НА НИВ НАРОДНОЙ.
НА НИВ НАРОДНОЙ.
Николай Блиновъ.
‘Міръ Божій’, No 2, 1894
На ниве народной, Блинов Николай Николаевич, Год: 1894
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Вдали отъ города, въ сторон отъ большихъ дорогъ, что называется — въ глухомъ углу, по берегамъ рчки Быстрицы, раскинулись дв деревни. Одна изъ нихъ — Боровая — на возвышенномъ лвомъ берегу, другая — Ольховка — на правомъ, луговомъ, въ верст отъ нея. Широкая, прямая улица въ Боровой, обстроенная въ два порядка, домами въ три — пять оконъ, тесовыя ворота, просторные крытые дворы служили врнымъ признакомъ, что тутъ живутъ люди заправные, хозяева обстоятельные. Правда, межъ крпкими и высокими домами не мало видлось въ деревн и приземистыхъ избъ съ однимъ или двумя оконцами, но гд же бдныхъ договъ не бываетъ? И видъ съ берегу изъ Боровой былъ пріятный. Въ лтнюю пору рчка пересыхала такъ, что чрезъ нее ‘курицы въ бродъ переходили’. Отъ самаго берега тянулись вдаль зеленые луга, тамъ-сямъ заросшіе ивнякомъ и ольхой. Среди одной такой заросли виднлись лишь крыши зданій Ольховки. Казалось, тамъ-то именно и есть райское житье — вокругъ домовъ сады, луга да тучныя пашни. Не то было на дл! Весной, въ полую воду, Быстрица выходила изъ береговъ и далеко разливалась по лугамъ. Половодье захватывало мстность версты на дв, или на три. Вода сердитымъ потокомъ бурлила тамъ. Этимъ разливомъ рчки пользовались жившіе выше по теченію владльцы небольшихъ лсныхъ дачъ. Гонка бревенъ еще боле оживляла рку при разлив. Изъ сосднихъ селеній досужіе люди собирались въ Боровую полюбоваться на разливъ рки. Но именно въ это-то время достаточно было взглянуть на Ольховку, чтобъ не позавидовать ея жителямъ. Съ одного конца деревни вода подходила къ домамъ настолько близко, что нкоторые изъ нихъ затоплялись совсмъ. Не весело приходилось семьямъ, въ нихъ жившимъ. Правда, разливъ продолжался всего день-два, да и не каждый годъ доходилъ до деревни, но и того достаточно было, чтобъ надлать ольховцамъ безпокойства. А окончится поводъ, начнетъ просыхать земля въ пол и лугахъ, пойдетъ туманъ, да зловонье отъ оставшейся въ логахъ сорной воды. Въ половодье же обозначалось, какъ говорили крестьяне, ‘умаленье’ пахатной земли, чмъ и объяснялась какъ бы неизбжная скудость во всемъ хозяйств. Дйствительно, стоило взглянуть на небольшія избы въ Ольховк и кое-какъ устроенные дворы, чтобъ убдиться, что жители — люди недостаточные. Самая деревня расположена не одной улицей, а небольшими проулками по буграмъ. Богаты ольховцы были только лугами, но сно здсь стоило дешево, потому что продавать его было некому, а отвозить въ городъ далеко.
Поселившись на этомъ мст издавна и приспособившись къ своему положенію, крестьяне уже не думали о томъ, чмъ бы улучшить свое хозяйство, полагая въ простот своей вры, что такой отъ Бога имъ данъ завтъ — жить въ нужд. Рдко посторонніе люди заглядывали въ эти деревни. Даже между собой жители одной деревни не вели близкаго знакомства съ жителями другой. До вражды не доходило, но общенія не было. Отъ своего села Ольховка была въ семи верстахъ, поэтому и духовенство являлось сюда лишь въ праздники, да діи сбора руги. Зимой деревушку почти вровень съ крышами заносило снгомъ, а дорогъ по лугамъ такъ много, что прозжему не изъ мстныхъ жителей трудно было и попасть въ нее.
Живя, такъ сказать, сами про себя, ольховцы не мало удивились, когда разъ, въ необычное время, по зимнему первопутку, въ ихъ деревню пріхалъ дьяконъ изъ села ихъ, Андрей Маркелычъ. Остановившись у крестьянина Ивана омича и обогрвшись, о. дьяконъ попросилъ хозяина созвать къ себ въ избу сколько возможно мужчинъ и женщинъ. омичу хотлось знать, для чего назначалась такая сходка, но онъ воздержался отъ вопросовъ, разсуждая про себя: ‘видно попросить хочетъ что-нибудь на свое содержаніе’,— и послалъ сына Петра приглашать деревенцевъ. Крестьяне, кто случился дома, тоже заинтересовались, что молъ понадобилось Маркелычу,— такъ они обычно звали дьякона. Одинъ по одному въ избу омича собралось довольно много народу. Какъ водится, пошли разспросы: каково живешь-можешь?— У васъ все ли ладно? и прочее. А потомъ Маркелычъ попросилъ православныхъ прекратить разговоры и выслушать его. Онъ сказалъ: ‘пріхалъ я къ вамъ въ деревню нын по особому случаю. Живете вы отъ села далеко, въ церкви бываете рдко, и узнать христіанское ученіе вамъ не отъ кого, кром насъ, вотъ я и хочу пособить горю — научить васъ хотя молитвамъ — на первый разъ’.
