Роман Кумов.
Роман Кумов.
На кладбище
На кладбище
На кладбище, Кумов Роман Петрович, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Мы запоздали на прогулке, и когда пересекли, наконец, последний пред городом овраг — скользкий, темный, шумевший внизу весенней водой, вдали уже погасло небо, и земля прикрылась темно-синей одеждой… Была средина весны. Все цвело, разлилась река, и в степях, не умолкая, журчали чистые снеговые ручейки.
— Поздненько! — сказал доктор. — А слышите, как шумит город?
Мы остановились. Где-то далеко-далеко стоял неровный оживленный гул, словно говорило много народа.
— Шумит. А здесь как спокойно! — замечаю я.
— Спокойно… А вы были когда-нибудь весною на кладбище?
— Нет.
— Пойдемте. Следует побывать… Если на кладбище есть когда-нибудь поэзия, то — весною. И именно — в сегодняшнюю ночь…
Мы поворачиваем с дороги и идем в сторону, где за низкою железною решеткою толпятся могильные кресты и памятники…
И именно в сегодняшнюю ночь, — повторяет доктор. — Когда церкви загудят и осветятся плошками, весь город наполнится шумом, будто вспыхнут огни во всех уголках его жизни, — как тихо и грустно в это время на кладбище!.. И в голове роятся какие-то странные мысли. Начинаешь мечтать о бессмертии, о иной жизни — прекрасной, яркой, разумной. На могилах, под звон колоколов, в воображении развертываются далекие неведомые пространства, и так тянет туда, на свободу. Если б крылья, взмахнул бы раз, другой, поднялся высоко-высоко — свободный, смелый, чистый, и запел бы о бессмертии, о иных краях, о счастье!.. Сидишь где-нибудь на могильном холмике, а в голове бродят эти странные мысли…
Мы перелезаем через огорожку и сразу попадаем в молчаливое, спокойное царство мертвых… Везде кресты, могильные плиты, бугорки. Густо поселились покойники. Мы с доктором еле-еле пробираемся между могилками…
Вышли на маленькую площадку. Остановились.
— Спят покойники! — говорит доктор… — Природа воскресает каждую весну, отчего они никогда не воскреснут?.. Знаете, мне иногда кажется, что их зима — смерть — только продолжительнее, чем зима в природе. И будет время, растопятся под весенним солнцем могильные бугорки, оживут покойники, засмеются — и какая тогда чудесная весенняя жизнь будет на земле!..
— Может быть, может быть, — говорю я и сажусь на землю. Садится и доктор.
Ночь пришла и стала над миром, — красивая, темно-синяя, осыпанная звездами. Но земля не засыпала. В ночи она цвела, ширилась, назревала, и в завтрашний день она откроется миру уже не той, что была вчера.
— Вам смешно? Но почему же человеку, видящему пред собою каждый день болезни, страдания, смерть, — иногда не помечтать о иной жизни, о бессмертии? Надо помечтать. Иначе… иначе плохо.
‘Однако, какой же он… странный!’ — думаю я.
— Я много раз резал людей. До мельчайших костей, до тончайших нервов… И, знаете, — все это было не то. Предо мною были мозговые вещества, кости, нервы, но где были великие проявления человеческого духа — не знаю… Я их не нашел. И если б вскрыть Шекспира, Пушкина, Бетховена, — опять налицо были бы только кости, мясо, нервы, мозг… Только… Ничего похожего на волшебную мелодию музыки, на вдохновение поэта, на размах кисти художника… Ничего подобного! Словно это ушло, испарилось куда-то… Вы смеетесь?
— Пойдемте домой… Сыро!
— Погодите! Пожалуйста, погодите! Скоро к утрени зазвонят… Пойдемте на главную аллейку?..
Главная аллейка белеет от недавно посыпанного песка. По бокам стоят старые разлапистые вишни и цветут. А за ними бугорки, бугорки, бугорки…
— Спят покойники! — вздыхает доктор. — И, конечно, не чувствуют, что настала ночь, расцвели деревья, разлилась река… Не чувствуют, что мы бродим здесь. Пройдут годы, и мы заснем. Кто-нибудь другой придет сюда и тоже начнет философствовать. И он умрет. И так без конца… Скучно это!
— Что? — не понимаю я.
— Скучно, что впереди — ничего ясного, нового, разнообразного. Думай, люби, поднимайся высоко над миром и старайся окинуть очами все, а конец всегда один: смерть… Это скучно… Не говоря уже о том, что до безобразия несправедливо!..
Мы бродим взад и вперед по белой аллейке, между цветущими вишнями, в тиши могильных бугорков и памятников.
