Лафкадио Хёрн.
На станции железной дороги
Лафкадио Хёрн.
На станции железной дороги
————————————————————————-
На станции железной дороги, Херн Лафкадио, Год: 1896
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Накануне из Фукуоки по телеграфу пришла весть о задержании тяжкого преступника. Он был приговорен к смертной казни и его ждали с двенадцатичасовым поездом в Кумамото.
Однажды ночью, четыре года тому назад, вор забрался в один дом, связал обитателей, похитил множество драгоценностей и скрылся. Полиция быстро изловила его. Но по пути в тюрьму ему удалось разорвать оковы, вырвать у полицейского саблю, убить его и скрыться, все это было делом одного мгновения. С тех пор о нем не было ни слуху, ни духу.
И вот, через четыре года, один из полицейских чиновников случайно посетил тюрьму в Фукуоке, в каторжном отделении его внезапно поразило одно лицо, лицо, четыре года тому назад неизгладимо запечатлевшееся в его памяти.
— Кто этот человек? — спросил он.
— Вор, — ответили ему, — у нас он записан под именем Кузабэ.
Чиновник подошел к заключенному и сказал ему:
— Тебя зовут не Кузабэ! Номура Тейхи, четыре года тому назад в Кумамото ты совершил убийство.
Преступник сознался во всем.
Вслед за большой толпой народа и я отправился на вокзал, чтобы увидать преступника. Я ждал порывов гнева со стороны толпы, я боялся даже насилия. Убитый пользовался большой любовью, в толпе были, конечно, и родственники его, а толпа в Кумамото свирепа. Я ждал также большого наряда полиции. Но ничего подобного не было.
Когда поезд остановился, моим глазам представилась обычная, шумно суетливая картина железнодорожной сутолоки: нервная беготня путешественников, спешащих, скрещивающихся и незамечающих друг друга, крик маленьких торговцев, предлагающих газеты и лимонад. Нам пришлось прождать около пяти минут за барьером. Но вот двое полицейских протолкнули в дверь преступника, коренастого малого, с опущенной на грудь головой, со связанными на спине руками, он остановился в дверях рядом с караульным.
Тогда, чтобы лучше видеть, толпа хлынула вперед, напряженная, безмолвная. Вдруг громкий, внятный голос полицейского прервал молчание:
— Сугихара Сан! Сугихара О-Киби! Тут ли она?
Стоявшая рядом со мною нежная маленькая женщина с ребенком за спиной ответила:
— Ха-и!
И двинулись вперед. Это была вдова убитого, ребенок — их сын.
Полицейский сделал знак, и толпа расступилась, вокруг преступника и его конвоя образовалось свободное место. Там стояла вдова со своим мальчиком и смотрела убийце прямо в лицо. Полицейский обратился не к женщине, а к ребенку, и говорил он тихо, по так внятно, что до меня ясно долетал каждый звук:
— Деточка, смотри, вот человек, который убил твоего отца. Тебя еще не было на свете, ты еще покоился во чреве матери. Этот человек виноват в том, что ты не знал отеческой ласки. Взгляни на него, — полицейский грубо схватил преступника за подбородок и заставил его поднять голову, — взгляни на него, мальчик, не бойся, — это долг твой, — смотри на него!
Широко раскрытыми испуганными глазами мальчик смотрел из-за плеча матери, рыдание вырвалось из его груди, слезы ручьем хлынули из глаз, но он послушно и пристально продолжал смотреть в судорожно подергивающееся лицо преступника.
Толпа безмолвствовала, затаив дыхание.
Лицо преступника исказилось. И вдруг, несмотря на оковы, он бросился на колени, ударился лицом о землю, и в голосе его прозвучало такое страстное, такое жгучее отчаяние, что все сердца дрогнули и сжались:
— Прости меня, малютка, прости! Не по злобе я убил отца твоего, — страх, желание спастись заставили меня пойти на это преступление. Страшный, страшный грех я совершил по отношению к тебе, но я искупаю свой грех, я иду на казнь, я хочу умереть, умираю охотно, только будь милосерд, малютка, прости меня!
Ребенок все еще плакал.
Тюремщик поднял с земли рыдающего преступника, толпа расступилась направо и налево, чтобы дать им дорогу. А когда загорелый конвойный проходил мимо меня, я увидел то, чего еще никогда не видел и вероятно не увижу больше никогда: я увидел слезы на глазах японского полицейского.
Толпа рассеялась, а я остался один в глубоком размышлении о внутреннем смысле только что разыгравшейся сцены.
Справедливость довела до сознания виновного весь ужас преступления, явив ему потрясающее зрелище последствий его. И вызвала в преступнике отчаянное раскаяние, жаждущее смерти и прощения.
А народная толпа, по природе свирепая, дикая, мстительная, — при виде этого раскаяния смягчилась и все поняла, вид сокрушенного преступника преисполнил ее великой печалью, и она интуитивно почувствовала, как жизнь непосильно тяжела и как слаб человек.
Но для Востока характернее всего то, что в преступнике было затронуто отеческое чувство, эта потенциальная любовь к ребенку, так глубоко заложенная в душе каждого японца…
Рассказывают, будто известный преступник, Исхикава Гоэмон, во время ночного нападения так был очарован улыбкой ребенка, протягивающего к нему ручонки, что совершенно забыл о своем преступном намерении и, заигравшись с малюткой, пропустил удобный момент для выполнения своего плана.
Этот рассказ очень правдоподобен. Полицейские анналы ежегодно приводят факты сострадания, жалости и трогательной заботливости профессиональных преступников по отношению к детям.
Источник текста: Душа Японии. Рассказы. Из сборников Кокоро, Кью-шу и Ицумо / [Соч.] Лафкадио Херна, Перевод С. Лорие. — Москва: т-во скоропеч. А. А. Левенсон, 1910. С. 113—118.