— Что жъ,— послышались голоса,— для спасенія души это хорошо. Спасибо за стараніе, поучи насъ, темныхъ.
Маркелычъ обрадовался, встртивъ такое расположеніе къ его предложенію и, чтобъ не пропустить добраго часа, не медля приступилъ къ длу. Онъ сказалъ, что съумлъ, о важности молитвы для христіанина и попросилъ повторять за нимъ слова молитвы, которую онъ будетъ говорить. Такъ началось ученье. Продолжалось оно долго: утомился учитель, видимо, устали и ученики, подъ конецъ урока оказалось, что никто изъ крестьянъ не могъ правильно прочитать сполна ни одной молитвы. Маркелычъ, впрочемъ, не огорчался.
— Начало всегда трудно, — замтилъ онъ, — въ слдующій разъ пріду пораньше, и дло у насъ пойдетъ на ладъ.
Крестьяне удивились, что ученье не кончилось на этомъ, и добросердечно замтили: ‘затрудненье для тебя большое!’
— Такая наша обязанность,— отвтилъ Маркелычъ.
На томъ и распростились. Дьяконъ Андрей Маркелычъ былъ человкъ смирный, въ служеньи усердный. Онъ жилъ одиноко: годъ тому назадъ у него умерла жена. Единственный сынъ обучался въ Москв, въ земледльческомъ училищ, и только на лто прізжалъ къ отцу.
Прошло нсколько дней, Маркелычъ сдержалъ слово — вновь пріхалъ въ Ольховку. омичъ самъ обошелъ деревню, постукалъ палочкой подъ каждымъ окномъ и пригласилъ на бесду. Собрались православные, правда, въ меньшемъ числ, лишь т, кто постаре и посвободне. Урокъ пошелъ своимъ чередомъ: Маркелычъ говорилъ слова молитвъ, а старушки и старички повторяли ихъ, насколько могли. Раза два сдлали роздыхъ,— разговаривали о домашнихъ длахъ, а потомъ продолжали ученье. Маркелычу теперь казалось, что надежда есть на успхъ дла. Такъ онъ являлся въ Ольховку нсколько разъ. Желающихъ бесдовать съ нимъ становилось меньше и меньше. Всегда, не пропуская ни разу, приходилъ почтенный съ виду крестьянинъ Лукичъ, къ которому вс относились съ уваженіемъ, и даже немного побаивались. Къ нему, обыкновенно, обращались сосди, когда нужда заставляла перехватить въ заемъ муки, соли или денегъ. Они получали просимое, но за все потомъ платили съ большою лихвой. Лукичъ имлъ капиталецъ и занимался сплавомъ лса,— не въ большомъ количеств, а насколько удавалось сдлать въ дач закупку и вырубку. Приходила старушка Потаповна. Она, впрочемъ, мало обращала вниманія на обученіе, а сама про себя что-то шептала непонятное или неслышное для другихъ. Усерднымъ слушателемъ былъ крестьянинъ Семенъ, по прозвищу Груздь. Это былъ человкъ бездтный, жилъ съ женой не богато, но и безъ нужды. Издавна онъ велъ знакомство съ Маркелычемъ, чаще другихъ въ праздники прізжалъ въ село, иногда даже ночевывалъ у Маркелыча, и на утро отправлялся въ трапезную, небольшой домъ при церкви, гд была школа. Тамъ, во время ученья дтей, Семенъ становился въ дверяхъ и смотрлъ на все, что длалось. Учитель каждый разъ предлагалъ ему ссть на свободную скамью, но Семенъ только кланялся и не трогался съ мста. Казалось, ему доставляло удовольствіе, какъ, по окончаніи урока, дти сновали около него, совали ему въ руки бумажки съ каракульками, изображающими человчковъ и лошадокъ. На деревенскихъ бесдахъ онъ также не садился, а стоялъ около печи, все время молчалъ, но слушалъ внимательне, чмъ вс прочіе постители. Хозяинъ омичъ, человкъ степенный, богобоязненный, не только самъ садился вблизи Маркелыча, но всмъ, кто изъ семьи его былъ свободенъ, приказывалъ не отходить отъ него и внимательно запоминать ученье.
