На порог къ смерти1).
На порог къ смерти1).
(Изъ дневника матроса-цусимца).
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
VIII.
VIII.
На пороге к смерти, Дунин А., Год: 1913
Время на прочтение: 42 минут(ы)
1) Дневникъ полученъ отъ г. М., служившаго матросомъ на транспорт ‘Иртышъ’. Онъ велъ его въ то время, когда находился въ плну у японцевъ, внося свои впечатлнія въ маленькую книжечку, какія были выданы всмъ плннымъ изъ японскаго главнаго штаба. Въ изложеніи дневника мы строго держались подлинника, придавъ лишь ему послдовательность изложенія событій и нкоторую, чисто-техническую литературную обработку. А. Д.
22-го марта 1904 года въ Самар объявили призывъ запасныхъ на пополненіе состава частей флота въ портахъ Чернаго и Балтійскаго морей. Я призываюсь и на четвертый день Пасхи долженъ явиться на сборный пунктъ.
На сборномъ пункт насъ освидтельствовали и разбили на дв партіи. Я попалъ въ первую партію, которую на другой же день, ночью, отправили на Самарскій вокзалъ.
Вскор по прибытіи на вокзалъ насъ разсадили по вагонамъ и у каждаго вагона поставили по жандарму. Жандармы караулили насъ, не пропуская на дебаркадеръ, гд насъ ожидали родственники. Сначала мы думали, что вотъ-вотъ пробьетъ звонокъ, и поздъ тронется, но прошелъ часъ, другой, а послдняго звонка все нтъ. Мы не выдержали и толпою хлынули на дебаркадеръ.
Вернулись въ вагоны уже посл третьяго звонка.
Поздъ тронулся и, громыхая колесами, помчалъ насъ въ Петербургъ.
Это было 1-го Апрля 1904 года.
До Москвы мы хали въ ‘телячьихъ’ вагонахъ, а въ Москв пересли въ вагоны третьяго класса, въ которыхъ и дохали до Петербурга.
Въ Петербург, съ багажомъ за плечами, добрались пшкомъ до Балтійскаго вокзала и похали на Ораніенбаумъ, гд пересли на пароходъ и поплыли въ Кронштадтъ.
Въ Кронштадт я поступилъ въ 3-й флотскій экипажъ, прожилъ въ немъ 10 сутокъ и, получивъ обмундированіе, отправился въ Либаву, гд меня зачислили въ 9-й экипажъ, назначенный въ плаваніе на Дальній Востокъ на транспорт ‘Иртышъ’. Съ этого момента и началась моя ‘дйствительная’ служба, оставившая во мн неизгладимыя воспоминанія. Она распадается на четыре періода: угольный, плаваніе на Дальній Востокъ, бой въ Корейскомъ пролив и плнъ у японцевъ — вплоть до возвращенія въ Россію. Вс четыре періода весьма характерны для нашего морского вдомства. Полная неподготовность, неумнье приняться за дло, непроизводительные расходы денегъ и матросскаго труда, халатность, грубое обращеніе съ нижними чинами и пр.,— вотъ т черты нашей морской кампаніи, которыя мн пришлось наблюдать и испытать въ плаваніи, а также во время подготовки къ нему.
Угольный періодъ моей службы — самый безтолковйшій — начался съ того, что насъ, первымъ дломъ, заставили разгребать уголь въ угольныхъ ямахъ ‘Иртыша’. Уголь перекидывали съ мста на мсто. Какая могла быть отъ этого польза,— я не знаю, но, по всмъ видимостямъ, дло это было безполезное, никчемное. Недли дв мы разгребали уголь и ходили черные, какъ арабы. Однажды дали намъ работу ‘на шабашъ’, мы ее скоро кончили. Но начальству этого, должно быть, показалось мало, и боцманъ Казаковъ задалъ намъ еще работу и — тоже ‘на шабашъ’. Понятно, окончивъ заданный урокъ и мечтая объ отдых, намъ уже не захотлось приниматься за другое дло, но ослушаться боцмана было нельзя. Ползли въ яму, но работать никто не хотлъ. Ругаясь и швыряя уголь съ мста на мсто, мы просидли въ ям до полудня. Видя, что дло у насъ не подвигается впередъ, боцманъ разсердился и сталъ грозить: ‘Если вы не расшвыряете уголь, то я васъ не пущу обдать’.— На наше счастье ‘Уралъ’, стоявшій рядомъ съ ‘Иртышемъ’, постило высокопоставленное лицо. Съ вахты засвистала дудка: ‘окончить вс работы’. Мы стали вылзать изъ ямы, измученные, грязные, и боцманъ, не зная, со злости, что длать, сталъ угощать насъ оплеухами. Команда, составленная цликомъ изъ запасныхъ, отвтила ему тмъ же и пригрозила, что его изобьютъ на берегу. Боцманъ немного смякъ, и насъ отправили на берегъ.
Это была первая обида, которую мы сильно почувствовали. Подумайте: когда насъ призывали изъ запаса на дйствительную службу, то вс, кто, по долгу службы, обязанъ былъ сказать намъ ободряющее напутственное слово, говорили намъ очень много о такихъ вещахъ, какъ ‘родина’, ‘долгъ воина’, ‘смерть на пол брани’, ‘достойнйшіе вчной славы герои’ и т. п., а на дл вышло такъ, что намъ пришлось стать на линію негра и кушать боцманскія оплеухи. Но это были только ‘цвточки’, ‘ягодки’ же ожидали насъ впереди — въ плаваніи на Дальній Востокъ…
Недли черезъ дв мы совсмъ перебрались на ‘Иртышъ’ и подняли вымпелъ. Началась приборка судна, но сколько мы ни чистили мдяшку, какъ ни отмывали палубу и краску, а судно день это дня становилось все грязне. Люди измучились, не успешь вымыть палубу, какъ, глядишь, начинается перегрузка угля изъ одной ямы въ другую, и затмъ — снова мытье и чистка. Однимъ словомъ, намъ не давали ни минуты отдыха.
Находившіеся на берегу офицеры мало-по-малу стали перебираться на ‘Иртышъ’, съ пріздомъ ихъ, въ особенности — старшаго офицера лейтенанта Шмидта, порядка на судн стало больше, работы стали производиться во-время.
Однажды къ ‘Иртышу’ подошла угольная лайба, на судно поднялись рабочіе и стали выгружать уголь. Мы этому немало удивлялись: если ршено выгружать уголь, то зачмъ же насъ заставляли раскидывать его? Посл разгрузки угля опять пошла приборка судна, и въ то же время начался различный ремонтъ. Плотники устраивали жилую палубу для команды, комиссія нашла необходимымъ переставить орудія, и работы затянулись еще на два мсяца.
Но вотъ палуба готова, орудія поставлены, угля много, и, казалось, судно готово къ отплытію. Дали намъ немного вздохнуть… Въ праздники команду стали отпускать въ городъ на прогулку, и вообще — не нудили работами. Со дня на день ожидали мы приказанія сниматься съ якоря и и дуй на Дальній Востокъ.
Но — увы!— не долго пришлось намъ поблаженствовать: для освидтельствованія ‘Иртыша’ назначили вторую комиссію. Съхалось начальство, осмотрли судно, а затмъ вс отправились въ каютъ-компанію обдать. Обдъ былъ съ шампанскимъ. И подгуляло же наше начальство! И дло обсудило: уголь, находившійся на ‘Иртыш’, признали совершенно негоднымъ къ употребленію и ршили замнить его другимъ, лучшаго качества. Вскор же вышло распоряженіе выгружать уголь. Буксирный пароходъ причалилъ къ ‘Иртышу’ дв желзныя баржи, и началась работа. Нагрузимъ баржу, придетъ буксиръ, подхватитъ и потащитъ ее къ ‘Уралу’, а тамъ ее уже выгружаютъ. Сначала, недли дв, работали одни матросы, но потомъ сдлали смну — пригнали вольныхъ. Но и у вольныхъ и у насъ дло подвигалось тихо, и мы проработали долго. Наконецъ, наполовину очистивъ транспортъ отъ угля, принялись за уборку. Покончивъ съ уборкой, снялись съ якоря и пошли въ Балтійскій портъ.
Прибывшіе до насъ въ порть и стоявшіе на якор транспорты ‘Уралъ’ и ‘Донъ’ встали по об стороны ‘Иртыша’, подали швартовы {Плетеная веревка, шириною въ ладонь.}, подтянулись къ намъ вплотную и перебросили сходни, такъ, что намъ можно было переходить на любое судно, затмъ пустили въ лебедки паръ, вооружили стрлы {Мачты, имющія видъ буквы т, опрокинутой набокъ.}, и покатился уголь съ ‘Иртыша’ на ‘Уралъ’ и ‘Донъ’. Раздлили насъ на три смны, и работа пошла безъ остановки, день и ночь. Команда работала до истощенія силъ, а начальство ходило другъ къ другу въ гости и устраивало пиры на славу, даже кондукторы — и т не упустили случая, и по цлой ночи просиживали то на ‘Урал’, то на ‘Дону’, а на зорьк тащились по своимъ каютамъ вдребезги пьяные и спали по цлому дню. А, между тмъ, въ команд наводили трезвость и, вмсто цлой чарки передъ обдомъ, давали только половину.
Погрузка угля шла очень успшно, и въ какую-нибудь недлю мы загрузили ‘Уралъ’ и ‘Донъ’ полнымъ грузомъ угля. ‘Иртышъ’ высоко поднялся надъ водою, въ нкоторыхъ его ямахъ уголь выгрузили до-чиста, хотя, въ общемъ, на немъ осталось его еще много.
