждать нападенія. Самъ Николай помстился среди этихъ неопытныхъ рекрутовъ, а аргосцевъ предоставилъ самимъ себ.

Солнце взошло на безоблачномъ неб, и Николай, вставъ ранехонько, пошелъ посмотрть, не видно ли какого движенія въ цитадели. Къ величайшему своему удивленію онъ увидлъ, что городскія ворота были открыты, и нсколько турокъ лниво гнали муловъ по дорог. Николай не ожидалъ такого удобнаго случая для штурма цитадели и потому, быстро вернувшись къ своему отряду, приказалъ немедленно наступать. Впереди шли аргосцы, затмъ мегалопольцы, а въ арьергард находился онъ самъ со своими рекрутами.

Но не успли они поровняться съ городской стной, какъ турки открыли по нимъ ружейный огонь. Непривычные къ военному длу, греки остановились и стали отвчать на выстрлы, что было совершенно неблагоразумно, такъ какъ ихъ противники были скрыты за стной, а греки служили имъ открытой мишенью. Но аргосцы, несмотря на многочисленныя потери, мужественно продолжали путь къ отвореннымъ воротамъ. За ними слдовали рекруты, и, непривыкшіе къ огню, они при первыхъ турецкихъ выстрлахъ дрогнули и обратились бы въ бгство, если бы Николай не бросился впередъ съ крикомъ:

— За мной, ребята! Мы дадимъ себя знать туркамъ.

Греки сомкнули ряды, быстро рдвшіе, и мужественно послдовали за Николаемъ, который, съ гордостью смотря на нихъ, мысленно говорилъ:

— Вотъ этого-то имъ и нужно было. Они молодцы и живо привыкнутъ къ огню.

Между тмъ аргосцы достигли воротъ, и въ ту самую минуту неожиданно выскочилъ изъ цитадели отрядъ кавалеріи въ пятьсотъ человкъ. Аргосцы остановились и встртили турокъ ружейнымъ огнемъ, но они не могли выдержать напора всадниковъ и побжали. Видя это, Николай понялъ, что весь его отрядъ будетъ истребленъ, и со стсненнымъ сердцемъ онъ громко крикнулъ:

— Спасайтесь, ребята, какъ кто уметъ!

Началось отчаянное бгство, и по пятамъ за бгущими гнались турецкіе всадники, которые рубили саблями своихъ несчастныхъ жертвъ и стрляли въ нихъ изъ пистолетовъ.

По счастью для грековъ вблизи отъ дороги возвышались горы, покрытыя лсами. Тамъ погоня становилась трудной, и греки могли легко достигнуть Вальтезы, гд Петровій хотлъ раскинуть лагерь. Николай случайно оступился и, повредивъ себ ногу, принужденъ былъ отстать отъ своего отряда, а чтобы не попасть въ руки турокъ, онъ сталъ осторожно пробираться за кустами и деревьями.

Добравшись до вершины горы, онъ взглянулъ назадъ и увидлъ, что турецкая кавалерія преспокойно возвращалась въ городъ, найдя невозможнымъ дале преслдовать враговъ. Вся дорога была усяна трупами, преимущественно греческими, хотя и турки понесли потери, такъ, какъ нсколько лошадей безъ сдоковъ лниво щипали траву. Николай подобрался къ одной изъ нихъ и вскочилъ на нее. Повернувъ ее въ кусты, онъ сталъ осторожно пробираться между деревьями и скоро выбрался на лсную тропинку. Оглянувшись по сторонамъ, онъ увидлъ въ недалекомъ разстояніи небольшое селеніе, которое онъ легко призналъ за Серину, гд жила семья его жены, и гд онъ самъ женился.

Приблизившись къ селенію, онъ убдился, что оно было покинуто треками, которые, вроятно, истребивъ турокъ, присоединились къ Петровію. Ему страстно захотлось взглянуть на тотъ домъ, изъ котораго онъ взялъ свою несчастную жену, и на церковь, въ которой онъ съ нею внчался.

Какъ этотъ домъ, такъ и церковь были отворены, и онъ постилъ то и другое зданія, съ мрачными мыслями въ голов, хотя въ настоящую минуту къ его грусти присоединилось и радостное чувство, что месть за жену и дочь уже началась. Онъ вспомнилъ про свою клятву надъ трупами дорогихъ ему существъ и въ виду того, что эта клятва стала осуществляться, онъ возблагодарилъ Бога, избравшаго его мстителемъ.

При закат солнца онъ пустился снова въ путь и къ полуночи выбрался на дорогу, на которой стоялъ кабачекъ, въ которомъ Митсосъ и Яни останавливались во время ихъ пути въ Триполи. Увидавъ свтъ въ окнахъ, онъ подкрался къ одному изъ нихъ и увидалъ, что все внутреннее помщеніе было переполнено бглецами греками. Одни изъ нихъ спали, а другихъ хозяинъ кабака, Анастасій, угощалъ хлбомъ и кофе.

Привязавъ лошадь, Николай вошелъ въ домъ и тотчасъ услышалъ знакомый голосъ:

— Дядя Николай! Это ты?

— Конечно, я, Митсосъ! Но какъ ты попалъ сюда?

— Петровій меня прислалъ сюда сегодня утромъ, чтобы узнать, не видали ли и не слыхали ли о теб. Признаюсь, когда я узналъ о случившемся, то испугался за тебя.

— Меня турки нескоро уходятъ. Анастасій, я никогда не забуду, что ты пріютилъ бглецовъ. А теперь дай-ка и мн кофе.

Николай слъ въ кресло и, попивая кофе, продолжалъ:

— Я не знаю, Митсосъ, что теб разсказали, но я теб разскажу то, что видлъ. Передъ моими глазами отрядъ людей, никогда не видавшихъ войны, стойко выдержалъ непріятельскій огонь и только потому, что въ этомъ заключался ихъ доліъ. Ни одинъ изъ нихъ не побжалъ, прежде чмъ я не приказалъ имъ спасаться.

Митсосъ слегка покраснлъ, а лежавшіе вокругъ греки стали подымать головы и прислушиваться къ словамъ Николая, который продолжалъ:

— Я, какъ теперь, вижу, что съ одной стороны на нихъ напираютъ всадники, а съ другой сыплется градъ пуль. Нтъ! я никогда не видалъ такихъ мужественныхъ храбрецовъ.

Митсосъ подошелъ къ ближайшему отъ него греку и, протянувъ руку, сказалъ:

— Прости меня. Я отказываюсь отъ своихъ словъ.

— А что ты сказалъ, Митсосъ?— спросилъ Николай.

— Я говорилъ, что они трусы, а теперь я вижу, что виноватъ передъ ними.

— Да нечего теб и просить прощенія,— возразилъ рослый, плечистый грекъ, къ которому обратился Митсосъ:— я также теб хорошо отвтила: я назвалъ тебя лжецомъ.

— Еще бы, и мы чуть съ тобой не подрались. Но теперь мы навсегда друзья. Но отчего ты, дядя Николай, хромаешь, и какъ ты, хромой, добрался сюда?

— Я пріхалъ на прекрасной турецкой лошади.

Изъ допроса Николаемъ окружающихъ грековъ оказалось, что это были послдніе бглецы, и среди нп5ъ не было раненыхъ, которые были взяты въ плнъ турками, или отправлены на мулахъ въ лагерь. По расчету Николая, онъ потерялъ триста человкъ, но если бы онъ не приказалъ своимъ молодцамъ спасаться бгствомъ, то эта потеря была бы въ пять разъ больше.

— Ну, а ты, Митсосъ, когда вернулся, и что ты сдлалъ съ кораблемъ?— спросилъ онъ у юноши.

— Мы вернулись два дня посл того, какъ ты отправился въ Тайгетъ, а корабль не существуетъ.

— Разскажи мн все подробно

Разсказъ Митсоса былъ встрченъ общимъ сочувствіемъ, и посл его окончанія Николай произнесъ съ улыбкой:

— Ты молодецъ, и я горжусь тобой. Однако, ребята, скоро будетъ свтать, и намъ пора въ дорогу.

Спустя четверть часа, они пустились въ путь и черезъ часъ достигли укрпленія, которое воздвигалъ Петровій на горной вершин. Увидавъ ихъ издали, Петровій поскакалъ къ нимъ на встрчу и крикнулъ Николаю:

— Ну, слава Богу, что ты вернулся: значитъ, нтъ позора.

— Ты правъ. Сели бы былъ позоръ, то я не вернулся бы. Наши молодцы дрались, какъ львы, а если кто и виновенъ въ чемъ либо, то одинъ я.

И онъ разсказалъ о всемъ случившемся.

— Наши молодцы покрыли себя славой, но ты, приказавъ спасаться, поступилъ мужественне всхъ.

— Если бы я не далъ этого приказанія, то былъ бы дуракомъ,— отвчалъ Николай со смхомъ.

V.

Со времени прибытія Петровія въ Вальтезу, три дня передъ тмъ онъ не зналъ покоя ни днемъ ни ночью, укрпляя съ лихорадочной быстротой занятую имъ позицію на вершин горнаго отрога, отвсно опускавшагося въ нижнюю долину. Эта позиція была вдвойн удобная: турецкая кавалерія не могла тутъ атаковать ихъ, сюда было трудно втащить крупныя орудія для осады. Кром того, занимая Вальтезу, Петровій отрзывалъ Триполи отъ Каламаты, куда, по всей вроятности, турки должны были прислать экспедицію.

Триполи лежало въ восьми миляхъ къ сверо-востоку, и необходимо было какъ можно скоке окончить укрпленіе Вальтезы. Для возведенія оборонительныхъ верковъ Петровій приказалъ ломать турецкіе дома въ селоніи, а греки помщались въ шалашахъ, выстроенныхъ изъ жердей, перевитыхъ хворостомъ. Верки имли чрезвычайно странный видъ, такъ какъ въ нихъ виднлись то большіе камни, то обломки византійскихъ колонъ, то венеціанскіе капители съ львиными головами, то кирпичи, то куски порфира, но, несмотря на разнообразіе матеріала, стны были высоки и толсты, и, по словамъ Петровія, имъ нужно было создать основательное укрпленіе, а не красивое зданіе для гарема.

Внутри укрпленія, кром солдатскихъ шалашей, возвышалось только два дома, для оружія и снарядовъ. Петровій и Николай, какъ всегда, занимали такіе же шалаши, какъ у солдатъ. Мулы и стада овецъ содержались ночью въ загонахъ, къ югу отъ лагеря, а днемъ паслись на ближайшихъ горныхъ скатахъ, подъ прикрытіемъ. Припасовъ было вдоволь, и люди казались довольными, такъ какъ добыча была значительна.

Прошло еще десять дней, и къ концу апрля укрпленіе было окончено. Тогда Петровій, по давно уже составленному плану, началъ длать днемъ и ночью набги на селенія, окружавшія Триполи. При этомъ самыя селеніи предавались огню, мужчины, женщины и дти — смерти, а имущество — грабежу. Конечно, подобныя дйствія не приносили большой славы грекамъ, но они входили въ общую программу возстанія, и греки считали, что, только благодаря такимъ дйствіямъ, они могутъ добиться освобожденія родины, что касается до ихъ потерь, то ихъ можно было перечесть по пальцамъ, такъ какъ очень рдко турки давали имъ отпоръ. Въ теченіе немногихъ дней вс маленькія, блыя селенія вокругъ Триполи представляли дымящіяся развалины.

Петровій устроилъ еще другой лагерь въ горахъ, на востокъ отъ Триполи, для охраны дороги между этимъ городомъ и равниной, гд находились Аргосъ и Навплія. Греки уже имли стычку съ турецкими войсками, вышедшими изъ Навпліи. Потеря первыхъ равнялась ста человкамъ, а турки потерпли вдвое большій уронъ, такъ какъ неповоротливые толстые турки не могли противостоять мужественной отваг легкоподвижныхъ горныхъ жителей. На этотъ разъ греки устроили западню для турокъ и, засвъ въ кусты по об стороны дороги, разомъ открыли перекрестный огонь но проходившимъ по дорог полкамъ. У турокъ была кавалерія, чего не доставало грекамъ, но она была безполезна въ гористой и лсистой мстности. Когда же турки оправились отъ смущенія и стали выбивать изъ кустовъ грековъ, то послдніе въ порядк ротировались. Подобная партизанская война не давала покоя туркамъ, которымъ казалось, что они воюютъ съ призраками. Хотя въ начал войны турокъ было боле, чмъ грековъ, но посл каждой стычки число первыхъ уменьшалось, а послдніе постоянно увеличивались свжими подкрпленіями. Если бы въ этотъ періодъ войны за освобожденіе Греціи Петровій вступилъ въ открытый бой на равнин, то, по всей вроятности, греческая армія была бы совершенно уничтожена, а потому избранная имъ форма войны длала ему честь, хотя онъ лично возставалъ противъ нея. Но греки съ каждымъ днемъ пріобртали опытность и знаніе въ военномъ дл, а турки не могли, при такой систем войны, пускать къ ходъ кавалерію и артиллерію, составлявшія ихъ главныя силы.

Однако на свер дла не шли такъ успшно. Германъ, бывшій въ сущности начальникомъ арміи въ Калаврит, оказался мене благоразумнымъ, чмъ его товарищъ но оружію въ Бальтез, и, рискнувъ атаковать Патрасскую цитадель, потерплъ пораженіе. Его отрядъ также заманили въ западню и одинаково напустили на нихъ кавалерію, но онъ не хотлъ искать спасенія въ бгств, какъ Николай, а ршился взять стойкостью. Турки послали кавалерійскій отрядъ въ обходъ и отрзали ему отступленіе. Греки сражались, какъ львы, и пробили себ дорогу, но ихъ потери были громадны въ сравненіи съ турецкими, и они не выиграли ничего, такъ какъ Патрасская цитадель осталась въ рукахъ непріятеля.

Всть объ этой катастроф дошла до Вальтезы 5 мая, вмст съ извстіемъ, что турецкій отрядъ, въ восемьсотъ всадниковъ и полторы тысячи пхоты, пошелъ на востокъ, вдоль берега Кориноскаго залива. Этотъ отрядъ находился подъ начальствомъ способнаго турецкаго офицера, Ахмета-бея. Спустя нсколько дней, турки достигли Аргоса, а. затмъ, пока ихъ авангардъ поддерживалъ перестрлку съ греками, весь отрядъ спокойно прошелъ въ Триполи, куда и вступилъ вечеромъ того же дня. I ‘то движеніе было сдлано очень искусно и смло, а потому Петровій сталъ ежедневно ожидать нападенія на свои войска.

Ахметъ-бей нашолъ Триполи въ боле несчастномъ положеніи, чмъ предполагали греки. Послдніе своими постоянными набгами лишили Триполи продовольствія и, напротивъ, увеличили его населеніе многочисленными бглецами изъ сожженныхъ и опустошенныхъ ими селеній. Очевидно, прежде всего было необходимо установить сообщеніе съ Мессеніей, такъ какъ Аргосская равнина была занята отрядами возставшихъ грековъ. Правда, Навплія все еще оставалась въ рукахъ турокъ, но ее также отрзывали отъ внутренней страны, занимавшіе равнину, греки, и вновь созданный греческій флотъ поддерживалъ нчто въ род морской блокады, такъ что доставка провіанта становилась очень затруднительной. Не зная, что Потроши установилъ посты на Тайгет, между Калаыатой и Аркадіей, Ахметъ-бей ршился успшной атакой Вальтезы открыть правильныя сношенія съ Мессеніей и моремъ.

Ота атака была произведена 24 мая, рано утромъ. На разсвт часовые на стнахъ Вальтезы увидли, что изъ южныхъ воротъ Триполи вызжалъ кавалерійскій отрядъ, а за нимъ тянулась пхота. Спустя четверть часа, весь лагерь былъ на ногахъ. Петровіи установилъ систему сигналовъ съ постомъ, находившимся на противоположной сторон долины, но онъ не подалъ ему никакого сигнала, потому что Ахметъ могъ попасть на этотъ постъ, занимавшій горный проходъ, по которому шла дорога въ Аргосъ.

Утро было свтлое посл холодной ночи, и выходившія изъ ворогъ войска рельефно выдлялись своими двумя орудіями. У Николая былъ прекрасный телескопъ, который ему подарилъ одинъ англійскій шкиперъ, въ отвтъ за какую-то услугу, и онъ, вмст съ Петровіемъ, пристально слдилъ за движеніемъ непріятеля.

— Я понимаю, чего они хотятъ,— сказалъ Николай, обращаясь къ своему другу:— они желаютъ заманить насъ и нашъ постъ, стоящій по другую сторону долины, въ открытую равнину, но я полагаю, что намъ лучше остаться дома. Я вовсе не желаю встрчи съ ихъ блестящей кавалеріей и двумя убійственными орудіями. Намъ нечего торопиться. Пойдемъ-ка и спокойно позавтракаемъ.

Онъ веллъ дать сигналъ для роздыха, и Петровіи сказалъ солдатамъ, чтобы они хорошо поли, такъ какъ обда въ этотъ день не предполагалось.

— Но за то будетъ хорошій ужинъ,— прибавилъ онъ, указывая на подходившаго непріятеля.

Черезъ нсколько минутъ зажглись сотни огоньковъ, на которыхъ греки стали варить кофе, а на стнахъ остались только двое или трое часовыхъ, которымъ Петровіи приказалъ дать ему знать, когда непріятельская колонна, покинувъ дорогу, по которой она двигалась, повернетъ или на западъ, къ Вальтез, или на востокъ, къ лежавшему на противоположной сторон горъ посту. Но не успли Николай и Неровій ссть за завтракъ, какъ къ нимъ подошелъ ординарецъ и объявилъ, что постъ, по другую сторону долины, подаетъ сигналъ.

