НА РАСПУТЬИ.
НА РАСПУТЬИ.
Нсколько словъ о современномъ театр.
Б. Диксъ.
‘Золотое Руно’, No 2, 1908
На распутьи, Дикс Борис, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Современность привела театръ на распутье.
Передъ нимъ открылись дв дороги, или оставаться на пути крайняго реализма, или же длать попытки освободиться отъ рабскаго воспроизведенія дйствительности, создавая рядъ условностей, становясь снова ‘театромъ’ и вводя зрителя въ сферу необычныхъ для жизни моментовъ, связанныхъ съ окружающей дйствительностью лишь стью тонкихъ нитей безсознательной правды данныхъ переживаній.
Здсь однимъ изъ наиболе важныхъ вопросовъ является воспріятіе зрителемъ совмстной работы артистовъ.
Я признаю дв возможности воспріятія зрителемъ предлагаемой ему пьесы, говоритъ Вс. Э. Меерхольдъ въ своей лекціи, читанной имъ въ Петербург, постараюсь изобразить ихъ, такъ сказать графически. Одна — это театръ треугольный, дв нижнія точки — это авторъ и актеръ, верхняя точка — режиссеръ. Онъ воспринимаетъ идею автора, перерабатываетъ ее и предлагаетъ актеру въ томъ самомъ вид, какъ она принята имъ самимъ, требуя отъ послдняго лить возможно полнаго и механически точнаго воспроизведенія данной пьесы.
Въ такомъ театр зритель воспринимаетъ пьесу только въ интерпретаціи одного режиссера, не сообщаясь непосредственно ни съ актеромъ, ни, тмъ боле, съ авторомъ.
Въ нашемъ графическомъ рисунк мы можемъ изобразить зрителя, какъ точку надъ вершиной треугольника (надъ режиссеромъ). Поставленная такимъ образомъ пьеса будетъ воспринята зрителемъ, конечно, тмъ полне, чмъ ближе будетъ для него индивидуальное толкованіе пьесы режиссеромъ.
Но этотъ, театръ неминуемо создаетъ обезличиваніе актера, низводя его на положеніе простого исполнителя указаній режиссера, требуя отъ него только механической виртуозности и большой технической подготовки. Типомъ такого театра, во многихъ своихъ частяхъ, можетъ быть названъ театръ Станиславскаго.
Но обезличенный имъ актеръ ищетъ выхода, ищетъ возможности выявить свою индивидуальность независимо отъ режиссера. Онъ невольно стремится сказать свое слово въ исполняемой имъ пьес, подойти къ зрителю со своимъ переживаніемъ и изъ простого исполнителя, хотя бы на мигъ, стать творцомъ.
И намъ такъ близко и радостно это стремленіе актера подойти къ зрителю, уничтожить ту пропасть, что лежитъ между ними. Мы не хотимъ боле воспринимать работы артиста лишь черезъ ставшаго между нами режиссера. Не хотимъ видть лишь боле или мене согласную работу актеровъ, строго исполняющихъ малйшее указаніе режиссера и часто, ахъ какъ часто, совершенно не понимающихъ пьесы, которую они играютъ.
И, отдленный отъ актера, зритель невольно отвлекается, безмрно удивляясь работ режиссера, создающаго цлый рядъ сложныхъ техническихъ фокусовъ, совершенно забывая о той внутренней гармоніи пьесы, которая можетъ быть выявлена для него лишь актеромъ, сознательно пережившимъ творческій моментъ автора.
И мы остаемся чужды актеру и, уходя изъ театра, часто вспоминаемъ потомъ лишь поразившіе насъ пріемы сценировки. Передъ нами все время какъ бы встаетъ режиссеръ, отдаляя отъ насъ актеровъ, ставшихъ чмъ-то въ род живыхъ декорацій.
Тутъ является возможность, называемая Меерхольдомъ театромъ прямой.
Второй способъ постановки, какъ бы перебрасывающій мостъ между раздленнымъ зрителемъ и актеромъ.
Обращаясь къ предложенному лекторомъ графическому методу, мы должны представить актера, режиссера, актера и зрителя, какъ рядъ точекъ на одной прямой линіи. Въ такомъ театр авторъ передаетъ свою идею режиссеру, тотъ помогаетъ актеру усвоить ее, такъ сказать вжиться въ пьесу, лишь направляя его къ наиболе удачному разршенію предложенной ему задачи, и затмъ актеръ уже непосредственно разсказываетъ пьесу зрителю, создавая ее по своему собственному методу, тогда какъ режиссеръ, служа лишь связующимъ звеномъ между актеромъ и авторомъ, находится все время за спиной актера, не становясь, какъ въ первомъ случа, между нимъ и зрителемъ.