Покончивъ съ выгрузкой угля, снялись съ якоря и пошли изъ Балтійскаго порта опять въ Либаву. Въ Либав затянулись въ каналъ, пришвартовались къ стн и стали на-чисто выгружать уголь, оставивъ лишь небольшой запасъ его для кочегарокъ. Мы уже думали: конецъ нашимъ мытарствамъ, какъ неожиданно вышелъ приказъ: ‘Иртышу’ затянуться въ докъ для осмотра подводной части. Опять на судно явилась комиссія. Одинъ маленькій механикъ спустился въ докъ и обжалъ кругомъ судно. Посл осмотра судна этимъ механикомъ комиссія пришла къ заключенію, что необходимо окрасить подводную часть.
Черезъ недлю кончили окраску, и ‘Иртышъ’ вышелъ изъ дока грузиться новымъ углемъ. Буксиры подтащили насъ къ угольнымъ складамъ, и, при помощи вольныхъ, которымъ платили по 1 р. 50 к. въ день, началась погрузка. При этой работ и намъ, матросамъ, дали кой-что заработать. Старшій офицеръ выстроилъ насъ во фронтъ, показалъ намъ на кучу угля и сказалъ: ‘Вотъ вамъ, ребята, на шабашъ. Кончите эту кучу въ три дня,— получите по два рубля, въ недлю — по рублю, а въ дв — по полтин на человка. А если дольше прогрузите, то и ничего не получите. Съ Богомъ!.. Берите мшки и принимайтесь за работу’.— Проговоривъ эту рчь, старшій офицеръ повернулся къ намъ спиной и, насвистывая какой-то веселый маршъ, ушелъ въ каютъ-компанію.
Мы принялись за работу. Проработали три дня, старались, вытаскивали угля больше, чмъ вольные, а когда — на четвертый день — вышли на работу, смотримъ: и четвертой части этой кучи не перетаскали. Руки у насъ опустились, да и устали мы порядочно… Дло встало, какъ говорится, на якорь. Съ четвертаго дня мы уже работали тише, и угля въ мшки накладывали меньше. Офицеры, наблюдавшіе за погрузкою угля, замтили, должно быть, что дло идетъ плохо, и стали насъ подгонять, но отъ этого работа, конечно, не подвинулась впередъ ни на шагъ, а черезъ недлю и совсмъ стала. Вольные запросили прибавку, но ихъ просьбу не удовлетворили, они бросили работу и ушли. А грузу, кром угля, все подваливали да подваливали, пришлось грузить и паклю, и дрова, и машинное масло, и пр. Матросы выбивались изъ силъ. Начальство сдлало запросъ въ армію: нельзя ли принанять солдатъ? Пригнали къ намъ триста пхотинцевъ. Тутъ наше начальство проявило изумительныя способности въ расцнк солдатскаго и матросскаго труда: солдатамъ платили по рублю въ день, а намъ ни копйки.— ‘А мы что?— разв не тому же Государю служимъ? говорили потихоньку матросы.— Имъ платятъ, а намъ нтъ’.— Матросы стали работать еще тише, а потомъ и совсмъ перестали.
Наконецъ, окончилась угольная страда. Съ углемъ мы проканителились около 2-хъ мсяцевъ. Вся эта работа мн и до сихъ поръ представляется тяжелымъ сномъ. Зачмъ нужно было тратить времени и наши силы на разбрасываніе угля, когда, все одно, пришлось выгружать его изъ ямъ? И какой смыслъ заключался въ перегрузк угля съ ‘Иртыша’ на ‘Уралъ’ и ‘Донъ’? Если уголь оказался негоднымъ для ‘Иртыша’, то въ одинаковой степени онъ долженъ былъ оказаться негоднымъ и для ‘Урала’, и для ‘Дона’. Тогда насъ, матросовъ, вс эти вопросы волновали ужасно. Мы читали газеты, критиковавшія боевыя приготовленія русскаго флота, его суда, начальство и пр., и сами собственными глазами видли то, о чемъ писалось. Наши сердца мучительно ныли при вид безпорядковъ, творившихся на судахъ. Не мене страдали мы и за промахи, которые наше начальство длало на каждомъ шагу. Промаховъ этихъ было немало, и я приведу здсь лишь выдающіеся изъ нихъ.
Погрузивъ уголь, мы зашли въ другой каналъ и взяли провизію и такелажъ, затмъ принялись за уборку и окраску судна. Транспортъ, благодаря стараніямъ матросовъ, принялъ приличный видъ. Офицеры устроили прощальный балъ, на которомъ участвовало много дамъ.
На другой день, провривъ компасы, ‘Иртышъ’ снялся съ якоря и пошелъ въ Ревель, куда собралась, на императорскій смотръ, вся эскадра. При этомъ произошелъ одинъ изъ тхъ промаховъ, о которыхъ я упомянулъ выше.
Изъ канала въ другой каналъ ‘Иртышъ’ выводили два буксирныхъ катера. Нужно было сдлать крутой поворотъ. Стали развертываться, но, вслдствіе втра, дувшаго съ моря, развернулись неудачно. Буксиръ вытянулся и заскриплъ. Вдругъ раздается оглушительный выстрлъ, какъ изъ душки, буксиръ лопается, и транспортъ полнымъ ходомъ идетъ къ берегу. Катастрофа была бы неминуемой — еслибъ ее не предупредилъ старшій офицеръ. Не потерявъ присутствія духа, лейтенантъ Шмидтъ перевелъ об ручки телеграфа въ машинное отдленіе, и — об машины заработали полный ходъ назадъ. Старшій офицеръ командовалъ какъ всегда, красиво, отдавая приказанія спокойнымъ, звучнымъ голосомъ. ‘Комендоры къ канату!’ загремлъ металлическій голосъ.— ‘Оба якоря къ отдач изготовить. Изъ правой бухты вонъ! Отдать якорь!’ — Якорь полетлъ въ воду.— ‘Канатъ травить до пяти саженъ’.— Комендоры только что успли застопорить канатъ, какъ съ мостика раздалась команда: ‘Изъ лвой бухты вонъ! Отдать якорь!’ — Полетлъ въ воду и другой якорь.— ‘Канатъ травить до пяти саженъ.— Какъ на лот?’ — справился старшій офицеръ у лотового.— ‘Остановился’, отвтилъ лотовой.— Не прошло и минуты, какъ лотовой закричалъ: ‘Назадъ пошелъ!’ — Старшій офицеръ быстро перевелъ телеграфъ на ‘стопъ’, и катастрофа миновала.
Командиръ, все время стоявшій на мостик неподвижно, какъ изваяніе, наконецъ, сообразилъ, какой опасности подвергался транспортъ. Взволнованный, онъ подошелъ къ ст. офицеру и молча пожалъ ему руку.
Буксирный катеръ, когда оборвался буксиръ, не могъ остановить ходъ, чуть было не налетлъ на шедшій впереди его буксирикъ, едва усплъ отворотить и съ полнаго хода вылетлъ на песокъ. Съ трудомъ сняли его съ мели. Потомъ взяли на буксиръ ‘Иртышъ’ и повели его изъ канала на рейдъ.
Въ это время на мостик произошла бурная сцена.
Буксирами командовалъ завдующій гаванями. Онъ стоялъ на мостик. Когда катастрофа миновала,— посл ст. офицера онъ вновь вступилъ въ командованіе катерами. Старшій офицеръ подошелъ къ нему и рзко сказалъ: ‘Уходите! Я безъ васъ лучше бы управился’…— А кто бы вамъ далъ катера?— спросилъ его завдующій.— ‘Я и безъ вашихъ катеровъ подъ своими парами управился бы… Уходите съ мостика’.— Завдующій, съ обиженнымъ видомъ, сошелъ съ мостика.— ‘Я отправлю рапортъ адмиралу,— бросилъ онъ ст. офицеру.— Вы не имете права оскорблять меня’.
Впослдствіи, по разслдованіи этого случая, оказалось, что причина нашего неудачнаго выхода изъ Либавскаго канала крылась… въ гниломъ манильскомъ трос, служившемъ намъ буксиромъ. Тросъ былъ бракованный, а на транспортъ былъ принятъ за хорошій. Кто постарался услужить для насъ,— трудно сказать, но надо думать, что и за этимъ тросомъ скрывались т же самыя лица, которыя нагрузили ямы ‘Иртыша’ негоднымъ углемъ, потребовавшимъ огромныхъ расходовъ на перегрузку.
Когда вывели изъ канала послдній транспортъ ‘Анадырь’,— мы снялись съ якоря и пошли въ Ревель.
Шли всю ночь и весь день, и уже къ вечеру съ ‘Анадыря’ взвился сигналъ: ‘я имю надобность переговорить съ вами’. Съ ‘Иртыша’ отвтили сигналомъ: ‘ясно вижу’ и застопорили машину.
‘Анадырь’, поровнявшись съ нами, спустилъ вельботъ. У насъ приспустили трапъ, и черезъ четверть часа командиръ ‘Анадыря’ уже входилъ къ намъ на судно:
Между командирами обоихъ транспортовъ произошелъ интересный разговоръ, который передаю дословно.
— А какъ вы думаете,— спросилъ командиръ ‘Анадыря’,— успемъ мы придти въ Ревель до спуска флага?— ‘Нтъ, не успемъ. Я сдлалъ запросъ по безпроволочному телеграфу. Представьте, мн отвтили, чтобы мы имъ не мшали… Не понимаю’…!— Что жъ длать,— усмхнулся командиръ ‘Анадыря’, пожимая плечами.— Не подставлять же намъ свои бока подъ выстрлы. Рождественскаго я знаю. Онъ не пощадитъ насъ, если мы придемъ ночью. Вы слышали приказъ?.. А въ открытомъ мор нельзя же отдавать якорь и ждать утра… ‘Въ такомъ случа — обождите,— предупредилъ его нашъ командиръ.— ‘Я позову штурмана. Отъ него мы узнаемъ — нтъ ли гд-нибудь поблизости бухты’.