— Я не состою въ сигнальномъ отряд, другъ мой,— отвчалъ Петровіи, продолжая завтракать:— пусть переведутъ сигналы и сообщать мн. Не хочешь ли, Николай, еще кофе? Онъ, мн кажется, сегодня особенно вкусный.

Спустя дв минуты, изъ сигнальнаго отряда сообщили, что поста спрашиваетъ приказаній.

— Оставайтесь на посту,— продиктовалъ Петровій въ отвтъ:— и зорко наблюдайте, не идутъ ли турецкія подкрпленія изъ Аргоса. Если дйствительно увидите ихъ, то дайте тотчасъ знать. Если войска, вышедшія изъ Триполи, нападутъ на васъ, то обратитесь въ бгство и заманите ихъ какъ можно дале, пока мы будемъ сражаться за васъ. Молитесь за насъ!

По окончаніи завтрака Николай обратился къ Петровію со словами:

— Ну, теперь поговоримъ.

Прошолъ еще часъ, и новый ординарецъ явился съ извстіемъ, что турецкія войска шли прямо на Вальтезу.

Петровій вскочилъ и громко скомандовалъ:

— Вс по мстамъ на стны! Но не смть стрлять безъ приказаній. Яни, передай мои приказанія всмъ ротнымъ командирамъ.

Вс стны были изрыты узкими отверстіями для ружей, и передъ каждымъ изъ нихъ помщалось четыре человка, изъ которыхъ двое стрляли, а двое заряжали ружья. Снаружи стны имли девять футовъ вышины, а внутри он имли не боле пяти футовъ, такъ какъ находились на горномъ скат.

Петровій помстился надъ воротами въ стн, откуда онъ могъ слдить за движеніемъ непріятеля. Онъ издали замтилъ, что турецкая пхота раздлилась на два отряда, изъ которыхъ одинъ направился къ посту по ту сторону долины, а другой прямо шолъ на Вальтезу. Кавалерія слдовала за вторымъ отрядомъ, но остановилась, когда горный путь сталъ все боле и боле отвснымъ. Очевидно, турки намревались своимъ первымъ отрядомъ выманить грековъ на равнину, а кавалерія, остановившаяся подъ Вальтезой, помшала бы отправить имъ подкрпленіе. Петровій былъ очень доволенъ этой дизлокаціей турокъ, хотя онъ зналъ, что въ отряд, наступавшемъ на Вальтезу, находились албанскіе наемники, которые отличались храбростью и зврствомъ.

Разбитые на группы въ четыре человка, греки длились на сотни, состоявшія подъ начальствомъ капитановъ, а всего на стнахъ находилось дв тысячи человкъ. Изъ числа остальныхъ пятьдесятъ занимались раздачей оружія и снарядовъ, сто человкъ представляли запасную силу, а остальные восемьсотъ стояли подъ ружьемъ среди лагеря, подъ начальствомъ Николая. Согласно плану, составленному Петровіемъ и Николаемъ, они еще не предназначались въ дло, а потому Николай дозволилъ имъ разойтись, но съ тмъ, чтобы они не уходили далеко и могли выстроиться при первой надобности. митсосъ находился при Никола, а Яни не покидалъ Петровія и готовъ былъ разносить его приказанія по всему лагерю.

Прошолъ часъ, прежде чмъ албанская пхота показалась на возвышеніи, въ пятистахъ шагахъ отъ Вальтезы, и все-таки въ греческомъ лагер все было тихо, спокойно. Непріятель очевидно хотлъ штурмовать греческое укрпленіе, не зная, насколько оно было сильно. Уже слышались въ его рядахъ приказанія къ штурму, а греки попрежнему не двигались, только Яни подбжалъ къ Николаю и передалъ ему приказаніе Петровія — быть наготов. Въ четверти мили отъ греческаго лагеря албанцы остановились, скрытые уступомъ горы. Въ двухъ миляхъ разстоянія сверкало вооруженіе турецкой кавалеріи, вдали, на восток, виднлись, какъ черныя точки, т войска, которыя двинулись въ обходъ.

Нервы грековъ били натянуты до невозможности. Они знали, что черезъ нсколько минутъ невидимый врагъ откроетъ огонь, и они болзненно ждали этого момента. Каждый по-своему выражалъ эту нервность. Яни, стоя близъ Петровія, вполголоса проклиналъ турокъ, и лицо у него алло, какъ макъ, юный рекрутъ изъ Мегалополиса искусственно смялся, не переставая даже, когда его ударилъ по уху унтеръ-офицеръ, Митсосъ, не отходя ни на шагъ отъ Николая, насвистывалъ пснь винодловъ, отецъ Андрей, упросившій, чтобы ему дозволили хотя заряжать ружья для солдатъ, плъ вполголоса: ‘Тебе Бога хвалимъ’, Николай молча сверкалъ глазами, а большинство нетерпливо семенило ногами. Одинъ только Петровій былъ совершенно спокоенъ и, быть можетъ, потому, что онъ долженъ былъ думать за всхъ.

Наконецъ изъ-за горы показались турки двумя колоннами. Петровій быстро окинулъ ихъ взглядомъ и быстро сказалъ, обращаясь къ Яни:

— Они сразу ударятъ на эти ворота и на противоположныя. Бги туда какъ можно скоре и самъ направляй огонь. Ты знаешь команду.

Яни бросился черезъ лагерь на другую сторону и, подбгая къ тамошнимъ воротамъ, услыхалъ ружейный залпъ въ той мстности, гд находился Петровіи. Дйствительно албанцы атаковали разомъ т и другія ворота, но прошло довольно времени, пока они показались передъ позиціей, которую поручено было защищать Яни. Когда они отстояли отъ стны на шестьдесятъ шаговъ, и уже можно было различить ихъ лица, Яни скомандовалъ:

— Пли!..

Первый залпъ грековъ былъ неудаченъ, такъ какъ большинство пуль перелетло черезъ головы албанцевъ, второй и третій оказались боле мткими. Это не мшало большей части наступающихъ попрежнему приближаться, а незначительная группа, остановившись на гор, открыла отвтный огонь, который, однако, былъ безвреденъ для грековъ, такъ какъ ихъ прикрывала стна.

Между тмъ греки, стоявшіе въ центр, между двумя воротами, находились въ бездйствіи, но не прошло нсколько минутъ, какъ они понадобились Петровію, и онъ прислалъ имъ приказъ, чтобы они выстроились за первыми воротами, которыя могли, по его расчету, не выдержать непріятельскаго натиска. Николай сдлалъ то же относительно вторыхъ воротъ. При этомъ и тутъ и тамъ первая шеренга людей стояла на колняхъ.

Не прошло и пяти минутъ посл перваго появленія албанцевъ передъ позиціей Петровія, какъ, охраняемыя имъ, ворота съ шумомъ раскрылись, и турки хлынули во внутренность укрпленія, но ихъ встртилъ дождь пуль, и они тотчасъ обратились въ бгство. Тогда Николай увидалъ, что насталъ моментъ для дйствія. Онъ раздлилъ свой отрядъ на дв части и быстро двинулъ его въ открытыя ворота, одну половину онъ пустилъ въ погоню за бжавшими турками, а другую повелъ въ тылъ албанцамъ, атаковавшимъ вторыя ворота.

Увидавъ, что происходило, Яни прекратилъ огонь и, по приказанію Петровія, отворивъ свои ворота, сдлалъ смлую вылазку. Окруженные албанцы дрогнули и побжали. Вскор горные скаты покрылись бглецами, съ которыми вступали въ единоборство догонявшіе ихъ преслдователи. Турецкіе резервы не могли оказать никакой помощи, такъ какъ имъ приходилось бы при этомъ стрлять по своимъ.

Долго продолжалась погоня и одиночный рукопашный бой. Сначала албанцы были многочисленне грековъ, но въ виду понесенныхъ ими потерь они стали уступать и численностью.

Во время общей сумятицы Митсосъ столкнулся съ Яни, и въ ту же самую минуту передъ ними очутился рослый, волосатый албанецъ съ поднятой саблей. Митсосъ бросился на него, какъ дикая кошка, и ударилъ его прямо по лицу своимъ короткимъ кинжаломъ. Сабля выпала изъ рукъ албанцы, и онъ грохнулся на землю.

— Ну, теперь тебя не признаетъ и мать родная!— воскликнулъ Митсосъ, смотря на залитое кровью лице своего врага.

Греки и турки бились теперь грудь съ грудью. Яни ударялъ наотмашь прикладомъ ружья, а Митсосъ продолжалъ дйствовать своимъ кинжаломъ.

— Что это съ тобой, Митсосъ?— спросилъ наконецъ Яни: — у тебя вся голова въ крови. Ужъ не раненъ ли ты?

Дйствительно черныя кудри Митсоса были забрызганы кровью, и между ними виднлась небольшая рана, на которую онъ не обращалъ вниманія. Яни оторвалъ у себя кусокъ рубашки и обвязалъ голову друга, а затмъ они снова бросились въ бой. Хотя греки, видимо, брали верхъ, но и албанцы, прислонясь къ утесамъ, старались дать твердый отпоръ. Полагая, что непріятель оправится и снова поведетъ атаку на ворота, Петровій повелъ назадъ нсколько сотенъ своихъ людей, а остальнымъ приказалъ не продолжать далеко преслдованія, чтобы не натолкнуться на турецкую кавалерію, находившуюся въ резерв.

Дйствительно, албанцы отступили къ своей кавалеріи и тамъ стали отдыхать съ явнымъ намреніемъ повторить атаку. Черезъ часа два снова началось движеніе впередъ, и на этотъ разъ кавалерія близко слдовала за пхотой, пока гористая мстность это дозволяла.

Петровій зналъ, что ему слдовало сдлать, но колебался. Его соблазнила мысль отрзать турокъ отъ оставленнаго ими вдали обоза, но онъ боялся, отправивъ для этой цли значительной отрядъ, ослабить защиту своего лагеря. При этомъ Николай упорно сопротивлялся этому плану: по его мннію, ничмъ не слдовало рисковать, и никакая добыча не могла сравниться съ охраной своей позиціи. Наконецъ, какъ бы ловко ни былъ устроенъ обходъ непріятеля, его развдчики могли замтить греческую стратагему и, предупредивъ турецкихъ начальниковъ, испортить все дло.

Въ продолженіе трехъ часовъ албанцы четыре раза наступали на т и другія ворота, но каждый разъ вынуждамы были отступать, благодаря то вылазкамъ грековъ, то ихъ дружному огню со стна, Наконецъ, когда уже солнце стало клониться къ западу, послышался отбой, и турки поспшно отступили къ своей кавалеріи. Тутъ, по мннію Николая, настала минута и для того обходнаго движенія, которое Петровій хотлъ совершить въ неудобный моментъ. Онъ взялъ сто человкъ майнотовъ и двинулъ ихъ въ обходъ, а Петровій, со всми своими силами, двинулся вслдъ за отступавшимъ непріятелемъ. Ахметъ-бей ликовалъ и тшилъ себя надеждой, что греки все-таки попадутъ въ западню и, увлекшись преслдованіемъ, незамтно сдлаются жертвами его кавалеріи.

Однако греки снова напали съ двухъ сторонъ на турокъ и открыли по нимъ перекрестный огонь. Видя, что отрядъ Николая ударили, ему въ тылъ и могъ отбить обозъ, Ахметъ сначала хотлъ послать кавалерію на выручку послдняго, но потомъ передумалъ и предпочелъ воспользоваться помощью кавалеріи для своей собственной защиты. Поэтому, жертвуя обозомъ, онъ двинулъ кавалерію на преслдовавшихъ его грековъ.

— Отступайте бгомъ, вразсыпную!— скомандовалъ Петровій.

И когда турецкая кавалерія доскакала до той мстности, гд находились греки, то не увидла передъ собою враговъ: они разсялись но вс стороны.

Еще разъ турки начали отступленіе, и греки, вернувшись, сомкнули свои ряды и продолжали преслдованіе. Однако оно продолжалось недолго, такъ какъ уже смеркалось. Тогда, въ свою очередь, Петровій приказалъ бить отбой, и греки двинулись въ порядк къ своему лагерю. По дорог они громко пли псню клефта, которая становилась гимномъ возстанія.

VI.

Петровій быстро воспользовался одержаннымъ успхомъ. Теперь очевидно было, что грекамъ нечего было бояться столкновенія съ турецкими силами, сосредоточенными въ Триполи. Но если турки не могли выбить грековъ изъ ихъ сильной горной позиціи, то съ другой стороны и грекамъ нельзя было противостоять туркамъ въ равнин, гд могла дйствовать кавалерія. Но и оставаться въ Вальтез грекамъ было нельзя, такъ какъ ихъ силы постоянно увеличивались отъ прибывавшихъ со всхъ сторонъ новыхъ отрядовъ, и являлась необходимость создать другое звено въ желзной цпи, долженствовавшей сковать въ конц концовъ Триполи.

Къ западу отъ этого города и на разстояніи ружейнаго выстрла съ его стнъ находились три отвсныхъ горныхъ отрога, извстныхъ подъ названіемъ: Три Корфа. Соединены были эти три вершины плоскогоріемъ, и Петровій ршилъ создать новую укрпленную позицію. Дло пошло быстро, и турки не мшали возведенію укрпленій. Такимъ образомъ, въ начал іюня гарнизонъ Вальтезы раздлился на дв части: аргосцы остались въ старомъ гнзд, подъ начальствомъ Димитрія, а Петровій съ майнотами занялъ сверный пикъ въ новой позиціи, Николай съ аркадцами — южный, а спартанцы со своимъ вождемъ Понирополусомъ — средній.

Между тмъ со всхъ концовъ страны получались свднія уже не о рзн беззащитныхъ турокъ въ отдльныхъ хижинахъ, а о правильныхъ осадахъ турецкихъ городовъ, частью увнчанныхъ побдой, частью еще продолжавшихся. Нкоторые изъ греческихъ острововъ, какъ ІІсара, Спеція и Гидра, возстали и выслали цлый флотъ для охраны береговъ и уничтоженія турецкихъ судовъ, прекращая тмъ всякую доставку турками подкрпленій людьми, оружіемъ и припасами. Уже въ ма мсяц греческій флотъ отличился нсколькими смлыми подвигами, въ числ которыхъ наиболе славно было уничтоженіе турецкаго флота, на которомъ везли изъ Малой Азіи людей и оружіе. Греки остановили этотъ фрегатъ близъ Навпліи, и посл отчаянной защиты онъ былъ взята и преданъ огню.

Два дня спустя посл этого морского боя, два гидріотскіе брига нагнали турецкое судно, шедшее изъ Константинополя въ Египетъ съ богатыми подарками отъ султана къ Магомету-Али. Вс турки на суднахъ были безжалостно перебиты, а богатая добыча до того растлила греческихъ моряковъ, что они забыли клятву отдавать половину добычи для веденія войны за независимость и, вкусивъ прелестей легкой добычи, сдлались не бойцами за свободу, а пиратами. Они вернулись на Гидру, попрятали свою добычу и снова вышли въ море, уже съ одной цлью набивать себ карманъ. Однако и среди гидріотовъ были истинные патріоты, даже патріотки, какъ, напримръ, прекрасная Капсина, которая сама командовала кораблемъ, отважно боролась съ турецкими судами и, чтобы загладить вину своихъ земляковъ, ничего изъ добычи не брала себ, а все отдавала на военные расходы.

Три судна изъ Спеціи явились къ пелопонезскому берегу для оказанія помощи спартанцамъ, осаждавшимъ съ сухого пути Монемвазію. Этотъ городъ славился своимъ богатствомъ, и начальникъ осаждающихъ, видя невозможность довести городъ до капитуляціи, пока онъ получалъ съ моря припасы, пригласилъ на помощь флотъ. При этомъ онъ условился, что одна треть добычи пойдетъ солдатамъ, другая флоту, а третья національному казначейству, но какъ только прибыли суда, то начались постоянные споры между сухопутными и морскими силами. Солдаты обвиняли матросовъ въ томъ, что они хотли стакнуться съ турками и отвезти ихъ въ Малую Азію на своихъ судахъ, причемъ вся добыча досталась бы въ ихъ руки, а напротивъ моряки обвиняли солдатъ въ томъ, что они намревались сдлать ложный штурмъ и выпустить на свободу осажденныхъ за выдачу имъ всей добычи. Каждый думалъ только о себ, и никто не заботился объ интересахъ націи, но всего невыносиме для солдатъ было поведеніе трехъ епископовъ, которые принимали на себя надменный тонъ турецкихъ властей, а хотя возбужденная война имла отчасти религіозный характеръ, но поселяне не желали мнять однихъ горделивыхъ владыкъ на другихъ.

Дйствительно, сановники церкви, которые до турецкаго владычества пользовались не только духовной но и свтской властью, вздумали теперь вернуть свое прежнее положеніе. Многіе изъ нихъ, подобно Герману изъ Натраса, искренно трудились въ дл освобожденія родины и теперь, когда народъ начиналъ пользоваться ихъ трудами, также желали получить свою награду. Но никогда подобное требованіе не было предъявляемо столь не кстати, такъ какъ военачальники оказывали, естественно, противодйствіе притязаніямъ духовенства, и между ними происходили непріятныя столкновенія, ся всюду недовріе и подозрніе. Духовныя особы прямо упрекали военныхъ предводителей въ томъ, что они заботились лишь о собственныхъ интересахъ, а съ своей стороны военные упрекали духовныхъ въ томъ, что они выходили изъ своей области.

Послднее обвиненіе ставилось рзче и усложняло отношенія между военными и духовными, когда служители алтаря, какъ, напримръ, Германъ, принимали личное участіе въ войн съ мечомъ въ рукахъ.

