На охоту
На охоту
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
На охоту, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1935
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Познакомился я как-то с ученым человеком. Он был к тому же и охотник. Приезжал ко мне в деревню. И почему-то другие мои друзья-охотники его невзлюбили. Так бывает — невзлюбят, и все тут.
Начали ученого заедать. Спорили с утра до ночи и выводили его из терпения. Один мне его называл оболтусом, другой говорит: ‘Это же олух Царя Небесного’. Почему Царя Небесного — непонятно.
Особенно один портил настроение ученому — нарочно городил страшную чушь. Ученый выходил из себя, кричал: ‘Белиберда. Сапоги всмятку’. Даже охрип. Он полоскал горло бертолетовой солью и говорил мне: ‘Откуда они у вас взялись?’
— Охотники,— говорю,— не обращайте внимания. Но приятели мои не унимались и с утра сердили ученого.
— Ну, знаете,— говорил мне ученый,— это же смешно. Я умываюсь без мыла, а мне говорят, что это и видно. ‘У вас лицо оттого такое’.— ‘Какое?’ — спрашиваю. А эти господа отвечают: ‘Женственное’. Что такое? Глупо феноменально.
— Не обращайте внимания,— говорю.
Собрались мы на охоту, в отъезд. За пятнадцать верст, на озеро Вашутино. Зову своего слугу Леньку.
— Вот что,— говорю,— Алексей. Надо три подводы. Позови Феоктиста. Ученого надо посадить к Юрию Сергеевичу. Доктора с Кузнецовым, гофмейстера с Карауловым.
Ленька записывает.
— Что ты все записываешь?
— Да ведь как же,— отвечает Ленька.— Забудешь.
— Вот что, лучше профессора посадить с доктором.
— Что вы,— говорит Ленька.— Поссорятся…
— Отчего?
— Да ведь доктор говорит, что он не профессор и не ученый, а так. Я, говорит, скоро выведу его на свежую воду.
— Ну, тогда с Кузнецовым.
— Разве можно? Тут они вчера купались, поругались, страсть как.
— Когда же это?
— Вчера. ‘Отчего вы,— говорит ему Кузнецов,— бледный такой… Все через разврат ваш’. Тот ему отвечает: ‘Я женат, какое вы имеете право говорить со мной!’ Ну, и пошло… Ругались, страсть, профессор даже захлебнулся в реке.
— Как же быть?
— Я с ним поеду,— говорит Ленька.
Когда пришел Феоктист, я сказал ему, что поедем через Некрасиху.
— Невозможно,— отвечает Феоктист, качая головой.— Никак нельзя.
— Почему?
— Что вы? Там спуск крутой. Василий Сергеевич править зачнет. Перетопит в реке всех.
— Что ты? Зачем?
— Верно. Для смеху. Шептуна топить будет. Ему что посмешнее выдумать.
— Какого шептуна?.. А с кем генерала посадить?
— С кем — и не придумаешь. С ученым лучше.
— Постой, я пойду, спрошу.
— Отлично,— соглашается гофмейстер.— Он очень милый. Только попроси его, пожалуйста, чтобы меньше говорил. Так много говорит, что в ушах у меня ‘ти-ти-ти-ти’, как барабан трещит.
‘Как трудно все’,— думаю я и ухожу.
— Постой,— говорит вдогонку гофмейстер.— Вот что! Я в уши вставлю, у меня есть такие шарики. Я за границей их купил. Отличные. Для сна. Так уши закрываются — ничего не слышно.
Но оказалось, что ученый не желает ехать с гофмейстером.
— Я,— говорит,— не могу его слушать. Это отсталый человек. Неразвит до абсурда. Феноменально. Представьте, он мне говорит: ‘Когда я жил на даче, то у меня оказался дальний родственник. Такой говорливый, с идеями. Я сейчас же все серебро, ложки, вилки, кольца жены, дочери спрятал подальше в саду, в пустырь’. Я с ним ехать не могу…
— Надо шесть подвод,— говорит Феоктист.— Ведь это что? Генерала можно с Карауловым. Он смирный.
Караулов не хочет. Я, говорит, поеду с Кузнецовым.
— Кузнецова надо одного,— советую я.— А то опасно. Он дорогой что-нибудь увидит, покажется, начнет стрелять. Горяч. Вы знаете, какой он неосторожный.
Караулов смеется.
— Знаю. Я ходил с ним. С ним нельзя. Убьет. Я у него из патронташа ночью сегодня всю дробь из патронов высыпал. Пускай теперь стреляет. А то нельзя. Убьет. Только вы не говорите ему.
— На Вашутино озеро я не еду,— говорит тем временем Кузнецов.— Нет, благодарю вас. Это опять тонуть. Я помню этот челн. Хорошо, мелко было, по горло, а то бы… Нет, довольно этих штучек.
— Герасим идет,— сказал, глядя в окно, Василий Сергеевич.— Вот хорошо. Он знает. Скажет, куда на охоту ехать.