Явился старшій штурманъ лейтенантъ Максимовъ. Онъ сталъ предлагать различныя бухты, показывая на карт ихъ глубины, но ни одна изъ нихъ не понравилась нашему командиру. Поршили завернуть въ Балтійскій портъ.
Всю ночь простояли мы въ Балтійскомъ порогу и лишь съ восходомъ солнца снялись съ якоря и пошли въ Ревель.
Посл подъема флага наше отдленіе встало на вахту. Я былъ назначенъ на шары, которыми обозначается ходъ судна.
Вскор показался на горизонт и Ревель. Мы стали подходить все ближе и ближе и, наконецъ, подошли уже настолько близко, что эскадру стало видно, какъ на ладони. Съ мостика раздалась команда: ‘шары поднять до половины’. Это значило, что машины стали работать малый ходъ. Подходимъ къ буйку, обозначающему входъ на рейдъ. Только что мы прошли буекъ, какъ вдругъ почувствовали сотрясеніе судна. Мы въ недоумніи уставились другъ на друга: что бы это значило? Не отдалъ ли кто якорь? Но нтъ, на бак все спокойно. Не успли мы опомниться, какъ почувствовали новое сотрясеніе судна, и уже боле продолжительное. Стало ясно, наконецъ, что мы налетли на мель. Съ мостика раздалась команда: ‘шары поднять до мста’. Это значило: ‘стопъ машина!’ Машину застопорили, но, продолжая двигаться по инерціи, транспортъ перескочилъ черезъ мель. ‘Анадырь’, замтивъ, что у насъ машина застопорила, сдлалъ крутой поворотъ влво — чтобы не взять насъ на тарань — и прошелъ благополучно, лишь слегка хвативъ мели и не получивъ поврежденія. Мы подняли сигналъ: ‘попали на мель, имемъ поврежденія’. Съ флагманскаго корабля къ намъ отвалилъ катеръ съ штурманомъ. Послдній, едва успвъ войти на судно, набросился на нашего старшаго штурмана Максимова. ‘Разв вы не знаете, что здсь нельзя проходить на большихъ судахъ’?— Я слышалъ, какъ нашъ штурманъ отвтилъ: ‘Наше судно сидитъ въ вод только тридцать футъ, а на карт обозначена глубина въ тридцать четыре’.
Оба штурмана, сердитые, отпуская по адресу авторовъ морской карты нелестныя замчанія ушли въ каютъ-компапію.
По судну забгали трюмные и механики. Началось измреніе воды въ трюмахъ, чтобы опредлить мсто пробоины, но большой пробоины не оказалось: вода въ трюмахъ прибывала равномрно.
Едва мы успли подойти къ мсту стоянки и отдать якорь, какъ къ намъ подвалилъ паровой катеръ съ водолазами, которые немедленно приступили къ осмотру подводной части судна. Посл осмотра выяснилось, что ‘Иртышу’ нельзя идти въ дальнее плаваніе и придется выдержать большой ремонтъ.
За ошибку авторовъ морской карты приходилось дорого расплачиваться.
Къ намъ подошли паровые катеры, взяли насъ на буксиръ и повели въ гавань. Но гавань, о которой флагманскій штурманъ говорилъ нашему командиру, что въ ней глубина 33 фута, оказалась для транспорта-великана не подходящей: мы хватили мели въ самыхъ ея воротахъ. Машины заработали чуть-ли не полнымъ ходомъ назадъ, мы занесли швартовы на берегъ и стали выбирать на лебедки, но судно — ни съ мста. Офицеры запороли горячку… Мы вс руки оборвали на швартовахъ и — безъ всякаго толку. Наконецъ, машины дали полный ходъ назадъ, и только посл этого едва-едва очистили мы входъ въ ворота гавани. Потомъ, на швартовахъ, попробовали подтянуться поближе къ стнк, но вс наши старанія оказались напрасными: ни на одинъ футъ мы не сдвинулись съ мста, такъ пробились до полуночи и оставили работы до утра. Когда же утромъ бросили лотъ, то глубина въ гавани оказалась только… 28 1/2 футъ. Тогда только убдились, что мы сидимъ на мели, и подтягиваться больше уже не стали.
Пришлось снова разгружать судно.
Черезъ пять дней пришелъ изъ Петербурга транспортъ ‘Малайя’, пришвартовался къ ‘Иртышу’, и началась перегрузка провизіи и несчастнаго угля. Перегрузку угля взялъ подрядчикъ изъ Ревеля. Рабочіе подрядчика работали по-смнно, день и ночь, безъ остановки, по 4 руб. въ сутки. Матросамъ также позволили работать за деньги, и мы работали по ночамъ, по 2 р. за ночь.
Перегрузка шла быстро и подвигалась къ концу.
Я забылъ сказать, что нашъ старшій офицеръ лейтенантъ Шмидтъ въ это время сидлъ въ кают подъ ружьемъ. Этому наказанію, на 15 сутокъ, подвергся онъ по распоряженію вице-адмирала Рождественскаго — вслдствіе рапорта завдующаго гаванями.
Кончили, наконецъ, перегрузку, и ‘Малайя’ отошелъ отъ насъ. Недолго стояли и мы, снялись съ якоря и пошли въ Либаву.
Въ Либав затянулись въ докъ. Назначили комиссію. Пришли механики, осмотрли подводную часть судна и въ одинъ голосъ заявили, что на исправленіе днища потребуется не мене шести мсяцевъ, да и то,— если работать и день и ночь. Такъ доложили и вице-адмиралу Рождественскому. Послдній назначилъ на исправленіе судна не больше мсяца. Механики отказались. Тогда обратились къ Балтійскому заводу. Пріхалъ мастеръ съ завода, осмотрлъ поврежденіе и сказалъ: ‘Можно и въ мсяцъ исправить. Только это будетъ стоить большихъ денегъ’.— За деньгами дло не станетъ,— отвчаютъ ему.— ‘Когда такъ, то и за нами дло не станетъ’.
Черезъ три дня пріхали изъ Петербурга слесаря, сверлильщики, клепальщики, чеканщики и пр., закипла работа. Работали и день и ночь, безъ передышки, и, не прошло и мсяца, какъ все было готово.
Уже стали закрашивать подводную часть, какъ я заболлъ и отправился въ госпиталь, гд пролежалъ больше мсяца. Послдняя погрузка произошла уже безъ меня.
Когда я вышелъ изъ госпиталя,— ‘Иртышъ’ стоялъ нагруженный. На судно прибылъ командиръ всхъ портовъ Балтійскаго моря вице-адмиралъ Бирилевъ и, посл напутственнаго молебна, пожелалъ намъ счастливаго плаванія.
23 декабря 1904 года мы снялись съ якоря и пошли на Дальній Востокъ.
При выход изъ Либавы экипажъ ‘Иртыша’ состоялъ изъ командира судна, старшаго офицера, штурмана, вахтеннаго начальника, пяти мичмановъ, двухъ прапорщиковъ, старшаго и младшаго механиковъ, доктора, пяти кондукторовъ и 228 матросовъ.
Изъ газетъ мы узнали, что адмиралъ Рождественскій съ своею эскадрою пошелъ кругомъ мыса Доброй Надежды, нашъ же курсъ былъ назначенъ черезъ Суэцкій каналъ.
Когда мы снимались съ якоря,— въ окрестностяхъ лежалъ снгъ, а въ гавани было много льда, но, выйдя въ море, мы не встртили ни одной льдинки. Машины заработали полный ходъ. Вся команда высыпала на верхнюю палубу. Многіе крестились и оглядывались на родные берега. Каждый думалъ: Господи, приведи еще хоть разъ увидать свою родину!
‘Иртышъ’ удалялся отъ родныхъ береговъ все дальше и дальше, и, наконецъ, берега скрылись изъ виду: мы шли открытымъ моремъ.
Миновали Зундъ, Скагеракъ и вышли въ Нмецкое море. Погода была скверная. Долго ‘Иртышъ’ не поддавался волнамъ Нмецкаго моря, и мы радовались, что наше судно не раскачаетъ никакая буря, но, вотъ, стали ощущать, что, насъ немного покачиваетъ, и чмъ дальше, тмъ больше стало замтно, что насъ качнетъ, какъ слдуетъ. И, дствительно, вскор судно стало бросать изъ стороны на сторону, какъ щепку, и по палуб нельзя было пройти, чтобы по упасть. Вс работы прекратились, команды едва хватало для вахты, да и эта горсть, страдая морской болзнью, лежала пластомъ. Ночью втеръ перешелъ въ ураганъ. Волны бушевали и яростно лзли на палубу. Одна волна, влетвъ на судно, приподняла баркасъ и разодрала его въ форштевн {Носъ судна.} сверху донизу. Судно стонало и трепетало всмъ корпусомъ, который почти весь скрывался въ бездн разъяренныхъ волнъ, блоснжной пны и мелкой водяной пыли.
