ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Прежде всего позвольте мн сказать нсколько словъ о пароход ‘Искра’ г. Тета, плавающемъ два раза въ недлю отъ Перми до Усолья, находящагося въ 30 верстахъ отъ г. Соликамска, боле 200 верстъ. Въ прошломъ году ‘Искра’ плавала до Чердыни, но нын, до конца іюля, рейсовъ туда не длала, потому-что Кама во многихъ мстахъ мелка, а пассажировъ мало. Объ удобствахъ на ‘Искр’ сказать нечего: это маленькій пароходъ, въ первомъ и второмъ классахъ помстится не больше 10 человкъ въ каждомъ, и, какъ водится, второй классъ хуже перваго. Если въ немъ садятся 6 человкъ, то 7-му пройти къ столу довольно трудно. 6-ти человкамъ въ немъ спать нужно сидя. 1-й классъ немного просторне. На палуб, кром капитана, лоцмана и рабочихъ, которые управляютъ пароходомъ среди людей, могутъ помститься много, много человкъ 30. Изъ Перми до Усолья берутъ: за первый классъ 5 руб., за второй 4 р. и за палубу 2 р. съ человка. Крестьяне, торгаши и чиновники, здящіе въ Пермь по своимъ дламъ, исключительные пассажиры парохода. Вс они предпочитаютъ палубу, потому, во-первыхъ, что плата дешевая, и, во-вторыхъ, удобство почти такое же, какое и въ классахъ, только разв дождемъ помочитъ, такъ для этого у нихъ есть зонтики, да и вообще русскіе люди къ дождю привычны: ‘не растаю, высохну’, говоритъ пассажиръ, если его мочитъ дождь. Нкоторые дутъ на палуб оттого, что ‘солнце гретъ, погода хорошая, весело’.
На пароход ‘Искра’ я плылъ изъ Перми въ Усолье въ іюл мсяц ныншняго года. Погода была хорошая, Кама впереди ни разу не зарябилась. Днемъ пекло солнце, а ночью холодило. Пароходъ плылъ 30 часовъ, шелъ онъ скоро, два раза ночью останавливался на мели. На палуб было 20 человкъ пассажировъ. Въ первомъ класс былъ одинъ В. Такъ какъ г. В. въ губернскомъ город иметъ большое вліяніе, то изъ прочихъ пассажировъ, ниже его по чину и общественному положенію, никто не шелъ въ первый классъ. Во второмъ класс было 5 человкъ мужчинъ и 4 дамы, свшіе со 2-й и 3-й пристани отъ Перми. Такъ какъ 9-ти человкамъ во-второмъ класс сидть невозможно, то вс мужчины бились на палуб, а женщины въ кают. На палуб есть 4 скамейки, на которыхъ можно сидть 3 человкамъ. 15 человкъ сидли, остальные стояли, да и тхъ просили сторониться рабочіе, проходящіе отъ носа къ корм и обратно.
На палуб скоро знакомятся вс отъ словъ: куда и зачмъ? Говорятъ о разныхъ длахъ, большею частію о безпорядкахъ въ Польш, будетъ или нтъ война. Разговоръ съ перваго знакомства продолжается не боле часа, потомъ настаетъ молчаніе, вс скучаютъ и не знаютъ, о чемъ говорить.
Кама здсь уже чмъ въ Перми, мелка. Берега въ нкоторыхъ мстахъ гористы, лсисты, большею частію лса, кое-гд луга, на лугахъ скошена трава или созрваетъ хлбъ. На Кам жизни мало: кое-гд человкъ 7—9 бурлаковъ тащатъ судно съ хлбомъ кверху, попадется два, три плота, около деревень три, четыре рыболова въ лодкахъ удятъ отъ заздковъ, и дв три лодки переплываютъ, невдалек отъ деревень, черезъ Каму — и только.
На пароход есть буфетъ или кухня, въ которой двумъ человкамъ тсно. Поваръ, буфетчикъ и слуга — женщина. Она готовитъ порядочно. Кофе, дорогихъ винъ и хорошихъ булокъ въ буфет нтъ. Папиросы дрянныя 3-го сорта.
Если вы въ Перми не запаслись булками, то на пристаняхъ, кром ягодъ, ничего не найдете.