Чтобъ настоять на своемъ ршеніи, Маркелычъ въ одно изъ посщеній деревни попросилъ омича вызвать по возможности, изъ каждаго двора хотя по одному человку. Собралось народу, какъ въ первый разъ, полная изба. Маркелычъ, вмсто обычнаго ученья, обратился къ присутствующимъ съ такими словами: ‘Вамъ, можетъ статься, не понятно, что я такъ стараюсь, обучая всхъ, кто ни пожелаетъ. Скажу откровенно: приказъ мн данъ такой. Постилъ наше село преосвященный, разспросилъ, сколько селеній въ приход, гд и какія. Узналъ онъ отъ батюшки и объ Ольховк, что она далеко отъ села. Вотъ онъ и распорядился, чтобъ я училъ васъ Закону Божію. Что же мн длать теперь? Не знаю, какъ объяснить: или охоты у васъ мало, или я неумло взялся за дло, только, сами видите, большого успха я не вижу’.
На эту рчь хозяинъ омичъ отвтилъ: ‘Ты, отецъ дьяконъ, трудишься усердно, и врно твое слово, что понимаемъ мы мало, извстно: горбатаго исправитъ могила. А ты послушай нашего простого совта: въ слдующій разъ, какъ прідешь къ намъ, ты созови ребятъ, да и учи ихъ. У нихъ память крпче — теб легче, и имъ занятно будетъ’.
— А вы какъ же?— спросилъ Маркелычъ.
— У кого желанье явится — пусть приходитъ, авось, видя, какъ малыя дти смекаютъ, и большіе постараются не отстать отъ нихъ.
Прочіе постители обсудили это предложенье и согласились, что дйствительно Маркелычу лучше заняться ученьемъ однихъ дтей. Такъ онъ и сдлалъ.
Велика была его радость, когда, въ слдующій пріздъ, собравшіеся десятка два дтей обступили его и, на разспросы его, разсказывали, что вотъ были они въ сел, въ церкви, и видли тамъ то и то, да не знаютъ, для чего все это длается. Маркелычъ объяснялъ, а они, не выслушавъ его, снова разспрашивали его: а это зачмъ, и то вотъ для чего. Дти давно успли присмотрться въ Маркелычу, но, на прежнихъ бесдахъ, видя, что онъ обращается лишь къ старшимъ, не смли подходить къ нему съ разспросами. Теперь же, зная, что ученье будетъ съ ними собственно, пользовались случаемъ. Вначал приходили одни мальчики, а посл и двочки. Ученье пошло успшне, много помогало пніе. Разъ дти попросили Маркелыча спть имъ, какъ въ церкви. Онъ охотно исполнилъ просьбу ихъ, и вотъ тогда у него явилась мысль учить дтей пнію. Дти не сразу усвоили пріемы пнія, но, понявъ, что надо брать въ голосъ, согласно съ другими,— дло пошло. Хоровое же пніе вновь привлекло на уроки стариковъ и старушекъ. Теперь Маркелычъ радовался, что труды его не безполезны. Въ особенности пріятно удивилъ его Семенъ Груздь. На послдней недл поста онъ говлъ и нсколько дней жилъ въ сел. Въ великую субботу онъ зашелъ къ Маркелычу и, противъ обыкновенія, завелъ разговоръ съ нимъ. Семена поражала беззаботность людская о своей душ: вс только и думаютъ о томъ, чтобы быть сытымъ, да одтымъ, а чтобы жить по правд, да въ любви, по ученью Христову — этого и въ мысляхъ нтъ.— ‘Доброе дло ты придумалъ, отецъ дьяконъ,— сказалъ онъ.— Ученье твое въ деревн для насъ, темныхъ людей, послужитъ на великое спасенье. Только, ты не бросай своего дла. Великіе дни теперь, такъ вотъ, ради ихъ говорю, что, кажется, всего своего имущества не пожаллъ бы я, лишь бы наука твоя пошла въ прокъ нашимъ ребятамъ, и не я одинъ такъ думаю,— наши вс крпко надются на тебя’.
— Много-ли я могу сдлать!— возразилъ Маркелычъ. Онъ, видимо, стснялся, узнавъ, что крестьяне ждутъ отъ него еще большаго, однакожъ, ему лестно было слышать, что простыя бесды его не пропадаютъ безъ слда.
Прошла весна, ученье прекратилось. Но и лтомъ, когда Маркелычу случалось захать въ Ольховку, дти собирались къ нему и просили спть съ ними, что они разучили зимой. Теперь знанія ихъ оказались далеко не такъ большими, какъ онъ думалъ въ послдніе уроки предъ Пасхой. Кончивъ пніе, онъ сказалъ дтямъ:
— Эхъ, горе ваше: не знаете вы грамот! Умй вы читать, многое мы разучили бы съ вами.
— Ты научи насъ и грамот,— сказали дти.