Значительное вліяніе, которымъ пользовались Петровій и Николай, умряло означенное зло въ арміи подъ Триполи, но и они оба чувствовали, что ихъ положеніе не прочное и зависло отъ ихъ популярности въ народ. Когда явился въ лагерь Германъ съ вооруженнымъ отрядомъ, то дло приняло критическій оборотъ. Надо ему отдать справедливость, что онъ руководился не желаніемъ личной власти, а стремленіемъ къ господству церкви. Какъ служитель алтаря и викарій Господа, онъ считалъ себя выше всхъ и совершенно забылъ завтъ Господній о смиреніи.

Въздъ Германа въ лагерь подъ Триполи нимало не напоминалъ входа въ Іерусалимъ Іисуса Христа. Передъ Германомъ шелъ отрядъ вооруженныхъ людей, за которыми слдовали шесть послушниковъ съ кадильницами и священникъ съ большимъ серебрянымъ крестомъ, который былъ купленъ Германомъ на доставшуюся ему добычу. Наконецъ, самъ архіепископъ двигался торжественно, сидя на кресл, которое несли четыре монаха. Голова его была обнажена, такъ какъ въ рукахъ онъ держалъ золотые причастные сосуды, подаренные императоромъ Палеологомъ Мегаспелайонской обители. По его плечамъ ниспадали его длинные черные волосы, съ легкой просдью. Блая шелковая риза, съ красной каймой, покрывала его съ шеи до ногъ, а въ верху была закрплена золотой застежкой съ крупнымъ изумрудомъ. За Германомъ шло остальное духовенство, неся хоругви. Вся его свита состояла изъ трехсотъ человка..

Конечно, вести войну въ такомъ вид было безуміемъ, но это безуміе не лишено было возвышенной идеи, такъ какъ Германъ только думалъ о слав и достоинств церкви. Пять дней продолжалось его шествіе изъ Калавриты, и вс греческіе посты встрчали его съ глубокимъ уваженіемъ, но отъ пріема въ арміи подъ Триполи завислъ успха, предпринятаго имъ дла, такъ какъ майноты всегда смотрли презрительно на духовныхъ лицъ. Съ его точки зрнія онъ явился туда, чтобъ закрпить господство церкви надъ православными, и въ исполненіи своей обязанности онъ не могъ допустить ни малйшей уступки.

Яни и Митсосъ издали увидли приближеніе торжественнаго шествія, и первый, знаменательно свистнувъ, сказалъ:

— Быть бд. Германъ добрый и преданный родин человкъ, но не вс духовные походятъ на него.

— Хорошо бы было, если бы они не вмшивались въ наши дла,— отвчалъ Митсосъ.— Они всхъ увряютъ, что борьба ведется во славу Божію. Положимъ, это такъ, но для борьбы необходимы воины, а попы — плохіе воины. Однако, посмотри, Яни, какъ великолпенъ Германъ. Жаль, что я не родился архіепископомъ.

Шествіе поровнялось съ молодыми людьми и, увидавъ, что Германъ держитъ въ рукахъ Святые Дары, они оба упали на колни. Яни сталъ набожно креститься, а Митсосъ насупилъ брови.

Петровій встртилъ архіепископа съ глубочайшимъ уваженіемъ и устроилъ для него шалашъ рядомъ со своимъ. По всему лагерю было заявлено, что на другой день рано утромъ греки обязаны присутствовать на обдн, которую будетъ совершать архіепископъ. Но наканун, посл ужина, Петровій и Николай пригласили къ себ Германа для откровенной бесды, а къ величайшему удовольствію Митсоса ему было поручено, съ двадцатью охотниками, сдлать набгъ на сосднюю турецкую позицію. Германъ относился къ нему очень милостиво, и потому онъ благословилъ его на путь.

— Ты всегда отличался умньемъ обращаться съ людьми,— сказалъ архіепископъ, обращаясь къ Николаю: — и, надо отдать теб справедливость, ты сумлъ подготовить къ жизненной дятельности лучшаго юношу Греціи. Но намъ нужно переговорить о совершенно иныхъ вещахъ, и прежде всего дай мн пожать теб руку, потому что, можетъ быть, мои слова теб не понравятся. Мы вдь, не правда ли, съ тобой друзья?

— Старые друзья,— отвчалъ съ улыбкой Николай: — и дай Богъ, чтобы мы вчно остались друзьями.

— И я на это надюсь,— продолжалъ Германъ: — впрочемъ извстіе, которое я принесъ, можетъ только скрпить нашу старую дружбу. Нашъ патріархъ Григорій, котораго ты, вроятно, знавалъ, казненъ въ Константинопол, по приказанію султана.

Николай и Петровій вскочили со своихъ мстъ.

— Не можетъ быть!— воскликнули они оба въ одинъ голосъ.

— Да, онъ казненъ, и самымъ позорнымъ образомъ. Его повсили на воротахъ патріаршаго дома. Но Божія кара вскор настигнетъ нечестивыхъ, и смерть этого святого мученика вопіетъ къ небу! Дай-то Богъ, чтобы это печальное событіе связало насъ еще большими дружескими узами. Злобные турки не довольствовались преданіемъ святого человка смерти, а оставили въ продолженіе трехъ дней его трупъ висть на улиц, такъ что его дергали и кусали собаки, а затмъ этотъ трупъ былъ выданъ евреямъ, которые хуже собакъ. Они проволокли его но всмъ улицамъ и бросили въ море. Но набожные люди спасли тло святого человка, отвезли его къ Одессу и тамъ предали земл по уставу церкви. Несмотря на свою смерть, Григорій совершалъ чудеса на корабл, на которомъ его тло было доставлено въ Одессу. Среди людей, находившихся на этомъ корабл, была одна женщина, пораженная параличемъ, и какъ только ее поднесли къ тлу патріарха, то она немедленно выздоровла.

— Слава теб, Господи, слава теб!— воскликнулъ Николай: — этотъ мученикъ будетъ нашимъ заступникомъ передъ Господомъ.

— Слава теб, Господи, слава теб!— повторилъ Петровій крестясь:— но, отецъ, разскажи, какъ это случилось.

— Онъ умеръ за насъ,— отвчалъ Германъ: — онъ умеръ, защищая свободу грековъ! Вамъ извстно, что онъ дйствовалъ заодно съ патріотами, и его письма къ членамъ клуба были перехвачены. Богъ какимъ путемъ турки узнали о его патріотической дятельности и отомстили ему. Посл его казни назначены были выборы новаго патріарха, и выбранъ Евгеній, изъ Писидіи. А этотъ выборъ утвержденъ убійцей Григорія.

— Я не хочу повиноваться такому выбору!— воскликнулъ Николай, ударяя кулакомъ по столу: — церковь не игрушка для дьяволовъ турокъ.

— И хотлъ узнать твое мнніе,— продолжалъ Германъ: — а ты, Петровій, раздляешь взглядъ родича? Но все-таки, вдь церковь остается безъ главы.

— А какъ слдуетъ поступать посл смерти патріарха?— спросилъ Николай.

Германъ молчалъ впродолженіе нсколькихъ минутъ, а потомъ продолжалъ:

— Почему я не сразу отвтилъ на этотъ вопросъ: дло въ томъ, что, по уставу церкви, до выбора новаго патріарха вся власть сосредоточивается въ рукахъ старшаго архіепископа.

— И прекрасно!— воскликнулъ Николай, вставая:— нтъ человка достойне тебя, и я готовъ признать твою власть и повиноваться теб во всемъ, что касается духовныхъ длъ, во славу Божію.

Николай и Петровій подошли подъ благословеніе Германа, и онъ оснилъ ихъ крестнымъ знаменіемъ.

— Я отчасти для того и прибылъ сюда,— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія:— чтобы побудить греческую армію признать главенство святой церкви. Среди постоянныхъ стычекъ мы не должны забывать, что мы сражаемся не только за свободу, но и во славу Божію. Поврьте мн, друзья мои, я вполн сознаю, что недостоинъ того высокаго положенія, которое случайно выпало на мою долю, но помогите мн устоять отъ соблазна, отказаться отъ непосильной мн тяготы. Я знаю, что вы оба пользуетесь большимъ вліяніемъ, а потому можете оказать мн громадную помощь. Вдь если я подчинюсь вол Божіей и возьму на себя тяжелую отвтственность быть главою греческаго народа, возставшаго за свою свободу, то я буду ревниво защищать свою власть не изъ личнаго самолюбія, а изъ ревниваго служенія Господу.

Николай хотлъ отвтить Герману, но Петровій незамтнымъ знакомъ удержалъ его, и архіепископъ продолжалъ:

— Подъ чьимъ началомъ мы боремся, если не подъ Божьимъ? Отъ кого зависитъ побда, какъ не отъ Бога? А я, смиренный его служитель, являюсь пастыремъ Божьяго стада. Не истолкуйте, друзья, моихъ словъ во зло, я говорю не за себя, а за Бога. Уже среди насъ возникли враги не хуже турокъ. Въ Калаврит и Монемвазіи, но я надюсь не здсь, появились корыстные, нечестивые люди, которые сами дйствуютъ и побуждаютъ своихъ сторонниковъ дйствовать лидіь съ цлью наживы и достиженія своихъ самолюбивыхъ замысловъ. Эти недостойные люди равняются разбойникамъ, которые грабятъ беззащитныхъ.

— Прости меня, отецъ,— отвчалъ Петровій:— но если подобные люди встрчались на греческихъ судахъ, то еще ничего подобнаго не видно въ арміи. Половину нашей добычи мы отдаемъ на расходы войны, а, другую половину справедливо длимъ между тми, которые ее пріобрли.

— Ты, другъ мой, именно затронулъ тотъ вопросъ, о которомъ я хотлъ говорить,— произнесъ Германъ: — по твоимъ словамъ, вы откладываете половину на расходы войны, и хотя, я полагаю, это слишкомъ большая доля, но не будемъ объ этомъ говорить. Я хочу обратить ваше вниманіе на совершенную несправедливость длежа остальной половины между всми воинами. За что мы боремся: за пріобртеніе богатства или за свободу? Конечно, за свободу и во славу Божію. Значитъ, бороться за такое дло и даже погибнуть за него выше всякой награды. Поэтому все, что мы пріобртаемъ своей борьбой, должно идти во славу Божію, то-есть святой церкви. Вдь Богъ, а не кто иной даетъ намъ силу побороть турокъ, и что же — каждый человкъ получаетъ свою долю, а только церкви ничего не даютъ. Поэтому намъ слдуетъ подумать о Бог и о церкви съ ея служителями. Имъ слдуетъ отдать половину добычи, а не длить ее между всми.

Петровій и Николай слушали его молча, потому что они уважали въ немъ и человка и архіепископа. Въ его искренности и честности они также не сомнвались, но проповдываемая имъ теорія была самая непрактичная: неужели онъ думалъ, что грубые, необразованные люди вели бы войну ради интересовъ церкви? Уже и то духовныя лица длали много зла, придавая себ неимоврную важность и возбуждая неудовольствіе грековъ въ томъ, что они входили въ сдлки съ турками, которые покупали свою жизні* уступкой имущества. Самъ Германъ вполн добросовстно и безкорыстно проводилъ мысль объ отчисленіи половины добычи церкви, но другія духовныя лица на него не походили, а главное, какъ могли Петровій въ качеств главнокомандующаго и Германъ, пастырь Божьяго народа, явиться въ толп смлыхъ молодцовъ и сказать имъ:

— Вы рисковали своею жизнью вчера, рискуете ею сегодня и будете рисковать завтра только для того, чтобы обогатить церковь и ея служителей, а вы сами, если не умрете на пол брани, то останетесь попрежнему бдняками.

Однако, несмотря на всю честность Германа, Петровій и Николай понимали, что, дйствуя во славу Божію, онъ, вмст съ тмъ, стремился и къ удовлетворенію своего самолюбія. Онъ отличался неимоврной жаждой власти и если его выбрали бы на мсто убитаго патріарха, то его сил и могуществу не было бы ничего равнаго къ стран. Что подобная мысль приходила ему въ голову и не давала ему покоя, доказали послдующія слова:

— И какое великое дло,— продолжалъ онъ: — быть во глав такой церкви, имющей верховную власть духовную и свтскую. Я не промнялъ бы такого положенія на роль самого папы. Духъ захватываетъ думать, что я, недостойный, могу до этого возвыситься!

— Отецъ,— перебилъ его Николай, насупивъ брови: — зачмъ ты это говоришь? Вдь, стремясь къ усиленію церкви во славу Божію, ты не думаешь ни о чемъ другомъ.

— Ты правъ,— отвчалъ Германъ посл минутнаго молчанія:— я стремлюсь только къ возвеличенію церкви Божіей.

— Я еще хотлъ сказать теб, отецъ,— продолжалъ Николай:— мы съ Петровіемъ должны думать и о другихъ интересахъ, кром интересовъ церкви. Въ послднее время у насъ въ арміи, хотя и меньше, чмъ въ другихъ отрядахъ, возникли распри, что можетъ вызвать самыя ужасныя послдствія. Въ нашемъ лагер есть духовныя лица, которыя говорятъ солдатамъ то же самое, что ты, но не съ столь безкорыстной цлью. По ихъ словамъ, мы начали войну изъ-за религіи и должны преклоняться передъ духовными лицами, но наши молодцы не хотятъ ихъ слушать. Тогда они пускаются на хитрость и увряютъ, что бдные солдаты проливаютъ кровь за то, чтобъ обогащались ихъ начальники. Клянусь Богомъ! Это гнусная клевета, но нельзя поручиться, что если дла не измнятся, то дйствительно можетъ произойти нчто подобное. Вотъ, напримръ, въ Менемвазіи уже теперь творится недоброе: туда стекаются отряды съ заране выбранными начальниками, и эти начальники прямо говорятъ, что если духовныя лица, ничего не длая, хотятъ присвоить себ добычу, то лучше же имъ взять эту добычу себ, такъ какъ они несутъ всю тяжесть борьбы. И вотъ такимъ образомъ происходитъ внутренняя распря между духовными лицами и военными предводителями, а мало-по-малу и солдаты начинаютъ дйствовать каждый въ свою пользу. А во всемъ виновато духовенство. Ему не мсто въ нашей сред. Прежде чмъ духовные появились въ лагеряхъ, не было и помину о чемъ либо подобномъ. Вотъ все, что я хотлъ сказать.

Николай говорилъ съ жаромъ, и глаза его гнвно блестли. Неужели побда будетъ вырвана изъ рукъ грековъ по милости ихъ самихъ, а онъ зналъ, что какъ ни близка была гибель Триполи, но съ деморализованной арміей ничего нельзя было сдлать.

— Ты не правъ, Николай!— воскликнулъ Германъ, выходя изъ себя: — ваша армія не достаточно уважаетъ духовныхъ лицъ и скоре походитъ на толпу мальчишекъ, вырвавшихся изъ-подъ учительской ферулы, чмъ на храброе войско, повинующееся и уважающее какъ слдуетъ.

— Нтъ,— отвчалъ Николай: — первый долгъ солдата — повиноваться своимъ начальникамъ, и въ этомъ отношеніи наши молодцы безупречны.

— Но ваши солдаты — люди, а первый долгъ человка — повиноваться тмъ, которые поставлены надъ ними Богомъ!

— Но, отецъ!— воскликнулъ Николай:— теперь не время говорить объ этомъ. Конечно, ты правъ: люди должны уважать служителей Бога, но во время войны духовнымъ лицамъ не слдуетъ возбуждать распри. Я не спорю, что мы ведемъ борьбу во славу Божію, но не мшайте намъ, дайте намъ свободу дйствовать!

— Вамъ никто и не мшаетъ, если вы стремитесь дйствительно къ слав Божіей.

Николай ничего не отвчалъ, а только покачалъ головой.

— Теперь не время ссориться,— сказалъ Петровій, молчавшій до тхъ поръ:— поговоримъ серьезно и практично. Николай правъ, что въ нашихъ войскахъ священники сютъ смуту. Поговори съ ними, отецъ. Убди ихъ, что не слдуетъ возбуждать солдатъ противъ начальниковъ, а напротивъ ихъ долгъ проповдывать среди солдатъ уваженіе къ предводителямъ.

Петровій очень ловко поставилъ вопросъ, и Герману нельзя было съ нимъ не согласиться, но съ другой стороны исполнить его совтъ значило признать неправильность дйствій со стороны духовенства. Нсколько минутъ Германъ колебался, а потомъ сказалъ:

— Я не хочу выходить изъ своей области, я глаза церкви, а не военачальникъ, поэтому не могу вмшиваться въ то, что касается арміи.

— Если ты не можешь, то какъ же могутъ это длать твои подчиненные!— воскликнулъ Николай: — скажи имъ, отецъ, чтобы они слдовали твоему разумному примру.

Германъ не зналъ, что отвчать.

— Вотъ видишь,— продолжалъ Николай:— ты только что просилъ нашей помощи, а теперь мы просимъ, чтобы ты намъ помогъ. Если ты не хочешь говорить своимъ священникамъ, то поговори съ начальниками отрядовъ, можетъ быть, они тебя послушаются.

— Во всякомъ случа я не просилъ вашей помощи для усмиренія моихъ подчиненныхъ,— отвчалъ Германъ гнвно: — а если вы хотите, чтобы я помогъ вамъ противъ вашихъ людей, то я могу только сказать…

Онъ остановился, и во время, такъ какъ хотлъ сказать нчто очень оскорбительное.

Петровій тяжело вздохнулъ, а Николай отвтилъ саркастически:

— Если ты думаешь, что наши дла находятся въ безпорядк, то къ чему же ты просишь нашей помощи? Позволь мн повторить твои же слова и сказать, что я дйствую не въ своихъ интересахъ, а въ интересахъ арміи, которая борется за святое дло. Къ тому же, я убжденъ, что Богъ на нашей сторон.

Германъ задумался и черезъ нсколько минутъ сказалъ мягкимъ тономъ:

— Конечно, Богъ стоитъ за такого человка, какъ ты, Николай. Не будемъ боле ссориться: я виноватъ, я первый затялъ ссору. Поговоримъ хладнокровно. Нельзя ли положить конецъ тмъ распрямъ, которыя, по твоимъ словамъ, возникли въ войскахъ. Ты взводишь всю вину на духовныхъ лицъ, не такъ ли это?