Когда прошли Нмецкое море — вс вздохнули съ облегченіемъ. Экипажъ ‘Иртыша’ состоялъ не изъ ‘морскихъ волковъ’, и море, по крайней мр, для насъ, матросовъ, было стихіей чуждой. Только человкъ 20 были жители изъ селъ и городовъ, расположенныхъ при большихъ ркахъ, такихъ же, которые выросли на мор, въ нашемъ экипаж никого не было. Большинство, до поступленія на службу во флотъ, выросло въ такихъ условіяхъ, что не только на мор, но даже и на порядочной рк никогда не плавали. Въ нашей команд моря никто не любилъ, вс его инстинктивно боялись, хотя среди насъ было не мало людей мужественныхъ, и вс охотно согласились бы служить на суш, а не на корабл.
Другую бурю намъ пришлось выдержать въ Атлантическомъ океан.
Путь до Средиземнаго моря мы прошли благополучно, безъ серьезныхъ аварій и приключеній, если не считать пожара въ угольной ям, который, хотя и съ большимъ трудомъ, удалось намъ локализировать безъ большого ущерба для транспорта.
Въ Портъ-Саид простояли цлыя сутки. Пришвартовались на бочки и разсчитывали получить свжую провизію и воду. Провизіи намъ не дали, и даже воды не хотли давать, но ночью, контрабандой, намъ привели одну шаланду съ свжей водой. Еще у насъ не было боевого фонаря,— намъ дали и фонарь.
Изъ Портъ-Саида мы прослдовали въ Суэцкій каналъ и добрались до Суэца. Сдлали небольшую остановку. Торговцы и чайки облпили ‘Иртышъ’ со всхъ сторонъ. Торговцевъ набралось такое множество, что пришедшій съ консуломъ катеръ едва пробрался къ трапу. На корм шла бойкая торговля фруктами, и мы уже купили корзину лимоновъ и апельсиновъ. Пришелъ вахтенный начальникъ и сталъ гнать торговцевъ, но только что онъ успетъ прогнать ихъ въ одномъ мст, какъ десятки ихъ появляются въ другомъ. Тогда вахтенный начальникъ распорядился направить на торговцевъ шланги, и сильная струя воды разогнала этотъ безпокойный, необыкновенно подвижной народъ.
Въ Суэц ухалъ отъ насъ всми любимый лейтенанта Шмидтъ, и его мсто заступилъ вахтенный начальникъ Ч. Прощаніе съ лейтенантомъ Шмидтомъ было самое сердечное. Когда Шмидтъ слъ въ катеръ,— вся команда выбжала на ванты и грянула ему отъ всей души ‘ура’.
Изъ Суэца мы вышли въ Красное море и направились въ Джибутъ, гд насъ ожидали угольные транспорты и провизія. Въ Джибут мы простояли больше мсяца. Уголь грузили арабы, а матросы, кому длать было нечего, удили рыбу. Мичманъ И. А. Новиковъ сдлалъ большую уду, наживилъ на нее мяса и забросилъ въ море, чтобы поймать акулу, но, какъ ни старались, не могли вытащить ни одной акулы: то она сорвется, то оборветъ уду, такъ и пропали безполезно труды Ивана Андреевича.
Въ Джибут лейтенантъ Ч. ухалъ отъ насъ въ Россію, а на мсто его прибылъ лейтенантъ Р… Мичманъ Г. похалъ получить жалованье.
Покончивъ погрузку угля и провизіи, снялись мы съ якоря и пошли на о. Мадагаскаръ, гд должны были присоединиться къ эскадр вице-адмирала Рождественскаго.
Мы плывемъ скоро четыре мсяца. День это дня становится все жарче: подходимъ къ экватору. Многіе изъ матросовъ были неграмотные, въ кругосвтномъ плаваніи ни разу не были и, будучи совершенно незнакомы съ физической географіей, экваторъ представляли себ въ вид стального пояса, который, опоясывая всю землю посередин, проходитъ и чрезъ океанъ. И чрезвычайно было трудно убдить этихъ бородатыхъ дтей, что экваторъ — математическая линія.
Однажды, посл обда, стали говорить, что сегодня будемъ переходить экваторъ. На судн съ утра началось необычайное оживленіе. Въ каютъ-компанію то и дло влетали веселые мичманы, оттуда, изъ полуотворенныхъ дверей, до насъ долеталъ смхъ офицеровъ. Между боцманомъ и матросами шли какія-то дружескія совщанія, державшіяся въ секрет отъ непосвященныхъ.
Вечеромъ стали приготовлять изъ парусины ванну, въ которой нужно было купать всхъ, кто переходитъ экваторъ. Ванна была устроена около спардека.
Кочегарный старшина Александровъ взялъ на себя роль Нептуна, Варакинъ, Кочетковъ и еще кое-кто изъ матросовъ стали его служителями.
Подошло, наконецъ, время переходить экваторъ. На бак заигралъ рожокъ, а когда онъ смолкъ, съ бака раздался голосъ Нептуна:
— Кто гребетъ?
— Европа,— отвтили ему.
— Кто бы ты ни былъ,— продолжалъ Нептунъ.— ты не долженъ переступать границу въ мое царство безъ того, чтобы не обмочиться въ моей вод.
— А ты кто такой?— спросили безобразнаго старика, появившагося на бак съ рожкомъ въ одной и съ вилами въ другой рук.
Увидвъ Александрова въ этомъ наряд, мы едва-едва удержались отъ душившаго насъ смха.
— Я — Нептунъ!— величественно воскликнулъ старикъ.— Я, царь южныхъ морей, повелваю вамъ…
Но, не дослушавъ рчи Нептуна, офицеры и матросы стали скакать въ воду. Тхъ, кто не хотлъ купаться, тащили силой и толкали въ воду. Такой подняли шумъ, гамъ, смхъ… Но вотъ немного поутихло. Стали поглядывать,— кто еще не купался. Кто-то крикнулъ:
— Старшаго боцмана нтъ!
— А-а! Тащи его сюда!
Но,— гд взять боцмана? Стали искать: нтъ нигд. Матросы, какъ дти, добросовстно перешарили и обыскали все судно: боцманъ какъ въ воду канулъ. Наконецъ, кто-то догадался взглянуть на ванты, гд нашли боцмана, притаившагося за фокъ-мачтою.
— Ребята, сюда! Вотъ онъ. Эка, куда забрался!
Стащили боцмана и поволокли къ ванн. Онъ сталъ было упираться и просить команду: ‘Подождите, ребята, я хоть китель сниму…’, но никто не обращалъ вниманія на его просьбы. Подтащили его къ ванн и бросили въ воду. Со всхъ сторонъ раздался смхъ одобренія.
Но больше всхъ упирался старикъ-чиновникъ О., котораго въ команд прозвали Птухомъ. Онъ ни за что не хотлъ купаться.
— Птуха еще не купали!— закричалъ кто-то изъ матросовъ.
Это восклицаніе послужило сигналомъ къ общему наступленію на старика.
— А! давай его сюда!
Какъ сейчасъ вижу: О. стоитъ на спардек и, дйствительно, топорщится, какъ птухъ. Къ нему стали подступать, а онъ, отмахиваясь, кричитъ на матросовъ:
— Вы что?! Начальства не признаете,— а?! Я вамъ зада-амъ!
Но тутъ на матросовъ прицыкнулъ вахтенный начальникъ:
— Берите его! Что вы смотрите!
Подхватили Птуха и потащили къ ванн. Онъ уже и не протестовалъ, а только просилъ матросовъ ‘спустить’ его ‘полегче’.
— Ребята,— растерянно бормоталъ Птухъ, комически топорща плечи,— пожалуйста, полегче. Очки разобьете…
Подтащили его къ ванн и бултыхнули въ воду. Только онъ было сталъ вылзать,— его опять столкнули, и уже спустя довольно продолжительное время вытащили изъ воды, усадили на табуретъ и стали брить. Мыло для бритья было разведено въ большомъ ведр.
Кром того, была приготовлена сажа, разведенная въ сал. И бритва была большая, деревянная. Сидитъ Птухъ и не замчаетъ, что его, вмсто мыла, сажей натираютъ. Намазали ему лицо, какъ у арапа, и поскоблили деревянною бритвою. Потомъ импровизированный парикмахеръ быстро выдернулъ доску, на которой стоялъ табуретъ, отчего послдній перевернулся, и старикъ кубаремъ полетлъ въ воду. Смхъ и крикъ раздались со всхъ сторонъ. Но старику уже было въ пору заплакать отъ злости… Когда отъ него отступились,— онъ убжалъ въ свою каюту и тамъ заперся.
Посл купанья командиръ далъ команд по чарк, матросы выпили свою долю и разошлись спать, а господа офицеры разгулялись во-всю. Граммофонъ въ каютъ-компаніи распвалъ свои аріи чуть-ли не до утра, и лейтенантъ Р. игралъ на піанино до тхъ поръ, пока не уснулъ за игрой.
Такъ мы отпраздновали прохожденіе черезъ экваторъ.
Мы подходили къ Мадагаскару. Навстрчу намъ былъ высланъ миноносецъ ‘Быстрый’, который и провелъ насъ въ бухту Насебо къ эскадр Рождественскаго.