— Легко сказать, — отвтилъ Маркелычъ.— Грамот учиться надо каждый день, а я могу прізжать къ вамъ въ деревню, случается, всего разъ въ недлю.
Разъ запавшая въ голову мысль о книжномъ ученьи дтей не давала покою Маркелычу. Въ сел была небольшая школа съ толковымъ учителемъ. На лто онъ отправлялся къ матери въ другое село. Осенью, когда онъ возвратился въ занятіямъ, Маркелычъ пошелъ посовтоваться съ нимъ. Учитель зналъ, что дьяконъ не рдко здитъ въ Ольховку и обучаетъ крестьянъ молитвамъ съ голоса, и не разъ просилъ его постараться завлечь въ школу хотя двухъ-трехъ мальчиковъ. Но желающихъ отправиться для ученья въ село изъ деревни не оказалось. Услышавъ отъ Маркелыча, что онъ нын занимается преимущественно съ дтьми, и что они охотно приходятъ, когда ихъ созываютъ на урокъ, учитель сказалъ: ‘Надо найти грамотя, который изъ за содержанья отъ крестьянъ согласился бы обучать дтей азбук и прочему’.
— Гд найти такого?— спросилъ Маркелычъ.
Учитель подумалъ и сказалъ:
— Вотъ что вы сдлайте: у насъ въ школ живетъ, вмсто сторожа, молодой человкъ, Григорій Петровъ. Года три назадъ, окончивъ ученье, онъ остался у меня, потому что ему некуда пристроиться — сирота круглый. Постоянно находясь въ школ, онъ приспособился къ моимъ занятіямъ, такъ что прошлую зиму помогалъ уже мн въ обученьи младшаго отдленія. Я замтилъ въ немъ большую сообразительность и расторопность въ обращеніи съ дтьми. Мн кажется, что онъ будетъ доволенъ, если вы поручите ему обученіе въ Ольховк.
Маркелычъ нашелъ предложеніе подходящимъ. Позвали Григорія и объяснили, въ чемъ дло. Онъ съ первыхъ же словъ изъявилъ согласіе перехать въ деревню, если тамъ возможно будетъ ему прокормиться. Правда, его пугали отвтственность и опасеніе за себя: хватитъ ли умнья справиться одному, безъ руководства опытнаго человка. Но учитель общалъ въ свободное время посщать деревню, вмст съ Маркелычемъ, и помогать своими наставленіями.— ‘А въ воскресные дни,— добавилъ онъ, — ты самъ можешь прізжать въ село и совтоваться со мной о всемъ, что окажется нужнымъ’.
Посл того, въ первый же пріздъ въ Ольховку, Маркелычъ собралъ крестьянъ и по прежнему, по-просту, какъ умлъ, объяснилъ имъ, что вотъ, по желанію ихъ, онъ обучалъ молитвамъ дтей. ‘Способности у нихъ воспріимчивыя, но словеснаго ученія недостаточно, нужно еще книжное — грамотность. Самъ я не могу оставить службы въ церкви и жить въ деревн, но меня можетъ замнить въ этомъ дл учитель, вашъ же братъ крестьянинъ Григорій, тотъ самый, что на клирос за службой у насъ поетъ’.— Послышались одобрительные отзывы: ‘да, знаемъ, парень смирный!’
— Дло пока не въ немъ. Найдется ли у васъ свободная и просторная изба, гд дти безъ помхи могли бы учиться, да еще согласитесь ли вы содержать учителя и при крайней необходимости помогать, чмъ случится?
Крестьяне задумались. Нкоторые выразили опасеніе: не обойдется ли это дорого! Тутъ выручилъ Семенъ Груздь. Онъ сказалъ: ‘Православные, я готовъ послужить для міра: пусть учатся ребята въ моей изб. У меня своихъ-то нтъ, такъ мн лестно глядть хоть на чужихъ. Двоимъ намъ съ хозяйкой не много надо мста. Учителя пусть кормятъ поденно въ тхъ дворахъ, чьи ребята станутъ учиться. А тамъ увидимъ, если окажется прокъ, назначимъ учителю рубль-два изъ мірскихъ денегъ’.
Выслушали это міряне и долго-долго толковали, однако, лучше не придумали и объявили Маркелычу: ‘Ладно, привози учителя’.
Слдуетъ упомянуть еще, что во всхъ своихъ длахъ Маркелычъ совтовался со своимъ священникомъ, и тотъ его ободрилъ. ‘Мн, по преклоннымъ лтамъ,— говорилъ батюшка,— лишь управиться по церкви, да по приходскимъ требамъ, и то слава Богу, а ты, пока въ силахъ, трудись’. Узнавъ о согласіи крестьянъ обучать дтей грамот, батюшка, вмст съ дьякономъ и Григорьемъ, самъ пріхалъ въ Ольховку.