— Спят покойники!.. В эту мягкую весеннюю ночь, когда хочется любить и лететь на сильных далеких крыльях, они спят… Когда-то вся наша земля превратится в кладбище — обледенелое, тихое, пустынное, и — без крестов, памятников, бугорков — будет бессмысленно носиться вокруг солнца… Если бы знала слепая, бесчувственная вселенная, сколько на этом обледенелом комочке родилось светлых грез, сколько было выстрадано, как сильно было желание найти иную, прекрасную, бессмертную жизнь!.. Какая будет трогательная, прекрасная и грустная в своей замолкшей трагедии эта маленькая, заброшенная в громадной вселенной планетка — земля, со своими навек потухшими огнями!.. И неужели во всей вселенной никто не взгрустнет над ней? Неужели все пусто, немо, мертво?.. То, что земля когда-то угаснет, как огонек, — будет величайшим преступлением — дерзким, несправедливым, безжалостным… И я верю: кто-то есть в мире, который откликнется на эту несправедливость и поплачет над землей, над ее рано угасшими, как весенние цветы под морозом, мечтами, над ее страданиями!.. Я верю!..
Звезды плывут в глубине, и вот роскошный ковер их стоит прямо над нашими головами. Какие они большие, яркие, красивые… И словно живые: переливаются, мерцают, будто играют и смеются оттуда — из далекого таинственного мира — смеются маленькой земле, наивной и доверчивой, еще не обледеневшей, еще цветущей весенними цветами, еще грезящей о далеких лазурных краях…
В стороне от кладбища виднеются перелески, овраги, гумна, все — тихое, синее, словно насторожилось и ждет… Чего?
Быть может, чуда?..
Там, далеко от кладбища, на городских улицах шумел народ, мерцали огни. В тон природе, воскресавшей, расцвечивающейся цветами, люди собирались праздновать свою весну: над миром поднимался, как призрак, день Воскресения и сыпал от себя во все стороны блестящие яркие искры… И куда попадали они, все светилось и горело, и неясная дымка бессмертия, как утренний рассвет, окутывала маленькую землю.
— Сядем! — предлагает доктор. Мы садимся на скамейку под цветущей вишней…
Молчим. Тихо, тихо… Что-то шелестят вишневые цветы — неясное, тонкое, сладкое, как поцелуй. Где-то в углу кладбища наивно, по-детски, лепечет ручей… Белая дорожка застыла в своих рамках — между вишнями… Могилки встают одна за другою — грустные, одинокие, задумчивые…
И тишина. Ночь обняла собою весь мир, и кажется — мы видим большой странный сон: белые дорожки, убранные цветами вишни, кресты, бугорки…
Сидим…
…Доктор толкает меня. Я открываю глаза…
— Слушайте, звонят!..
Внизу, у реки, гудёт — тягуче, плавно, звонко. И отдается на воде, так что кажется, будто звуки идут откуда-то издалека по реке. Перелески, овраги, гумна молчат по-прежнему, и оттого чудится, что они прислушиваются к полуночному гудению.
Мы встаем со скамейки.
— Слушайте, слушайте!! — просит доктор.
Долгое время стоим на одном месте и слушаем. Потом начинаем ходить по белой аллейке.
— Спят покойники! И уж не разбудит их редкий чудесный звон… А в народе есть поверье, что в этот миг, когда звонят пасхальные колокола, покойники выходят из могилок, садятся на траву и слушают… И вспоминают то, что когда-то прожито…
Ходим. Вишни, белая аллейка, и — мы среди них. Где-то гудят колокола — победно, звонко, плавно, и как все это кажется далеко-далеко от тишины и грусти кладбища!..
Гуденье усилилось. Вся река, звонкая, как серебро, покрылась звуками. И далеко-далеко бежали они — в степи, перелески, овраги…
— Трезвонят! — говорит доктор. — Христос воскрес!.. Христос воскрес… Вы верите? Нет? А я верю! Я верю!!. Это так широко, так смело, так полно глубокого таинственного смысла… Говорят: будет время, и наша земля обледенеет и, как могила, будет носиться в пространстве… Но отчего так хочется жить, отчего так хочется мечтать и верить, что это вздор, призраки и — только… Отчего, когда я режу труп, я думаю: это не тот человек, который жил?
Смерть не берет всего. Все разумное, светлое, бессмертное остается… Оно все больше и больше осаждается на земле, как иней, и будет время — вся земля проснется в одно утро разумною, светлою, бессмертною!.. Христос воскрес — это запев к той жизни.
Такой звонкий, красивый, вдохновенный запев! Он поднялся над землею рано, еще вся земля спала и не мечтала о иной жизни.
Он прозвенел неожиданно, смело, чарующе и поманил — туда, в даль, в иные края… Пусть люди не верят, он звенит. Он будит тоску по иной жизни, он зовет… И если когда-нибудь люди совсем перестанут верить в него, и он не поднимется больше к небу в пасхальную ночь, это будет означать, что земля уже обледенела и бессмысленно носится в пространстве…
Пусть звонят! Пусть шумят! Это — протест человечества против своего одиночества, смерти, бессмысленности… Это вера, милая, детская, трогательная вера в свою весну, в свои солнце, цветы, ласки, когда человечество узнает все, найдет счастье и отдохнет…
И, остановившись, доктор громко крикнул в сторону — могильным бугоркам, перелескам, оврагам, гумнам:
— А… у… Хри…стос… вос…кре…с!!!