СТЕПАНЪ БРУСКОВЪ
СТЕПАНЪ БРУСКОВЪ
(Cepг. Ст. СТЕПАНОВЪ.)
НА ПОЛОС.
НА ПОЛОС.
РАЗСКАЗЫ.
1914 г.
Изданіе Суриковскаго Литературно-Музыкальнаго Кружка въ Москв.
На полос.
На полос.
На полосе, Брусков Степан, Год: 1914
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Матвй все утро кричалъ на кобылу, что она плохо ходитъ по борозд, и даже нсколько разъ ударилъ ее по ребрамъ, которыя, какъ обручи на плохой бочк, выпукло торчали и мозолили глаза пахарю.
Солнце взошло уже высоко надъ Матвемъ, а онъ не вспахалъ и полосы. Нсколько разъ поправлялъ онъ палицу, очищалъ сошники и гладилъ тощую шею кобылы, чтобы она была добре, но дло не клеилось: кобыла стояла, какъ пень, на одномъ мст. Несчетное число разъ Игнашка, сынишка Матвя, принесшій завтракъ отцу, принимался водить ее подъ уздцы, но она, измаявшись въ конецъ, остановилась вовсе.
— Ты, тятька, кнутомъ ее, кнутомъ!— крикнулъ Игнашка отцу.— Тогда и пойдетъ она!
— Эхъ, дурашка!— отозвался тотъ,— небось если и тебя не кормить, то ты тоже пересталъ бы бгать. Покормить ее слдуетъ хорошенько, вотъ что! А покормить нечмъ, траву не стъ, овса и сна въ завтахъ не осталось, еще осенью продали, а съ травы ее все больше несетъ и пучитъ, что хошь то и длай, хоть въ петлю ползай!
Мальчикъ вздохнулъ.
Матвй стоялъ возл кобылы и смотрлъ на нее, а та въ свою очередь тоже смотрла на хозяина и, точно хотла ему что-то сказать, а изъ глазъ ея сочились крупныя капли слезъ.
Матвй погладилъ кобыл переносицу и пощекоталъ въ ноздряхъ. Лошадь слабо фыркнула, опустила мохнатую голову и стала ею качать, какъ бы выражая свое удивленіе, что хозяинъ не можетъ понять, какъ она сильно больна и какъ все время голодаетъ и мучается.
— Эхъ-ма! жизнь, жизнь! Тяжело вздохнувъ, сказалъ Матвй,— если бъ не оброкъ, рази ты была бъ голодная, тощая? Рази я душегубъ какой? Эхъ, милая лошадушка!— заключилъ Матвй, проснись что-ли, будетъ теб спать-то.! Надо кончать, не ночевать же намъ здсь, дорогая!
Игнашка сбгалъ на непаханныя полосы, нарвалъ былиннику и принесъ кобыл.
— На, шь что-ли, шь!— Тыча въ ротъ ей, приговаривалъ мальчикъ.
Кобыла стояла, не подымая морды и смотрла осовлыми глазами на изборожденную землю, точно что въ ней отыскивая.
Крупныя слезы, какъ горохъ, катились по впадинамъ изсохшей морды.
— Смотри, тятька,— плачетъ! И взаправду ей худо,— крикнулъ мальчикъ отцу.— Выпряги ее, да и пойдемъ домой! Я сбгаю на околицу за травой и покормлю ее, дома-то она скорй отдышится.
— Полно теб, дурашка, отозвался отецъ.— а кто же запахивать станетъ остальныя полосы?
— Пока я буду ее кормить, ты сходи къ земскому, у него много лошадей, онъ теб дастъ одну изъ нихъ. Онъ тутъ какъ-то прозжалъ нашей деревней на пар вороныхъ, на нашу ни одна не похожа: красивыя, большія, гладкія, только пыль столбомъ за нимъ осталась, а лошади пронеслись какъ стрла.
— Полно теб, дурашка, разв онъ дастъ мн?— сказалъ отецъ.
— Да почему же не дастъ?— не унимался Игнашка.
— Ну, тогда къ царю ступай: тотъ добрый, хорошій, бабушка, чай, мн сказывала про него: онъ, Иванушк дурачку отдалъ свою дочь красавицу, много денегъ и всего прочаго далъ,— сходи къ нему, онъ дастъ.
И, взглянувъ задумчивымъ взоромъ на отца, добавилъ:
— Бабушка сказывала, другого такого человка въ мір нтъ, такой только одинъ человкъ, который любитъ бдныхъ людей и даетъ имъ все, что они у него попросятъ. Его зовутъ царемъ…
Матвя сильно удивило, откуда мальчикъ могъ набраться этого. Но такъ увренно выраженная мысль все-таки всколыхнула Матвя и онъ, собравшись съ духомъ, сказалъ:
— Нтъ, Игнаша, милый! нтъ, родной мой, это только въ сказкахъ такъ разсказывается, а на дл-то не бываетъ, а что насчетъ сказокъ, то мало ли въ нихъ о чемъ разсказываютъ! Жизнь-то не сказка, въ сказк и о земскомъ говорится, что онъ добрющій такой, что и блохи не убьетъ, а на дл другое… Пріхалъ намедни со старшиною къ Антипу описалъ корову, да телку и продалъ, а денежки въ оброкъ, вотъ те и сказка,— заключилъ Матвй.
И, взявшись за соху, Матвй поправилъ ее.
— Ну, милая,— дернулъ онъ возжей кобылу,— иди съ Богомъ!
— Ну… Ну… еще, еще, ну, разокъ!— понукалъ Матвй. Кобыла согнулась и, сдлавъ шага два, остановилась. Сошники глубоко врзались въ землю такъ, что трудно было дальше пахать.
Кобыла вытянулась въ оглобляхъ, натянула хомутишко и, опустивъ отъ усталости голову, точно замерла.
— Ишь, милая,— столбнякъ напалъ,— проскриплъ Матвй.
— Ну… Ну, выворачивай… я пособлю, ну, трогай что-ли!— лошадь снова съ силою рванулась, едва стащивъ съ мста соху, пошла пошатываясь, и мотая понурой головой. Солнце нестерпимо пекло, въ воздух, надъ пашней кружились жаворонки, заливаясь своею безпечной, свободной псней.
— Ну, милая, ползи, ползи,— уговаривалъ Матвй лошадку.
— Игнаша, Игнаша! поводи за поводья,— позвалъ Матвй сынишку.
Игнашка шелъ въ отдаленіи, срывая свжіе зеленые листья травы для кобылы.
— Сейчасъ — отозвался тотъ и, подбжавъ къ лошади, потянулъ за поводья.
— Ну, ну, милая, хорошая, еще немножко, еще!— упрашивалъ Матвй лошадь.
Та, вздрогнувъ всмъ тломъ, рванулась изъ послднихъ силъ и упала на борозду…
— О, Господи, Боже мой!— вскрикнулъ Матвй и упалъ передъ кобылой. Соха накренилась, оглобли нагнулись, одна изъ нихъ лопнула.
— О Боже мой, праведный! Что приключилось!!— приникнувъ къ голов кобылы, завопилъ Матвй.
Игнашка тоже наклонился. Напрасно онъ совалъ въ морду лошади траву, напрасно гладилъ ее по холк, кобыла не открывала глазъ, у рта появилась пна.
— Вставай, матушка, моя кормилица… Вставай! что буду теперь длать, родная моя… Вставай же говорю, вставай!— Долго и безсвязно, убитый горемъ, бормоталъ Матвй.
Лошадь, откинувъ хвостъ и выпрямивъ ноги, вытянулась и издала послдній вздохъ!