Крестьяне съ мальчиками и двочками собрались въ избу Семена. Здсь батюшка отслужилъ молебенъ, благословилъ новаго учителя и дтей учениковъ, и всхъ поздравилъ съ открытіемъ школы.
Такъ, при малыхъ средствахъ, началось дло весьма важное въ жизни деревенской. Хозяйственныя занятія въ деревн шли своимъ чередомъ, обычныя заботы вызывали всегдашнюю суету и стараніе, какъ бы успшне управиться съ неотложными работами, да избыть нужду и недостатки то въ деньгахъ, то въ хлб, то въ другомъ чемъ прочемъ. Но теперь, въ каждую семью, въ которой былъ учащійся мальчикъ или двочка, незамтно вносилось что-то новое, о чемъ прежде и рчи не было. Дти охотно передавали дома разсказы учителя о жизни Христовой: какъ Онъ въ мір жилъ и чему училъ. Самъ Христосъ любилъ добрыхъ и злыхъ, и всмъ намъ указалъ длать то же, самъ терплъ обиды, не мстилъ за нихъ, и людямъ тоже веллъ жить безъ ссоры, въ мир и по правд, не обманывая другъ друга. Все, что дти въ школ узнавали, становилось извстно и всмъ домашнимъ. Разскажетъ учитель о томъ, что на Руси много городовъ, много губерній, что въ однихъ мстахъ живутъ люди хлбопашествомъ, въ другихъ — разными промыслами, а то еще рыбной ловлей или охотой за пушнымъ звремъ. Объ этомъ дти передадутъ своимъ сестрамъ и братьямъ, да и отцы и матери слушаютъ ихъ. И чмъ дальше, тмъ любопытне становилось. Дти узнали азбуку, стали носить домой книжки: не много, а все же прочитаютъ то разсказъ, то стишокъ, а то и просто смшную побасенку. Въ досужіе вечера молодежь, нердко и старые старички, собирались въ ту избу, гд приходилось проводить сутки учителю. Онъ то читалъ имъ евангеліе, и слушатели удивлялись, какъ жизнь ихъ не похожа на истинную христіанскую, то бралъ книгу съ совтами по хозяйству и пересказывалъ содержаніе ея по разнымъ статьямъ. Тутъ разговорамъ, спорамъ и насмшкамъ надъ учеными людьми не было конца, но тмъ боле яснымъ становилось для каждаго, что ‘умъ — хорошо, а два — лучше’.
Маркелычъ и сельскій учитель почти каждую недлю по разу посщали Ольховскую школу, привозили книгъ, бумаги и прочаго необходимаго. Въ амбар сельской школы за нсколько лтъ накопилось много ломаной училищной мебели — столовъ, скамеекъ, все это передали въ деревню, здсь все починили и поставили въ школ, такъ что и съ виду она стала походить на заправское училище.
Прошли три года. Ольховка и жители ея оставались съ виду т же, но надо было поговорить съ кмъ-либо изъ нихъ, чтобъ убдиться въ рзкой перемн сужденій прежнихъ ‘темныхъ’ людей. Они уже не относились больше, какъ прежде, безъ разбора къ своимъ словамъ и поступкамъ.
Посл Пасхи ршили назначить въ школ экзаменъ, пріхали въ деревню батюшка съ дьякономъ, сельскій учитель и предсдатель земской управы. Экзаменъ сошелъ хорошо — всмъ на диво, Ольховскій учитель, обучая дтей, и самъ занимался науками, чтобъ сдать экзаменъ на званіе учителя, чего ему и удалось достигнуть. Предсдатель управы пообщалъ выпросить отъ земскаго собранія пособіе школ — жалованье учителю и на книги, но, сказалъ онъ, это возможно сдлать только въ томъ случа, если общество дастъ постоянную квартиру для школы и обяжется давать свое отопленіе.
Крестьяне отвтили: ‘за этимъ дло не станетъ, прекратить ученье дтей мы теперь не согласны, поэтому о жаловань учителю только вы похлопочите’… Въ это время неожиданно для всхъ послышался голосъ старушки Потаповны: ‘Общаете вы, кормильцы, на счетъ школы, а не будетъ ли милости вашей выстроить въ деревн часовню. Село далеко, ходить силъ нтъ, и помолиться негд’.
‘Вдь, врно, православные!— сказалъ батюшка.— Привезете съ двухъ дворовъ по бревну, сложитесь по полтин денегъ, и зданье будетъ готово. По вашему выбору, въ назначенные праздники мы, духовенство, будемъ здсь служить молебствія’.
Крестьяне отвчали: ‘Подумаемъ, да посовтуемся, можетъ статься, на дло эти слова пойдутъ’.
