Антон Антонович Дельвиг
Антон Антонович Дельвиг
‘На сих днях г-н Ф. Б., издатель ‘Северной пчелы’…’
‘На сих днях г-н Ф. Б., издатель ‘Северной пчелы’…’
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
‘На сих днях г-н Ф. Б., издатель ‘Северной пчелы’…’, Дельвиг Антон Антонович, Год: 1830
Время на прочтение: 3 минут(ы)
А. А. Дельвиг. Сочинения
Л., ‘Художественная литература’, 1986
На сих днях г-н Ф. Б., издатель ‘Северной пчелы’, обнародовал нижеследующую прокламацию, которою повелевает всем русским покупать ‘Историю русского народа’ {Перепечатываем из N 110-го ‘Северной пчелы’ эту официяльную бумагу и, по праву издателей газеты, позволяем себе окружить ее некоторыми замечаниями.}: Чуждый зависти и всех литературных мелочей, я всегда отдавал справедливость жесточайшим моим противникам, {Кто сии жесточайшие противники г-на Ф. Б.? Уж не те ли, которым не нравятся его нравственно-сатирические и нравственно-исторические романы? В таком случае вместо эпитета ‘жесточайшие’ следовало бы сказать ‘невольные’ и ‘многочисленные’. С появления сих несчастных сочинений издатели ‘Северной пчелы’ разгневались на всех писателей, отличных талантами и познаниями, и причислили их к особому приходу.} но теперь с удовольствием говорю истину о труде писателя самостоятельного, благонамеренного и пламенного любителя просвещения {Речь идет об историке ‘Русского народа’.}. Занимаясь с любовью всю жизнь историею, и преимущественно русскою, осмеливаюсь сказать явно, что я в состоянии судить об истории {Какова логика: я целую жизнь занимаюсь историею и потому могу судить о ней? К несчастию, мало заниматься целую жизнь историею, чтобы уметь судить о ней, надо еще прибавить к сему одну безделицу: ясный, наблюдательный ум, не всем и не без пристрастия раздаваемый природою. Об исторических мнениях г-на Ф. Б. мы справедливее можем судить по статье его, напечатанной в двух нумерах ‘Северной пчелы’ прошлого года, в которой он бог знает чего требует от нынешних историков.}. Не почитаю ‘Историю русского народа’ совершенною, но признаю оную сочинением черезвычайно важным, любопытным и полезным для России, ибо в ней в первый раз появляются политика, философия и критика {И политика, и философия, и критика не узнают себя в ‘Истории русского народа’. Историческая критика г-на Полевого, как добродушная нянька, хлопочет, чтобы мы не верили сказкам, часто встречающимся в нашей древней истории, но не только до появления ‘Истории русского народа’ — и до Карамзина никто не почитал их за истину. Нет, настоящая историческая критика не озаряла трудов г-на Полевого, иначе не было бы в его книге ненужных выписок о скандинавах, странных нападков на Карамзина или лучше на здравый смысл, и своевольных толкований, которые, как бы остроумны ни были, всё толкования г-на Полевого, а не приведенные в ясность предания летописцев. Вся философия историческая заключается в том одном, чтобы никакой философии не вмешивать в историю, которая сама в себе заключает вечную, ничем не изменяемую философию, распространение единой мысли всесоздателя. Пишите историю, не мудрствуя лукаво, и в ясном изложении событий политика сама собою выкажется. Но для ясного изложения истории не достает в нашем историке искусства владеть русским языком (который, к сожалению, совершенно ему не повинуется) и порядка в мыслях и в расположении оных.}. Повторяю однажды уже сказанное, что ‘История русского народа’, сочинение г. Полевого, есть такая книга, которую не только можно, но должно, и непременно должно, прочесть после ‘Истории’ Карамзина, и что каждый любитель отечественного обязан даже иметь ее. Льщу себя надеждою, что я заслужил доверенность публики и что в этом случае она поверит словам моим более, нежели тем отвратительным нападкам, которые превращают литературное поприще в какое-то торжище и унижают звание литератора {Следующие за строгим приказанием покупать ‘Историю русского народа’ убеждения г-на Ф. Б., что словам его должно верить, напомнили нам невыдуманный анекдот {1}, кажется нигде еще не напечатанный: некто, почитающий себя классиком, браня романтизм, важно говорил однажды знакомому молодому поэту: ‘Ну, послушай, любезный, ведь ты меня знаешь, не правда ли? Ведь я честный человек? Ведь мне никакой пользы нет тебя обманывать? Поверь же, милый, старику: и Шиллер твой, и Гете — не писатели, а дураки’.}. Почтенный, добрый, благородный Карамзин сказал, что первая потребность писателя есть доброе сердце. Читая в журналах грубую брань, клеветы, сплетни, гнусные выходки зависти рядом с преувеличенными похвалами бессмертному историографу, поневоле выводим заключение, которое… не идет в печать’ {Забавно читать в ‘Северной пчеле’ цитации из Карамзина и нападки ее на грубую брань, клеветы, сплетни и пр. и пр. Все сии качества и притом еще неуважение к талантам всегда ей принадлежали, принадлежат и, вероятно, будут принадлежать. Карамзин и по кончине связывает между собою узами любви к таланту своему всех отличных русских писателей, которых ни ‘Телеграф’, ни ‘Пчела’ никакими ругательствами не унизят, ибо достоинства их основаны не на модных картинках и тому подобных пустяках, но на глубоких познаниях отечественного языка и на бескорыстной любви, известной одним талантам, к своему искусству.
Повторим в заключение сих замечаний раз уже нами сказанное в 24 N ‘Литературной газеты’: как бы развеселилась важная Германия, если б издатель ‘Беспристрастного Гамбургского корреспондента’, собрав свои нравственно-политические сочинения воедино, провозгласил себя раздавателем литературных званий!}.
ЛГ, 1830, N 54, 23 сентября, с. 147-148. Атрибутировано Гаевским в экземпляре ЛГ (ИРЛИ), со ссылкой на автограф.
1. Анекдот о Ф. Ф. Кокошкине (см.: Вяземский П. Старая записная книжка. Л., 1929, с. 81).