— По крайней мр, до ихъ появленія въ лагеряхъ все было спокойно,— отвчалъ Николай.

— Я придумалъ планъ, чтобы выйти изъ затрудненія. Духовныя лица и военачальники раздлили нашу армію на два лагеря. Нельзя ли помочь горю назначеніемъ верховнаго совта изъ военачальниковъ и духовныхъ лицъ?

— Это только усугубитъ путаницу,— отвчалъ Николай, качая головой: — намъ теперь предстоитъ осада Триполи, и какое участіе могутъ принять въ ней духовныя лица? Хорошъ я былъ бы, если бы меня посадили въ синодъ!

Глаза Германа засверкали. Онъ понялъ, что предложенный Петровіемъ общій совтъ могъ доставить ему первенствующую роль, и тотчасъ принялся уговаривать Николая согласиться на этотъ проектъ.

— Любезный другъ,— сказалъ онъ,— я очень сожалю, что ты не засдаешь въ синод, и, конечно, ты достигъ бы этого, если бы пошолъ въ священники, но ты избралъ другое поприще, на которомъ ты выше всякихъ похвалъ. Но подумай, Николай, вдь это движеніе національное, а церковь національное учрежденіе и всегда имла голосъ въ національныхъ длахъ. Не бойся, мы не станемъ вмшиваться въ военныя дла, и ни одинъ изъ насъ не поведетъ атаки, или не возьмется руководить огнемъ противъ непріятеля. Теб, конечно, извстно, что въ Англіи существуетъ дв палаты: въ одной сидятъ лорды, не имющіе иниціативы, но сдерживающіе другую палату, состоящую изъ представителей народа. Вы, военные начальники,— избранники народа, а мы — сдерживающее начало. Ты видишь, Николай, я иду на сдлку. Теперь не время толковать о главенств церкви. Дайте намъ только голосъ въ вашихъ совтахъ, и намъ больше ничего не нужно. Если начальники военные и духовные будутъ дйствовать заодно, то Греція спасена!

— Хорошо, если этотъ планъ предложенъ Петровіемъ, то я согласенъ,— отвчалъ Николай.

Германъ не выказалъ своего торжества и поспшилъ перемнить разговоръ. Онъ сталъ говорить о скоромъ прибытіи въ Пелопонезъ князя Димитрія Ипсиланти, котораго гетерія, или клубъ патріотовъ сверной Греціи, назначила на мсто его неспособнаго измнника брата. До сихъ поръ этотъ клубъ дйствовалъ тайно, чрезъ немногихъ своихъ агентовъ въ род Николая и Германа, но въ виду успха войны таиться было не къ чему, и члены клуба, обнаруживъ свою дятельность, стали открыто вести дло освобожденія Греціи. Но словамъ Германа, Петровій и Николай пользовались большимъ уваженіемъ клуба, и князь Димитрій былъ очень расположенъ къ нимъ. Онъ также заявилъ, что князь не хотлъ вмшиваться въ веденіе войны, находя, что греческіе военачальники были люди опытные и способные, а самъ намревался играть роль гетеріи, организовавшей войну, а также нашедшей для нея финансовыя средства.

— Ни вполн убжденъ,— прибавилъ Германъ,— что князь Ипсиланти одобритъ наше ршеніе образовать національный сенатъ, главою котораго онъ, безъ сомннія, сдлается самъ.

VII.

Разговоръ между Николаемъ, Петровіемъ и Германомъ создалъ пелопонезскій сенатъ, и никогда не придумывали столь непрактичнаго орудія для управленія націей, какъ это злополучное учрежденіе. Съ самаго начала засдавшія въ немъ военныя и духовныя лица находились во вражд, и единственнымъ практическимъ результатомъ дятельности сената было возбужденіе проволочекъ и помхъ въ дл осады Триполи. Сенатъ не только не примирилъ распрей въ арміи, но еще боле ихъ развилъ. Не разъ Петровій хотлъ отказаться отъ своего мста въ сенат, но это значило бы окончательно передать власть въ руки духовенства. Что же касается до Николая и Германа, то между ними завязалась смертельная борьба, такъ какъ, по мннію Николая, Германъ его обманулъ. Онъ уврялъ, что у него цни возвышенныя, альтруистическія, а въ сущности имъ руководило только личное самолюбіе. Когда онъ говорилъ Николаю и Петровію о своемъ стремленіи во славу Божію, то онъ былъ вполн искрененъ, но мало-по-малу личные интересы стали въ немъ преобладать надъ идеальными цлями.

Николай много разсчитывалъ на пріздъ князя Ипсиланти, но ему и въ этомъ пришлось разочароваться. Армія встртила князя съ восторгомъ, такъ какъ ей надоли постоянныя интриги. Петровій немедленно занялъ подчиненное положеніе, но князь объявилъ ему, что желаетъ оставить веденіе осады въ прежнихъ рукахъ. Германъ также привтствовалъ его очень радушно, въ надежд завладть имъ и переманить его на сторону церкви.

Если бы князь Димитрій былъ человкъ сильной воли, то онъ могъ бы произвести общее примиреніе, но, по несчастью, онъ былъ совершенно неспособенъ для той роли, которая досталась ему. Онъ имлъ благія намренія и благородные принципы, но былъ слабъ и нершителенъ. Онъ склонялся то въ пользу одной партіи, то въ пользу другой и длалъ это самымъ неумлымъ образомъ, обнаруживая полное незнаніе людей и неувренность въ себ. Въ глазахъ солдатъ его слабохарактерность выражалась даже въ его наружности. Съ былъ ниже средняго роста, а манеры его отличались то застнчивостью, то дерзостью. Лице его было худощавое, испитое, а волоса его были сдые, хотя ему только что минуло тридцать два года. Отличаясь близорукостью, онъ постоянно моргалъ, какъ филинъ, по словамъ Митсоса, а голосъ его былъ рзкій, крикливый. Вс эти вншніе недостатки вполн соотвтствовали его внутреннимъ слабостямъ. Онъ былъ прямой, благородный, храбрый человкъ, но на его мст мене достойная личность принесла бы боле пользы, если бы отличалась силой характера. Въ эту критическую минуту отъ предводителя требовалось одно: ршительность, а ея-то у Ипсиланти и не было. Къ тому же онъ былъ болзненно-щекотливъ на счетъ своего достоинства, и смшно было слышать, какъ онъ кричалъ своимъ визгливымъ голосомъ, при своей тщедушной фигур:

— Я такъ хочу!!. Я такъ приказываю!..

Этой слабостью умло пользовался Германъ, занимавшій первое мсто посл него въ сенат, и постоянно льстилъ ему, поэтому и князь соглашался съ нимъ во всемъ.

— Ты правъ, любезный архіепископъ,— говорилъ онъ: — я желаю, чтобы вс уважали церковь, но, любезный архіепископъ, нельзя не обратить вниманія на то, что намъ скажетъ нашъ другъ главнокомандующій, хотя я, по вол гетеріи, поставленъ надъ вами обоими.

Когда же Петровій начиналъ излагать, что необходимо было взять Триполи, такъ какъ пора было бросить внутренніе раздоры и вести впередъ армію, у которой припасы начинали истощаться, то князь Димитрій отвчалъ:

— Ты совершенно правъ, любезный Петровій, и я вполн согласенъ, что намъ нечего терять время. Созови военный совтъ, и ршите, что длать, а потомъ резолюцію совта представь на мое утвержденіе. Я помню, ты говорилъ о необходимости сформировать кавалерійскій отрядъ. Я считаю этотъ планъ очень полезнымъ и хотлъ бы подробне о немъ поговорить. Да, да, ты правъ. Намъ надо торопиться. Но сейчасъ подадутъ обдъ, и я былъ бы очень радъ, господа, если бы вы оба сдлали мн честь отобдать у меня. Отложимъ дла до завтра. Слава Богу, мы сегодня кое-что сдлали.

Николай видлъ, что ему нельзя разсчитывать на помощь Ипсиланти, и сталъ всячески противодйствовать Герману, присутствіе котораго въ лагер онъ считалъ самымъ вреднымъ, такъ какъ оно порождало интриги, ссоры и распри. Въ засданіяхъ сената онъ оспаривалъ вс мннія Германа, хотя бы даже они были полезны, и, въ своей ненависти къ архіепископу, принималъ сторону такихъ людей, какъ Порнилопулосъ и Агностосъ, презрнные разбойники, искатели приключеній.

Каждый день засданія сената становились все безпорядочне, такъ что наконецъ князь Димитрій понялъ, что онъ въ глазахъ сената ничто. Николай не отличался личнымъ самолюбіемъ, и если поддерживалъ армію противъ церкви, то по убжденію, что раздвоенность въ національныхъ совтахъ губитъ святое дло освобожденія родины.

Наступила уже вторая половина іюня, а войска все еще находились въ бездйствіи. Петровію удалось побудить князя распорядиться на счетъ продовольствія лагеря, но все еще никакихъ не принималось мръ къ веденію осады Триполи. Однажды, по обыкновенію въ сенат произошла ожесточенная схватка между Колокотроня и Николаемъ съ одной стороны и Германомъ и Хараламбосомъ съ другой. Тщетно Ипсиланти старался возстановить порядокъ, и наконепъ Германъ, выведенный изъ терпнія жестокими нападками Николая, вскочилъ изъ-за стола и объявилъ, что не будетъ боле принимать участія въ засданіяхъ сената.

— Пора положить этому конецъ!— прибавилъ онъ: — давно ли ты, Николай, клялся, что будешь повиноваться мн?

— Да, во всемъ, что касается духовныхъ длъ,— отвтилъ Николай: — и то во славу Божію, а не во славу Германа.

Сидвшій рядомъ съ Николаемъ, Колокотрони одобрительно захлопалъ въ ладоши.

— Молчать, пока я здсь!— воскликнулъ Германъ: — но я сейчасъ уйду отсюда и никогда боле не вернусь. Увидимъ, что скажетъ народъ, когда узнаетъ, какъ со мною здсь обходятся.

— Ступай къ народу! Ступай къ майнотамъ!— воскликнулъ Николай: — увидимъ, какъ они тебя примутъ!

— Къ майнотамъ!— воскликнулъ Германъ:— да они не многимъ лучше турокъ.

— Любезный архіепископъ, любезный архіепископъ,— произнесъ Ипсиланти.

— Но есть въ Греціи благородные и преданные люди, кром этихъ собакъ,— продолжалъ Германъ, не обращая никакого вниманія на слова князя.

— Архіепископъ,— повторилъ Ипсиланти съ нкоторымъ достоинствомъ:— я приказываю, чтобъ ты замолчалъ.

— Ты приказываешь?— воскликнулъ Германъ вн себя отъ злобы и презрительно захохоталъ.

Князь Димитрій покраснлъ, и въ сенат водворилось молчаніе. Въ первый разъ этотъ слабохарактерный человкъ показалъ себя гордымъ, повелительнымъ начальникомъ.

— Потрудись, архіепископъ, занять свое мсто, я хочу сказать нсколько словъ.

Германъ посмотрлъ на всхъ присутствовавшихъ и не могъ не замтить, что они не спускали удивленныхъ глазъ съ князя.

— Я лучше уйду отсюда,— сказалъ онъ гнвно:— я боле не принимаю участія въ длахъ сената.

— Ты не желаешь исполнить моей просьбы,— произнесъ громко и повелительно Ипсиланти: — я теб приказываю — садись.

Гнвъ архіепископа мгновенно исчезъ, и онъ понялъ, что навсегда лишился расположенія. Конечно, князь самъ но себ была, ничтожество, но онъ представлялъ высшую власть въ стран. Вс планы гордаго, самолюбиваго человка были разомъ разсяны, и онъ блдный, убитый опустился на свое мсто.

— Я чувствую,— произнесъ Ипсиланти посл минутнаго молчанія:— что не смогъ сдлать того добра, къ которому стремился, и что вс мои усилія тщетны. За исключеніемъ главнокомандующаго сенату не угодно было обращать на меня вниманіе, онъ ведетъ себя такъ, какъ будто меня вовсе не было здсь. Только отъ Петровія я видлъ уваженіе и любезность. Партія церкви въ особенности приняла на себя такой дерзкій тонъ, какого я терпть не хочу. Вы, господа, видли, какой только что примръ представилъ имъ архіепископъ. Я очень сожалю, что долженъ съ вами разстаться, но это необходимо, и уже давно я предвидлъ подобный исходъ. Сегодня я уду изъ лагеря. Засданіе закрыто.

Онъ поклонился всмъ и, обращаясь къ Петровію, прибавилъ:

— Пойдемъ со мною, мы выйдемъ отсюда вмст.

И, взявъ его за руку, Ипсиланти направился къ дверямъ.

Спустя полчаса, онъ выхалъ изъ лагеря съ небольшей свитой. Но причина его удаленія тотчасъ стала извстна въ Трикорф, и вся армія, уважавшая его за дружбу къ Петровію и за его высокое положеніе въ могущественной гетеріи, гнвно возстала противъ духовенства. Произошли безпорядки и еслибъ Петровій съ другими вождями, не исключая Николая, не скрыли духовныхъ лицъ въ безопасномъ мст, то дло кончилось бы кровопролитіемъ. Одинъ Германъ, отличавшійся смлой храбростью, отказался отъ всякой защиты, и когда одинъ майнотъ плюнулъ ему въ лице, то онъ нанесъ ему такой ударъ, что онъ грохнулся на землю. Майноты такъ уважали силу и мужество, что почтительно разступились и пропустили человка, котораго за минуту передъ тмъ хотли убить.

Цлый день волновались греки, и значительное ихъ число требовали выдачи имъ оружія, сложеннаго въ особомъ мст, чтобъ раздлаться съ людьми, занимавшимися только интригами и заставившими Ипсиланти покинуть лагерь. Они были хуже измнниковъ, а во время войны измнникъ опасне непріятеля. На другой день возбужденіе противъ духовенства дошло до крайности, и наконецъ вс начальники собрались къ Петровію и объявили, чтобъ онъ вернулъ князя, а иначе дло кончится смертью всхъ духовныхъ лицъ въ лагер.

Петровій согласился лично похать за Ипсиланти, такъ какъ дйствительно онъ боялся дурныхъ послдствій его удаленія изъ лагеря. Онъ догналъ его въ Леондари, близъ Мегалополиса, и отъ имени всей арміи, а также духовенства просилъ вернуться. Сначала князь не хотлъ согласиться, но потомъ онъ понялъ, что его возвращеніе въ гетерію при такихъ обстоятельствахъ было бы очень печально, а напротивъ водвореніе въ греческомъ лагер послужило бы для него торжествомъ и доказало бы, какой онъ былъ великій дипломатъ. Поэтому въ конц недли, князь вернулся и былъ встрченъ съ восторгомъ всей арміей, а Германъ публично передъ нимъ извинился, что онъ поставилъ непремннымъ условіемъ своего возвращенія. Конечно, подобное униженіе было нестерпимо для гордаго архіепископа, а Николай ликовалъ.

Весь іюль мсяцъ продолжалось царствованіе неспособнаго, но честнаго Ипсиланти. Онъ сталъ еще нершительне прежняго, и болзнь воли, составлявшая главную черту его характера, проявлялась еще рзче прежняго. Триполи попрежнему держался, и Ахметъ-бей, хотя понималъ невозможность пробиться съ своими войсками чрезъ толпы осаждающихъ, но не думалъ о сдач. У него было достаточно продовольствія на три мсяца, и Магометъ-Саликъ громко заявлялъ, что въ Триполи было безопасне, чмъ во всей остальной Греціи.

Дни шли за днями, и дло освобожденія страдало отъ непонятныхъ проволочекъ.

VIII.

Въ начал августа получено извстіе, что турки въ Монемвазіи предлагаютъ сдаться. До этого они додумались, благодаря осад съ моря судами изъ Спеціи и съ сухого пути полкомъ возставшихъ грековъ. Князь Димитрій внесъ вопросъ о капитуляціи на разсмотрніе сената, и по этому поводу высказалось много противоположныхъ мнній. Николай и Петровій полагали, что туркамъ надо дать свободный пропускъ въ Смирну или въ какой другой малоазіатскій портъ, но съ условіемъ, что они положатъ оружіе и заплатятъ за расходы по осад, а, кром того, внесутъ десять тысячъ турецкихъ фунтовъ, которые раздлятся на три части между арміей, флотомъ и національной казной. Германъ съ своей партіей возсталъ противъ этого. Монемвазія была однимъ изъ богатйшихъ городовъ Нелононеза, и онъ предложилъ, чтобъ ея обитатели купили свою жизнь цною всего ихъ имущества. Князь Димитрій ударился въ противоположную крайность. Гетерія возьметъ на себя уплату недоплаченнаго солдатамъ жалованья, такъ какъ именно для этого она и собрала свой фондъ, но получивъ все, что имъ слдовало, солдаты не должны были думать о нажив, узнавъ же о легкихъ условіяхъ капитуляціи Монемвазіи, турки въ Триполи склонились бы охотне къ сдач. Наконецъ споръ перешелъ въ рукопашную, и среди общаго смятенія князь Димитрій заставилъ повелительнымъ тономъ всхъ молчать. Со времени исторіи съ Германомъ, онъ пользовался авторитетомъ, и когда возвышалъ голосъ, то его слушались.

— Я отправлюсь лично въ Монемвазію,— сказалъ онъ:— и въ качеств главнокомандующаго арміей, а также вице-короля, назначеннаго гетеріей, поведу нереговоръ о сдач города. Тамъ войска, говорятъ, выбились изъ рукъ, а отсюда я возьму майнотовъ подъ начальствомъ Петровія. Тамъ мы возобновимъ обсужденіе условій капитуляціи, но я надюсь, что будемъ вести себя приличне.