— Ну, слава Богу, — говорили матросы,— теперь наше начальство будетъ поменьше гулять…
Но мы жестоко ошиблись…
Вскор подошелъ къ намъ угольный пароходъ, чтобы пополнить запасы угля, которые мы сожгли за переходъ до Мадагаскара. Но, вмсто того, чтобы грузить уголь въ кочегарныя ямы, сильно опуствшія, намъ приказали подгружать его въ общія ямы, для расхода на другія суда.— Нужно замтить, что мы снабжали углемъ крейсера ‘Олегъ’ и ‘Изумрудъ’ и миноносцы ‘Громкій’ и ‘Бодрый’.— Покончивъ съ погрузкою угля въ запасъ для другихъ судовъ, мы только что принялись загружать кочегарныя ямы, какъ съ флагманскаго судна взвился сигналъ: ‘прекратить погрузку угля’. Только тутъ увидли, что ‘сплоховали’. Ршили поправить ошибку, и, во что бы то ни стало, загрузить кочегарныя ямы. Началась перегрузка изъ тхъ ямъ, въ которыя погрузили уголь какой-нибудь часъ назадъ. По обыкновенію, пошла горячка. На насъ кричали, насъ ругали, а мы, обливаясь потомъ, подъ палящими лучами тропическаго солнца, нагруженные углемъ, какъ негры, длинной вереницей двигались изъ ямы въ яму. Эхъ! и досадно же было переработыватъ одну и ту же работу два раза. Съ флагманскаго судна подняли сигналъ: ‘черезъ 24 часа быть готовымъ къ снятію съ якоря’, а у насъ еще не у шубы рукава: провизія еще не принята. Отложили погрузку угля и стали принимать провизію. Оказалось,— мало пива для офицеровъ. Похалъ старшій механикъ на берегъ принимать пиво, а по пути накупили еще и птицы, и вина, и всякой всячины: г.г. офицеры себ, а г.г. кондукторы — себ, и — поспвай только таскать. Замучились матросы. Погрузку провизіи кончили къ закату солнца и, безъ отдыха, опять ползли въ угольныя ямы погружать уголь для кочегарокъ. Работали всю ночь и утро до тхъ поръ, пока не подняли сигналъ: ‘всмъ сниматься съ якоря’.
Первыми снялись съ якоря броненосцы, потомъ — крейсеры, а тамъ — транспорты и миноносцы. Черезъ полчаса опустла бухта Насебо, и городъ скрылся изъ глазъ.
Въ Индйскомъ океан эскадра растянулась въ дв кильватерныя колоны, такія длинныя, что суда, шедшіе впереди, чутьчуть были замтны на горизонт. Сердце у матросовъ радовалось при вид могучей силы русскаго флота.
Прошло пять сутокъ, какъ мы вышли изъ Мадагаскара.
Нужно замтить, что въ Мадагаскар на наше судно прикомандировали двухъ офицеровъ — лейтенанта М. и мичмана П.
Лейтенантъ М., отличавшійся вспыльчивымъ характеромъ, заставилъ меня пережить тяжелыя минуты.
Однажды, выйдя въ Южное Китайское море, мы остановились для погрузки угля. Я угодилъ работать на баркас, доставлявшемъ уголь на ‘Олегъ’. Посл погрузки баркасъ нангь прибуксировался къ борту ‘Иртыша’. На баркас насъ было шестеро. Съ ‘Иртыша’ бросили намъ конецъ, по которому мы должны были взбираться на судно. Я хотлъ ползть на судно первымъ, но меня перебилъ кокъ {Поваръ.} Бусуринъ:
— Обожди, я ползу. Мн нужно поскоре умыться и идти въ камбузъ {Кухня.}, кое-что приготовить къ ужину.
Я уступилъ ему, и сказалъ:
— Лзь, когда теб такъ скоро нужно…
Бусуринъ ползъ по концу, поднялся до поручня судна и только было хотлъ ухватиться за него, при помощи матроса, державшаго конецъ, какъ конецъ сталъ опускаться: матросъ не могъ сдержать его и немного потравилъ. У Бусурина сердце замерло, когда онъ увидлъ, что конецъ травится. Матросу передалось волненіе трепетавшаго отъ страха кока, онъ растерялся и, опасаясь, чтобы и его не стащило за бортъ, бросилъ конецъ и отскочилъ отъ борта. Бусуринъ съ головокружительной быстротой полетлъ въ баркасъ, разбилъ себ голову и сильно зашибъ ногу.
Бусуринъ, блдный, какъ полотно, лежитъ въ баркас и стонетъ:
— Охъ, братцы! Охъ! зачмъ стравили конецъ…
И я закричалъ на судно:
— Чортъ знаетъ, что такое!.. Не могутъ конца завернуть, какъ слдуетъ.
Въ это время подошелъ къ борту матросъ Баклиновъ, взялъ конецъ и закрпилъ его за поручень.
Слдомъ за нимъ подошелъ лейтенантъ М. Онъ былъ пьянъ и едва ли могъ соображать, что длается вокругъ него. Свсивъ голову черезъ поручень, онъ закричалъ на баркасъ:
— На баркас!.. Эй! что случилось?..
Въ отвть я закричалъ взволнованнымъ голосомъ, въ которомъ звучало чувство обиды:
— Конецъ стравили, в. в-діе! Бусуринъ убился чуть ли не досмерти. Я хотлъ лзть, а онъ перебилъ меня… вотъ и разбился. И еслибъ я ползъ,— я тоже разбился бы и, можетъ быть, до смерти убился бы…
Потомъ ужъ я сообразилъ: что жъ я кричу на офицера, какъ на простого матроса? вдь онъ можетъ обидться. Но лейтенантъ прервалъ мои размышленія:
— Не пойму ничего,— покачалъ онъ головой.— Скажите толкомъ, что у васъ тамъ случилось?
Я уже усплъ подавить мое волненіе и спокойнымъ голосомъ разсказалъ все, какъ было.
Лейтенантъ М., повидимому, понялъ — въ чемъ дло, посмотрлъ на конецъ, закрпленный за поручень, и сказалъ:
— Что ты врешь! Конецъ хорошо привязанъ.
Обвиненіе во лжи меня взорвало окончательно, я опять позабылъ, что предо мной стоитъ офицеръ, и закричалъ:
— Нтъ, его посл привязали! А ране его держали на рукахъ.
Тутъ подошелъ къ лейтенанту старшій боцманъ. Его не было на борту, и паденіе кока онъ не видалъ.
Лейтенантъ обратился къ нему съ вопросомъ:
— Боцманъ, ты видлъ? Все было въ исправности?
— Такъ точно, в. в.
Боцманъ и не подумалъ, что, благодаря его лжи, я могу пострадать безъ вины.
— Ты что же врешь, а?!— крикнулъ лейтенантъ М.
— Никакъ нтъ, в. в.— отвтилъ я.— Спросите всхъ, кто былъ на баркас.
Товарищи стали дружно поддерживать меня, доказывая офицеру, что я говорю ему правду, но лейтенантъ не хотлъ больше никого слушать и сталъ кричать, вн себя отъ бшенства:
— Вылзай сюда! вылзай сюда!
Видя, что я замшкался и сталъ еще оправдываться, онъ совсмъ вышелъ изъ себя, затопалъ и закричалъ, какъ подъ ножемъ:
— Вылл-зай! те-еб гговоррятъ! А! ты не хочешь исполнять, что теб приказываютъ?!
Я взялъ конецъ и сталъ подниматься на судно.
Нашъ крикъ услыхалъ командиръ, стоявшій на мостик. Онъ крикнулъ лейтенанту:
— Кто это тамъ кричитъ?— Пошлите его сюда.
Только что влзъ я на судно, лейтенантъ отошелъ отъ борта и поманилъ меня пальцемъ:
— Ну-ка, иди, или сюда.
— Я подошелъ къ нему и спросилъ:
— Чего изволите, в. в.?
— Ты почему не упалъ въ баркасъ?
— Потому что конецъ сейчасъ не стравили,— отвтилъ я.
— А! такъ ты вонъ какъ! на своемъ стоишь!— И лейтенантъ, размахнувшись, что было силы, ударилъ меня по уху, а потомъ началъ бить съ обихъ рукъ. Съ нсколькихъ ударовъ онъ сбилъ меня съ ногъ и началъ бить уже пинками. Наконецъ, озврвъ совсмъ, слъ на меня верхомъ и сталъ методически наносить ударъ за ударомъ, стараясь попасть больше по лицу. Я сталъ закрывать лицо руками, думая: неужели онъ не броситъ бить меня? когда же придетъ конецъ побоямъ?
Команда окружила насъ со всхъ сторонъ. Командиръ и офицеры, стоя на мостик, наблюдали жестокую расправу.
Наконецъ, лейтенантъ отбилъ себ руки объ мою голову, бросилъ бить и заревлъ:
— Пшелъ прочь!.. Про-о-о-чь!!. Меер-завецъ!!
Я вскочилъ, отбжалъ за баркасъ и всталъ на поручень, намреваясь соскочить за бортъ. Но вдругъ въ голов моей мелькнула мысль: какая будетъ польза отъ того, что я утону?— и оставилъ свое намреніе.
Когда я сталъ приходить въ себя, то почувствовалъ, что глазъ у меня совсмъ закрылся кровоподтекомъ, который вздулся величиною съ гусиное яйцо. Руки и бока ныли.
Я пошелъ въ лазаретъ. Докторъ, осмотрвъ меня, сталъ спрашивать:
— Кто это тебя такъ раздлалъ?
— Лейтенантъ М.
Тогда докторъ сталъ мн говорить съ укоризною:
— И ты не могъ убжать? Глупый!
У меня стало тяжело на сердц, и слезы горечи подступили къ горлу, но плакать было стыдно. Господи, что же это такое? Хоть бы бжать куда. Но куда я могъ убжать съ судна въ открытомъ мор?— Некуда. И опять въ голов зароилась безпокойная мысль… Отчего я не прыгнулъ за бортъ? Легче бы было… Но я пересилилъ себя и положился на Бога. Господи, помоги мн перенести вс трудности службы и обиды начальства…
Никогда, кажется, я не молился Богу такъ, какъ посл этого случая.