Ухали гости, пошли разговоры и разсчеты. Тянулись они все лто. И вотъ, въ это время, невдомо чрезъ кого, пущена была молва въ деревн, что Лукичъ, деревенскій богатй, не одобряетъ намренія общества: израсходуемся-де много — не по силамъ выйдетъ. Этихъ словъ прямо отъ него никто не слышалъ, но считали, что онъ такъ думаетъ наврное. Вскор дло повернулось и еще чуднй. На одной общественной сходк, посл сужденія о разныхъ мірскихъ предметахъ, Лукичъ обратился къ собравшимся съ такими рчами: ‘Надняхъ я былъ въ город и видлся тамъ съ однимъ хорошимъ купцомъ. Разспросилъ онъ о нашихъ мстахъ, и что, вы думаете, предложилъ! Передай-де ты однодеревенцамъ, что я сдлаю обществу большую снаровку — сотней рублей награжу, да и угощенье въ волю предоставлю. Только объ одномъ прошу: дайте согласіе свое на открытіе въ деревн трактира. Какъ полагаете, міряне, отвтить на это?’
Предложеніе Лукича озадачило всхъ: соблазнъ предстоялъ великій — сразу общаютъ сотню, поторговаться, такъ можно получить и дв, видно, есть разсчетъ, коли купецъ хлопочетъ. Впрочемъ, многіе догадывались, что слова о купц — отводъ глазамъ, а торговлю затваетъ самъ Лукичъ. У него, въ этомъ году, дла шли неудачно. Минувшей зимой онъ взялъ въ дач участокъ, лсъ вырубилъ, но весной не усплъ благополучно сплавить — бревна разметало по лугамъ, а вода скоро и сразу сбыла, такъ что бревна пришлось свозить къ деревн на лошадяхъ и ожидать слдующаго половодья. Къ тому жъ, въ спшныхъ хлопотахъ по сплаву лса, онъ нсколько разъ искупался въ холодной вод и все лто чувствовалъ недомоганье. Предполагали, что Лукичъ придумалъ сподручное дло въ деревн, чтобъ далеко не отлучаться изъ дому и сдлать оборотъ съ своимъ капиталомъ.
Сразу на сходк не ршили ни на чемъ, а какъ узналъ о зат Лукича батюшка, то пріхалъ въ деревню и сталъ усовщевать крестьянъ не длать срама себ,— не продавать свои души за зловредное питье, онъ говорилъ: ‘не богато вы живете, а съ питейнымъ заведеніемъ и совсмъ погибнете въ нищет’. Онъ зашелъ и къ Лукичу и ему говорилъ не мало, но тотъ отмалчивался. Тмъ не мене, Лукичъ не имлъ успха: пошелъ сильный ропотъ между женщинами: ‘вотъ такъ умники,— куда втеръ, туда и вы’,— попрекали они мужей. Т устыдились и, чтобъ загладить высказанную другъ предъ другомъ слабость, стали ходатайствовать предъ начальствомъ о постройк часовни.
Спустя нсколько недль въ деревню пріхалъ благочинный, созвалъ онъ крестьянъ и сталъ разспрашивать, на какія средства крестьяне предполагаютъ выстроить зданіе для часовни. Т объясняли, а онъ записывалъ ихъ слова. Въ это время пришелъ къ благочинному посланный отъ Лукича съ просьбой постить его, такъ какъ онъ по болзни самъ не могъ явиться на сходку. Благочинный не медля пошелъ въ сопровожденіи нсколькихъ стариковъ.
Тяжко больной Лукичъ лежалъ на широкой лавк, прикрытый шубой. Онъ похудлъ и осунулся, не оставалось и слда прежней важности его осанки, только широко открытые глаза ярко свтились изъ поднависшихъ густыхъ бровей. Поздоровавшись съ хозяиномъ, одни изъ постителей услись на свободную лавку, другіе стояли по близости, а благочинному подставили стулъ около больного. Лукичъ первый заговорилъ:
— Потревожилъ я васъ, почтенные старички, вмст съ батюшкой,— позвалъ къ себ. Видно, подходитъ смертный часъ, — надо покаяться. Простите, Бога ради, кого чмъ обидлъ!
— Какія обиды Лукичъ,— отвтили нкоторые изъ постителей.— Вс люди, вс человки. На насъ не гнвайся, тоже, чай, и мы чмъ надосажали теб. Не отчаивайся, Господь дастъ — поправишься.
— Его святая воля! Хотлъ бы я замолить свои грхи,— началъ Лукичъ снова, и затмъ продолжалъ, останавливаясь по-часту, присутствующіе молчали.— Спасибо Григорію учителю, дв недли подрядъ каждый день онъ приходитъ ко мн и читаетъ евангеліе. Понялъ я, что сгубилъ свою душу. Покаюсь вамъ: это я самъ хотлъ открыть трактиръ и спаивать васъ проклятымъ зельемъ ради своихъ прибытковъ. Хворь во мн и тогда была, а вотъ о чемъ мысли имлъ, чмъ думалъ нажиться! Теперь вижу прямое указаніе Божіе… Я знаю, что міромъ ршено поставить часовню, нельзя ли, батюшка, упросить преосвященнаго оказать для православныхъ великую милость разршить построить церковь.