Но сенатъ слишкомъ долго привыкалъ къ его слабохарактерности, чтобъ поддаться на удочку, и его повинительный тонъ казался въ высшей степени комичнымъ Петровій, всегда поддерживавшій князя, на этотъ разъ нашелъ нужнымъ ему возразить.

— Ваша свтлость, конечно, не забыли, что осада продолжается три мсяца, и что она исключительно — дло народа. Гетерія не ударила пальцемъ, о палецъ. Поэтому одни осаждающіе имютъ право преписывать условія сдачи, и имъ однимъ или ихъ предводителю долженъ сдаться городъ.

Князь вспыхнулъ.

— Значить, я не главнокомандующій всей греческой арміи?

— Ты главнокомандующій всей арміей, которую создала и содержитъ гетерія. Но отрядъ, осаждающій Монемвазію, сформированъ на частныя средства и задолго до твоего назначенія гетеріей, а съ тхъ поръ, что ты въ Море, ты принялъ этотъ отрядъ подъ свою команду и не оказалъ имъ никакой помощи. Начальникъ тамошнихъ сухопутныхъ силъ членъ нашего сената, и, вроятно, онъ исполнить его распоряженія.

— Скоре, чмъ распоряженія вице-короля?

— Вице-король также членъ сената,— возразилъ Петровій.

Князь задумался.

— Хорошо,— сказалъ онъ наконецъ: — сенатъ ршитъ, чьимъ именемъ занять Монемвазію — сенатскимъ или моимъ.

Впервые греки забыли вс препирательства, и единогласно было ршено, что Монемвазія будетъ занята именемъ сената.

Затмъ возобновились пренія относительно условій сдачи, но такъ какъ безспорно начальникъ осаждающаго отряда имлъ боле авторитета по этому вопросу, чмъ предводители войскъ, окружавшихъ Триполи, то Германъ, вроятно, съ цлью перещеголять Николая предложилъ поршить этотъ вопросъ князю при содйствіи начальника греческаго отряда. Николай на это охотно согласился, зная, что Петровій будетъ сопровождать князя, и прибавилъ съ улыбкой, что справедливое замчаніе Германа еще боле относится къ вожакамъ духовенства.

Такимъ образомъ центръ войны перенесли въ Монемвазію, и въ продолженіе всего августа половина греческой арміи оставалась праздной подъ Триполи, и въ отсутствіе князя стали снова распространяться духовными лицами скандальныя сплетни. Германъ, хотя и зналъ о происходившемъ, держался въ сторон и не вмшивался во внутреннія дла лагеря, но вмст съ тмъ не длалъ ни шага къ уничтоженію скандальныхъ интригъ.

Для Николая, однако, этотъ мсяцъ представилъ много труда: съ одной стороны онъ заботился о правильномъ устройств продовольствія, а съ другой обучалъ новобранцевъ. Подъ его умлымъ руководствомъ свже организованныя войска стали принимать серіозную организацію. Другіе военачальники слдовали его примру, хотя многіе изъ нихъ не имли ни малйшаго понятія о военномъ дл. Но несмотря на распространеніе между греками большей или меньшей дисциплины, они все боле и боле убждались въ полной неспособности князя къ предводительствованію большою арміей. Со времени его отбытія въ Монемвазію исчезла послдняя тнь его власти, а когда полупились извстія о происшедшемъ въ этомъ город, то онъ сдлался вполн комичной фигурой въ глазахъ всхъ.

Ночные набги по окрестностямъ Триполи прекратились, такъ какъ он уже были совершенно опустошены, и ни въ лагер, ни вокругъ его не замчалось никакого движенія. Турки знали, что было безполезно длать нападеніе на Трикафу, а греки не думали до возвращенія Петровія штурмовать городъ, и Митсосъ размышляя однажды ночью случайно набрелъ на мысль, естественный плодъ праздности.

Въ продолженіе нсколькихъ дней посл сожженія турецкаго корабля онъ не тревожился насчетъ,! улей мы и утшалъ себя мыслію, что Господь сохранитъ ее до возможности свидться съ нимъ. Долго онъ даже не думалъ о томъ, что она должна была находиться въ осажденномъ город, который рано или поздно долженъ былъ сдаться, и тогда, по всей вроятности, произойдутъ такія же сцены грабежа и насилія, какъ въ Каламат, или состоится штурмъ съ неизбжной рзней на улицахъ. Даже въ послднемъ случа Зулейма могла избгнуть опасности, если бы она исполнила его совтъ и сказала погречески осаждающимъ, что она ихъ соотечественница. Но теперь, когда миновали возбуждающія воинственную душу стычки съ турками, и наступило утомительное бездйствіе и споры съ духовными лицами, онъ сталъ сердечно терзаться при мысли о тхъ опасностяхъ, которыя могли разразиться надъ ея головой. Въ сущности при осад города не могло быть и рчи о безопасности. Случайная нуля или сердитый грекъ могли во всякое время пробудить ужасную рзню. Точно также былъ возможенъ пожаръ тснаго жилища съ неизбжными человческими жертвами.

Въ означенную ночь опасенія Митсоса приняли особенно рельефный характеръ. Въ его глазахъ проходилъ рядъ ужасающихъ катастрофъ, въ которыхъ главной жертвой была Зулейма. Онъ вышелъ на чистый воздухъ и безнадежно устремилъ свои взоры на пять или шесть большихъ домовъ, возвышавшихся на городской стн, и въ каждомъ окн этихъ домовъ ему виднлась Зулейма, томившаяся въ заключеніи.

Эти зловщіе миражи становились все томительне и томительне, наконецъ онъ не выдержалъ, и, не давая себ яснаго отчета въ томъ, что длалъ, Митсосъ побжалъ наружной траншеей, въ которой было только шесть футовъ вышины, быстро перелзъ черезъ нее и очутился но другую сторону, прежде чмъ онъ могъ опомниться.

Куда онъ стремился? Его сердцу это было вполн ясно. Онъ долженъ былъ такъ или иначе разыскать ту, которая ему была дороже жизни. Онъ снялъ для большаго удобства башмаки и босой сталъ пробираться среди базальтовыхъ утесовъ подъ серебристыми лучами только что взошедшей на неб луны. Достигнувъ горнаго потока, онъ остановился, чтобъ освжить свое горвшее тло свжей водой. Наконецъ онъ пустился бгомъ по равнин, разстилавшейся передъ городскими стнами, и достигнувъ этихъ послднихъ, онъ прилегъ подъ тнью масличнаго дерева, чтобъ обдумать свое положеніе.

Эти стны, усянныя бойницами, виднлись прямо противъ него на высот двадцати футовъ надъ равниной. Въ пятидесяти шагахъ отъ него было обширное углубленіе въ стн, на которомъ возвышалось нсколько домовъ, съ маленькими окнами, защищенными желзными перекладинами. Подкравшись къ подножію этихъ жилищъ, Митсосъ услышалъ веселые женскіе голоса и подумалъ, что тутъ, вроятно, находились гаремы знатныхъ турокъ.

Юноша продолжалъ свой путь ползкомъ, пока не очутился снова передъ продолженіемъ городской стны. Тогда онъ вернулся къ турецкимъ жилищамъ, такъ какъ чувствовалъ себя тамъ ближе къ Зулейм. Онъ снова прилегъ подъ тнью сосдняго утеса. Луна скрылась за тучами, а въ домахъ мало-по-малу померкъ свтъ и стихли голоса.

Прошло полчаса, и вдругъ на городской стн показался турокъ, который махалъ блой тканью. Митсосъ безмолвно подобрался къ тому мсту. Турокъ тихо произнесъ:

— Поздненько. Вотъ подписанная бумага,— и онъ бросилъ на землю что-то блое, потомъ повернулся и поспшно исчезъ.

Митсосъ взялъ бумагу и спряталъ въ карманъ, недоумвая, что бы это было. Не усплъ онъ это сдлать, какъ послышалось въ одномъ изъ домовъ, гд еще виднлся свтъ, нжное пніе. Юноша не врилъ своимъ ушамъ. Голосъ былъ Зулеймы, а пла она пснь винодловъ.

Въ ту же минуту показалась у окна молодая двушка вся въ бломъ. Митсосъ немедленно сталъ вторить пнію.

— Митсосъ,— послышалось въ окн.

— Я здсь, это ты, голубушка!

— Наконецъ-то я вижу тебя, нтъ, я не вижу тебя вовсе,— продолжала Зулейма счастливымъ, радостнымъ тономъ:— какъ ты поживаешь?

— Хорошо, все обстоитъ хорошо, еслибъ только мы видались съ тобою. Ну, да это придетъ скоро, видитъ Богъ, скоро.

Зулейма высунулась въ окно.

— Не оставайся здсь, да и мн нельзя оставаться. Это окно въ коридор, и меня могутъ поймать. Уходи, дорогой, но, не правда ли, мы скоро, скоро увидимся, и тогда, можетъ быть, я сдлаю теб подарокъ.

— Подарокъ?— повторилъ Митсосъ съ изумленіемъ, но потомъ понявъ, въ чемъ дло, онъ воскликнулъ:— а, милая, милая!..

— Да, мой Митсосъ,— отвчала Зулейма:— но возьми меня отсюда, этотъ городъ вскор сдается.

— Безъ сомннія, но не забывай, когда наступитъ день твоего освобожденія, то выйди на встрчу къ грекамъ и скажи: я ваша соотечественница. Тогда ты избжишь всякой опасности.

— Прощай, милый,— промолвила молодая двушка и исчезла въ темнот.

Митсосъ былъ на седьмомъ неб и, сіяя радостью, вернулся въ лагерь. Только лежа въ постели, онъ вспомнилъ о бумаг, находившейся въ его карман, зажегъ огонь и прочелъ при его мерцающемъ свт слдующую записку, написанную погречески.

‘Абдулъ Ахметъ общаетъ заплатить Константину Парпиропуло 200 турецкихъ фунтовъ, подъ условіемъ, чтобы ему и его гарему была обезпечена безопасность отъ насилія. При окончаніи осады Триполи за доставленіе въ врное убжище будетъ прибавлено, сверхъ того, по 10 фунтовъ съ человка.

‘Абдулъ Ахметъ, бывшій губернаторъ Аргоса’.

Митсосъ прочелъ до конца, погасилъ огонь и долго обдумывалъ это странное посланіе. Прежде всего онъ почувствовалъ негодованіе, что греческій предводитель пятисотеннаго отряда вступилъ въ корыстные переговоры съ врагами, но потомъ онъ подвергся неудержимому соблазну. Для него эта бумага означала спасеніе Зулеймы, и онъ готовъ былъ на все, чтобъ обезпечить это спасеніе. Снова, какъ въ ночь сожженія турецкаго корабля, его любовь и долгъ находились въ роковой борьб. Но и теперь, какъ тогда, онъ выбралъ долгъ, какъ ни обливалось его сердце кровавыми слезами.

Поэтому онъ вскочилъ, одлся и пошелъ къ Николаю, ршившись все сказать ему. Не усплъ онъ выйти изъ своего шалаша, какъ услышалъ въ темнот голосъ часового.

— Кто идетъ?

Въ эту минуту на бруствер траншеи показалась фигура, въ которой Митсосъ узналъ Парпиропуло, который въ полголоса сталъ говорить съ часовымъ.

— Пятьдесятъ фунтовъ,— послышался голосъ Парпиропуло.

— А когда уплата?— спросилъ соблазненный часовой.

— Въ день паденія Триполи.

Митсосъ ршилъ вмшаться въ этотъ постыдный торгъ и, подойдя къ разговаривавшимъ, сказалъ:

— Слушай, товарищъ,— произнесъ онъ, обращаясь къ часовому: — скажи, нтъ, и спроси, куда онъ ходилъ за траншеи.

— А теб какое дло, щенокъ:— сказалъ гнвно Парпиропуло.

Часовой подозрительно смотрлъ то на одного, то на другого и

наконецъ промолвилъ:

— Онъ общалъ мн пятьдесятъ фунтовъ.

— Дуракъ,— отвчалъ Митсосъ:— если ты не послушаешь меня, то я дамъ теб такую встрепку, что ты забудешь о деньгахъ.

— Ступай въ свою кануру, щенокъ,— воскликнулъ Парпиропуло: — а то завтра пожалуюсь на тебя за несубординацію.

— Хорошо,— промолвилъ юноша со смхомъ:— это будетъ завтра, а теперь еще сегодня. Помни другъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ часовому:— быть бд, если ты меня не послушаешься.

Онъ вернулся въ свой шалашъ, чтобы дать время Нарпиропуло удалиться, такъ какъ ему не хотлось, чтобы кто нибудь зналъ о его ночномъ посщеніи Николая. Спустя пять минутъ, онъ отправился въ путь и, достигнувъ жилища Николая, постучался въ дверь.

— Кто тамъ?— спросилъ голосъ самого Николая.

— Это я, Митсосъ, и мн надо тотчасъ тебя видть, дядя.

— Подожди минутку.

И въ жилищ послышался шумъ, ясно обнаруживавшій, что Николай выскалъ огонь.

— Я не могу зажечь свта,— сказалъ онъ, спустя минутку,— но это ничего, входи и садись на кровать или на ящикъ съ порохомъ. Ну, говори скорй, въ чемъ дло.

— Вотъ что,— отвтилъ юноша, подавая ему полученную отъ турка бумагу:— тутъ говорится о томъ, что Парпиропуло получитъ двсти фунтовъ за обезпеченіе безопасности Абдула Ахмета съ его домочадцами въ день паденія Триполи.

Николай задумался, а потомъ произнесъ:

— Дьяволъ! А ты откуда досталъ эту бумагу?

— Сейчасъ объявлю.

Но юноша не зналъ, какъ начать свою исповдь.

Николай старался его пріободрить.

— Я слушаю. Нтъ, погоди, кто-то идетъ.

Въ ту же минуту послышался стукъ въ дверь, и Николай спросилъ:

— Кто тамъ?

— Хоремисъ,— отвчалъ голосъ:— часовой.

— Въ чемъ дло?

Я стоялъ на часахъ два часа и тридцать минутъ тому назадъ капитанъ Парпиропуло перелзъ черезъ траншею съ вншней стороны. Я считаю необходимымъ доложить теб объ этомъ.

— Капитанъ объяснилъ, гд онъ былъ?

— Нтъ.

— Войди, Хоремисъ. Предлагалъ онъ теб денегъ?

— Нтъ,— отвчалъ часовой, переминаясь съ ноги на ногу.

— Ты хорошо сдлалъ, что сказалъ мн объ этомъ. Можешь идти. А ты, Митсосъ,— прибавилъ Николай, обращаясь къ юнош, когда шаги часового замерли въ темнот:— разсказывай, какъ ты досталъ эту бумагу.

Митсосъ откровенно повдалъ ему свою тайну.

— О дядя,— промолвилъ онъ, окончивъ свою исповдь:— обезпечь ей безопасность въ день паденія Триполи. Нтъ на свт такой другой красавицы, и я не переживу, если съ ней что нибудь случится.

Николай долго хранилъ молчаніе, а потомъ спросилъ:

— Ну, а когда ты поджегъ турецкій корабль, теб не приходила въ голову мысль, что она могла быть въ числ пассажировъ?

— Я былъ въ этомъ убжденъ и узналъ, что ея не было на корабл, лишь посл катастрофы.

— Господь да проститъ насъ!— промолвилъ Николай, взявъ за руку Митсоса:— а ты насъ прощаешь.

Юноша былъ такъ взволнованъ своей исповдью, что вдругъ расплакался.

— Что это съ нашимъ волчонкомъ!— сказалъ нжнымъ тономъ Николай:— нечего теб горевать. Ты принесъ хорошую всть и видлъ свою красавицу. Успокойся, клянусь теб всмъ святымъ, что ни болзнь, ни раны, ни слава, ничто, кром чести, не помшаетъ мн обезпечить ея безопасность.

Митсосъ крпко пожалъ руку Николая, но не могъ произнести ни слова.

— А ты съ своей стороны долженъ общать,— продолжалъ Николай,— что ты боле никогда не выйдешь изъ лагеря безъ разршенія. Такія выходки влекутъ исключеніе изъ арміи, и завтра выбудетъ изъ ея рядовъ негодяй, онъ оправдалъ обвиненіе духовныхъ лицъ и обезчестилъ всхъ насъ. Ну, теперь или спать, Митсосъ. Ты загладилъ свою вину, открывъ измну недостойнаго грека.

На слдующій день Парпиропуло публично изгнали изъ лагеря, а потомъ Митсосъ постилъ тайно Хоремиса и объяснилъ ему, что онъ хорошо сдлалъ, что выдалъ Парпиропуло, который пострадалъ и безъ его доноса.

Извстіе о капитуляціи Монемвазіи отличалось печальнымъ и радостнымъ, трагическимъ и комическимъ элементами. Князь Димитрій, повидимому, несмотря на резолюцію сената, подписалъ капитуляцію своимъ именемъ, а когда турки вышли изъ города, чтобъ ссть на суда, разгнванные майноты встртили ихъ угрозами, считая необязательнымъ актъ о капитуляціи безъ подписи представителей сената. Произошла схватка, въ которой было убито пять турокъ, и ограблено нсколько домовъ. Монемвазія сдалась на просимыхъ неблаговидныхъ обстоятельствахъ. Армія и флотъ выразили подозрніе другъ къ кругу, а солдаты обвиняли офицеровъ въ корыстныхъ сношеніяхъ съ турками, наконецъ произошелъ споръ о томъ, кому поднять греческій флагъ съ сдавшемся город. Въ одномъ только вс были согласны — это въ презрніи къ князю Димитрію. Прежде вс знали его слабохарактерность и неспособность къ военному длу, но теперь онъ покрылъ себя такимъ позоромъ своимъ недостойнымъ нарушеніемъ резолюціи сената, что съ этой минуты, практически говоря, была окончена его роль въ греческой революціи.