Докторъ оставилъ меня при лазарет, положилъ повязку на глазъ и натеръ мазью руки и опухоли на голов.
Кока Бусурина принесли въ лазаретъ на носилкахъ, и онъ боле двухъ недль не вставалъ съ койки.
Въ слдующую погрузку угля я уже не работалъ и находился на корм, въ рулевой рубк, около лазарета. Мн представился просторъ для наблюденій. Начальство наше не переставало кутить, и въ эту погрузку кутежи офицеровъ перешли всякія границы. Объ этомъ можно судить по слдующему случаю.
Миноносецъ ‘Громкій’, стоявшій съ лваго борта, около спардека, принималъ уголь съ ‘Иртыша’. Въ это время выходятъ изъ каютъ-компаніи офицеры М. и Р., послдній — съ обнаженной шашкой. Р., едва державшійся на ногахъ, слъ на палубу и, обращаясь къ М., сказалъ:
— Садись и смотри, какъ я работаю саблей.
М. слъ рядомъ съ нимъ и сталъ смотрть, какъ Р. рубитъ палубу. Щепки летли во вс стороны. Но М., должно быть, показалось, что Р. плохо рубитъ, и онъ сталъ просить у него саблю.
— Дай мн саблю и смотри, какъ я буду рубить японцевъ.
Р., передавъ ему саблю, отошелъ въ сторону, а М., съ удвоенною силою, сталъ наносить удары по палуб.
Къ офицерамъ подошелъ докторъ. Видя, что они сильно увлеклись своею работою, докторъ испугался и сталъ просить:
— Господа, да что вы длаете! позвольте сюда саблю.
М., порядочно уставшій отъ рубки воображаемаго японца, безпрекословно передалъ саблю доктору. Это увидлъ Р. Ему, вроятно, показалось обидно, что докторъ отобралъ у нихъ саблю. Онъ хотлъ было догнать доктора и отнять у него саблю, но это ему не удалось, потому онъ былъ сильно пьянъ. Тогда онъ бросился въ каюту, схватилъ револьверъ и хотлъ выстрлить въ доктора, но М. во время усплъ отнять у него оружіе. Обезоруженный Р. вернулся въ свою каюту, легъ въ постель и уснулъ. На слдующее утро онъ разсказывалъ М., что ничего не помнитъ.
И — странно,— матросы и офицеры — вс мы шли на одно общее дло — на борьбу съ невдомымъ непріятельскимъ флотомъ, ожидавшимъ насъ въ чужихъ водахъ, на опаснйшее предпріятіе, какое только можно представить, и эта опасность, казалось, должна была насъ сблизить, по крайней мр, настолько, насколько это допустимо безъ нарушенія суровой морской дисциплины. Въ дйствительности же, матросы и офицеры составляли два враждебныхъ лагеря, и между обоими лагерями разница ‘боеваго’ настроенія заключалась лишь въ томъ, что послдніе проявляли свою вражду къ намъ совершенно открыто, безъ всякаго стсненія, а мы, какъ рабы, таили ее въ сердц нашемъ, не осмливаясь проявить ее въ какой-нибудь конкретной форм. И — боже!— какъ тяжело было служить при наличности подобныхъ отношеній… Среди насъ было немало и умныхъ, и добрыхъ, и героевъ, и на моихъ глазахъ они превращались въ забитыхъ автоматовъ, покорныхъ судьб, или въ озлобленныхъ людей.
Противъ воли, я никакъ не могу забыть одинъ изъ случаевъ яркаго эгоизма.
Мы шли Восточнымъ Китайскимъ моремъ. Зашли въ бухту Камаратъ. Нужно было закупить вина и пива. Только что встали на якорь, какъ спустили четверку, и механикъ, исправлявшій обязанности ресторатора, отправился на берегъ. Часа черезъ два четверка возвратилась, загруженная пивомъ и виномъ. Засвистала дудка: ‘вахтенное отдленіе наверхъ, принимать провизію’. Мы выбжали наверхъ и принялись разгружать шлюпку. Вс офицеры вышли изъ каютъ-компаніи на палубу и начали расхваливать своего ресторатора.— (‘Вотъ это хорошо!’ — говоритъ одинъ, разсматривая этикетки на бутылкахъ.— ‘Отлично, отлично!’ подхватили другіе.— ‘Ай, да рестораторъ! Онъ на дн океана и то всего достанетъ!’ — Столько хвалили, что ихъ похвалъ и не перечислишь. А вахтенный начальникъ, между тмъ, съ благоговйнымъ видомъ слдилъ за матросами, выгружавшими припасы, и то и дло предупреждалъ: ‘Осторожнй, осторожнй, болваны! Не грохай, черти! Такъ перебить можно’. Но ‘болваны’ и ‘черти’ выгрузили все со шлюпки, не разбивъ ни одной бутылки, и, къ слову сказать, не получили и спасибо.
У офицеровъ было всего довольно: и свжее мясо и птица не переводились, и пива и вина всегда было много лишняго, а команд, между тмъ, не хватало чернаго хлба. И попросить нельзя: сейчасъ скажутъ: ‘Вы вдь на войну идете. Вы должны переносить трудъ, голодъ и холодъ и вс нужды солдатскія’. Или: ‘Ваши товарищи тысячами гибнутъ на сухопутьи и не жалуются ни на что. А здсь подавай хлба!’ — А то еще, однажды, наварили тухлой солонины. Старшій офицеръ спустился въ палубу къ команд, и столько накричалъ, что хоть съ судна бги…
Вскор старшій офицеръ заболлъ, и его мсто занялъ лейтенантъ М.
Вступленіе М. на постъ ст. офицера скоро ознаменовалось несчастьемъ на судн.
Дло было такъ. Требовалось спустить баркасъ. Приготовили къ спуску все, что нужно. Пришелъ М. и сталъ командовать. На лебедк стоялъ кочегаръ Жарковъ, оба боцмана находились тутъ же. Вс стояли по своимъ мстамъ. Подняли баркасъ изъ блоковъ и стали выводить его за бортъ, вывели за бортъ, и осталось потравить топенантъ {Снасть.}, чтобы баркасъ отошелъ немного отъ борта. Топенантъ-тали были завернуты за утку {Желзный крюкъ, привинченный къ палуб.}. Баркасъ поднимали всегда на двухъ стрлахъ, и фаль отъ одной стрлы служила въ род оттяжки. Матросъ, стоявшій на топенантъ-таляхъ, свернулъ ихъ, оставивъ на утк только два шлага {Шлагъ — одинъ оборотъ снасти.}, и сталъ потихоньку потравливать. Но боцману Храмову этотъ пріемъ показался медлительнымъ, и онъ закричалъ матросу:
— Трави скоре!
Къ матросу подскочилъ боцманъ Глаголевъ:
— Сверни еще одинъ шлагъ!— крикнулъ онъ, и самъ ухватился за тали, желая удержать ихъ въ то время, когда матросъ свертывалъ съ утки одинъ шлагъ.
Матросъ, исполнявшій приказаніе боцмана Глаголева, заторопился и, вмсто одного, свернулъ оба шлага. Только что онъ усплъ свернуть шлаги, какъ тали въ моментъ развернулись, и боцмана Глаголева подкинуло кверху. Талями ему обожгло об руки. Баркасъ съ силой устремился внизъ и, не удерживаемый другимъ фаломъ, служившимъ вмсто оттяжки, по всей вроятности, разбился бы о бортъ судна, и тмъ бы дло и кончилось, къ несчастью, катастрофа приняла другой оборотъ. У стрлы, на которую наваливалась вся тяжесть баркаса, лопнулъ башмакъ, державшій блокъ, черезъ который проходилъ топенантъ, державшій стрлу, и баркасъ, съ блокомъ и топенантомъ, стремительно полетлъ внизъ. Боцманъ Казаковъ, смотрвшій на баркасъ, не усплъ ахнуть, какъ его ударило блокомъ по голов и стрлой — по ногамъ. Черепъ несчастнаго разлетлся вдребезги, такъ что мозги вылетли прочь, и ногу у него почти совсмъ отрзало. Стрла при паденіи переломилась пополамъ, упала однимъ концомъ въ лебедку, и осколками ея кочегару Жаркову выбило зубы и расшибло верхнюю губу, а ружейнику Калласу прошибло голову.
Лейтенантъ М. стоялъ на спардек блдный, какъ смерть. Но, когда боцманъ Хромовъ принесъ ему вырванный болтъ и объяснилъ, что онъ плохо былъ устроенъ, М., какъ ни въ чемъ не бывало, пошелъ доложить о случившемся командиру судна.
На другой день пріхалъ священникъ и отплъ покойника. Подошелъ къ борту миноносецъ ‘Громкій’, принялъ тло боцмана, вышелъ съ нимъ въ море и спустилъ его съ балластомъ въ воду.
Это была наша первая жертва чуждому морю. И какъ было намъ грустно въ этотъ день! Вс пріуныли. ‘Не удалось покойничку, — говорили матросы,— сложить голову въ честномъ бою’…
Вскор посл этого случая, на 5-й недл Великаго Поста, къ намъ прибылъ пароходъ ‘Батавія’ съ грузомъ угля для нашей эскадры. ‘Иртышъ’ и ‘Анадыръ’ стали по его бортамъ, и началась выгрузка угля безостановочно, и день и ночь. Кром угля, грузили солонину, машинное масло, сухари, быковъ, снаряды и много всякой мелочи.
На Страстной недл пришелъ французскій пароходъ и привезъ намъ пожертвованные пасхальные подарки, въ томъ числ — массу вина. Но французскіе подарки офицеры забрали себ, а намъ не дали даже одного яичка, о вин и говорить нечего: мы только и узнали о немъ, когда г.г. офицеры, потягивая золотистую влагу въ каютъ-компаніи, похваливали ‘пикантное винцо’.