Присутствующіе удивились этимъ словамъ, а благочинный замтилъ: ‘Сумма требуется не малая,— сможетъ ли набрать ее Ольховское общество?’
Лукичъ на это сказалъ: ‘Не откажите, православные, принять приношеніе отъ меня гршнаго. Весь лсъ, какой необходимъ на церковь и колокольницу я жертвую,— видимо Господу угодно было, чтобъ онъ съ весны остался здсь. Пособлю и деньгами. Помру — помяните меня!’
Находившіеся въ изб старики заговорили вразъ: ‘Благодаримъ покорно тебя, едулъ Лукичъ, благодтель нашъ. Во сн не снилось видть церковь у себя въ деревн, да и теперь не смемъ поврить’.
Всть о неожиданномъ пожертвованіи разнеслась по деревн, и у всхъ явилось праздничное расположенье духа.
Не будемъ разсказывать подробно, какъ получены были разршенье преосвященнаго и планъ на церковное зданіе, какъ съ самой весны началась постройка, и шла безъ остановки, Лукичъ, сталъ чувствовать въ себ больше бодрости и, хотя медленно, но поправлялся, къ концу зимы онъ могъ выходить изъ избы и потомъ, съ весны, за постройкой слдилъ самъ.
Къ осени церковь выстроили, нужно было просить объ освященіи. На собраніи общества по этому поводу былъ заданъ кмъ-то вопросъ: ‘А какого священника дадутъ намъ?’
— Будемъ просить въ священники Маркелыча. Отъ него и школа пошла — послышались голоса. На томъ и поршили.
Просьбы крестьянъ были удовлетворены. Преосвященный вызвалъ въ городъ Маркелыча и посвятилъ его въ санъ священника. А освященіе церкви происходило 21-го ноября. Праздникъ былъ въ Ольховк торжественный, народу съхалось множество. Объ ольховцахъ теперь говорили съ почтеніемъ, почти съ завистью. Еще бы: и школу, и церковь устроили у себя.
Настала новая жизнь для крестьянъ села Ольховки.
Въ школ Закономъ Божіимъ теперь занимался самъ отецъ Андрей. Сынъ его окончилъ ученье и на лто пріхалъ къ отцу на новоселье. Молодой человкъ, Василій Андреевичъ, скоро сблизился съ крестьянами, онъ часто спорилъ съ ними, увряя, что они сами своей пользы не замчаютъ: сохи ихъ никуда не годятся, бороны плохи, и о поляхъ заботы мало.
— Самъ сдлай лучше,— подсмивались крестьяне.
— И сдлаю,— пообщался онъ.
Для духовенства ольховцы выдлили въ пол нсколько десятинъ земли подъ посвъ и участокъ въ лугахъ. Василій Андреевичъ написалъ къ своему знакомому письмо, и чрезъ мсяцъ въ село привезли такую соху, какой крестьяне еще не видали. У нихъ имлись сохи съ двумя ральниками, а это была одноральничная, съ широкимъ отваломъ. Осмотрли ее крестьяне, приглядлись, какъ она идетъ по пашн, ржетъ и отваливаетъ землю и ршили, что новая соха дйствительно лучше, чмъ у нихъ.
— Откуда можно достать такія сохи?— начали они разспрашивать.
— Да мы сами сдлаемъ,— отвтилъ Василій Андреичъ.
Призвалъ онъ кузнеца, показалъ желзныя части сохи и объяснилъ, что и какъ сдлать, и кузнецъ выполнилъ работу не хуже образца. Одна по одной, новыя сохи года въ два замнили старыя.
Въ первую же осень Василій Андреичъ уговорилъ крестьянъ прокопать дв канавы въ пол. Какъ вешняя вода, такъ и лтомъ отъ большихъ дождей подолгу застаивалась въ нкоторыхъ ложбинахъ, и земля пропадала безъ пользы. Отводными канавами она быстро стекала, и крестьяне могли увеличить свои пашни. Весной Василій Андреичъ предложилъ крестьянамъ посять льну больше, чмъ они обычно высвали, онъ говорилъ, что земля ихъ очень пригодна именно подъ ленъ. Хорошій урожай оправдалъ врность его наблюденія.