И теперь, когда насъ перестали удивлять настоящіе сверчки и самовары, когда мы увидали, что часто, быть можетъ слишкомъ часто, любимая пьеса была испорчена непонявшимъ ее режиссеромъ, когда наконецъ мы захотли видть въ артист боле чмъ простои манекенъ, не вносящій въ пьесу ничего своего, ничего такого, что не было бы внушено ему режиссеромъ.
Тогда передъ нами всталъ вопросъ, дйствительно ли уже такъ нужно это безусловное подчиненіе актера. Дйствительно ли уже такъ всесиленъ и необходимъ режиссеръ. Этотъ могущественный режиссеръ, сдавившій актеровъ тисками ‘треугольника’, вставшій между ними и нами?
И вотъ являются пьесы Метерлинка, и мы уже ясно видимъ все безсиліе этого театра. Зритель не можетъ ‘понять’ актера, ставшаго безликимъ исполнителемъ чужихъ указаній. Быть можетъ и врны декораціи и жесты, быть можетъ правильны расположенія фигуръ въ группахъ, но все же остается какая-то пустота, какая-то обидная неудовлетворенность.
И эти маленькія, странныя слова, эти діалоги, полные скрытаго ужаса, звучатъ холодно и ненужно. Мы ждемъ иного. Можно хорошо сказать монологъ, можно выучиться ‘правильно’ оттнять каждое слово и… все же нельзя лишь этимъ передать того ужаса, что скрытъ между словами, нельзя заставить слушателя почувствовать этотъ внутренній смыслъ, не понявъ самому пьесы, не переживъ ее непосредственно.
Только претворивъ ее въ себ, только пройдя черезъ нее самому, можно передать другому то, что всегда скрыто у Метерлинка тамъ, въ маленькихъ безднахъ, отдляющихъ другъ отъ друга эти робкія, неувренныя слова его пьесъ.
Можно заставить слушателей поблднть, прочтя имъ хотя бы только послдній актъ ‘Смерти Тантажиля’, прочтя его просто, такъ, безъ всякихъ декорацій, и… можно не найти нужнаго тона, поставивъ эту пьесу при самой сложной, разсчитанной на ‘настроеніе’, сценировк.
И уже начинаетъ мняться наше отношеніе къ театру, мы уже не требуемъ отъ него сложныхъ аксесуаровъ, почти всегда мшающихъ пониманію пьесы, мы почти не требуемъ сцены и только хотимъ примкнуть къ общей работ артистовъ и требуемъ отъ актера, прежде всего, личнаго участія въ пьес, хотимъ видть въ немъ живого человка, которому, такъ же какъ и намъ, близка и понятна душа автора.
Не нужно сложныхъ, искусственно правдивыхъ декорацій, не нужно механически заученныхъ жестовъ. Намъ нужна только правда непосредственнаго переживанія, мы хотимъ видть самое цнное, самое нужное и быть можетъ самое страшное… мы хотимъ видть душу артиста…
Вотъ почему такъ безсильны и неувренны вс попытки создать новый театръ сейчасъ.
Вотъ почему еще нужно ждать и, быть можетъ уже скоро, увидимъ мы артистовъ объединенныхъ одной дутою, однимъ стремленіемъ, артистовъ, которые дадутъ намъ быть можетъ всего лишь одного автора, но дадутъ его, пройдя сами черезъ его творчество, понявъ таинственный ритмъ его языка, и тогда, о, только тогда, придутъ они къ намъ свободные, очищенные огнемъ его словъ…
Будемъ ждать ихъ, этихъ новыхъ людей, несущихъ намъ лишь то, что огнемъ прошло черезъ ихъ души, что сплотило ихъ въ одно братство…
Вотъ что уничтожитъ эту ненужную и сложную работу режиссера съ его дирижерской палочкой и кнопками безчисленныхъ электрическихъ звонковъ.
И такіе артисты уже не смогутъ играть въ какомъ-либо другомъ театр, кром созданнаго ими, а только постепенно и медленно смогутъ они расширять свой репертуаръ, но не все ли равно, сколько пьесъ принесутъ они съ собой, если они смогутъ показать намъ вчное стремленіе, вчную борьбу человческой души, показать такъ же близко и просто, какъ проста она въ коротенькихъ драмахъ бельгійскаго писателя.
И въ ихъ театр мы, хоть на мигъ, безсознательно, перейдемъ за рамку, и наши темныя души, зажженныя ихъ творчествомъ, загорятся отвтными огнями…
Хотя бы на мигъ…
Только они, эти люди, сумвшіе понять свою душу, могутъ помочь намъ.
Только они…
Будемъ же ждать ихъ. Быть можетъ уже скоро придутъ они, неся намъ свои страданія, воплощенныя въ словахъ любимаго поэта…
Быть можетъ уже скоро взойдетъ долгожданное Солнце.