Но, вотъ, слава Богу, кончилась и погрузка, снялись мы съ якоря и пошли въ море. Переходъ былъ небольшой — до бухты Лошантъ, гд мы и провели всю Пасху.
На Пасх стали у насъ поговаривать, что скоро къ намъ присоединится третья эскадра. Ждать ее намъ пришлось недолго. Однажды, снявшись съ якоря, мы вышли въ море и стада производить маневры, въ это время къ намъ и присоединилась третья эскадра.
Съ прибытіемъ третьей эскадры матросы нсколько оживились. Все чаще и чаще стада раздаваться голоса: ‘Надоло! Скорй бы въ бой’.
Наконецъ, насталъ давно желанный день: мы стали сниматься съ якоря.
— Теперь остановки не будетъ нигд до Шанхая,— говорили матросы.
— Пойдемъ прямо въ Владивостокъ… Японецъ ждетъ насъ, наврно, около острова Формозы. А если тамъ не встртитъ насъ, то — у Корейскаго пролива… А тамъ дадимъ сраженіе… Ужъ чья возьметъ…
Въ рулевой рубк вскор выставили карточку силуэтовъ японскихъ судовъ, надлавшую немало шуму.
— Откуда это у японцевъ столько судовъ?— изумлялись матросы, побывавшіе въ кругосвтномъ плаваніи.— Наврно, обманъ…
— Очень просто,— говорили другіе, если снять на карточку каждую лайбу, какія только есть у японцевъ, то, вроятно, наберется и больше… Много у насъ такихъ лайбъ осталось въ Кронштадт…
По пути стали встрчаться пароходы, слдившіе за нашими развдочными крейсерами. Одинъ изъ такихъ пароходовъ попалъ въ наши руки съ военной контрабандою, и нашъ вспомогательный крейсеръ пошелъ конвоировать его до Владивостока.
Близокъ уже Шанхай — нейтральный портъ, гд мы должны сдлать послднюю погрузку угля. Въ него откомандированы вс угольные транспорты. Ихъ конвоируютъ вспомогательные крейсеры ‘Ріонъ’ и ‘Днпръ’.
Боевыя суда пошли въ дв кильватерныя колонны, а транспорты — посредин, подъ защитою и съ той и съ другой стороны.
Адмиралъ Рождественскій шелъ съ правой стороны на головномъ броненосц ‘Суворовъ’, за нимъ — три такихъ же броненосца, а сзади ихъ — крейсеры. Съ лвой стороны головнымъ шелъ броненосецъ ‘Ослябя’, на немъ находился адмиралъ фонъ-Фелькерзамъ (онъ умеръ за три дня до боя). За ‘Ослябей’ слдовали броненосцы ‘Сисой Великій’ и ‘Наваринъ’, и броненосный крейсеръ ‘Нахимовъ’. За ними — эскадра контръ-адмирала Небогатова, въ этой эскадр головнымъ шелъ броненосецъ ‘Николай’, а за нимъ — броненосцы: ‘Апраксинъ’, ‘Синявинъ’ и ‘Ушаковъ’. Впереди всхъ шли развдочные крейсеры ‘Изумрудъ’ и ‘Жемчугъ’, а сзади ихъ — на развдкахъ — крейсеры ‘Свтлана’ и ‘Уралъ’.
Въ такомъ порядк мы подходили къ Корейскому проливу.
Съ правой стороны на горизонт, вотъ уже сутки, виденъ дымокъ: это слдитъ за нами японскій крейсеръ, но на него не обращаютъ вниманія.
Завтра, 14-го мая, царскій день. Какъ-то его придется встртить намъ? По обыкновенію, въ царскіе дни команд приказываютъ переодться въ ‘первый срокъ’ и передъ обдомъ даютъ по чарк, въ полдень же салютуютъ выстрлами.
Ночь прошла спокойно. Команду разбудили въ пять часовъ утра. Многіе совсмъ не ложились спать, комендоры просидли у орудій всю ночь, не смыкая глазъ, стрлки лежали съ винтовками въ рукахъ, везд бодрствовали усиленные посты. Когда просвистла дудка: ‘вставай, довольно спать!’ — вс сразу вскочили на ноги, какъ встрепанные. На судн, сверхъ ожиданія, начался обычный трудовой день. Однако, вс замтили, что начальство длаетъ не то, что нужно,— не приказываетъ переодться въ ‘первый срокъ’, должно быть, не хотятъ праздновать, чего-то ждутъ… Матросы за работой шутятъ, смются, и никто не думаетъ, что часы ихъ жизни сочтены сегодня…
На бак пробили четыре склянки. Слава Богу, десять часовъ: скоро обдъ…
Съ лвой стороны на горизонт показался дымокъ. Каждый изъ насъ старался разсмотрть, какіе тамъ суда идутъ: военные или коммерческіе. Горнистъ и барабанщикъ заиграли боевую тревогу. Вс бросились къ оружію, а потомъ побжали по своимъ мстамъ.
Я былъ въ стрлковой партіи. Наше мсто было на бак. Мы встали съ винтовками около лваго борта. Глаза всхъ устремились на горизонтъ, гд разстилались дымки судовъ. Но, вотъ, стали ясно вырисовываться и силуэты, и каждый могъ различить, что къ намъ приближаются четыре японскихъ крейсера. Съ одного изъ непріятельскихъ судовъ блеснулъ огонекъ. Въ отвтъ загрохотали орудія лвой колонны, посылая врагу десятидюймовые снаряды, которые ложились около непріятельскихъ судовъ, поднимая гигантскіе водяные столбы. На японскомъ крейсер вспыхнулъ пожаръ, и вс четыре крейсера тутъ же круто повернули и стали удирать отъ насъ. Мы послали имъ вдогонку нсколько снарядовъ, и канонада прекратилась. Непріятель, скрылся за горизонтомъ, а мы продолжали свой путь. Вскор, засвистала дудка, призывавшая къ обду комендоровъ, прислугу праваго борта и первую стрлковую партію. Но не дологъ былъ нашъ обдъ. Не успли опомниться, какъ горнистъ заигралъ: ‘Слушай вс!’. Все затихло: слушаютъ — какая будетъ команда. Старшій офицеръ, стоявшій на мостик, закричалъ на все судно:
— По своимъ мстамъ! Комендоры къ орудіямъ!
Черезъ минуту вс стояли на своихъ мстахъ, ожидая, дальнйшихъ приказаній.
Когда я занялъ свое мсто, то замтилъ на горизонт, съ правой стороны, массу дымковъ. Силуэты непріятельскихъ судовъ еще не обозначались: въ воздух, хотя день былъ и солнечный, носилась какая-то мгла, какая бываетъ въ іюн въ нашихъ самарскихъ степяхъ, и силуэты судовъ, находившихся на большой дистанціи, было трудно различитъ.
Лвая колонна стала замтно отклоняться въ сторону непріятеля.
У насъ, на ‘Иртыш’, машину застопорили. На пересчку нашего курса шелъ вице-адмиралъ Рождественскій со своими четырьмя броненосцами. Онъ подалъ сигналъ ‘Осляб’: ‘Держи за мной на кильватеръ’. На ‘Осляб’ машина тоже была застопорена: онъ ожидалъ — когда ему будетъ можно вступить въ кильватеръ къ Рождественскому. Но непріятель не дремалъ и весь свой огонь сосредоточилъ на броненосц ‘Ослябя’. Снаряды сыпались вокругъ него въ такомъ количеств, что за поднятыми ими водяными каскадами невозможно было различить самое судно. Но вотъ далъ ходъ и ‘Ослябя’ и вступилъ въ кильватеръ къ Рождественскому. Тогда непріятель перебросилъ всю силу своего огня на ‘Суворова’. Завязался жаркій бой.
Вотъ уже боле получаса длится адская канонада, а перевса нтъ ни на которой сторон.
Мы идемъ на траверз нашихъ броненосцевъ, которые бьются съ непріятелемъ, какъ львы. Только эскадра Небогатова держитъ большую дистанцію, и отъ этого намъ кажется, что она стоитъ какъ бы вн боя, но съ ея судовъ летятъ къ непріятелю десятидюймовые снаряды. Однако, японцы почему-то не отвчаютъ на ея выстрлы…
Крейсеры, во глав которыхъ шелъ ‘Олегъ’, съ командующимъ крейсерскимъ отрядомъ контръ-адмираломъ Энквистъ, также вошли въ кильватерную колонну. Крейсерскій отрядъ слдовалъ съ лвой стороны нашей транспортной колонны, во глав которой шелъ ‘Анадыръ’, и правая сторона у насъ была не защищена. Непріятельскій крейсеръ, все время слдившій за нами именно съ этой, незащищенной стороны, повидимому, разсчитывая нанести вредъ нашимъ транспортамъ, сталъ приближаться къ намъ, прикрываясь за маленькимъ необитаемымъ островкомъ, имющимъ форму остроконечнаго стога сна, имя котораго стало съ этого дня историческимъ. Это былъ островъ Цусима. Однако, маневръ непріятеля, во-время замченный нами, не удался. Первымъ бросился къ Цусим крейсеръ ‘Владиміръ Мономахъ’ и защитилъ транспорты отъ непріятельскихъ выстрловъ, за нимъ послдовали ‘Олегъ’ и ‘Аврора’. Японскій крейсеръ, съ которымъ завязалась жаркая перестрлка, видя, что ему не подъ силу тягаться съ тремя крейсерами, круто повернулъ и скрылся изъ виду.