Такъ, чего бы ни касался свтъ ученья, знанія, происходила перемна къ лучшему. Бывало, ольховцы съ завистью смотрли на жизнь боровлянъ, а нын послдніе въ досад на первыхъ. Ольховцы, правда, не только не разбогатли, но даже не сравнялись съ боровлянами по имущественному достатку, но душевная жизнь первыхъ измнилась во многомъ къ лучшему: у нихъ стало больше сознанія того, что добро, и что зло, въ чемъ правда, и гд ложь въ житейскихъ длахъ. Въ Боровой завелась вначал небольшая лавочка съ мелочнымъ товаромъ, жителямъ это понравилось: они избавлялись отъ необходимости здить въ городъ за всякой малостью, тмъ боле, что товары охотно отпускались въ долгъ. На торговца стали смотрть, какъ на благодтеля, а онъ, пользуясь своимъ вліяніемъ на крестьянъ, открылъ еще и трактиръ. Прошли два-три года, и уже стало трудно узнавать боровлянъ. Съ виду они жили веселе, но стоило зайти въ любую избу, чтобъ убдиться, что ссоры, брань, попреки и, вообще, злоба вошли въ обычное обращенье людей между собой. Старики старались сохранить добрые порядки, указывали на прежнее житье — трезвенное и дружное, но молодежь легко поддавалась соблазнамъ.
Года шли: деревенскія радости и невзгоды свидтельствовали о превосходств разумной жизни сосдей въ союз и мир — по божьему. Разъ, лтомъ, въ самомъ начал жатвы надъ горною мстностью пронеслась грозовая туча съ градомъ: въ нсколько минутъ сплошь были опустошены ноля съ созрвшею уже рожью. Такое несчастіе привело въ великое уныніе жителей Боровой. Крестьяне потеряли нетолько годовое продовольствіе, но лишились возможности сдлать новый озимовой посвъ, а это неминуемо вело къ окончательному раззоренію. Въ запасномъ магазин было пусто: общественный хлбъ разобрали уже въ предшествовавшій неурожайный годъ. Не видлось никакой возможности найти смена и на сторон, для покупки ихъ не имлось денегъ, а просить начальство о ссуд — времени не хватало. Пока пойдетъ переписка и доставка смянъ — благопріятное время для озимоваго посва будетъ упущено. Созвали сходку. Сообща придумывали, какъ помочь горю, и въ отчаяніи убждались, что оно непоправимо. Видя безполезность разсужденій, крестьяне на мревались уже разойтись, но кто-то изъ нихъ предложилъ обратиться съ просьбой о займ смянъ къ ольховцамъ, у которыхъ, въ тотъ годъ, былъ хорошій урожай.
— Чего лучше!— послышались голоса.— Да они не дадутъ намъ!
— Будемъ просить, пообщаемъ уплатить чрезъ годъ хоть вдвое.
— Пустое дло,— возразилъ одинъ старикъ.— Разв мы сами помогали имъ въ чемъ-либо. Что имъ за разсчетъ съ нами длиться своимъ добромъ!
— Попытаемся хотя,— настаивали въ толп.
— Не слдуетъ,— заговорили старики.— Ольховцы лишь насмются надъ нами.
Начался было споръ, но, такъ или иначе, а необходимость вынуждала пользоваться всякимъ случаемъ, чтобъ выйти изъ бдственнаго положенія. Выбрали нсколько человкъ и послали въ Ольховку. Тамъ, конечно, знали о несчастіи, постигшемъ сосдей, и жалли о нихъ, однакожъ не ожидали, что къ нимъ обратятся за помощію.
По просьб выборныхъ отъ боровлянъ, ольховцы созвали сельскій сходъ. Собравшимся предстояло ршить важный вопросъ: слдуетъ ли длать одолженіе крестьянамъ чужой деревни?
Въ общемъ, шумномъ сужденіи не обошлось безъ напоминаній въ род того, что вотъ вы къ намъ пришли, а сами насъ не долюбливаете. На это выборные отвчали:
— Не поминайте старое. Подумайте: такъ ли вы жили, какъ теперь. Сами видите, что нын мы уважаемъ васъ, и если отъ чистаго сердца насъ почасту увряете, что надо жить по любви, избавьте насъ отъ великаго горя.
Для совта пригласили на сходъ отца Андрея. Выслушавъ, въ чемъ дло, онъ сказалъ: обязательно слдуетъ помочь, только одно условіе предлагаю: вы ссудите имъ хлба на посвъ, но они пусть закроютъ у себя трактиръ, отъ него, по временамъ, случаются хлопоты и для насъ.
Домохозяева, бывшіе на сход, это предложеніе приняли и подлиться сменами съ сосдями согласились.
Въ Боровой не смли надяться на благопріятный отвтъ ольховцевъ, и потому съ великою радостію выслушали сообщеніе объ ихъ участіи къ чужому горю.
По обстоятельному условію, заключенному между жителями двухъ селеній, начались совмстныя работы. Никогда прежде на поляхъ ольховскихъ не видано было столь многочисленныхъ, и такихъ усердныхъ, жнецовъ, какъ въ это лто. Старички, которыхъ привозили взглянуть на полевыя работы за ркой, плакали, умиляясь надъ тмъ, что имъ привелось видть.