Конечно, капитуляція была дурно составлена, и турки ушли свободно, не заплативъ ни гроша. Еслибъ на такихъ условіяхъ же турки сдали остальныя крпости въ Море, то казна гетерія совершенно обднла бы. Такимъ образомъ, несмотря на все нравственное осужденіе, котораго заслуживаютъ послдодавшія затмъ сцены насилія и грабежа, но безъ добычи не могла продолжаться война, а жестокость грековъ въ минуту торжества объясняется, если не оправдывается, местью за вковое иго.

Майнотскій отрядъ продолжалъ занимать Монемвазію, Петровій попрежнему вербовалъ новобранцевъ для штурма Триполи, а князь Димитрій посвящалъ свое свободное время, котораго у него было 24 часа въ сутки, украшенію городскихъ стнъ красной тканью, какъ вдругъ получилось извстіе о паденіи Наварина, моренаго порта на западномъ берегу. Ипсиланти послалъ гуда статскаго грека, въ качеств представителя своего и сената. Этотъ недостойный патріотъ захватилъ съ собою шайку грабителей. Эта наваринская капитуляція навки омрачила грековъ пятномъ безчестія. Не усплъ гарнизонъ выйти изъ города, сложивъ оружіе, какъ представитель Пелопоннезскаго сената сжегъ трактатъ, подписанный имъ отъ имени сената, и подалъ сигналъ къ рзн. Ни одинъ турокъ не остался въ живыхъ. Женщины были обнажены и, чтобъ скрыть свой позоръ, бросались въ море, гд ихъ стрляли, какъ чаекъ, дтей вырывали изъ рукъ матерей и рубили на мелкія части, мужчинъ вшали на дверяхъ ихъ жилищъ и предавали мучительной пытк. Одному мусульманину предложили выбрать смерть или обратитьси въ христіанство, и когда онъ выбралъ послднее, то его распяли. Въ продолженіе часа позорное преступленіе было доведено до конца, а затмъ два судна изъ Спеціи вышли въ море съ грузомъ всевозможной добычи.

IX.

Въ первыхъ дняхъ сентября майнотскій отрядъ съ Петровіемъ и княземъ вернулся въ окрестности Триполи. Ипсиланти теперь склонялся въ пользу духовной партіи, такъ какъ онъ считалъ поведеніе арміи личнымъ для себя оскорбленіемъ. Герману это было на руку, и онъ сталъ принимать мры, чтобъ вернуть князю ту власть, отъ которой онъ отказался по своей слабохарактерности, а вмст съ тмъ дискредитировать важныхъ начальниковъ въ глазахъ солдатъ.

Клевета слдовала за клеветой, и тмъ легче было клеветать, что въ основ лежала истина. Еще другой греческій капитанъ былъ уличенъ въ корыстныхъ сношеніяхъ съ осажденными. Было также достоврно, что греки продавали осажденнымъ продовольствіе, и однажды ночью былъ захваченъ турокъ, который для спасенія своей жизни выдалъ тайну снабженія голодныхъ турокъ хлбомъ и мясомъ извн. Вслдстіе этой поимки Петровій объявилъ, что если попадется еще кто нибудь, то онъ будетъ безжалостно разстрленъ, а ночью удвоено число часовыхъ. Благодаря ли этимъ мрамъ, ловкости негодяевъ или распространенности заговора, но измнники боле не оказывались, хотя доставка състныхъ припасовъ въ городъ продолжалась попрежнему, и наконецъ Германъ всталъ въ сенат и громогласно обвинилъ всхъ офицеровъ въ измн.

— Осада продолжается,— сказалъ онъ:— но что же сдлано для окончанія ея? Во имя патріотизма я отвчаю — ничего. На чью пользу держатъ здсь людей, отнимая ихъ отъ работы, когда виноградъ зретъ, а некому его собирать? Птицы клюютъ его, а работники пропадаютъ здсь въ собачьихъ конурахъ, на солнечномъ припек или въ тяготахъ маршировки. Можетъ быть, это приноситъ пользу духовнымъ лицамъ? Нтъ, церкви пусты, и сборъ десятины отложенъ. Не князь ли Димитрій держитъ армію на этихъ высотахъ? Отвтить не трудно, кто велъ переговоры съ Абдуломъ Ахметомъ для охраненія его интересовъ? Одинъ изъ воеводъ. Кто на прошедшей недл былъ пойманъ въ измн? Другой воевода. Кто теперь продаетъ състные припасы осажденнымъ? Воеводы. Значитъ кому приноситъ пользу эта осада, во время которой турки благоденствуютъ? Воеводамъ. И это называется осадой? Нтъ, это рынокъ Триполи, и торговцами являются воеводы. Особенно замчателенъ одинъ изъ нихъ. Онъ могъ бы покончить эту осаду шесть недль тому назадъ. Благородный князь на нашей сторон, и я считаю долгомъ открыть ему глаза. Его же властью прикрываются только воеводы. Но цлый августъ князя здсь не было, и Николай Видалисъ господствовалъ неограниченно. Поэтому я спрашиваю его, если онъ честный человкъ, зачмъ онъ не попытался взять городъ.

Въ продолженіе этой рчи слышался нсколько разъ ропотъ въ сред военныхъ, но Николай, поднявъ руку, заставлялъ ихъ молчать. Онъ же самъ слушалъ съ улыбкой, а когда Германъ заговорилъ объ его честности, то онъ громко захохоталъ. Давно уже онъ упрекалъ себя въ томъ, что не такъ дйствовалъ, какъ бы слдовало, и теперь ршился на энергичный шагъ. Германъ говорилъ открыто, и онъ отвтитъ ему тмъ же. Онъ тихо всталъ, попросилъ слова у князя и произнесъ спокойнымъ тономъ:

— Наконецъ-то архіепископъ заговорилъ прямо, и хотя я всегда дйствовалъ относительно его открыто, но онъ только впервые вышелъ на эту дорогу. Онъ увряетъ, что не взято никакихъ мръ для окончанія осады, но это,— я смю сказать во всеуслышаніе,— ложь. Нтъ, я попрошу тебя ссть,— прибавилъ онъ, когда Германъ вскочилъ съ своего мста:— я тебя слушалъ, а теперь я заставлю тебя выслушать меня. Повторяю то, что ты сказалъ объ осад ложь и ложь преднамренную. Онъ самъ это знаетъ. Онъ былъ здсь въ август и знаетъ, что я все время былъ занятъ обученіемъ людей, и если бы онъ имлъ хотя малйшее понятіе о военномъ дл, то понялъ бы, что, благодаря этому обученію, они стали теперь прекрасными солдатами. Онъ говорилъ намъ, что не на свою пользу люди остаются здсь, отчасти это правда, но не вполн, такъ какъ въ ахъ интересахъ, чтобы Греція освободилась, а, оставаясь здсь, они служатъ освобожденію родины. Значитъ ихъ высшій интересъ, боле того ихъ долгъ — оставаться. Дале Германъ говорилъ, что не въ интересахъ духовныхъ лицъ пребываніе въ лагер. Такъ зачмъ они остаются и сютъ раздоръ между нами? Именемъ Бога заклинаю ихъ удалиться. Пусть они идутъ и собираютъ столь дорогую имъ десятину. Никто не удержитъ ихъ. Но они остаются, значить, въ этомъ ихъ интересъ. Не думаютъ ли они взять значительную долю ожидаемой добычи? Не явился ли сюда ихъ глаза, самъ архіепископъ, для того, чтобы потребовать половину добычи церкви, предоставивъ другую половину національной казн, а бойцамъ за родину ничего? Да, онъ самъ предложилъ мн и Петровію такъ поступить, и для этой цли онъ и вс духовныя лица ждутъ здсь минуты раздла добычи, надясь если не на половину, то на значительную ея часть.

Николай бросилъ торжествующій взглядъ на Германа, который былъ блденъ, какъ полотно, и дрожалъ всмъ тломъ отъ злобы.

— Ты можешь ненавидть меня сколько хочешь,— воскликнулъ Николай, поддаваясь, наконецъ, пламенному негодованію,— но я тебя не боюсь. Если ты дйствуешь честно, то почему мн не открыть твои тайныя цли. Если нтъ, то пора снять съ тебя маску.

Германъ стремительно вскочилъ.

— Это гнусная клевета,— произнесъ онъ, задыхаясь.

Но Петровій, не подымаясь съ мста, тихо произнесъ, но такъ, что его вс слышали:

— Все, что сказалъ Николай, правда. Я самъ слышалъ.

— Садись, архіепископъ,— сказалъ князь.— Николай Видалисъ, продолжай!

— Этотъ человкъ,— началъ Николай,— увряетъ, что здсь ведется преступная торговля между турками и воеводами. Мы вс, по несчастью, знаемъ, что въ этомъ есть часть правды. Два мсяца тому назадъ этого еще не существовало, а онъ съ своими духовными говорилъ то же. Я васъ спрашиваю, честно ли было такъ поступать. Не ясна ли его цль? Посявъ раздоры между солдатами и воеводами, онъ хотлъ прикарманить себ всю добычу, конечно, во славу Божію. Но вс его усилія не увнчались успхомъ, и когда князь Димитрій ухалъ отсюда, то нельзя сказать, чтобы попы пользовались большей репутаціей въ арміи. Наконецъ, онъ напалъ лично на меня. По его словамъ, я могъ штурмовать городъ въ август, когда угодно. Это черная ложь, но, быть можетъ, не преднамренная, такъ какъ архіепископъ не иметъ никакого понятія о военныхъ длахъ. Кром того, что необходимо было обучить солдатъ, я далъ слово Петровію не идти на штурмъ безъ майнотовъ, которые были съ нимъ въ Монемвазіи. Скажи, Петровій, такъ ли это.

— Такъ,— отвчалъ главнокомандующій.

— Относительно же того, что я извлекалъ пользу изъ отсрочки штурма,— продолжалъ Николай,— то пусть архіепископъ представить доказательства своей клеветы. Говори, Германъ, я ладу отвта.

Наступило мертвое молчаніе. Германъ не произнесъ ни слова. Только глаза его метали искры, боле краснорчивыя, чмъ слова.

— Если онъ собираетъ мысленно свои доказательства,— произнесъ Николай,— то я подожду.

Но все-таки Германъ безмолвствовалъ.

— Вы видите,— воскликнулъ наконецъ Николай,— все это ложь. Меня открыто обвинили въ самомъ ужасномъ преступленіи и не могутъ представить ни малйшаго доказательства въ подтвержденіе. И чмъ же это кончится? Этотъ человкъ не сожалетъ того, что сдлалъ, и не станетъ просить у меня прощенія, да я не хочу его простить. Слава Богу, у меня есть иной исходъ. Мн опротивли вс интриги и ссоры, вс обвиненія и клеветы. Я боле не намренъ этого терпть. Клянусь Богомъ, что я имю цлью только освобожденіе родины, и я не могу служить этому святому длу, препираясь съ людьми, которыхъ я не уважаю. Другой человкъ сказалъ здсь однажды, что онъ уйдетъ, но не ушелъ. Теперь я говорю, что этотъ совтъ боле меня не увидитъ и не услышитъ, но я сдержу свое слово. Но прежде чмъ я уйду, еще разъ прошу, пусть всякій, кто подозрваетъ меня въ измн, открыто скажетъ.

Безмолвное молчаніе было отвтомъ на его вызовъ.

— Хорошо,— произнесъ онъ съ сіяющимъ лицомъ,— я уйду отсюда чистымъ отъ всякаго нареканія.

Онъ отцпилъ свою саблю, положилъ ее на столъ подл князя и сказалъ яснымъ и спокойнымъ голосомъ:

— Князь, я отказываюсь отъ своего мста въ сенат и слагаю съ себя званіе воеводы, даже чинъ офицера. По рожденію я майнотъ, и если ты князь согласенъ, то я поступлю простымъ солдатомъ въ майнотскій отрядъ. Снова мы будемъ служить вмст старый другъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Петровію.

И отдлавшись отъ бремени отвтственности, онъ легкой поступью и съ легкимъ сердцемъ вышелъ изъ засданія сената.

Направившись прямо въ майнотскій лагерь и увидавъ Митсоса и Яни, которые разговаривали съ группою солдатъ, Николай слъ рядомъ съ ними, закурилъ трубку и весело произнесъ:

— Впервые я здсь курю съ наслажденіемъ. И какъ мн хорошо сидть съ вами запросто! Я вамъ товарищъ, простой солдатъ.

— Что это значитъ, дядя Николай?— воскликнулъ Митсосъ и прибавилъ, насупивъ брови:— неужели это дло Германа?

— Нтъ, Митсосъ, это могъ сдлать только я одинъ. Я добровольно отказался отъ всхъ должностей и почестей. Я теперь солдатъ Николай. Но я счастливе теперь царя, уже никто не можетъ на меня клеветать. Слава Богу, я совершенно спокоенъ.

И онъ громко, радостно засмялся.

— Что же случилось?— спросилъ Митсосъ, ничего не понимая.

— Да ничего особеннаго. Я освободилъ себя отъ необходимости болтать и злословить, теперь я могу всецло служить родин. Вотъ идутъ начальники, надо отдать имъ честь.

Онъ вскочилъ и выпрямился во весь ростъ.

Петровій подошелъ къ нему въ сопровожденіи князя и другихъ военачальниковъ.

— Брось эту глупость, брать,— произнесъ Петровій,— и пойдемъ ко мн въ палатку⁷. Ты видишь, мы вс пришли за тобой.

— Не пойду, мн здсь очень хорошо,— отвчалъ Николай съ сіяющимъ лицомъ,— Говори, что хочешь, а я буду молчать.

Князь выступилъ впередъ и сказалъ самымъ любезнымъ тономъ:

— Мы пришли просить тебя измнить свою ршимость. Никто боле не будетъ оскорблять тебя въ сенат.

— Князь,— возразилъ Николай:— вспоминая все мое прошедшее, я могу смло сказать, что сдлалъ только одно умное дло, сдлавшись сегодня солдатомъ. И если правда, что меня боле не ожидаютъ оскорбленія въ сенат, то это еще подтверждаетъ разумность моего шага.

— Но вдь это нелпость,— возразилъ Петровій,— вс духовныя лица, даже Германъ сожалютъ о томъ, что ты сдлалъ.

— Сладко мн слышать твои слова,— промолвилъ со смхомъ Николай,— но я не ребенокъ и сладостями меня не купить.

— Но подумай, твоя помощь намъ необходима. Ты популярне всхъ насъ среди солдатъ.

— Тмъ лучше. Я солдатомъ буду еще полезне, чмъ воеводой.

— Но твоя карьера,— произнесъ Петровій:— князь общалъ…

— Я покончилъ съ карьерой,— перебилъ его Николай съ оживленіемъ:— и я чувствую себя, какъ лошадь, съ которой слзъ тяжелый всадникъ. Не думай снова осдлать меня. Даже ты, другъ, не знаешь меня, если думаешь уговорить. Врь, что мн дорого только святое дло освобожденія Греціи, которому мы служимъ съ тобою такъ давно. Три мсяца я думалъ, что, ссорясь съ архіепископомъ, я оказываю услуги этому длу. Но теперь вижу, что это не ведетъ ни къ чему. А если я останусь въ сенат, то поневол буду опять ругаться. Нтъ, оставь меня въ поко. Мн лучше здсь.

Онъ взглянулъ на Митсоса, стоявшаго подл, и прибавилъ:

— Мн надо поговорить съ тобой, Петровій, наедин, но время терпитъ. А теперь, господа, позвольте мн поблагодарить васъ за вашу дружбу, но не исполнить вашего желанія.

Петровій понялъ, что, по крайней мр, теперь съ Николаемъ нельзя было ничего подлать, и удалился. Тогда Николай взялъ за руку Митсоса и также пошелъ къ своему жилищу.

По дорог онъ разсказалъ ему о всемъ случившемся, и юноша пришелъ въ такое негодованіе, что общалъ поднять всю армію противъ Германа.

— Я не прощаю его и не забуду того, что онъ сдлалъ противъ меня,— сказалъ Николай:— но не къ чему его преслдовать. Оставь въ поко эту гадину. У насъ есть дло поважне. Если предпринять чистку ослиныхъ конюшенъ, то начнемъ съ самихъ себя. Пойдемъ за нашими раціонами. Я приказалъ раздать сегодня людямъ мяса, это былъ блестящій конецъ моей дятельности, какъ начальника. Вотъ меня за это и вознаградилъ Господь.

Николай остался непреклоненъ, и Петровій пересталъ его уговаривать, видя всю безполезность своихъ усилій. Но онъ продолжалъ во всемъ совтоваться съ Николаемъ, и послдній не могъ ему въ этомъ отказать. Что же касается солдатъ, въ особенности майнотовъ, то они носили его на рукахъ. Положеніе же Германа стало невыносимо: его клеветы не оправдались, и не только онъ не извлекъ пользы отъ отказа Николая отъ воеводства, но долженъ былъ признать, что его власть исчезла. Прощай патріархатство и другія его самолюбивыя идеи. Онъ удалился въ Калавриту, гд но его расчету онъ еще сохранилъ свою популярность. Его послдователи, епископы и попы, остались въ арміи, надясь, что снова вернется ихъ царство. Однако они зло ошибались: имъ удалось подорвать довріе солдатъ къ офицерамъ, но вмст съ нимъ исчезла и преданность къ духовенству.

Николай нашелъ случай сказать Петровію о любви Митсоса, но, спустя нсколько дней, пришло извстіе о скорой высадк турокъ на берегу Кориноскаго залива, близъ Востицы, и князь Димитрій благоразумно нашелъ необходимымъ отправиться туда. Петровій послалъ съ нимъ Митсоса для того, чтобъ получить черезъ врнаго гонца всть о событіяхъ въ Востиц. Такимъ образомъ князь Димитрій въ конц сентября отправился изъ лагеря въ надежд возстановить свою потерянную популярность, а Митсоса онъ взялъ съ собою въ качеств адъютанта вице-короля.

