Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
НА МАСЛЯНОЙ.
НА МАСЛЯНОЙ.
На масляной, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 3 минут(ы)
На Царицыномъ лугу. Неясный гулъ носится въ воздух. Громкій говоръ народа, крики торговцевъ сластями, зазывающихъ публику, звуки оркестровъ, шарманокъ, пискъ деревянныхъ петрушекъ, выскакивающихъ изъ-за ширмъ, стрльба въ балаганахъ, псни на каруселяхъ — все слилось во едино. Тамъ слышатся веселые мотивы ‘Дочери Рынка’, здсь кларнетъ выводитъ ‘Казачка’, барабанъ и трубы усердно надсаживаются надъ какимъ-то маршемъ, звучитъ гармонія въ рукахъ доморощеннаго музыканта и раздается громкій посвистъ карусельнаго старика-остряка, играющаго на рукавиц. Лисьи и енотовыя шубы, сермяги, росписные платки, бархатныя шубки, тулупы, солдатскія каски и шинели, псевдо-русскіе костюмы мамокъ-кормилицъ, лакейскіе ливреи — все перемшалось. Вывски на балаганахъ — одна другой чудесне. И зеленые черти, и зми, пожирающія крокодиловъ, и скелеты, и люди, жгущіе себя на костр. Гуляющій народъ тщательно ко всему этому присматривается и длаетъ свои замчанія. Около звринца Роста, съ изображеніемъ на вывск негра-силача, стоятъ два тулупа и солдатъ — Смотри-ка, арапъ-то какъ разозлился! Стулъ въ ротъ взялъ,— говоритъ солдатъ.— Ужъ и полоснетъ-же онъ кого ни-на-есть!
— Нешто онъ для драки? Онъ жрать его будетъ,— отвчаетъ тулупъ.— Весь до капельки сожретъ.
— Ври больше! Нешто арапы дерево дятъ? Вдь они тоже люди, и душа у нихъ…
— Ну, вотъ! За грхи родительскіе рождены, да ужъ и душа! Видлъ я въ прошломъ году арапа-то, здсь-же показывали,— такъ онъ птицу живую лъ. Душа!
— Ну, а человкъ-рыба: что, онъ дйствительно рыба или такъ только дразнятъ?
— Конечно, такъ только дразнятъ, а онъ сердится. Нешто здсь есть что настоящее?
— А вонъ у Егарева лягуха, та настоящая. Глазами вертитъ и ротъ открываетъ. Да вдь въ ростъ человка. По сцн прыгаетъ.
— Какое настоящая! Просто, нмецъ переряженный.
— А что, братцы, вдь бываетъ и настоящая, коли ежели человка мать проклянетъ. Сначала онъ сдлается анафемой, а потомъ оборотится въ какого ни-на-есть гада. У меня въ деревн племянникъ изъ-за материнаго проклятія три года въ волкахъ жилъ.
На балкон каруселей, обнявшись съ старикомъ, прыгаетъ двушка, не то въ тирольской, не то въ коломенской шляп. Стоящая внизу публика гогочетъ. Дв женщины, одна въ плисовой шубк и шляпк, другая въ ковровомъ платк ведутъ промежъ себя разговоръ.
— Конечно, подпаиваютъ, такъ на тощахъ не запляшешь, а все-таки нужно завсегда себя соблюдать,— говоритъ женщина въ шляпк и затягивается папироской.
— Что говорить! Это дйствительно,— соглашается женщина въ платк.— Безъ соблюденія двушк невозможно…
— Знаешь что, Марья Ивановна, кабы я спервоначалу себя соблюдала, я-бы давно въ коляскахъ здила…
— А жена мн вчера длала окрошку, положила тараканью ножку, кусокъ крашенины, да дв ноги лошадины! Ничего, скусно!— кричитъ старикъ.— У меня жен девяносто лтъ, ни одного зуба во рту нтъ. Выглянетъ въ окошко, такъ собаки лаютъ.
Въ публик хохотъ.
— Позвольте генеральскому ребенку пройдти!— восклицаетъ рослый ливрейный гайдукъ, неся на рукахъ нарядно одтаго мальчика, и расталкиваетъ народъ.
Сзади слдуетъ гувернантка и юнкеръ. Они поднимаются по лстниц на карусели.
Изъ послдняго мста балагана Берга выбгаютъ мастеровые.
— Просто, братцы, уму помраченье! Живаго человка на куски изрзали и вдругъ опять забгалъ!— раздается возгласъ.
— Какое живой! Глаза отводятъ!
Купецъ въ лисьей шуб и толстая купчиха въ сатантюрковомъ салоп идутъ гуськомъ. Купчиха стъ винныя ягоды.
— Ну выбирай-же! въ какой балаганъ хочешь? Хочешь къ Бергу, хочешь къ Егареву, хочешь великаншу съ бородой смотрть пойдемъ,— говоритъ купецъ.
— Ну ее! Еще ночью сниться будетъ!— отвчала купчиха.
— Коли такъ, зврей въ звринц посмотримъ. Тигру, собаку летучую…
— Боюсь я, тамъ черный арапъ.
— Вотъ обуза-то! Такъ куда-жъ мн съ тобой?
— Пойдемъ лучше къ Малафеву. Этотъ все-таки православный.
— Есть что смотрть у Малафева! Багдатскіе пирожники глотаютъ лампы и больше ничего! Тогда ужъ лучше къ Студеникову. тамъ новобранцевъ съ пальбою показываютъ!
— Ну вотъ! Еще въ глазъ попадутъ!
Купецъ вздыхаетъ.
— Это чистое наказаніе!— восклицаетъ онъ.— И дернула меня нелегкая взять тебя! Въ послдній разъ спрашиваю: чего хочешь, говори!
— Купи лучше пастилы да орховъ и подемъ домой. Шутка, посл обда ни минутки не соснули!
Купецъ плюетъ.
— Вася, а Вася!— восклицаетъ чуйка, указывая на балаганную вывску, и толкаетъ товарища въ бокъ!— Вотъ ты все еще солдатчины-то боялся, а смотри какая выгода! Дти и нижніе чины платятъ за входъ половину! Почетъ! Съ кого двугривенный, а съ солдата гривенникъ!
— Зубоскаль еще!— улыбается товарищъ и пускаетъ въ чуйку орховой скорлупой.
Дв няньки съ ребятами стоятъ у балагана и разсматриваютъ вывску съ изображеніемъ бородатой великанши.
— А что, ежели-бъ эту бородатую женщину кто замужъ вздумалъ взять, стали-бы ее внчать, аль нтъ?— спрашиваетъ одна.
— Что ты! Съ бородатой-то? Ни въ жизнь!— отвчаетъ другая.— Разв обманомъ какъ, коли-бы ежели купоросомъ себ бороду вытравила.
— А велика, страсть какъ велика! И сильна, надо статься. Вотъ коли-бы этакую да въ жены нашему Николаю Семенычу, такъ онъ-бы не посмлъ надъ ней тиранствовать. Эта сама сдачи дастъ.
— Да, постоитъ за женское сословіе!
— Батюшки! Кошелекъ съ деньгами изъ кармана вытащили!— раздается гд-то.