Отбивши непріятеля отъ транспортовъ, крейсера вступили на свои мста.
Въ это время передаютъ съ мостика: ‘Тонетъ японскій броненосецъ!’ Громовое ура понеслось со всхъ сторонъ.
Но кратковременна была наша радость.
Немного погодя, съ мостика закричали: ‘Броненосецъ ‘Ослябя’ сильно скренился!’ А минутъ черезъ пять:’ — ‘Броненосецъ ‘Ослябя’ скрылся подъ водой!’
Чувство скорби разлилось по сердцамъ моряковъ. Одна изъ твердынь русскаго флота опустилась на морское дно, увлекая за собой сотни безвстныхъ героевъ {Гибель ‘Осляби’ превосходно описана въ стать: ‘О гибели эскадреннаго броненосца ‘Ослябя’ и его экипажа 14 мая 1905 г.’, напечатанной въ газет ‘Мысль’ 25 іюня 1906 г. No 6. Авторъ статьи, помченной датою — Японія, г. Куматота, 1 ноября 1906 г., пишетъ: ‘Какъ только началось сраженіе, ‘Ослябя’ получилъ отъ снаряда крупнаго калибра первую большую пробоину съ лваго борта, въ носовую часть, около самой катеръ-линіи. Весь корабль такъ и задрожалъ, словно онъ-былъ живой и могъ чувствовать боль. Насколько былъ ударъ силенъ, можно судить по тому, что судно носомъ повернуло немного вправо. Снарядъ, взорвавшись, сдлалъ большую брешь, подъ которую о подводк пластыря нечего было и думать. Вода, могучимъ потокомъ, хлынувъ въ нее, начала заливать все носовое отдленіе. Задрали непроницаемую броневую дверь, чтобы не пуститьводу изъ носовой части по всему кораблю. Получился дифферентъ на носъ, который, однако, благодаря энергичной работ трюмныхъ, съ механикомъ Успескомъ во глав, немного исправили. Этимъ же снарядомъ перебило главную электрическую магистраль, вслдствіе чего 10-дюймовая носовая башня не могла уже пользоваться электрической энергіей и вынуждена была остановиться: она сдлала всего только три выстрла. Вслдъ затмъ снарядъ попалъ въ верхній передній мостикъ, разбивъ его вдребезги. Вс мелкія орудія съ лваго борта были выбиты за какихъ-нибудь полчаса. Минутъ черезъ 20—30 отъ начала боя, судно получило вторую небольшую пробоину противъ лваго миннаго аппарата, выше ватеръ-линіи, въ томъ мст, гд кончается бронь. Бронь, вроятно, еле держалась, вслдствіе чего она начала отваливаться цлыми плитами, словно штукатурка отъ стараго, никуда не годнаго зданія. Когда это мсто совершенно оголилось, въ него еще попалъ снарядъ, сдлалъ въ борту громаднйшій проломъ. Для задлыванія пробоины не длали и попытки. Во внутрь корабля съ шумомъ ворвалась вода, разливаясь по нижней палуб и попадая въ погребъ. Вскор получился кренъ, который быстро увеличивался. Жизненность корабля была на закат: до гибели оставалось нсколько минутъ. Наконецъ, броненосецъ накренился такъ, что еще нсколько секундъ — и онъ свалится. Въ немъ забурлила вода. Не дожидаясь команды къ спасенію, вс, кто былъ на броненосц, съ неистовымъ крикомъ кинулись наверхъ. Боже мой, какъ взвыли тутъ вс раненые! Здоровые сразу смяли ихъ себ подъ ноги и выбираясь наверхъ, немилосердно топтали. Въ люкахъ столпилось столько людей, что имъ нельзя было податься ни взадъ, ни впередъ. Многіе ползли по головамъ’. Остается,— разсказываетъ авторъ, участвовавшій въ этомъ ужасномъ бою,— еще упомянуть о людяхъ, находившихся въ машинномъ и кочегарномъ отдленіяхъ, выходы изъ которыхъ на время боя были закрыты броневыми плитами, открывающимися только сверху. Выбжавшіе наверхъ послдними разсказывали, что они будто не слышали, какъ въ машинныхъ отдленіяхъ заживо погребенные, стуча въ плиты, кричали, чтобы кто-нибудь освободилъ имъ выходъ. Но до этого ли кому было? Каждый спасалъ только самого себя. Такимъ образомъ, машинисты и кочегары остались тамъ вс безъ исключенія, дв съ половиной сотни осталось ихъ подъ крпкими запорами, въ этой желзной темниц. У кого развито воображеніе, пусть себ представить положеніе этихъ людей. При опрокидываніи корабля вверхъ килемъ, они полетли вс внизъ головой, а за ними, убивая ихъ, полетли и вс т желзные предметы, которые были плохо прикрплены. Все загрохотало, зашумло, затрещало. Электрическое освщеніе сразу прекратилось, образовавъ кромшную тьму. Но главныя машины нкоторое время и посл этого продолжали еще работать, кроша и перетирая попадавшихъ въ нихъ людей въ мелкіе куски. Водой эти закупоренныя отдленія заполнились не сразу: слдовательно, т, которые еще не были убиты до смерти, долго оставались живыми. Боже мой! Что же эти люди должны были пережить за это время? Какой дьяволъ можетъ выдумать такой еще адъ, какой уже сдланъ человкомъ!}.
Съ потерей ‘Осляби’ бой разгорлся еще сильне. Рождественскій перешелъ въ наступленіе. Непріятель смшался и сталъ отступать. Радость, надежда на побду блеснула на суровыхъ лицахъ моряковъ. Повсюду слышались восклицанія: ‘Смотри! смотри! какъ наши нажимаютъ!’ ‘Ай да Рождественскій! Какъ онъ тснитъ японцевъ!’.
Надъ нашими головами, какъ исполинскій жукъ, загудлъ снарядъ. Вс присли. За это намъ досталось отъ прапорщика Гильберга.
— Что?— струсили?— спрашивалъ онъ, насмшливо улыбаясь.— Или японскіе снаряды — ваши знакомые, что вы имъ кланяетесь?
Посл этого, когда надъ нами пролетлъ, заплакавъ, какъ ребенокъ, и съ адскимъ грохотомъ упалъ въ море новый снарядъ, никто изъ насъ даже не пошевелился.
Горнистъ пронзительно заигралъ: ‘Начинай! начинай! начинай!’
Захлопали и наши 57-миллиметровыя орудія, но снаряды длали большой недолетъ.
Ничего не соображая, матросы изъ нашей стрлковой партіи тоже открыли огонь изъ ружей. ‘Въ кого же вы стрляете?’ — спрашиваю я.— ‘Изъ орудій недолетъ, а вы изъ винтовокъ сыпите. Поберегите заряды. Можетъ быть, пригодятся’.
Стрльба изъ ружей прекратилась.
Посл этого къ намъ подошелъ прапорщикъ Гильбергь и сталъ ругать не въ мру ретивыхъ стрлковъ: ‘Кто стрлялъ? Вдь говорили вамъ, что безъ приказанія не стрлять!’
А въ это время на корм вторая стрлковая партія сыпетъ да сыпетъ залпами, и боцманъ Глаголевъ изъ кожи лзетъ, командуя: ‘Взводъ, пли! Взводъ, пли!’ — Старшій офицеръ самъ прибжалъ на корму и приказалъ прекратить стрльбу.
На спардек разорвался снарядъ. Много убитыхъ и раненыхъ. Команда, назначенная переноситъ раненыхъ въ лазаретъ, не успваетъ таскать ихъ. Старшій офицеръ пришелъ къ намъ въ стрлковую партію и приказалъ: ‘Идите, ребята, помогите подбирать раненыхъ’. Изъ нашей партіи отдлилось шестеро, въ томъ числ и я. Положили винтовки и побжали на спардекъ.
Здсь намъ представилась ужасная картина. На спардек, съ перебитыми ногами, лежалъ баталерскій юнга Бочкаревъ, котораго и довелось намъ поднимать перваго. Стали мы его поднимать, а онъ, со слезами на глазахъ, умоляетъ насъ: ‘Братцы! братцы! пожалуйста, полегче. У меня нони перебиты… пожалуйста, не оторвите ихъ!’ — Мы взяли его за плечи, за ноги и подъ середину и старались поднять его, какъ изъ груди страдальца вырвался тяжелый стонъ, перевернувшій намъ всю душу. Принесли мы его въ перевязочную и хотли снять съ него сапоги, но это оказалось невозможнымъ. Достали ножницы, разрзали голенища, а потомъ пришлось рзать и брюки съ исподнимъ бльемъ. Когда все съ него было снято, мы увидли об ноги, перебитыя ниже колнъ, вс кости были раздроблены и высовывались изъ-подъ кожи. Я не выдержалъ и выбжалъ изъ перевязочной.
Непріятель въ этотъ разъ былъ отбитъ, и мы видли, какъ удалялись отъ насъ шестеро его крейсеровъ, которые вскор скрылись за горизонтомъ.
Наши крейсеры, отбивъ непріятеля, стали вступать на свои мста, но не успли еще построиться въ колонну, какъ на горизонт, въ нашемъ тылу, снова появились шесть непріятельскихъ крейсеровъ. Наши крейсеры бросились на непріятеля, но вышло большое замшательство. Пользуясь нашимъ замшательствомъ, японцы начали обсыпать насъ снарядами. Крейсеры, служа мишенью для непріятельскихъ выстрловъ, въ безпорядк, кто гд былъ, стали отвчать, но неудачно: снаряды длали большой перелетъ.