На время прекратились вокругъ Триполи интриги и сношенія грековъ съ осажденными, такъ какъ Петровій увеличилъ тонкое наблюденіе за своими подчиненными. Однако попрежнему онъ не ршался на штурмъ, зная, сколько было въ крпости кавалеріи, пхоты и артиллеріи, и ждалъ капитуляціи. Общее сознаніе, что не далекъ день сдачи Триполи, было такъ велико, что ежедневно прибывали толпы поселянъ съ цлью принять участіе въ грабеж при вступленіи грековъ въ городъ. Они занимали окрестныя горы, и вс усилія Петровія отдлаться отъ нихъ были тщетны.

Наконецъ 24-го сентября былъ взятъ въ плнъ бглецъ изъ Триполи. Его привели въ лагерь, и ему общали сохранить жизнь, если онъ скажетъ всю правду о томъ, что длалось въ крпости. Тогда онъ сказалъ, что въ Триполи начался голодъ, что уже убили многихъ лошадей для пищи, и что если не будетъ получено помощи, то сдача вопросъ часовъ. Вслдствіе этой всти Петровій посовтовался съ Николаемъ, и послдній нашелъ что наступила минута для штурма, но Петровій все-таки склонялся въ пользу отсрочки считая капитуляцію неминуемой, и посл долгихъ споровъ согласился исполнить совтъ Николая, если въ теченіе трехъ дней турки не предложатъ капитуляціи, и Митсосъ не увдомитъ о полученіи ими подкрпленій. До тхъ поръ онъ ршилъ двинуться поближе къ городу.

X.

Приказъ о снятіи лагеря былъ встрченъ криками общаго восторга, и весь день, 25-го сентября, длинные ряды муловъ двигались взадъ и впередъ по узкой горной троп. Майнотскій отрядъ двинулся прежде всхъ и, занявъ позицію противъ южной городской стны, сталъ окапываться и разставлять свои шалаши. На городскихъ стнахъ лниво бродили турки, а по временамъ показывались женщины, подъ покрывалами, т и другія съ любопытствомъ смотрли на враговъ, отстоявшихъ на 400 шаговъ отъ городскихъ воротъ. За майнотами слдовали другіе отряды и, не имя саперовъ, сами, прежде, возводили земляные верки, а затмъ разбивали свой лагерь, гд посл тяжелой работы они отдыхали.

Два дня потребовалось на устройство фортификаціонныхъ линій вокругъ города, но 27-го числа все было готово, и городъ обложенъ со всхъ сторонъ. Все-таки изъ Триполи не подавали сигнала ни къ сдач, ни къ сопротивленію. Наконецъ, вечеромъ посл заката солнца на третій день поднятъ блый флагъ на башн, возвышавшейся надъ южными воротами, и спустя нсколько минутъ Магометъ-Саликъ, окруженный своимъ штабомъ, вышелъ изъ города. Его встртилъ Петровій съ своимъ адъютантомъ Яни, который съ удовольствіемъ увидалъ своего стараго пріятеля.

Магометъ послдовалъ за Петровіемъ въ жилище послдняго. Это былъ толстый, маленькій человкъ, съ короткими ногами и морщинами на лиц, хотя ему было не боле тридцати лтъ. Онъ измрилъ Яни однимъ взглядомъ отъ головы до ногъ и, пожавъ плечами, слъ противъ Петровія.

— Меня прислали спросить объ условіяхъ капитуляціи, на которыя ты согласишься,— сказалъ онъ,— прошу тебя, подумай и скажи мн.

— Хорошо,— отвчалъ Петровій,— я дамъ теб отвтъ къ полуночи.

— Благодарю,— произнесъ Магометъ, посмотрвъ на часы,— мы будетъ ждать.

Онъ всталъ и снова пристально посмотрлъ на Яни.

— Мы опять встртились съ тобой,— сказалъ онъ, протягивая руку,— ты покинулъ меня немного безцеремонно. Что же ты не хочешь пожать мн руки?

Яни ощетинился, какъ кошка, и не подалъ ему руки.

— Ты исчезъ,— продолжалъ Магометъ,— въ то самое время, когда я началъ надяться, что узнаю тебя поближе.

— Ты пришелъ сюда не для того, чтобъ насъ оскорблять,— рзко произнесъ Петровій.

— Я не думаю никого оскорблять,— отвчалъ Магометъ,— но разскажи мн, молодецъ, какъ ты бжалъ. Мн это нужно знать, потому что я бился объ закладъ. Ну, говори, ты подкупилъ привратника и вылзъ на крышу?

— Я спасся черезъ крышу,— промолвилъ Яни глухимъ голосомъ.

— Я проигралъ. Я былъ убжденъ, что ты подкупилъ привратника и подвергъ его тяжелымъ побоямъ, а затмъ посадилъ въ тюрьму. Сегодня же я его выпущу на свободу. Ну, прощайте.

— Позволь мн дать ему хорошаго пинка,— произнесъ Яни, какъ только турокъ удалился.

— Я не могу этого позволить,— отвчалъ Петровій.

Но не усплъ Магометъ сдлать трехъ шаговъ, какъ юноша догналъ его, схватилъ зашиворотъ и нанесъ ему такой ударъ ногой пониже спины, что тотъ едва не упалъ.

— Ты оскорбилъ меня подъ защитой парламентскаго флага,— сказалъ онъ,— и я отвтилъ теб тмъ же. Мы теперь квиты.

Онъ повернулся и пошелъ обратно къ отцу.

Петровій былъ очень занятъ писаніемъ и, не поднимая головы со стола, подалъ Яни бумагу.

— Ступай, Яни, къ воеводамъ, имена которыхъ я тутъ написалъ,— произнесъ онъ,— и попроси ихъ прійти сейчасъ сюда, чтобы обсудить условіе капитуляціи. Ахъ, да, что это былъ за шумъ извн?

— Это былъ частный разговоръ,— отвчалъ Яни:— подвели старые счеты. Вотъ и все. Дло кончено.

— Совершенно, но не безъ непріятности одному изъ собесдниковъ.

Недолго толковали воеводы и, спустя два паса, отправили къ Магомету письменное изложеніе условій капитуляціи. Турки должны были сложить оружіе, покинуть Морею и заплатить 40 милліоновъ піастровъ контрибуціи.

Тотчасъ пришелъ отвтъ. Турки находили требованія грековъ невозможными, такъ какъ нельзя было собрать столько денегъ, но они длали съ своей стороны контръ-предложеніе. Они отдадутъ все свое имущество движимое и недвижимое и оставятъ себ только необходимое для достиженія Навпліи, откуда они отправятся въ Малую Азію. Что касается оружія, то оно должно было остаться въ ихъ рукахъ, для самозащиты. Они такъ же настаивали на занятіи горнаго прохода Партенія, между Арголидской равниной и Триполи, пока ихъ жены и дти не выдутъ на судахъ въ море. Послднее условіе было необходимо, потому что, сдавъ оружіе, турки не были гарантированы, что ихъ капитуляція не нарушится такъ же, какъ Наваринская.

Греки отказались даже обсуждать это предложеніе на томъ основаніи, что если турки имъ не врили, то и они не имли основанія врить туркамъ. Если туркамъ дозволить занятіе Нартенейскаго горнаго прохода, то ничто имъ не помшаетъ пройти дале въ Навплію и тамъ остаться. Навплія все еще находилась въ сношеніяхъ съ моремъ, и они не для того осаждали полгода Триполи, чтобъ въ конц концовъ отпустить осажденныхъ въ другой еще лучше укрпленный городъ.

Снова греки очутились въ безвыходномъ положеніи, и тутъ Петровій сдлалъ непростительную ошибку. Ему слдовало тотчасъ штурмовать крпость и разомъ покончить дло. Но онъ въ минуту колебанія предложилъ вопросъ на разршеніе военнаго совта, и большинство высказалось за отсрочку. Ихъ цль была очевидна. Они знали, что въ город былъ голодъ, и разсчитывали нажать очень много тайной доставкой провіанта осалсденнымъ. Слова Германа оказались правдой. Осада превратилась въ рынокъ.

28 сентября отъ Триполи пришло новое предложеніе, но на этотъ разъ не отъ турокъ, а отъ албанскихъ наемниковъ, которые произвели нападеніе на Вальтези въ ма. РІхъ было 1.500 здоровенныхъ молодцовъ, но, какъ наемники, они не питали никакого чувства уваженія или преданности къ туркамъ, и потому въ ихъ интерес было войти въ соглашеніе съ осаждающими. Поэтому они предложили удалиться въ Албанію и никогда боле не служить Турціи, если ихъ отпустятъ съ оружіемъ въ рукахъ. Съ другой стороны, греки не имли ничего противъ нихъ, а многіе находились съ ними въ дружб или въ родств, а потому они и согласились на предложенныя условія.

Погода была жаркая, душная, и майноты, находившіеся на юг, страдали боле всхъ. Въ эту недлю Петровій потерялъ все довріе своихъ сородичей, такъ какъ они одни не вели постыдной торговли съ осажденными. Онъ принялъ совтъ людей корыстныхъ, наживавшихся цною своей чести, и если онъ самъ былъ выше всякихъ подозрній, то его слабость принимала преступный характеръ. Тщетно Николай взывалъ къ нему, онъ не хотлъ ничему врить и требовалъ доказательствъ, которыхъ Николай не могъ представить, такъ какъ онъ находился въ майнотскомъ отряд. Что ни говорилъ Николай о голод, который вдругъ прекратился, о томъ, что городъ не могъ держаться безъ тайной поставки припасовъ, о толпахъ крестьянъ наполнявшихъ лагерь и могущихъ вести позорную торговлю,— все не вело ни къ чему, и Петровій словно ослпъ и оглохъ.

Наконецъ Колокатрони поймали съ поличнымъ, и когда Николай уличилъ его передъ Петровіемъ, то послдній схватилъ себя за голову и въ отчаяніи объявилъ, что не можетъ ничего сдлать. Если самъ Колокатрони велъ торговлю съ турками, то, вроятно, весь его отрядъ занимался тмъ же, значитъ, наказавъ его, пришлось бы наказать сотни людей.

— О Николай, Николай,— произнесъ онъ тономъ жалобной мольбы:— если ты когда нибудь меня любилъ, то помоги мн, спаси меня. Я былъ всегда честенъ, но слабъ, а твоя сила и честь не омрачены ничмъ.

Это происходило б-то октября. Николай видлъ, что надобно было дйствовать энергично, иначе все погибло бы.

Онъ пошелъ къ своимъ майнотамъ и сказалъ имъ:

— Вотъ что, ребята. Сегодня Триполи будетъ взятъ. Мы, майноты, возьмемъ его. Я беру на себя всю отвтственность. Зовите всхъ.

Спустя пять минутъ, около пятисотъ майнотовъ уже окружили его.

— Не надо терять ни минуты,— сказалъ онъ, обращаясь къ офицерамъ и забывая, что онъ простой солдатъ:— я иду впередъ, а вы вс, вс слдуйте за мною. Мы пойдемъ къ Аргосской башн. На нее влзть очень легко, карабкаясь по выдающимся камнямъ. Я знаю это потому, что вчера пробовалъ лзть по ней, и дураки турки меня не замтили. Я и теперь ползу, захвативъ веревку, которую прикрплю на верху и брошу внизъ. Первый, кто поднимется по ней, захватитъ греческій флагъ, который я водружу на башн. Предоставьте мн, друзья, эту честь. Впрочемъ нтъ. Мы выберемъ того, кому будетъ поручено это дло.

— Теб! Теб! Николаю! Николаю!— послышалось со всхъ сторонъ.

— Ну, теперь за дло!— воскликнулъ Николай, сіяя счастьемъ:— но прежде позвольте мн пожать всмъ руку. Господь слишкомъ милостивъ ко мн.

Эта попытка была такъ безумна, смла, что Аркадскій отрядъ, стоявшій противъ Аргосской башни, не врилъ своимъ глазамъ, когда горсть майнотовъ подбжала къ башн. Николай съ ловкостью кошки влзъ на ея вершину и сбросилъ оттуда прежде турецкаго часового, а потомъ веревку, по которой поднялся одинъ изъ майнотовъ съ греческимъ флагомъ, который тотчасъ былъ водруженъ.

Николай подождалъ, пока майноты, въ числ сорока человкъ, не достигли вершины башни и не выстроились на тамошней площадк. Тогда онъ бросился на турокъ, караулившихъ ворота, перебилъ ихъ и собственными руками отворилъ ворота. Аркадскій отрядъ немедленно вступилъ въ городъ и вмст съ майнотами устремился въ главную улицу нижняго Триполи. За ними слдовали толпы крестьянъ, наконецъ, дождавшіяся добычи. Петровій находился въ рядахъ майнотовъ. Но никто не признавалъ начальства, и каждый дйствовали, самъ за себя.

Эта атака была такъ неожиданна, что когда уже южной частью города овладли греки, въ сверной происходила позорная продажа греками продовольствія турками, О сопротивленіи не было и помину. Греки, упоенные побдой, набросились, какъ зври, на беззащитныхъ турокъ. Рзня и грабежъ царили неограниченно.

Майноты прежде всего устремились къ дому Магомета, и Яни, подбжавъ къ испуганному турк, вонзилъ ему въ сердце кинжалъ съ громкимъ крикомъ:

— Отъ того, кто долженъ былъ служить въ твоемъ гарем!

Покончивъ съ домомъ Магомета, майноты продолжали свою роковую работу и безпощадно рзали всхъ попадавшихся имъ турокъ. У нихъ едва не произошла кровавая схватка съ албанскими наемниками, и едва ихъ уврили, что они не враги, а друзья, вошедшіе заране въ сдлку съ греческими воеводами о безпрепятственномъ пропуск въ день взятія Триполи. Тогда ихъ отпустили съ миромъ, и пока греки убивали и грабили въ Триполи, албанцы преспокойно отправились къ себ на родину.

XI.

Домъ Абдула Ахмета, гд жилъ Зулейма, находился близъ западныхъ Тродскихъ воротъ противъ Арголидскаго отряда. Онъ позже другихъ проникъ въ Триполи, и то ему пришлось выломать ворота, посл вскор сравнялся съ другими отрядами по количеству убитыхъ имъ мужчинъ, женщинъ и дтей. Боле всхъ неистовствовалъ отецъ Андрей, который никому не давалъ пощады своей окровавленной саблей, которую онъ называлъ: ‘Мечемъ Божьимъ’. Наконецъ, какой-то спасавшійся турокъ набжалъ на него и свалился съ ногъ, а отецъ Андрей падая ударился въ кровь головой о камни мостовой и долго лежалъ въ забытьи.

Между тмъ Зулейма, тщетно ждавшая все это время Митсоса, помнила его слова, что въ случа штурма ей надо выбжать на улицу съ открытымъ лицемъ и крикнуть грекамъ на греческомъ язык, что она ихъ соотечественница. Поэтому она не боялась происходившей вокругъ дома рзни ни для себя, ни для своего будущаго ребенка, появленіе котораго она ожидала ежедневно, и смло вышла изъ дома.

Въ эту минуту Андрей очнулся и, вскочивъ на ноги, бросился на Зулейму, которая по одежд походила на турчанку, съ дикимъ крикомъ:

— Мечъ Божій! Мечъ Божій!

Она не убжала въ страх, а напротивъ подошла къ нему, громко воскликнула погречески:

— Спаси меня, отецъ! Я одной съ тобою крови. Я гречанка.

— Чортъ возьми! Чортъ возьми!— дико повторилъ Андрей и уже поднялъ свою окровавленную саблю надъ головой Зулеймы, которая въ отчаяніи распахнула свой бурнусъ и со слезами промолвила:

— Неужели ты убьешь меня и моего ребенка!

— Ты гречанка,— произнесъ онъ съ удивленіемъ:— а вышла изъ турецкаго дома. Какъ сюда попала?

— Не знаю,— отвчала Зулейма:— меня турки похитили десять или двнадцать лтъ тому назадъ. Но уведи меня отсюда, отецъ. Здсь страшно.

Дйствительно изъ дома Абдула слышались раздирающіе крики женщинъ, которыхъ убивали ворвавшіеся туда греки. Отецъ Андрей пристально посмотрлъ на Зулейму, и въ голов его блеснула странная безумная мысль.

— Я спасу тебя, дочь моя,— произнесъ онъ, дрожа всмъ тломъ,— Ну, пойдемъ скоре. Моли Бога, чтобъ онъ тебя помиловалъ.

По дорог они нсколько разъ останавливались, и отецъ Андрей пряталъ Зулейму въ воротахъ, пока проходила обезумвшая отъ жажды крови греческая толпа. Наконецъ, они достигли западныхъ воротъ, а оттуда до шалаша отца Андрея, гд онъ достали, лошадь и, осторожно посадивъ на нее Зулейму, отправился съ нею по дорог въ Навплію.

Молодая двушка упорно молчала и только, когда исчезъ вдали городи, и они приблизились къ деревн Доліяни, она промолвила:

— Мы отправляемся въ Навплію?

— Да, дочь моя.

— Но гд же Митсосъ? Поведи меня, отецъ, къ Митсосу.

— Къ Митсосу?

— Да, къ высокому, молодому Митсосу, который живетъ въ дом на берегу залива въ Навпліи.

— Разв ты знаешь Митсоса?— спросилъ съ удивленіемъ Андрей.

Она молча заплакала.

Около полудня они остановились, и Андрей осторожно снялъ съ лошади Зулейму и положилъ на землю подъ тнью дерева, а самъ слъ подл нея.

— Мы здсь отдохнемъ, пока не спадетъ жара. Ради Бога, отвть мн, дочь моя, на нсколько вопросовъ. Давно ты находишься въ дом турка?