Вошел Герасим — охотник, крестьянин, снял с плеча ружье и поставил в угол. Глаза Герасима смеялись. Моя собака, пойнтер Феб, ласкалась к нему и ходила кругом. Он погладил ее и сказал:
— Здравия желаю. Ноне день — на охоту зовет. Не жарко.
— Вот-вот,— говорят приятели.— Скажи, Герасим Дементьич, куда лучше ехать. Хотели на Вашутино, Василий Сергеевич не хочет. Говорит — опять тонуть.
Карие глаза Герасима смеются.
— На Ватутине вечером перелет,— говорит он.— А сейчас все утки в середке озера держатся. Надо на челне, кустами обить. А то не допустят. А ежели с Василием Сергеичем ехать — значит тонуть, беспременно.
— Это почему же? — спросил Кузнецов.
— Такая тут посуда, челн, утлый. А у вас рост в сажень. Ну и не держит — опасно.
— Я сам говорил — утопимся. Ученому хорошо, он жигулястый.
— Позвольте,— ощетинился ученый.— Что такое — жигулястый? Я не позволю. С какой стати…
— Вот ежели на Ратухине вылезти, да по речке на Святой Ключ, на Грезино, Любилки, да на Кресты оттуда. На Ведьмовы болота — вот там можно что встретить. Ну и стрельнуть.
Когда я вспоминаю эти все места, которые помянул Герасим, их прозвища, то мне в душу льется несказанная отрада чувств. Какие места!.. Я не увижу вас больше. Но они еще есть, они живут, и кто-то видит их, но не я. И не друзья мои — охотники. Их уж нет в живых.
Но вот они, около меня, говорят, ссорятся, смеются, и я вижу тропинки, проселки, идут мимо в тихий вечер, и деревню Грезино, и речку у леса, и каждую былинку травы. Как был бы я рад испить воды родной страны моей, ключа святого.
Мы разместились в деревенских тарантасах и выехали на проселок. Простор, клубятся облака в небе, видны дали лесов. Около повозок бегут собаки, рады, что едем на охоту. Бегут, возвращаются и посматривают на нас — целы ли мы. Едем среди ржи, мелькают васильки. Вдруг сзади, слышу, кричит доктор Иван Иванович:
— Постойте, постойте.
Ленька подбегает ко мне, говорит в волнении:
— Иван Иванович велели… У вас аптечка… ему надо скорей… С генералом чего-то худо… Помирает…
Все остановились. Я и Юрий вылезли из тарантаса, бежим к задней подводе. Сидит там гофмейстер и мигает. Доктор Иван Иванович, нагнувшись, слушает его, приставив ухо к груди, а рукой грозит нам. Все смотрят.
— Солнечный удар,— говорит доктор.— Скорее достаньте валерьянки. Я тороплюсь, открываю аптечку, даю пузырьки.
— Воды! — кричит доктор. Ленька достает стакан.
— Коньяк,— говорит.— Воды нет…
— Все равно, давай…
И доктор капает в стакан и подносит гофмейстеру. Тот пьет и, мигая, смотрит на всех нас.
— Надо помочь ему выйти,— говорит доктор.— Надо, чтобы он лег.
Мы все помогаем ему слезть с тарантаса. Доктор держит его под руку. Мы поднимаем его и кладем на траву у дороги.
— Скажи, пожалуйста,— говорит мне гофмейстер,— что это они делают со мной, зачем?
— Ты нездоров,— говорю я.— Ты не бойся, пройдет, скоро пройдет, это от жары, не беспокойся.
— Что? — говорит гофмейстер.— Я не слышу, говори громче.— И он хочет из ушей достать шарики.
— Смирно-смирно,— говорит доктор.— Лежите смирно.
Доктор смотрит озабоченно в уши. Потом обернулся к нам:
— Удар, он оглох, ничего не слышит.
— Да это шарики! — говорю я,— что вы! Он в уши вставил, чтоб не слушать ученого.
— Я не позволю,— кричит ученый,— в чем дело, довольно, какие шарики?
— Выньте шарики,— кричу я гофмейстеру на ухо.
Тот вынул шарики, смотрит на нас в недоумении.
— Скажите, доктор, в чем дело? — спрашивает гофмейстер.— Зачем все это?.. Я совершенно здоров. Но вот этот коньяк, такая гадость, зачем вы велели мне пить?
И гофмейстер сел. Кругом все хохотали.
— Эдак и охоту просмеём… Ехать пора,— сказал Герасим Дементьевич,— доктор опосля полечит.
Все сели опять на подводы и поехали рысцой.
Смех друзей раздавался в летней тишине. Отстав, ехал доктор Иван Иванович и что-то серьезно объяснял ученому. Тот слушал его, нахмурив умно брови.
На охоту — Впервые: Возрождение. 1935. 30 июня. Печатается по газетному тексту.