Капитанъ, отставной мичманъ, 50-ти слишкомъ лтъ, здоровый, похожій на купца, бойкій, шутникъ и веселый человкъ. Онъ съ кмъ угодно поговоритъ и развеселитъ хоть кого. Вообще на пароход и на Кам жизни мало видно: кругомъ лса и лса, поля не обрабатываются. Отчего, спрашиваете вы, здсь мало луговъ? ‘Народъ бдный, занятый другими работами, а земли большею частію помщичьи’, отвчаютъ вамъ. Надо замтить, что помщики дорого берутъ съ крестьянъ за землю, а между тмъ Соликамскій и Чердынскій узды самые бдные въ Пермской губерніи.
Не то видите вы отъ Перми до Нижняго. Въ конц іюля я плылъ до Нижняго на пароход общества Кавказъ и Меркурій. Пароходъ большой.
На корм сдлана стка для того, чтобы не падали на палубу искры. На корм и носу было до 60 человкъ, большею частію пермскихъ 3-й гильдіи купцовъ, мщанъ-приказчиковъ, торгашей и крестьянъ. Люди эти запасаются билетами съ вечера и приходятъ на пароходъ въ восемь часовъ утра, съ зонтиками, нкоторые кожами, рогожами, водкой, которую хотя и запрещено возить пассажирамъ, но ее беретъ съ собой всякій пассажиръ на палуб оттого, что въ буфет рюмка стоитъ 10 коп., а что такое одна рюмка для купца и мщанина въ сравненіи съ четвертью, взятою имъ съ собою? За десять копеекъ онъ удавится {Водка хранится или въ сакъ-вояжахъ, или въ ящикахъ, въ бутылкахъ, графинахъ и штофахъ.}. Всякій пассажиръ несетъ съ собою булки, пироги и другія сласти, приготовленныя дома, и наконецъ одяло, подушки, тулупъ и еще кое-какіе узелки и ящички, которые общимъ всомъ потянутъ боле пуда. Хотя, по правиламъ пароходнымъ, дозволено возить съ собою не боле пуда, однако рдкій пассажиръ не провозитъ около себя боле полутора пуда. Приходятъ рано они потому, чтобы застать мста по середин палубы на корм, подъ сткой. Узелки кладутъ подъ скамейку, ящички въ голову. Одяла стелятъ по скамейк, кладутъ тулупы и подушки. Уладивши свою квартиру, они прилаживаются — ‘ловко’ ли лежать, и, убдившись, что ловко, лежатъ до новыхъ пассажировъ. Другіе пассажиры занимаютъ незанятыя мста и опять устраиваютъ квартиры. Третьимъ приходится только ссть, а четвертымъ уже стоять, и такимъ пассажирамъ разв изъ сожалнія дадутъ приссть, а ночью опять прогонятъ. Приди какой-нибудь пассажиръ и садись рядомъ къ пассажиру, этотъ непремнно скажетъ: ‘здсь занято-съ’ или: ‘куда ты лзешь? Не видишь разв, что люди сидятъ?’
— Да вдь и мн будетъ мста.
— Мало ли что будетъ! Сказано занято.
— А я гд сяду?— разсуждаетъ про себя новый пассажиръ.
— А гд хошь. Самъ разваливается: мн, дескать, хорошо, и знать ничего не хочу, а ты постоишь, не великъ баринъ. Больше всхъ досталось бднымъ солдатамъ, отправлявшимся до Нижняго. Нкоторые изъ нихъ шли съ Амура и изъ Иркутска, нкоторые изъ Пермской губерніи или на службу, или домой, въ отставку. Капитанъ парохода послалъ ихъ на корму. Скамейки были заняты, и имъ пришлось или сидть на самой корм, на курятникахъ, или на полу подъ открытымъ небомъ, или стоять. Ихъ было 30 человкъ. Не смотря на объявленія общества, что пароходы отправляются изъ Перми въ 10 часовъ утра, пароходъ отправился въ 12 1/2 часовъ, и до этого времени на палуб было много провожающихъ, была тснота, и было весело. Когда пароходъ пошелъ, палубпые пассажиры перекрестились, а солдаты проговорили: ‘поперъ бурко! Вези, хлбушка дровянаго подбавятъ!’
Съ самаго начала плаванія вс пассажиры, въ томъ числ и изъ классовъ, смотрятъ на удаляющійся городъ, кажущійся издали селомъ. Берега около Перми бдны, судоходства незамтно, только разв черезъ часъ покажется судно или плотъ. На поляхъ кое-гд скошена трава. Лса мало. Потомъ палубные пассажиры, конечно, знакомые, начинаютъ говорить между собой о своихъ длахъ. Солдаты ругаютъ Пермь: ‘ну, ужъ и городокъ! и живутъ-то въ немъ ровно не люди’. Пермь они за то не любятъ, что тамъ имъ показалось, что народъ какой-то грубый, гордый, съ казной живетъ, какъ ему хочется, въ ней они не видли никакой промышленности и никакого движенія. Правду ли говорятъ солдаты, я заврять не стану. Нужно пожить въ Перми и съ ея обществомъ, чтобы узнать этотъ городъ, а писать не стоитъ, потому что о ней много было писано, да толку мало. Вс довольны тамъ своею жизнію, а что скучно — говорятъ рдкіе, зазжіе люди. Пассажиры изъ классовъ ходятъ или сидятъ на палуб, но съ пассажирами палубными никто изъ нихъ не перемолвился словомъ.Незнакомые ни съ кмъ пассажиры сидятъ молча, угрюмо смотрятъ или въ воду, или на берега, или на народъ на пароход. Наскучитъ это, они прохаживаются по палуб, ихъ оглядываютъ съ презрніемъ пассажиры изъ классовъ. Опять смотрятъ на берега или въ воду: не веселятъ ихъ берега, не интересуютъ блыя волны отъ колесъ и парохода, мутная вода, милліоны искръ отъ трубы и шумъ отъ колесъ… Сидятъ они бдные, облокотившись на узелокъ свой, думаютъ что-то, дремлютъ. Надостъ и это, уснулъ бы, да спать не хочется, встаютъ, посмотрятъ: нельзя ли съ кмъ-нибудь поговорить, подойдутъ къ кому-нибудь изъ крестьянъ или мщанъ: ‘вы куда дете?’ тотъ тоже дремлетъ, скажетъ: ‘А ты куда?’ потомъ: ‘откуда, зачмъ?’ и тмъ кончается разговоръ… Скука! А пароходъ катитъ, шумитъ рка, поднимаются и блются волны… Нкоторые купцы закусивъ уже спятъ.
Не то у солдатъ. У нихъ не умолкаютъ разговоры. Они вс перезнакомились, смются, передразниваютъ кого-нибудь изъ своего брата, подсмиваются надъ пассажирами.
— Ты женатый?— спрашиваетъ солдатъ своего товарища.
— Женатъ. Мсяца съ женой не жилъ, и погулять не усплъ: взяли въ городъ и забрили.
— Ты еще ладно, хоть зналъ, что забрютъ. Я женился, дв недли все водку пилъ. Вдругъ утромъ приходитъ десятникъ и говоритъ: одвайся.— Зачмъ?— Нужно, говоритъ. Похали въ городъ. Освидтельствовали: годенъ, говорятъ. И забрили.
— А ты помщичій былъ?
— То-то и есть.
— Ну, я, братъ, не гулялъ. Два года съ женой жилъ, водку пилъ только по праздникамъ. Наканун отправки что есть изъ лса пріхалъ, еще дровъ возъ привезъ, говоритъ третій солдатъ.
— Ну, теперь, поди, обрадуется жена.
— А кто ее знаетъ. Сколько прошло годовъ…
— А она поди ребятъ сколько иметъ?
— Такъ что.
— Я, братцы мои, какъ прійду домой, скажу жен: давай деньги, что накопила. Пропью деньги, уйду куда-нибудь…
— Ты глупъ, братецъ мой! Ну, какъ это можно? Виновата разв жена, что нтъ мужа… Ты съ себя примръ бери… У тебя сколько любовницъ было?
— Да гд ихъ считать. А я пропью и прибью ее и уйду.
— Толкуй съ дуракомъ! Ты пойми, какъ же ей жить одной безъ мужчины? Ну она и жила съ кмъ-нибудь, копила деньги, а тебя приметъ, мое почтеніе.
— Такъ оно. Солдаты урезонивали, что бить жену не слдуетъ, а надо стараться объ хозяйств, объ дтяхъ, и тотъ согласился.
Поляковъ ругаютъ вс, и отставные, когда будетъ война, хотятъ снова идти въ военную службу. ‘Теперь хорошо сдлалъ Императоръ, службу сократилъ, чувствовать надо, теперь пусть война будетъ, мы пойдемъ и слова не скажемъ’, говорятъ они. Купцовъ и мщанъ пассажировъ солдаты ненавидятъ. ‘Мужикъ такъ мужикъ и есть, и обращеніе мужицкое. Солдатъ обращеніе знаетъ, Царю служитъ, на все годенъ, нужды нтъ, что въ этакой волшебниц’. Волшебницею они называли свою старую срую шинель.
Не успли купцы и мщане соснуть, а солдаты дохлебать порцію ‘селяночки’, какъ они называютъ, въ насмшку другимъ пассажирамъ, налитую въ большую деревянную чашку воду, съ накрошеннымъ хлбомъ и посоленную солью, какъ поднялся сильный втеръ, волны поднимались горами, бллись такъ, что и солдаты удивлялись, прихлебывая селянки: ‘экая волна-то матушка! вонъ какъ ударилась… Ай-да и Камушка, разыгралась! Небо вдали чернло.— Пройдетъ можетъ, говорили на палуб, боясь дождя. Сталъ накрапывать дождь, гремлъ громъ, небо почернло надъ нами. Свистъ втра по стк заглушалъ шумъ отъ парохода и говоръ людей. На палуб вс забгали, засуетились. Кто улаживалъ и прикрывалъ вещи, прикрывалъ себя кожами или рогожами, кто направлялъ зонты, зонты рвало, ихъ держали по-двое, солдаты прятали свои мшки подъ скамейки, лзли сами подъ скамейки, прикрывались рогожами или со смхомъ ждали дождя, говоря: ‘ничего, не размокнемъ! Волшебницу помочитъ маленько, высохнетъ, не впервые!’ Полилъ дождь, гремлъ громъ, свистлъ втеръ. На палуб все смолкло, только изрдка смялись солдаты, толкая подъ скамейками другъ друга. Сквозь стку дождь безжалостно лилъ на палубу, мочилъ тхъ, кто былъ не защищенъ отъ него, солдаты лежали какъ будто въ луж подъ скамейками.
— Хлещи, хлещи, родименькой, не размокнемъ! Именно поддай! вотъ любо! говорили солдаты. Смокшіе отъ дождя говорили: ‘Этакіе черти! Ну, что бы, вмсто стки, крышу сдлать?’
Во время дождя произошла сцена на палуб.
Солдатъ, немного выпившій, забился подъ скамейку. На скамейк лежалъ какой-то приказчикъ-мщанинъ, прикрывшійся кожей. Возл него сидлъ тоже мщанинъ съ зонтикомъ. Съ зонтика лились на полъ ручьи прямо на шинель солдата. Солдатъ сталъ подбирать шинель, ему налило въ рукавъ. Онъ высунулъ голову.
— Вы, сударь, поверните зонтикъ!
— А что?— Ручьи полились на лицо солдата.
— Какъ что? Вы зачмъ на меня зонтикъ держите?
Державшій зонтикъ не унимался, а повертывалъ его такъ, чтобы лило съ него на солдата. Лежавшій на скамейк приказчикъ сталъ подбирать изъ-подъ нея узелки, на которые солдатъ упирался головой.
— Да дайте мн полежать! Что я разв украду ихъ у васъ? Всякой дряни накладете, а другимъ и мста нтъ.
Приказчикъ сталъ гнать изъ-подъ скамейки солдата. Солдатъ вскочилъ.
— Да, что ты въ самомъ-то дл, откупилъ что ли и подъ скамейкой мсто. Всякая сволочь и та зазнается! Ишь какой баринъ выискался: онъ на лавк развалился, а солдату и подъ лавкой мста нтъ. Да что ты, ваше благородіе что ли? Сволочь этакая!
— Да что ты лаешься?
— А ты что гонишь меня… Я-съ-то, не я-съ-то, стою рублевъ полтораста! Въ воду мн идти не прикажете ли?
— Ну и убирайся хоть въ воду.
— На-ка вотъ теб! Солдатъ показалъ ему кулакъ. Ишь распорядитель какой! Купчишко или мужикъ какой-нибудь, а тоже и зазнается. Почну какъ швырять въ воду узелки-то, такъ узнаешь. Насилу уняли солдата товарищи.
Дождь шелъ не долго. Пассажиры, со смоченными насквозь одеждами, едва, едва высушили ихъ около паровика и трубы или ихъ продуло втромъ и согрло солнцемъ, появившимся къ вечеру.
На пароход, говорятъ, крыши длать неудобно, потому-что втеръ мшаетъ ходу парохода, ‘паруситъ’, однако на нкоторыхъ пароходахъ есть крыши, и они ходятъ скоро.
На корм подъ сткой хорошо быть на середин, а по краямъ нужно опасаться за свою одежду. Хотя днемъ искръ и не видать, но на корм воняетъ сженымъ ежеминутно.— Горитъ кто-то? кричатъ гд-нибудь.— Кто горитъ? Оглядываютъ свою одежду: маленькій уголекъ вертитъ или пальто, или шинель, и на нихъ образовалась уже не одна дыра. Ночью видно, какъ изъ трубы вылетаютъ милліоны маленькихъ продолговатыхъ искръ, они, эти маленькіе угольки, развваемые втромъ, сыплются въ воду, на стку и падаютъ съ боковъ на палубу. Упадетъ уголь на рогожу — горитъ рогожа, палъ на одежду — горитъ одежда.
Первую ночь, запасшіеся мстами пассажиры спали спокойно, завернувшись въ шубы, потому-что ночь была холодная. Они спали, удобно развалившись по скамейк, прикрывшись кожей или рогожей. Не имвшіе мстъ для лежанія, посл долгой дремоты, спали полулежа, солдаты лежали подъ скамейками, на полу или спали сидя. Пройти ночью по палуб не было никакой возможности. Съ 1-го часа ночи дятельность на пароход смолкаетъ: слуги не бгаютъ, кругомъ молчаніе, вс спятъ. Разв кричитъ только матросъ: ‘семь! восемь!’ Иногда останавливается на минуту пароходъ на мели, настаетъ тишина, и посл слова: ‘десять’ слышны опять только шумъ колесъ и трубы…
Часу въ 6-мъ утра мы были разбужены крикомъ: ‘горимъ! Ей баба горишь!’ У лежавшей на скамейк, у перилъ парохода женщины горло платье, одяло и лтній простенькій салопъ. Принесли ведро воды и насилу затушили. У женщины, на видномъ мст, прогорли въ двухъ или трехъ мстахъ салопъ и платье. Несмотря на рогожи, у всхъ пассажировъ, лежавшихъ у перилъ, прогорла во многихъ мстахъ одежда.
О каждомъ город и селеніи, мимо которыхъ мы плыли, и у которыхъ останавливался пароходъ для пассажировъ или для нагрузки дровъ, говорить не стоитъ, потому-что предметъ, о которомъ я говорю, до нихъ не относится, да и города эти и села извстны. Замчу только, что они гораздо лучше пермскихъ, и въ нихъ больше видно промышленности. На каждой пристани рынки: торгуютъ или продаютъ пассажирамъ хлбъ, огурцы, сливки, жареныхъ поросятъ, утокъ, говядину, арбузы и преимущественно ягоды: малину, смородину и вишни. Днемъ пассажиры выходятъ на берегъ, палубные берутъ всего, пьютъ въ лавочкахъ водку, а изъ классовъ берутъ ягоды и сливки. Кама, со впаденіемъ въ нее Вятки, боле оживлена.
Нельзя не подивиться обжорству палубныхъ пассажировъ. Лишь только они пробуждаются, за исключеніемъ солдатъ, вс умываются, молятся на берегъ, выпивъ водки изъ бутылки или штофа, начинаютъ пить чай съ своими булками. Купцы, мщане и крестьяне пьютъ 6 и 8 стакановъ или чашекъ чая поодиночк или втроемъ. Посл чаю дятъ съ булкой же ягоды и закусываютъ арбузомъ. Солдаты, сказавъ: ‘състь разв селяночки’, съдаютъ каждый дв порціи селянки, три ломтя хлба, три или четыре огурца и яицъ съ чашкой воды. Посл этого съдаютъ по четыре ломтя арбуза, если у кого есть арбузъ и ягоды. Купивъ что-нибудь на пристани, опять дятъ, все большею частію ягоды, или пробуютъ новыя закупки. Въ 12 часовъ всеобщая да на палуб. Въ 5 часовъ, за исключеніемъ солдатъ, которые съдаютъ то же, что и утромъ, чай съ прикуской, посл него, опять ягоды и арбузы. Въ 9 часовъ ужинъ — всеобщая да на палуб. Надо замтить, что обдъ и ужинъ у купцовъ, мщанъ и крестьянъ состоитъ изъ пирога съ рыбой, печенаго дома, поросенка или говядины съ тремя огурцами на каждаго, трехъ яицъ, ягодъ и двухъ ломтей арбуза. Солдаты съдаютъ по одной порціи селянки. Сверхъ того, надо считать пробу закупокъ съ пристаней и на каждаго 4 стакана водки, кром солдатъ, разумется. Изъ буфета берутъ 1 изъ 20-ти человкъ, и то разъ въ день, супъ. Посл ды, большею частію, спятъ.
На третій день вс пассажиры мало-по-малу познакомились на корм, т. е. узнали кто, куда и зачмъ детъ. Нкоторые приглашаютъ другъ дружку напиться чаю. Приглашенный пьетъ чай со своимъ сахаромъ вприкуску. Посл всхъ этихъ знакомствъ, натянутыхъ разговоровъ кое о чемъ, пассажиры начинаютъ скучать. У кого есть книга, тотъ беретъ ее читать,— не читается, отдаетъ ее кому-нибудь изъ новыхъ знакомыхъ, тотъ посмотритъ въ нее, перевернетъ на разные манеры, переберетъ листы, почитаетъ немного и отдаетъ назадъ. ‘Книга ничего, да гд всю прочитаешь. А безъ конца чего читать!— ‘Такъ оно’. Пойдутъ прогуляться по палуб, постоятъ гд-нибудь, пойдутъ на свои мста, ложатся, дремлютъ или засыпаютъ.
Надобно сказать вамъ, что на палуб два однообразныхъ мірка — корма и палуба, разница между ними только та, что на носу нтъ стки, искры тамъ не жгутъ, зато дуетъ постоянно втеръ и холодне, чмъ на корм. Зато около этихъ пассажировъ постоянно сидитъ аристократія изъ 1-го и 2-го класса. На носу такія же квартиры, полулежачее сидніе, сонъ ночью на полу подъ кожами и рогожами, чай и да въ одно время съ кормовыми. Пассажиры на носу не знаютъ пассажировъ на корм и наоборотъ, и изъ обихъ половинъ пассажиры не ходятъ ни къ кормовымъ ни къ носовымъ. Какъ у кормовыхъ, такъ и у носовыхъ есть свои знакомые, своя скука еще хуже, потому что на нихъ постоянно смотрятъ аристократы. Кормовые смются надъ носовыми: ‘Ладно ихъ тамъ продуваетъ — на самомъ на челу сидятъ’. Съ своей стороны и носовые смются кормовымъ: ‘Ладно ихъ тамъ жжетъ искрами!’
Аристократія, прогуливаясь по палуб между кормой и носомъ, съ презрніемъ оглядываетъ этихъ пассажировъ. Ей, конечно, ничего, она богата, а эти люди не то, у каждаго свои разсчеты. Бдному 9 рублей дороги, а купецъ за 22 рубля во 2-мъ класс не подетъ. ‘Все равно додемъ до Нижняго хоть на палуб, хоть въ класс. Не бда прожечь одежду, на то и одежда такая, а тамъ ни за что заплатить лишнихъ 13 руб., и удовольствія никакого нтъ, народъ не по намъ. А 13 рублей въ Нижнемъ пригодятся’.
На палуб, я вамъ скажу, большею частію народъ грубый, необразованный. Есть и образованные пассажиры, но очень мало. Задомъ ко мн занималъ мсто какой-то торгашъ. Ляжетъ онъ спать, никто не смй его задть — разругаетъ. Въ 4 дня онъ больше спалъ и лъ, говорилъ мало. Разъ онъ обдалъ, я курилъ сигару.
— Ты цигарку-то не кури,— сказалъ онъ мн:
— А что?
— То-то что? Смотри, я обдаю. Много мста — можешь и дальше курить.
Я ушелъ.
Въ другой разъ, во время обда, кто-то попросилъ у него ножа.
— У тебя глаза-то чмъ заволокло?
Просившій опшалъ.
— Ты вишь, я обдаю?— прибавилъ онъ.
— Да я вдь не съмъ у тебя ножъ.
— Погоди, намся, отдамъ.
— Ты теперь дай.
— Да что ты, шельмецъ, присталъ въ самомъ-то дл? Сказано, обдаю! Слпня, дакъ слпня и есть. И спряталъ ножъ.
Долго палубные пассажиры ждали Волги. ‘А скоро, братанъ, Волга?— спрашивалъ кто-нибудь кого другого.— Верстъ сто.— А ровно отъ этой деревни верстъ 20.— Нтъ, сто.— Это ровно Волга?— спрашивалъ кто-нибудь.— Нтъ еще.— Да, кажись, Волга.— А ты бывалъ на Волг?— Быть не бывалъ, а слыхалъ!’
При впаденіи Камы въ Волгу вс пассажиры встали и смотрли на широкій разливъ и по обимъ сторонамъ Волги.
При вступленіи парохода въ Волгу вс перекрестились: ‘Вотъ она, Волга-матушка!’
Какой-то торгашъ бросилъ въ Волгу мдный пятакъ, перекрестился и поглядлъ въ то мсто, куда бросилъ.
— Это зачмъ?— спросилъ стоявшій около него купецъ.
— Ты, теперича, чего другого не длай, а это сдлай. Какъ подаришь, теперича, Волгу — и проплывешь хорошо, и на ярманк, теперича, ладно будетъ. Ужъ не впервые дарю. Какъ, теперича, и не подаришь Волгу матушку? Она, теперича, выходитъ мать ркамъ. Кама супротивъ ея, теперича, мизинца не стоитъ.
— Неправда.
— А неправда, дакъ и говорить не стоитъ.
Къ концу плаванія пассажиры были веселе, сообщительне, давали солдатамъ сдобныхъ булокъ, ягодъ, арбузовъ, просили ихъ пть псни. Вс говорили о прошлогодней ярмарк, какъ вотъ будетъ ныншняя, гд остановиться, и проч.
— Ты, Павелъ Кондратьичъ, не знаешь, какая у меня здсь механика устроена?— спросилъ одинъ купецъ другого, показывая на боковой карманъ сюртука.
— А что?
— Засунь-ка руку?
Тотъ не ршался.
— Право засунь.— Купецъ захохоталъ.— Тутъ, братъ, секретецъ. Былъ я въ прошломъ году въ Нижнемъ. Купилъ матеріи шелковой и похалъ въ гостиницу. Ну, разумется, деньги за-все щупалъ. Въ сюртук было всего 50 рублевъ да въ брюкахъ тысячи полторы. ду по ярмарк, да попались на глаза яблоки, огромные, преогромные. Слзъ, взялъ яблокъ, пробую и велю отвсить пудъ. Всего, какъ я слзъ, прошло минутъ 5. Хвать въ сюртукъ, нтъ бумажника, посмотрлъ на жилетку — цпочка виситъ, а часовъ нтъ… Вотъ такъ штука. Кричу: бумажникъ украли, а кто? поминай, какъ звали. Вотъ я и пришилъ во вс карманы удочки: какъ онъ, мошепникъ-то засунетъ руку, тутъ я его и цапъ-царапъ.
— А насчетъ клубнички не прохаживались?
— Ну же! тутъ не такъ ошарятъ.
— А здсь, братъ, есть еще три.
— Гд?
— А во 2-мъ класс. Да тамъ не намъ чета. Хорошія такія, да вонъ он прохаживаются, вишь какъ ухаживаютъ двое… Въ Нижній дутъ.
— А нынче ихъ много расплодилось. Вотъ хоть бы въ Перми, прежде слыхомъ не слыхать и видомъ не видать, а теперь ужасть. Ладно ихъ нын полиціймейстеръ пробираетъ: чуть какая-нибудь забезчинствуетъ, и гонятъ ее къ гостиному двору съ метелкой — мететъ улицу… Срамота!
— И по дламъ… Не безчинствуй.
— Оно такъ, да для женщинъ-то срамъ, унилсеніе выходитъ… А какъ подумаешь хорошенько, все нами ведется… Мы начинаемъ первые, а имъ сть нечего…
Въ 9 часовъ утра показался Нижній и тысячи барокъ и судовъ и сотня пароходовъ на Волг и Ок. Палубные пассажиры перекрестились. Началась суетня. Вмигъ квартиры были разрушены: кто складывалъ и увязывалъ свои вещи, кто вытаскивалъ изъ-подъ скамеекъ сакъ-вояжи, коробочки, ящички, недоденные арбузы, кто давалъ солдатамъ булки, арбузы, ягоды, говядину, и, уложивши вещи, вс смотрли на городъ, баржи и пароходы. Черезъ часъ палуба опустла, остались только объдки арбузовъ, замаранная ягодами бумага, да кое-гд кусочекъ сдобной булки или ржаного хлба.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