— Десять лтъ или, можетъ быть, двнадцать, я хорошо не помню.

— А какъ ты попала къ нему?

— Не знаю, не помню, отецъ, я очень устала. Дай мн поспать, а потомъ я разскажу все, что знаю.

Она положила свою голову къ нему на колни и вскор заснула. Сколько она спала, она не знала, но, открывъ глаза, промолвила:

— Гд же Митсосъ? Когда онъ придетъ?.. Ты, отецъ, просилъ меня разсказать о моемъ прошедшемъ. Я путешествовала ребенкомъ съ моимъ отцемъ около Аинъ, когда меня похитили и отдали въ домъ Абдула-Ахмета.

— Абдула-Ахмета?

— Да, онъ тогда жилъ въ Аинахъ, а потомъ переселился въ Навплію. Мой отецъ, я это хорошо помню, былъ священникъ, его ряса была черная, какъ у тебя, но его волоса были черные, а не сдые.

Андрей схватилъ ее обими руками и крпко прижалъ къ своей груди.

— Дитя мое, моя еодора,— воскликнулъ онъ: — наконецъ я тебя нашелъ. Я твой отецъ. Господь насъ соединилъ, еодора, еодора! Дочь моя!

Спустя полчаса посл того, какъ Андрей удалился изъ Триполи съ Зулеймой, къ дому Абдула-Ахмета явился Николай. Двое или трое арголидцевъ, искавшіе тамъ добычи, объявили ему, что все въ дом принадлежитъ имъ.

— Мн ничего не надо,— отвчалъ Николай:— я отыскиваю одну гречанку, которая жила въ этомъ дом.

Его проводили въ комнату, гд находились уцлвшія женщины, а одна изъ нихъ воскликнула потурецки:

— Цлуй насъ, если хочешь, поскоре.

Я до васъ не дотронусь,— произнесъ Николай,— но скажите, есть ли между вами гречанка.

— Она ушла,— отвчала Зулейка,— и я сожалю, что не сопровождала ее. Гд она теперь бдная! И она еще должна надняхъ родить!

— Ты уврена, что она ушла?— продолжалъ Николай:— нтъ, я лучше обыщу весь домъ.

А когда греки не хотли его пропустить въ другія комнаты, то онъ воскликнулъ:

— Не будьте дураками! Я ни до чего не дотронусь: я отыскиваю гречанку, которую турки похитили много лтъ тому назадъ. Я общалъ Митсосу найти ее.

Его допустили осмотрть весь домъ съ подвала до чердака, но нигд не оказалось Зулеймы, и Николай удалился съ самыми грустными мыслями.

— Боже мой,— думалъ онъ:— если она одна ушла на улицу, то ей не сдобровать.

Былъ уже полдень. На улицахъ валялись груды труповъ, а въ воздух стоялъ отвратительный запахъ крови. Николаю стало невыносимо это зрлище, и онъ поспшилъ туда, гд, по его соображенію, находились майноты. По дорог онъ видлъ ужасныя сцены рзни и грабежа. Никому не было пощады: ни женщинамъ, ни дтямъ.

Въ дверяхъ одного дома онъ увидалъ Яни, у котораго глаза горли опаснымъ огнемъ.

— Ты здсь,— воскликнулъ онъ, обращаясь къ Николаю,— а мы думали, что ты умеръ. Жаль, что Митсоса здсь нтъ.

— Довольно палачей и безъ тебя, Яни,— отвчалъ Николай: — помоги мн лучше отыскать Зулейму.

— Зулейму,— повторилъ съ ужасомъ Яни: — Боже милостивый! Я и забылъ, что она въ этомъ город, а весь родъ Мавромихали обезумлъ отъ крови.

— Будемъ искать ее, Яни,— продолжалъ Николай:— ты или въ одну сторону, а я въ другую, и вернемся сюда черезъ часъ. Да, смотри, со всякой женщиной, которую встртишь, заговори погречески.

— Да, да,— отвчалъ юноша: — бдный Митсосъ, бдный Митсосъ. Я самъ убилъ двухъ женщинъ, которыя хотли заколоть меня.

— Иди и будь благоразуменъ, а гд Петровій?

— Въ этомъ дом,— произнесъ Яни, указывая на тотъ домъ, изъ котораго онъ вышелъ.

Въ этотъ роковой и безумный день Петровій былъ въ числ немногихъ, которые сохранили разсудокъ. Везъ него и немногихъ другихъ эта позорная страница въ исторіи греческой свободы была бы еще ужасне: они длали все, что могли, для прекращенія безцльной рзни. Онъ очень обрадовался, увидавъ Николая.

— Останься съ нами,— сказалъ онъ:— и ношь что нибудь. Теб, Николай, принадлежитъ моя жизнь и все, что я имю. Ты одинъ не бросилъ меня, когда даже Богъ покинулъ бднаго Петровія.

— Дай мн что кибудь съ собой,— отвчалъ Николай: — мн надо найти красавицу Митсоса. Богъ знаетъ, куда она исчезла. Я люблю его, и потомъ мы многимъ ему обязаны. Я никогда себ не прощу, если она погибнетъ.

— Она, можетъ быть, нашла себ пріютъ въ дом,— замтилъ Петровій:— или…

— Нтъ, она блуждаетъ по улицамъ.

— Что ты, если она на улицахъ, то ее уже давно убили. Бдный Митсосъ!

Николай выпилъ глотокъ вина, схватилъ корку хлба и быстро удалился.

Цлый часъ бродилъ онъ по улицамъ, печально всматриваясь въ каждую убитую женщину, но все тщетно, и когда онъ встртился въ указанномъ мст съ Яни, то они оба печально сознались, что вс ихъ усилія были тщетны. Однако, Николай не унывалъ и продолжалъ поиски до глубокой ночи. Даже ночью онъ мысленно искалъ Зулейму, а на разсвт отправился въ майнотскій лагерь и позавтракалъ у Петровія.

Нкотораго рода порядокъ былъ введенъ въ лагер и город, но все-таки рзня продолжалась, и среди грековъ открылся странный недугъ, особый видъ горячки, который унесъ въ одинъ день до пятидесяти человкъ и была, приписанъ зараз, наполнявшей воздухъ отъ гнившихъ труповъ, валявшихся на улицахъ.

7-го сентября, ночью турки сдлали неожиданную вылазку изъ цитадели, гд они заперлись, и половина ихъ успла спастись, по дорог въ Аргосъ, а остальная часть была изрзана подоспвшими греками. Николай, которому всю ночь что-то нездоровилось, выскочилъ однимъ изъ первыхъ на тревогу и сражался въ первой шеренг майнотовъ. Въ темнот не видно было противниковъ, и Николай не замтилъ, какъ ему нанесли рану въ плечо. Ему тотчасъ сдлали перевязку, но къ ночи у него открылась горячка, унесшая уже много жертвъ среди грековъ.

На слдующій день около полудня Николай лежалъ въ забыть, какъ вдругъ извн его жилища раздались крики торжества, онъ открылъ глаза и увидлъ Яни подл своей кровати.

— Что случилось?— промолвилъ больной:— нашли Зулейму?

— Цитадель сдалась,— отвчалъ Яни,— на башн поднятъ блый флагъ.

Николай съ трудомъ поднялся на кровати.

— Слава Богу,— промолвилъ онъ:— значитъ, вся Морея свободна, отъ Корина до Майны, теперь остается только найти Зулейму.

И онъ снова впалъ въ забытье, а когда по временамъ приходилъ въ себя, тихо бормоталъ.

— Отчего не является Митсосъ? Мн его нужно. Я хочу сказать ему, что наша родина свободна, что иго турокъ кончено.

Вскор по всему лагерю разошлась всть, что Николай былъ тяжело боленъ. Вс любили и уважали его, какъ единственнаго воеводу, не запятнаннаго ничмъ. Его перенесли въ цитадель, какъ самое здоровое, возвышенное мсто, и положили въ верхней комнат башни, на коей уже разввался греческій флагъ.

Въ этотъ день вечеромъ былъ произведенъ раздлъ добычи, и онъ ознамсновался позорнымъ, кровавымъ дломъ. Дв тысячи турокъ, мужчинъ, женщинъ и дтей, оставшихся еще въ живыхъ, были отведены въ оврагъ за Триборфой и перебиты до послдняго. Между тмъ оказалось, что извстіе о высадк турокъ на свер было ложнымъ, и князь Дмитрій съ Германомъ отправился обратно въ Триполи. По по дорог онъ получилъ всть о взятіи города, и Митсосъ выпросилъ у него позволеніе опередить его.

Онъ скакалъ день и ночь и прибылъ 8-го сентября посл заката солнца въ Триполи.

Онъ прямо отправился къ Петровію, чтобъ передать порученіе князя, но онъ встртилъ его словами.

— Бдный юноша, соберись съ силами, тебя ждутъ печальныя новости. Мы ея не нашли, а Николай умираетъ. Иди къ нему.

— Можетъ быть, я еще найду ее,— промолвилъ Митсосъ съ тяжелымъ вздохомъ:— гд женщины и плнные?

— Здсь нтъ ни женщинъ, ни плнныхъ,— печально отвчалъ Петровій.

Митсосъ вздрогнулъ всмъ тломъ и поникъ головой.

— Дядя Николай умираетъ,— промолвилъ онъ,— спустя нсколько минутъ, я пойду къ нему.

XII.

Низенькая комната, въ которой умиралъ Николай, была освщена масляной лампой. Подл кровати, на полу лежалъ Яни, не отходившій отъ больнаго, увидавъ Митсоса, онъ вскочилъ, подбжалъ къ нему и промолвилъ шопотомъ:

— Какъ я радъ, что ты вернулся, онъ все спрашиваетъ о теб.

— Оставь насъ,— отвчалъ Митсосъ, и когда Яни вышелъ изъ комнаты, онъ всталъ на колни передъ кроватью и тихо произнесъ:

— Дядя, милый дядя, я здсь.

Николай съ трудомъ открылъ глаза, но не узналъ племянника, а сталъ говорить безсвязно:

— Я не виноватъ, я везд ее искалъ, бдный Митсосъ, онъ мн никогда этого не проститъ. А куда онъ пропалъ, отчего онъ не возвращается?.. Я теб говорилъ, Петровій, положи ты конецъ позорной торговл, не хочешь… такъ я самъ, положу этому конецъ и возьму одинъ Триполи. Дайте мн флагъ, чтобъ водрузить на стнахъ города. Что? и за это надо заплатить? Продажныя души! Хорошо, я вамъ дамъ милліонъ, два милліона. Ну, вотъ я и на верху, вотъ и флагъ водруженъ!

Больной снова впалъ въ забытье, а Митсосъ сидлъ подл него, погруженный въ мрачную, горькую думу.

Петровій принесъ ему пищи и вина, но онъ не хотлъ ни до чего дотронуться. Такъ прошла вся ночь. На зар Николай очнулся и, увидавъ Митсоса, призналъ его.

— Слава Богу, что ты вернулся, Митсосъ,— промолвилъ онъ едва слышнымъ голосомъ,— ты не сердись на меня и Яни. Мы сдлали все, что могли, но она исчезла.

— Полно, дядя,— отвчалъ юноша, заливаясь слезами:— я знаю, что ты сдлалъ все, что могъ. Но не умирай, я не могу жить безъ тебя.

Николай погладилъ его по голов дрожащей рукой и тихо произнесъ:

— Такъ Богу угодно. Я исполнилъ свою задачу, а теперь ты работай. Я умираю счастливымъ. Наша родина отъ Кориноа до Майны свободна. Но это еще не все, и ее надо освободить до ермопилъ. Клянись, что докончишь святое дло.

— Княнусь, дядя. Но что могу я сдлать безъ тебя!

— Богъ теб поможетъ. Ипсиланти вернулся?

— Онъ детъ вмст съ Германомъ.

— Я не хочу умереть съ ложью на язык,— промолвилъ Николай, насупивъ брови:— онъ не хорошій человкъ, я не прощаю ему, и смотри, Митсосъ, не довряйся ему.

— Не думай о немъ, дядя.

— Правда, нечего о немъ думать,— продолжалъ Николай посл продолжительнаго молчанія:— я прощаю ему. Такъ и скажи ему отъ меня. Еслибъ онъ былъ здсь, то я пожала, бы ему руку. Но все-таки не довряй ему.

Лицо его было очень блдное, и онъ попросилъ пить.

— Мн не много остается теб сказать,— произнесъ онъ едва слышно:— я счастливе всхъ царей. Я умираю, но въ минуту торжества. Но вотъ тебя я сожалю… Побда!.. Свобода! А гд Петровій? Позови его и всхъ соотчичей. Пусть войдутъ вс, но прежде поцлуй меня.

Митсосъ исполнилъ его желаніе, и черезъ минуту комната наполнилась людьми, которые со слезами на глазахъ слдили за послдними минутами умирающаго. При вид своихъ старыхъ друзей, онъ хотлъ привстать, но отъ этого усилія перевязка лопнула, и кровь хлынула изъ раны.

Онъ неожиданно вскочилъ и громко воскликнулъ:

— Кричите вс ура! Греція свободна! О Катерина, я иду къ теб. Ну же, кричите. Ура! Греція свободна!

Изъ груди всхъ присутствовавшихъ вырвался побдный крикъ и подъ его звуки душа героя перешла въ вчность.

Тло Николая перенесли въ турецкую мечеть въ цитадели и передъ нимъ водрузили большой деревянный крестъ. Вс греки отъ начальниковъ до простыхъ солдатъ приходили прощаться съ тмъ, кого вс любили и уважали. Князь и Германъ пріхали въ полдень, узнавъ о смерти своего противника, послдній сказалъ:

— Я никогда при жизни не отдавалъ ему должной чести и прошу за это у Бога прощенія. Но теперь я воздамъ ему должное.

Похороны Николая были назначены въ тотъ же вечеръ на закат солнца, и его предали земл рядомъ съ мечетью. Первая часть службы происходила въ мечети, а остальная на чистомъ воздух. Уже смеркалось, когда гробъ опустили въ могилу при мерцаніи зажженныхъ факеловъ. Въ голов могилы всталъ Германъ, а въ ногахъ Петровій и Митсосъ. Майноты окружали ее со всхъ сторонъ и горько плакали. Произнося обычныя молитвы, Германъ сказалъ растроганнымъ голосомъ.

— Сегодня день рожденія новаго народа, и самъ Николай былъ бы доволенъ, еслибъ мы такъ смотрли на сегодняшній день. Вс мы знаемъ, что одержали великую побду и понесли великую потерю. Но, видитъ Богъ, никто такъ не сожалетъ этой потери, какъ я. Я не сталъ бы вамъ говорить о себ, еслибъ Николай умирая не простилъ мн то зло, которое я сдлалъ ему. Только его прощеніе даетъ мн право быть здсь. Вы знали его хорошо, онъ былъ вамъ соотчичъ, но не плачьте о немъ. Богъ въ неизреченной своей милости дозволилъ ему увидть зарю радостнаго дня и призвалъ его къ себ въ минуту торжества. Оказать такія услуги, какъ Николай, святому длу — великое счастіе, но умереть въ тотъ моментъ, когда уже видишь плоды своихъ трудовъ — такое благополучіе, которое выпадаетъ немногимъ. По своему положенію и дятельности онъ занималъ одно изъ высшихъ мстъ въ Греціи, но онъ умеръ по собственной вол, простымъ солдатомъ. Хотя это обстоятельство для меня очень печально, но оно служитъ какъ бы доказательствомъ, что Николай былъ символомъ побды народа. Помните всегда объ этомъ дн, какъ о рожденіи свободнаго народа, а о Никола, какъ объ олицетвореніи народнаго торжества. Теперь нечего плакать, нечего убиваться. Какъ простился съ нами — побднымъ крикомъ! Онъ умеръ счастливый, торжествующій, и вы такимъ представляйте его себ. Онъ перешелъ не въ мрачную ночь, а въ сіяніе дня съ свтлой мыслію, что родина свободна. Этою радостною мыслью и мы проводимъ его въ могилу. Слава освобожденной Греціи! Слава Николаю, благородному олицетворенію народной побды!

И вокругъ открытой могилы, среди ночного мрака поднялся дружный радостный крикъ освобожденнаго народа. Три раза онъ повторялся, и затмъ вс молча разошлись.

——

Въ ту же ночь Митсосъ, простившись съ Петровіемъ и Яни, отправился въ Навплію къ отцу. Тяжело, мрачно было у него на сердц.

— Ты не сердись, что я узжаю,— сказалъ онъ, разставаясь съ Яни,— но мн надо остаться наедин съ своимъ двойнымъ горемъ.

Я остался безъ Николая и безъ Зулеймы, которую тщетно везд искалъ. Посл ихъ и отца я боле всего люблю тебя. Но ты меня поймешь.

— Да, узжай, Митсосъ,— отвчалъ со слезами Яни,— но если когда нибудь я могу теб понадобиться, то пришли за мной, и я полечу къ теб.

— Вспомнимъ Николая,— произнесъ твердымъ голосомъ Митсосъ,— и будемъ только думать объ освобожденіи родины.

Они разстались, и Митсосъ отправился въ путь.

Цлую ночь халъ онъ верхомъ безъ устали и утромъ очутился передъ родительскимъ домомъ. Издали онъ увидлъ, что старикъ работаетъ въ саду, но онъ не пошелъ туда, а оставался, какъ вкопанный, передъ отворенной дверью дома.

Изъ нея доносилась знакомые звуки псни винодловъ. Онъ бросился въ дверь: передъ нимъ сидла Зулейма и укачивала ребенка, маленькаго Митсоса.

— Радость моя! Жена моя!— воскликнулъ онъ, задыхаясь отъ счастья.

‘Историческій Встникъ’, тт. 73—74, 1898

НА ЗАР

Е. БЕНСОНА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

Читайте также: